***
- Лань Чжань… - Мгм… - Лань Чжааань! Ну, посмотри же на меня! – настойчиво повторял Вей, наблюдая за тем, как Второй нефрит примеряет свадебный наряд. Алый, тонкий и плотный шелк самым выгодным образом подчеркивал и без того восхитительную фигуру Ван Цзи, от чего тот очень смущался, но признаваться в этом не собирался даже самому себе. Щеки Второго нефрита покрывал легкий румянец, сильнее подчеркивающий его мраморную кожу, а темнеющие глаза на этом фоне сверкали особенно грозно: Ван Цзи смущался и одновременно злился на себя и на Вея за это. Одна лишь почтенная госпожа Лю невозмутимо занималась своим делом, втыкая в ханьфу булавки, и не обращала внимания ни на что вокруг. Время от времени она командовала Второму нефриту: «Повернитесь, молодой господин» и Ван Цзи, пряча от Вея взгляд, терпеливо выполнял ее требования. - Лань Чжааань, - долго не унимался Вей, продолжая попытки завоевывать внимание. И не замолкал до тех пор, пока госпожа Лю не вынула из наряда все булавки и алый шелк не сполз с плеч Ван Цзи, обнажив его великолепный торс. Грудь Второго нефрита высоко поднималась и опускалась – он был очень взволнован. Едва не открыв рот от внезапно открывшейся взору красоты, Вей все ж вовремя взял себя в руки - протянул нареченному нательную рубашку, что держал в руках, и висящий на локте белый шелковый ханьфу. Чего только не происходило между ними наедине и сколько уже раз, но до сих пор нагота Ван Цзи поражала Вея в самое сердце. Он замолкал и смотрел на него украдкой, - восхищенный и тихий. - Тебе очень идет алый, Чжань-ге… - проговорил Вей, торопливо следуя за Ван Цзи, когда они покидали уютный дом госпожи Лю. Они прошли к главным воротам клана Не, вежливо кивнули охране, оставили их за спиной и спустились по тропинке к пролеску, что окаймлял большое озеро – самое живописное место рядом с обителью. Ван Цзи по-прежнему молчал, а Вей не смел ничего говорить, и лишь когда оба вступили в пролесок ситуация изменилась. Причем изменилась мгновенно – Вей даже подумать не успел. - Идем, - сказал молчащий до этого момента Ван Цзи. Он развернулся на 180 градусов и, ухватив Вея за руку, утянул вглубь пролеска – туда, где кроны деревьев сходились над головой, образуя купол, под которым в любое время дня были сумерки. Опомнился Вей, лишь когда почувствовал, что в спину впивается грубая кора ствола старого дуба, и в упор, - на расстоянии вздоха - на него смотрят любимые глаза. Крепкой хваткой Ван Цзи удерживал его за пояс, вжимая в ствол огромного дерева. Он был так близко, что Вей мгновенно зашелся от возбуждения, но первого шага не делал, выжидая. Момент, когда Лань Чжань замирает перед «прыжком» в самую запретную для себя эмоцию, казался Вею захватывающим, и невероятно красивым. Он хотел растянуть его насколько, насколько возможно: пылающий, темный от страсти взгляд, чуть раскрывшиеся точеные ноздри и совсем чуть-чуть приоткрытые губы, едва заметный медленный выдох, бледнеющая кожа… Ван Цзи будто каждый раз боролся с собой, в надежде справиться с желанием, но всегда проигрывал. Проиграв, он на короткое время отворачивался, словно давая себе время смириться с проигрышем и уже потом - разрумянившийся, трепещущий, решительно запускал свои ладони под ворот ханьфу Вея и молча льнул к ямочке меж его ключиц долгим поцелуем. В такие моменты Второй нефрит обычно ничего не мог говорить, предоставляя все возможности для шуток и комментариев Вей Ину, но только не сегодня. И не только - не сегодня. Последнее время все происходило не так, как раньше – близость между нареченными случалась гораздо чаще, дольше и с каждым разом сильнее и сильнее по эмоциям. Когда осталось всего пару дней до торжества, смысл принятого решения, масштаб события и его значимость доходили до них все ясней с каждым часом. Это понимание внезапно до грани обострило между ними и так «штормящие» чувства. И сейчас, в затемненном шатре из крон деревьев, Ван Цзи и Вей снова ловили минуты счастья так, словно это было в первый раз. - Вей Ин… - хриплым шепотом. - Слушаю Вас, господин Лань, - звонкой, нервной от возбуждения усмешкой. - Ты… Умеешь довести… - со вздохом в самые губы. - Ха-ха-ха, Лань Чжань… Ты несправедлив… Я, кажется… Вел себя прилично, разве нет? - Мгм: Лань Чжань - посмотри же на меня… Лань Чжаань – алый тебе идет, - повторил в точности фразы Вея и тоном Вея Лань Чжань, и, впиваясь довольно жестким поцелуем, добился нового взрыва смеха. Вей смеялся от всего сердца – трепещущий от счастья до кончиков взлохмаченной гривы, исступленно перебирающий цепкими пальцами длинные волосы Лань Чжаня, разметавшиеся по спине. - Это чистая правда, - дразнил сквозь смех и поцелуи Вей, - алый тебе и правда очень идет… - Замолчишь ты или нет?.. – шептал полупьяный от поцелуев Ван Цзи. Голова его шла кругом, все тело горело, - Будешь дразнить меня постоянно, мы еще до церемонии свихнемся. Пощади уже, ты… мой… - Твой… кто? – не унимался Вей, но смеяться все же перестал, сбиваясь коротким дыханием. - Мой… - Кто, Лань Чжань?.. - .… - Вот, черт! – воскликнул Вей, с трудом успевая отвечать на глубокие, тягучие поцелуи Ван Цзи, - хоть бы раз… Сказал правду… - Какую правду? – шептал тот, беспощадно раздирая ханьфу на груди Вея, развязывая дрожащими руками пояс, который еще утром сам аккуратнейшим образом завязывал на его талии. - Тебя… заводит красный цвет, – Вей снова усмехался, а Лань Чжань только вспыхнул весь и с коротким стоном заткнул смеющийся рот, глубоко проникая языком меж мягких, фантастически соблазнительных губ. С этого момента все пошло всерьез - полуобнаженный Вей открылся перед нареченным, отдаваясь во власть выматывающих душу, умелых рук Ван Цзи… С каждым разом, когда они проваливались в глухую пропасть страстного желания, Вей невольно отмечал возрастающее мастерство Лань Чжаня – тот явно читал что-то запретное, и Магистру всегда хотелось спросить его об этом. Только Ван Цзи никогда не давал ему такой возможности, ускоряя темп, и Вей забывал в его руках обо всем, в том числе и о желании узнать – где Ван Цзи берет необходимую информацию. Но эту внезапную встречу под дубами в окрестностях обители Не, Вей запомнил на всю жизнь – именно тогда произошло то, чего он сам никак не ждал от Лань Чжаня, и даже попросить его о таком не посмел бы. В какой-то, особенно жаркий момент Вей вдруг оказался лицом к стволу дерева а Лань Чжань, бережно обхватил его живот, покрывая поцелуями одно из самых чувствительных мест на теле Магистра – между лопаток. Вей вскрикнул от неожиданности и невольно подался назад, желая еще раз ощутить наслаждение, что только что испытал, но «великий скрытник Лань Чжань» знал гораздо больше о ласке и наслаждении, что способен подарить любящий. - Вей Ин, - горячо прошептал он, - если не понравится – останови меня. - Мгм, - едва смог ответить Вей, переживая адский компот чувств и эмоций. Мягко сжимая его бедро и живот, прижавшись так тесно, насколько возможно, Лань Чжань кончиком языка заскользил по его спине, по узкой дорожке позвоночника все ниже и ниже... И когда его невероятные губы замерли в узкой впадине над ягодицами, Вея вдруг охватило такое чувство стыда, что он весь сжался и хотел было уже остановить нареченного, но не успел – тот скользнул языком ниже, нежно целуя и буквально вылизывая глубокое узкое пространство меж ягодиц. Подступившая паника ушла быстро. Вместе с растерянностью и внезапно набежавшими слезами, Вея охватила волна неожиданного, очень сладкого удовольствия: в глазах потемнело, ноги подогнулись… Угадав это, Лань Чжань прижался теснее и, протянув руку, ласково и тесно обнял ладонью его возбужденную плоть, продолжая при этом прежнее… Уже через минуту, Вей стонал в голос, не в состоянии сдерживаться. Он метался между мукой и наслаждением, словно между пламенем и льдом, закусывал губы, чтоб не кричать. Но это не помогло, и он вцепился зубами в предплечье правой руки, второй судорожно цепляясь за ствол дерева… Он и хотел бы молчать, да не мог – Лань Чжань не давал ему передышки, лишь распалялся сам, погружаясь языком все глубже и это было для него так сильно и так сладко, - Вей даже предположить не мог, что такое вообще может быть. Никогда, ни в каких самых смелых своих фантазиях о Лань Чжане Вей и помыслить не мог о подобном, и сейчас плавился от переполняющих чувств, от нереальных ощущений, от счастья близости с единственным любимым человеком на свете, от жгучей, кричащей благодарности ему за эту смелую нежность… Но и это, оказывается было еще не все. Дойдя до самой грани, где-то между землей и небом, за два шага до звезд в глазах, когда Лань Чжань вдруг оставил свое занятие и, резко поднявшись, прижался разгоряченным телом, вжимаясь естеством все туда же – в ущелье меж ягодиц, Вей вдруг услышал его чуть хриплый, срывающийся шепот. - Мальчик мой… Мой… Единственный… Люблю… Люблю… От одного этого слова - «мальчик» - сорвавшегося горячим нежным шепотом с уст Лань Чжаня, произнесенного интонацией, полной любви, Вей взорвался белым «молоком», шепча в ответ любимое имя, одновременно чувствуя горячую нежность пика наслаждения, что следом настигла и Лань Чжаня. Они рухнули на землю, в ворох смятых одежд, задыхающиеся, горячие, и долго лежали обнявшись, не в силах отпустить друг друга. Из последних сил, Вей Ин дотянулся до своего ханьфу и как мог – укрыл спину Лань Чжаня, даже не пытаясь выскользнуть из-под его потяжелевшего в момент тела. Потрясенный, счастливый и слегка сумасшедший, он гладил ладонями голову, плечи и спину любимого где только мог дотянуться и слушал как успокаивается его дыхание. Вей никогда не был сентиментален. Напротив – многие годы задолго до судьбоносного падения со скалы, обычно смеялся над своими не в меру глубокими эмоциями, стремясь мысленно обесценить то, что более всего приносило счастья и страданий – дружбу с Лань Чжанем. Но сейчас слова Второго нефрита, сказанные в момент наивысшего наслаждения, повторялись и повторялись в голове, едва ли ни как самое сильное впечатление в жизни: «Мальчик мой…» Да слышал ли Вей в своей жизни хоть раз что-то подобное?.. Никогда. Период детства, когда ласковые слова могла произносить мать, он не помнил. А вот это – мягкое и нежное, озорное и чувственное всю сознательную жизнь жило и пряталось в его имени Ин – ребенок. Он действительно был им всю свою жизнь, несмотря на зрелость, мужественность и репутацию самого могущественного темного заклинателя Поднебесной. Именно сейчас, после невероятной нежности Лань Чжаня, вспомнились ему его белые кролики, смутные образы влюбленных друг в друга родителей, чьи лица он и не помнил толком, и тот счастливый, залитый солнцем день, когда отец брал его на руки и говорил: «Вей Ин будет знаменитым. Вей Ина все будут называть Вей Усянь..» Он думал так и понять не мог, чем он – грешное существо - заслужил Ланя? Как так случилось, что этот удивительный человек любит его, любит настолько, что готов, кажется, на все. - Люблю… - прошептал Вей, целуя концы лобной ленты, - люблю… Чжань-ге... И только после этих слов, идущих из глубины его сердца, наконец поднял голову Лань Чжань и, подложив под подбородок ладонь, взглянул на него мягким, светящимся нежностью взглядом. - Все жду – может хоть слово скажешь… думал, тебе не понравилось… я так старался… - улыбнулся Лань Чжань и снова спрятал лицо на груди Вея. - Даже не рискну спросить, где ты об этом узнал, - ответил дрогнувшим голосом Вей, безуспешно стараясь собрать свою сущность в единое целое. - Твое влияние… - фыркнул Лань Чжань, - пришлось научиться нарушать правила. - Ты преступник, господин Лань, - бессильно рассмеялся Вей. - Ну и… - Лань Чжань остановил себя на полуслове, и тут же продолжил, совсем иначе – мягко и очень серьезно. - Я стану мастером в искусстве любви, Вей Ин. Обещаю. - Задался ж ты целью, - пораженно воскликнул Вей, и щеки его вспыхнули. - Конечно… - смутился Лань Чжань, - откуда тебе знать? - Знать - что? – спросил Вей еще не оправившийся от смущения. Вместо ответа Лань Чжань улыбнулся, обнял его крепче и одним резким движением перекатился на спину таким образом, чтобы Вей Ин оказался сидящим сверху. Осторожной ладонью Лань Чжань провел по обнаженному бедру Вея. - Ты не знаешь, какое наслаждение - касаться твоего тела, Вей Ин…- сказал он, притягивая к губам ладонь Вея и невесомо целуя в миг похолодевшие пальцы, - …слышать твой голос… твое дыхание, то, как ты шепчешь мое имя… - Замолчи, - торопливо проговорил Магистр, ощутив комок в горле и подступающие к глазам слезы, - слишком много слов, Лань Чжань. Он пытался шутить, невольно желая выскользнуть из дурманящей пелены откровенности. Но все было бесполезно. - Дьяволенок любимый… Мой Вей… Мой…- шептал Ван Цзи, целуя центр захваченной в плен его ладони. - За…мол…чи, - повторил Вей, дрожа и теряясь совершенно. Когда с ним такое происходило, он мог только ругаться, - лишь крепкое словцо приводило его в чувства и Вей тут же воспользовался этим. - Так, мы точно церемонии не дождемся, - сказал он с чувством. - Цзеу Цзюнь нас поубивает обоих сразу или по одиночке. - Да, сейчас пойдем, - ответил Лань Чжань по-прежнему не выпуская его ладони. - Пойдем… - Кстати, мы куда шли? - Я точно помню – откуда, - усмехнулся Вей, с трудом выбираясь из манящего дурмана нежных слов, чарующего голоса и мягкого взгляда темных глаз Лань Чжаня - из клана Не с примерки, от госпожи Лю. - Это я помню, - сказал Лань Чжань, поднимаясь, - а дальше куда?.. - Эмм, - совершенно искренне задумался Вей. Повисла большая пауза, во время которой оба неотрывно смотрели друг на друга, в лихорадочных попытках срочно вспомнить. Потому что смутное тревожное ощущение подсказывало обоим, что прямо сейчас они должны быть где-то там, куда точно не стоит опаздывать. -А! – первым пришел в себя Вей, коротко вскрикнув и стукнув себя ладонью по лбу, - Лань Чжань! Вспомнил! После примерки нас же… О, Боги! Нас же Цзеу Цзюнь ждет, чтобы обсудить церемонию! - ***! Мы точно не успеваем! – испуганно воскликнул он, и не глядя на нареченного в спешке стал одеваться. Вот только сколько бы не торопился Вей, господин Лань все равно его опередил. Поправляя рукава своего ханьфу, он невозмутимо оглядывал его и хмурился. - Не стоит появляться перед главой клана в таком виде, - сказал он спокойно, - иди сюда, - и принялся оправлять одежду Магистра и выбившиеся из ленты волосы. - Не успеем, Лань Чж… - хотел сказать Вей, но слова замерли на губах, остановленные поцелуем. - Встанем на меч, - улыбнулся Лань Чжань, неохотно отпуская его губы, - придумаем что-нибудь…***
В Пристани лотоса шел дождь. Глава Цзян был не в духе с самого утра – к перемене погоды разболелось раненое колено. Все, что ни делал он в этот день, ему приходилось делать, преодолевая постоянную ноющую боль. Сказать, что это раздражало – значит не сказать ничего. Глава Цзян не выносил собственных слабостей даже тогда, когда повлиять на обстоятельства был не в силах. Только сильным, только здоровым и уверенным в себе он принимал себя как личность, как мужчину и как главу Юньмен Цзян. Ноющее колено и от этого – едва заметное прихрамывание на правую ногу - никак не вписывались в образ героя, поэтому Саньду изводился сам и изводил всех вокруг. Больше всех, конечно, доставалось Цзин Лину. В один из самых обидных моментов, юноша, не выдержав, не нашел ничего лучше, чем ответить дяде, упомянув главу клана Лань… - С таким характером, дядя, однажды Вы останетесь совсем один. Даже глава Лань больше не навещает Вас. А уж его-то терпение известно всей Поднебесной. Такие слова из уст младшего – дерзость страшная. И сказав все это от обиды и на эмоциях, Цзин Лин довольно быстро представил, что сейчас будет. Юноша замер на месте, едва ли не вжав голову в плечи, но Цзян Чен молчал. Не происходило ничего. Совсем. Юноша потрясенно и испуганно осмелился взглянуть: лицо главы Цзян словно застыло, цвет кожи стал бледнее, а глубокие, темные глаза словно вместили в себя всю боль и сожаление этого мира. - П-простите меня, - пролепетал юноша, понимая весь ужас сказанного сгоряча. Цзян Чен повернул голову, взглянул на него скользящим взглядом, затем подошел к окнам, за которыми не прекращался ливень. На фоне серого, размытого водой дневного света, силуэт Саньду в фиолетовом ханьфу казался темным, почти черным, при этом – строгим, стройным. Цзин Лин невольно любовался им в этот момент. Глубоко в душе он очень хотел быть похожим на дядю, и несносный характер ближайшего родственника не играл в этом существенной роли. Юноша как никто другой видел достоинства Саньду Шеньшоу, ценил их и очень жалел сейчас, что не справился с собственной вспыльчивостью. И потому, услышав голос дяди, когда тот, наконец, заговорил после долгого молчания, Цзин Лин выдохнул с огромным облегчением. - Цзин Лин, - начал странным, тихим голосом глава Цзян, - принеси мне обезболивающий элексир. Двойную дозу. - Да-да! Я быстро! – воскликнул юноша и выскочил под дождь, позабыв про зонт и плащ. Когда он вернулся назад с двумя бутылочками элексира, он очень надеялся, что дядя, наконец, выругает его за дерзость. Юноша чувствовал свою вину и очень переживал из-за этого, но Цзян Чен принял элексир из его рук молча, спокойно. Словно бы ничего не произошло. Слегка прихрамывая, он подошел к скамейке и сел на нее, подложив под колено подушку (в точности так, как это делал для него Сичень несколько дней назад). Уже сидя, он откупорил обе бутылочки и выпил элексир сначала из одной, затем - из другой. По-прежнему - молча. - Лучше отругайте или накажите меня, - не выдержал снова юноша. - Только не молчите так. Цзян Чен нахмурился, поглаживая поверх одежды ноющее колено, и наконец прервал молчание. Вот только заговорил он совсем не грозно, не так, как ожидал Цзин Лин. Кажется, его не слишком задели слова племянника. - Ты говоришь – характер… - начал Цзян Чен задумчиво. - Простите! Простите меня! – воскликнул Цзин Лин почти отчаянно, но Цзян Чен как будто опять не услышал его. - Думаешь, меня невозможно любить? – спросил он тихо и просто. И как громом пораженный, Цзин Лин замер на месте, не зная, что сказать. Прежде чем он собрался с духом на ответ, прошло немало времени. - Почему Вы так говорите? – пролепетал юноша растерянно, - Я Вас люблю. И…есть люди, которые тоже любят. - Кто, например? – спросил Саньду еще тише и как-то горько. Юноша снова не сразу ответил. Он долго думал, касаться ли самой болезненной для главы Цзян темы, но выбора не оставалось. - Я думаю, глава Лань не случайно навестил Вас в тот день, - сказал он осторожно и умолк, не представляя, какой может быть реакция на его слова. - В клане Лань ожидается торжество. Ты, наверное, знаешь… - Да. Я получил приглашение. - Что ты думаешь об этом? - Очень близкие друзья иногда становятся семьей. Среди заклинателей такое возможно. Цзян Чен помолчал в ответ, потирая больное колено. - Ты можешь идти, Цзин Лин - сказал он наконец. – Я хочу побыть один. Цзин Лин, до сих пор так и не понял, почему сейчас ему сошла с рук неслыханная дерзость, если еще совсем недавно за малейшую оплошность, ошибку или провинность дядя наказывал его самым нещадным образом. Не рискнув спрашивать об этом, он поклонился и поспешил оставить его. Саньду взглянул в окно. Дождь наконец прекратил лить, лишь мириады капель повисли на кронах деревьев и ветер, тормошащий ветви, продолжал покрывать водой землю и крыши владений Пристани Лотоса. Редкие крупные капли стучали по крыше… Цзян Чен встал. Последние дни, в любую погоду глава Цзян как и всегда давал себе времени на тренировку. Только если до ранения он мог тренироваться с мечом, то сейчас, пока движения были невольно ограничены, Саньду стрелял из лука. Вот и сейчас, желая поразмышлять в привычной для себя обстановке, он взял лук, стрелы и осторожной походкой (оберегая ногу) отправился к ущелью, что находилось далеко на границе обители Юньмен Цзян. Он специально отправился ему одному известной тропой, чтоб никто не встретился по пути. Тропа была мокрой, скользкой и имела довольно крутой уклон. Однако раненый Цзян Чен ступал по ней уверенно и довольно быстро оказался в долине рядом с высокой скалой, у подножия которой тек ручей. Здесь было тихо. Журчание ручья по камням ласкало слух. Цзян Чен опустил лук и закрыл глаза. Здесь, в этом благословенном месте он мечтал видеть только одного человека – благородного Цзеу Цзюня, главу клана Лань. Закрыв глаза, Цзян Чен буквально видел, как тот ступает по зеленому ковру бесшумными шагами, и тонкая ткань голубого ханьфу сбивает с травинок капельки росы. Вот он подходит к ручью, наклоняется к воде, протягивая к камням руку, зачерпывает в пригоршню ледяной воды и делает глоток. Затем стряхивает капли над ручьем изящным жестом ладони, поднимается, поворачивается к нему – к Саньду – длинные волосы волной обнимают его плечи, и опадают на спину тугим черным водопадом. Он сдержанно улыбается, учтиво кланяется… И уходит. Сколько бы раз не грезил Цзян Чен, чудесное видение всегда заканчивалось одинаково: Сичень поворачивался и уходил. Это всегда заставляло Цзян Чена грустить. Сегодня представлять Сиченя уходящим было особенно грустно и от бессилия что-либо изменить даже в собственных фантазиях, глава Цзян натянул тетиву и пустил стрелу в небо. Стрела поднялась высоко над скалой, вернулась назад, и с характерным звуком воткнулась в землю. Вздохнув, Цзян Чен вынул ее и пошел выше по ручью – туда, где среди стволов деревьев были собраны мишени – обломки церепиц, стрелы и прочие мелкие предметы, которые он протыкал насквозь, сбивал с места или нанизывал один на другой. Он стрелял до тех пор, пока не наступили сумерки, пока не угонял себя до изнеможения, затем сел над ручьем у обрыва и так сидел до темноты. Думал он только об одном: может ли после всего, что наговорил Сиченю, надеяться на то, что тот его выслушает? «Даже если благородный Цзеу Цзюнь согласится выслушать – что я скажу ему? Что мне чертовски трудно… Трудно - что?... Без него?... Что я очень скучаю и хотел бы видеться чаще? Что сердце выскакивает из груди и слова застревают в горле, когда я вижу его? Что я хочу быть другом… Близким другом. Хочу быть поблизости… Нет, - рядом. Хоть иногда. НЕТ! Всегда! Какой же бред... Но если ничего не говорить, как он поймет, что я… А что – я?.. Влюблен? Могу ли сказать об этом? Поймет ли Сичень? О, нет. НЕТ! Я пойду на торжество – так тому и быть, но не надо ничего. Не справиться мне с этим… За всю жизнь и так хватило. Не справиться...». Когда он вернулся в комнату, была уже глубокая ночь. Цзян Чен повесил лук на стену и перед тем, как отправиться в постель, невольно задержался у заветного столика с плетеным сундучком. Ченцин манила и пугала его. И сегодня был первый день, когда он не решился прикоснуться к ней. В темноте плетеного сундучка, на бархате спала черная флейта, - мощнейший артефакт ждал своего хозяина… «Мне не справиться, - снова думал глава Цзян и в глазах его оживала давняя боль, - не справиться. Лучше забыть. Все забыть» Цзян Чен глубоко вздохнул и потянул за концы шелкового пояса своего ханьфу. Всю ночь в своей постели он не мог заснуть и думал, думал. Потому что: как же – забыть? Забыть свою жизнь и самого себя – невозможно.***
Они почти вбежали в открытую дверь комнаты главы клана Лань. И если Ван Цзи, передвигался быстро всегда только шагом, и смог остановиться как вкопанный, завидев брата, то Вей с детства привыкший бегать, сделать этого не успел и врезался в спину Лань Чжаня, буквально воткнувшись ему носом меж лопаток. Ван Цзи нахмурился и укоризненно взглянул на Вея через правое плечо. Тот невольно вжал голову в плечи и улыбнулся в стиле: «А что – я? Я - ничего.» Они опоздали, конечно. Почти на 30 минут. Даже извиняться смысла не было – по законам Гу Су Лань, подобное событие – немыслимое, недопустимое неуважение. И Ван Цзи не пытался этого делать. С одной стороны, потому что знал, что нет смысла, а с другой – потому что чувствовал, что брат не станет наказывать. Однако оба, приличествуя неудобному случаю, стояли перед Сиченем с повинными головами. Глядя на этих двоих, глава Лань совершенно не мог сердиться. Каким-то седьмым или десятым чувством, он понял, почему они опоздали. Сичень для порядка покачал головой и нахмурился. Но на большее был не способен, - улыбка невольно расползалась на лице, и глава Лань спешно повернулся к паре спиной, сохраняя приличествующее обстоятельствам «недовольство». Однако, всегда безупречный Ван Цзи все же не выдержал. - Брат, - начал он, но Сичень вовремя остановил его попытку объясниться. - Пусть глубокое сожаление укроет от нашего глаза что-то, о чем мы хотели бы, но не можем знать, - загадочно сказал глава Лань и Ван Цзи мгновенно понял, что возможности для оправданий не будет. Он умолк и ощутил прохладную ладонь Вея, что переплелась с его пальцами. - А значит было это что-то или нет, нам уже не так важно, - закончил Сичень и повернулся, наконец, к Вею и Ван Цзи лицом. - По-прежнему предлагаю обсудить предстоящую церемонию, - сказал он и улыбнулся. С огромным облегчением оба подняли головы, переглянулись и синхронно совершили глубокий, уважительный поклон старшему клана. А дальше все было вполне предсказуемо: Ван Цзи не хотел, чтобы в храме предков во время ритуала преклонения колен присутствовала хоть одна живая душа, кроме его самого и господина Вея. Сичень на это мягко возражал, поскольку по правилам должен быть хотя бы один человек, кто засвидетельствует сообществу, что ритуал был проведен по закону, да и просто - что он был, в конце-концов. Ван Цзи упрямо молчал, выражая свое несогласие, бросал глубокие взгляды на Вея, в поисках поддержки, но тот, скорей был на стороне главы Лань, чем на стороне будущего супруга и Ван Цзи огорчался. Тогда, чтобы не обострять спор и не расстраивать брата, глава Лань предложил им обсудить между собой этот момент, и пока оставить вопрос открытым, до утра следующего дня. Второй вопрос, что вновь вызвал протест Лань Ван Цзи – идея организации праздничного турнира в честь новобрачных, что была подана Сычжуем и поддержана клановой молодежью. Лань Чжань посчитал такое нескромным, а Вей, пожав плечами, сказал, что ничего против не имеет, потому что это будет весело. К тому же Вей лишний раз напомнил, что хотел бы, чтобы в этот день было достаточно вина, на что Ван Цзи только вздохнул, не в силах больше возражать. Вей же снова пожал плечами и сложил руки на груди, всем своим видом показывая: «можно бы этот вопрос и порешать как-нибудь». Тогда глава Лань предложил им обсудить наедине и этот вопрос и завтра к утру предоставить какие-то решения по обоим пунктам. На этом решили разойтись. Сичень вздохнул, покачал головой, думая о том, как же эти двое будут находить общий язык в будущем, если даже накануне заключения собственного брачного союза не могут договориться. Однако, не прошло и часа, как в дверь его комнаты постучали. Когда глава Лань открыл, перед ним стоял господин Вей. Сичень не задал никаких вопросов – просто впустил гостя. - Цзеу Цзюнь, - поклонился тот. Сичень только вздохнул, сложив на груди руки. - Я подумал – пусть не будет свидетелей в храме предков, - сказал Вей и улыбнулся лучезарной улыбкой. - То есть, теперь господин Вей, поддерживает желание Ван Цзи? – в свою очередь улыбнулся Сичень. - Я думаю Лань Чжань прав. В конце-концов, только мы вдвоем должны знать – состоялся ли обряд. Ведь это нужно только нам и больше никому. А когда мы выйдем, пусть все, кто желает бросят в нас горсти золотого риса. С этими словами, господин Вей поклонился и ушел. Сичень вздохнул. Ему всего-то на всего осталось придумать, каким образом сохранить порядок традиции для двоих беззаконников и всех, кто явится их поздравить. Он погрузился в серьезное обдумывание, набросал какие-то мысли на бумаге. Он даже нашел целых два варианта выхода из положения и уже слегка расслабился, собираясь на время забыть о хлопотах и посвятить час игре на цине, как в дверь снова постучали. На этот раз ее не пришлось открывать, она открылась сама, потому что в комнату вошел Ван Цзи. У Сиченя невольно вырвался нервный смешок. Он закашлялся и тут же преобразился, взяв себя в руки. - Ван Цзи? – спросил он, с трудом удерживая предательски расползающуюся улыбку. Он был совершенно уверен, что узнает сейчас много нового. И не ошибся. - Цзеу Цзюнь, Вей предложил нам всем хорошую альтернативу, - начал тот. - И какова же она? – улыбнулся Сичень. - Пусть в храме предков с нами будешь ты. Тебя одного будет достаточно для соблюдения законности ритуала? - Эмм, - слегка растерялся Сичень, - думаю да. - Прекрасно, - улыбнулся в свою очередь Ван Цзи и уже уходя, обернулся в дверях. - И еще, - добавил он смущенно, - я не буду против вина на празнике. И... если не оглашать турнир, как посвященный нам с Вей Ином, то мы сами с удовольствием примем в нем участие. - Мгм, – Сичень больше ничего не мог добавить: происходящее было исчерпывающе само по себе. - Пусть будет весело, – добавил Ван Цзи совершенно серьезно, и с этими словами покинул комнату брата, тщательно избегая встречаться с ним взглядом. Как только шаги Ван Цзи стихли на гравийной дорожке, Сичень не выдержал и рассмеялся. «Бинго! – думал он, - Быстро же они договорились. Боюсь предположить даже, сколько поцелуев Вею стоило урегулирование сразу трех спорных вопросов». Подумав так, Сичень тут же упрекнул себя за слишком вольные мысли и внезапно загрустил. Поцелуи - то, с чем он почти не был знаком. Тот первый, невинный, целомудренный опыт, что случился у него в нежном возрасте с юной красавицей в саду королевского двора, Сичень не мог брать в расчет всерьез. Тем более, что теперь все его мучительные мысли о поцелуях были связаны с совершенно иным объектом желаний, с совершенно иными чувствами. И он очень хотел узнать, как бы это могло быть сейчас. Но все, о чем он мог позволить себе думать, лишь навевало грусть и глава Лань, вздохнув, сосредоточился на брате и судьбоносном дне, который ждали все.***
Тем временем, внутреннее «нет» Цзян Чена схватило его «за горло», как это и происходило в подобных случаях всегда, с очень давних времен. Как бы ни любил он свою мать, ее вспыльчивый, истеричный характер не способствовал воспитанию спокойного, уверенного дитя. К подростковому возрасту неврастения Цзян Чена расцвела «пышным цветом», а взросление рядом Вей Усяня – яркого, талантливого, превосходящего его в умениях, никак не способствовало избавлению от нее, а лишь усиливало. От неизбежного не спасла даже внутренняя доброта и мягкость Цзян Чена, скорей наоборот – ему приходилось искусственно культивировать в себе агрессивность, лидерские качества там, где ему было на самом деле очень трудно и даже страшно. Он тянулся за Веем, отрекаясь от того ценного, что было в нем заложено от рождения: мягкость, терпеливость, теплота и приветливость, глубокий, медленный ум, доброта, отзывчивость и высочайшее чувство ответственности. Сила Цзян Чена изначально была совершенно иной, и не менее впечатляющей, чем талант заклинателя, склонность к риску, острота ума и легкость в принятии решений вечного соперника - Вей Усяня. Однако Фиолетовая Паучиха не слишком-то заботилась о лучших качествах своего сына. Невольно или вольно она лишь подкидывала в топку нездорового соперничества связки дров, а ее собственная импульсивность и резкий характер продолжали формировать невротичную, неуверенную в себе личность, все больше ослабляя ценные и сильные качества Цзян Чена. Поэтому всегда, в самые сложные или важные периоды своей жизни, Цзян Чен словно слышал в ушах слова матери: «Ты не способен! Ты не можешь! Слабак…» Несмотря на то, что тысячу лет уже Цзян Чен - глава клана, сильный воин, уважаемый сообществом господин и заклинатель, воспитавший и обучивший сироту-племянника, глубоко укоренившиеся в детства «блоки» в его психике до сих пор не давали ему жить так, как он хотел бы и мог. Но глубоко неспокойная его натура каким-то чудом вдруг воспротивилась всему этому: далекому и глубокому, пустившему корни в детстве, и в отчаянном порыве потянулась к Сиченю, к «глубинной» тишине его характера, к его мягкому взгляду, мудрым и спокойным речам, к нему самому – подобному огромной скале, о которую разбиваются морские волны и невезучие корабли. И сейчас, накануне торжества в Облачных глубинах, он снова больше всего боялся не справиться с собой. Он собирался явиться в Гу Су во всем блеске главы Юньмен Цзян, в сопровождении Цзин Лина и парочки старших адептов клана, но достаточно ему было представить всю ситуацию, его собственную роль во всем этом и (что самое трудное) – презрительный или равнодушный взгляд главы Лань, как его охватывала настоящая паника. У него дрожали руки, кружилась голова – он ни думать, ни решать что-либо не мог в таком состоянии. Пытаясь справиться с этим, он как обычно срывался на Цзин Лина, либо замыкался в себе и не выходил из комнаты, «на автомате» переделывая в это время, давно отложенные в дальний ящик, клановые заботы. Самым страшным для него было - осознать, что Сичень слишком глубоко проник ему «под кожу», в сердце, в кровь и мозг, и с этим ничего уже не сделать. Страх быть отвергнутым обрел преувеличенную остроту, поскольку Саньду физически чувствовал - если его отвергнут, возвращаться к привычной жизни будет невыносимо больно, если вообще - под силу. И чем сильней был его страх, тем мощнее становилось его притяжение к главе Лань, тем отчаянней желание, острей – нежность…