perihelion

Было неудобно. Ему дали инвалидную коляску, чтобы он мог покинуть больницу. Он был уверен, что превосходненько справился бы с костылями, но врачи сказали, что будет трудно использовать костыли с переломом запястья и переломом ноги. Это заявление не сделало его покатушки в коляске менее болезненными. Покинуть больницу оказалось не так просто, как они надеялись. Медики настаивали, чтобы он остался еще на неделю; хотели убедиться, что операция прошла хорошо, потому что с легкими не шутят. Он очень хотел покинуть это место. Ненавидел датчики на своем теле, ненавидел медсестер, моющих его, и ненавидел трубку в своем члене. Он не пациент. Совсем. В своем высокомерии он чувствовал себя униженным. Однажды он попытался встать, чтобы доказать всем: ему не нужна ничья помощь, все слишком сильно беспокоятся. Это был провал. У него тут же закружилась голова, а нога начала пульсировать, когда он попытался перенести на нее вес. Если бы не медбрат, именно в этот момент проходящий мимо его палаты, он бы упал и ухудшил свое состояние. Его ребро стабилизировали во время операции, но для правильного срастания кости понадобилось бы некоторое время. В целом, это была худшая неделя в жизни Джейме. Когда вы делаете что-то, о чем потом жалеете, вы невольно думаете об этом чаще. Так и он часто думал об аварии. Он жалел о том, что сел в машину, жалел о том, что столько выпил, жалел о том, что в таком состоянии отправился в Штормовой Предел и расспрашивал персонал о местонахождении Серсеи. Он сам собрал все кусочки паззла: ей негде было прятаться, кроме как в Кастамере. После аварии все было размыто, а затем стало темно; она была первым, что он увидел, когда, наконец, открыл глаза. Растрепанная, одетая как простой человек, спящая на диване в его больничной палате. Рай, подумал он. Я умер, и я в раю. Но тут же пришли медсестра и доктор, чтобы проверить его состояние, и Тирион. Серсея продолжала спать несмотря на шум и беготню, что свидетельствовало о ее усталости. — Она просидела рядом с Вами всю ночь, — сказали ему медсестры. Джейме почувствовал, как его сердце наполнилось… чем-то. Он боялся дать этому название. Сначала Серсея и Тирион приходили часто. Слишком часто. Он хотел вылечиться в одиночестве, и желательно, чтобы его брат и сестра не знали, что он ходит в подгузник и кто-то вытирает его задницу. Джейме был гордым человеком, а они подталкивали его к температуре кипения; однажды ночью он был вынужден попросить их не приходить каждый день, и уж точно не два раза в день. И если Тирион в ответ на это рассмеялся, то Серсея восприняла это как оскорбление и несколько дней не появлялась. На правое запястье и ногу наложили гипс. Туловище тоже плотно обмотали, чтобы защитить ребро. Когда он делал резкие движения, голова начинала болеть, как безумная. Ходить было немыслимо: каждый раз, когда он пытался встать на ногу, он еле сдерживал болезненный стон. В целом, он был развалиной и не мог отказываться от инвалидной коляски. Так как лестницы перестали быть его лучшими друзьями, пришлось превратить кабинет Джоанны во временную спальню. Это неуважительно, думал Джейме, но он точно знал, что если бы мама была жива, она бы предложила то же самое. Все ее вещи были перенесены на чердак, а в комнату внесли кровать Джейме и его личные вещи из спальни наверху. Его настроение сильно страдало от ограничений. Хуже всего были первые несколько дней; он не мог принять душ, и ему приходилось полагаться на помощь других людей, чтобы помыться. Он отверг любую помощь в мытье его члена: уж с этим он мог справиться сам. Всякий раз, когда он смотрел в зеркало, он не узнавал этого человека. Его борода отросла гораздо больше, чем он обычно отпускал ее. Волосы тоже немного выросли, и скоро ему нужно будет подстричься. Он выглядел бледным. Но я жив, подумал Джйме. Серсея объявилась спустя пять дней после его возвращения в Кастерли Рок. Если честно, он был частично рад ее отсутствию. Жалость к себе и зализывание ран позволяли ему не думать о том, что случилось на вечеринке у Роберта. Если бы он мог сосредоточиться на зуде, до которого не мог дотянуться и почесать, или на колтунах в бороде, или... на чем-то еще, тогда, возможно, он бы не думал о вкусе ее губ, который все еще был на его языке. Это случилось 18 декабря. Рождество было не за горами. Джейме предположил, что Тирион приказал украсить особняк, так как в фойе волшебным образом появилась рождественская елка. Зал укрась ты остролистом, — пел его мозг, — фа-ла-ла-ла-ла, блять, ла-ла-ла. Серсея и Джейме сидели в обогреваемом патио, наблюдая, как снег падает и покрывает газон. Ее золотые волосы касались белого меха, который накрывал ее плечи; ее щеки были красными от холода, и каждый раз, когда она выдыхала, из ее губ вырывались маленькие облака. Никто не говорил в течение очень долгого времени. Он больше всего ненавидел, когда его видели в инвалидной коляске, а уж когда она — тем более. Это показывало слабость. — Кажется, тебе лучше, — сказала она. Джейме многозначительно посмотрел на нее, зная, что она лжет. — Что, это правда. В прошлый раз, когда я тебя видела, ты был трупом. — Вот уж спасибо, — усмехнулся он. — Это комплимент. — Тебе надо поработать над твоими комплиментами. — А тебе — побриться. — Я не могу, — простонал он, поднимая правую руку, чтобы подчеркнуть сказанное. — А левой не получится. — Я бы могла помочь, — предложила она. Снова тишина. Снег пошел сильнее, и Серсее было неудобно. — Надо вернуться в здание, —предложила она, и Джейме кивнул. — Мне... — Она встала, нерешительно посмотрела на инвалидную коляску. — Я могу сам, — упрямо ответил он и тыкал на кнопки, пока кресло не повернулось в правильном направлении. — Это очень модное кресло. — Смотри, не привыкни, — поддразнила Серсея, следуя за ним в тепло особняка. — Поверь мне, не привыкну, — сказал он мрачно. — Не могу дождаться, чтобы избавиться от этой штуки. Если бы я мог использовать костыли... Я бы предпочел их. Но увы... — Они шли в столовую. — Ты можешь опереться на меня. Джейме фыркнул. — Ты — веточка. — Было приятно снова вернуться к их шутливым перепалкам; это было похоже на возвращение домой даже больше, чем настоящее возвращение домой. — Я сильнее, чем ты думаешь, — решительно ответила сестра. Джейме нежно улыбнулся. Конечно, сильнее. Они расположились рядом с рождественской елкой. Джейме встал с кресла с помощью Серсеи и пересел на диван. Серсея села рядом с ним, повернувшись к нему всем телом. Джейме прекрасно чувствовал ее близость, и потому избегал смотреть на нее. Ее прикосновение, неожиданное, удивило его. — Тут не болит? — спросила она, касаясь места, где под бандажем скрывалось злополучное ребро. Действуя против собственных инстинктов, он попытался уклониться от ее прикосновения. Серсея была явно этим расстроена. — Только когда дышу, — его ответ был полон сарказма. Он знал, что переигрывает, но ему казалось, что он имеет право играть жертву. Какая-то его часть, хотя и глубоко скрытая, не могла не обвинять ее в произошедшем. Если бы она не убежала, ему бы не пришлось ее догонять. Конечно, можно добавить, что если бы он не поцеловал свою сестру, ничего из этого бы не произошло. Она ответила на поцелуй. Джейме старался не думать об этом слишком долго, иначе в мозгу начинали формироваться нездоровые мысли. Но правдой это быть не переставало; она ответила на поцелуй. — Как там Тирион и Роберт? — спросил он, отчаянно пытаясь сменить тему. Прошло несколько дней с момента проведения выборов, несколько дней с тех пор, как они фактически стали одной командой. Если должно было начать пахнуть жареным, то сейчас. — Роберт безвреден, правда, — прокомментировала она. — Станнис — это заноза в заднице. Он просто... Я не уверена, кого он больше ненавидит, — вслух задумалась она, — меня или твоего отца. Нашего отца, хотелось ему подчеркнуть. — Ты на него очень похожа, — признался он. Это ее удивило, хотя Джейме не мог точно сказать, обрадовало или привело в бешенство. Зато точно задело. — В каком смысле? — Ну, вы оба… очень полны решимости получить то, что хотите. — Он подумал, есть ли способ выразить все так, чтобы ее не обидеть. — Вы не принимаете «нет» за ответ. Люди к вам естественно притягиваются... — Сейчас он не смотрел на нее, сосредоточившись на мигающих огнях на ветвях елки. — Играть с вами все равно, что играть с огнем. — Люди говорят, я холодная. — Это потому, что они тебя не знают. — Он услышал шум из кухни. — Ты останешься на обед? — Если ты хочешь. — Я хочу, — ответил он слишком быстро. Он хотел, чтобы она осталась и перестала бежать. Для начала подойдет и обед. Он бы убедил ее остаться до вечера. Он попросил бы ее сыграть с ним в карты, и чтобы она помогла ему почесать спину, потому что сам он дотянуться не может. Он бы предлагал ей чай и печенье, а она бы отказывалась, и тогда он бы просил ее составить ему компанию, и она бы осталась; он знал, что она чувствовала вину. И если это чувство вины поможет ему провести с ней время, он на него надавит. Оправдание было дерьмовое, но было только это. Это, сломанная нога и сломленный дух. — Ты сказала, что поможешь мне побриться? — спросил он, отводя взгляд.

***

Он едва видел себя в зеркале над раковиной, зато мог видеть ее. Золотые волосы прикрывали ее лицо, когда она раскладывала инструменты на раковине; он был очарован. Она выглядела целиком погруженной в предстоящую задачу, и ему нравилось думать, что это был своеобразный способ доказать ему свою преданность. Она ждала, пока раковина наполнится теплой водой. Почти ничего уже не болело так сильно, как в первые несколько дней. Он был осторожен, старался избегать резких движений. Честно говоря, самым невыносимым была постоянно чешущаяся нога. Тирион дал ему длинную палочку, чтобы доставать под гипсом, но это было вообще не то же самое. — Подними подбородок, — сказала она, отрывая его от размышлений. Она брызнула немного пены на ладонь и выжидающе смотрела. Он сглотнул и предоставил ей свое лицо. Пена мягким облаком обволакивала его щеки и ее руки, но меньше всего он хотел, чтобы ему напомнили, какая у нее бархатная кожа. Он упрямо смотрел вперед, глядя в зеркало позади нее. Он чувствовал запах ее духов. Это не заняло у нее много времени, и когда она подошла к раковине, чтобы вымыть руки от остатков пены, он продолжал смотреть на свое отражение. — Привет, Санта, — сказал он. Серсея оглянулась и улыбнулась. — Тебе идет. — Я когда-нибудь говорил, что они заставляют меня надевать костюм Санты в рождественскую ночь? — Ты недостаточно толстый для этого. Джейме нахмурился. — Там есть, чем уплотниться. И я надеваю искусственную бороду. Это... для детей. Джейме почувствовал острую боль в груди, думая обо всех Рождествах, которые они встретили порознь. Чем была рождественская ночь для нее? Была ли она одним из непослушных детей, которые отказывались ложиться спать? Или она была в постели к восьми, в надежде, что Санта придет пораньше? Пробиралась ли в гостиную, когда ее родители спали, чтобы попытаться поймать Санту на месте? Или просто никогда не верила в толстого старика? — Каких детей? Джейме мысленно отчитал себя. Она не знала бо́льшую часть семьи. Скоро ей придется с ними познакомиться. — Есть маленькая Джой, она наша кузина. Дочь дяди Гериона. И Мартин, и Виллем. Они более... дальние кузены. Ты с ними встретишься. — Не могу дождаться. — От него не ускользнула ирония в ее голосе. Когда Серсея вернулась, он заметил блеск в ее руке. Бритва. Она переставила табуретку и села перед ним, подняв лезвие. — Ну... начнем? Джейме сглотнул и кивнул. Холодная сталь пощипывала его кожу, когда она сбрила белую полоску вдоль его челюсти. Она ополоснула лезвие в раковине и продолжила, сосредотачиваясь на задаче. На самом деле, она была так сосредоточена, что Джейме позволил себе роскошь пялиться. В прошлый раз, когда ее лицо было так близко, все было совсем по-другому, хотя и столь же интимно. Его живот сжался при воспоминании. Она действовала механически: проводила по лицу и споласкивала, брила и ополаскивала, пока одна сторона его лица не стала чистой. В свете ванной ее глаза приобрели более светлый оттенок зеленого; ее волосы были спрятаны за ухом, поэтому он погрузился в бордовый драгоценный камень, который украшал ее мочку уха. А ее шея всегда была такой тонкой? — Прекрати. Он сглотнул. — Прекратить что? Она быстро посмотрела на него. — Смотреть на меня так, будто ты тонешь, и хочешь, чтобы я вытащила тебя из воды. — Лезвие все еще прижималось к его коже, опасно близко к кадыку. Он не мог сдержать усмешку. — Расскажи мне о том свете. — Нет его. — Даже белого проблеска? — Лезвие царапало нежную кожу его шеи, снимая несколько слоев брони, с которой он родился, вместе с волосами. Он отрицательно покачал головой. — Ну, это разочаровывает. Разочаровать ее будет самым большим провалом в его жизни. — Почему кто-то вроде тебя верит в загробную жизнь? Серсея поколебалась, снова промыла лезвие. В раковине, на поверхности воды, спокойно плавала пена. — Должно быть что-то большее, да? — спросила она. — Мне нравится эта мысль. Он хотел обнять ее. Его тело жаждало обернуться вокруг нее спиралью. — Ну, смотри, я ведь не был мертв, — поправил он себя, предлагая другую сторону лица, чтобы позволить ей возобновить работу. — Так что, может быть, есть. Может быть, я просто туда не попал. — Казалось, такой ответ ее удовлетворил, и она вернулась к работе над его бородой, побрив последние несколько кусочков. Он гордился тем, что переубедил ее. — Почти закончила, — возвестила она. — У тебя хорошо полу- СССС! — Серсея убрала руку, как будто ее обожгли. Он почувствовал покалывание, и ему не нужно было смотреть ей в глаза, чтобы понять, что она его порезала. Он проклинал себя за шипение, видя, как широко раскрылись ее глаза. — Все хорошо. Все нормально. Бывает, — отмахнулся он. — Просто промокни чем-нибудь, и завтра утром он исчезнет. В глубине души Джейме было приятно, что она никогда не делала этого ни с кем. Ни с отцом, ни с теми мужчинами, которые у нее были до Роберта. И, конечно, не с ним самим. За нее он пролил больше крови, чем за кого-либо за всю свою жизнь. Он бы делал это снова и снова, если бы она попросила. Он схватил полотенце и вытер лицо. Проведя рукой по лицу, он осмотрел работу. — Знаешь, не так уж плохо, — сказал он ей. — В следующий раз мы будем работать над бритьем против роста. — Теперь он больше походил на себя; что, наряду с ее присутствием, творило настоящие чудеса с его настроением. Вот так просто? Это было все, что ему нужно для счастья? Чисто выбритое лицо и... она? — Что ты делаешь на Рождество? — спросила она, снова моя руки. — Папа обычно устраивал большие семейные встречи. Я предполагаю, что все ждут, что я сделаю то же самое. — Чего хочешь ты? — Джейме резко поднял голову. Их глаза встретились в отражении в зеркале. Серсея фыркнула, швырнула полотенце в корзину для белья, все время качая головой, удивляясь; затем она обернулась со скрещенными руками и оперлась на раковину. — Что хочешь ты, из того, что у тебя может быть? — В этом и проблема, — с горечью произнес он. — Похоже, единственное, чего я хочу, у меня быть не может. Наступила тишина. Джейме слышал звуки, доносящиеся внизу, где все уже было почти готово к ужину. Она опустила глаза вниз, и на этот раз ему было все равно; она знала, почему бежала, знала, почему боялась. Он снова поднял эту тему и снова сделал так, чтобы она не могла развернуться и уйти, не подумав об этом. Сколько еще она собирается убегать? Иногда нужно делать передышку. — Серсея... — Джейме, нет. — Нам надо поговорить. — Не о чем тут разговаривать. Серсея оттолкнулась от раковины и выбежала. Еще ни разу за все время он так сильно не хотел вернуть свои силы. Если бы он мог, он бы ее остановил. Но он едва мог стоять, не опираясь на что-то или кого-то. Он потерял свое преимущество. Он последовал за ней обратно в спальню, проклинал инвалидное кресло, которое замедляло его и заставляло его чувствовать себя беспомощным и жалким. — Ты меня поцеловала, — произнес он низко. Это заставило ее резко остановиться и обернуться, указывая пальцем на него. — Ты поцеловал меня первым. — И я бы сделал это снова. Она застонала. — Ты сошел с ума. — Может быть, — согласился он, воодушевляясь от этого признания. Они говорили об этом. А говорить значит признавать. Это было намного лучше, чем притворяться, что этого никогда не было. — Скажи, что не чувствуешь то же самое. — Ее челюсть дрожала, но она продолжала молчать. Это был его шанс надавить. — Не можешь. Потому что чувствуешь. — Я тебе покажу. Этого он не ожидал. — Покажешь что? — Я покажу, что не чувствую то же самое. — Ее голос неуверенно дрожал. Это наверняка бы его убило. Если бы она и правда не была взаимной, она бы просто закончила то, что начала авария. Его сердце еще бьется? Почему она выглядит такой резкой, такой чужой? Она возвела стены, и он, идиот, ей позволил. Ну и пусть. — Давай, показывай. Серсея подождала, прежде чем сократить расстояние между ними. Она наклонилась, чтобы прислониться лицом к нему, руки сжимали ручки кресла так сильно, что костяшки побелели. Без слов она прижалась губами к его губам. Холодно, без эмоций. Джейме даже не закрыл глаза, потому что знал, что она делает. Он не даст ей смеяться над этим: он слишком сильно ее любит, чтобы оставить такое безнаказанным. Он положил свою здоровую руку за ее шею, чтобы ее удержать. Его пальцы вплетались в ее волосы, а большой палец массировал кожу головы. Наконец он закрыл глаза и поцеловал ее по-другому. Не нужно было углублять поцелуй, просто... сделать его значащим. Он поцеловал ее нижнюю губу, едва касаясь ее зубами; ее губы медленно ответили. Он был готов к любым реакциям, и почувствовал, как горячий воздух покидает ее губы и смешивается с его дыханием, когда она отстранилась. Будь у него две руки, он бы засунул одну ей под юбку, чтобы проверить, насколько она мокрая. — Ничего? — спросил он. — Ничего. — Едва различимый шепот. Лгунья. Она выпрямилась и уставилась на него, скрестив руки, словно только что дала ему некоторые доказательства в поддержку своей теории. Джейме облизнул губы, сдерживая смех. — Ну что ж, — начал он. — Если это твое решение... — Он подъехал ближе к ней, но прежде чем проехать мимо, остановился, положил руку ей на колено и осторожно сжал. Жест, который мог быть принят за что-то невинное. Только он не был невинным. — Я буду его уважать. — Большим пальцем он ласкал внутреннюю поверхность бедра, нежно проводил всей ладонью по просторам белой кожи, которую она прятала под одеждой. Слишком нежно. Он резко убрал руку и улыбнулся ей. Она выглядела такой дикой. — Идем на обед?