Гадкий котенок

В первый момент он испугался и обрадовался одновременно – тишина, внезапно накрывшая его будто фетровым колпаком, была так похожа на ту, что приходила в преддверии рождения очередного жив-здорова. Меф даже успел наскоро побаловать себя предвкушением – кто? Скорей всего Мстислав, но может и Рамон, и Николай. Или Юс. Пусть это будет Юс… Но буквально несколько мгновений спустя стало понятно, что эти глухота и слепота несколько иного толка. Что-то абсолютно новое, какая-то внезапно свежая мерзость от Внеземелья, а ведь Меф был уверен, что испробовал уже их все, и ко всем успел привыкнуть, даже научился удовольствие получать. Но этому новому виду насилия тело отчаянно сопротивлялось – подкатывала тошнота, голова раскалывалась, со зрением происходило что-то странное – будто на небо кто-то опустил пронзительно-желтые светофильтры, и все кругом окрасилось в неприятный цвет слегка недозрелого лимона. Меф вытянулся на траве, благодаря собственную догадливость – еще за полчаса до приступа он словно что-то учуял, какое-то нервное напряжение в кончиках пальцев, и свернул с тропы. Нужно было отойти достаточно далеко, чтобы никто не услышал его криков (если он будет кричать) и не заметил эффектов (если они появятся). Людей по этому маршруту в принципе шло мало – путешественники предпочитали пользоваться транспортом, а гуляющие сюда не забредали. Опасаться стоило только таких же как он – искателей приключений. Незрелый лимон внезапно стремительно выцвел до подгнившего банана, и эта бурая дрянь скоро и до отказа заполонила все окружающее пространство. Мефу даже казалось, что он чувствует мерзкий приторный вкус на языке, но это, безусловно, было только еще одним элементом надвинувшейся фантасмагории. Прямо на него полетели какие-то сверкающие обрывки полиэтилена, перед самым лицом они раздувались и лопались, разлетаясь на еще более мелкие частицы. И сквозь всю эту круговерть откуда-то сбоку начало проступать лицо – знакомое, хоть и едва намеченное, плывущее, будто бы нарисованное бледной акварелью по мокрой бумаге. Брови на этом лице были густыми и лежали вразлет, большие глаза с тяжелыми веками прищуривались, будто пытались что-то разглядеть сквозь мельтешение обрывков. Полные, прихотливо вырезанные губы чуть кривились от недовольства… «Тимур?» – с изумлением подумал Меф и едва не задохнулся от ударившего в ответ узнавания, гулкого, как удар здоровенной кастрюлей по голове. «Меф?.. Меф Аганн, ты ли это, блудный сын человечества? Какие люди на грешной Земле!» «Я… да. Это немного внезапно... А тут у вас вот такое – в порядке вещей?» «Ну, как тебе сказать, дружище. У нас тут не бывает многого, что в порядке вещей для тебя там. Но кое-какие тузы в рукаве для нас приберегла и матушка-Земля». «Удобная штука, и не слишком мерзкая прелюдия». «А ты, я вижу, вошел во вкус этих кунштюков у себя там, за поясом астероидов? Даже не слишком удивлен и не пытаешься все списать на игры воображения… Закалился ты, брат. Я бы даже сказал – пристрастился…» «Нет, Тим. Я… я держусь. Большая часть этой дряни все так же встает поперек горла, но отдельные моменты все искупают». «А ведь именно от этих «отдельных моментов» все остальные драпали на Землю так, что пятки сверкали… Если я правильно понимаю, о чем ты». «Думаю, ты правильно понимаешь». «…Значит, правду болтали…» «Кто болтал?» «Да какая теперь разница… Поговаривали, что вы с Юсом живете вместе. Нортон один раз даже влепил какому-то хмырю из техников по роже, чтоб не распускал сплетни». «Почему-то я совершенно не удивлен». «Сплетням или заступничеству Дэва?» «Не назвал бы я это заступничеством. Нортону в принципе претят сплетники и интриганы. На нас с Элдером, подозреваю, ему всегда было глубоко плевать». «То есть, ты не отрицаешь?» «А зачем? Отрицать имело смысл десять лет назад. Сейчас заинтересованных лиц, которым это могло бы навредить, уже не осталось». «Себя ты к таковым лицам, как я понимаю, не относишь?» «Серьезно, Тим. Навредить мне еще больше, чем уже было сделано, просто невозможно». «Но ты, я смотрю, справляешься с этим лучше нас всех». «С чем? С уродством? Поверь, это не самая тяжелая из моих бед». «…Да. Пожалуй, я был бестактен. Извини меня, Меф. Дичаешь тут помаленьку…» «Где ты сейчас, кстати?» «Памир. Работаю в школе. Дети тут чудесные, их родители – крайне неназойливые. Полное одиночество и отличный воздух». «Далеко ты забрался». «От себя не убежишь. Особенно верно это высказывание в нашем случае… А ты какими судьбами в наших краях Солнечной? Отпуск?» «Да, время от времени приходится. Сейчас лежу в лесу где-то недалеко от Брянска». «Неожиданно. Да ты просто заправский путешественник! Зачем тебя понесло в лес? Волков еще не встречал?» «А тут есть волки?» «Я бы не исключал такую возможность… Они… часто приходят?» «… они… Когда как. Иногда неделями никого нет. А иногда – каждый день». «Как ты это выносишь? Как это вообще можно вынести… Извини, я опять бестактен. Просто вспоминаю те несколько раз на «Голубой пантере» и до сих пор дергает. Хуже всего, что было. Хуже… Черт. И все молчат. Ни из кого из наших слова не вытянешь. Все делают вид, что ничего не было, ничего не происходит. Это вообще беспроигрышная тактика, истинные десантники – ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу. Спрячу голову за занавеску, и меня не найдут!..» «А есть вероятность, что нас кто-то ищет?» «Люблю твою прямолинейность, Меф! Умеешь вычленять главное». «Кто-то был неосторожен?» «Мы все были неосторожны, разве что, кроме тебя. Но не надейся, что это гарантирует тебе неприкосновенность. Вычислить, где мы все подхватили эту чертову простуду, легче легкого, а там доберутся и до твоего укромного уголка…» «А ты сегодня в ударе. Пророчествуешь довольно зловеще». «Я чую, Меф. Здесь отличный воздух, так что обоняние работает на все сто. Вокруг меня и Тэдди уже пытаются крутиться всякие подозрительные личности, так что в скором времени можно ожидать сурового ата-та по попе от наших старших товарищей из МУКБОПа». «Безрадостная перспектива». «И, главное, что сбежать дальше, чем мы уже забрались, вряд ли у кого-то получится». «Скажем так, те варианты, что остаются, не слишком-то варианты. Но если не будет другого выхода…» «Я сейчас не понимаю, о чем ты, и у меня возникает нехорошее подозрение, что я очень не хочу понимать». «Считай, что ты меня предупредил, а я сделал свои выводы». «Вот в чем твое главное отличие от десантников: у нас рефлекс на самосохранение безусловный». «Вопрос, как он сочетается с ежесекундной готовностью собой пожертвовать?» «Никак. Ты до сих пор не понял? Никто не готов собой жертвовать. Каждый будет защищать себя, свое благополучие, свое бытие до последнего вздоха. Ходить с опаской, не доверять теням, инстинктивно в каждом помещении выбирать самую безопасную позицию. И каждый забудет о самозащите, когда на кону – жизни товарищей». «Да, с последним пунктом у меня явно провис». «Какой ты самокритичный. Дурак. Ты нас вытащил оттуда». «Я смотрю, вы счастливы этим фактом». «Дурак ты, Аганн. Просто кретин. И как тебя Элдер только терпел столько лет». «Могу предположить, что с трудом». «Всегда подозревал его в мазохизме». «Извини, но вот это сейчас было очень смешно». «Что? Нет, я ничего не хочу знать о вашей личной жизни». «Это не я приплел Элдера к разговору о качествах истинного десантника». «Действительно. Извини. Не могу говорить за остальных, но лично я очень рад, что тогда выжил. То, какой подарочек я получил к этому в довесок, не имеет никакого отношения к твоим действиям. Странно, что ты до сих пор еще этого не понял или тебе не удосужился никто сказать. Ты действовал правильно». «Я…» «Заткнись. Знаю я, что ты хочешь сказать. Не было другого выхода. Не всегда можно спасти всех – это знает любой десантник с первого курса обучения». «Наверное, проблема в том, что я все-таки не десантник. У меня на первом курсе была несколько иная программа». «А в рейды ты ходил как заправский кот. Правда, мне всегда казалось, что Элдер нещадно эксплуатирует твое доброе отношение, чтобы не брать в группу второго пилота. Руководство настойчиво навязывало нам Гартвига, а Юс был категорически против». «Да? Мне он об этом не говорил. Зря. Может быть, Гартвиг на моем месте тогда был бы уместней». «Опять двадцать пять, за рыбу деньги!» «Что, прости?» «Ничего. Мое мнение, мнение опытного, замечу, космодесантника, относительно твоих действий на Обероне ты во внимание не принимаешь, предпочитая наслаждаться самоуничижением и чувством вины. Вольному воля». «Знаешь, Тим… Я, безусловно, ценю твое мнение. Но как бы мне хотелось узнать, что по этому поводу думают они!.. К сожалению, они всегда молчат. А я... я пытаюсь угадать, что бы они сказали, если бы могли говорить. Иногда просто хочется попросить прощения, и как же тяжело, что просить его, по сути, уже не у кого…» До Суздаля он добрался за десять дней – спешить не хотелось. После разговора с Кизимовым парадоксальным образом стало легче дышать, будто бы теплее засияло солнце, зелень запахла ярче. Меф и не подозревал, насколько, оказывается, истосковался по человеческому общению – прямолинейному, не без подкусываний и ехидства, как это всегда было в заводе у «кугуаров», по общению с человеком, который знал. Который испытывал примерно те же проблемы. С которым не нужно было притворяться… За которого не приходилось выдумывать ответы. Угадывать, интерпретировать, а потом мучиться, что в очередной раз понял неверно... Наверное, Тимур был прав. Чувство вины и тянущее ощущение стыда за то, что остался жив, за эти годы стали уже привычными, а попытки избавиться от них казались кощунственными. Кому легче от того, что Меф себе так и не простил смерти товарищей? Смерти Юса? Какая вселенская гармония зависит от того, что он себя вот уже десять лет наказывает и терзает – когда раз в неделю, а когда и каждый день? Какие нездоровые шестеренки заклинило в его селенгенском мозгу, если выбранное самим себе наказание он уже давно воспринимает как награду, как облегчение от затягивающей тяжелой тоски? Может, Меф и правда сошел с ума. Может быть, стоило выйти в отставку, поселиться где-нибудь вот в таком лесу, сумрачном, диковатом, чтобы широченные ели до самой земли, чтобы сосны до самого неба. Чтобы шелест вязов и кленов в вышине. И никаких визитеров кроме волков и лис... Или даже вот такой городок. Деревянные терема, лазурные купола, серебряный блеск речки под луной. Десятки, сотни ровных рядов небольших коттеджей – гостиная, непременно с камином и креслом-качалкой, терраса для барбекю, пара спален на втором этаже, крошечный бассейн и клочок сада. Обязательный заборчик, через который можно кивать по утрам соседям и передавать в случае необходимости лопату или миксер в долг. Идиллическая жизнь. От которой он бы повесился через месяц… А вот Нортон как-то приспособился. Хотя, у него другая ситуация, у него жена. Если бы был жив Элдер... Наверное, маленький коттедж в самой середине длинного ряда одинаковых домов показался бы Аганну верхом счастья. Он прошелся по улицам старого города – приземистые одно-двухэтажные строения, утопающие в цветущей зелени. Древние храмы – выбеленные, выкрашенные в свежие цвета, но даже под десятком слоев современной штукатурки сохраняющие свою тревожную, могучую, изначальную силу. Неожиданно вспомнилось, что Николай Асеев единственным из группы – что уж там, из всех, кого Меф знал – был человеком верующим. Религиозность не приветствовалась среди косменов, а уж в кругу десантников, заправских циников и рационалов, легче легкого было оказаться изгоем за такую слабость. Однако Асеев не скрывал своей веры, не юлил, не напирал и всем своим видом совершенно не предполагал какого-то неприятия со стороны коллег, как будто был не в курсе негласных порядков Внеземелья. И почему-то это наоборот располагало к нему. Его уважали все и везде – в оперативном штабе, на лунных базах, в рейде, на ринге. Монументальный и уравновешенный, сильный и мудрый – он больше походил на богатыря из старинных легенд, чем на человека космической эры. Глядя по сторонам, Аганн, кажется, понимал, почему. Родиться и вырасти в окружении осязаемой, живой старины, этих сочных красок заката, этого могучего, плотного ветра, золоченой меди, тысячелетней каменной кладки, потемневшего столетья назад дерева... Николай был плоть от плоти своей земли. В местном «Глобусе» он задержался почти на неделю – посетителей кроме него в гостинице не было. Балкон номера выходил на лес, и вечерами, когда небо сгущалось, а по горизонту из-за правого бока здания начинало течь пламя, ему казалось, будто он сидит в лесу перед костром, будто ему всего сорок, и он робко, несмело счастлив, и нет ни звездной пустоты, ни чужих ледяных миров, ни самой смерти. Это был настоящий отдых, Аганн уже не раз порадовался тому, как удачно он решил уйти из киевского заповедника пешком – лес будто настроил его на какой-то особый, примиряющий с собой лад. Родной город Асеева после десятидневной дороги – он шел без остановок, без сна и пищи – казался заслуженной наградой, местом покоя. Сакральной точкой в пространстве, где он мог наконец преклонить голову и замереть на какое-то время под бережной ладонью – как собака замирает и расслабляется под рукой хозяина. Середина путешествия. Или лучше назвать это паломничеством?