Птицы и птицеловы

      Тимулти проснулся ни капли не отдохнувшим, сегодняшняя пятница казалась ему особенно тяжелой и настойчивой, он долго пытался сбежать от звона будильника, все плотнее заворачиваясь в одеяло и зажимая уши подушкой. Мэг прикрикнула на него из коридора. Жена была сама не своя в то утро, может, из-за аврала в конторе, а может из-за приближавшегося праздника.       Не с первого раза нащупав тапки, Тимулти небрежно погладил подоспевшего кота и, слегка шатаясь, побрел в ванную. Из зеркала на него выглянул взъерошенный и заросший за ночь мужчина с хмурым лицом. Нет, красавцем он никогда не слыл, но видеть подобное полузвериное нечто все равно неприятно. Пошарив под раковиной, Тимулти достал маленькую фляжку, хитро пристроенную в зазоре между стеной и трубами, сделал глоток. Чудовище из отражения благодарно поморщилось и улыбнулось, а мир стал чуточку светлее.       На кухне с сочным шипением жарилась яичница, густо пах свежезаваренный кофе. Тимулти привычно сел у окна, раскрыл утреннюю газету на спортивных новостях, проклятые канадцы опять что-то выиграли, и украдкой посмотрел поверх страниц на Мэг, которая одной рукой распушала мокрые кудри, а другой переворачивала куски бекона.       Все же она у него славная: разумная, грациозная, прекрасно готовит, а уж ругается — заслушаешься, любого мужика за пояс заткнет, сразу видно — у девушки хорошее образование.       Да и вообще, брак у них счастливый, завтра вот три года будет. Они постепенно входили в тот период семейной жизни, когда влюбленность рассеивалась, и на смену страсти приходила привычка. «Надо бы ей что-нибудь подарить эдакое». Тимулти не умел красиво говорить и тем более делать какие-то невероятные сюрпризы, а потому готовиться к годовщине казалось невероятно сложным, а спросить совета — не у кого. Он долго ломал голову и бродил по торговым рядам, пока не заприметил в ювелирной лавке одно колечко. Серебряное — но очень «приятное, не пошлое», как бы выразилась Мэг, — с маленьким камушком синего цвета.       Продавец просил за него вполне посильную сумму, вот только сейчас, сидя напротив жены и любуясь на то, как она облизывала губы после брусничного варенья, Тимулти думал, что такого подарка, если не мало, то, по крайней мере, недостаточно. Хотелось все же чего-то «эдакого»…       — Жуй резвее, — попросила Мэг бережно-строго.       — Ага, — кивнул Тимулти и зашуршал страницами.       Чашка была полупустой, он собирался отложить газету, но на последней странице зацепился за объявление: «Продается индийский кольчатый попугай. Пять лет. Лазурный. Кличка — Жакоб. Говорящий. Вывезен три месяца назад из Таормины», — и внизу адрес.       — Ну, где ты там? —крикнула из прихожей Мэг, в ее голосе проступили железные нотки.       — Ага.       Тимулти опрокинул в себя остаток кофе, а газету, уходя, сунул в карман пальто.       На улице стоял светлый мартовский день, что для Дерри — редкость. После июля погода здесь редко баловала разнообразием: ветер с океана, непрекращающаяся морось, «плевальня», и бесконечные облака здорово портили настроение.       Мэг просила не задерживаться, завтра намеревались приехать ее родители, обещал зайти Грэг, еще какие-то родственники. А сегодня вечером они с Тимулти собирались посидеть вдвоем за легким ужином, выпить бутылку ее любимого белого сухого.        «В принципе, — рассуждал он, бродя вдоль путей и осматривая только что прибывший поезд, — это необычно. Это — вполне “эдакое”. Нас бы это развлекло. А если держать попугая в клетке, то и кот нипочем, — еще раз взглянул на газету. — Цена смехотворная». А вслух произнес:       — Вывезен из Таормины.       — Чего-сь? — крикнул Грэг, стараясь перекричать рабочих, разгружавших вагон.       — Говорю, машина убита в хлам! Ты котел их видел? Говном они его, что ли, заправляют?       — А то, — с особой приятностью согласился Грэг.       Единственная станция в Дерри, расположенная на правом берегу реки, всегда оставалась полупустой и, несмотря на крепкую мужицкую ругань, странно тихой. Работа здесь была однообразной и скучной, и Тимулти, занимавший место главного инженера, начинал жалеть, что когда-то в молодости захотел связать жизнь с поездами. Бранясь с машинистом из Белфаста, он мысленно возвращался к объявлению и загадочной «Таормине», к концу дня практически полностью отверг идею кольца и, прикупив заранее вина, поехал по указанному адресу.       Обычное трехэтажное здание из почерневшего с годами и от дождей камня, закрытыми веками-ставнями и заросшим садом, хозяйка сдавала комнаты студентам и рабочим из соседних деревень. Тимулти поднялся на второй этаж, постучал в комнату №14, и на него сразу пахнуло сладким запахом лета, серединой июля, когда созревали яблоки, и можно ездить за город купаться.       На пороге замер высокий смуглый мужчина. Он был значительно выше Тимулти, немолод, но моложав и до неприличия хорош собой. Одет ярко: поверх зеленой рубашки и домашних брюк — пестрый желтый халат в крупную полоску, подхваченный алым поясом. Но на долговязом господине яркость не смотрелась вычурно, напротив, органично.       — Буона сера, синьоре, — он ослепительно улыбнулся. — Вы говорите по-английски?       — Д-да. Я пришел по объявлению…       Тимулти не успел опомниться, как ему уже жали руку.       — По объявлению! — радостно перебил его господин и заулыбался шире. — Надо же. Как скоро. Я и не ждал, проходите.       Тимулти едва доставал ему до плеча и чувствовал себя на редкость неуверенно. В единственной комнате царил бардак, у двери стояли два чемодана, ломившиеся от вещей. На столе сгрудилась неубранная посуда, а возле незаправленной кровати на тумбе возвышалась массивная клетка с витыми прутьями. Она была пуста.       — Простите, он захотел погулять, сейчас я его приведу, — затараторил господин, в его речи сильнее проступил акцент. — Садитесь, — и упорхнул на кухню, цокая языком и приговаривая:       — Жакоб. Довэ сей? Жакоб!       Тимулти поблагодарил, но не сел. Он не любил беспорядка, к тому же на обоих стульях лежала одежда.       — Вот, — сказал господин, вернувшись. — Познакомьтесь, Жакоб. Жакоб, димми «чао».       Это оказался небольшой попугай необыкновенного синего окраса, Тимулти никогда не видел птиц такого чистого цвета. «Приятный, совсем не пошлый». Жакоб сидел на плече у хозяина, переминаясь с лапки на лапку и хлопая крыльями. Покосившись на гостя, проворковал:       — Димми. Чао. Фабио.       — Он прав, я и забыл, — рассмеялся мужчина. — Я даже не представился. Фабио, — протягивая руку за очередным рукопожатием.       — Тимулти…       — Можно просто Тимулти? Я плохо запоминаю ваши имена, еще не привык. Жакоб — Тимулти. Тимулти — Жакоб, — попугай как будто бы кивнул, но как-то неоднозначно. — Вы ему понравились. Я отдам вам клетку. Поверьте, она не тяжелая. И не смотрите, что она старая, другая ему может не понравиться. Я пробовал менять, но он так ругался. Отчего вы не сели? Садитесь. Я налью вам чаю. Садитесь, садитесь! — и вновь сорвался с места.       Тимулти, огорченный тем, что не сумел отвертеться от подробного знакомства, сел на край предложенного ему стула. Он рассчитывал на то, что быстро посмотрит птицу и вернется домой без задержки, как того и просила Мэг.       Фабио появился с двумя чашками и миской орехов.       — Угощайтесь, вам нужен сахар или сливки?       — Нет, спасибо.       — Замечательно, потому что у меня нет ни того, ни другого. Мне стыдно, — и обращаясь к попугаю. — Жакоб, ноччиолинэ?       Тот соскочил с плеча хозяина и, устроившись на столе поближе к миске, стал вытаскивать по одному ореху и есть.       — Он воспитанный, — продолжил щебетать Фабио. — Никогда не мусорит, почти не сквернословит. Вот только в еде привередлив. У вас есть ручка?       Тимулти пошарил в карманах. Достал карандаш.       — Прекрасно, у меня где-то была бумага.       Он порылся в тумбе, вырвал листок из тетради, предварительно уронив какой-то шуршащий мусор на половицы.       — Вот, лучше записать. Так будет надежнее. Пишите, «питание», — после глотка чая. — Весной лучше давать ему цветы или плоды кассии. На худой конец — мимозу стыдливую. Летом — фрукты. Манго, папайя, виноград он любит. Осенью и зимой лучше давать ему орехи, можно кукурузу. Никакого риса. Он его терпеть не может, у него совершенно испортится настроение. Кормить его нужно раз в день, это несложно. Только не давайте ему одну и ту же еду два дня подряд. Он совсем... Вицциато, понимаете? — Жакоб свистнул. — Вы записали? Пейте чай, он остынет. Да, я чуть не забыл, музыка. У вас, надеюсь, есть дома граммофон?       — Да, у жены, — растерявшись, ответил Тимулти.       Снова шум крыльев, но словно бы не двух, а четырех. Фабио метнулся к тумбе и вынул стопку пластинок.       — Вот, здесь музыка, которую он любит. Ему нравится подпевать. Поверьте, он недурно поет, по крайней мере лучше, чем я. Еще я дам вам фотокарточки, ему нравится.... Понимаете, он любит… Как же? Как это будет по-английски? Перебирать! Ему нравится их перебирать. К сожалению, английский он знает хуже меня. Но я вас уверяю, он легко научится. Если что-то случится, просто звоните сюда. Я буду здесь как минимум три недели, — он перегнулся через стол, выхватил у Тимулти карандаш и приписал корявые цифры рядом с заметкой про рис. — В любое время.       Тимулти никогда не считал себя робким, особенно когда на станции ему кто-то начинал хамить, и, не дай Бог, собирался с ним спорить. Но сейчас он послушно исписывал листок с обеих сторон и хлебал чай, забыв обо всем на свете. Только изредка посматривал то на измятый ворот зеленой рубашки, то на птицу.       Фабио не стал просить денег ни за клетку, ни за пластинки, ни тем более за фотокарточки. Очнулся Тимулти лишь на пороге комнаты:       — Подождите, но если вы так любите его, зачем продаете?       Фабио всплеснул руками:       — Я ему больше не нужен. Я собираюсь попутешествовать, понимаете? Ему это не по душе.       — Но вы совсем меня не знаете.       — Почему же, знаю. Вы правша, пьете чай без сливок и сахара. Потом, Жакоб вас ни разу не укусил.       — Он еще и кусается?       — Только если человек ему не нравится. Скажите, давно вы женаты?       — Три года.       — Прекрасно. Он любит женское внимание. Чуть не забыл: простите великодушно, я видел бутылку вина, что вы купили. Не берите такое больше, лучше возьмите испанцев. Поверьте, они умеют делать дешево и вкусно.       Окончательно запутавшись, Тимулти вышел на улицу. В клетке у него ежился и распушался от внезапного холода Жакоб:       — Куло!       Дома Мэг встретила его нерадостно, ужин давно остыл. Наверное, поэтому Жакоб ей не понравился, как и ее родителям, даже Грэг, почесав затылок, сказал:       — Ну ты и дал маху, братец.       Тимулти не раз за два дня успел пожалеть, что не купил кольца, но ему представлялось очень неловким возвращать птицу и огорчать нелепого путешественника.       Клетку поставили в гостиную. Жакоб быстро освоился, теперь каждое утро Тимулти перед тем, как идти в ванную к фляге, сначала заходил к нему. Прятал кота в спальне, включал серенады, раскладывал карточки, предлагал на выбор сразу несколько тарелочек с едой. Мэг сердилась.       Первое время она не обращала на Жакоба никакого внимания, пробовала ругаться, когда Тимулти прогонял кота от клетки, кидаясь тапками. Ее раздражал не столько попугай, сколько муж, всерьез увлекшийся заботой о птице. Он сам часто заслушивался музыкой, брал рассматривать фотографии. Больше того, он ходил к Фабио. За переводом тех или иных слов, за советом. Путешественник принимал его приветливо, рассказывал о фонтане возле Кафедрального собора святого Николая, о Греческом театре, вмещавшем более десяти тысяч зрителей, о фресках в церкви святого Панкратия, о дворце Веккьо, построенном еще в тринадцатом веке. Тимулти слушал с большим увлечением. Они с Мэг жили в Дерри с самого детства и никогда не покидали его, в городе все было: школы, университет, больницы, магазины, — а вот денег, времени и сил на путешествия — не было. Беседы с Фабио возвращали его в детство, когда он грезил бесконечными рельсами и рокотом поездов, уносящих пассажиров сквозь леса и поля к неизведанному.       Иногда Фабио давал советы, не касавшиеся ухода за птицей. Он явно знал о женщинах побольше Тимулти и, будто между делом, чтобы не обидеть ирландского приятеля, давал подсказки. Удивительно, но Тимулти заметил, что Мэг стала ему чаще улыбаться, а еще он заметил, что Фабио и Жакоб похожи. И повадками, и разговорами, оба любили свою Таормину и были абсолютно не подготовлены к ирландскому климату.       Дома он пересказывал жене истории нового знакомого, постепенно Мэг подходила к клетке все ближе. Скоро и она охотно слушала о Таормине, а Жакоб садился ей на плечо, трогал выбившиеся из пучка пряди и приговаривал:       — Люсия. Тэ амо. Люсия. Бачо. Ми манки.       Он учился. Запоминал слова: «кот», «опоздаешь», «газета», «канадцы». Вот только имена не запоминал. Все повторял «Люсия», «Люсия». И ни разу — «Фабио». Лезть с расспросами не хотелось.       Приближался апрель, погода ухудшилась. Дождь лил без остановки, ветер стучался в ставни, а дома у Тимулти обитало пернатое лето. Однажды, в субботу утром Жакоб отказался от завтрака. Мэг приносила ему и орехов, и кукурузы, даже погнала мужа в магазин за виноградом, а потом попросила позвонить Фабио, но тот не ответил.       И дверь он открыл не сразу.       — А, Тимулти, — улыбнулся, но блекло. — Проходите.       Тот высказал беспокойство жены.       — Это бывает, знаете. Не берите в голову… Будете чай? Или вина?       Часы едва пробили полдень. Тимулти наблюдал за тем, как Фабио уплыл в кухню и вернулся со стаканом. Устроился напротив гостя:       — Засиделся я здесь, пора и честь знать. Сегодня я уезжаю. Вы удачно зашли.       Долго и неприятно молчали. Тимулти не утерпел:       — Почему вы разлюбили Жакоба?       — Разлюбил? Не то слово… Это знаете, как вам объяснить, — он зябко поджал под себя ноги, нахохлился. — Знаете, у индийских кольчатых попугаев после двух лет формируется пара. Это как брак. И они всегда вместе. Пока смерть не разлучит их. Но если она разлучит, то вдовец или вдова долго без пары не остается. Это по-своему честно.       — У Жакоба была пара? — уточнил Тимулти.       — Была.       — А у вас?       Фабио рассмеялся:       — Там все было чуть сложнее. Скажем так, мы с ним оба остались в дураках, только он об этом не подозревает. Полагаю, Жакоб думает, что его возлюбленная умерла и уже не надеется встретиться с ней вновь, а я… а я вот тут сижу с вами, мерзну и чего-то жду, — он кивнул на стол, там лежала стопка писем с красными печатями, все вернулись отправителю нераспечатанными.       Тимулти нахмурился, не умел он красиво говорить:       — Знаете, Мэг понравилось испанское вино. И она давно хотела с вами познакомиться, ей было бы приятно, если бы вы к нам зашли. Есть свободная комната, вы могли бы остаться у нас.       Фабио слушал его с некоторым удивлением, на секунду его лицо озарила прежняя улыбка:       — Тимулти, мне лестно, но вы и так оказали невообразимую услугу, забрав у меня Жакоба. Нас с ним связывают слишком много воспоминаний. Я должен уехать. Вы же работаете на станции. Когда ближайшие поезд?       — Через два часа, я провожу вас, — последняя часть вышла особенно строго.       Шли до станции пешком, хоть Тимулти и предложил поймать какую-нибудь машину. Фабио настаивал на прогулке, кутаясь в шарф, внимательно смотрел по сторонам. Он был приятным собеседником, говорил с мелодичным акцентом. Любил музыку, неплохо пел, ему нравилось ворошить воспоминания. И все же Фабио — человек. Тимулти глядел на него снизу вверх, в голове роилось множество вопросов: каким ветром Фабио занесло в их захолустье? Чего так долго ждал, вернее, кого? Но он молчал и катил по неровной дороге чемоданы.       Уже на перроне Тимулти решил уточнить:       — А сколько может прожить Жакоб?       — До двадцати — спокойно. Но вы же знаете, «спокойно» — не про него. Может из вредности дожить до двадцати пяти.       — Его пару звали «Люсия»?       — Нет. Точнее, не его, — изумленно и с нежностью. — А он ее помнит?       — Помнит.       — Знаете, — гордо, глядя Тимулти в глаза. — Он, наверное, все-таки что-то понимает. Мы с ним можем жить друг без друга, но без женского внимания — никак. Простите, что впутал вас в наши страсти.       — Ничего, — ответил Тимулти, а сам подумал, что из-за Фабио и Жакоба их жизнь с Мэг заметно преобразилась, сделалась чуть более яркой.       Он кое-как припомнил одну из фраз попугая, попытался повторить:       — Буон виаджо, — протягивая ладонь для рукопожатия.       — Грация, амико мио, — отозвался итальянец.       Приехал поезд и унес Фабио, это случилось так быстро и странно, что Тимулти не успел толком ничего почувствовать.       Дома его ждала записка от Мэг: «Ушла в магазин искать треклятую папайю». Жакоб сидел на жердочке и дремал, со стороны он напоминал маленький кусок Сицилийского неба.       Тимулти решил дать объявление: «Куплю индийского кольчатого попугая. Самку». Пока он договаривался с газетной редакцией по телефону, Жакоб чистил перья, а когда закончил, деликатно уточнил у нового хозяина:       — Довэ э Мэг?

Март 1965 г.