Гадкий котенок

В коридорах института было тихо и почти пусто – теоретические занятия закончились неделю назад, и сейчас курсанты плотно были заняты практической отработкой полетов и подготовкой к скорым экзаменам. Аганн прошелся по этажу: стандартная планировка – широкие окна от пола до потолка справа и двери кабинетов слева, отмеченные только номерами. За окнами смеркалось, и в полумраке за лесополосой было даже не различить иллюминацию посадочных полос учебного аэродрома. Видны были только навигационные огни взмывающих один за другим, кружащих в небе драккаров. Три «Бурана» и два катера неизвестной Мефу модели по очереди отрабатывали стандартную для четвертого курса цепочку маневров... Он недолго постоял перед окном, невольно улыбаясь, а потом будто опомнился, оглянулся. Широкий коридор вел в административное крыло, вдоль него по стене под самым потолком шла надпись крупными темно-синими буквами: «Третий факультет Иркутского летно-технического института – Летная эксплуатация гражданских космических судов, Кафедра космонавигации». Аганн неторопливо шагнул в этот коридор, и его окружили. Лица, лица, десятки знакомых и не очень лиц смотрели на него с фотографий, плотно развешенных по стенам коридора. Преподаватели, выпускники… Выпуск шестьдесят третьего – Ремизов, Оганесян, Шилдс, Ямада. Шестьдесят пятого – Джейкобсон, Рувимов, Поттс, Воробьева, Паркер-Дэвис, Конопенко, Федорова, Лефебвр, Мюллер, Субботин, Морено… Меф остановился перед групповой фотографией – все красивые, стройные, сильные, с торжествующими улыбками на лицах, прямыми ясными взглядами. Винсенте Морено стоял в первом ряду, белый свитер с парящим альбатросом, гордо вскинутый подбородок, высокие бронзовые скулы, залихватская прядь, падающая на глаза, рука, небрежно лежащая на плече Саманты Джейкобсон. Каким же Аганн был дурачком тогда, в свои восемнадцать! Он хмыкнул и покачал головой, отступая на шаг. Обиды уже давно не было, даже стыда почти не осталось. Это было слишком давно, в прошлой жизни. Выпуск шестьдесят седьмого. Меф вздохнул, глядя на самого себя – невысокого паренька с отчаянным выражением лица среди улыбающихся счастливых сокурсников. Как тогда, тридцать лет назад, в нем уживалось это дикое сочетание самоуверенности и открытости с самоуничижением и убеждением в собственной никчемности? Затравленный взгляд и упрямо вскинутый подбородок. Широко расправленные плечи и судорожно стиснутые кулаки. В такой откровенной самообороне не было смысла – у Аганна традиционно складывались отличные отношения в любом коллективе, в том числе и в собственной институтской группе. Его любили, охотно приглашали на вечеринки, и Меф всегда очень хорошо чувствовал себя в окружении доброжелательно настроенных однокурсников. Однако это почему-то не мешало ему вздрагивать от каждого случайного слова, услышанного краем уха. Неделями переживать из-за пустячных конфликтов. Два года сходить с ума и опускаться все ниже в пучины ненависти к себе из-за не сложившихся отношений, несчастливой первой влюбленности… Аганн болезненно хмыкнул. Тогда это было почти что концом света, но теперь, учитывая его десятилетний траур после Оберона, можно было уже точно сказать, что Меф просто не из тех, кто легко отпускает. Сейчас даже вспоминать о своей первой любви было неловко, настолько заурядной и шаблонно-несчастливой она выглядела с высоты прожитых лет. Закомплексованный мальчишка, пытающийся доказать, что он как минимум не хуже остальных, робкий, мягкотелый, доверчивый и эгоцентричный. Постоянно ждущий чего-то – чуда? – как дочь моряка из старой книжки. Меф предчувствовал Винса, предвосхищал его появление в своей жизни, и когда тот наконец появился, без рассуждений бросился в омут с головой. В восемнадцать лет он уверенно считал, что это – навсегда, по крайней мере, надолго, и когда Винс с той же очаровательной легкостью, с которой вошел в его жизнь, просто развернулся и вышел… Вспоминать было все еще неприятно. – Почему с тобой ничто и никогда не бывает просто? – в сердцах спросил его Винс тогда, в момент довольно некрасивого расставания. И Меф не нашелся, что ему ответить. В его жизни было множество простых вещей: спорт, азарт, ощущение полета, любовь. Что может быть проще любви? Она приходит и остается, и ты просто… просто любишь. Но Винс, вероятно, имел в виду что-то совсем другое. Меф сглотнул, отводя взгляд от фотографии, и решительно шагнул дальше. Прошлое – прошлому. Все эти глянцевые фигуры на старых фотографиях, все эти лица. Смутно знакомые или совсем чужие, изредка окаймленные черными траурными лентами. Сколько на планете летных институтов, и в каждом есть подобный коридор, или стена, или целая комната. Память. Гордость. Черные ленты. А сколько на планете десантных школ? Интересно, там есть подобные коридоры памяти? И сколько траурных лент на тех стенах?.. Меф вздрогнул от неожиданности и едва не оступился, когда с очередной фотографии на него взглянуло бесстрастное лицо совсем юного Элдера. Он тут же выругал себя – ведь знал же, что увидит, должен был быть готов, но как всегда забыл, вылетело из головы. Выпуск восемьдесят девятого года. Андрей Тобольский. Нет, все-таки, как пугающе они похожи. Аганна это сходство поражало каждый раз, как судьба его сводила с пилотом «Байкала». И каждый раз хотелось опасливо оглянуться по сторонам, выискивая знакомые лица, понимающие взгляды. Встречаться с Тобольским было все равно что выворачивать наизнанку все самое болезненное и интимное, даже опасное. В первую их встречу Аганна окатило волной кипящей паники: первые секунды он был уверен, что каким-то образом упустил момент, преступно ослабил контроль, и теперь «жив-здоров» с лицом Юса разгуливает по коридорам Леонова, среди людей, среди приборов, которые обязательно засекут его нечеловеческое происхождение, свяжут с Аганном… Паника отступила сразу же, как только мнимый Юс мазнул по застывшему Мефу равнодушным взглядом и что-то сказал стоящему рядом человеку в форме пилота. Тогда в глаза бросились все очевидные различия – на псевдо-Элдере был такой же стандартный костюм пилота, а не ртутно-серебряная субстанция, характерная для «жив-здоровов», он разговаривал и был выше Мефа минимум на голову. Этот человек совершенно точно не был вырвавшимся на волю «жив-здоровом», но и Юсом Элдером он определенно не был. Ведь он не узнал Мефа. Вообще не обратил на него внимания, будто тот был пустым местом. Мефу тогда стоило некоторого волевого усилия не сбежать сразу же. Это потом он дотошно разработал план непринужденного знакомства и приятельского сближения. Это потом он проводил вечера в компании пилота Тобольского, рассказывая ему забавные случаи из практики и обсуждая различные рабочие тонкости. Потом он каждый раз, измотанный этим легким общением, приходил в свой номер и валился в кровать, и его колотило от сухих рыданий, от желания оказаться где-нибудь подальше от Луны, от Земли, от солнца – где-нибудь за орбитой Юпитера, где бы молчаливый зеркально блистающий Юс пришел к нему и облегчил страдания. На Луне приходилось терпеть. Меф сам не знал, зачем ему нужен Тобольский. Заменить Элдера тот не мог ни по одному из критериев, в близком общении он даже напоминал его только постольку поскольку – Андрей обладал совершенно другим характером, и это отчетливо отражалось на его поведении. Вот только лицо… Очень похожее лицо, фигура, иногда – взгляд. Во время земных отпусков и месяцев, проводимых между рейсами на лунной базе, Тобольский, пожалуй, был единственной возможностью хотя бы просто посмотреть на Юса. Он не унимал тоски как «жив-здоров», пожалуй, он даже наоборот ей способствовал. Но Меф был слаб. Он не мог удержаться, даже если потом сам от этого страдал… Меф остановился и оглянулся вокруг. Коридор тянулся вперед и назад от него – на годы и годы. Чьи-то лица, чьи-то судьбы на старомодных бумажных снимках, по древней традиции подписанных каллиграфическим почерком от руки. Он остро почувствовал свою неуместность, свое сиротство в этом длинном, хорошо освещенном пустом коридоре, наполненном призраками. На мгновение его скрутило порывом подойти к фотографии выпуска шестьдесят седьмого года и вымарать свое лицо из общей композиции. По справедливости его фотографию вот уже десять лет должна окаймлять траурная лента. Так было бы честней. Так было бы лучше для всех. Было плохой идеей для посещения Иркутска выбирать именно это место.