Один на миллиард

      Камиль посматривал на крепкий стебель большой пальмы в своей палате и с трудом одёргивал себя от желания вцепиться в него зубами. Да, идея дурацкая, но вдруг это поможет хоть на чуть-чуть? Может, если сжать челюсть со всей силой, до боли, до скрипа в зубах, до вздувающихся на висках вен… прекрати! немедленно прекрати – это тупо и это не поможет! Ничто сейчас не поможет…       Омега теперь едва ли не любовно вспоминал время, когда он боялся самой операции и маялся периодом восстановления после неё. Ха! Наивный идиот – думал, что худшее уже позади. И главное, ничуть не испугался, услышав от Нейтона: «Фаза вторая – ударная гормональная терапия». Да, тогда он и близко не представлял, что его ждёт натуральный личный круг ада!       Ни одно ощущение, состояние или настроение не длилось слишком долго, не было постоянным – всё текло, всё изменялось с пугающей стремительностью. Вот только что было холодно до мурашек на коже, но уже через секунду Камиль начинал, словно бы облитый бензином и подожженный, гореть заживо! Или с ничего, казалось бы, весь покрывался каким-то липким и отвратно пахнущим потом. Желание даже не есть, а буквально жрать сменялось тотальным отсутствием аппетита или сопровождалось мучительной тошнотой, как при токсикозе. Бессонница чередовалась с сонливостью и чрезмерно длительным сном с жуткими нескончаемыми кошмарами. Плаксивость и какая-то детская жалость к себе перемежалась с яростью и гневливостью. Переживания за сына могли привести к приступам панической атаки. Всё раздражало, бесило, выводило из равновесия, разочаровывало, огорчало, приводило в исступление, доводило до истерик – и так по кругу и по спирали. Омега маялся, не находил себе места, не мог ни на чём сконцентрироваться. И даже если ему и удавалось, сжав волю в кулак, обуздать какую-нибудь из новоявленных своих ипостасей – всё было тщетно, ведь ей на смену уже спешила следующая, составленная из иных уродливых конечностей и членов.       А ещё он весь был истыкан иголками от ежедневных инъекций гормональных коктейлей: ягодицы, бёдра, предплечья, лопатки, живот – всё жутко расцвело болезненными гематомами. Ну и регулярные заборы крови на анализы – то натощак, то после глюкозы, то ночью, то рано утром или поздно вечером, то целые сутки с интервалом в час… Нейтон каждый раз разъяснял ему, что вот сейчас мы установим, как ты реагируешь на вот такой-то гормон, а сейчас нам надо проверить и откорректировать дозу, а теперь посмотрим щитовидную железу, а теперь фазу продуцирования жёлтого пятна яичников и… Камиль каждый раз рявкал на него от души, требуя заткнуться, забить фонтан, закупорить форточку, прикрыть хлебало, заштопать орало, откусить и проглотить свой язык или засунуть его себе же в жопу и много ещё чего. Но док всегда только умильно улыбался и продолжал свою долбаную лекцию, чем вызывал желание выть, орать, бить ему морду, кусать его губы до крови…

***

      После того как Ники пару раз был свидетелем закатанных сцен в исполнении Камиля, омега сам, позорно размазывая сопли по лицу, попросил Алана минимизировать их посещения, дабы не травмировать психику ребёнка. Альфа – дрянь такая, грёбаный педофил, урод поганый! – тут же согласился и привёз ему навороченный ноутбук – богатенький ублюдок, зажратый мудак, пафосная мразь! – и установил там программу видеосвязи. Теперь омега видел сына и его альфу в основном через веб-камеру, но и в этом случае разговоры не длились дольше десяти минут: Камиль, скомканно извиняясь, сам прерывал связь до того, как разревётся или раскричится-разбуянится не на шутку. Долго, часами и даже сутками, его мог выдерживать и сам он выдерживал только Нейтона. Этот кретин вёл себя так, словно бы ничего особенного не происходит, чем доканывал ужасно, одновременно глубоко, на подсознательном уровне, успокаивая. Вот и сейчас он припёрся и предсказуемо задал свой сраный вопрос:       — Ну, как себя чувствуешь, Камиль?       — Ты своей или моей смерти алчешь, раз спрашиваешь это раз за разом, козёл?!       — М-м, как интересно ты умеешь строить фразы: не часто встретишь в одном предложении сочетание старинного «алчешь» и просторечного «козёл». Всё-таки ты потрясающий…       — Сейчас я оближу эту чайную ложку от йогурта, тем более что меня от него блевать тянет, и выковыряю ею тебе левый глаз.       — Жаль, ведь мне хотелось подойти к тебе поближе. Но я всё равно рад тому, что ты съел хотя бы полпорции йогурта, и тому, что ты оближешь ложечку перед выковыриванием моего глаза, – сразу видно: ты заботливый. Да ещё и левый глаз, а не правый, то есть думаешь обо мне и моих проблемах наперёд…       — Хва-а-а-а-тит… приду-у-у-рок…       — Поплачь, омеженька несчастненький мой, поплачь, если так хочется. Тебе становится легче от слёз? Есть ощущение разрешения напряжения?       — Пошёл ты, умник!       — Да, волчоночек, пойду, но чуть позже. На вот салфеточку…       — Задрал уже со своим сюсюканьем!       — Извини. Просто ты такой миленький…       — Замолкни, бара-ан!       — Так ведь был же козёл.       — Заткнись! заткнись! заткнись! Хватит… Нейт, ты меня убиваешь своей добротой и терпимостью. Лучше бы, я не знаю… лучше бы наорал на меня или оплеуху отвесил! Глядишь, я бы взял себя в руки…       Доктор с мягким нажимом усадил омегу на диванчик и сам сел рядом, близко-близко, соприкасаясь коленями, заглядывая в глаза как в саму душу.       — Камиль, по ряду причин я не стану ни орать на тебя, ни тем более бить. Во-первых, я совершенно не хочу этого делать. Во-вторых, ты зарядишь в обратку так, что мало не покажется, а мне надо с пациентами общаться – с фингалом-то будет неприлично. В-третьих, это вообще никак не поможет, честное врачебное слово. И главное – это не ты: не твои чувства, не твои слова, не твоё поведение… ладно, вру – это твои чувства, эмоции, слова и прочее, но все они выкручены на максимум, а ведь так в обычной жизни не бывает. Всё, что ты испытываешь, избыточно, чрезмерно. Так что твои реакции и поведение, с учётом обстоятельств, вполне оправданны. Даже более чем! Волчок, ты не первый омега, которого мы в клинике вынуждены подвергнуть гормональной атаке с целью разбудить и простимулировать собственные системы его организма, но первый, кому досталась такая жёсткая и агрессивная терапия, ведь твой случай относится к особенно запущенным. Так вот, можешь мне не верить, но ты при всём этом самый спокойный, выдержанный и дисциплинированный пациент. Если бы не врачебная этика, я такое мог бы порассказать о том, что вытворяли другие… Словом, если даже во время гормонального штурма ты так себя держишь, то ты самый сильный человек из всех, кого я знаю. И я тобой восхищаюсь!       — Мне сейчас, типа, должно было стать легче? Но прикинь – не стало.       — Понимаю, но ведь ты всё равно всё услышал, всё понял, всё запомнил. А пока просто говори себе: это не я, не я это.       — Не я это… не я! А где я? Я-то где?!       — Ты… болеешь. Но ты… выздоравливаешь. Тебе надо терпеть и держаться, а я всегда буду рядом.       — Мне хочется тебя укусить.       — Куда?       — Н-не знаю… в шею.       — М-м-м, будет видно – пациентам и персоналу… Как насчёт в плечо?       — Годится!       Доктор торопливо расстегнул чуть подрагивающими пальцами верхние пуговицы сперва на медицинском халате, а следом и на рубашке, оттянул ворот, выставил обнажённую плоть и… ощутил невыносимое, яркое, вкусное, противоречивое.       Камиль грыз, и грыз, и думал, что это точно лучше, чем безответный ствол пальмы в кадке. Да, так невообразимо хорошо! На момент его полностью отпустило: перестало ломать, мучить и корёжить. Перманентный зуд клыков унялся, жажда утихла от сладко-солёного вкуса Нейтона, и омега на бесконечно долгую секунду почувствовал такое блаженство и умиротворение, будто наконец обрёл себя.