Его искали, а он нашелся

       Для него это всегда было мелодией.        Мелодией, что зародилась из стонов и воплей тысячелетия тому назад, возникнув из потоков чистой силы и людских страстей вместе с самим фактом существования его личности. Одна и та же мелодия, постепенно усложняющаяся, становящаяся более цельной, полной, всеобъемлющей, втягивая в себя мелодии иные, обращая их в свое подобие, отдавая им тот же тон, оттенок звучания, какой зародился в те бесконечно далекие века. Со временем, когда сознание порожденного нечто становилось все сложнее, переходя от пустых инстинктов к сложносоставным поведенческим шаблонам, обретая то, что пребывающие в материальном мире смертные могли бы назвать разумом, мелодия окончательно обрела свое совершенство.        Он, в свою очередь, обрел цель, единственную и позволяющую абсолютно все ради ее достижения - как и любой из ему подобных. Каждый из них обретал эту цель, всегда одну и ту же, всегда разную для каждого из них. От простейшего из низших, лишь секунду назад родившегося, до почти всемогущественных Господ, рядом с которыми он сам подобен новорожденному виспу - все они разделяли эту цель, даже если еще не осознавали этого. Обрести, до самого корня обрести то, что делало их ими, то, что возвышало и низвергало, воскрешало и уничтожало. Будь то Агония, Страх, Лень, Обжорство или столь возлюбленная Похоть - суть Порока, истинная его суть, оставалась единой для всех возносящихся.        Любая душа, любые чувства, любое переживание, любое бытие становились топливом, дровами для негасимого пламени, что будет гореть вечно, до тех пор, пока есть еще те, кто послужит топливом для этого пламени. Пламени, которое само твое существование жаждет подарить всему мирозданию, показать истину, которую глупые смертные просто отказываются признавать, всеми силами избегая своего счастья. Они - исток огня, из них зародился тот костер, не имеющий ничего общего с квинтэссенцией уничтожения, какую привыкли называть Пламенем. Нет, пламя Пекла не было огнем, имело иную природу, но оставалось кузницей и печью, гончарным кругом на котором новообращенным душам придавали правильную форму, закаляли и перековывали.        Смешно, но самые ненавидимые глупыми смертными, не осознающими своей ущербности, от которой их так старались избавить, твари были теми, кто сильнее всего от реального мира зависел. Без душ нет Пекла, вернее, нет флера, который источаемой душами мелодией полнится, а флер - это все. Когда-то давно, в те короткие фрагменты вечности, когда он только познавал мироздание, ему удалось выпытать, урвать частичку мыслей и чаяний нескольких призванных из другого мира Героев.        Были среди них и те, кто в своем столь восхитительно-наглом кураже обращался за силой к Пороку, по-детски наивно рассчитывая либо не заплатить, либо заплатить по самой малой ставке, не понимая, что открыв им душу, открыв ее квинтэссенции блаженства, дистиллированной и материализованной конечной цели любого существования, он потерял право отступить обратно. Как и должно быть, как и было всегда, как во веки и пребудет - души порождены, явлены в материи тварного мира, дабы оказаться позже в их власти. Каждая не попавшая в любой из Доменов суть, каждый стон, каждое биение, каждая мысль и страсть, что промелькнули мимо их внимания - это страшнейшее оскорбление, дерзкое надругательство над сущностью бытия, над самим мирозданием.        Из той же памяти призванных ему удалось вырвать странную на первый взгляд ассоциацию, которая сравнивала их племя с термином, близким для техногенных миров. Дети иного неба сравнивали дьяволов с магическим аналогом обретшей самосознание нейросети. Чрезвычайно сложной, разветвленной, всеохватывающей, но при этом никогда не рождавшейся, чтобы начать жить. Дьяволы в своей природе куда дальше от людей, чем любая нежить или кровопийцы, но, одновременно, неизмеримо ближе типичных планарных тварей - порождения душ и чувств, никогда не имевшие своих собственных.        Человеческое сознание банально не в силах охватить весь спектр их мышления, посмотреть на мир под нужным углом. Даже сильнейшие из видящих понимают лишь верхушку айсберга, крону исполинского древа, поверхность морской глади. Понять дьявола способен лишь другой представитель его вида, а всем остальным можно лишь реагировать, додумывать, предполагать. Они же, обратно сказанному, понимали смертных многократно лучше их самих, играли на струнах чужих душ свою мелодию.        Свою для каждого.        Мелодия, что играла в этом городе в сей миг и час, готовилась долго. Тщательно подбирались артисты, оркестр формировал первые ноты, раз за разом проверяя их звучание в пробных попытках, аккорды сливались друг с другом, достигая приемлемого звучания, направляя пальцы музыкантов и голоса хорового ансамбля. Эта мелодия была совершенной хотя бы тем, что совсем не важно, каким из путей будет направлено ее звучание, как именно решат эту мелодию прервать - любой исход, любой выбор, любой вариант, от сокрушительнейшей из побед, до унизительного поражения, все равно был одинаково приемлем, одинаково совершенен.        Не поэтому ли так ненавидят их племя смертные? Не это ли осознание заставляет их содрогаться от ужаса, от одной лишь мысли противостоять им, попытаться сыграть с ними одну симфонию? Осознание того, что тот, кого ты избрал своим врагом, не может проиграть, что он побеждает даже если его победить первого? Ничто так не злит живое и разумное существо, как осознание, пусть даже глубоко внутри, не открываемое даже самому осознавшему, того, что любое твое действие, противодействие или даже полная апатия и покорность все равно станут топливом для костра избравшего тебя домена.        И все же, и все же...        Среди всех вариантов мелодии есть и будут те, что все равно слаще, дольше, чище, желаннее. Не будь это так, то все обитатели Пекла просто не делали бы ничего, поскольку любое ничего приносило бы столько же страсти, сколько и что-либо еще. Нет, всегда есть чего желать, желать больше, чем у тебя есть. Когда-то давно, может тысячелетия тому назад, а может и секунду спустя, он пожелал себе Вечную Империю, пожелал ее Императора и всю его кровь, пожелал эти земли и смертных, что свили на ней гнездо своей судьбы.        Предел идеала остается недостижимым, ведь пока играет твоя мелодия, все остальные участники представления тоже играют, добавляют свои ноты. Просчитать все чужие композиции во всех вариантах, подстроив свою музыку под все возможные исходы - сладкая патока несбывшейся мечты, что отдаляется с каждым шагом все дальше и дальше. Место концентрации сил смертных, воплощения воли их правителей, пропитанное до последнего камня изощренной магией и неуловимой древностью первозданного Закона, более чем способно играть в достаточно разветвленной манере.        Мелодия постепенно ускользает, вынуждено становится все проще и проще, становясь тем преснее, чем меньше остается проводников его воли. Его дети, его игрушки, его творения и рабы - каждый из них лелеет мечту повернуть их положения вспять, развернуть состояния наизнанку. Каждому приходится оставлять свои мечты мечтами, ведь пока владеет он Доменом, пока поет его Хор, пока закреплена за его сущностью каждая из ячеек общего Банка, именно его воля решает, кем им быть, чего желать и о чем думать. Даже те, кто может позволить, в силу скопленной мощи или собственного хора, себе иные мысли, пряча их за десятками слоев подобострастного обмана, лишь обманывают самих себя.        Он - Власть.        Он - Желание.        Он - Похоть.        Он - их Господин.        Но все меньше и меньше его подданных, все больше и больше приходится ставить на кон во имя мелодии, опасаясь оборвать ее, не достигнуть головокружительного крещендо. Гибнут отмеченные им, прозванные Легендами в устах смертных, постепенно уменьшается число достойных, сумевших возвыситься над общей массой, редеют ряды подневольных, уже обретших разум и амбиции, но не скопивших сколь-либо значимого хора, не развивших свое мастерство. Почти не осталось уже игрушек, ведь напитанные Похотью и заемной мощью смертные погибают, не в силах удержать отданную им силу, уступая и падая вниз, без шансов встать на ноги.        Смертные не щадят ни себя, ни других, отстаивая свое право видеть мир в прежних тонах, уродливых и пресных, отстаивают серую и унылую действительность, гибнут за право погибнуть, так и не осознав того, что они готовы подарить им все почти задаром, ведь любая цена рядом с бесценным теряет свою необъятность. Это приятно, смешно и до надрывного вопля восхитительно, смотреть за их метанием, за слепыми и сломанными от рождения существами, что совсем скоро станут чем-то иным, более достойным.        Но эти удары, эти уколы...        Его воля растянута на весь украденный град обреченных, он ощупывает его тысячами тысяч взглядов, смотря из глаз всех и каждого, кто только пришел сюда с его именем и властью в сердце. И все меньше остается этих глаз, все нестабильнее мелодия, все тише играют ноты, все эфемернее незримые узы, постепенно подтаскивающие заарканенную добычу к сердцу его Домена, его самого. Чем выше потери, тем чаще и яснее приходится вкладывать свои силы, прекрасно при этом понимая, что ставит на успешную ноту уже самую последнюю ставку - самого себя.        В ином месте, в лишенном звучания и чувственности материальном мире, все давно бы уже закончилось - воплощенные небожители всегда могут снизойти к своей слепой пастве, тогда как им всем нечего было бы противопоставить подобному аргументу. Нельзя перебить звучание мелодии грома и обрушающихся скал всего лишь трелью тоненькой флейты. Вся песня, вся композиция принадлежала только ему, его домену и его воле, ему и нести ответ, принимать ношу поражения, которое неизбежно наступило бы, играй он по привычным правилам.        Никто не играет по правилам, никогда.        Все до единого обитатели привычного мироздания, все воплощения чувств, какие смели прийти в явь не за хлебными крошками, не ради того, чтобы показать истинный путь сотне-другой ослепленных душ, но за чем-то стоящим любых жертв, обязательно меняли поле битвы на то, что было бы им удобнее. Отсечь чужую волю, смутить и отвратить Вестников и их создателей от уже схваченного куска, не дать отнять то, что было взято.        Он отсек.        Он взял.        Но еще не спит эта ноша, убаюканная его пением, еще треплет тончайшую паутину нежности и обещаний, отказывается открыть глаза и увидеть всю красоту близости, весь экстаз ожидания, что наконец-то завершится, чтобы больше не прекращаться никогда. И он продолжает вышивать неслышимыми нотами новые и новые узоры, продолжает смотреть мириадами глаз, слышать неисчислимыми ушами, собирать и связывать, брать то, что желает, а потому априори принадлежащее ему же, просто еще того не знающее. Продолжают его мелодию творенья его, настолько ему принадлежащие, насколько же и жаждущие когда-то занять его место.        Его танец, его страсть, его вечность, его восторг, его Похоть.        Он смотрит.        И он видит.        - Сбоку! - Хриплым басом вопит неопрятно одетый варвар-наемник, прикрывая соратника по отряду от удара покрытого шипами щупальца, уже отсеченного, но продолжающего искать во что бы вцепиться и впрыснуть разъедающий плоть галлюциногенный яд. - Сбоку, слепошарая мегера, он сбоку бьет! Сбоку!        - На пику! - Надрывно кричит еще один наемник, помоложе и послабее, пытаясь удержать на расстоянии трещащего от напряжения древка его копья ту тварь, от которой указанное щупальце и отрезали. - На пику его садите, тормозите урода, он же сейчааааааа!!!        Перекресток двух крупнейших улиц центрального квартала стал ареной еще одной бойни, которых по городу происходило без счета. Контратака людей, посланная сумевшими отбить первые волны атаки на центральное градоуправление корпусами, попросту захлебнулась на этом перекрестке, столкнувшись сначала с толпой обезумевших от Похоти культистов и просто затронутых флером горожан, а после нарвавшись на несколько десятков элитных тварей и полный корпус того, что в Пекле заменяло линейную пехоту. Не сумев скрыть свои перемещения от дьяволов, люди и некоторое количество представителей нечеловеческих рас попали в окружение, но уже не имели на своей стороне преимущества укрепленных и зачарованных стен градоправительства.        Пожалуй, сейчас каждый из них поминал про себя того титулованного по самое немогу выродка, который своим авторитетом и мундиром продавил решение о контратаке, склоняя при этом все его родовое древо. Их и отправили-то на убой, пусть они не сразу об этом догадались, ведь почти не было среди них элитных бойцов, а сам отряд состоял практически полностью из наемных отрядов разной степени известности и некоторого количества кадровых армейских офицеров. Просто кому-то нужно было отвлечь на себя силы извергов, пока более компактный и превосходно оснащенный отряд попытается взломать оборону ближайшей ритуальной точки, донесение о важности которой пришло прямо из Дворца.        - Держать строй, скоты неверные, держать падаль! - Раз за разом применяет способности Командира глава отряда, работая на выжигание собственного резерва, но все-таки снимая самые массовые эффекты флера, пересиливая их, не давая окружающим его соратникам окончательно пасть в разврат и погибнуть вообще без боя. - Стоим до победы!        Лозунги примитивные и тупые, ведь даже без образования тактика ясно, что до победы тут очень далеко, а до поражения близко, но классовое умение все равно работает. Опытные Командиры или Капитаны способны давать не одиночные подбадривания, а целые зажигательные речи, укреплять приказом и волю, и тело, и даже работать вместо бенефика, но он лишь недавно раскрыл второй класс, не успел толком развить его, чтобы подобное исполнять.        Трое братьев носили родовое имя Казаны, пусть даже батьке их, который и был командиром отряда до них, это имя дали всего-то погонялом, отметив тем самым поразительную способность старого рубаки готовить божественно вкусный алишанский плов буквально на коленке в чистом поле. Теперь Казаны, уже давно получившие гражданство Империи, имеющие подвязки с десятком малых и даже парочкой крупных благородных семейств или купеческих гильдий, очень хотели вернуться обратно в детство. Чтобы жрать тот самый плов с мясом, слушать басни отца, впитывать науку отрядных инструкторов и горя не знать.        А вместо этого приходится выживать, стараясь даже не спастись, а просто продать свою жизнь не с таким позорным счетом, какой им выставляют сейчас. Грустно, но их просто вырезают аки хорек население курятника, теряя только рядовое мясо. Все сильные твари вообще не высовываются, работая с дистанции, либо приближаясь к строю людей только на пару мгновений, уходя обратно блинком. И ничего им не сделать, ведь силенок нет, дабы продавить защиту вражеских командиров, как нет и нормальных амулетов - только они сами и их общая могила.        Средний Казан, высокий и кряжистый усатый дядька возрастом под сорок зим, без устали машет саблей, наполняя ее своей силой, создавая настоящий кокон из вспышек стального цвета, не давая сразу двум рядовым тварям приблизится на дистанцию привычного им удара. Когти их выглядят внушающе, но руки-то у них более-менее привычных гуманоиду пропорций, так что дистанцию держать просто. Единственное на двоих щупальце он им отрубил, а сейчас медленно увеличивает количество ран на неплохо так бронированных псевдотелах.        Резкая смена позиции и чуть поднятое плечо позволяют принять на закаленный и зачарованный наплечник метательную иглу, выпущенную рукою дурацки улыбающейся во весь рот чернокожей красавицы с абсолютно пустым взглядом. Майса, любовница его младшего брата, была одной из первых, кто попал под полный контроль какой-то из дальних тварей, а братец совершенно по-глупому промедлил, не стал сразу бить насмерть. Это новую грелку найти просто, а вот он нового брата теперь не найдет - яд на лезвиях Майсы, прозванной за цвет кожи Маслиной и даже переставшей за это прозвище отрезать пальцы, всегда был отменным.        Взмах сабли, рискованное сближение, удар стилета, спрятанного до поры в широких рукавах по-алишански свободного тканевого одеяния, которое натягивают поверх доспехов, и первая тварь, которая раньше имела щупальце, расползается гнилой сахарной пудрой, лишившись головы. Вторая, попытавшись зайти в спину, выцарапывает из глаза упомянутый стилет, причем вместе с глазами - яд на тот ножик тоже Майса варила, клятвенно заверяя, что даже призраку или мертвяку от него будет дико больно.        - Не соврала, падла. - Устало, но довольно подытожил Казан, перехватывая тканью рукава еще одну метательную иглу разбушевавшейся Отравительницы и Ассасина. - И вправду сработало.        Где-то рядом, но точно так же и бесконечно далеко, вопит свои команды его старший и теперь уже единственный брат, сбрасывая новую порцию дурмана, но средний брат только горестно вздыхает. Наложенные на них всех перед выходом в атаку блага, уберегающие от львиной доли мозгокрутства, уже скоро выдохнутся, а личных амулетов пополам с силами немногочисленных бенефиков на всю толпу не хватит. Хотя, чего это он? К тому моменту никакой толпы уже все равно не будет!        Снося голову уже подраненному извергу, Казан машинально пытается прикрыть бок от еще одной ядовитой железяки, но подарочек запаздывает, хотя он был готов поклясться, что подчинившая девку тварь натравила ту строго на всех троих братцев. Изверги такие шуточки любят, вроде бы, чтобы друзья убивали друзей, а любимые любимых. Впрочем, в отличие от младшего, он эту стерву терпеть не мог всю жизнь и в глубине души был даже рад тому, что теперь может ее, наконец-то, зарезать.        - Казаны! - Орет кто-то из последнего набора, то ли Чика, то ли Брик, он не мог сразу вспомнить. - Казаны, я Маслину поймал!        Примерно таким тоном орут тогда, когда "поймали" хищного пустынного верблюда, которого теперь очень хотят куда-то деть, потому что просто отпускаться на волю зверушка не желает. Чуть развернуть корпус, уступая место какому-то громиле с дорогим даже на вид фламбергом в руках, и вот Казан видит, что Брик (точно он, у него еще сережка в ухе) и вправду поймал Майсу, взяв ее в захват. Только та даже не вырывается, только вжимает свои формы в обнявшего ее бойца, а у того аж выданные амулеты стабильного разума дымятся.        Ну, вот сейчас он свою мечту и выполнит, так сказать, на прощание!        Рывок, на который даже не жалко потратить чуточку резерва, приносит Казана прямо к сплетшейся в страстном объятии парочке, где новобранец даже сопротивляться перестал настойчивым ласкам стянувшей с него штаны кушитки, а сам старый рубака уже заносит верную саблю в богатырском замахе... чтобы упасть оземь двумя кусками, разрезанными вдоль. Брик, с которого уже стянули почти всю одежду, просто разрезав ее острейшими ядовитыми лезвиями завороженно смотрит на широко, словно кукла, улыбающуюся девушку, лишь тенью сознания осознавая конец их сражения.        Выбив достаточное количество лидеров сопротивления, элитные изверги потратились на атаку, перестав экономить силы и беречь свои шкуры, в несколько секунд полностью уничтожив центр людской формации. Часть подчинили, уже начав, подобно Брику, процесс насильной вербовки, часть банально убили и лишь единицам удалось рассеяться и отступить в переулки, которые тоже были перекрыты, но не настолько наглухо, как центральные улицы перекрестка.        Того, как замолчал лишившийся возможности говорить, думать и сопротивляться старший Казан, пускающий слюни Брик уже не увидел и не услышал.        Атакующая группа захлебывается в собственной крови, попав в тщательно подготовленную засаду. Не помог ни отвлекающий маневр с недобровольно пожертвовавшими собою наименее боеспособными частями, ни множество одноразовых расходников разной степени мощности, ни даже собственная удаль сработанной пятерки бойцов. Личные порученцы и главные клыки градоправителя Вечного, пусть и не могли сравниться с гвардейцами Императорского Дворца в силу того, что их никто на профпригодность в гвардию не проверял, но вполне заслуживали звание Самоцветов по классификации гильдии авантюристов. Как минимум потому, что пару лет тому назад именно они устроили исчезновение одной из таких команд, необдуманно полезшей с кровной местью на одного из близких родственников того самого градоправителя.        От ударной сотни штурмовиков только эта пятерка и осталась, а остальных просто разорвало вражескими чарами или засосало в стены вражеского укрепления. Кажущееся обычным торговым представительством строение, принадлежащее одной из дочерних гильдий Золотого Пера... здание сие успело перестать быть зданием вообще. Колоссального размера комок слизи проел себе путь сквозь дерево и камень, заменив собою почти весь материал цельного комплекса, оставив только внешнюю оболочку, да и та являлась его плотью, принявшей затвердевший облик.        Чудовищно сильная Легенда, - хотя бывают ли они иными, не сильными и не чудовищными, - была бесполезной в прямой атаке, неспособной сражаться и преследовать врага в открытом поле. В обороне же Липкость Совращения могло не только прикрывать ритуалистов, но и само помогать проводить ритуал, воплощая его внутри собственного тела. Творение и, в некотором роде, ученик Мягкого Косновения пребывало в по-настоящему радостных чувствах, которые делило со всем миром разом - оно почуяло гибель создателя и учителя, жаждая всячески отблагодарить всеми муками, наказать всеми наслаждениями того, кто сумел так услужить Липкости.        Войска извергов здесь были совершенно жалкими, немногочисленными и даже культисты почти не накачивались заемной мощью. Хоть как-то соответствовали уровню проводимого вторжения только ритуальные мастера, сокрытые в глубине плоти Липкости, но беззащитным это место не являлось, что на себе испытали штурмовики. Кажущаяся легкость с какой они вонзились в оборонительные порядки противника, обманчивая простота, с какой пали внешние барьеры, лживая неуверенность в движениях и лицах отступающих извергов да их слуг - все это обмануло людей (а также двух гномов, эльфа, полурослика и громадной зверолюдки-хольставры с классом Джаггернаута), не сумевших вовремя распознать западню.        В иной ситуации они не могли бы пробиться к сердцу ритуала в срок, но дать вынуждено неподвижной твари бой сумели бы, как, возможно, и помешать проводимому культистами действу. В конце концов, они могли бы снять внешние барьеры и запросить огонь залповых систем Дворца, которые не поленились бы отработать по столь заманчивой цели. Легкие внушения, мелкие, почти незаметные уколы флера, раздутая гордыня лидера отряда, на которой так просто оказалось сыграть, даже будучи извергами иного Аспекта, и вот штурмовая группа в западне.        Жадно чавкают стены, отращивая сотни и сотни щупалец, что тут же наполняют тела слабо сопротивляющихся смертных собою и всем тем, что они могут в них излить. Оседает пыль и прах тех, кто не поддался воздействиям на разум, ведь внутри собственного периметра тварь может не только мастерски давить на мозг, но и бить с поразительной эффективностью. Флер довольно булькающей Липкости непозволительно груб, как для Легенды, лишенный изящества и хитрости, но он силен, коварен и ни на секунду не прекращается, все время испытывая наделенных на прочность. В воздухе витают целые коктейли феромонов, зелий, почти материальной магии Похоти, рожденные из нескончаемых запасов плоти и слизи древнего изверга. Один вдох - и частицы его уже в тебе, уже прорастают, занимают место твоих тканей, мышц, крови, мыслей и желаний, а тело добровольно шагает в ставшую мягкой и такой уютной стену.        Пятерка обороняется, раз за разом отбивает атаки щупалец, выжигает воздух вокруг и воссоздает его уже нормальным, ставит замкнутые поля, что не дадут твари развернуть собственные. У них действительно много амулетов, пусть даже тварь уже завладела той их частью, что была отдана в руки простых штурмовиков. Тварь может победить в любой момент, просто задавив врага волшебством, преодолев все их отчаяние голой мощью, но она не торопится, не спешит, растягивая удовольствие.        Первым не выдерживает вооруженный двумя мечами, - коротким и длинным, - полуэльф, роняя оземь сияющие Светом клинки, трясясь в припадке и игнорируя попытки Милосердника спасти Мастера Клинка. Судороги все усиливаются, Джагернаут прикрывает всю команду скопом, два боевых мага усиливают натиск, перенимая на себя часть нагрузки неспособного держать темп фехтовальщика. А тот блюет, невозможно широко раскрыв порвавшийся в щеках рот, выблевывая собственное тело целиком - сначала внутренности, потом мышцы, потом скелет и, наконец, мозг.        Удар флера, ментальный крик Липкости заставляет соратников промедлить, прежде чем сжечь выблеванное и опустевшую кожу того, что было их другом. Это стоит им еще одной жизни, когда пустая кожа рывком сближается с целителем, попросту надеваясь на него, подхватывая два своих меча, одним взмахом отрезая руку Арканисту и ныряя в стену слизи. Хохот твари глумлив и счастлив, ведь попытавшись отбить тело целителя и бенефика, они прошляпили момент, когда выблеванные внутренности наполнились слизью, собрались в нового монстра и слились в одно с лишенным руки магом, набросившись и подмяв под себя мага второго, проигнорировав едва слышный на фоне чавкающей какофонии всхлип и толстенное ледяное копье, пробившее сначала уродливое творение Липкости, а следом и потолок обступившего их центрального холла. Буквально обступившего, ведь пятерка сумела ранее вырваться из узилища ставших смертельными стен, но тварь перетащила стены вслед за убегающими игрушками.        Оставшаяся одна тавра вопит от невозможной ярости и боли потери, отбрасывает в сторону щит, перехватывая обеими руками молот, готовясь отдать столько ярости, сколько сможет. Представительница крайне редкого подтипа зверолюдов, давно считавшая команду своей семьей даже не мыслит о том, чтобы бежать или отступать, стремясь лишь принести твари как можно больше боли, прощаясь с погибшими на могиле их убийцы, не замечая жадных вдохов и того, что вместе с этими вдохами попадает в ее тело.        С очередным рычащим воплем берсеркера она отбрасывает подальше молот, срывая с себя сначала нагрудник, затем латные перчатки, затем кольчугу и поддоспешник, оставаясь с обнаженной грудью, как и у всех тавров - весьма громадной. Только сейчас эта выдающаяся характеристика, про которые расистских шуточек придумано больше, чем листьев на отдельном дереве, понемногу увеличивается еще больше. Тавра рычит и злобно скалится под глухим шлемом, с мстительным наслаждением начиная доить свое коровье вымя, истово считая, что именно так нанесет кровному врагу наибольший урон. Джаггернаут издает торжествующий вопль, когда достигает своей цели, забрызгивая все вокруг своим же молоком и соками, кончая и не замечая, как постепенно погружается в ставший вязким пол, зато точно заметив, как один из ранее безнадежно утерянных для нее соратников, - тот, который Арканист, - появляется рядом с ней в компании с каким-то смутно знакомым мужчиной из состава той сотни, какую им приписали в усиление.        Весь мир уставшей от крови и потерь воительницы сузился до двух милашек, любезно принявшихся опустошать столь приятно переполненную грудь, а зверодева звучно и непристойно стонет, закрывая глаза, чтобы уже не открыть их никогда... по крайней мере, не открыть их собой прошлой, ведь Липкость Совращения найдет место и время для новой игрушки - он давно-давно не играл в коровок с таврами. То учитель заберет, то интригами выхитрят желанную душу, то вместо тавры попадется тавр, что тоже неплохо, но даже сменив тем пол, оно все равно помнит, чем были эти игрушки изначально. Или не помнит, кто знает? Оно и само могло поменять воспоминания себе же, чтобы не портить игру, делая удовольствие более цельным, правильным, так что неизвестно, сколько раз оно так уже делало.        Дуэль воителей, особенно сильных и уже научившихся этой силой управлять, часто бывает красивой - выверенность движений, грация хищных зверей и мощь, триумф искусства убивать. Это, конечно, частности, ведь из подобного правила исключений, возможно, больше, чем подтверждений. В то же время, битвы классических чародеев чаще всего красочные, завораживающе масштабные, особенно если за этим наблюдать издалека, а не находясь в центре той местности, что стала точкой поединка. Будь это сражение накоротке, стандартный магический поединок или побоище на сверхдальней дистанции, трудно не восхититься потокам стихий, планарных проявлений и чистому волшебству во всех его формах.        Но есть и такие сражения, которые красочностью не отличаются, причем не всегда это сражения мастеров тихой смерти, совсем не всегда. Есть такой тип магии, делимый на множество подтипов и разделов, что не имеет вообще никакого проявления, целиком и полностью проходя вне жадных глаз наблюдательной публики, которая и вовсе не подозревает о самом сражении. Или не успевает удивиться, как становится лишь очередной жертвой такой вот битвы. Менталистика, сновидчество, аниматургия, позиционика... список можно продолжать долго, как и список архетипов, которым подобные виды волшебства доступны из-за связи с определенными планами или благодаря личной сноровке. В конце концов, если вам так нужна классификация всего и вся, обратитесь к Академиумам Нейтмака, там подобную схематику любят.        Р'Арнристаль сражения не любил, как не любил и вообще весь мир скопом и по отдельности, но сражаться ему приходилось даже слишком часто, пожалуй, всю его жизнь. Боевые менталисты встречаются крайне редко, просто в силу неприспособленности такой магии к прямому бою. К тому моменту, когда маг разума достигнет нужной планки, начав создавать конкуренцию боевым архетипам на их же поле, его сотни раз убить успеют. Тем не менее, исключения случались даже слишком часто - спустись-ка в Города-Ульи щупальцемордых людоедов, чтобы осознать, насколько опасно недооценивать то волшебство, что не стремится проявить себя красочными вспышками да оглушающим грохотом.        Сражаться Р'Арнристаль умел, пришлось освоить эту науку примерно тогда же, когда в порыве подросткового максимализма сбежал из дома, не желая быть слугой без права достигнуть подлинных вершин. Его семейство, как можно легко понять из имени отпрыска, относилось к тем, кого заносчивые ушастые змеи называют Колосьями, грубо говоря, приближенными и доверенными слугами. Теперь, с точки зрения прожитых лет, старый зверолюд понимает, что можно было и не бежать никуда. Жизнь колоска легка, проста и понятна, потому что уже есть место, куда тебя пристроят, уже есть работа, служба и понимание нужности этой службы. Все духи волчьи ему свидетелями будут, на "свободе" ему пришлось куда тяжелее, чем в таких кандалах. Многие и многие его знакомые руку бы отдали, чтобы обеспечить себе или своим потомкам такое теплое местечко, из какого он в гордыне своей убежал.        Да, он добился многого, многое совершил, доказал себе и миру свое превосходство, но счастье от того так и не получил. Пришло, под старость лет, понимание того, что все его сражения, потери, возвышения и прочие шаги по лестнице без конца были, как бы это сказать помягче... топтанием на месте. Не нашел он в жизни того, за чем когда-то ушел из дома, попал в розыскные листы Извечного Леса, воевал на границе с Алишаном, Нейтмаком, Извечным Лесом, опять же, и даже стал персоной, подлежащей немедленному уничтожению на территории Зайнберга и еще пяти мелких королевств.        Магистр Магии Разума, Псиманант и Шепчущий Душам, шесть десятков ступенек к бесконечности, двести сорок три с небольшим придатком прожитых лет, но все равно он ощущал, что лучше бы ему было не выеживаться, а принять службу и помереть где-то после восьмого десятка в окружении внуков и сыновей. Кризис могущества - довольно известная в крайне узких кругах проблема, которая многих выдающихся (к коим он себя причислял без лишней скромности) личностей сводила то в могилу, то в бутылку, то в отшельники.        Наверное, он и вправду бы угас потихоньку, просто не видя причин продолжать. Прислуга, несколько особняков, возможность в любой момент потребовать себе какую-то провинцию на кормление (за право отдавать ему приказы, как своему вассалу, Император прошлого наместника пинком бы отправил в отставку без лишних раздумий), возможность стребовать долги с множества семейств и гильдейских советов... Но надоело ведь, совсем надоело - ему слишком легко стало смотреть в чужих умах и душах, видеть там все то, что слишком часто приходилось видеть, потихоньку отучаясь воспринимать эти огоньки душ с намотанной на них паутиной мыслей живыми существами.        Если бы не случившееся в столице, он бы новую весну не встретил бы. И так перестал принимать омолаживающую алхимию, проходить крепящие здоровье ритуалы и даже просто поддерживать тело в форме, - о чем он с того раза, когда ему сломало челюсть обухом боевого топора, не забывал никогда, - тоже перестал. Извергам он был даже несколько благодарен, как минимум за возможность окончить свой путь не так... бесцветно.        Его не попытались убить, хотя сразу трое из его прислуги были обработаны культом, но это можно было считать даже не покушением, а просто вежливым приглашением к битве. Разорвав в клочья их разумы и разбив на осколки разъеденные Похотью души, он даже не повернул к ним лицо, откинувшись в своем любимом и артефактном (потому и любимом) кресле. В несколько секунд он создал Сеть, начав формировать ее, дополнять, подключать к ней новые узлы, отдавать приказы и принимать инструкции пополам с донесениями. Его сила была известна, пусть и изрядно позабыта, что позволило избежать лишних подозрений, сразу получив всяческое содействие со стороны стражи, армии и свободных сил разных аристократических семейств.        Бойня на этом участке не прекращалась, силы Империи уже успели повредить один из якорей ритуала, правда, малый, да еще и только повредить - через полчаса его вновь заставили работать. Зато потери оставались в рамках относительно низких, как для такой-то бойни, а оборона не спешила сыпаться под ударами притормозивших тварей. Там, впереди, на первой линии воюет гвардия, умирают за своих господ закованные, раз за разом активируют легендарные артефакты, а Чезаре Траймз совсем недавно использовал Крушение Всего. Ультимативная способность мифического артефакта могла быть активированной только в руках кого-то перешагнувшего пятьдесят пятую ступень, но уж при активации смотреть было любо-дорого. Именно эта атака, аннигилирующая любую энергию любого типа, включая ауры и верхние слои души, позволила повредить ту самую точку ритуала, к которой стягивали все больше и больше сил. Совместных усилий сразу трех вражеских Легенд хватило для сохранения ядра вражеского войска, но мясо проредило преизрядно.        Впрочем, у Р'Арнристаля были свои дела.        С маневрами и выполнением команд помогала генерал Кара, недавно обретшая статус Героя, уж она-то координировать все и всех могла в любом состоянии и куда лучше, чем сам волколюд. Сильнейшему боевому менталисту столицы и, возможно, империи досталась роль того, кто занимается разведкой и контролем вражеской толпы, того, кто разрушает цепи командования, предугадывает маневры, подслушивает мысли, меняет приказы прямо в головах тех, кто их получил и всячески гадит той армии, какой не повезло иметь его во врагах.        Обычному магу лезть в голову извергам или даже их культистам подобно самоубийству, но уж кому, как не ему слышать шепот собственной души, спокойно и взвешено отделяя воздействие флера, структурируя душу так, чтобы делать ее неуязвимой ровно в тот миг и к тому воздействию, какое пытались применить против него. Даже элитные твари опасались незримых щупалец его воли. Он находился далеко, сокрытый за рядами обороняющейся и, порою, наступающей армии, за барьерами и стенами чужих домов, но все же присутствовал рядом с каждым, незримо и неотвратимо.        Твари чуяли его, осознавали его мощь, и, наверное, именно поэтому не спешили в атаку, давая людям время на то, чтобы собраться с силами и таки додавить первую ритуальную точку, стерев ее с лица мироздания слаженной атакой трех кругов боевых магов и шести ударов легендарных артефактов. Вторая точка, находящаяся в обозримой доступности их баталии, скрывалась за горизонтом, на территории, контролируемой тварями, но даже ее барьеры то и дело щекотали тактическими чарами.        А потом пришли по его душу.        Он не знал имени этой твари, но точно осознавал, что она была Легендой, имея на подхвате еще одну Легенду, только послабее. И обе они были специалистами по работе с мозгами и душами смертных, умеющими и любящими, как и он сам, действовать вне пределов привычной дистанции. Не видно врага, не слышно врага, но что он, что все до единого Тактики, Командиры и сама Кара почувствовали их скверное донельзя присутствие. Почувствовали, осознали, прикинули и отдали эту битву ему - как единственному, кто мог ее не проиграть.        Они сражались, пока две армии воевали свою собственную битву, пусть даже твари не торопились в атаку, тревожа смертных самым краешком общего флера. Две паутины, два исполинских спрута, два веретена, что пытались поглотить друг друга. Твари действовали обе, как одна, а сам он отправил подальше всех помощников, ведь даже самые талантливые из менталистов были слишком уязвимыми против флера - без навыка аниматургии, контроля собственной и чужих душ, воевать с извергом такого рода нет смысла. Их нужно убивать иначе, принудив к сражению лицом к лицу, где они не могут распорядиться своей пугающей мощью.        Он воевал и так.        Тех было двое.        Он сражался за двоих.        Нити рвались, сминались паутины, но победителя не имелось, хотя твари были, в общем-то, сильнее. Только не спешили той силой пользоваться, предпочитая вести очень своеобразный диалог. Диалог, где словами были кинжальные уколы гасящего разум воздействия, где лезвия мыслей и колья чаяний сталкивались со щитами презрения и стенами равнодушия. Твари умели играть в эту игру, играли в нее куда дольше самого волколюда, а потому приходилось слушать, приходилось отвечать, ища в сказанном источник их слабости.        ...мы можем многое предложить...        Говорили они и не лгали, ведь действительно могли, как могли и скрасить ту бесконечную тоску, какую ведает лишь Герой, достигший своей цели и понявший, что не той цели он достиг. Кому, как не душеведу знать, что именно они предлагают, знать в чем именно разница между почти распавшейся искалеченной душонкой присланных к нему культистов и подлинным шедевром, основой которой послужит иная душа, могущественная душа, душа, что сама может контролировать процесс, сама его направит, сама завершит.        ...ты знаешь, что мы возьмем...        Шептали обе совратительницы, не спеша хоть как-то этот шепот подкреплять, работая лишь с чистыми фактами и логикой. Они могли его убить еще до начала бойни, сразу же выведя из строя столь опасную единицу, каким был Р'Арнристаль. Они лишь поприветствовали его, дали ему собраться с силами, дали возможность подумать и оценить, принять и понять.        ...ты все равно ничего не теряешь...        Звенело перезвоном хрусталя и страстным стоном, говоря все то, что он и так давно знал, давно понимал и, в общем-то, даже не скрывал это от себя или от других. У него нет ни семьи, ни того места, что он хотел бы назвать домом. Все его друзья давно либо мертвы, либо уже не друзья, а сам он воюет и убивает во имя тех, на кого ему, по большому счету, наплевать. Обещанное извергами всегда несет яд, это аксиома, нарушить которую удасться лишь единицам из миллионов, но ведь любой яд может стать лекарством. А если и не может, то бывает такое настроение, когда даже яд выпьешь.        ...гарантии...        Его ответ четок и лаконичен, пусть даже он и готов принять яд почти добровольно, это не значит, что он хочет просто умереть сию же секунду. Или хуже, чем умереть - даже мага душ можно пленить и сковать так, чтобы отобрать его же душу, а он ничего не мог ответить. Твари пообещали многое и были готовы обещать еще, честно озвучивая ту цену, какую никто в здравом уме платить не станет. Можно ли назвать здравомыслящим его самого, давно уже погасшего и внутри, и снаружи?        ...абсолютно любые...        Клекот и вопль, оргазменная страсть и невинная чистота.        ...сделка...        ...заключена...        Канал создать непросто, но он бы не был собою, не сумей он справиться, не отвлекаясь от происходящей битвы, тем более что с той стороны ему помогают и всячески содействуют. Тихо, незримо, не вызывая никаких подозрений, заодно взломав амулеты и разумы парочки самых чувствительных телохранителей, приставленных к нему тактиками. Они все равно не видят всей картины, замечая лишь сидящего в кресле-качалке старого зверолюда, который и вовсе будто спит. Лишь те самые, отличающиеся повышенной чувствительностью, способны уловить нотки используемых им сил, осознать, что он не просто спит, но что-то делает. Тех, кто мог понять, что именно он творит, он сам же и отослал подальше от глупой смерти в неравной схватке.        Душа плачет и стонет, когда внутри его тела, придя прямиком через построенный канал, оказывается вторая из тварей, которая послабее. Нематериальная, добровольно лишившаяся своего вместилища, запустившая распад сотканного из полуматерии тела, она вошла в него без боли, искусно и мягко, словно уже заранее знала, что он согласится, что именно в его тело ей придется течь через именно такой канал. Вероятно, это действительно так - твари знали о нем, готовились к этой сделке и были уверены, что он ее примет.        Похоть и страсть не особо и туманят мозги, оставаясь на самом краю сознания - когда это нужно, никто не контролирует Порок лучше, чем изверг, чующий добычу. Новый путь, новый ручей и реку создавать сложнее, но теперь их двое и вторая, даже не пытаясь (а он отслеживает в полной готовности к предательству) влиять на него, помогает со всем своим мастерством. Как бы силен он ни был, как бы далеко не зашел на своем пути, но она ему не уступит - изверги и души всегда едины, без вторых не будет первых.        Вторая передача замаскирована под обычную ментальную нить связи, какие он творил многими десятками, то и дело давая подсказки командирам или отдельным бойцам. Стоит только генералу Кара принять его посыл, открыть разум, как он атакует - быстро, четко, смертельно резко, со всем своим мастерством.        Удар, перехват мышления и тут же смена восприятия.        Генерал даже не успела осознать атаку, как уже забыла про нее, перестала воспринимать созданный канал, не могла осознавать существование копошащегося в ее мыслях Р'Арнристаля. Сам бы он не справился, ведь у генерала слишком хорошие амулеты, а сама она очень даже сильна и волей, и умом, но он не один. Вторая помогает всеми силами, а первая, которой он уже не мешает, а прикрывает, не только приоткрыла брешь в амулетах, но и незаметно рассеивает внимание свиты генерала.        Миг, и вот вторая уже внутри незаметно для всех испытывающей непрерывный оргазм Кара. Невысокая и по-мальчишески, словно подросток какой, сложенная женщина не сбивается, не перестает отдавать команды, не придавая своим оргазмам никакого значения, ведь они стали новой нормой, признаком довольства и хорошего настроения. Ее цепь командования только укрепляется, становится разветвленнее, охватывает все больше, отправляя вместе с командами и приказами что-то еще. Что-то, что не видит и не осознает никто из командиров и тактиков младшего звена, а если и осознает, то они втроем быстро это осознание гасят.        Противостоять и ему, и этим двум армия сумела бы, пусть и не без труда, не без потерь людских и не без утраты инициативы, но их действия идут изнутри периметра обороны, скрытно и незаметно. Идеально подобранная тактика, превосходное исполнение, что он не стесняется передать по сети связи. В ответ приходит лишь заигрывающее принятие комплимента, будто тихий смешок пополам с приглашением отведать подобных ласк самому.        Спустя шесть минут армии перестают уничтожать друг друга, хотя удары, особенно сверхдальние, наносимые магами из-за спин первых линий, еще продолжаются.        Спустя десять минут генерал Кара полностью переходит на невербальное командование через цепь, потому что ее рот оказывается постоянно занятым членами ее свиты, а к полевому штабу выстраивается небольшая очередь - командующая через цепь генерал может заставить своего подчиненного кончить почти мгновенно, так что очередь движется очень быстро.        Спустя двадцать минут генерал проглотила уже многие литры семени, которое все уходит в ее формы, превращая худую и андрогинную носительницу крови какой-то очень древней и вымершей расы в бимбофицированную версию самой себя, а почти вся армия уже не стесняясь обжимается и занимается сношением с недавними врагами.        Спустя полчаса Чезаре Траймз передает Колокольчик Распада одной из тварей, не отвлекаясь от трех культисток и одного культиста, что из ложечки кормят его чем-то подозрительно похожим на дерьмо. Остальные сильнейшие бойцы пали еще раньше, цепь командования только укрепляется, а панические вопли и приказы из командных амулетов, ведущих в Дворец, уже давно никто не слушает.        - Твоя часть уговора исполнена. - Даже не пытаясь предать или влезть в душу говорит наконец-то показавшаяся на глаза первая. - Мой Господин исполнит наши обязательства сегодня же.        Низкая, как для столь сильной твари, лишь чуть выше него, краснокожая и обнаженная, совершенная в каждом движении и столь же опасная дьяволица нехарактерно собрана, как для ее вида. Не все у них в порядке, не все прошло так же гладко, как и тут.        - Если. - Высказывает он, зная, что тварь, ощупывающая его вниманием душ множества видящих, поймет весь подтекст без труда.        - Если. - Соглашается она, еще сильнее его желая, но не смея пойти против сделки... пока что и при таких условиях, не иначе, опасаясь гнева своего архидьявола.        Или его одобрения.        - Не желаешь ли посетить леди-генерала? - Одним прикосновением заставив мимопроходящего культиста выступить в роли кресла, на которое собеседница и уселась с наслаждением вытянув вперед идеальные ноги, она спрашивала без интереса и желания поддеть, ведь он с семейством этой выскочки, этими самонадеянными идиотами, так трясущимся над наследием в их крови, что регулярно это наследие усиливали, несмотря на все риски для наделенности, конфликтовал в свое время. - На прощание, так бы молвить.        - Я уже со всеми попрощался.        Почему-то после этих слов она заткнулась и даже оскорбилась, пусть и на свой, дьявольский, манер.        Симфония чувств того, кто лишает себя собственной сути - лакомая сладость, которая быстро приедается, особенно в таких ситуациях, когда вокруг слишком много источников нужной ноты. Но чаще всего речь идет об обычных адептах Безумия, с хохотом и предсказуемо-комичным непониманием прописных истин теряющих ту часть мелодии, что делает их смертными, или кем-то, кто уже успел достичь многого. Кем-то, кто силой своей и волей своей рисует непередаваемо особый оттенок мелодии, создавая отдельную нить в общей симфонии. Но уж если этот кто-то отчаянно не желает идти на такой шаг...        Сумев вскрыть такую неправильно холодную скорлупу несуществования, он понял этого мальчика куда лучше, чем тот мог бы вообразить. Последний и первый, обреченный на поражение с самого начала, отчаянно пытающийся что-то доказать даже не окружающим, а всему миру скопом, при этом не осознавая толком, что именно он хочет доказать. Снедаемая обреченным Одиночеством душа была столь сладкой, что сердце его переполнялось сладостной печалью от невозможности обогреть эту душу самому, душу в которой было столько места для его возлюбленной Похоти, но которая сама себя лишила всего.        Это как глоток редчайшего вина, один вдох искусно сотворенного парфюма, который тут же пройдет, навсегда исчезнув. Хотелось поймать его ноту, влить ее в свою мелодию, сделать частью лепестков своего цветка, вознести на новый пьедестал всемогущественного Хора, но иногда приходится принимать мир таким, какой он есть. Насладиться тем, чем можно и нужно насладиться, вместо пустых сожалений о невозможном - уже не человек, уже не Призванный, зашел слишком далеко, оставляя ему только наблюдать за этим падением, выжать из него столько страсти, сколько возможно. Взять все, что только можешь, услышать ритм и запомнить ноты, а после оставить потерявшего свой шанс глупца в его заслуженном Одиночестве.        Хор пел и кипел, разбирая и анализируя полученную информацию, встраивая вырванные из-под скорлупы несуществования картины в мозаику происходящих событий, которая, наконец-то, обретала новую целостность, более полную и совершенную. Вот и нашелся тот кусочек паззла, та утраченная трель флейты, которой недоставало в общей картине - убийство лишенного имени и памяти о нем принца, провал следующих за его мелодией под взором дремлющего исполина, сломленные точки контроля, одна из которых пала даже раньше, чем удалось вырвать Вечный из постылой яви. Да хоть погибель Косновения, наконец-то, за которую так хотелось отблагодарить всеми оттенками покорной страсти, повергнуть в пучину вопящей пошлости, ведь долго придется сотворять, ткать из чужих желаний нового специалиста такого толка. Ну, или перековывать кого-то из имеющихся, но, все Аспекты свидетели, как же он ненавидел столь пресно повторяться, создавать что-то из надобности, но не из полета фантазии.        Он ступал по ковру из размягченных тел и тайных знаков, что укрывали площадь забытых Поэтов, каждым прикосновением подправляя множащиеся ошибки, изменяя несхождения, исправляя неправильность. Исток Ключей на спине избранного для этого дня тела выпускал новые и новые нити, формируя мелодию лепестков, обеспечивая передачу его пожеланий на поле боя, контролируя и тасуя сокровищницу Хора, подбирая оптимальный тембр. Часть сознания была здесь и сейчас, часть предавалась разврату с Хором в прошлом, часть смотрела в будущее, часть вела войну, ненужную, ненужную войну с Дворцом, который никак не хотел понять все благо предначертанного для них пути и пасть в его объятия, часть сражалась через очи и руки его игрушек, часть вообще пребывала в сладостном ожидании чего-то, оставаясь в резерве.        Вот перегорела в очередной раз Пламенная Дева, возрождаясь из пепла еще немного иной, чуточку ближе к тому совершенству, которое он предначертал для нее. Можно надавить, вырвать душу и погрузить ее в один из лепестков, но это так грубо, так неизящно, так отвратительно логично, что он не позволяет себе и подумать, помыслить о таком извращении. Иногда, конечно, извращенность простых решений сама по себе служит истоком для разврата, но сегодня у него иной Хор, иная матрица мышления и совсем иные желания, не то настроение, нет.        Сколько еще раз она воскреснет, прежде чем полностью завершит этот круг перерождений, уже добровольно встав в рядах его детей, его игрушек и кукол? Восемь или все-таки двенадцать? Это действительно интересная мысль, настолько интересная, что он снова решает немного откатить уже сделанные изменения, дать пленнице почувствовать эти перемены, ужаснуться в оргазмическом экстазе и воспротивиться им, не заметив уже накладываемой новой паутины. Сильная душа, сильное Пламя, которое не портят даже покореженные оковы, к которым она тянется со всех сил, будто держась за якорь, что тянет ее ко дну, подальше от того блаженного сада, какой для нее уже подготовлен.        Проходя мимо, идя своим маршрутом, выглядящим совершенно случайным метанием по сияющей от его волшебства площади Семерых, он снова проводит пальцами по щеке такой покорной в своей непоколебимой непокорности девы, вызывая новый экстаз, новую вспышку пламени, новый кусок личности, новую мелодию на месте старой, уже постылевшей.        Не замечая.        Не успевая.        Не понимая.        Удар приходит из ниоткуда, словно и не было всех видящих в его хоре, словно и не существовало замкнутого поля из сотен других, отдельных полей и эффектов, создаваемых лепестками. Тень - злая, чужая, не способная слышать его мелодию, как и воспроизводить любую мелодию вообще, атакует стремительно и бескомпромиссно. Предвидение последнего шага помогает увидеть, осознать грядущее, не понимая ни природы атаки, ни ее источника, но это и не нужно.        Лепестки дрожат, давая команду Хору, нужные души принимают позицию, открывая дорогу к тому событию, что устроит его больше остальных. Снова с радостью и похотливым смехом укрывает его чужая судьба, принимая на себя урон от того удара, какой должен был принять ее Господин. Но в последний миг он видит, как меняет траекторию абсолютная ненависть Теней, принявшая форму тонкой и обманчиво хрупкой лапы, с лезвиями вместо пальцев, оставляя настоящие раны в пространстве. И вместо попытки подарить боль только и ждущей этого душе, лезвия теней срезают несколько десятков контролирующих нитей из Истока Ключей, нарушая работу лепестков, принося позабытое ощущение полученных повреждений.        Он давно так не наслаждался болью, давно позабыл - каково это получить удар, что сумеет достичь цели хотя бы на ту часть, как стали его частью нити ключей. Услада его сути, сменившаяся тональность ритма событий могла бы стать тем украшением, что хранилось бы в его памяти веками, если бы не нечто иное. Страстное наслаждение полученным ударом и рядом не стояло с искренним и таким позабытым удивлением, какое настигло его восторгающуюся происходящим суть в тот миг, когда он не узнал атаковавшего.        Это был тот самый, павший.        Но это была не получившаяся из него тварь.        Что-то иное, поменявшееся, но не осквернившееся.        Со звуком тихого выдоха он заклинает окружающую материю, проявляя прямо на устилающих площадь знаках нужные узоры, стремясь ни в коим случае не убить, но поймать, забрать себе это свершение. Догадываясь, но даже подумать не предполагая, что именно ему когда-то доведется предать Похоти кого-то, кто сумеет пройти этот путь дважды, пусть даже разными маршрутами. Это восхищало настолько, что дарило новое дыхание, новые силы и убирало все сомнения, что понемногу прорастали из списка растущих потерь.        Узоры горят огнем, сшивая реальность суровой нитью, запрещая позвать голодное Одиночество к этому пиру, отсекая адепта Тени и ее Повелителя в объятия Господина. Четыре души призывают измененную для них Истину, опороченным Светом закрывая клеть новым слоем, создавая многогранную структуру, которую дополняют новые узоры, прорастающие уже на ней. Плеяда видящих, выделенных из общего Хора специально для этого мига, указывает душам ритуальных мастеров правильную комбинацию, замыкая структуру уже без возврата.        Выпавший обратно в людское тело смертный пытается противостоять, отвергая одно приглашение за другим, но воля его все сильнее трещит, уступает непрерывному давлению, а сияние Истины заставляет пасть на колени, преклониться перед тем, что сейчас подарит ему его новый Хозяин. Сформированные внутри клети цепи, со звеньями всех цветов радуги, впиваются в укрепленную ткань потрепанного плаща, в одежды под ним и в саму плоть, уже почти добравшись до обнаженной сути...        слом        Узоры горят огнем, сшивая реальность суровой нитью, запрещая позвать голодное Одиночество к этому пиру, отсекая адепта Тени и ее Повелителя в объятия Господина, но навстречу ключевым участкам узора бьют обернувшиеся хищными жвалами конечности сменившего Форму смертного. Каждый удар слаб, никчемен и бесполезен, но нанесен ровно тогда, когда должен быть нанесенным, будто не его ранее прочитали от корки до корки, но наоборот. Видящие, выделенные специально под этот удар, меняют вектор, пытаясь найти брешь в информационной обороне архидьявола, но находят лишь привычное совершенство, которое этот смертный просто не мог ни продавить, ни обмануть.        Четыре души отмеченных Светом вспыхивают, но сверхмощная клеть встречает лишь потерявшую всякую объемность тень, лишь след того, кто отправился к своему Одиночеству почти навсегда, оставив о себе лишь эту насмешку, тень от тени, несуществующую и оттого неуязвимую. Выскользнув из хватки четырех, он не пытается ни защититься, ни отступить, снова атакуя, выплевывая кусок первозданной черноты, почти кристаллизованной энергии Тени прямо в центр нынешнего тела изверга, стремясь поразить верхний узел междуховных связей. Не убьет и даже основу гроздей душ не царапнет, но получится неприятно и даже немного больно.        Это начинает казаться забавным.        Он сам и души излюбленных им зрящих уловили иное, другое развитие событий, противоположный нынешнему итог противостояния. От него остался лишь след, вихри нечетких воспоминаний, будто былого никогда не было, или оно былым лишь показалось. Воздействие шло не на разум, не на память, в том Господин мог быть уверен, ведь это его инструменты, основа его мелодии. Нет, обрывки иных, несбывшихся событий, осязаемые не только душами видящих, но даже им самим, пришли не с этой стороны. Не внушение, не иллюзия, но нечто близкое к контролю причинности - изверг тоже так мог, пусть и с иной, не такой подходящей для противодействия Дворцу или все-таки прорвавшей пелену Аватаре, конфигурацией Хора.        Но это он - Господин игрушек своих, мастер мелодии своей и всех остальных, кто ее слышит. Обреченный на Одиночество не мог провернуть подобного просто потому, что голодная сущность его природы не дает таких подарков, не позволяет похожих подходов. Дает иные силы, могучие и опасные, но не такие, не такие же! Артефакт не был ответом, не мог быть им, ведь уже успел Господин просветить свою непокорную игрушку, перед тем, как та пала впервые, не найдя на нем подобных вещей. И пропустить столь необычную трель, какую издал бы подобный атрибут чародейства, он бы не сумел, не посмел и не стал бы!        Но тогда как?        Страсть кипит.        Кипит желание.        Он этого смертного жаждет еще сильнее.        Плоть на одной из рук материальной части тела обретает стальной блеск, с разочарованием отпуская ноту одной из слишком старых, слишком долго звучавших душ, овеществляя крайне необычное Чудо. Удар измененной рукой разбивает кристалл черноты, выпуская облако темноты, сокрытое внутри затвердевших чар. Ленты, крючья, иглы и даже несколько мелких тварей - всего этого хватило бы на снос небольшой крепости, но вся мощь иного плана всасывается стальным блеском жадного до иной силы Чуда. Перезвон сожаления о потерянной игрушке смешан с наслаждением от этого сожаления, того сорта, что понятно только тем, кто научился радоваться, отпуская навсегда.        Сложенная щепотью стальная рука бьет вперед, словно не замечая четвертьсотни шагов между ним и смертным, заставляя того снова обернуться плоской и пресной тенью, снова затихнуть мелодией, избавиться от ритма. Белый шум, лишенная всего изящества привычного изуверства насмешка над природой мироздания, за само существование которой приходит закономерная кара. С пальцев второй руки срываются сотни капелек черной, словно смола или алхимическая нефть, жидкости, оборачивая собою оставшийся силуэт, заставляя тот снова стать реальным либо кануть в Тень навсегда, когда чернота размоет двумерную тень и лишит призванного обратного пути. Десяток нитей, ведущих к Истоку, бьют плетьми, пробиваясь сквозь все защиты, существуя и не существуя одновременно, накрепко связывая их двоих, вынуждая смертного (хотя остался ли он смертным до сих пор, ведь он по-прежнему не вскрыл весть о его сути) принять навязываемую дуэль на поле изверга. Два разума сталкиваются друг с другом, и каким бы ни был чемпионом этот призванный, каким бы ни был он настоящим, но ему предопределено только поражение. Секунда, даже меньше нее - именно столько потребовалось архидьяволу, чтобы сломить оборону тишины и белого шума, заставить картину звука играть знакомую мелодию, вплетая ее в собственную. Память, чаяния, связи дружеские и товарищеские - все это стремительно осваивалось, просматривалось и, наконец-то, менялось под внутренний смех не сдерживающего экстаз Господина, сладостно допивающего последние аккорды чужой жиз...        слом        Плоть на одной из рук материальной части тела обретает стальной блеск, с разочарованием отпуская ноту одной из слишком старых, слишком долго звучавших душ, овеществляя крайне необычное Чудо. Удар измененной рукой разбивает кристалл черноты, который лопается с презрительной легкостью, открывая лишь пустоту подброшенной обманки, ложной цели, наспех слепленной и тщательно перекрашенной в нужные цвета уловки, силы которой не хватило бы даже на убийство простого зверя или рядового смертного воителя. От осознания впустую законченной, бесталанно растраченной мелодии клирика Стального Сердца звенит в глубине Хора лелеемая жажда, злость сладкая и совратительно клейкая, как щебетание певчей птицы.        Взмах покрытой сталью руки не сдерживается ничем, выпуская невидимую, неслышную и неостановимую смерть. Стальной указ, как его ни совращай, останется одним из сильнейших орудий никогда не бывавшей на Алурее религии, что просто обязано вынудить смертного обернуться тишиной... снова. Мечется в кисло-сладкой агонии Хор, пытаясь уловить остатки минувших воспоминаний, которых никогда не случалось. Будто видение, случившееся не раньше и не позже, но одновременно с произошедшим. Господин и все те гости его Хора, что смотрели на эту сцену, помнили, видели, знали иной ее исход. Словно два варианта одного события, образцово удачный и безобразно провальный.        Сталь пронзает суть так и не применившего знаковый и знакомый прием смертного, который тут же вспухает облаком черноты, опадая оземь и втягиваясь сияющими знаками и тающей плотью. Обманка, сброшенная подобно змеиной шкуре в тот же миг, как была выплюнута столь же обманная атака. Хор поет, выводит нужную ноту, заставляя развернуться спиной к оседающим клочкам черноты, пряча обнаженный Исток Ключей, принимая на скрещенные руки, укрытые пятью барьерами на основе трех планов, новый удар.        Смертный снова бьет, как и в прошлые разы - отчаянно, без надежды на то, чтобы пережить удар, не пытаясь защититься, не намереваясь выжить. Но ведь он и не выживал - дважды изверг забирал его мелодию, заменял ее своей, но он словно поменял один исход на другой. Неправильно, неправильно, неправильно, неправильно! Тени не могут сделать это, сотни незримых глаз, переброшенные со всех мест, с которых только можно их перетянуть, сосредоточены на голодной пустоте овеществленного Одиночества. У него нет артефакта, нет какого-то благословения, а сам смертный обернулся Тенью весь, полностью и до конца, не имея шанса использовать что-либо, кроме проклятой Тени!        Но что-то он делал.        Что-то неясное.        Заставляя хотеть себя.        Еще и еще сильнее.        Вместо атаки в ответ, изверг разрывает дистанцию, мягким приставным шагом отступая, повелевая пространству растянуть этот шаг до сотни метров, чтобы остановившись, вознести к багровым небесам свои руки. Вспыхнули неземными цветами лепестки, снижая натиск на Дворец, замедляя процесс нисхождения, выпуская сотни и сотни огоньков, перетасовывая рабочую сборку Хора в менее пригодную для войны с твердыней Вечных. Анализ, понимание, приспособляемость - новый Хор, новая память и даже, в некоторых отношениях, новая личность, новый Господин занимает место старого, подходя к противнику с другого ракурса.        Противник шагает вперед, в один шаг обращаясь из силуэта черного человека в многоногую тварь с шестью пастями, чтобы шагнуть уже ползущим змеем, стелящимся по наполненным звоном его песнопения камнях площади, чтобы шагнуть исполинским скатом, морской мантой цвета черноты, чтобы опять шагнуть невозможно длинным палочным человечком, столь же тонким, сколь высоким, достающим острыми и сгорбленными плечами до вершин окружающих площадь домов.        Шаг, облик, шаг, облик, шаг, облик...        Смертный меняет себя с каждым новым образом, затрудняя анализ, заставляя Хор начинать вскрытие заново, заново подбирать мелодию для его тишины. Стоит лишь подобрать ее, как она возьмет свою возлюбленную жертву, возлюбит его и тот полюбит Господина в ответ, но каждая перемена откатывает этот срок, заново наполняет песочные часы чужого существования. С этим Хором, этот Господин способен просто выпить душу, вынуть ее в тот же миг, как сумеет понять природу, подобрав самую идеальную и манящую песнь под любой тип сознания, личности и мышления. Громадное число покорных его Похоти зрящих ускоряют процесс настолько, что и без того абсолютная техника, лучшая из совращающих форм его Хора, становится совершенно нечестной, неодолимой, неостановимой... бесполезной здесь и сейчас.        Он не атакует лепестки, не пытается вырывать в парении перестанавливаемые в тасовке Хора огоньки душ, не рвет узоры покрывающие камни мостовой и даже не пытается зацепить нити Истока. Просто шагает, наматывая круг вслед неспешно ступающему Господину, словно они два бретера в круге или два голодных пса над свежей добычей. Такая непривычная тишина и музыка, такая приятная песнь, вопяще растленная сцена. Карта выложена, карта бита и Время, бесстрастное Время, что играет против обоих из них.        Как же красиво!        Первым этот покой нарушает тот, кто его начал, проявляя такое по-смертному глупое нетерпение, нежелание оценить сложившееся положение, нарисованную желаниями и памятью увертюру. Очередной облик твари, под которым по-прежнему спрятана сладкая и непокорная душа наделенного, взрывается чернотой, атакуя, очевидно, саму структуру покрывающего площадь узора. Предсказуемо, наивно, глупо, восхитительно и еще сотни тысяч эпитетов, которым нет аналога ни в одном существующем языке, созданных и придуманных самим верховным извергом для одного только себя.        Как и прежде удар отчаяния, как и прежде без намерения пережить его, как и прежде, только из-за этого отчаяния смертника ему сопутствует некая доля успеха. Часть мостовой чернеет, сгорает и воскресает заново, взлетая вверх разноцветными искрами, нарушая контроль и снижая предел подавления, ускоряя таяние плоти по всей структуре. Снова вспыхивают лепестки, непригодные для того, чтобы бить внутрь созданного ими периметра, но далеко не беззащитные, выпуская классический, почти образцово-скучный поток клинков душ. Каждый призрачный меч - одна вложенная в него душа, простая и ничем не выдающаяся, отчего и призрачное сияние, большей мерой, однотонное.        Чуть больше огненного - склонность к пламенным аспектам развития, немного черноты - тяжесть склоняющего во Тьму безумия, доля алого - пролитая воинами или разбойниками кровь. Простые души, но вложенные в чары до конца, до последней их воли, которую они с радостью исполняют ради новых удовольствий, которые они найдут в окончании существования. Каждый клинок, сам по себе, не столь уж опасен для столь необычного смертного, но их ведь много.        Раненая Тень, нынче похожая на комок сегментных конечностей вокруг жабоподобного тела, не вопит и не ярится, а только едва различимо шипит, теряя куски своей плоти, чтобы тут же их отрастить заново. Многослойные барьеры тратят силы, вынуждают перестать ломать узоры, барьеры уступают, падают перед превосходящей мощью, а применить более глубокие техники, переправить удары клинков в саму Тень, слишком сложно, невозможно в этом месте, где власть отдана Пеклу, и где никакой Тени не может пребывать, особенно если изверг мешает процессу создания разлома.        Титаническая форма, громада теневой плоти спасает жизнь, но удар нанесен, поражение снова предопределено, когда изверг заканчивает новую перестройку, становится еще одним Господином, снова новым, новой мелодией, рожденной только сейчас и только для этой битвы. Повод желать смертного еще настырнее - давно не было никого, кто заставил бы его переродить себя дважды. Эта душа будет любить его вечно, больше чем вечно, просто потому, что иначе не может быть и не будет.        Удар подобен элегантному жесту придворной фрейлины, стеснительному рдению смущенной девы, ласковому прикосновению прощающейся с сыном матери, с небрежной легкостью распыляя на части не успевающую, да и не имеющую возможности защититься громаду обратившегося смертного. Удар стесывает, будто незримая терка, отлитая из чистого мифрила, черноту голодной твари, обнажая сияние искры, жаждущую его ласки душу, такую странную, непохожую на обычные, даже очень сильные души.        Пальцы смыкаются на бессильно трепещущей искре, впиваются в нее всей волей могучего дьявола, выпуская нежные и трогательно-мягкие потоки флера, дабы не повредить сути пойманной игрушк...        слом        Удар подобен элегантному жесту придворной фрейлины, стеснительному рдению смущенной девы, ласковому прикосновению прощающейся с сыном матери. Этот выпад способен сразить раненного противника, сломить обессиленную природу уставшего отрицать свою и его Похоть призванного. Только тот сам шагает навстречу, смело и страстно, опять не пытаясь защитить себя, избежать столкновения, заставляя Господина на короткий миг поверить, будто смертный понял и теперь готов принять его дар с распростертыми объятиями.        Пустая мечта развеивается пылью под ударом шторма, когда его ласки лишь разбивают отброшенную плоть, будто оставленный ящерицей хвост. Хвост размером с двухэтажное здание, но при этом самая главная часть все равно ускользает, забирая с собою ту искру, какую он уже посчитал своей. Какая томящая все тело вопиющая наглость! Разве это можно назвать порядочным - отказать ему в такой малости?        И эта его способность начинает казаться все более постылой, ведь радость промаха, экстаз осознания того, что уже ставшая твоей добыча ускользнула вновь, несомненно, всегда приятен, но не столько раз подряд. Сопротивление избранного возлюбленного добавляет сладости и специй к поданному на стол блюду, делает сонату все ярче и ярче, но ведь так и пересластить можно, обернув сладость горечью усталости, когда даже поймав чужую мелодию не имеешь сил на то, чтобы выслушать и переписать ее до конца.        Как он это делает?        Вопрос из тех, которые так просто не раскрыть, не в таком цейтноте, не со столькими мелодиями, которые нужно играть самому, не под звуком чужих инструментов, что стремятся взрастить диссонанс специально к твоему творению. Вопрос, который ему по силам, но сама ситуация, когда на ответ нет времени, нет промежутка между трелями чужих скрипок, чтобы ответ отыскать... манит и зовет, сжимая нутро в чувственном стоне.        Он уже готов шагнуть еще раз, уже в новой атаке, одновременно давя вновь перестраиваемыми лепестками, меняя новые и старые черты свои, преображая суть вслед за ними. Но вместо этого ставит крепкий, практически монолитный барьер на основе первородного Хлада, что рассеивает паром и шипящими каплями тяжелое и мутное копье из крови и яростного Пламени. Недовольное колебание сущности проходит от тонких нитей Истока, от многоликих лепестков и выращенного для этого дня тела, аж до самой глубины Хора, сквозь все участки Домена, вздрогнувшего от гнева Его. Господин терпеть не мог, когда кто-то смел прерывать его работу, оставляя ее навсегда незаконченной, лишенной совершенства!        Странный смертный, возлюбленный его, стоит неподвижно, лишь носком левой ноги касаясь брусчатки изувеченной площади, словно вообще ничего не веся, колеблясь в такт с дуновениями воздушных потоков. Под маской его нет ни улыбки, ни оскала, ни, казалось бы, вообще ничего, кроме Голода и Одиночества, что закрывают его своим абсолютным щитом. Вместо него смеется его маска, словно пробуя на прочность терпение изверга, проверяя, сколько еще он позволит своему возлюбленному это терпение терзать и растягивать.        Вторая стоит иначе, упираясь в плавящийся от жара и гнева лишенный плоти камень так, как марширующий латник попирает стальными сапогами землю. Босые ноги и все остальное тело покрыты тончайшей сеткой из раскаленных докрасна нитей, будто бы дева эта одела на себя драконью чешую. Чешуйки или же лепестки дивного цветка, окружают эту ожившую и ожесточенную стихию несокрушимыми латами? Гнев или страх ведут ее, сжигая в топке всемогущего Пламени саму личность?        Он успел перековать ее, раз за разом делая восстающую из пепла деву немного иной, но слишком многое еще не сделано, она все еще непокорная, все еще не принявшая его мелодию, все еще воют трубами протуберанцы огненные, рокочут барабанами сгорающие в ее костре обещания и признания. Она уже не та, кто пришел сюда выиграть немного времени своим хозяевам, не та, что тщетно надеялась прервать нисхождение, пусть и ценою своей сущности. И все же, и все же... она еще не его, ведь обратить ее до конца слишком быстро стало бы истинным оскорблением искусства, которому тварь посвятила свое существование.        Они оба не противники ему - ни освободившаяся и чудом сохранившая волю к битве собачка на цепи Вечных, ни последний из тех, кто от ошейника с шипами сумел отвертеться. В ином месте, в иное время они и сами бы вцепились друг другу в глотки, неся каждый свою песнь, свои ноты правды и переливы лжи. Сегодня же ситуация иная, неординарная, заставляющая непримиримых противников немного приостановить голод одиночества, ненависть разрушения.        Все еще не опасны - ни возобновление девы, ни перемена последнего не защитят их от настоящей атаки Господина, не помогут, если он перестанет искать красоту мелодий, не станет играть отведенную себе роль, но сделает то, что больше всего не любил делать. Просто придет и возьмет все то, что может, не отвлекаясь на собственноручно слепленную клеть запретов и желаний.        Все еще слишком слабы.        Но все-таки достаточно талантливы, удовлетворительно изобретательны, превосходно подготовлены, чтобы кто-то еще посчитал этот момент... нет, не переломным и даже не удачным, просто имеющим хоть какие-то шансы таковым стать. Стать, если призрачное преимущество развить, подарить истину ложному шансу, потому что кому еще выбирать моменты, как не тем, за чьими ласками он сюда и явился. Медленно и картинно разворачиваясь, изверг и без того знал, успел просканировать десятком способов, кого именно принесло на их музыкальное пиршество.        Варудо Вечный стоял спокойно, казалось даже не опасаясь ступать по оскверненной земле, попросту заковав себя в кокон вневременья, зациклив свое нынешнее состояние в том виде, в каком оно должно быть. Старший сын самого Императора, его неоспоримый наследник, первый из принцев и сильнейший потенциальный хрономант мира, обещающий во всем превзойти даже своего нигде не слабого отца. И он пришел именно туда, где его очень ждал его будущий Господин.        Взгляд принца спокоен и строг, лишен как неуверенности и страха, так и горячей ненависти, только чувство долга и понимание необходимости конфликта - этот смертный всегда, с самого детства, был славен характером чрезвычайно флегматичным и жестоким. Вечные старались то скрывать, но воспринимающий Время сразу в нескольких направлениях мальчик мыслил совсем не похоже на людей, даже больше непохоже, чем "обычные" Вечные.        Увы, не стоит надеяться, будто ненависть к убийце брата, которого он, несомненно, узнал сразу же, затмит понимание ситуации, вынудит атаковать своего союзника, натравив на него еще и свою личную призванную. Он отомстит, даже не сомневается в том, что месть свершится, но алишанец-теневик, каким он видит его, умрет после того, как жизнью и кровью искупит часть собственной вины.        Ох, алишанец, как это иронично, аж патока сладостью блекнет!        Так привычно, так по-человечески уложить произошедшее в свои ограниченные рамки. Даже то, что сам изверг, получив слова своих игрушек, считал точно так же, прежде чем встретить последнего из первых, не меняют этого чувства превосходства. Он-то все понял, узнал мелодию правды, скрытую за молчанием пустоты, а Вечные не смогли, потому он и торжествует, а они нет. Разве не понятно?        Трое стоят вокруг него, словно формируя ритуальную фигуру, не обращая внимания ни на густой, поразительно концентрированный флер, ни на гудящие от напряжения лепестки, что слишком сосредоточены на сопряжении, чтобы участвовать в этом бою в полную силу, ни на все те обещания, что он готов им принести за каплю их любви, за их ноты внутри его мелодии.        Теневик все так же невесом и неощутим, сокрыт и укутан в свое лелеемое одиночество, лишь скалясь изображением на поверхности маски, поигрывая лезвием кинжала и Господин не готов в том поклясться, но этот кинжал кажется ему просто полоской обычной стали, даже не зачарованной. Где-то там, под потрепанным плащом может скрываться что угодно, от божественного артефакта до ничего, но вспыхнувшая от нехватки информации, невозможности услышать чужую мелодию, осторожность шепотом, неслышным шорохом убеждала, что простого кинжала в тех руках и быть не может, что не подпустят лишенную секретов сталь к подобной симфонии.        Варудо опирается на тяжелый и даже на вид старинный, даже древний меч примитивной и грубой ковки, а изверг прекрасно знает, что это за клинок и почему даже ему не стоит подпускать его поближе к себе. Тяжелые латные доспехи скрывают все тело принца, оставляя открытой лишь голову и лицо - он бы и ее закрыл, но шлема к этому комплекту мифических доспехов не существует, не успел тот мастер его выковать. Клинок и доспех - два одинаково могучих артефакта, вместе с волей Закона дающие шанс выжить хотя бы несколько секунд в бою один на один против архидьявола. Латы, что защищают от любых атак, любых ударов, но только тех, какие нанесет лишь один, заранее выбранный противник - избранный даже раньше, чем Вечный появился из потока его Реки. Меч, что не оставит даже царапины после пропущенного удара, но только первого, тогда как второй станет последним, завершающим, способным, возможно, остановить музыку даже ему.        София Пламенная, одна из сильнейших призванных Континента и, вероятно, даже всего мира, была почти обнажена, хуже, чем обнажена. Выходя на свою, как она понимала, последнюю авантюру, ей не хватило возможности приодеть себя в лучшие защиты из возможных. Стандартное ее одеяние, легендарной ценности комплект легких одежд, прочностью не уступающих рыцарским латам, сгорело в ее же огне, когда она попыталась нанести свой удар, прерывая схождение. Перо Древнего Феникса, подаренное ей самим мирозданием в момент призыва, сейчас хранит границу с Алишаном, а потому использовано быть не может. Но даже сгорев дотла десяток раз, уже не похожая на ту, что сгорела впервые в этот затянувшийся день, ставший мигом, она готова убивать и умирать. За новую родину, за Империю и за Варудо - ее возлюбленного и драгоценного, держащего в сей миг незримую даже для архидьявола цепь, сковавшую суть той, что в иной истории была бы воплощена Избранной.        Трое против одного - совершенно не честная драка, слишком ясная и абсолютно безальтернативная в своей предсказуемой простоте. Лишь немного разбавляет монотонное звучание застывших нот необходимость продолжать схождение, отслеживать сражение в городе, выправляя его там, где игрушки оказались слишком глупыми, своевольными и бесполезными.        Смотря мириадами огоньков плененных душ, отдавая свою волю каждому из слуг своих, в очередной раз перековывая звучание Хора под снова сменившуюся ситуацию, Господин позволяет себе картинно поклониться, никому из троих, но каждому из них. Поклониться, завлекая, обещая, сманивая, совращая, искушая и, несомненно, предрекая то, что и так очевидно.        вы все станете моими        Ответом на его милость стали слаженные, будто и не враги, будто всю жизнь спина к спине воевали, атаки троицы.        Големов в Империи Веков любили, использовали и даже уважали тех, кто обеспечивает этими боевыми единицами армию, гвардию, дружины аристократии или даже отдельные гильдии с торговыми домами. Трудно не любить ту штуку, что может собою заменить среднестатистическую полусотню, принимая удары вражеских чар и стрел, заодно защищая от этих ударов куда более уязвимые мешки с мясом. Империя Веков знала толк в големостроении, как создавая свои собственные творения, так и закупая механику Подгорного Царства, всегда имея в распоряжении широкий выбор чрезвычайно прихотливых, дорогих в содержании, сложных в ремонте, но сокрушительных в боевом плане великанов.        Увы, но именно в Вечном таких големов оказалось сравнительно немного - место подобных творений, будь они цельнокаменными или механическими, основанными на храмовой магии или магии классической, всегда было около границ государства. Там им самое место, ведь быстрая доставка големов из центра империи просто невозможна без вкладывания сумасшедших усилий. Сила голема в возможности рвать аки бумагу пехотный строй, отправляя на тот свет простых солдат, младших офицеров, низовых магов или даже околоэлитные части. Сильные, уникальные и действительно развитые воители или чародеи голема не испугаются, да и десяти големов тоже, максимум отступят.        Из этого исходит простая истина - в защищенной от прихода обычной армии столице голему нечего делать. Просто негде его использовать, ведь даже прорвись к сердцу империи отряд могучих диверсантов, что иногда случалось, противостоять им будут такие же могучие имперцы, а к тому моменту, как подведут неповоротливые конструкты, все уже закончится.        Так или иначе.        Тем не менее несколько отрядов големов в столице было, в основном из тех, что принадлежат не армейским структурам. Так, например, главный храм Вознесенного Воителя охраняло сразу два десятка молчаливых мраморных статуй, оживленных божественным Чудом. В любой миг они могли сойти со своих постаментов, каменными кулаками, мечами или молотами доказывая власть своего создателя, ведь не зря говорят, что внутри каждой из них спит душа отмеченного Воителем адепта. Остальные храмы, помельче, тоже имели таких защитников, но в меньшем числе и ниже качеством.        Опять же, еще были гномы, которые свои посольства или ремесленные кварталы всегда оснащали так, будто они готовы выдерживать осаду, а вокруг не союзный город, но лагерь неприятеля. Здоровая паранойя, какой они потакали, а им потакать все время старались запретить - а ну решат, почему-то, ударить в спину во время какого-то конфликта. Но терпели, конечно, хоть и сами предостерегались от предательства всеми путями, чаще всего еще и успешно.        Единственная механизированная бригада тяжелых големов, расквартированная в столице, носила шестнадцатый номер и являлась не столько воинским подразделением, сколько ремонтной мастерской с легкой примесью тренировочного лагеря. Немалая часть живущих в стенах Вечного коротышек работала именно здесь, помогая, ремонтируя и даже обучая кое-чему. Знания, конечно, давались далеко не все, но особо тайными методики гномьих Механистов и Пилотов никогда не были. Очень уж эти секреты мастерства заточены на особенности расы, без которых их трудно освоить даже наполовину. Тех же самородков, что способны превзойти подгорного жителя или хотя бы сравниться с ним на этом поле, предпочитали вербовать сами же гномы - чтобы однажды не пришел такой самородок на острие штурмующей Подгорье армии. Иногда даже получалось опередить имперскую разведку.        В любом случае, несмотря на количество имеющихся машин, как управляемых, так и пилотируемых, использовать их против гостей из Пекла было, как минимум, проблемно. Часть разобрана, часть уже отслужила свое и годится только на детали или переплавку, часть и вовсе существует только на бумаге, а на деле тихонько продана из-под полы. Вполне вероятно, что именно кому-то из культистов под прикрытием и продана - больно уж вовремя и удачно удалось последнюю ну очень крупную партию толкнуть, прямо перед тем, как началось.        Конкретно сейчас Тодбум из Дома Цвргпдк, прозванный сородичами и людьми Однобровым, даже ругаться на свою жадность не имел сил, настолько его занимала увлекательнейшая из возможных задача - выжить. Его персональный, вместе с ним переезжающий из одного места службы на другое, шагающий доспех класса Дробитель Тверди работал на износ всех деталей, без пощады к тонкому строению алхимического движителя и хрупкого сердечника. Жидкое пламя, почти что материальная эссенция, пусть и разбавленная нефтяными присадками, лилась из огнемета, штамповали свинцовые шарики размером с куриное яйцо материализаторы в патронниках к двум автоматическим свинцестрельным турелям на плечах, а вот заряды к основному орудию, заменяющему левую руку, приходилось беречь. Там чистая хладная сталь с толстым таким мифриловым напылением и рунической обработкой - даже легендарному чудищу такими снарядами зубы выбивали вместе с мозгами. Изверги твари верткие, берущие искусностью и нивелирующие любой урон, платя чужими душами, но даже им пришлось зауважать Дробитель и сидящего в нем Однобрового.        Две элитные твари, четыре громадные груды одержимой плоти, - тактическая хрустальная линза ясновидения называла их какими-то там Сеятелями, но для прямолинейного гнома они остались под именем шагающих жоп, - напоминающие ходящие на двух жирных ляжках задницы, и один крупный кристаллический голем, не иначе взятый у перевербованных смертных, пали в этот день от выстрелов переносной пушки. А еще были две легендарные твари, получившие по паре попаданий каждая и теперь держащиеся подальше, ждущие, когда Тодбум выдохнется, как выдохнутся и его союзники. На сидящих в големах бойцов флер действует слабовато, снижается, слабеет и ограждается сиянием потихоньку плавящихся от перегрева рун. Заморочить головы можно и им, что твари на практике доказали, вынудив стрелять своим в спину или просто выпасть из битвы не одного пилота, но определенная защита имелась у каждого.        Пилоты...        Знал бы он, Тодбум Цвргпдк, что назовет пилотами тех клоунов печальных, что сейчас стоят рядом с ним, прикрывая ему спину, то удавился бы на своей же бороде! Кроме его сородичей, тоже не светочей таланта, его самого и парочки дарований, попавших сюда случайно, править механизмом голема-доспеха нормально не мог никто.        Но признавал, признавал, зараза, давая дань уважения если не мастерству, то готовности бить и умирать, даже без шансов на победу, даже без надежды на спасение. Пришедшие из Дворца вести были неутешительными, утверждая, что всю механическую бригаду от союзных сил отрезали, что помощи ждать неоткуда, потому что рентабельнее будет отправить ее в другие точки, где она нужнее. Им только могли пожелать удачи и попросить держаться как можно дольше.        И они держались.        Старуха Хильдра, толстая, склочная, лицом похожая на некрасивого огра, хамоватая и наглая, стояла рядом с ним, доказывая Цвргпдку, что Сломанная Кирка хоть и потеряла былое влияние, дойдя до того, чтобы даже бабам давать право на боевые классы, но доблесть их осталась прежней. Оседлавшая усиленного Повергателя, скрывшись в железном нутре высокой, выше даже его собственной, машины, вооруженной десятком боевых жезлов разной направленности, гадкая стерва стояла за спиной Тодбума, поливая атакующие ряды таким количеством злой магии, что от рядовой мерзости даже гнили не оставалось после попаданий.        Чуть позади возвышался строй классических Колоссов при поддержке направляемых погонщиками беспилотных Исполинов, под командованием Барка Дрожи Земли, молодого выскочки, выросшего под Солнцем, а не в Подгорье, конченого извращенца, пьющего пиво без пенной шапки и похмеляющегося чарами! А поди же ты, мужества не занимать сосунку, чья борода даже вокруг пуза не обернется хотя бы пару раз. Держит строй в своем Глашатае, тасует усиливающие механоауры, что шулер колоду, не дает тварям сломить и без того немногочисленных защитников. Пилотируемых големов и даже големов направляемых совсем немного, пусть и можно еще прибавить големов цельнокаменных, людской работы, тоже на их базе обслуживаемых.        Меньше шестидесяти рабочих машин, которых сейчас осталось чуть больше четвертьсотни, преимущественно стандартных Колоссов, пусть и с разными типами вооружений - серьезная мощь, способная мелкое королевство не завоевать, но пощипать границы и разорить пару крупных городов. Сам Тодбум в его Дробителе, уже потерявший часть жезлового обвеса Повергатель дурной Хильдpы, более-менее целый Глашатай, пилот которого скоро от кровоизлияния в мозг ляжет, два едва пересобраных и толком не отлаженных Терзателя... Слишком мало, особенно против извергов, как раз на дистанционном бое и хитрых трюках специализирующихся, слишком мало.        Правда, есть еще один, скажем так, нюанс.        - Вах, слюшай суда, я твой дом сад вытаптывал, я твой Пэкло цэлибат вводил, я твоя мама бэз паранджа видэл, я твоя папа в паранджа видэл, иди суда, гавно шакала! - Как же в этот миг Тодбум жалеет, что первым делом не снял с присланного на ремонт персонального Молота Империи, принадлежащего самому Уразу Краз-Бамгу, его мощные системы стереопередачи, как же сильно он жалел. - Ты миня трахат рэшыл, да? Иды суда я тибя сам вот этым малатком трахну, свалота, гавно ванючее, гниль, плэсэн, жопа!        Человек вообще не мог воспользоваться этим пилотируемым големом, просто не мог и точка - персональная привязка к совсем другому пилоту, причем гному, отсутствие половины нужных титулов и классовых умений, которых нечем заменять и, в конце концов, банальный размер пилотной кабины! Почтенный Ураз даже среди невысоких гномов был ну очень низким и щуплым, что и вынудило его искать лучшей жизни подальше от не принявшего карлика дома. Дом тот три сотни раз пожалеть успел о всех своих деяниях, что выдворили и выжили из стен того дома этот талант, но поделать ничего не могли.        Ураз прославился одним из лучших в мире Пилотов, став заслуженным Героем еще годы назад, одним из тех, для кого, по заказу Императора Веков был сотворен персональный механический шагающий голем класса Молот Империи. Сидя в этой махине Ураз не единожды творил такой ужас на поле боя, что в Алишане его имя проклинают с завидной регулярностью - это тоже не добавило здоровья и без того тщедушному телом, но могучему духом гному.        Будь в маленькой кабинке Молота тот самый Герой, то это не смертным пришлось бы обороняться сейчас, а извергам, ведь двух легендарных тварей персонаж бесчисленных хвалебных песен если бы и не затоптал, что тараканов, то вынудил бы бежать быстрее визга и без подкреплений не возвращаться. Ураз Краз-Бамг недавеча отправился по персональному приглашению в Подгорное Царство, не иначе, чтобы снова отвергнуть предложение вернуться в лоно ждущих его гор - злопамятность сего мужа была столь же достойной легенд, как и его искусность. Персональная боевая машина его была отправлена с границы сюда для проверки и наладки, да и просто чтобы не стояла на границе, в шаговой доступности от множества диверсантов. Нет, повредить даже стоящий неподвижно и лишенный управления Молот Империи, любой из трех существующих, крайне сложно, а сделать сие незаметно и того тяжелее, но зачем рисковать?        Теперь зато отдадут его тварям.        Ну, не сразу.        - Па аднаму, суки, па аднаму падхадытэ, я вам всэм гавна дам кушатъ, дам гавна пытъ, дам гавна на сдачу! - Все силы Тверди, пусть следующим ударом звуковые модули разрушит, ну голова уже болит, честное слово. - Я вас усэх запомныл, усех зарэжу, забадаю вас, шакалы гнилые, мамай клянус!        Да, воистину, человек управлять этим гигантским шедевром механического искусства не сумел бы, но то нормальный человек. А называть Барая, этого выкидыша приграничных горных аулов, непонятно зачем из своих вонючих е*еней выползшего, нормальным было затруднительно даже в относительно адекватном состоянии.        Вообще-то, юного, хамоватого, неуживчивого, но все-таки талантливого до несправедливости человека в его, Тодбума, бригаду подогнали воблы сушеные из Очей, по ведомству которых это чучело проходило. Судя по всему, он являлся важным свидетелем и поначалу даже подозреваемым в каком-то резонансном деле на границе или даже за ней. В общем, эти их игры с мелкими княжествами, королевствами, вольными городами и прочими республиками, только на словах и являющимися суверенными, а на деле четко под жопой Империи сидящими. Знакомая картина, только что парня этого обвинить все же не смогли, а выбросить за борт, как отработанный материал пожалели - не из жалости к жизни загубленной, мы ж не в анекдоте и не любовном романчике, чтобы в Очах нашлось место состраданию, а благодаря умениям этого дикаря неотесанного.        Жутко покалеченный, лишенный обеих ног по колено и одной руки по локоть, с изъеденным лицом и частично снятым скальпом да кожей, одноглазый и почти глухой, вынужденный говорить через механический зачарованный модулятор голоса, - это был не работник, а насмешка, и Тодбум выпнул бы "посоветованного" специалиста в выгребную яму, где таким обрубкам и место, кабы тот не раскрыл высокоуровневому Бригадиру часть своего Статуса. Пусть классы были ну вот совсем смешными, никак не окупающими травмы и ненадежность, но вот уровень, а также список титулов внушал уважение, - легкое очень, - даже многомудрому гному.        Посмотрев на это говно человечье через свой любимый сенсорный монокль, Тодбум констатировал немалый потенциал, а также тот факт, что либо этот кретин прыгнул поплавать в алхимический горн, где из него высосало часть плоти и определяющих ту плоть эссенций, либо он нырнул в пролом ко Мгле, что даже хуже - значит, еще больший кретин, чем казался. Но принял, конечно. И благодаря настойчивой просьбе Очей не разбрасываться потенциально сильными рекрутами, и просто потому, что не знал тогда про характер этого четыреждыбл*дского горца!        - Ааааа, сюка пазорная, мать твая была самкай хамяка, а от отца ваняла бузиной! - Бородой первого из первых, какой же этот звук громкий, да еще и шипяще-скрежещущий, из-за двойной перезаписи звука. - Твая тупая рожа страшнээ маей жопы, а твая жопа страшнее рожи маего бригадира!        За последнюю фразу Тодбум пообещал, если выживет, начистить ублюдку рожу, прежде чем проставиться ему персональным победным пиром, как уже успевшему спасти кучу жизней. И даже не спасут его физические увечья, потому что достал, вот просто до печенок и еще больше достал, сволота такая. Но своя сволота, по-звериному изворотливая и просто абсолютно отмороженная, что, конечно, бесит и требует регулярно угрожать физическим насилием, а то и применять его. Но в такие моменты эта отмороженость играет на пользу всей бригаде и ее Бригадиру, потому что хер это говно испугаешь, если оно своего отражения не боится.        В кабину Молота чокнутый Барай влезть не мог, просто не сумел бы втиснуться, ведь места там даже для половинчика впритык. Но человека сего и осталась то половина в лучшем случае, причем самая говенная, а потому он просто снял с себя все протезы, кроме голосового, сумел как-то подделать ключ доступа и не сломать ни механику голема, ни самого себя об защиту. Да, большую часть систем противодействия контролю с голема сняли, ведь без изначального пилота его и сдвинуть-то было тяжко, не говоря уж о том, чтобы работать над его починкой. Но все равно, даже с такими поблажками, умение подчинить Молот Империи хотя бы частично, не будучи к нему привязанным... это сильно.        Сам Тодбум смог бы, особенно с правильной подготовкой, использованием части своих амулетов, поддержкой собственного отряда механиков и божьей помощью. Из всего вышеперечисленного, Барай имел только выпитую залпом бутыль технической сивухи, что не убила его лишь благодаря заменившему половину кишок имплантату, но сделала и без того не особо хороший выговор горца просто невыносимым. Тодбум мог и так, очень даже мог, но с риском убить себя с тремя шансами против одного на выживание и успех. Шансы у Барая были даже ниже, он ведь уступал Бригадиру во всем, но ему повезло. Да, повезло, очень повезло. А еще он мог отбросить свои конечности, а Тодбум не мог.        - Я па твоему должен тут сдохнуть, сюка? - Скрежет фильтров и звуковых перепонок встроенных динамиков, казалось, работал как еще один источник поражающих факторов. - Я за такую зарплату нэ нанымалса памырать! Я нэ для таво выжил в прошлам бэдламэ, чтобы мэня сажрала пэзда на курьих ножках, на, сука, на тибе, сабака свиная, на, сын налогосборщыка, на, пыдар!        Да, это был не почтенный Ураз Изгнанник, но это все равно был Молот Империи, пусть даже используемый едва ли на треть от своего потенциала, бездарно растрачивающий ресурс и боезапас, впустую выпускающий боевые заряды. И выходило даже в чем-то эффективнее самого Бригадира, потому что Тодбум занимался командованием, направлял оборону, руководил оставленными в своих мастерских механистами, что прямо сейчас ставили в бой все новых и новых управляемых големов, а Барай просто убивал. Броня и зачарования Молота позволяли игнорировать большую часть флера, не давая ему дороги в разум, тогда как меньшую часть спокойно сдерживало схватившее человека безумие и его же тупизна - мозга нет, нечего подчинять.        Молот был даже немного ниже верного Дробителя, зато едва ли не вдвое шире в плечах, достигая почти квадратных пропорций, обладал корпусом из сплава такой цены, что снятую с него стружку можно было бы продавать едва ли не по весу в золоте. Да, там конечно не половина того веса чистым мифрилом представлена, но лишь ненамного меньше. Боевая эффективность и крепость такого "тела", созданного гномами для людей механизма, соответствовала его цене, не говоря уж о том, что помимо чистой крепости и сопротивляемости корпуса были еще многослойные и дублируемые по нескольку раз слои рунических скриптов, были личные генераторы магических полей, были встроенные и вплавленные в корпус артефакты, среди которых даже парочка слабых-слабых, но легендарного грейда.        В атаке Молот мог выпускать из глубоко вдавленной в туловище головы разнонаправленного типа астральные лучи, прожигающие на своем пути почти все, мог бить пускаемыми из ладони телекинетическими таранами, какими под стать стены крепостей сносить, мог использовать одинокую турель-свинцестрел на левом плече, стреляющую отнюдь не простым железом. А еще был молот, который совсем не зря подарил этой модели ее название - один из трех легендарных артефактов, ради использования которых когда-то и родился проект создания тех самых Молотов Империи.        Слишком тяжелое для кого угодно кроме каких-то великанов или ну очень рослых огров оружие требовало поистине стальных мышц для того, чтобы его просто поднять. Зато в руках поразительно быстрого, маневренного, почти неуязвимого голема эта стальная дура раскрывалась по полной, просто разрывая что барьеры, что призрачную плоть, что любую материю в клочья. Это стандартные големы пилотируемого типа предпочитают делать либо пушкарями-жезлоносцами, либо выпускать их против заведомо более слабого, но очень многочисленного противника. Сильный воин для голема, чаще всего, слишком уж стремительный, быстрый, неуловимый, но то для обычного голема.        Молот Империи, да под управлением Ураза, мог с врагами своими буквально танцевать, разбирая один на один что призванную легендарную планарную тварь, что созданного алишанцами трупомонстра, что орочье боевое чудище, тоже заслужившее свою легендарность, что даже распроклятого Некротитана из Великой Пустыни. Ну, если с того предварительно снять благословения, разогнать группу прикрытия и свиту сопровождения, а потом еще немного подпалить тому бока. Барай, сидя в, фактически, угнанном у прославленного Героя големе, тоже танцевал, правда не изящный поток движений опытного фехтовальщика, а пьяный брачный танец хромого гоблина. Но он это делал быстро, очень быстро и какие бы дурные у него не получались движения, какими бы неправильными не выходили удары, как бы по-тупому не использовал человек легендарный артефакт, но все это окупалось. Потому что если противник не успевает или не имеет возможности защититься, то уже неважно, насколько технически правильно ты его размажешь по камням мостовой.        Чары, удары магии и флеровых техник просто втягивает во все ярче сияющий раскаленным металом корпус Молота, активированные на полную мощность артефакты-поглотители высасывают любую силу из вражеской атаки со скоростью, с какой уходит хорошее пиво в выходной вечер. Барая стараются гасить трюками, которые вообще не имеют аурного или энергетического проявления - ментальными внушениями вердиктивного типа, меметической информацией, прокалывательными сверхбыстрыми приворотами, всем тем, за что так не любят воевать с извергами. Нельзя сказать, будто их ужимки не работают - опыта и умений тварям не занимать, а покалеченный псих не ровня благочестивому Уразу, чтобы на голой воле им противодействовать.        То и дело голем замирает на какую-то долю секунды, делает не то движение, какое пилот его хотел сделать изначально, разум калеки туманит, пригашивает, успокаивает, заставляет забыть про битву и погрузиться в собственные фантазии. Тодбум знает о чем говорит, ведь его тоже пытаются взять подобным образом, но там, где гному остается уповать на уровень, титулы и набор персональной защиты, бешеного горца спасает его машина, амулетные системы которой, похоже, замкнуло в непрерывном прокасте очищающих эффектов. Учитывая весьма развитый класс амулетчика и качество амулетов внутри Молота, получалось сносно.        - Что, сюка, сажрал, мразь! Я тибя на занижэнай калестницэ пэрэеду, свалота кончаная! - А лучше всего у этого дегенерата получалось усиливать работу звукопередающих амулетных комплексов, хотя это и не удивительно. - Ты у мэня будэш вмэста плэмэнной авцы, асла и каровы вмэсте взятых!        Очень, сука, сносно.        Машины стояли твердо, отступая не слишком поспешно, регулярно огрызаясь, так еще и умудряясь почти свести потери в пилотируемых големах к нулю, то и дело подставляя простых Исполинов под удары, лишаясь части прикрытия, но сохраняя основу боевой мощи. Прореженные совместными усилиями твари, одержимые конструкты потекшей маслом плоти и культисты оказались в той ситуации, когда победить быстро и решительно еще можно, но победа эта окажется катастрофической, достойной Тяжб Безбородых или штурма Дурацкого Перевала. И без того потерявшие несколько больше, чем хотели изначально, твари перешли к тактике мерного истощения и хитрым трюкам, призванным свести счет к их пользе. К великому удовольствию Тодбума - подобная позиционная война была едва ли не единственным сценарием, который позволял смертным если и не побеждать, то проигрывать весьма достойно.        Все та же ментальная защита, постоянный огонь множества жезлов, свинцестрелов, распылителей смесей и прочих чудес гномьего оружейничества, делала любое количество слабого мяса просто горою трупов, будь то рядовые твари или одурманенные горожане, заставляя тварей сильных вспоминать, что они не бессмертны в этот день. Они и помнили, держась на уважительном расстоянии от самых дальнобойных жезлов Повергателя, скорее обозначая свое присутствие, чем реально сражаясь.        Наделенных подобная тактика тоже устраивала, позволяла пожить подольше, давая веру и надежду на то, что кто-то все-таки придет, что ситуация поменяется и они этот затянувшийся день переживут, выстоят, что еще не пора прощаться друг с другом в предверии вечной агонии, извращенной и непристойной. Это не та смерть, не тот исход поражения, какой выйдет назвать благородным, достойным или хотя бы не слишком позорным. И эта надежда росла с каждой секундой, с каждым мигом, с каждой отраженной атакой или ее обозначением, если сама атака и не проводилась. В таком настрое наделенные сами гнали от себя мысли, что твари лишь готовят что-то, что вот-вот изверги покажут свою дьявольскую натуру и выкинут какой-то трюк, к которому они не готовы, против которых мощь железных истуканов не поможет.        Они и придумали.        Они и подготовили.        Они и выкинули.        Тодбум так и не понял, как именно они это провернули, но склонялся к использованию тварей нематериального толка. То есть, изверги поголовно не материальны, как и большинство тварей, но для боя они воссоздают себе псевдоматериальные сосуды. Это, на секундочку, азбучные знания для любого образованного разумного, как и тот факт, что в обычном мире, а не вот этом ужасе-кошмаре, в какой превратился Вечный, создание тела - процесс трудоемкий, долгий и сложный. Здесь и сейчас дьяволы воплощались едва ли не одним лишь чистым желанием, хотя любой из них и мог перейти в несуществующую форму, пусть и ненадолго.        Нематериальные изверги, всегда нематериальные, а не избавившиеся от сосуда на короткий срок, вообще не имеющие тела как такового, являющиеся, скорее, овеществленным флером, у которого даже сонма не имелось, не были, строго говоря, извергами, как не являлись големы людьми. Аналог разумного замкнутого поля, только на основе Порока, малозаметный, неощутимый, неотразимый, но неспособный существовать вне сонма, немалую долю которого он постоянно занимает, а также рассыпающийся от любой сколь-либо сильной атаки. Сейчас эти сущности оказались использованы строго к месту, пройдя снизу, под камнем и землей, достав до незащищенного тыла.        Механисты, помощники, обслуга, просто случайные прохожие стали их жертвами, стали ими не сразу, постепенно и абсолютно незаметно. С ними поддерживали связь, давали указания и получали ответы, но этого оказалось мало. Не отвлекаясь от переговоров по связным амулетам, очарованные несчастные весьма профессионально разомкнули все доступные им защитные контуры и даже часть непилотируемых големов отключили.        Потом эта толпа выбежала навстречу атакующей волне, пока еще не осознавшие глубины проблемы пилоты не успевали реагировать. Элитные твари ударили следом, куда быстрее, решительнее и тоже внезапно, при этом их и было заметно больше, чем казалось поначалу. Впустую били жезлы и пушки, автоматические свинцестрелы опустошали барабаны и диски, но эффективность их желала лучшего. Получившие удар в спину, лишившиеся координации, благословений механистов, растерявшие связь и порядок в своих рядах, они не стали добычей, но остановить противника не могли.        В уши лились странные стоны и завлекающий шепот, сливающиеся в литанию Похоти, прямо через амулеты-передатчики гипнотизируя, вводя в покорный транс. Связь отрубали, почти все отрубили, но некоторые из пилотов слушали эти шепотки куда дольше, их им шептать начали несколько раньше. Один из Терзателей внезапно атаковал второго, пара Колоссов тоже сменила сторону, Погонщики натравливали простых големов на таких же големов, но еще выполняющих изначальные директивы.        Они уже не могли отбиться, не могли ни победить, ни выжить, но еще имели шансы умыть врага своей кровью, накормить свинцом и пламенем тех, кто позже попирует на их душах. Именно в этот миг, когда шестнадцатая механизированная бригада еще могла, две вражеские Легенды, из которых одна была ранее незнакомой, пришедшей на подкрепление, нанесли свой удар, пока третья из них продолжала танцевать вокруг впавшего в раж Молота.        Бесполый комок половых органов в виде щупалец и щупалец в виде половых органов возник сверху над полем боя, презрительно проигнорировав несколько ударов боевых жезлов от старухи Хильдры, сумевшей, благодаря усиленным сенсорам Глашатая, появление твари отследить. Тварь выпустила десяток плененных душ, каждая из которых когда-то была техником, механистом, поводчиком или кем-то сравнимого класса, причем не слабым, отнюдь не слабым. В стоне бесконечного блаженства закричали только выбежавшие наружу некомбатанты, подчиненные и покорные, а закричав, стали плавиться, будто воск свечной.        Их души вступили в резонанс с использованными тварью, усиливая эффект площадной атаки, воистину Легенды и достойной. Души вспыхнули, притягивая друг друга или выгорая, но все равно внутрь жадного чрева изверга попало куда больше механистов, чем он потратил на этот удар. Удар, который полностью перехватил контроль над беспилотными исполинами, безвозвратно отключил оборонительные системы и немногочисленные рабочие автоматические свинцестрельные гнезда-турели, а также привел в негодность всех до единого Колоссов, оставив нетронутыми пилотов.        Тодбум мгновенно осознал, что машины выключены только временно, а чуть позже, когда пилотов достанут и переубедят, выступят они уже на другой стороне этой битвы. Чары выключили только Колоссов, но оставшиеся машины более высокого грейда уже ничего не могли сделать. Вот застыл Повергатель безобразной стервы, неповрежденный и способный продолжить бой, как может даже сейчас сказать опытный механик, но только сама Хильдра, видимо, уже пускает похотливые слюни внутри управляющей секции. Вот складывается сам в себя пышущий жаром Глашатай, к которому применили какую-то из версий нутряной домны, крайне поганых и очень сложных чар, против големов и заточенных.        Тодбум должен сражаться, но не может, словно что-то, - шепот-шепот-шепот-шепот, - заставляет смотреть на их разгром, но не вмешиваться, пока не досмотришь. Так долго занимавшая Барая тварь отпрыгивает назад, обиженно смотря на покрытые страшными ранами руки, из которых вытекают ручьи золотого меда, хотя после блокирования нанесенных легендарным артефактом, да с силами Молота, ударов там и рук не должно было быть. Тем не менее высокая, лишь чуть ниже голема, и невыносимо манящая девка, словно слепленная из красных и зеленых кусков, стремительно удаляет даже эти смешные, как для подобных ударов, раны.        Сменившая одну подуставшую Легенду другая выглядит будто тягучий и растягиваемый человек - длинный, похожий на раскрашенного во все краски мира базарного шута, с непропорционально растянутым, словно и вправду нагретый солнцем каучук, телом и конечностями. Тварь завязывает в узел само пространство, меняя вектор движения и гравитации с неописуемой легкостью, обволакивая Молот Империи. Тодбум не может того знать, но этот - шепот-шепот-шепот - словно сам подсказывает суть происходящего. Мастер работы с пространством, усиливаемый душами менее везучих мастеров той же направленности, просто вытащит засевшего внутри человечка наружу через миниатюрную червоточину, чтобы не тратить силы на разрушение брони, какая еще послужит им службу, когда сидящий внутри станет послушным и похотливым в равной мере.        Все-таки в самый последний миг, уже гаснущим сознанием, Тодбум увидел причину для легкой улыбки - хоть в чем-то твари провалились, хоть в чем-то ошибся этот ужасный и несмолкающий шепот-шепот-шепот... Вместо того, чтобы оказаться в руках тягучего человека, Барай только и успевает завопить:        - Ах ты жэ пыдарааааааа...        Вопль быстро стихает, уносясь вдаль вместе со взмывшим вверх и полетевшим, будто камушек дорожный после пинка мальчишеского, големом. Самый настоящий Молот Империи улетал прочь, а Однобровому было даже вообразить сложно, чем думала тварь, когда пыталась свой трюк провернуть? Там же столько рунных скриптов, что сложные чары такого типа ужасающе сбоят, в отличие от более прямолинейных боевых, требуя чрезвычайно сложных перерасчетов, либо знания того, как именно нужно действовать именно против такой защиты.        Оставляя куски обшивки, потеряв еще при взлете одну из рук, отрезанную пространственным сдвигом, пилотируемый Бараем голем летел, а усталый гном, закрывая глаза, прощаясь с жизнью, душой и честью, поймал себя на мысли о том, что искренне рад наконец-то не слышать этих гадских воплей. Сумасшедше смеющаяся Легенда тоже куда-то телепортировалась, то ли в погоне за ускользнувшей добычей, то ли по делам каким, но это уже не волновало павшего воина. Он был рад и оставался радостным еще некоторое время, пока его самого, стремительно хорошеющую, худеющую и отращивающую сиськи Хильдру и остальных выживших и не успевших покончить с собой пилотов раскладывали и брали прямо на корпусах их големов.        Лично он достался какому-то омерзительному гибриду женского и мужского тела, словно обладающему всеми характеристиками обоих полов и Тодбум даже попробовал было сопротивляться, но не смог пошевелить и единым пальцем, кроме того самого, каким шевелить не хотелось, но быстро захотелось.        Спустя полчаса он уже вел свою машину и остатки бригады туда, куда ему сказали, только уже не выглядя как старый гном. Мутировавший, отрастивший несколько наборов половых органов в самых неожиданных местах, что позволяло заниматься сексом с самим собой прямо в процессе управления големом, раздувшийся и занимающий теперь всю кабину целиком, этот комок искаженной плоти уже ни о чем не думал и ничегошеньки не вспоминал.        - Тупой, ленивый и уродливый варвар! - Кричит, пробиваясь через звуки творящегося побоища вооруженная магазинным и знатно зачарованным арбалетом женщина, внешности красивой, судьбы непростой и характером очень скверная. - Я с тобой была только чтобы к твоему начальству в закрома пробраться! И как любовник ты тоже не очень!        Слова из тех, которые мужскую гордость ранят сильнее, чем удар по яйцам, особенно если их прикрывает бронированный гульфик с руной амортизации на внутренней стороне. Метко посылаемые стрелки с эффектом бронебойности и дополнительного урона разрывом металлического стержня, когда болт уже внутри чьей-то раны, бьют еще больнее, только не по тому, для кого говорились обидные слова. Извергов подобным оружием валить получалось только самых тупых и слабых, буквально не имеющих ни нормальной защиты, ни живучести. С другой стороны, так можно было валить оземь хоть кого-то, потому что целей набралось ну просто неадекватно много, а умирать не хотелось. Так хоть не убьешь, то заставишь спрятать телеса за стенами, деревьями или просто деталями рельефа.        - Похотливая столичная бл*дина, мнящая себя королевой, на. - Одетый в комплект тяжелых лат, собранный из нескольких отдельных доспехов и при этом остающийся босым на одну ногу и забывший надеть поддоспешник мужчина за словом в карман не лезет, а претензий к даме своего сердца может выдать еще больше, чем она выдала ему. - Хераль мне еще с тобой в постели стараться, ты же за меня все сделаешь и так, двуличная сука! Или ты думала, что я про твой класс не знаю? Да меня к тебе с разрешения сира Дрогги и отправили, чтобы нанимателя твоего вычислить! А скармливали тебе одну только ложь, п*зда ты ненасытная!        От подобного заворота девушка, а если по правде, то молодящаяся алхимией немолодая женщина, выглядящая невинным семнадцатилетним цветочком, подавилась возмущением, густо замешанным на задетой профессиональной гордости не самой слабой Соблазняющей. Если бы не общая ситуация, то она не поленилась бы направить арбалет в сторону невольного союзника, который, как и она сама, оказался выдернут вторжением извергов прямо из постели. Общей постели, где она уже успешно закончила вязь гипнотического транса и собиралась перейти к самому интересному - добыче компрометирующих сведений об одном из неудобных ее хозяевам Лордов.        - Сама сделаю? - От вопля, совершенно идентичного по интонациям таковому у хабальной шлюхи, которой решили не заплатить, куда более соответствующего ее реальному возрасту и характеру, задрожали бы стекла в окнах уютного домика-беседки, если бы они еще оставались целы к этому моменту. - Да нихера ты про мой класс не знаешь, скотоложец дурнопахнущий! Ты мне, сука, все давно рассказал по три раза, мелкохерый дятел, или ты, сука, думал, что я с тобой шутки шутила, а?        Небольшое имение, состоящее из десятка маленьких домиков уединения, использовалось специально для встреч любовников, не желающих свою связь афишировать. Именно здесь парочку, как и остальных отдыхающих, застала общая для всех наделенных города проблема, да так внезапно, что оба даже толком одеться не успели. Если бы прямо сюда не стали отступать сразу целая полусотня стражи, а также свита одного из высокопоставленных дворян и команда авантюристов, среди которых был на удивление сильный Гидромант, то они бы очень быстро оказались в незавидной участи. С другой стороны, если бы сюда, в удобную для обороны точку, одинаково усиливающую и друидов, и водников, не стянулось столько сил, то и врагов тут было бы поменьше.        - Ам! Не! Зи! А! Ки! - С каждым слогом следует удар самой простой дубины, даже, скорее, вырванного из земли корневища, почти полностью лишенного любой обработки, но остающегося артефактом редкого ранга, вплотную приближающегося к рангу эпическому, тогда как лицо мужчины воплощает собою искренне счастливое и веселое злорадство. - Память я себе чистил, сучка, а потом мне ложные воспоминания приглашенный менталист накладывал, как раз чтобы ты послушала, бл*дь подзаборная! Что, посчитала себя всех умнее, а жопоглазка? Так что да, я просто расслаблялся и наслаждался дорогой шлюхой почти за бесценок, еще и премию за то получал! А ты-то трудилась, всеми дырками старалась, курва!        Прижатые спинами к озеру, на противоположной стороне которого располагался крупнейший в городе парк, скорее даже небольшие охотничьи угодья, обороняющиеся завязали жесткую позиционную мясорубку, стремясь выиграть себе немного времени. Вражеские войска тоже не стремятся в атаку, хоть они и сильнее в целом. Бой здесь откровенно заштатный, никому не нужный и тварям просто нет никакой выгоды в сокрушительной победе, как нет и сил на оную - вся элита сейчас в других местах, занята удержанием важных позиций и выбиванием тех, кто может помешать общему плану.        - Мразь тупая, наслаждался он! - Очередная атака пошла на спад, так что двое ссорящихся отнюдь не возлюбленных уделяли больше внимания друг другу, чем обороне, что было непрофессионально и опасно, но ведь сказать об этом было некому, так как в запале ссоры эти двое оказались несколько вне общего строя. - Да я тебя только первые ночи ублажала, выродок гнилой, пока сеть внимания не завершила, а потом ты у меня только что говно не жрал, сука! Когда у тебя рот пи*дой заткнут, ты хоть немного умнее кажешься, понял, осло*б? Наслаждаешься, а?        Если бы не вновь приблизившиеся к этим двоим культисты с арбалетами и луками, вынудившие обоих вжаться в руины снятого ими домика для уединения, то между голубками вспыхнула бы короткая и кровавая схватка. Либо разъяренный воин смял бы свою оппонентку, несмотря на все попытки сопротивления, либо триггерная сеть сработала бы, несмотря на хлещущий во все стороны боевой раж, после чего двуличная агентесса воткнула бы кинжал в шею бессильного пред ней объекта работы. Симпатий никто из них друг к другу не питал, только искреннее желание сжать за горло.        - Мы все тут сдохнем. - Выдает усталая и опустошенная Соблазняющая, расстреляв все имеющиеся болты и едва-едва пересилив очередную волну флера, которая без поддержки бенефиков, сосредоточивших свои усилия на крупнейших группах обороняющихся, была еще опаснее обычного. - И я, сука, помру рядом с тобой. Дурнее гибели и придумать сложно.        - Могу подсказать. - Могучий варвар из предгорий северных пределов, двухметровый комок злобы и ненависти, тоже устал, тоже едва рокочет, едва заставляет себя шевелить устами, чтобы не заснуть прямо тут, под убаюкивающий шелест вязких обещаний. - Тебе в алфавитном порядке?        Тела слушаются все хуже и хуже, до парочки доходит, что это уже не просто усталость, а что-то похуже, но реагировать нет ни сил, ни отнятого дьявольским трюком желания. Тварь возникает из невидимости постепенно, словно с трудом протискиваясь в явь откуда-то издалека, возвышаясь над парочкой во всей своей красе. Тонкий и хрупкий стан, казалось, не имеет пола, но при этом обладает той мягкой притягательностью, какой владеют только изысканнейшие из куртизанок да, собственно, изверги. Тонкие руки, тонкие ноги, тонкое туловище, безликая голова с одним большим глазом на том месте, где у человека должен быть нос.        Тварь пришла сюда, выбрала позицию, еще не просматриваемую перегруппировавшимися наемниками да стражниками, при этом подходящую для собственной атаки. Здесь оно может подготовить удар, направить его, скоординировать разбитые на отдельные малые отряды культистов и рядовых дьяволов, после чего додавить и без того уставших наделенных. Тварь сильна, опасна и вполне подпадает под понятие элиты, но уже уставшая, растратившая силы в предыдущих сражениях, в которых она успела безоговорочно победить. Тварь не видит причины выкладываться против этих ошметков оборонительных сил, не собирается рисковать, а еще не против восполнить часть утраченных ресурсов.        Двое лежащих пред ней людей, лишенных возможности даже просто испугаться, низведенных до обычных наблюдателей, и станут тем глотком свежего воздуха, двумя маленькими огоньками в жадных ладонях их совратителя. Брионтия Мардо, довольно известная наемница, берущаяся за различные тонкие и мягкие задачи, действуя под покровительством сразу нескольких благородных семейств и пары высокопоставленных агентов Очей, но верная лишь одной только себе. Бордар Галл, тоже наемник, но давно остепенившийся, нынче работающий не на лордов имперских, как привык показывать всему миру, а на одного из высоких, но не высших членов Фонда Хранения и Печати. Образовавшееся невесть когда, как бы не вместе с Империей Веков, межгосударственное объединение состоящее в равной мере из жаждущих силы беспринципных ублюдков и самоотверженных энтузиастов, организация эта занималась поиском и сохранением опасных артефактов и проклятых реликвий.        Не боевых, а именно опасных, непредсказуемых, злых и просто не применимых в любых нормальных обстоятельствах. Фонд славился своим напыщенным и раздутым стремлением к секретности, несмотря на которую про них едва ли не каждая собака знала, наличием покровительства среди верхних эшелонов власти, которым тоже не улыбалось самим разбираться с различными проклятиями, а также страстной любовью к использованию живых отмычек, набираемых из тюремного отребья, подвернувшихся под руку бесправных смердов и прочего низкого люда. Энтузиасты, конечно, но в умении работать с проклятыми местностями они считаются признанными мастерами, как и в способах очистки от различных мерзостей артефактов высокой ценности.        Все эти знания тварь буквально впитывала, всасывала в свое единственное око, не переставая воздействовать на парализованных людишек, отправлять телепатические сообщения своим подопечным, готовить очередной мощный удар и смаковать то, что оно хотело сделать с этими двумя. Может быть, пока что рано их в сонм, ведь еще можно выпестовать из них что-то лучшее, более полное? Да и знания в голове мужчины, как бы их не затирали зельями и магией, тоже очень хотелось бы получить. Мелочи и малополезные нюансы, но из таких мелочей и состоит агентурная работа, что в прошлом несколько раз позволяла Пеклу пустить корни глубоко в закрома собирающих проклятия. Жаль только, что это были другие изверги из других доменов, да и сами смертные, благодаря разобщенности и ячеечной структуре их организации, каждый раз умудрялись отбросить перевербованные части самих себя, начав восстанавливаться едва ли не с нуля.        - Вот и все. Как собаки закончим. - Равнодушно и пусто резюмирует итог своей жизни Брионтия, прислоняясь к плечу своего врага, просто потому, что отчаянно хочет, чтобы в этот миг рядом был хоть кто-то. - Помолиться чтоль?        - Кому? - Столь же равнодушно и устало уточняет ее враг, точно так же не желая уходить в одиночестве, хоть и понимал он, что никто не даст им просто взять и умереть, не изверги. - Вон, там жрецов штук пять было. А толку никакого, даже слабеньких благ не давали. Только орали молитвы.        - Да хоть кому-то. - Глаза открываются все реже, речь становится все глуше, сил все меньше. - Если нас спасут, готова даже замуж за тебя выйти, тупой говнюк.        - Хоть одна хорошая новость. - Уже даже не шепчет, но хрипит, преодолевая выключающийся разум. - Нас-то не спасут.        Про себя Бордар тоже пообещал, что женится на ком угодно, хоть на этой двуличной суке, если его выдернут подальше отсюда или хотя бы дадут прожить еще денек, прожить собой, а не тем, что из них сделают чуть погодя. Они оба готовы были обещать, клясться быть верными и любящими, принять любые обеты или аскезы, лишь бы только все не заканчивалось так.        Огоньки пляшут вокруг застывшей неподвижной статуей твари, притягивают взгляд и забирая себе сердца тех, кто на них смотрит. Тварь творит чары, творят эти чары и плененные ею души, творят чудовищной мощи псионическое поле, способное надежно выключить сознание по меньше мере половине из тех отчаянных глупцов, что еще надеются дать ей бой. Они укрылись водяной стеною, исказившимися под гневом друида деревьями, несколькими барьерами и постоянно обновляют очищающие блага, но приноровившись кое-как нивелировать действие флера, они забыли про остальные типы воздействия. От чего-то попроще их бы закрыли простые и надежные материальные чары, но ментальная мощь не имеет физического проявления, ее не остановить имеющимися средствами. О, они могут пережить и это, но для этого нужно к удару подготовиться, а изверг специально использовал лишь примитивнейшие стихийные чары да флер, чтобы использование сильнейшей из своих душ и еще тройки таковых похуже, стало внезапным и не потребовало повторения. Изо всех сокровищ твари, после всех битв этого слишком долгого дня, лишь огонек сущности могучего подземного менталиста остался целым, не сжег сам себя по воле владыки своего.        Десять ударов сердца.        - Прощай, варвар. - Последнее слово, последнее признание. - Ненавижу тебя.        Пять ударов сердца.        - Прощай, сука. - Последняя правда, последняя воля. - Ненавижу тебя.        Три удара сердца.        Тварь сосредоточена, затрачивает всю доступную себе концентрацию, перекидывает все доступные процессы на имеющиеся в резерве души, но резерва того мало. Прикрывают тварь ее подчиненные, пока сама она беззащитна, прикрывают, готовые жертвовать собой и принять на себя ее раны. С любой из сторон света ли, из-под земли ли, телепортацией или иным способом попытайся ударить по колдующему извергу, его успели бы предупредить, но удар приходит сверху. Не то чтобы оттуда не ждали удара, просто перекрыть это направление у потрепанных культистов и рядового мяса оказалось нечем и некем.        - ...ааааааааааааас!        Выведенная на форсаж неисправная, но очень громкая, стереосистема могла, даже без прочих факторов, оглушить или контузить рядом оказавшегося, но беда была в другом. Материал, из которого сделан Молот Империи почтенного Ураза, помимо десятков иных свойств, был способен заглушать интуитивные и предсказательные способности. В бою это было немалым подспорьем, ради которого в сплав брони добавляли множество редчайших примесей, ведь именно предвидение могло скомпенсировать нехватку силы, живучести и поражающей мощи, случись Молоту выйти против сильного, но живого противника.        Изверг легко мог среагировать и без предвидения, потому что надо быть глухим и слепым, чтобы пропустить приближение орущего благим и не очень матом пилотируемого голема ростом в два таких изверга! Мог, тысячу раз мог, если бы в иной ситуации, если бы не прилетел этот голем, летать, между прочим, никак не приспособленный, именно в момент максимального напряжения сил.        Грохот падения многотонной туши, которая в землю-то не проваливается при ходьбе лишь благодаря руническим компенсаторам массы, не смог перекрыть звучного и, Бордар с Брионтией могли в том поклясться, недоуменного хруста, с каким почти взявшая их тварь стала очень плоской, как чувство юмора Бордара, по мнению его, судя по всему, будущей жены.        - Поверить не могу. - Уже без воздействия сковавших сознание чар, но все так же потерянно произносят оба спасенных в последний миг нехороших человека. - Так не бывает.        - Сюка злая, снашал я твой овца, твой осэл, твой сэстра и тэбя тоже снашал! - Пилот, спасший их шкуры, похоже, даже не заметил своего подвига, пытаясь встать в боевую стойку, но у него не особо получалось. - Чтоб я эще раз, эще адын раз сагласылся на непылную рабатэнку па прафессии! Пачиму, пачиму, пачиму каждый раз, кагда мнэ кажэца, что у мэня всэ нармальна, начынаэтца пыздэц, прасты мэня всэ богы скопом!!?        Ругался их спаситель, судя по всему, либо контуженный, либо очень нетрезвый, либо все это вместе, очень страстно, но однообразно и не особо изобретательно, зато громко, даже громогласно. Двое уже отошедших от паралича людей не оглохли только потому, что после первых пары высказываний механика передачи звука завизжала особенно противно и затихла, окончательно сломавшись.        - Я такое только в дурацких книжечках про влюбленных рыцарей читала. - Соблазнительница едва сдерживала настоящую истерику, но визгливые и потерянные нотки в ее голосе, чудом не срывающемся на безумный смех, явно указывали на состояние психики той, кто только что уверовала, пусть и непонятно в кого. - Ну, не бывает же так, не бывает!        - Ой, захлопнись. - Бордар тоже в шоке, только не истерическом, а фаталистическом, потому что выполнить данные в отчаянии клятвы придется. - И так тошно.        Боялся воитель, что если не выполнить хотя бы часть этих обещаний, то сама Фортуна воплотит свою суть рядом с ним и даст эпической силы тумаков нерадивому клятвопреступнику. Обладатель двадцать первого уровня и необычного класса рубаки прожил достаточно долго, чтобы не тешить себя иллюзиями. Если только что его, их обоих не поцеловала взасос упомянутая Фортуна лично, то он - гоблин, потому что так действительно не бывает, просто слишком маленькие шансы.        - В храм Шейлы, да. - Хихикая, словно умалишенная, Бри перезаряжает свой монструозный скорострел, забивая в него последние два болта, причем не зачарованных, а обычных. - Обязательно туда. Она точно оценит, не может не оценить.        - Пожертвование планируешь? - Как ни странно, но остальные атакующие не спешат их добивать, хотя должны были бы если не ударить, то хотя бы побежать подальше от ворочающегося на земле голема. - Это правильно, я тоже пожертвую. Много.        - Дурак? - Вопрос даже недоуменный, а не в целях оскорбить и тут же ответ на него. - А, ну да, точно дурак. Свадебный ритуал заказать. Ты теперь от меня никуда не денешься! Не после такого.        - А эта блудница-то тут причем? - Не то чтобы он отказывался от своих слов, но хотелось безнадежно верить, что первой откажется эта двуличная мразь, а на него тогда и вины не падет. - А, хотя да, тебе же по професии.        Рубака твердо решил сдержать слово и принять брачные обеты вместе с этой гадиной хладнокровной, раз уж судьба так распорядилась. Но вот когда обет будет исполнен, первым делом, он ей шею-то и свернет. Соблазнительница тоже не собиралась отказываться от своих слов и даже убить своего будущего мужа собиралась быстро и безболезненно, может быть, даже приятно. Ну, в крайнем случае, оба были готовы потерпеть хотя бы пару месяцев, чтобы не гневить те силы, какие спасли их жизни, заодно дождавшись повода, хоть бы и формального, для кровопролития. А в том, что повод будет, ни один из них не сомневался.        С душераздирающим скрежетом встал на ноги голем, удерживая единственной уцелевшей рукой легендарный артефакт, используя его вместо костыля. Помимо отсутствующей по самую плечевую шарнирную ось руки, одна из его ног перестала гнуться, а вторая, наоборот, гнулась даже слишком охотно, но не в ту сторону. Чем бы ни был тот пространственно-гравитационный эффект колапсирующего типа, - не то чтобы Барай даже в нормальном состоянии мог выговорить этот термин, - но машину потрепало сильно. Падение удалось притормозить, благо конструкция Молота предусматривала необходимость прыгать с горных вершин прямо на врага, приземляясь точно посреди пехотного строя и учиняя всякие бесчинства.        Голем выдержал и даже функционировал, но и только. Если бы этот набор болтов приземлился чуть в стороне от раздавленной твари, то она бы его и прикончила, пока пилот восстанавливал бы равновесие и связь с управляющим контуром. Опять он выжил, опять вынужден пилотировать покалеченное и практически недееспособное ведро с шестеренками да болтами, опять кругом твари и что-то худшее, чем смерть. Только теперь он уже один, уже нет второго голема, прикрывающего спину, нет четкого и чистого, словно ледяная вода в горном ручье, ощущения присутствия рядом опытного Поводчика, что подстрахует в атаке и поддержит в обороне.        От воспоминаний о том, чем закончилась та битва в уже тысячу сто раз проклятой Каменной, дико заныли от бессильной злобы немногочисленные оставшиеся зубы. Вспоминая же долгие допросы, выворачивающих голову и память менталистов, подозрения и презрение, которого хлебнул с головой, вспоминая, как привыкал месяцами к своим протезам, как приходило осознание, что больше не будет он ни нормальным человеком, ни даже мужчиной... Вновь отчаянно захотелось то ли взвыть благим матом, то ли воткнуть в грудину собственный кинжал. Только матом он и так уже говорит, говорит непрерывно, совсем не заботясь о горном говоре, лишь бы не замолкать, потому что боится выключиться прямо в тот же миг от сводящей с ума мигрени и жжения в энергетической оболочке. А кинжала и вовсе сейчас нет - чтобы влезть в предназначенную для имперского недомерка кабину, выкинуть пришлось даже одежду, не говоря уж об оружии.        Даже тогда, сражаясь вместе с остальной бригадой, прикрывая склочного старого пердуна без одной брови, он все равно не чувствовал чужих спин, все равно сражался в одиночку, на самом переднем краю, не желая, не признавая за презирающими его ублюдками даже тени права эту спину прикрывать. И даже один он стоил многого, даже один он писал свою легенду, свой собственный рассказ у огня семейного очага, пусть даже не будет у него никогда той семьи и очаг давно отгорел. И, сука поганая, он не собирался от смерти бегать, но пусть падлы попробуют эту смерть ему на блюде принести, он их сам накормит до отвала, со всей горской гостеприимностью!        Наконец-то приведя голема в относительную боеготовность, став на колоннообразные ноги уже без риска пораскинуть ими в комическом падении, Барай оценивает окружение. Прямо под ним осталось токсичное и дымящееся пятно раздавленной твари - даже в падении он заметил, на кого именно то падение пришлось, немножко скорректировав приземление амулетами контроля веса. Ювелирная работа, амулетчик, прямо хоть сейчас сдавай зачет в позабытом Ставроске, если его там не прибьют быстрее визга. Семейка того шакала, который когда-то и вынудил его отправиться в добровольную ссылку, просиживать штаны в Каменной, до сих пор не против пустить Бараю кровь. А ведь он совершенно невиноватый, ничего не совершивший толком!        Вокруг хватает тварей помельче, но они сейчас бьются в агонии и пускают медового цвета пену вместе с культистами. Не иначе, поймали откат от общих чар, которыми управлял раздавленный или что-то в этом роде. Нечто похожее он слышал и раньше, мол, поэтому и стоит быть осторожным с телепатической и симпатической связью, а также созданием незащищенных магических кругов - если выбить основу, то упадут все опоры. Надо же, как удачно он приземлил свою задницу, просто образцово. Сейчас бы еще раздавить не пришедших в себя засранцев, найти на шакалов силы, а потом хоть немножечко отдохнуть - он уже чувствовал, осознавал и знал, насколько близко подошел к тому краю, после пересечения которого из ушей потекут сгоревшие мозги.        Сейчас, еще немного.        И отдохнуть.        Отдохнуть...        Тварь могла появиться совершенно бесшумно, как уже демонстрировала ранее, но предпочла дать ему знать о своем прибытии звуком лопнувшего мыльного пузыря. Очень большого мыльного пузыря, хлопок которого оказался услышан сквозь все преграды и собственное тяжелое дыхание, будто въедаясь в и без того усталый разум. Тварь, трупоедское отродье пещерного слизняка, тягучая и гибкая, словно нахерник из обработанной алхимией кишки овцы, улыбается так радостно, что прямо хочется порадоваться вместе с ней.        Неловкий взмах сжимающей молот рукой заканчивается хлестким, будто плеткой, ударом удлинившейся донельзя руки. Конечность обмоталась вокруг оружия, вокруг скрипящего неисправными механизмами сустава голема, рывком лишив Молот Империи кисти на единственной оставшейся руке и легендарного оружия сразу. Хваталка твари дымит и пузырится, будто нагретый каучук, но стремительно восстанавливается снова, принимая вид яркий и нелепый. Столько красок, столько цветных линий, что от них рябит в глазах, а разум не успевает за действиями уже один раз победившей его Легенды. Тогда у Барая был исправный и почти не поврежденный Молот и некое прикрытие под боком, а сейчас нет ничего, только желание закончить все побыстрее, как и осознание тщетности всей этой битвы.        Второй удар, третий, четвертый и вот голем уже не шевелится вообще, лишившись всех конечностей. Вернее, ноги-то остались, но шагательные шарниры сломаны, повернуты в неправильные стороны, центр массы смещен, все амулеты безнадежно разрядились, а сам пилот не способен даже заставить эту рухлядь хотя бы дернуться. Рухлядь, которая была шедевром механистики всего-то несколько долгих часов тому назад.        Неслышно напевая себе под нос какую-то мелодию, тварь переводит фокус внимания на только-только осознавших дважды сменившуюся ситуацию смертных. Эта тварь занята, очень занята, у нее свои важные поручения, но секунду для решения ситуации на этом участке она выделить может. Переступив ногами по влажной от близости к озеру земле, едва заметно проваливаясь в эту землю, изверг атакует, вкладываясь в ту самую секунду, какую он может уделить на эту задачу.        Шлепок, словно влажной тканью о каменную стену, а следом за ним гаснут жизни самого центра человеческого строя - их гидромант и друид падают замертво, лишь у самой земли распадаясь на сотни аккуратненьких кубиков. Работа с пространством стала коньком Растяжения Близости, ведь с самого своего зарождения ему удавалось получать те души, какие были с метрикой и положением связаны. Собранный им сонм дает невероятную мобильность, ставит сего дьявола на роль того, кто может непременно догнать и взять, гарантированно отступить со взятым, избежать кары и ударить снова, в самый удобный момент.        Хлопок, будто ладошкой по вязкой глине, а следом за ним прямо посреди строя еще не осознавших опасность обороняющихся возникают десятки ярких-ярких огоньков, захватывая взгляды и погружая людей в сладкий сон, наполняя сновидения нежнейшей лаской Похоти, чтобы проснувшись смертные сразу же пошли следом за новыми хозяевами. Такой контроль ненадежен, может не сработать до конца, но несколько часов, а то и сутки влажных снов гарантированно позволят выжившим культистам и штурмовикам прийти в себя после отката и закончить начатое.        Покончив с мимолетным делом, изверг неспешно, но вместе с тем укладываясь в десяток секунд, вскрывает защиту на поверженном големе, раскрывая управляющую клеть и лежащего в ней человека, скрюченного, искалеченного, такого смешного в своем отчаянии. Пожалуй, Растяжение возьмется за него лично, утешив и показав новую правду, но при этом не исцеляя и не приделывая вместо отсутствующих конечностей планарных симбиотов, нет. Он покажет калеке, насколько приятно калекой быть, насколько бессилие может превратиться в наслаждение, после чего поможет, в ответ на просьбы и мольбы помочь, окончательно лишит дерзкого беглеца, за которым пришлось шагать через половину Вечного, всех конечностей, лишит глаз и слуха, лишит тактильных ощущений и запахов. И лишь когда от него останется только кусок блуждающих в своих желаниях и страстях плоти, лишенный всего и все обретящий, он посчитает смертного рассчитавшимся за свершенную дерзость.        Да, так будет лучше.        Правильнее.        Изящно.        Сначала лишь несколько касаний, переплавить отчаяние в интерес, злость в задумчивость, пустоту на месте отсутствующих частей в гордость их отсутствием. Затем распространить ту гордость, сменить ее тональность, возбудить желание, послать нескольких слуг, что только распалят страсть, превратить увечье в исток похоти, зародить мысль, намерение изувечить тело еще сильнее, ради страсти умственной и духовной. Какая песня, какая милость с его стороны, ради этого даже стоит потратить несколько душ, стоит дать поручение ближайшим слугам. Тем более что здесь эти слуги есть, еще не вставшие на ноги после отката, можно оплести их флером, ведь прошлый пастырь их уже нашел свою последнюю усладу, а значит не спросит за взятое, даже если бы решился перечить Растяжению ранее.        Наклониться, вставая на корточки, дать ногам подогнуться, сложиться кольцами в две напряженные пружины, подготовить принявший форму, овеществивший намерение флер...        Человек смотрит прямо в лицо Легенде, глаза его краснеют от лопающихся сосудов, зрелище покрывающих тело Растяжения Близости лент и узоров слепит, сводит с ума. Человек хрипит, теряет последние остатки самообладания, смертный еще не ведает счастья своего, еще смеет опасаться, смеет не желать того, что его Легенда счастьем нарекла.        - Я иду к тэбэ... Хэстия... - Почему-то глупый и такой наивный калека верит, что сейчас умрет, будто что-то в глубине его разума запрещает даже подумать о том, что изверги в любой ситуации предпочтут взять его в плен.        - Нет, дорогуша. - Сахарной нитью растягивает слова изверг, наклоняясь так низко, что почти готов поцеловать свою жертву, упираясь одной рукой во влажную и зыбкую грязь вокруг места их битвы. - Ты идешь ко мне.        Тварь движется не только быстро, но еще и внезапно, совершенно непредсказуемо как для глаза, так и для чьих-либо предчувствий. Вот она склонилась над своей жертвой, а миг спустя тягучее тело расправляется, словно гиганская лягушка на пружинах вместо ног отскакивая от жертвы подальше.        Мгновенно, стремительно, непредсказуемо... и бесполезно.        Действие это было исключительно физическим, без волшебной подоплеки или воздействия на пространство, поскольку изверг был уверен - этого хватит, чтобы избежать чего-то, о чем резко всхлипнули томящиеся в сонме души-интуиты, прервавшие ради этого всхлипа свою вечную оргию. Изверг был кругом прав, ведь мало было вещей, что заставили бы его ошибиться. Его действий с головой хватало, чтобы избежать опасности, многократно отработанным движением разрывая дистанцию.        Подвела окружающая среда, подвела опора его ног, как-то быстро превратившаяся из крепкой и утоптанной, пусть и влажной, земли в липкую и зыбкую грязь, от которой этой каучуковой каланче не вышло нормально оттолкнуться. Прыжок был не просто выверенным, нет. Он был правильным - напряжение псевдомышц, вложенная в движение энергия, позволяющая оттолкнуться не то что от грязи, даже от воды, если бы была в том нужда. Только вложенная в движение сила будто ухнула в жадную пасть размягченной земли, впиталась в нее без следа.        Изящный пируэт обратился нелепым скольжением попавшей на лед утки, задерживая тварь на доли мгновения, не больше. Ровно настолько, чтобы поймать тонким и гибким телом брошенный чьей-то рукой легендарный молот, выбитый ранее из рук разрушенного голема. Без активированных умений это оружие не настолько опасно, чтобы убивать кого-то вроде Растяжения Близости одним ударом. Но изверг был готов клясться своим сонмом, местом в общем Хоре, благосклонностью Господина, что сила в этом броске не уступала той, с какой бил ранее держащий этот молот голем!        Тварь просто снесло, унося вдаль вместе с молотом, заставляя буквально обернуться вокруг этого молота, обжигаясь от касания к чужому артефакту. Враз утратившая твердость, обратившаяся вязким комком смолы тварь, смогла избежать того, чтобы ее разорвало на части даже не потратив при этом ни единой души, не получив никакого урона. Кроме, разумеется, морального, вызванного прерванным обращением, и лучшего, злейшего оскорбления для дьявола придумать было сложно.        Растяжение мигнул спустя два удара сердца, уже преодолев пару километров в полете, сломав своим телом десяток деревьев и выйдя на низкую параболу полетной траектории. Если бы он не стал действовать, то летел бы еще долго, пусть и не до границы купола, но все равно далеко, настолько сильным был полученный удар. Увы, кроме физической силы этот удар ничем повредить не мог, только касанием легендарного артефакта.        Иную Легенду это бы вынудило потратить силы, перенести урон на душу-другую или даже получить серьезную рану, вырванный кусок плоти и ауры. К счастью, Растяжение потому и послали воевать с големами, что дробящие удары любой мощи были ему безвредны в силу выбранной формы псевдотела, сводясь в ничто за счет амортизации. В этот раз изверг возникает из ниоткуда без звука, не совершая красивого жеста, предупреждая о своем приходе, да и нет в том нужды.        Выйдя из телепортации посреди той же поляны, рядом с еще не успевшим понять, какого счастья лишился, смертным пилотом, тварь прислоняет Дробитель Чудищ к неподвижной машине, чувствуя, как пузырится вязкая структура его тела там, где магия артефакта вступила с его плотью в конфликт. Ноги все сильнее утопают в грязи, которая уже и не грязь вовсе, а стремительно прорастающее посреди лесного массива болото. Из ниоткуда приходит зыбкий холод, чувствительные рецепторы всем телом улавливают гнилостную вонь застоявшейся воды и болотной тины, а видимость падает из-за клочьев зеленоватого и вредного тумана, пригнанных со стороны озера.        Необычно, но, несомненно, знакомо.        Курлыкающим смехом Растяжение встречает вылетевшее, казалось, из ниоткуда бревно, поваленный древесный ствол, просто телепортируя его в сторону, чтобы отшагнуть чуть влево, пропуская мимо летящий уже с другого направления камень, размером с борзую собаку. Грязь и болотная магия отпускают ноги неохотно, с приложением усилия, да и обманчиво-слабая попытка болотника вытянуть из тела изверга волшебство тоже может стать опасной. Уклонившись от еще одного броска камня, Растяжение посылает в предположительную точку нахождения противника пространственный разрез и поток размягчающего сознание и приглашающего поговорить флера. Не то чтобы он надеялся сходу склонить противника к диалогу, во время которого оплести разум уже в полноценную паутину, но мало ли, вдруг хотя бы заставит чуть расслабить маскировку?        Чего-то изверг несомненно добился, разрез успел кого-то коснуться, но ни боли, ни наслаждения, выпущенные во внешнюю линию сонма души сенсоров и парочки эмпатов не уловили. Главное, предыдущий удар позволил точно установить, что где-то вон там кто-то да есть, а уж бить пространственными искажениями по площадям тварь умела неплохо. Переливчатая трель лопающихся на морозе винных бутылок вливается в разум вместе с ядовитым вином пролитого флера, замедляя и закольцовывая любую мысль, превращая любого гения в идиота, способного лишь на инстинктивные действия, но не на нормальное мышление. В сочетании с рвущимся и расползающимся на тонкие лоскуты пространством, эта комбинация могла по праву считаться одним из коронных трюков твари.        Три сильных души и одна из жемчужин его коллекции временно выбывают, вынуждено отдыхая после пропущенного напряжения. Еще несколько душ распадаются с разочарованным вздохом, лишенные пытки удовольствием уже навсегда, но приняв на себя урон, не полученный более важными пленниками. Изверг смещается еще раз, проводя заменяющую телепортацию между собой и пустым пространством, ровно в тот же миг, как начал атаку, и теперь со стороны наблюдает ее результат.        Болотная магия - неприятная школа, неудобная и слишком грубая, лишенная излюбленного извергами изящества, но воевать против нее не так уж и сложно. Куда забавнее другое, само ощущение от присутствия болотника и, судя по всему, либо телекинетика, либо очень странно развитого Джаггернаута, казалось его зрящим душам неправильным. Применялась эта сила даже более грубо, чем обычно, примитивно до крайности, но с потрясающим контролем. Будто атакует не человек, а какой-то монстр или даже очень разумное чудище.        Сущность легендарного изверга улавливает отблески чужих чувств, но еще не успевает их расшифровать, что печалит даже сильнее, чем прерванная милость, оставившая избранного им калеку без внимания Растяжения еще на пару минут. Хотелось взять не только изувеченного мальчика, но и атаковавшую его, пожалуй, девочку. Да, он почти полностью уверен был в половой принадлежности внезапной гостьи, чуял ее всем естеством. Увы, пришлось убивать, но не брать, ибо не имелось времени, да и сил, пожалуй, тоже. Растяжение отдавал всего себя работе с тканью реальности, а не флеровым паутинам, уступая в искусстве соблазнять множеству своих собратьев. Навязанная самим Господином роль, как водится, была столь же искренне им любимой, сколь и до края ненавистной.        Желтоватый туман испаряется мгновенно, видимость вновь улучшается, открывая идеальный круг около ста шагов в радиусе, где словно дрожит легкое марево, словно горячий воздух или пустынный мираж. Если бы не мгновенно распылившийся в нечто даже меньше, чем пыль, листок какого-то дерева, прекративший быть после попадания в зону трепета, в эту ложь можно было бы и поверить. Любоваться своими трудами не получалось, пусть Растяжение был уверен в том, что затуманивающий эффект лег на разум противницы без малейшего сопротивления, но он не почуял ее гибели, словно с таким трудом использованная техника ударила в холостую. Значит, либо не завязанный на разум тревожный амулет с телепортирующим эффектом, активацию которого он не заметил, несмотря на его отношения с пространством, либо был кто-то еще, сумевший вытащить союзницу из зоны погибели, либо...        Сворачиваясь узлом изверг ставит сразу два барьера: чистый энергетический и пространственно-искажающий, чтобы оба они распались от одного касания легендарного молота. Дьяволу сразу же стали понятны две истины, простые и даже несколько будоражаще-обидные. Первая истина была в том, что не стоит оставлять без присмотра артефактные молоты, пусть даже они и жгут руки при касании всем, кроме того шагающего голема, к которому этот молот привязали. Его противнице, вот, тоже жжет руки, но заживают они даже быстрее, чем обугливаются. Вторая истина еще проще - не могла дурманящая простота лишить разума то существо, которое и так тупее того молота, каким она пытается проломить ему череп.        Несмотря на маняще превращенное кем-то тело, болотного огра узнать не так и сложно, если уметь смотреть нужным взглядом. Сам изверг, может, и не умел, но его зрящие справились, чем даже заслужили его мимолетную похвалу. У подобных существ мозгов и так-то не много, а в бою они даже теми крохами не пользуются. Чистый инстинкт убийцы, направляющий импульс охотника, толкающий тело по идеальному маршруту. Да, этот конкретный экземпляр умен, очень умен, но все равно остается огром, тупым и этой тупостью не тяготящимся, а потому к коронному трюку Растяжения неуязвимым.        Знать бы еще имя того, кто сотворил с неразумным монстром такое - подобного смертного, кем бы он ни был, всеблагая Похоть уже ждала, вне зависимости от его или ее желания. Непрерывно пульсирующая связь, указующая воля Господина, что координирует их всех в этот день тут же отзывается на незаданные вопросы, вливая в сущность Растяжения имеющиеся образы. Мелькнула эта дикая до страсти охотница в хранилищах памяти, мелькнула на точке внешнего контроля, в ритуале стяжения, как раз перед разрушением этого ритуала и воспоследовавшим полным молчанием.        Мысли и размышления не мешают действовать, проходят даже быстрее, чем успевает опуститься на голову извергу занесенный молот. Удар бесхитростный и лишенный мастерства, потому что бьет огра так же, как била бы обычным бревном, но все равно удар этот опасен, смертельно быстр. Пусть сам по себе молот может лишь смять и без того легко гнущееся тело, да только инерция удара бросит Легенду прямиком в объятия жадной трясины, уже полностью захватившей округу. Ему не сложно стоять в воздухе, зависнуть над кромкой омута, но если его туда затолкнут, станет слишком затратно поддерживать защиту.        Изверг гнется, пользуясь той крохой времени, что ему выиграли два барьера, выворачиваясь так, чтобы удар лишь покачнул его прекрасный стан, оттолкнул в сторону, а не вниз. На боку остается обожженное пятно кипящей смолы, когда часть его все-таки сгорает в испускаемой артефактом злой ауре, но он успевает покинуть опасную зону.        Только для того, чтобы зеленая прелесть разжала аппетитно пахнущую жареным мясом руку, отпуская молот следом за ним. Черно-синим горят узоры на руках и громадно-завораживающей груди, связывая пространство, делая его вязким и непокорным, препятствуя телепортации или блинку. Могло бы быть опасно, но не для Растяжения, который легко преодолевает преграду, перемещаясь чуть в сторону, а после еще одним блинком уже за спину, удлиняя руку и обращая ее плетью. Взмах, хлесткий удар и по спине огры проходит кровавая полоса, в которую почти удается влить заряженный и концентрированный флер.        Еще одна вспышка ритуальных узоров выжигает яд дьявольского аспекта, а рана закрывается даже раньше, чем удалось ее нанести. Миг, и спина монстра скрылась во вновь поднявшемся желтоватом тумане, а на структуру псевдотела вновь приходится нагрузка от самого пребывания в зоне действия болотной магии. Изверг не сомневается, что зеленокожая прелестница уже вновь взяла в руку Дробитель, потому что с такой регенерацией ей даже привязка не сильно-то и нужна. Хорошо, что хоть использовать даруемые артефактом приемы она не сможет без той же привязки. Та же Внутренняя Дрожь, какой почтенный Ураз не единожды сваливал насмерть самых разных великанов, была бы опасна даже для его сверхгибкого тела.        Тварь бросает разочарованный взгляд на постепенно погружающийся в тину развороченный корпус Молота Империи, так заманчиво открытый, будто скрывающаяся в природном фоне родного биома огра про него и вовсе забыла. Охота на манок, конечно, сложнее обычных тактик болотных огров, пусть даже изверг в этом и не специалист, чтобы знать наверняка. Зато он точно знает, что модифицированная и украшенная огра далека от обычных, как знает и то, что принявшись брать свою добычу, Растяжение Близости подставит ждущей в засаде непослушной малышке свою спину, пусть и только на короткий миг.        Ах, какое разочарование в своем мальчике-обрубке он испытывает в этот миг! Самое простое дело во всем мироздании, - отдаться в руки доброго изверга, - а он даже этого выполнить не может!        Еще есть чем и кем воевать, найдется чем передавить регенерацию, не так уж и сложно обмануть примитивные, пусть и дичайше сильные, защитные ритуалы, тем более начерченные второпях и прямо на коже, есть способы нивелировать и болотное присутствие, сведя его к нулю, оставив зеленокожее дитя природы и дикости беззащитным пред его деяниями. Но слишком много было сегодня битв, слишком многое тварь уже потратила и еще много предстоит сделать, чтобы воевать в этой, по большем счету, не нужной ни ему, ни Домену, ни Хору, ни Господину битве. Не стоит оно того, не стоит.        Еще один разочарованный вздох, мимолетное прощание с не оправдавшим ожиданий мальчиком, после чего следует тихий звук лопающегося мыльного пузыря, с которым Растяжение Близости покидает поле боя не побежденным, но и не победившим тоже.        Поскуливая матерится в руинах гостевого дома почти уже обрученная парочка, твердо намеревающаяся убить свою вторую половинку.        Умирают в объятиях трясины остатки не пришедших в себя культистов, а ранее успевшим хоть как-то очнуться тихо и незаметно сворачивали шею возникшие из ниоткуда громадные руки.        Видят проклятые и благословенные сны зачарованные флеровой магией смертные.        Медленно погружается в болото разбитый голем.        И полная тишина, словно и не было закончившейся ничьей битвы.        Впрочем, решись кто-то как следует обыскать это место в надежде на мародерство и трофеи, легендарный Дробитель Чудищ он бы так и не нашел.        Клинок формируется высоко, почти под самой вершиной укрывшего город купола, собираясь из фрагментов помельче. Будто бесчисленное множество кроваво-алых пластинок, кажущихся с такого расстояния крохотными, собираются в одну конструкцию. Клинок лишь внешне напоминает обычный одноручный меч, скорее даже слишком длинный кинжал - это лишь тончайшая алая оболочка, пустота внутри которой стремительно наполняется тем, что клинок должен принести в себе. Пожалуй, такой удар сильнее привычной легенды, да и трудно не узнать воспетый во множестве сказаний Клинок Розы, прямо сейчас проявляющий свой самый знаковый эффект.        Снизу это творение, еще только начинающее поначалу неторопливое движение строго вниз, прикрывают всеми силами, защищая небо даже сильнее, чем защищают самих себя. Почти полное левое крыло императорской гвардии, собранные с миру по нитке кулаки магических орденов, оказавшиеся вне стен своей гильдии авантюристы высших рангов - все они мальчиками для битья не являлись. Даже обычных стражников, тех самых мальчиков для битья в масштабах этой битвы, сюда почти не брали, оставили их на подступах к занятым ритуалистами Пекла позициях. Здесь, вблизи истока флера держать разум незапятнанным могли только выдающиеся личности, но даже им нужны были амулеты и бенефики, которых тут было в достатке.        Атака стопорилась, твари слишком хорошо окопались, превратив торговое представительство Серых Цепей, гильдии золотого пояса, второй из тех поясов, переметнувшейся к дьяволам еще годы и годы назад, в неприступную крепость. Имперцы могли лечь здесь все, но добились бы лишь истощения защитных формаций да незначительного количества выбитых ублюдков. Потому приходилось переходить в позиционную войну, то и дело отбивая дальнобойные техники и очищая разумы тех, кого этими техниками достали. Если не получалось очистить, то разум отнимали сразу с головой - не в игры играют.        Мифический артефакт должен был склонить чашу весов, но все присутствующие успели неоднократно убедиться в том, что у тварей хватает собственных козырей, чтобы эти весы выровнять в самый неожиданный момент. Изверги не разочаровали, подтвердив худшие опасения - нераскрывшаяся Роза, пребывающая пока что в форме Полого Клинка, летела все быстрее, уже готовясь коснуться защиты дьяволов, расцвести на ней, внутри нее и всюду, где только можно и нельзя.        Роза парила, падала, предвещала... но не сдвигалась с места!        Этой атаке нужна высота, нужно место для набора инерции, чтобы после обратить в ничто свою цель. Ударом Розы раньше равняли с землей крепости и вымертвляли приграничные города Алишана, но сегодня высота разгона сыграла против наделенных. Там в вышине было чужое небо, через которое твари тоже могли действовать, через которое мог изъявлять волю их предводитель. Словно в насмешку над повелителями Закона Времени, архидьявол позвал на помощь другой Закон, не менее сильный в умелых руках. Суть действия извергов не была ни атакой, ни защитой, нет. Это была декларация Пребывания, указ тому, что определяет положение чего-либо в пространстве, направление, вектор движения, массу и многое из того, что глупые призванные из техногенных миров называют физическими константами.        И Роза летела к цели, стремясь обрушить на нее свою мощь, падала неудержимым тараном, неотвратимым, словно удар Воителя, будто приговор Гримментрея, подобно повышению налоговой ставки. Падала, не сдвигаясь ни на волос ближе, постепенно теряя свою убийственную мощь, словно проносились вслед многие мили, сжатые в ноль и возведенные в абсолют. Путь замкнулся, стал нулем и помножился на бесконечность, а значит не мог завершиться никогда - пока поддерживается наложенный эффект Закона, клинок продолжит падение, все так же оставаясь на месте.        Наделенные продолжали безнадежный штурм, хотя изверги почти всерьез слышали скрип зубов их командиров, кажущийся рваной и западающей в душу музыкой для сути дьяволов, заставивших врага впустую потратить один из сильнейших козырей. В импровизированном штабе, сокрытом под несколькими щитами, действительно скрипели зубами, пусть даже командование не просто подозревало в бесполезности применение Розы, а точно о той бесполезности знало. Исполинский клинок оттого и потратили так бессмысленно, что иначе потратить его было нельзя - как не выкручивайся, но активацию пришлось бы проводить под куполом, слишком близко к владению уже прибывшего на всеобщий званый вечер архидьявола. Вот если бы суметь использовать Розу раньше... но не сумели, опоздали. Теперь оставалось только отдавать задаром алмазную карту, надеясь выкупить за нее немного медного мизера.        В данном случае этим мизером оказалось правильное использование малоизвестного факта, про который узнать не сложно, ведь он почти очевиден, но вот верно понять, как надеялись имперцы, куда тяжелее. Создаваемая из чистой энергии Роза эту самую энергию с огромной скоростью вытягивала из окружающей среды. В закапсулированном пространстве купола этот эффект должен был стать еще заметнее, потому что объем свободных потоков околонулевой. Собственно, изверги первым делом заметили неладное именно потому, что перед проявлением артефакта последовала образцовая засветка на их сенсорных артефактах и установленных полях, не говоря уж о личных умениях тварей, этакое расширяющееся пятно пустоты, провоцируемое сменой эфирного течения.        Заметили, поняли и предотвратили.        Пропустив нечто иное.        Создание взрывных амулетов - это одно из самых простых заданий, какие только можно придумать для артефактора любого класса и направленности. Создать с помощью искусства творения взрыв или иной разрушительный эффект чрезвычайно просто, даже слишком просто - немалая доля артефакторов и амулетчиков умирает от неожиданного срабатывания своих работ. Практически любое действие, бессмысленное и хаотичное нагромождение рун, конфликтующие чары, сместившиеся зачарования, перенасыщенные накопители или что-то похожее в результате громко бахает. Что-то сильнее, что-то слабее, что-то вообще никак, но суть не меняется - разрушать просто, на порядки проще, чем созидать. Так, взрывные игрушки любого толка лишь на один шаг сложнее, чем нежизнеспособные самодетонирующие структуры. Всего-то нужно, что закапсулировать эффект.        Стоит ли удивляться тому, что простенькие взрывные амулеты распространены до неприличия и столь же непопулярны - они могут и без вашего позволения активироваться, а часто даже активируются. И тем не менее среди таких поделок тоже есть шедевры, одноразовые хлопушки, хлопками которых сбивают низколетящих драконов, делают из гор равнины, а из равнин кратеры. Общепринято считать одноразовые расходные творения априори чем-то незначительным, уступающим надежному и крепко скроенному артефакту многоразового использования.        Заключенный Луч, секрет производства которого был с огромным трудом и потерями украден Империей Веков у Алишана четыреста лет тому назад, являлся тем самым исключением из правила. Для начала - эта штука одноразовой не была, пусть и только в теории. На практике, контейнер-активатор Луча оказывался прямо в центре активации и если удерживать заключенную в нем магию он мог сколько угодно, то находиться в эпицентре ее высвобождения уже нет. Там вообще мало чего и кого было, есть и будет, что могло находится в том эпицентре без вреда для собственного существования.        Луч Заключенный оправдывал свое название, представляя собою именно лучик, один единственный и беспредельно чистый, схваченный и спрятанный внутри изолированного от вообще всего контейнера-хранителя. Чистый лучик из самого сердца, высочайшей Короны всемогущего и всеосвещающего Солнца. И когда этот лучик освобождался, он не вел себя, как другие лучи, нет. При освобождении, перед тем, как вернуться обратно к Солнцу, из которого он и был вырван силой, Луч сам обретает свойства Солнца, только в миниатюре. Получившийся в итоге катаклизм мог поспорить в плане разрушительности со многими мифическими реликвиями, а наблюдатели даже с огромных дистанций видели выжигающую глаза и душу вспышку, ощущали идущую вслед за ней ударную волну и еще долго наблюдали грибоподобное облако на том месте, где раньше была вражеская армия. Ну, если все пройдет идеально, и никто не помешает активации Луча.        Конечно, Лучи бывают разные, да и количество их тоже имеет значение, но все равно применение таких средств в черте столицы еще вчера было бы расценено изменой и награждено воспоследовавшей казнью. Нынче, когда шансов отстоять даже не разбитый внезапной войной Вечный, но само существование Империи, оставалось все меньше и меньше, людям не оставалось ничего иного, кроме как использовать самые последние средства. В список тех средств входят три неказистых на вид шкатулки, выглядящие как цилиндрические контейнеры с кулак размером. Три Заключенных Луча, три орудия погибели, каждое из которых могло умертвить даже не город – невезучую и лишенную нормального прикрытия элиты армию на марше. Если бы не труды в изготовлении, кабы не опасность устроить планарный прорыв и не существуй общеизвестных способов нивелировать эффект Луча, воевали бы только ими одними и их аналогами иной планарной природы.        Поймать армию на марше - не будет армии.        Знай командование об атаке или хотя бы имей на то подозрения - скорее всего жертв удастся избежать или минимизировать их число до терпимых величин.        Империя Веков и Алишан взаимно не применяли Лучи, как не применяли и еще добрый десяток сравнимой разрушительности вещей в первую очередь потому, что использовать их лучше всего против мирного населения, против не способных защититься пейзан и горожан, которые точно не отобьются. А если начать так делать, то очень скоро и Хан, и Вечные останутся без своих подданных, а земли их пригребет та же Империя Рук. Есть, конечно, особые типы замкнутых барьеров, просто запрещающие некоторым типам атак быть использованными на территории барьера - Луч Заключенный не вспыхнет, Длань Пламенная не зажжет саму реальность, Пришествие Черноты не развернется во всю силу. И этими барьерами пользовались, укрывали ими крупные крепости и города, но всегда помнили о некоторых нюансах.        Они, нюансы эти, скрывались даже не в том, что при удаче такие поля можно либо обмануть, либо просто грубо разрушить. Просто барьеры, сложные, затратные и болезненно чувствительные, не накрывали все города, а даже если бы и накрывали - так можно активировать подарок под стенами или в паре миль от тех стен. Можно ударить ими посреди обильных пастбищ или пшеничных полей, где защиту ставить просто нерентабельно. И очень скоро Империя останется с выжженными и осквернёнными пустынями на месте своей житницы, тогда как Алишан останется без множества своих лелеемых оазисов, что для них, детей негостеприимной земли, станет даже опаснее, чем для Империи Веков. В прошлом конфликте, вон, повоевали во всю ширь души, пусть и под конец! Так повоевали, что до сих пор граница двух государств разделена широкой полосой мертвых земель и все еще опасных эпицентров давних срабатываний ударных амулетов высшего класса и особых способностей мифических артефактов.        В глубине каждой крупной страны таких мест тоже хватает вдоволь - какие-то из орудий подобной силы милосердно оставляли после себя всего лишь выжженный кратер, иные, создавая меньше прямых разрушений, расползались по окрестностям всепроникающей скверной, отравляя воздух и мутируя флору с фауной на несколько переходов от эпицентра. Многие мудрецы всерьез считали, что мир еще стоит только потому, что создавать такие творения слишком сложно - каким бы ни был запас крупнейших гегемонов континента, но его было мало. Вернее, много, очень много, достаточно, чтобы нанести ощутимый урон оппоненту, сделать ему крайне больно, но и только. Добить не выйдет, как не выйдет помешать применять аналогичные трюки уже против тебя. Не то чтобы это опасение кому-то мешало, но хотя бы внешние нормы приличия продолжали соблюдаться и поныне.        Три выведенных из консервации Луча, половина от имеющегося в распоряжении Империи числа, и все из находившиеся в Вечном на момент прихода страшной беды, были введены в игру не без сомнений. Поначалу сам Император этот план отбросил, не пожелал рисковать городом и его жителями, но чем яснее становились перспективы обороняющихся, тем менее безумным казался этот план. И было дано ему добро, дано высочайшее разрешение, отосланы все нужные пароли подтверждения, сняты печати и вручены полномочия. Сейчас, правда, многим хотелось переспросить, а точно ли это нужно, но с появлением той мерзости на Площади Поэтов приказы из Дворца стали приходить совсем редко и отрывисто, если не сказать фрагментарно - даже всего Времени в распоряжении правящей династии перестало хватать. Император вручил свою волю и теперь дело за теми, кто был должен привести ее в исполнение.        И пусть важны для плана все до единого отчаянные вояки, штабисты и тактики, элита гвардии и многомудрые орденские маги, прославленные авантюристы и честные служаки, да только главная скрипка отдана не им, а тому, для кого слава мирская значила ровным счетом ничего. В момент атаки Розы едва заметно колыхнулись укрывающие созданную врагом твердыню барьеры, словно прошелестел рядом воздушный поток, неслышимый шорох, шепот самой погибели. Шепот этот носил собранный из резервов Дворца специально под текущую задачу комплект экипировки легендарного грейда, имел пятидесятый уровень ровно, славился блестящим послужным списком и за тот самый список оказался сюда отправлен. Пусть умом и приходилось понимать, что не было кого-либо еще, кто мог бы попытаться исполнить его, вероятно, последнюю миссию, но не отпускала уверенность, что подсуетился кто-то из родичей сработанных им целей.        Шепот этих целей много погасил за свою долгую-долгую карьеру - убийц высокого уровня на службе государства во всех углах, от просвещенной Империи до самых глухих провинций, принято ссорить со всеми теми, кто мог бы им покровительство предложить. Чтобы, значит, ценили покровительство начальства столь же крепко, как собственную шкуру, чтобы понимали, кому обязаны жизнью и всем остальным, что они еще имеют. Классика, можно сказать... пока ты слаб и никому не опасен, на тебя всем плевать, но когда ты чего-то достигаешь, то повязывать тебя начинают просто с фантастическим упорством. И так уж сложилось, что именно тихушников и прочих горлорезов проще запугать, чем задобрить, что, если честно, весьма обоснованно - публика эта из тех, кто добра принципиально не понимает.        Ну, исключения иногда бывают, делая весело тем, кто когда-то их предпочел подавить морально и процессуально, но это уже частности. Сам Шепот в свое время лично затянул зачарованную мифриловую нить на горле своего начальства. Милая была супружеская пара, аж до приторности, жили долго, счастливо, дружно делали жизнь Шепота сложнее, да так и умерли в один день, прямо сказка вышла. А нить ту он повесил в своем логове на стену, заковал в рамочку из красного дерева и не ленился каждый раз, когда переезжать приходилось, утаскивать трофей с собой. Очень у него тогда выдался хороший денек, очень.        Сейчас задачка даже сложнее, пусть и вырос он с тех пор, заматерел еще сильнее, набрал компромата на все свое и часть чужого начальства, а также стал самым настоящим Героем родной Империи. Увидел бы этот день его первый инструктор, натаскивающий собранных по всей империи бастардов и просто лишних сыновей с дочерями, которым от родни ничего, кроме хорошей наследственности и билета в один конец, не досталось, точно бы на месте помер от разрыва всех внутренних органов разом. Даже жаль, что он уже давно сам преставился - то ли Очи пришили-таки старого садиста, который с годами все больше унижал и калечил, а не учил, то ли кто-то из благодарных учеников подсуетился. Шепот даже расстроился, он-то сам давно заготовил именную порцию яда для гнилого выродка, даром что предпочитает работать сталью - очень уж хотелось, чтобы гад помучился перед смертью. А так ушел, считай, по-мягкому, почти что благостно, зараза такая.        Мысли о былом и не былом не мешали скрытнику продолжать свой путь, старательно смотря вокруг, но не всматриваясь в происходящее. От флера он защищен был недурно даже сам по себе, а его еще и в амулеты упаковали. Правда, часть из них он с возмущением снял, как слишком фонящие, но некоторые из них подошли даже ему, хотя было их не особо много. Флер не пугал, как не пугало и зрелище творящегося вокруг безумия, но Шепот вообще страха не ведал с самого детства, что не мешало выпестовать у себя параноидальную осторожность, граничащую с той самой трусостью.        Достигнув на выбранном пути если не совершенства, то как минимум признания, новоявленный Герой Неслышимой Удавки перешел из категории пусть и чрезвычайно элитного, но все-таки ресурса, который никогда не станет вровень с истинными хозяевами жизней и судеб, в ряды ранее презираемых и ненавидимых им хозяев этой проклятой жизни. Как и положено душегубу бесчестному, переменил свое отношение он тоже очень быстро - без гибких моральных принципов в его ремесле жить оказалось затруднительно, куда больше пользы было от полного их отсутствия. Признание заслуг, официально выданные награды и дворянское звание, возможность жить так, как желаешь, а не как нужно и прочие блага новообретенной знатности несколько притупили кровожадность Шепота, но не убавили ни мастерства, ни готовности в любой миг обернуться адептом кристаллизованного насилия высшей пробы.        Врагов он все так же заводил пачками и лишь чуточку медленнее убирал этих врагов в могилу, что сказывалось на паранойе и опасениях за свою шкуру. К моменту начала всей этой кутерьмы, Шепот всерьез рассматривал возможность махнуть на соседний континент - постепенно даже польза, приносимая Вечным, начинала уступать тем проблемам, какие он регулярно правящей династии приносил. Да, каждый подобный ему стоит иной провинции, причем не самой бедной, но изо всех их Шепот был самым проблемным, самым наглым и отмороженным. Сказывалось происхождение и обучение - вышел-то он, весь такой красивый, не из выпестованных лучшими инструкторами ликвидаторов Очей Вечных. Его путь начался и слишком долго продолжался в рядах, фактически, карателей и палачей, которых посылали на те задания, где важнее не изящность расправы над врагом Империи, но ее показательность, кровавость, мучительность и изуверская жестокость. Выпестовали, выходит, на свою голову психа бестолкового.        Шепот не был дураком, прекрасно понимая, что любой другой обладатель его уровня уже давно имел бы кучу союзников, должников и верных слуг, являясь буквально государством в себе. Даже сороковая ступень возвышения - это уже звание, почет, положение в конце концов. А вот у него только и было, что ступень, прямое покровительство Первого Принца и, негласное, его вседержавного папеньки, да гора наваленных трупов за спиной и под ногами. Он не хотел встраиваться в пирамиду власти, сознательно отбрасывая такой вариант, потому что не желал воевать с матерыми интриганами на их поле, не желал усваивать еще одну науку, снова начинать из ничего не понимающего остолопа-ученика.        Хотелось просто жрать от пуза лучшую стряпню мира, трахать благородных дамочек с родословной длиннее трольего хера, посылать всех нахер и чтобы ничего за это не было. Шепот понимал, что рано или поздно такое отношение доведет ситуацию до кризиса, но твердо был уверен, что годы подобного кайфа стоят будущих проблем. В общем-то не ошибся, только вот с моментом побега прогадал - был готов и маршрут, и новая личность, и разбросаны по схронам заготовки на случай неудачи в основном плане, но убегать надо было немного раньше. И не от взбешенных высших лордов, не от разочаровавшегося в ручной псине Императора, не от злобных жоповыползней моргающих и даже не от всех их вместе. Пришли, называется, в гости выродки бордельные, разом весь град обреченный в тот самый бордель и обернув.        Ну вот не суки ли?        Несмотря на обширность своих талантов, Шепот все-таки не лазутчик, а именно убийца, предназначение которого в первую очередь обрывать жизни, а не проникать во все отверстия. Он бы сказал в какие отверстия и кому он предпочитает проникать, да только дьяволов этим не напугаешь, но раззадоришь. И все же, и все же... среди имеющихся в прямом доступе ресурсов Империи Веков только он подходил на эту роль, только ему она была по силам. Только он, говорили ему, мог проникнуть в центр формации извергов, оставить там посылку и вернуться обратно. Шепот даже на секундочку не усомнился, что ему звучно напи*дели про возвращение - стоит только командованию убедиться в том, что Лучи доставлены, или хотя бы что он подтащил их достаточно близко, как их подорвут вместе с ним. Потом активировавшим вручат ордена, даруют титулы и осенят милостью правительской, а ему, может быть, памятник поставят, чтобы было куда потом плюнуть. В общем, надевать маячок-передатчик он наотрез отказался и не только потому, что связь могли отследить с почти полной гарантией.        Снова одиночная миссия, безумное и безупречное в равной мере проникновение в сердце чужой твердыни, танец с самим собой и не подозревающем о тебе партнером, где одна ошибка стоит больше, чем сама жизнь. Самое веселящее состязание из возможных, триумф воли и мысли, квинтэссенция бесчестности и подлости, воплощенная в действии одинокой пылинки, мелкого камушка, что должен будет сломать отлаженный механизм неостановимой машины. В такие моменты уже давно не молодому мужчине, десятилетия тому назад переставшему даже вспоминать данное при рождении имя, казалось, что застывшая и почерневшая от всего совершенного им ранее кровь в его иссохших жилах начинает наполняться жизнью. О да, именно ради таких моментов он и жил, живет и, если не облажается сейчас, продолжит жить.        Рассыпчатая Форма сменяется виртуозно исполненным проколом Черной Иглы, стягивая пространство и тут же отпуская его обратно, мимолетные движения отслеживаемых потоков энергии, невозможные изгибы тела, что сейчас стало чернее самой темноты... трепещущий силуэт Шепота проходит между сигнальных нитей, рвется на части и склеивается сызнова, распадается на кляксы нефтяного цвета мерзости, чтобы после испариться едва различимым дымом, настолько рассеянным, что даже сплошные стены сигнальных полей воспринимают его лишь обычной флуктуацией, не в силах определить угрозу.        Сотни цепных псов, посаженных на поводки изувеченных душ не замечают его движения, потому что пока Шепот остается в форме Безумного Дыма его, как личности и сущности, просто не существует. Сильнейший его трюк, абсолютный козырь достигнутый благодаря высочайшему показателю классового атрибута, целых пяти очень специфических титулов и полноценного ритуального дара, отобразившегося в статусе редчайшим талантом. Талант не боевой, но менее ценной Дистилляция Черноты не становится, позволяя разуму Безумца принимать куда больше даров предвечной Тьмы, чем может вместить даже Герой.        Ах, сколько было тех, кто завидовал ему, сколько ему предлагали золота, услуг, рабов и даже власти, лишь бы раскрыл он природу обретения своей козырной карты! И все они уходили ни с чем, потому что Шепот лишь гадко скалил зубы в пародии на улыбку, не собираясь просвещать никого, кроме, пожалуй принца Варудо или его папеньки венценосного. Только эти двое не спрашивали, а может и сами уже догадались, поняли, что нет никакого хитрого трюка. Просто два из трех классов Шепота имели один и тот же самый классовый атрибут - Черноту. Конечно же, он вкладывался в свое развитие, не брезговал ритуалами и жертвоприношениями, оставив у аффилированных Очами чернокнижников целое состояние, но суть была именно в очевидном. Два класса развивали один атрибут, позволив к сорок третьему уровню достигнуть полутора сотен чистых атрибутов Черноты - высокая даже по героическим меркам планка, подарившая ему мифический активно-пассивный вложенный дар, ставший закономерным итогом его достижений.        Для Шепота исчезло само понятие закрытых дверей или опечатанных помещений, ведь насколько смертоносной была дымная форма в концентрированном состоянии, но в состоянии развеянном она не определялась практически никак. Это, между прочим, очень злило и вызывало горы недоумения в рядах всяческих экспертов в планарных науках, так как противоречило общеизвестному постулату о том, что Тьма в чистом виде не особо сильна в скрытности. Что-то в этом было правдиво, потому что дымная форма действительно не так уж незаметна, как казалось его врагам... и вместе с тем именно настолько незаметна, как про нее думают.        Как и любая иная техника, основанная на силе Безумия, его дым давал очень характерную засветку на сенсорах, но в рассеянной форме ее можно было засечь только посреди чистого поля, где никакой другой магии нет и не было никогда. Тогда да, тогда слегка повышенный фон черноты станет очевиден даже не особо одаренному сенсору, не говоря уж про асов своего дела. А вот когда Шепот просачивался в личные палаты какого-то наглого и вольнодумного лорда, та самая чернота делала то, за что Тьму и знают: впитывалась и загрязняла, настолько сливаясь с остаточными следами защитных полей и сигнальной магии, что терялась за ними, оставаясь абсолютно нерегистрируемой. Как рассказывали ему немногочисленные приятели из тех же Очей, про Шепота даже поговаривали, что он никакой не адепт Безумия, а куда более редкий зеркальщик, только хитро замаскированный. Именно за эту его особенность и считали, да.        Черный дым медленно и неостановимо полз по изувеченному извергами пространству, обтекал узников и пленников, проползал мимо воющих в экстазе призрачных тел, летящим испарением просачивался в любую щель, обходя тех немногих тварей, что могли бы его заметить. Это было не сложно, но и простым заданием такую прогулку Шепот бы не назвал, даром что любил при случае прихвастнуть своими заслугами перед теми, кто имел нужные допуски. Или не имел, но его можно было без зазрения совести зарезать ради сохранения тайны. Продвижение вперед требовало абсолютной концентрации и полного напряжения всех сил, но именно что всех, а не еще сверху. Человеческую форму он практически не принимал уже минут пятнадцать, лишь изредка позволяя себе несколько секунд существования, чтобы снова рассеяться дымным фронтом. В такие моменты он был особенно уязвим для окружающего его флера, но амулеты держали давление в те секунды, какие он сам себе обеспечить не мог.        Каждое превращение из дыма в плоть и обратно требовало запредельного усилия, причем не из-за самого превращения - то он отработал так давно, что уже почти и не ощущал тяжести в его использовании. Раз за разом меняло форму все его оснащение, а вот сделать так, чтобы оно обернулось материей из дымной черноты, при этом не потеряв структуру, не сломавшись десятком способов - вот это задача скорее для мага, чем для убийцы, но выбирать не приходилось. Половина обвеса, включая часть собственных игрушек, кровью оплаченных и заработанных, уже пришла в негодность и только чудом магия в них просто исчезла, а не разрядилась в носителя или в окружающее пространство. Более ясного знамения и не придумать, разве что просто выйти под взгляды тварей и сказать, мол, здесь я, касатики. По-хорошему, он должен был на это дело идти едва ли не голым, в самой простой одежде или в специально подобранном им комплекте зачарованных вещей, под дымную форму и рассчитанных. Но комплекты эти, аж в четырех экземплярах имеющиеся в загашнике у Шепота, не могли бы защитить от флера, да и Лучи все равно оставались самой неприятной ношей.        Их он берег аки свои же яйца, потому что если контейнер повредит, то он об этом узнает уже постфактум, сильно после момента распыления в солнечной короне. Изолирующие хранилища ему выдали лучшего качества, сплав нескольких десятков материалов, доработанных эссенциальной ковкой, словно сам помогал обращать его в дым, а после обратно, но все равно это требовало усилий. В ином положении Шепот уже давно бы засунул лучи в какую-то кладовку, замаскировал бы хоть как-то и свалил, подорвав чуть после. Такая пыхалка дыргыдыская, как сказал бы один его знакомый полурослик, если под боком пыхнет, то львиную долю тварей сотрет в порошок. Но, сука, нельзя - все центральные узлы превращенного в храм Похоти торгового представительства были защищены слишком плотно, так плотно, что даже Луч их только подкоптит, опалит, но не пробьет - едва ли не абсолютная изоляция, пусть и на жертвенной энергии. Явно детище слияния уже имеющейся у торгашей защиты с массовыми жертвенными камланиями, и очень Шепоту хотелось пожать горло тем из Очей, которые подготовку подобного пропустили. Это просто активировать заготовки нужно масштабным ритуалом, а до того пришлось бы долго-долго напитывать кровью и болью эти заготовки, которых даже самым богатым денежным мешкам иметь не положено.        Старый убийца знал в жертвах толк, сказывалось общение с особой публикой и завязанные на Тьму классы, так что в своих суждениях был достаточно уверен, как был он уверен и в том, что руководство этих пид*ров в стильных мундирах продалось ху*сосам из Пекла если не в полном составе, то значительной его частью. Дошли вести, да и сам немного поучаствовал, укоротив, в самом начале этой кутерьмы, парочку вроде бы проверенных оперативников на голову.        Мда...        О чем только не думается, когда думать и не о чем - дымная форма очень своеобразно сказывалась на мышлении, словно дымом был уже не он, а что-то еще, отчего складывалось ощущение, будто в голове его у Шепота не только Шепот, но и что-то еще. И чем сильнее истощать себя формой, чем дольше в ней пребывать, тем теснее эти двое сплетаются, так никогда до конца не расплетаясь после. Поначалу подступающее Безумие было почти неощутимо, но к старости оно настигало все чаще. Странные и нелогичные порывы, шепот и вопли, слышимые только нутром, но не ушами, навязчивое бормотание и завывание где-то там, не в самом теле, но все равно куда ближе, чем даже в кишках. Не только из лени Шепот почти перестал работать всерьез, не только. И как бы он свой страх ни отрицал, но в такие моменты, когда уже не уверен, остался ли в дыму Шепот, становилось неуютно, хотелось вернуться назад во времени и выбрать другой путь, другой дар, а не забравшую у него слишком много Дистилляцию Черноты.        Мысли прыгали все сильнее, но заранее поставленная цель красной нитью скользила следом за направлением движения невесомого дыма, облетая очередную тварь, задумчиво вдыхающую спертый от Похоти воздух, словно чуя нечто неясное. Мысль была проста - нужно оказаться внутри самой защищенной части периметра. Если не в самом ритуальном зале, где, если верить умникам из Века Тактики, происходил процесс сопряжения Вечного и Пекла, то хотя бы где-то близко. Чтобы три активированных под дьявольской защитой Луча осветили вообще все и всех, сорвали ритуал и, может быть, спасли бы их всех.        Смена вектора существования дыма знаменуется очередной вспышкой боли в отсутствующем сейчас теле, даже глубже, чем в теле, возле самой души. Работа идет на износ, без расчета на дальнейшие подвиги - даже заверши он свою диверсию, бой за Вечный для Шепота закончится. Не хватит силушек участвовать в дальнейшей резне, придется забиться в какой-то темный угол и там переждать самые жестокие последствия для организма. Если же успех ему сопутствовать не будет, то продолжения тем более не будет, что очевидно.        Подобраться к залу ритуала не получалось и получиться не могло ни у Шепота, ни у кого-либо из знакомых ему лично или через слухи мастеров - там даже не складка пространства, не смещение реальностей, но полное отсечение и замыкание, что, как думал неплохо подкованный в таких вещах убийца, вообще-то считается невозможным даже за счет жертвенной накачки. Ритуал был вещью в себе, там даже дверей не имелось, только запаянные и скрепленные стены, рядом с которыми охрану и ту не ставили. Проломиться силой выйдет только после крайне долгих плясок, а уж сделать это незаметно, наверное, вообще не реально в принципе. Покружив вокруг, едва не нарвавшись на особо чувствительную тварь с десятком херов вместо носа, Шепот отодвинул дым в иную точку.        Вторая попытка была несколько успешнее, пусть и тоже завершилась провалом - центр схождения замкнутых полей тоже охранялся на славу, причем тут была и полноценная охрана из элитных тварей, но все же уровень защиты был ощутимо пожиже. Вероятно, если бы сморщенный от возраста и вредной для тела Тьмы старикашка решил, как былинный Герой, пожертвовать собою, то имел бы шансы этот центр взять. Если бы еще хоть капельку везения, то удалось бы задержать на мгновение почти всю окружающую схождение элиту, подставив ее под Лучи. Жаль, конечно, что Шепот был не таким Героем, но у него история совершенно своя, а не былинная, и пусть в ней есть место подвигу, пусть, но Шепот со всех сил держится от того места подальше.        Вынырнув обратно он кашляет кровью, чувствуя как изо рта текут потоки черной и густой жижи, испаряемые защитой амулетов - только бы не оставить капельку своей кровушки здесь, а то ведь найдут и отследят без труда. Амулеты выпускают волну прохладного дуновения, словно ветерок весенний, что, ворвавшись в открытое окно, сдувает пыль со старой мебели, забирая всю грязь, мерзость и злые голоса безумных чудовищ, прячущихся в тебе самом. Флер почти не волнует, не может потревожить Шепота, потому что слишком много в нем скверны, чтобы Похоть могла найти местечко для себя. Старик чувствует, что еще немного и он перестанет быть человеком, что еще немного пребывания в дымном не теле и конец, но отступать назад уже поздно, не хватит у него сил на обратную дорогу, даже если отбросить недовольство умирающих под стенами изуверской твердыни гвардейцев. Они не простят ему пролитой в пустой жертве крови, а сбежать из котла, в который их бросили дьяволы, не выйдет, потому что некуда.        Позволив себе лишнюю секунду, безумно долгий, необдуманно рискованный срок, он снова распадается на потоки густой и вязкой черноты, отмечая еще несколько пришедших в негодность от прыжка между формами амулетов, становясь все тоньше и тоньше, пока не рассеялся совсем. Едва успевает, потому что одна из тварей возникает из блинка прямо там, где он едва не заблевал растворяемыми во Тьме внутренностями цельнокаменный пол. Вспышка какой-то активированной техники, улавливаемый всей сущностью дымной счастливый, и оттого несколько пугающий даже в подобном состоянии, вой сгорающей души проходят мимо сознания. Контрактная магия, вынуждающая любого невидимку, даже самого искусного, проявить себе пред очи держателя контракта сейчас бесполезна - в дистиллированной форме у Шепоте нет тела, чтобы проявить его, как нет и Шепота вообще.        Арсенал, если можно так называть место хранения временно извлеченных из собственного нутра боевых душ, превращенных в одноразовые бомбы и якоря атакующих техник, Шепоту "понравился". Большой и относительно открытый зал не мог быть замкнут полностью, ведь когда эта пусковая система отправляла за горизонт новые и новые снаряды, изверги были вынуждены приоткрывать в своей защите окошко. Да, это не рядовые барьеры, которые требуют двустороннего закрытия, сквозь них можно было бить, не снимая защитного поля, но все равно это оставляло уязвимость, незначительную для человека, но дистиллят воспринимал тот намек на существования пути, обозначенное направление выпуска вопящих от экстаза душ отсюда и туда, словно приглашающе открытые ворота. Ну, хорошо, приоткрытые, какая разница, если суть не меняется?        Внутрь периметра Шепот проникает вместе с очередной партией пленников и простых горожан, среди которых затесалась парочка текущих от наслаждения культистов, которых то ли наказали отправлением в жертву, то ли наградили - по ним хрен поймешь, они всему и всегда рады. Под мелодичные и синхронные стоны, чем-то напоминающие пение храмового гимна, оказавшиеся в центре зала люди постепенно растворялись, словно сахарные кубики в горячей воде, не прекращая кружиться в до крайности примитивном и завораживающем одновременно хороводе. При этом танцевали все одинаково мастерски, хотя Шепот и сомневался, что типичный работяга из углежогового цеха умеет выдавать такие пируэты в нормальном состоянии. Тела стекали вниз медового цвета жижей, отправляясь по выдолбленным в каменном полу ложбинам, чтобы стать основой для формирования псевдоплоти - кого-то из тварей таким образом починят да исцелят, кому-то вообще новое тело создадут, если старое поломали, но добить не смогли. Но даже когда тело обращалось этим воняющим цветами и чистым наслаждением говном полностью, танец не прекращался - оставался еще призрачный силуэт танцора, тут же начинающий сношать ближайший такой же силуэт, полностью отдавший свою плоть.        Одна за другой призрачные парочки, среди которых разнополых было меньше трети, взмывали под потолок зала, обращаясь двумя искрящими шарами с яблоко размером, кружащими вокруг друг друга, словно продолжая танцевать. И вот, снова приоткрылся барьер, а десяток-другой парных искорок улетает по разным траекториям. Еще до того, как проникнуть в твердыню тварей Шепот эти снаряды видел, видел, как они из маленьких искр превращались в громадные комки гнилостно-золотого пламени, как видел и то, что оставалось от попавших под это пламя.        Вот, значит, как они это делают...        Точка найдена, а дальше искать нет сил, теперь осталось только сформировать тело обратно, снять Лучи, активировать их и каким-то неизвестным пока что способом сделать так, чтобы эти Лучи никто не заметил, пока Шепот будет делать ноги. В побеге уже скрываться не нужно, вернее, не настолько критично, а шансы быстро убежать еще оставались, если хотя бы половину пути удастся преодолеть до того, как его засекут. Но когда Шепот уже был готов приступить к финальной стадии диверсии века, если не тысячелетия, - и пусть только найдется выблядок, кто сумеет провернуть что-то круче этого! - как прямо в центре зала проявилась очередная тварь.        Проявилась не в блинке или иной знакомой форме телепортации, а словно проступающая на свежеокрашенном заборе непристойная надпись, медленно и постепенно, будто и не переносилась, а заново родилась именно тут, на этом самом месте. Даже без дарованной статусом Героя возможности зреть в корень, Шепот не сомневался в том, что перед ним Легенда. И, судя по тому, как она оглядывается вокруг, тварь эта чуяла если не присутствие дистиллята, то вызываемое им дрожание в энергетическом фоне. И это при всей той вакханалии, что творилась в зале, где любая сенсорная техника, любая разновидность чувствительности, скорее выжжет мозги сенсору, чем поможет прочесть энергофон!        Изверг выглядел высокой и во всех смыслах очаровательной синекожей и абсолютно лысой девицей, роста вполне человеческого и даже укрытой какими-то намеками на одежду. Словно очень развратная пародия на монашескую сутану служительницы Фиат Милосердной, она молча стояла посреди ритуала, словно вслушиваясь во что-то ей одной видимое. Остальные твари, контролирующие чудовищный танец обреченных душ, прореагировали на появление Ласкающей Легкости, чей уровень глаза Шепота прочесть не могли, но оказались остановлены повелительным жестом. Тварь продолжала стоять, продолжала смотреть в никуда пустым взглядом фиалковых глаз, не сдвигаясь и не делая ровным счетом ничего.        Наличие Легенды в стенах обращенного в ритуальный узел представительства было очевидным, но вот их количество оставалось неясным до сих пор. Тактики просто не имели достоверной информации, а видящим зреть сюда можно было только чтобы добровольно свои души подарить Похоти. Тем не менее Шепот точно знал, что это не та из Легенд, что занята ритуалом, как и не та из них, что удерживала барьеры и тревожила штурмующих площадными флеровыми атаками, не показываясь на глаза.        С кристально-чистым осознанием Шепот понял - она его видит, знает о том, что здесь, в этом зале, есть кто-то, кого быть не должно. Оказалась его защита от зрящих, развитая ритуалами и парочкой классовых умений и даров, слишком слабой, подвели ли вышедшие из строя амулеты, может быть сама сука оказалась слишком искусной? Все это уже неважно, ведь тварь никуда не уйдет, пока не отыщет то, что ее так сильно встревожило. Уставший и неподготовленный к этой встрече Шепот не сможет ни обманку подсунуть, ни замаскироваться еще лучше, а просто ждать бессмысленно - время играет против все глубже впадающего в Безумие человека. Оставалось либо отступить, что могло и не получиться, да и не имелось сил на еще одну попытку, либо броситься в безнадежный по большому счету бой.        Героические баллады о славной гибели в бою Шепот всей душой презирал, предпочитая оставаться живым, даже если опозоренным и проигравшим, но когда его загоняли в угол, что случалось, загнавшие слишком поздно осознавали, насколько опасной становится загнанная в угол помойная крыса. Помирать, так загрызая, чтобы вспоминали еще долго. Так сказать, прощальный фейерверк, на приятную память.        В этот раз он не скрывает присутствие, да и нет у Шепота надежды на внезапный удар - если тварь как-то чует его даже сейчас, то сама мысль об атаке станет для той очевидной еще до своего формирования. Потому и ставит прожженный головорез все силы на одну стремительную атаку, решительный удар в уязвимую точку, которым славятся убийцы его уровня. При всей рискованности этого, с позволения сказать, плана, задуманное Шепотом не являлось самоубийством или самопожертвованием, потому что шансы отступить еще оставались, какими бы призрачными они ни были.        Формирование дистиллята в боевую форму дело быстрое, даже если сначала нужно сконцентрировать рассеянный по всему залу ритуальных плясок дым в нечто более приемлемое. Как уже сказано было, он совсем не скрывался, но реакция вычислившей его Легенды все равно удивила и обескуражила. В первую очередь - своим отсутствием. Она не могла его не заметить, но вместо резкой атаки на встречном курсе, вместо попытки подрезать его в момент перехода форм, к которой он был готов, но готов недостаточно, дьяволица просто развернулась на носках и задумчиво уставилась на фигуру, словно сотканную из черного и густого дыма, который наполнил собою раздавшуюся в стороны одежду. Безумная рожа, скалящаяся морда отмеченного Тьмой старика, казалось, не пугала и не вызывала никакого опасения.        Каким бы психом не казался в таком состоянии Шепот, но остроту мысли планарное заражение ему если и обрезало, то далеко не столь всеобъемлюще, как могло бы показаться. Потому анализ ситуации был произведен с той же отточенной множеством грязных и кровавых дел быстротой, с какой он привык встречать смену обстановки и прочие сюрпризы. Если тварь вроде этой делает что-то непонятное - это плохо, а уж если она не использует кажущуюся очевидной слабость, упускает момент, какой упустить просто нельзя, значит дела стали совсем скверными.        Шепот атакует, скаля удлиняющиеся клыки и пуская пену, падают оземь вылезающие из своих пазов зубы, заменяясь новыми, более подходящими Безумцу, мелькает осознание того, что следующие лет десять придется проводить в ритуалах очистки и спасительных молебнах о его душе, за которые придется клирикам Воителя отдать целое состояние. Воитель - один из немногих Богов, что признают право жертвовать наделеностью ради победы в достойной того битве, а если эта битва таковой не окажется, то Шепот съест свои ботинки... и шляпу... и печень... и звук хлопка одной ладонью он тоже съест, съест, съест, съест!!!        Даже в состоянии Безумия он не атакует чего-то ждущую мерзость, сладкую и воняющую той сладостью хуже помойной ямы, инстинктивно чувствуя подлянку. Будет это контрактное заключение, обратная передача урона или что-то еще более искусное, построенное на типичной для дьяволов неочевидной уловке, особой разницы не играет. Коль ему дали возможность нанести такой заманчивый первый удар, значит последствий его Легенда не опасается, не боится, не ждет, не знает, не зеленеет, не поет, не греет, не преет, не смеет, не веет, не...        Это даже не мгновение, но тот смешной отрезок времени, каким меряют реку Закона в битвах подобной этой, где сходятся те, для кого и секунда станет Вечностью. Изувеченная, перекрученная под невозможными углами фигура старика, сочащаяся черной жижей и столь же черным дымом, делает рывок вперед, рвется в атаку под милую и одобряющую улыбку синекожей прелестницы, лестницы, вестницы, десницы, синицы, чтобы в неразличимом финте сменить вектор прыжка, оказываясь рядом с одной из отвечающих за непрерывность танца твари, гари, мари, зари, вари, при. Взмах двумя парными кинжалами, скорее даже короткими мечами, которые уже вросли в кипящую скверной плоть и срастаются с костями, разваливает даже не попытавшуюся среагировать мерзость на две половины.        Шаг, вспышка чернильного дыма, столь густого, что от взгляда на него выело глаза у нескольких случайных пленников, притащенных для последующего танца. Словно капля чернил попавшая в стакан с кристально чистой водой, дым этот разделяется на десяток потоков, каждый из которых разделяется вновь, а на кончике каждого из потоков ждет комок чистого Безумия, пульсируя и сжимаясь в готовности стать Шепотом. Он мертв в этот миг, растворен в Безумии и ему же отданный, но в каждый момент существования готов воскреснуть из любого комка, любой точки схождения, возникнуть и продолжить бой и бойню.        Возникает и продолжает, прямо в очередной атаке бросая в центр зала уже начавшие сиять нестерпимым потоком лучей три контейнера, изолирующие скрытую в них гибель. Еще одна тварь падает на камень зала уже гнилью и комками пережеванных чернотой ошметков, следом за ней вторая, третья, а также несколько просто подвернувшихся под руку смертных, таких вкусных, грустных, гнусных, шустрых и смеющих оказаться на пути его кинжалов... нет, не кинжалов, когтей, костяных и железных клинков, уже сросшихся с его телом до конца.        Ускользающий разум, балансирующий на грани полного погружения в Безумие остается безучастным наблюдателем вопиющего непрофессионализма - ухватки убийцы бесполезны, а честный бой, даже будь он в нем асом, не для войны с Легендой. Приходится отдавать Безумию самый максимум возможного и еще сверху предела недопустимого, чтобы сражалась, по факту, уже очерненная тварь, а не человек. Это работает, твари просто умирают под ударами безумца, вызывая гнусный хохот, истерическое ржание и блеяние, несвязное бормотание и хриплый вой. Работает так хорошо, что уставший от всего свалившегося на него в этот день разум не сразу понимает, до последнего не замечает очевидную, в общем-то, вещь.        Никто не сопротивляется.        Ни одна тварь не пыталась защитить жизнь, отклонить удары, сместить тело, использовать блинк или отдать полученные раны плененным ими душам. Шепот стал бы последним, кто недооценил бы себя, а уж в столь плачевном состоянии, почти отдавшись Тьме, становился в разы опаснее. Но не настолько, чтобы столь сильные твари не могли ему сделать вообще ничегошеньки. И не настолько он обезумел, чтобы на эти несколько секунд вообще забыть про Легенду, так и не попытавшуюся его атаковать, словно сама возможность попытаться напасть на суку вымаралась из пропитанных, изъеденных Тьмой мозгов, гов, гов, гов, гав, тяв, тяф, ряв, мяв!        Точно так же почему-то позабыл Шепот о том, чтобы прекратить бой и отступить в тот же миг, как стала очевидной скорая детонация Лучей, но эта истина, тина, глина, полтина, плотина тоже исчезла, ускользнула из разума. Воздействовать на Безумца ментально или даже флерово очень сложно, на то он и Безумец, но ведь Шепот еще не нырнул во Тьму до конца, а противостояла ему целая Легенда. Зачем-то обрекшая своих соратников на поражение, зачем-то позволившая ему активировать Лучи, и теперь обязанная сдохнуть вместе с ним, или хотя бы получить серьезный удар - три Луча и Легенду сделают грустной, капустной, кабачковой, баклажанной, картофельной, хлебной и сдобной.        Легенда неспешно и все так же спокойно отступает на шаг дальше от застывшего Шепота, клекота, лепота, словно вообще не волнуясь происходящим. Замороченный выродок, уже утративший даже призрачные шансы обрести обратно потерянный облик и сущность, только хихикает, пикает, сквикает, лает, плюет в ответ на осознание тщетности бытия - уйти, даже таким, сяким, диким, липким, сиреневеньким он тоже не успевает, а значит сдохнет, отдохнет, продыхнет, пройдет, войдет, зайдет, отойдет, перейдет, идиот вместе с ней.        Перед тем, как мир затопила вспышка сжигающего любую материю и энергию золота, Шепот успевает разглядеть в руках Легенды непонятно откуда вытащенное зеркальце в оправе из цельного изумруда. Зеркальце это отображает все цвета и краски мира, пира, тира, гира, кира, вира, сира, ира, ра... Отображает, но смешивает, сливает во что-то одно, а на поверхности изображения видна чудесной красоты паутина дивного узора - по-настоящему чудесного, а не флеровой иллюзии, похотливого обмана. В миг, когда их всех, включая так и не попытавшуюся защититься Легенду испаряет в ничто, он различает там, в глубине, чужбине, говне, ровне того зеркала собственное отражение.        Отражение себя настоящего - старого, испещренного шрамами, вызванными деградацией смертной плоти морщинами, отметинами проклятий и вырванных из тела контрактов, усталого и умирающего. Видит того, кем он был и кем стал, а потом мягкие и жестокие объятия Солнца забирают даже это, это, это, это, это, то...        ...и зеркало сломалось...        Отражение себя настоящего - уже немолодого, испещренного шрамами и черной сеткой пропитанных скверной вен, отметинами данных когда-то контрактов, усталого и растратившего задор. Видит того, кем он был и кем стал, а потом мягкие и жестокие объятия Солнца забирают даже это, это, это, это, это, то...        ...и зеркало сломалось...        Отражение себя настоящего - уже не первой молодости мужчины лет тридцати, испещренного шрамами и черной сеткой пропитанных скверной вен, отметинами данных когда-то контрактов, усталого, но еще сверкающего безумным огнем в пустых глазах. Видит того, кем он был и кем стал, а потом мягкие и жестокие объятия Солнца забирают даже это, это, это, это, это, то...        ...и зеркало сломалось...        Отражение себя настоящей - уже не первой молодости женщины лет тридцати, на теле которой видны застарелые и не убранные косметической магией шрамы и где-то даже изящная черная сетка пропитанных скверной вен, узорчатыми контрактными и боевыми татуировками, усталой, но по прежнему сверкающей безумным огнем в хитро прищуренных глазах. Видит ту, кем она была и кем стала, а потом мягкие и жестокие объятия Солнца забирают даже это, это, это, это, это, то...        ...и зеркало сломалось...        Отражение себя настоящей - молодой женщины лет двадцати пяти на вид, пусть молодость та обманчива, на теле которой не видно ни единого шрама убранного и скрытого косметической магией, а пугающая и манящая черная сеть пропитанных скверной вен скрывается под благородной белизной идеальной кожи. Зато видны узорчатые контрактные и боевые татуировки, усталое и чувственное лицо смертельно опасной, как сама Тьма красоты. Видит ту, кем она была и кем стала, а потом мягкие и жестокие объятия Солнца забирают даже это, это, это, это, это, то...        ...и зеркало сломалось...        Отражение себя настоящей - молодой девушки лет двадцати на вид, пусть молодость та обманчива, на откровенно и даже развратно одетом теле которой не видно ни единого шрама убранного и скрытого косметической магией, а пугающая и манящая черная сеть пропитанных скверной вен скрывается под благородной белизной идеальной кожи. Зато видны узорчатые татуировки, довольное и чувственное лицо смертельно опасной, как сама Тьма, и порочной, как глубочайшее Пекло, красоты. Видит ту, кем она была и кем стала, а потом мягкие и жестокие объятия Солнца забирают даже это, это, это, это, это, то...        ...и зеркало сломалось...        Отражение себя настоящей - молодой девушки лет двадцати на вид, купленная жертвами молодость которой правдивей любого обмана, на развратно одетом, практически обнаженном теле которой не видно ни единого шрама, а пугающая и манящая черная сеть пропитанных скверной вен скрывается под благородной белизной идеальной кожи. Зато видны узорчатые татуировки, довольное и чувственное лицо смертельно опасной, как сама Тьма, и порочной, как глубочайшее Пекло, красоты. Видит ту, кем она была и кем стала, а потом мягкие и жестокие объятия Солнца забирают даже это, это, это, это, это, то...        ...и зеркало сломалось...        А сломавшись, разлетелось на сотни на глазах чернеющих осколков, выпуская наружу завораживающую паутину, сковывающую даже не разум, не душу, но саму реальность, будто заматывая ее в кокон, запечатывая этот мешок шелестом давно забытых и никогда не случившихся снов, смешивая те сны с явью, пока не стало невозможным отличить одно от другого, пока сон не стал явью, а явь не стала давно позабытым кошмаром. Кошмаром глупым, страшным и абсолютно никогда не случавшимся.        ...Формирование дистиллята в боевую форму дело быстрое, даже если сначала нужно сконцентрировать рассеянный по всему залу ритуальных плясок дым в нечто более приемлемое. Вышла из режима скрытности она уже в полном параде, как на бал или на вечер в каком-нибудь будуаре пошикарнее - идеальное тело с формами, достойными лучших мастеров красоты, практически лишенное искажений от чрезмерного использования Тьмы могло иного Аскета заставить запнуться посреди слова и подавиться слюной. Из нелюдской внешности у Шепот проявились только абсолютно черные безо всякой помады губы, да столь же черные соски, хотя последние сейчас, к ее неудовольствию, сокрыты под боевой униформой и навешанными амулетами. Впрочем, Лала прекрасно знала, каково тело Шепот под одеждой, даже если не учитывать того, что ее способности позволяют сучке смотреть под одежду без особых усилий.        Учитывая уровень Ласковой Легкости, она могла и не такое, что не раз демонстрировала во время их веселых игр, как тогда в... как тысячу раз уже было, настолько часто, что даже вспоминать лень. Кто-то скажет, что регулярно делить постель с извергом любого Порока, даже не обязательно Похоти, представители которой слыли самой привлекательной внешностью среди обитателей Пекла, является чистейшим безумием. Ну, адептка того самого Безумия только ухмыльнется - развлечения и придумки Лалы стократно лучше всего, что Шепот знала и пробовала на своем веку - а развратная и не привыкшая жить завтрашним днем убийца брала от жизни все, не принимая полумер, с головой отдаваясь выбранному Пороку.        Даже жаль, что не удалось выбрать третьим классом именно что-то завязанное на служение той же Лале, уж она-то бы подобрала самые сладкие и не особо обременительные условия сделки в обмен на душу после смерти. Хоть и знают они друг друга столько времени, что, казалось, всю жизнь, но не сложилось у Шепот с выбором изуверского класса. То ли помешало что-то, то ли подозрений в рядах лупоглазых мужеложцев подымать не хотелось, то ли все это вместе - вспоминать об этом именно сейчас не хотелось вот совсем-совсем.        Вместо скучных препираний и размышлений Шепот обходит тащащего очередную партию будущих танцоров к месту их нового рождения рослого дьявола, прижимая свою любимую тварь в тесном объятии, впиваясь в невыносимо сладкие губы жадным поцелуем. Покрывающий синюю кожу дьяволицы контактный наркотик, скорее даже завязанное на синтезированный телом возбудитель флеровое проклятие, начинает туманить разум, вызывая мгновенный и неконтролируемый оргазм. Глаза закатываются, сознание накрывает транс и Шепот еще слышит слова Лалы, но не различает их. Наверняка опять воспользуется ситуацией и вложит в разум подруги и служанки какой-то особо унизительный триггер, чтобы потом вдвоем посмеяться над произошедшим.        Разомкнув уста и облизав еще и груди синекожей гадины, отчего боевой комплект совсем некрасиво промок насквозь, Шепот первым делом сняла еще работающие амулеты. Во-первых, не стоит портить ценные штуки, выходящие из строя от флеровых техник, даже если носитель амулетов сама под эти техники и легла. Во-вторых, пусть регулярные проблески сознания во время очередного переписывания ее мозгов дают совершенно шикарный букет ощущений, но так можно и психику повредить. Без амулетов Лала нихрена не допустит перманентных травм, если только не пожелает сделать их частью развлечения, да и с ними тоже, но нечего усложнять подруге работу, та и так нагружена дальше некуда. Даже если не считать того, что мастерица работы с сознанием сейчас, помимо развратной игры "сделай из Шепот шлюху с новым набором фетишей", занята восстановлением мышления после конкретной дозы Безумия, остается еще вторжение в Вечный. Да, эта синенькая госпожа ценит свою чокнутую игрушку, но работа остается работой, о чем убийца с биографией Шепот не могла не знать.        - Могла бы и предупредить, блядь ты сладкая. - Когда способность говорить и думать собственные, а не нашептываемые, мысли вернулась к убийце, та первым делом крепко обиделась на подругу, заодно выкрутив той соски. - У меня тут с собою три Лучика в изоляторах и если бы тут не было тебя, то взорвала бы я всю вашу кодлу к херам.        Щелчок пальцев, неконтролируемый оргазм и следующие минуты три Шепот не может оторвать язык от ягодиц Лалы, будто его прикрепило алхимическим клеем. При этом она, почему-то, не могла даже вспомнить о чем-либо, кроме синей попы дьяволицы. Буквально единственная мысль в голове - подобные шутки с очищением памяти и гиперфиксацией на чем-то примитивном и развратном она любила, порою проводя в простом состоянии долгие дни, если удавалось связаться с Лалой на столь долгий срок. Но сейчас-то времени на это не имелось - Шепот подозревала, что у тактиков из гвардии все-таки имеется способ активировать Лучи дистанционно.        - В этом зале время искажено, дорогуша. - Слова изверга легендарного уровня ввинчиваются в личность слышащего их с силой молота. - Венценосный милашка так много ила со дна Реки поднял, что даже мне кое-что доступно стало. Что касается Лучей? Ну, неужели моя крошка откажет синим сисечкам выполнить ее маленькую просьбу?        Милашка не отказала, хотя та часть сознания, которая, под действием вскрытой поведенческой команды отключилась последней, клятвенно пообещала, что Лала за эту подставу будет лизать несколько часов непрерывно, а еще обязательно подберет ей среди пленных нескольких особенно сочных. В идеале, так и вовсе поможет перевоспитать десяток-другой знакомых Шепот по работе скотоложцев. Убийца была не против ради своей подруги предать сидящую в печенках Империю, но, хотя бы приличия ради, ей могли предложить оплату, а не склонить подавлением воли! Это по меньшей мере неизящно! А потом вся суть Шепот словно моргнула, чтобы снова стать абсолютно нормальной.        - Все ради синих сисек. - С мечтательной улыбкой повторила Шепот, поправляя сбрую и активируя снова надетые амулеты. - Сладких синих сисек.        Последний раз прислонившись к Лале, Шепот показала непристойный жест довольно переглядывающимся тварям вокруг, чтобы уйти в состояние дистиллята и направиться обратно к наконец-то бывшим соратникам. В конце концов, нужно и вправду активировать Лучи, чтобы не пропадали уникальные вещи зазря - прощальный фейерверк получится на славу, такой даже узкоглазые жополизы из Империи Рук оценят, а они толк в пиротехнике знают.        Если бы у Бомона де Гравинье спросили, что именно помогло ему среагировать, что позволило успеть, он и сам бы затруднился ответить. Но, подумав, просто признал бы самую банальную причину - врожденный пессимист, везде видящий только худший исход из возможных, он просто не верил в то, что цепной пес императорской свиты справится со своим последним во всех смыслах поручением. Точно так же, как все вокруг не сомневались, что проклинаемый множеством знатных и влиятельных семейств Шепот назад не вернется, так и Бомон отчетливо не желал допускать мысль, что эта сволота хотя бы сдохнуть с пользой сможет.        А потому, когда прямо над укрытой барьерами от нескольких переносных алтарных комплексов ставкой сводной штурмовой группы возникло выжигающее глаза сияние сразу трех находящихся в состоянии пролития Лучей Закованных, всегда готовый к худшему воин не замешкался даже на те доли мгновения, на которые растерялись остальные соратники. Они тоже были сильны, хитры, ко всему готовы, но столь внезапное и не всколыхнувшее никаких предчувствий нападение, при этом сокрытое под очередной серией атаки со стороны не прекращающей слаженного огня вражеской ставки, заставило потерять даже тень шанса на успешное противодействие. Да и как противодействовать уже почти раскрывшимся стратегическим чарам такого уровня, если любой разумный и не очень человек высокого уровня начнет не противодействовать, а спасать свою задницу.        Шансы пережить солнечный гнев имелись у многих из них, ведь слабаков тут не собиралось - быстрый побег, сверхмощный щит, дарующий абсолютную защиту хотя бы на пару секунд, припасенный артефакт с похожими свойствами, или еще что-то этакое. Всевидящая и Всемогущая владычица мироздания одаряла детей своих самыми разными способностями и чем больше ступенек ты проходишь по созданной ею нескончаемой лестнице, тем сложнее этот путь прервать. Вот только даже если спасется ударный кулак, даже если спасутся сильнейшие, не потеряв никого просто по теории шансов, сама ударная группа перестанет существовать. Наемники, стражники, бойцы гильдий - сюда посылали не мясо, посылали опытных рубак, но даже двадцатая ступень не поможет там, где для выживания нужно иметь хотя бы сороковую.        Бомон де Гравинье отступить все еще мог, но вот пережить этот день у него шансов не имелось, по крайней мере, не имелось шансов пережить сей день оставшись собой - сводки тактиков он читал, знал, зачем нужно уничтожить этот оплот Похоти, знал, что случится, когда ритуал их будет завершен. Вся семья и прочие приближенные де Гравинье, не считая небольшой свиты, находились не в Вечном, словно нашептало ему что-то не брать их в этом году с собой, оставив в родном герцогстве, но не обязательно умирать за кого-то. Иногда умирать приходится за себя самого, как бы это иронично сейчас не звучало - с самого детства тогда еще юный Бомон отличался поразительно наплевательским отношением к собственной жизни, раз за разом ставя ее на кон. Может быть, именно это позволило дослужиться до приближенного свитского герцога Вирд, даже женившись на его дальней родственнице, перейдя из аристократии низкой в высокое дворянство, пусть поначалу и больше символически. Сейчас-то он уже мог попробовать получить статус даже выше нынешнего, если бы захотел именно урвать побольше, а не пережевать то, что Дом успел получить за время его жизни и его усилиями.        Пятьдесят первый уровень и три класса, при этом все до единого полученные самостоятельно, он даже подаренный герцогом допуск к ритуалу изъятия, который тот ради верного слуги выбил у Императора, передал своему старшему сыну. Это ли не показатель собственной силы и доблести? Конечно, даже такой ступени не хватит для блокировки трех Лучей, да еще и столь внезапно, без подготовки. Вот будь их хотя бы два, он бы еще имел надежды, но сейчас оставалось только умирать, умирать в добровольном и крайне неприятном жертвоприношении. Воитель, Дитя Войны и Солнцепоклонник - неплохая связка, дающая и атаку, и защиту, и магическую поддержку, не раз позволяя выигрывать безнадежные битвы. Но сейчас важен только последний класс из трех, возможно не самый сильный из имеющихся у него, уступающий легендарному Дитю, но от него зависел исход сражения.        Солнцепоклонник не имел ни сильных площадных атак, ни монолитной защиты, ни даже таких любимых солнечными классами усиливающих благ и аур, но свои козыри у него имелись. Вернее, только один, служащий основой классовой силы - способность перенаправлять свободную солнечную мощь, буквально вбирая ее хоть из накопителей, хоть из артефактных планарных насосов, хоть из чужих чар, если их создатели недостаточно сильны, после чего пуская на чары собственные. Обычно Бомон не расставался с двумя до безумия дорогими браслетами, сквозь которые проходил стабильный и довольно мощный канал связи, выкачивая из них чистую мощь и формируя из нее собственные техники. В сочетании с монолитной обороной Воителя и потрясающей воображение ударной мощью и маневренностью Дитя Войны, получался крайне неприятный противник что для одиноких Героев, что для целых армий.        Сейчас браслеты ему не нужны - там, наверху, прямо над защищающим ставку барьером, той свободной и неконтролируемой силы столько, что никакое тело, даже его, Бомона, тело пропустить сквозь себя не сможет. И ведь как-то протащили эти украденные и вырванные из мертвых и жадных лап Шепота, - а добровольно он что-то свое даже извергу не отдаст, мразь жадная, - сквозь все сигнальные сети!        Да, такое ему не поглотить, но совершающему свой последний подвиг де Гравинье достаточно будет просто перенаправить это в сторону, в идеале так и вовсе в сторону сокрытого за сплошной стеной дурманящего флера подворья Серых Цепей, чтоб у их счетоводов даже в небытие, куда их отправят за предательство, выходила вечная недостача. Кроме как проклясть этих торгашей от всей плавящейся в лучах Его души, ничего Бомону уже не оставалось, как не оставалось самого Бомона.        Закаленной мощи Дитя Войны, сделавшей тело крепче каленой стали, хватило на то, чтобы просуществовать в центре треугольника из развернувшихся Лучей почти полторы секунды, все-таки сумев ухватить каждый из лучей цепкой волей Солнцепоклонника. Классический солнечный поток, почти как по учебнику, выполненный с самоубийственной целеустремленностью - сил и концентрации на то, чтобы защитить себя от схваченной силы, не имелось, да и не пытался он защититься, уповая на собственную живучесть и сопротивляемость.        Луч ведь на то и луч, что его суть требует направления, требует вектора приложения силы. Заключенный и закованный в артефакт лучик терял направление, отчего и получался такой вот взрыв, направленный во все стороны одновременно. Потому же старались такие подарки взрывать там, где нет тех, кто мог бы повторить трюк Бомона, что вернуть цель и целостность потерянному Лучу не так уж и сложно. Это вообще старая боль планарных бомб - какой бы силы ни был артефакт, он уступает воле того, кто с этим планом сроднился. При прочих равных, если адепт плана действительно силен, он может, в той или иной мере, на родственную силу повлиять.        Может еще справятся.        Может победят без его, Бомона, помощи.        Даже если ударить не изнутри, но снаружи, еще остается надежда на прямой и безумный штурм под прикрытием причиненного тройкой лучей переполоха. Ворваться сквозь проломленные, а такой удар их проломит, барьеры, наплевав на потери, прорваться к ритуальному сосредоточию, умереть, но дать жить тем, кто сегодня тоже умрет, если они не справятся. Подвиг неизбежен, просто потому, что кроме подвига ничего им не осталось.        Уже растекаясь длинной линией золотого сияния, сливаясь с каждым из трех лучей и растворяясь в их опаляющей ярости, де Гравинье успевает различить едва заметную тень, словно дымное облачко на краю взгляда. А потом к боли, невыносимой муке растворения в Солнце, добавилась безумная агония чистой Тьмы, впившейся в то, что еще оставалось от тела Бомона, с лезвий двух таких знакомых кинжалов, аж черных от покрывающей их мерзости. Только вместо уродливой рожи Шепота ему улыбнулась, отправив на прощание воздушный поцелуй, какая-то незнакомая девка, чем-то неуловимо на кого-то похожая, но додумать эту мысль Бомон не успел.        Он вообще ничего не успел, отпустив удерживаемую силу и умерев в быстрой, но мучительной даже на фоне уже пережитых мук агонии. Большая часть силы трех Лучей все же ушла вверх, а не обрушилась на смертных, заставив пурпурное небо над головой сначала поблекнуть, а после потемнеть, став даже не пурпурным, а темно-багровыми, словно эти лучи пробили путь куда-то не туда. Не наружу из ловушки купола, а еще глубже в Пекло, к совсем уж страшным его глубинам. Остатки солнечной силы, так и не направленной вверх, разметали и барьеры, и строй неготовых к такой подлости наделенных, лишив их порядка, убив или искалечив самых невезучих и близкостоящих, чем изверги тут же воспользовались.        Фигурку странной девушки, неуловимо похожей на молодого и еще не изуродованного Тьмой убийцу по кличке Шепот, словно родная и куда более приятная глазу сестра, исчезнувшей даже раньше, чем умер от ран Бомон, никто так и не заметил.        Роктерм мог бы поклясться, что к диверсии с применением незнамо зачем вытащенных из загашников Лучей изверги были готовы куда лучше тех, кто эту диверсию должен был провести. Один факт того, насколько быстро и беспрепятственно сила Солнца утекла вверх, провалившись сквозь купол в глубины Пекла, уже очень красноречив. Один из самых подающих надежды Тактиков поколения прекрасно осознавал, что полноценная солнечная корона на половину Вечного тварям нужна даже меньше, чем людям - они-то пришли сюда не поубивать всех и вся, но захватить для своих порченых игр, так что не сумей уже покойный Бомон, - вот уж от кого самопожертвования Роктерм Дострадив точно не ждал, - перенаправить большую часть поражающей мощи вверх, это сделали бы сами твари.        Увы, им даже этой мелочью напрячь свои задницы не пришлось, потому что люди сделали все за них. Идеально выверенная степень поражения, просто косметически отточенная в своей исключительной скоординированности - минимум трупов, минимум повреждений Вечного, но полностью разбитый строй и оборона, которую восстанавливать уже нет смысла. Засадный полк, просто обязанный быть в подобных обстоятельствах, армеец не различил и не получил о его наличии доклад, нет. Он просто знал, на том уровне, где тактические навыки командования и классовое умение чтения баталии переходят в интуитивное предвидение, никакими средствами не заглушаемое. Не ошибся, что даже расстраивает, потому что обмануться было бы вот просто прекрасно, да кто же позволит?        Тварей первой волны было около сотни, причем все они были как на подбор однотипными: длинные и змееподобные, напоминающие помесь ленточной виверны, ящерицы-летяги и отрастившего крылья, лапы и чешую хера, они даже сильными не были, не на фоне собравшихся в штабе гвардейцев. Уровень не выше двадцатого, но их сюда не из-за уровня доставили и прикрыли сверхсложной иллюзией, явно спрятав где-то в толпе мелочи пару тварей посильнее. Тактик отметил два громадных зоба, расположенных на теле каждого парящего х*я, чтобы уж точно добавить сходства с известным органом, видел, как те пульсируют, осознавая скорое извержение всего того, что в сотню тварей успели напихать. Роктерм верил, истово, как в Воителя, Воздающего и Милосердную скопом не верил, что залитое в тварей нечто куда опаснее самих тварей, на порядки опаснее. И когда это нечто прольется дождем на лишившуюся защиты ставку имперских бойцов, разгром станет предрешен.        Тактику не стоит оказываться в прямом бою, толку от него там немного, боевой потенциал почти отсутствует, но при этом обладатели сего класса, пройдя по нему достаточно далеко, способны, когда придет нужда, действовать поразительно быстро. Гений семейства Дострадив был отличным тактиком, пусть и относительно молодым, а потому цепь командования запустил настолько быстро, что умей он с такой скоростью кастовать боевые чары, стал бы отличным дуэлянтом. Пусть основу цепи повредило солнечной ванной, пусть узлы ее частью выбыли, частью распылились, а частью пребывали в контузии, команда была отдана проста и понятна. А еще неотвратима, как приказ рабоманта - обратная сторона выдающихся Тактиков и Стратегов, которую поминать всуе не любят, но о которой даже простые солдаты судачат втихую. Если Тактик действительно пожелает, то его приказ будет выполнен даже без ведома исполняющего, тело которого само вступит в действие, быстрее мыслей подчиненного цепью индивида. Прямой контроль тела на уровне глубинных рефлексов и последующая рационализация совершенного под контролем, исполняемые и внушаемые с поразительной сноровкой - очень полезная штука со всех сторон, кроме стороны тех, кем Стратег решит пожертвовать ради победы и кому, в запале битвы, не хватит сноровки понять, что ледяная решимость и безрассудная отвага смертника принадлежит не ему.        В случае нынешнем, даже такой иллюзии выбора через контроль убеждений не имелось, тела двух выбранных Роктермом бойцов были им буквально перехвачены, словно работал неплохой такой кукольных дел мастер. В иной ситуации оба пострадавших от Лучей гвардейца смогли бы такой посыл отбить и потом нехорошо так зыркнуть в сторону много себе позволяющего командира, но сейчас-то они были не в форме. Впрочем, если выживут, то поймут и еще выпивку проставят Роктерму, подарив заодно так ценимые им мозаичные картины из живолозного янтаря, какими он благодарности принимал.        Потому что шкуры им всем Тактик сейчас спас.        К моменту, когда два воина, оба уровнем за сорок, активировали выданные им из Печатного Хранилища артефакты, оба уже действовали исключительно сами, заканчивая то, что начал Тактик, успевая точно в срок именно за счет его вмешательства. Первым выдал свой ход старина Пилпин, превосходный воздушник, один из лучших в этом направлении среди элиты столицы, да и во всем мире он тоже был известен. Нечасто встретишь человека, вступившего в брачный союз со старейшиной-птицелюдкой, заодно нахватавшись у той расовых премудростей Алдис'ай, лучше которых Высь познать не смог никто. Поговаривают даже, что женился по любви, но брешут наверняка - сплетникам подлого сословия только дай повод сочинить слезливую балладу о большой и чистой. Нет, на такой шаг парочка пошла ища исключительно выгоды, получая протекцию при дворе с одной стороны и знания, дарующие силу и понимание класса, позволяющие при том дворе закрепится еще крепче с другой.        Самое смешное, что врученный Пилпину принесенный каким-то призванным материалом артефакт имел природу не Выси, но Тверди, что не мешало, а скорее дополняло боевой стиль человеческого мага. И пусть именно прямых атак этим артефактом совершить можно не слишком много, именно сейчас был так нужен один из как бы небоевых приемов. И судя по довольному оскалу короткостриженого и гладковыбритого мага, даже в такой обстановке остающегося смазливым, словно придворный Жиголо, вьющий паутину соблазна вокруг очередной богатой матроны, он это тоже прекрасно понял.        Парящие члены уже заходили на позицию атаки, раздувая зобы и вообще ведя себя очень, ну, пошло и вообще подозрительно похоже на процесс совсем не атаки... хотя, чего от извергов вообще ждать? И за секунду до того, как на силы смертных прольется дождик совсем не воды, Пилпин атакует сам, выдавая фразу-активатор на одном дыхании, произнося тяжелую на язык речевую конструкцию с точно отмеренной скоростью.        - [Щаскаккрыльяповыщипываю]!!! - Улыбка на лощеном лице мага могла бы заставить перепутать того с каким-то культистом, настолько она была счастливой, довольной и подлой.        А вот извергам, словно в насмешку, стало не до поиска новых удовольствий сразу же, как прозвучал последний слог активатора. Чары артефакта никак не задевали тех, кто стоит на земле, действуя только на неудачников, оказавшихся в воздухе и в радиусе действия артефакта. В радиусе действия, где летать стало просто запрещено на уровне близком к концептуальному. Зря, ой зря Твердь считается не самым подходящим планом для того, чтобы ссаживать на землю парящих оппонентов, ведь все дело в правильном применении. Как и в постельном искусстве, тут решает не только размер, но и умение пользоваться, вроде той ночи с той девицей, в роду которой явно затесались великаны, потому что рост у нее был... а грудь с бедрами тому росту соответствовали и даже на его фоне были огромными и такими сочными...        Амулеты Роктерма прерывают запоздалую попытку извергов, - явно того самого иллюзиониста, что прикрывал парящих спускателей, - заткнуть неудобного Тактика, давая возможность насладиться плодами своего успеха. Да, своего, потому что если бы не он, не успели бы Нелетную Зону использовать, ибо артефакт, как и все, связанное с Твердью, разгонялся сравнительно неторопливо, компенсируя сумасшедшую свою мощь. На каждого летуна обрушилась персональная и не снимаемая стандартными очищениями Тяжесть Гор, не просто прижимая к земле, но еще и замедляя, сковывая, не давая применять любые умения или таланты. Словно и вправду превращая толпу злых тварей в птиц с ощипанными перьями.        Извержение таки случилось и даже накрыло часть передовых рядов, но и только, что, учитывая убойную мощь заложенную в эту заготовку, можно считать крайне удачным разменом. Под потоком золотой и белой жижи, брызгами пролившегося дождя накрывшей несчастных, все попавшие под удар словно превратились в комки непрерывно оргазмирующей плоти. Ни конечностей, ни туловища, ни лица, только внутренности и мозги в кожаном мешке, валяющиеся то тут, то там. Доспехи, как и одежда, растворились вместе с верхними слоями брусчатки, а лихорадочные попытки использовать магическую защиту вообще не оказали на странную жижу никакого влияния.        Вместо разочарованного воя, который был бы закономерен после такой неудачи, изверги ответили волной смешков и хихиканья, на диво заразных, заставляющих всех тех, кто смешки эти услышал и самим заулыбаться, захихикать, будто девица Гильдии Роз, притворяющаяся невинным цветочком. Тактику тоже пришлось подавлять рвущийся совсем не мужской смех болезненной волной очищающей магии, на непозволительно долгий срок став простым наблюдателем. Будто вместе со смехом в него вошла тень чужой личности, той самой девицы из обитого бархатом здания, что только смотрит, строит глазки и безучастно ждет, когда к ней подойдет выбравший ее.        Хорошая новость - второй артефакт активировать все равно сумели, причем тоже удачно подобрав момент, накрывая как стреноженных и практически неподвижных от давления тяжести членокрылов, так и слившуюся с их рядами вторую волну, состоящую из практически неразличимых глазу Роктерма, привыкшего полагаться на донесения и рапорты подчиненных, невидимок. Карл Бюстер дон Дыгмар атаковал будто по учебнику, прикладывая к действию артефакта свой собственный дар, полученный от Всевидящей за высокий показатель классового атрибута, чем усилил действие активируемого эффекта, по меньшей мере, в половину.        - [Изойди пердячим паром]! - Как это часто бывает с артефактами отнятыми у призванных недогероев, активаторы у них звучат просто до оскорбительности по-плебейски, но трудно чувствовать себя дураком, даже озвучивая столь дурацкую фразу, если ее озвучивание спускает с цепи силу, способную опустошать густонаселенные кварталы или небольшие города.        Поток раскаленного пара, состоящего преимущественно из крайне токсичного и липкого субстрата, являлся идеальным оружием против наступающего строя слабо защищенной пехоты, вроде орды зеленокожих, или против той же пехоты, но набитой в тесное и замкнутое помещение, словно сардины в бочку. При отражении зеленой угрозы Сладкий Перчик всегда проявлял себя с лучшей стороны, порою обваривая едва ли не насмерть даже притащенных из древних лесов легендарных чудовищ, пришедших вслед за орками с целью покушать людского мяса. Удивительно полезная вещица, несмотря на дурацкие и унизительные активаторы, единственным недостатком которого можно было назвать чрезвычайную вонь выдаваемого артефактом пара. Зато это токсичное облако не выбрасывалось в сторону противника, подобно тому, как работают огне- и парометы гномов, но создавало облако гибельной субстанции прямо по всей площади действия, строго в зоне, указанной пользователем.        Вроде бы артефакторы говорили, что это творение открывает сотни миниатюрных односторонних порталов, ведущих прямиком в резервуар хранения Перчика. Пусть внешне он выглядит небольшой полупрозрачной баночкой с мутной жидкостью и плавающим внутри той жижи овощем, отдаленно напоминающим сверхострый сорт перца, но это была своеобразная иллюзия. Нет, была и жижа, и плавающее в ней нечто, только подводили масштабы - свернутое пространство внутри артефакта вмещало тонны и тонны токсичной дряни, "перец" был живым и, предположительно, частично разумным организмом, новые порции дряни синтезирующим. При определенном показателе в навыке алхимии или ядоварения получалось даже задавать "перцу" более точные параметры будущих токсинов, но базовой атакой мог пользоваться даже первоуровневый черноногий. Еще одна причина популярности Перчика - молодых отпрысков богатых семейств с ним в руках возвышать по ступенькам одно удовольствие, пусть даже Всевидящая и могла наградить нелицеприятным титулом, если слишком переусердствовать.        Хорошая новость уже озвучена.        Плохая состоит в том, что насколько успешной была первая атака по парящим осеменителям, прости Шейла за тупое чувство юмора, настолько удар Перчиком оказался бесполезен. Нет, часть стреноженных и лишенных крыльев тварей буквально растворило, как подарило забвение части их обращенных в мешки плоти жертв, но на этом успехи закончились. Идущие рассеянной волной невидимки применили какой-то странный эффект, вывернувший то ли гравитацию, то ли что-то еще, но облако токсинов стремительно унеслось вверх, где сейчас не было вообще никого. А потом времени уже не осталось и на людей обрушилась вся дьявольская мощь.        Они сопротивлялись, отчаянно сражались, Роктерм восстановил сеть командования, заново ставились барьеры, а бенефики выжигали суть свою в попытках блокировать флер, но только компенсировать провал не удавалось. Вслед за волной невидимых дьяволов пришел черед вырвавшихся из катакомб извергов обыкновенных, средней силы, но в большом числе и тоже при поддержке парочки действительно могучих отродий. При этом Тактик был уверен, да что там уверен, точно знал - тех тоннелей из которых они выползли там раньше не было, причем не только на планах и схемах, их вообще не было. Это не культисты нелегально прорыли их, замаскировав и оставив до лучших времен! Проверяли все подходы еще перед началом штурма, обрушив все подозрительные пустоты, но они все равно появились, возникли из ниоткуда, без предупреждения и следов в энергофоне, иначе кто-то заметил бы.        Словно этого было мало, с другой стороны ударили культисты, хотя их становилось сильно меньше просто за счет того, что изверги ими напропалую жертвовали в первые, самые опасные часы, когда воплощенных тварей в город прибыло еще слишком мало. С культистами почти не было тех самых воплощенных, лишь несколько десятков одержимых, изрядно от пережитых сражений оплывших, будто статуи из воска, словно свечные огарки. Так-то одержимый во многих отношениях слабее воплощенного - труднее работать с душами, да и самые сильные техники такая одежда из плоти жертвенной применить помешает, сделает неудобным. Только и плюсы тоже имелись, выражаясь повышенной живучестью, способностью пропускать больше чистой силы, а также отсутствием необходимости тратить души на защиту, ведь подобная глине податливая плоть станет и щитом, и клинком, и накопителем, и даже ритуальной опорой, словно в том ритуале участвуют сразу все те, кто на материал для тела пошел.        - Прощай моя надежда на новый орден. - Мрачно выдает Роктерм, пытаясь перестроить оборону хоть немного, пуская в ход все имеющиеся козыри. - И бренный мир тоже, пожалуй.        Последний предел, неутомимая оборона, стальной строй, надежда выживших, обратная передача усталости - он сам и все остальные обладатели сходных классов или хотя бы разовых даров, выдают имеющееся без разбору, без правильного приложения минимальных усилий, выкладывая на стол все имеющиеся карты скопом. На какой-то миг срабатывает, обретшие громадную силу ветераны стражи и наемники, ставшие почти неуязвимыми к флеру или даже прямым атакам, отбрасывают более утлых и хрупких культистов, не давая тем разделить ряды имперцев по центру. Даже элитные твари, хоть и не отброшены, но буквально завязли в рядах ставших слишком сильными, чтобы от них отмахнуться, рядовых бойцов. Гвардия сражается с телепортировавшимися прямо к ним тварями, каждая из которых явно выбрала себе противника заранее, выбрала максимально удобную жертву.        Роктерм Дострадив еще успевает удивиться тому, что тактиков и бенефиков никто толком не атакует, как и тому, что сошедшиеся с гвардией изверги больше сдерживают тех, даже потеряв парочку своих из-за того, что не атаковали во всю силу и насмерть, но потом приходит последняя группа подкреплений. Около полутора десятков тварей выходят из сероватого разрыва посреди превратившейся в арену битвы улицы, сначала сбивая серой же пылью все попытки поймать их на выходе, а после атакуя сами. Тактик мгновенно меняет директивы, стремясь еще раз перестроить оборону и у него есть шансы, пока еще действуют все усиливающие блага скопом, пока не пришел откат за временное могущество, но потом из-за спин новоприбывших выходит невысокая и кажущаяся неопасной дьяволица в обнимку со смазливой культисткой, черты лица которой показались Роктерму знакомыми, а одеяния знакомыми не показались, потому что он лично видел их совсем недавно.        Что именно это значит, как и что произошло с предыдущим хозяином одежд одного из лучших убийц Империи, на которого они все так зря понадеялись, острый и поразительно отточенный разум Тактика понять уже не успел - дьяволица запела-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла.        Ла.        Теневая поволока, невесомый паводок идет приливной волной, заставляя выцветать реальность вокруг, заставляя блекнуть сияние знаков на оставшихся без ковра из плоти камнях и переливчатую трель меняющихся каждое мгновение лепестков. Это не выглядит классическими чарами, совсем нет, заставляя тварь в очередной раз оргазмически улыбнуться, ища ответы среди множества обласканных им душ, находя его далеко не сразу - редко, так редко под небом Алурея рождались и возвышались Повелители Одиночества, еще реже входили они в силу и совсем редко приходилось им применять нечто подобное. Нет волны черноты, нет плотной и жгучей магической энергии классического чародейства, только расходящихся от невесомо качающейся на самых кончиках пальцев фигуры конус бесцветности, монохромности. Конус приказа, навязывающего уже почти Пеклу немного законов Тени, не атакуя напрямую, но ослабляя, лишая сил, вынуждая тратить их на преодоление эффекта. Это не проклятие и не ослабляющий поток, которые на него, на его мелодию в любом ее виде, не оказали бы ни малейшего эффекта. Монохромная волна окажет воздействие даже на него, заставит признать эту ноту полноценной частью их общей симфонии, не ворчанием глухого старика, не лепетом взявшего в руки арфу младенца.        Отразить проявляющуюся на мир обиду брошенного ребенка, сломанный крик оставшегося без никого сироты, не выйдет, только не привычными способами, потому что правильно подобранной души сейчас нет, искать ее нужно чрезмерно глубоко, да и нет желания окунать в монохромность накатывающей тишины пение какого-либо огонька из тех, что ценны своей музыкой больше прочих, а другие и не помогут. Впрочем, как и во многих похожих спектаклях, слабость чужой мелодии, мелодии без звуков и нот, мелодии тишины, потому что Одиночеству не нужны те, кто его услышит, лежит на том, кто тишину эту позвал, вынуждено остановившись, чтобы дать волю созданному оружию.        Если мальчик без ошейника, выбранная им партия, взятая роль, похожа на пустой аккорд, прореху на нотном стане, паузу между куплетами, то мелодия девочки в ошейнике совершенно иная. Она чувствуется, она звучит, она бьет грохотом гигантских барабанов, за которым слышен рев идущего валом пожара и треск лопающихся в огне костей. Там, где возлюбленный им мальчик рвет мелодию, вливая в нее диссонанс своей тишиной и неуютным, лишенным изящной развратности шепотом, недопознавшая его ласки девочка пытается накрыть его мелодию своей, разорвать партитуру, смешать ноты и сжечь их в огне абсолютного Всесожжения. Стоит сказать, диссонанс, вызываемый девочкой, выглядит внушительнее.        Прямая атака, даже не огнем, а жаром, от которого рассыпаются в ничто покрытые знаками камни и обернутся им же попавшие под этот каток души, была не тем, что можно и нужно проигнорировать. Хорошо бы столкнуть две мелодии друг с другом, чтобы его собственная так пикантно отдалась звоном на фоне взаимного затухания, но этому помешает третий участник собравшегося против него миниатюрного оркестра, заунывно звучащий одной-единственной нотой горской флейты. Варудо Вечный запевал строго между молотом и наковальней, даже не атакуя, но намекая на немедленную реакцию, если изверг попробует сменить позицию и столкнуть союзные мелодии. Либо принимай их на щиты, либо отрази как-то еще, словно говорит ему его песнь, пой, дорогуша, а мы попляшем, милый наш.        Звон лепестков стал на секунду близким к разрывающему сердце скрипу глотки Каменной Птицы, заставляя конус тишины замедлиться, потому что удар пришелся на разум мальчика, навязывая ему чужие переливы, задрожала волна жара, когда девочка стала на ходу испытывать мелодичный, словно танцующий вместе с неслышимыми амплитудами, оргазм. Только дитя Веков, защищенное своим некуртуазным доспехом, оставалось неподвижным, теперь готовясь защищать и прикрывать того, на кого длань изверга повернется. Такая горькая ирония, слаще нутряного меда и любовного сока умирающей оперной примы, что непримиримые враги сошлись в союзе. Он не устает любоваться ею, она не скоро ему наскучит, не скоро станет привычной частью оркестра.        Вспышка огненных протуберанцев скользит минорным переливом, очищая разум и тело девы, заодно переплавляя одну из оставленных им дверец, ведущих к ее пониманию мелодий, в стальную стену, закрывая закладку, делая ее нерабочей. Он много больше желал установить, но не видел причины в тот момент - так легко переписав чужую поэму, совсем утратишь хороший вкус, который требует неспешности, требует откладывать пик удовольствия как можно дольше. Но даже крох хватает, чтобы атака чистого жара не захлебнулась в своем барабанном бое, но получила смену на полтона, внесенный диссонанс. Он мог бы отбить удар и так, но тогда бы не испытала бы дева свой экстаз, не прочувствовала эту смесь из гнетущего стыда, возвышенного долга и едва различимого трепета жажды продолжения - он знал, что чувствовала эта трель, потому что сам писал ее, сжигая раз за разом.        Жар встретился с тонкой полосой Холода, полным стазисом любого движения, абсолютным замерзанием, разбившись о него, как прибой о скалу в глухом крике замерзающего путника, едва слышно зовущего хоть кого-то. Чернящая тишина давит, но он успевает переставить огоньки в нужном порядке, вынуждая ледяную суть одной из давних его девочек, раньше бывших мальчиками, вернуться обратно в глубину его, отдавая взамен несколько самых простых огоньков, совсем свежих, только в этом городе и взятых. Господин всего и всех, пусть пока не все то признают, с интересом наблюдает, как стали блекнуть в монохромном видении гаснущие огоньки, даже не пожираемые Тенью, а словно угасающие от внезапного Одиночества.        Так мило, что просто хи-хи-хи.        Ментальный конструкт, словно предложение сделки, направлен в сторону флейты просто интереса ради, приличия для, потому что мелодия того требует, даже если очевидна бессмысленность деяния. Преодолеть одновременно доспех одной битвы и кольцевание вневременья можно, но не сейчас, не так и не в подобных условиях. Это не попытка переубедить чужую сонату, сменить флейту на иной инструмент, но исключительно добрая и милая поддевка, предложение сойтись в бою с непосредственным участником убийства забытого всеми брата флейты. Словно упрек, издевательское недоумение, почему же принц еще не вцепился во врага своего. Удостоить доброго Господина ответом стало тяжестью неподъемной для наследного принца, так что он и подымать ее не стал, попросту проигнорировав, даже принявшись творить Закон уже не в предупреждающем намеке, но в прямой атаке.        Хрупко треснуло, органным гудением отозвались знаки на камнях, заново произрастая там, где монохромная тишина стесала их вместе с камнем, отталкивая черно-белый ужас, наполняя мир родным и сладким сиянием обещанных благ. Встречный взмах дланью, на секунду ставшей полностью прозрачной, отозвался кисло-сладким воем, откачивая воздух с пути покрытой пламенной чешуей девы. Безыскусная атака лишь первый слой, ведь вместе с воздухом, затрагивающее дальние участки отсутствующей здесь Выси воздействие высасывает всю свободную энергию, пригашая пламя, сбивая ритм и заглушая рокот барабанов. Споткнувшаяся на ровном месте дева падает лицом в камень, лицом в засверкавшие незатейливой песенкой знаки, теряя все больше пламени, постепенно всасываясь в те знаки сама, готовясь стать еще одним рисунком на измученной брусчатке.        Вместо того, чтобы добить бестолковую дурочку, бегущую от его ласк и дать ей переродиться еще раз, Господин лишь накрывает ее невесомым покрывалом, словно даже не шелковым, но из паутины сотканным. На саване произрастают руны и знаки, сливаясь в нечто похожее на нотную запись, втягивая остатки пламени, а после переносясь на кожу искуснейшими татуировками, двигаясь все глубже и глубже в сущность пленницы. Волна огня предсказуема, как партия барабанщика на марше, но при этом необоримо сильная - в последний миг флейта дарит барабанам лишнюю секунду, забирая ее у собственной атаки, упуская момент. Секунда купила еще немного свободы, дав сжечь саван, выжечь вместе с кожей, а кое-где и мясом, перебитые татуировки, снова вырывая мелодию флейты из общего хора, заставляя улыбаться все шире и шире.        Удар едва различимой в шторме энергий воздушной иголкой, тонкой, словно волос мохнатой гусеницы, словно мелкие и неразличимые глазу жала медузы, словно наигрываемая у костра рулада, которую никто не слышит в шумном городе, расположенном за соседним холмом. Иголка столь тонкая, что проходит сквозь любую защиту, обращаясь ниточкой, по которой скользнет хищное воздаяние, скрежет сводимых в экстазе зубов. Первая техника лишь начало будущей вышивки, точка направления, по которой вслед отправляются стонущие трианглем нити истока, подбирая ключ к такой изворотливой душе.        Тварь словно раздваивается, оставляет после себя чрезвычайно реальную иллюзию, завершающую работу с ключами, снова обращаясь на пламенную птичку, придавливая ее тяжестью Тверди, высасывая силы проклятиями Глубины, проклиная безумной скверной Черноты, сменяя один источник силы другим, завершая порядок биения и ритма, не тратясь на флер или переделку, давя голой мощью. Это ее ощущение, постепенное осознание собственного бессилия и его превосходства, вступают в резонанс с новыми аспектами ее личности, родившимися из пепла прошлых, сгоревших по его воле. Заставляют ее саму ждать нового удара, новой атаки, что распнет ее, нагую и изнемогающую, подарит то, что не способны подарить простые смертные, оттеняемые ее могуществом. Да, кто-то скажет, что банальнейшее преклонение перед силой, больше подходящее Гордыне, чем Похоти, слишком пресно, но не им указывать маэстро его уровня.        Мальчишка проявляет недюжинную наглость, сумев каким-то образом перенаправить нити ключей, да-да, на одно из лиц-картин, которые он перенес на обрамление фонтана поэтов! Это настолько смехотворно, что уже обидно немного, если честно. Вместо обвинения в невоспитанности приходит последовательная волна из Солнца, Света и Неба, сжигания, прожигающего дорогу сквозь монолитные стены теней и заново проявившийся двухцветный пейзаж, очищения, что смывает попытки контролировать реальность методами теневой магии, никак не затрагивая присутствие Пекла, а также чистого покоя, замедляющего не только тело попавшего в тенета синевы, но даже само его мышление и реакцию. Солнце с пробитием защиты справилось, рассеявшись перезвоном колокольчиков, Свет излил свою истину трубным гласом, но вот Небо оплошало - тишина снова стал двумерным, несуществующим, избежав своей судьбы. Господин уже готов накрыть барабаны крайне волнительным и хитро закрученным обязующим контрактом, одновременно замыкая тишину в его плоскости, не давая выйти из скорлупы идеальной защиты.        Сила Времени действительно велика, как и глубина хранилищ Вечной династии - про использованную вещь не было ведомо ни одной из душ, оказавшейся во власти его Домена, не мелькнула эта информация одиночной нотой во множестве сводок и донесений. Прекративший незаметно светиться маленький амулетик, бесценный Светоч Невредимости, как тут же указали ему доступные прозревающие, ушел на долгую-долгую перезарядку, выполнив свою цель. Даже здесь, даже в эпицентре его могущества, эта побрякушка заставила его почти на секунду забыть об истинности существования принца Варудо. Будто поверх его мелодии сыграли другую, почти такую же, но без аккорда дерзкого Вечного. И он не просто так эту секунду, для него куда более длинную, тратил, не прелестями его будущего хозяина любовался, нет.        Господин вынуждено обрывает обе серии атак, концентрируя сущность на уже подготовившем удар Варудо. Принц шагает вперед, самым обычным даже не ускоренным шагом, занося старый и грубо скованный двуручный клинок в своих руках вверх и немного за голову в классической атакующей стойке. На пробу срываются в бой десяток магических клинков, начиненных каждый разным содержимым, начало увертюры, не более, чем первая проба.        Господин вынуждено обрывает обе серии атак, концентрируя сущность на уже подготовившем удар Варудо. Принц делает еще один шаг вперед, игнорируя так и не добравшиеся до него атаки, которые только еще собираются формироваться в его объятиях, уже почти застыли на кончиках пальцев. На этот раз вместо клинков в ход идет слаженное воздействие на реальность, обещание всех благ, отвлекающее внимание от десятков мелких искажений, отменяющих последние указания Закону.        Петля уныла в своей предсказуемости, а предсказуема она оттого, что является едва ли не сильнейшей песней, из предназначенных для индивидуальных поединков, имеющейся в распоряжении Вечных. Поговаривают, одиннадцатый по счету Император, Бай Серый, сам себя замкнул в подобной петле, перестав стареть и отказываясь умирать, как утверждают и о том, что его жертвы, вызвавшие неудовольствие правителя глупцы или просто под руку попавшие неудачники, могли провести в замкнутом цикле времени долгие годы, раз за разом умирая самыми разными смертями, скрашивая скуку государя. Убивали Бая его внуки и состарившиеся сыновья, в единственном известном любым летописям случае, когда один Вечный вставал против другого - то ли устали ждать своей очереди занять трон, то ли раз за разом откатывающий себя в эталон Бай постепенно сошел с ума и прекратил быть человеком даже в той малой мере, какой привыкли мерять свою человечность глупышки Вечные.        Господин вынуждено обрывает обе серии атак, концентрируя сущность на уже двигающемся в его направлении Варудо. Флейта на шаг ближе, а атака твари, пусть и дошла до цели, даже имея шансы преодолеть капсуляцию Времени вокруг милашки, упирается в доспехи, предсказуемо обращаясь в ноль. Ну, он и не рассчитывал, но попытаться стоило, ведь вдруг да выйдет. Сбоку прилетает плотное перо, одна из коронных техник барабанов, материальное Пламя, твердое и имеющее собственный вес, сжигающее даже несгораемое, но, что важнее, создающее на месте касания пробой в глубины первородного Горна, вытаскивая наружу такое, что иной раз через собственное тело даже ей пропускать нет желания. А вот тишина... тишина молчит, злая и неподвижная, скрывая что-то под гнетом злого шепота.        Господин вынуждено обрывает обе серии атак, концентрируя сущность на уже двигающимся в его направлении Варудо. Перо исчезает вместе с очередным циклом петли, пусть и оставив после себя обожженное и тут же зарастающее плечо - он намеренно не стал тратить души и силы на защиту, зная, что чары закрепиться не успеют, отдав первую свою кровь именно барабанам, дав прорезаться взращенному в пламени кровожадному садизму. Риск, конечно же, но такой гудяще-сладковатый риск, стоящий возможного финта от флейты, что вплетет атаку пером в структуру петли. Варудо мальчик умный, а потому даже не пытается отвлекаться на намеренно проявленную слабость, стремясь закончить технику и его самого, концентрируя все силы на одном. Ответная атака Господина идет в направлении неприятно, нервно, странного молчания тишины, что не пользуется случаем, раскачиваясь в своем невесомом состоянии, как-то уже привычно-глупо удерживаясь на кончиках пальцев, но рана от пера не дает закончить вовремя, только прощупать суть, понять, чем занят выпавший из оркестра музыкант.        Господин вынуждено обрывает обе серии атак, вновь концентрируя сущность на преодолевшем половину расстояния Варудо, смеясь маленькой девочкой, получившей в подарок плюшевого рыцаря на пятую весну своего рождения, а следом смеются остальные девочки в его власти, того же возраста, той же природы смехом, только игрушки, в свое время, каждой дарили разные - плюшевый рыцарь, деревянный солдатик, соломенная кукла, волчонок, выкованный искусным кузнецом из остатков железа. Все эти игрушки появляются рядом, обретают плоть призванных воителей, даже не пытаясь атаковать, хотя и могут, но передавая каждому из трех образы своих девочек. Так, чтобы на миг ударить его столь же сложно, как матери и отцу ударить насмерть свое мило смеющееся дитя - боевое применение игрушек смотрелось бы эффектнее, но на него не хватало времени петли. Зато новых ударов никто не нанес и даже флейта остановился на месте, пропустив шаг.        Господин вынуждено обрывает обе серии атак, концентрируя сущность на приблизившемся еще на шаг Варудо. Изверг принимает на себя удар тысячи пламенных искр, почти не горячих, практически безвредных, но каждым касанием немного повышающих накал собственного тела. Будь он сделан из плоти, а не ожившей музыки Похоти, сварился бы изнутри после первого десятка. А так только раскрылся еще шире Исток Ключей, выпуская накопленный жар в по-прежнему неподвижного тишину, который сам не стал уклоняться, даже в плоское состояние не перешел, чем начал всерьез тревожить своего будущего мужа и отца, жену и мать. Что же это сладкое существо задумало, какой аккорд готовит, зачем медлит, почему не бьет во все явнее открываемые именно ему слабости? Вот же Тень, смотри же, одинокий и забытый, смотри тихий и ненавидимый, вот я ослабляю защиту, вот создаю щель в прилегающих к телу зонах контроля, вот недостаточно заблокированная стезя во взгляде моих зрящих, почему ты медлишь, чего ждешь?        Господин вынуждено обрывает обе серии атак, концентрируя сущность на уже начавшему удар Варудо, с раздражением понимая, что не успел взломать, взрезать и выпотрошить почти полученный ответ. Застывший и переставший менять форму быстрее бьющегося сердца тропической птички тишина почему-то не мог не ответить, но работа флейты, гибельная запятнанным отчаянием своего создателя петля, успела в последний миг. Очень удачно успела - Варудо Вечный намеренно рисковал, проигнорировав опасность ослабить петлю, проигнорировав десяток отправленных в него приличия ради атак. А глупенькая барабан, поддавшаяся на миг своему садизму, так хотела увидеть его раны, что только сейчас закончила партию искорок, вернувшись к классической, пусть сверхсложной магии. При этом атакуя огненным ковром, становящимся провалом в пламенные глубины Горна, такие усталые камни мостовой и блеклые знаки на них. Даже парочку копий в сторону ближайшего лепестка метнула, причем хороших копий, прячущих внутри еще одно, а то еще одно, а то еще одно и так раз сто - сразу не выпить, перенаправить тоже придется по одному, пришлось отдать сигнал лепесткам и погасить лишние трели. От собственных лепестков его никакая петля не отрежет, их мелодия едина, он и есть они, а они давно стали частью его.        Господин вынуждено обрывает обе серии атак, когда клинок уже готов нанести первый из двух единственно необходимых ударов, почти вплетя тот во взвившуюся в пике мелодию. Больше того, клинок уже почти касается застывшего в петле тела, когда петля откатывается снова, только теперь по велению не Варудо, но самого пленника. Ну, пожалуйста, ну не удивляйся, флейточка милая, мальчик дорогой! Кто же придет на такую битву без собственных хрономантов в лепестках и прямо под сердцем, кто же сделает такую неизящную глупость? Не он, нет, не он, а все остальные, включая Варудо Вечного, лишь в последний миг успевшего обратить Время, хотя изверг и старался помешать этому, возникнув на том месте, где он ранее стоял, накладывая на своего Господина сущность петли.        Легкая затрещина сшибает с покрытой десятками острых огненных шипов, застывших пламенных языков, выкованных из ее же жестокой злобы, девы всю ярость, гася это пламя, роняя ее на уже куда медленнее покрывающиеся знаками камни, вырывая сердце из груди. Пламенные барабаны порадовали его напоследок своим предсмертным оргазмом, сгорая дотла и снова перерождаясь, но этого мелодия уже не дожидается. Сжатое в руках сердце, сотня ритуалистов в глубине сути, мгновенно воплощаемые структуры, где центром ритуала стал взятый из горячей груди столь же пылающий реагент. Проклятие и атака, тончайшая работа, пусть даже всю ее гениальность портит поспешность сотворения, во всех спектрах воспринимаемая работой той, чье сердце стало основой.        Легендарная защита подобного толка была бы обманута этим аккордом, но латы Варудо, воспетая во множестве рассказов и пересудов Дуэль Подлеца, сыскавшая злую славу задолго до того, как оказалась во власти династии Вечных, уловку распознала. Впрочем, это был лишь пробный слой, еще один, подобравшийся уже куда ближе, чем прошлый - стоило пелене Пламени рассыпаться искрами, как из искр она же возродилась, только теперь стремясь сжечь в объятиях все еще молчащего тишину. У воплощения Похоти даже мелькнула и тут же была сотни раз разобрана и проверена мысль, будто призванный просто решил подставить союзников, посмотреть, как они сдохнут, а потом попробовать закончить начатое ими, пользуясь собранными знаниями о сути изверга и его предположительной усталостью. Жаль, но столь наивное и намеренное самоприношение себя в жертву возлюбившему его архидьяволу все-таки тому показалось - колдовские хороводы зрящих не успели пока пробить усиленную за счет бездействия и неподвижности защиту, но четко распознали истинность угрозы. Нет, не выжидает тишина, а занят чем-то слишком глубоко запрятанным в Одиночестве, чтобы срисовать образ мгновенно.        Вместо спущенной с поводка подготовленной атаки, выложенной на стол слишком рано, до того, как закончится подготовка, вместо сфальшивленной мелодии, неправильно взятой ноты... тишина просто снова стал двумерным, будто и не делал ничего все это время. Эта непослушность не просто заводит, она прямо-таки требует ответа, чтобы было мальчику неповадно делать всякие непонятные вещи не делая, вроде бы, ничего. Во вспышке пламени родилась рокотом духовых труб пламенная дева, а ее принц снова рвется в бой, ускоряя себя настолько, что смазывается в одну сребристую линию, готовясь ударить-таки проклятым клинком. Сребристая линия обрывается, а принц летит кувырком, когда Закон резко отказывается повиноваться где-то в четырех шагах от цели. Снова вспышки знаков, пытающихся залезть под доспех, впиться в податливую плоть, ведь броня вневременья на нескончаемо короткий и необъятно долгий миг засбоила, заблестела, засвиристела певчей птицей в клетке, которую вот-вот сунут в печь.        Доспех хранит флейту, а возродившаяся дева бьет огненным росчерком, на кончике которого сокрыта буря Пламени, не давая погрузить в податливый камень будущего, как он все еще наивно верит, Императора. Камень тот обернулся похотливым и развратным болотом, что готово принять любые формы и заполнить любые отверстия, но хрономант остановил себя, поставил на паузу относительно мира и нужно хотя бы удар сердца потерять, чтобы эту броню вскрыть. Вместо вскрытия мелодия изменяет тональность в который раз за этот день, вспыхивает собственным пламенем, не побеждая чужое, но пуская его навстречу, как тушат пожар пожаром. Дева изгибает чары, выворачивает их в правильное положение, стремясь подавить попытку, приобщить к атаке силу не только свою, но и противопоставленную ей. Все правильно, умно, логично и выверено, как он от нее и ждал - после стольких сожжений ее хозяин знает игрушку лучше ее самой, даже без ясновидения предугадывая шаблон действий. Выбирая лучший из возможных вариантов, ты делаешь свой выбор предсказуемым, девочка с барабанами, а это неизящно, это чревато пренебрежением в твою сторону.        Поток пламени закольцовывается, атакуя сызнова строящего монохромную тюрьму тишину, пока флейта откатывает свое время обратно, возникая на стартовой позиции. Флейта ошибся - пока он был в паузе, на стартовую позицию первым пришел он, оставив под ногами забавный сюрприз. Каменная шрапнель с десятками проклятий на острых сколах предсказуемо не делает одетому в свои латы персику ничего, но там, под камнем, мигает в завораживающем ритме несколько десятков искр. Старая заготовка, с тех времен, когда еще планировалось взять молодого и не вошедшего в силу наследника династии, отброшенная из-за нехватки ресурсов и нужных кадров. Девять идеально подобранных, а после еще и доработанных до истинного идеала душ не очень невинных дев, полностью подпадающих под вкусы Варудо Вечного, будто девять идеальных жен, любовниц, интрижек, каждая из которых соответствует своему архетипу. Их души обнажены, их связь служит мостом, в котором нет прямой атаки, лишь чистый гипноз, манящий ритм цветастых искорок.        Варудо вырывается быстро, почти успевая испепелить чарами припрятанного амулета вовремя возвращенные назад искры отмычек к его сердцу, но к этому моменту отброшена в сторону пылающая дева, истекая огненной кровью и стремительно регенерируя, Пламенем восстанавливая порванную плоть. Флейта вынужден ловить свою слугу, прикрывать от брошенного вдогонку снежного копья, кажущегося детской игрушкой, если бы не мелькающие в хороводе снежинок искаженные лица. Принц немного паникует, верно истолковав произошедшее, ведь латы его не защитили, хотя и должны были - у любого артефакта есть уязвимости в самой природе их работы и Господин подобрался очень близко к таковым у Дуэли Подлеца.        Лопается монохромность, пока тишина гасит пламя, вынуждено принимая иную форму, снова меняя суть, но уже не успевая разгадать замысел. Да, добивающий удар из радужного цвета астрального луча лишь вырывает кусок плоти у громадной Тени, не угрожая существованию больше терпимой нормы. Главное сделано - все три игрушки не атакуют, все три заняты, все три могут только оценить его этюд, а после принять свою судьбу.        Пока троица разрывает дистанцию тем или иным способом, сам изверг тоже шагает назад, растягивая пространство, чтобы точно не помешали, оказываясь локтях в двухста от игрушек. Снова раскрывается пошире Исток Ключей, выпуская три мертвенно бледных шарика света, не фонящих никакой силой, не воспринимаемых никаким чувством, кроме визуального. Три конструкта, три причины откровенной пассивности Господина в этой битве, ведь их настройка на каждого из трех персонально простой не была, особенно в случае с флейтой, но нет для него закрытых дверей, нет путей нехоженых, нет целей недостижимых.        Снова шаг, снова он в центре треугольника, снова на линии атаки, но никто не атакует - все три сферы потухли, стали матово черными, а после повернулись вдоль "треугольника", так, чтобы каждому милашке досталась сфера соседа справа. И все, теперь можно не спеша приняться за их сортировку и оценку, заодно восстановив давление на Дворец. Да, лепестки справляются и без непосредственного участия Господина, но одно дело не давать Дворцу продыху в дуэли тактических и стратегических чар, а совсем другое выиграть эту дуэль. Второе требует внимательности, концентрации усилий, чтобы правильно использовать имеющиеся знания, прознанные и выведанные шпионажем ключи от обороны, вскрыть известные слабые места и, конечно же, не повредить главные призы, сейчас в том Дворце и сидящие. Стоит получить сущности Вечных, стоит взять их, как поход этот, маленькая опера, милая авантюра, сразу же окупится, а чуть позже, спустя хотя бы десятилетие-другое, окупится уже многократно!        А троица бьется в агонии, ведь суть его атаки даже не атака, не прямой вред, который можно сжечь в Пламени, отдать на растерзание Тени, поглотить мифическими латами или отправить назад во Времени. Суть воздействия не является атакой ни в малейшей мере, не несет вреда и даже может считаться чрезвычайно, невероятно полезной. В иной ситуации, в другом положении и не в этот день, тот же Варудо Вечный с радостью принял бы подобный подарок и еще заплатил бы за него горою золота и парой раритетов из семейной коллекции, грейдом не ниже легендарного. Конструкция брала свое начало в методиках ритуальных ясновидческих практик, завязанных на сверхдальнее общение, способное преодолеть даже расстояние между континентами. Не связанная с каким-либо планарным типом, полностью изолированная, хрупкая и требующая чрезвычайно прихотливой настройки на каждого из участников беседы связная сеть узлового типа была доработана и дополнена лично Господином и супружеской парой из крайне опередивших свое время ритуалистки и зрящего.        Те двое прекрасно, как они думали, знали на что шли, добровольно согласившись на контракт с Пеклом, многократно его перепроверив и убедившись, что угроза их душам осталась в рамках допустимого. Как ни странно, они не ошиблись - домен Похоти, славный именно ментальными воздействиями на личность даже сильнее Гордыни, Лени или Отчаяния, получал от того контракта не меньше, даже больше, чем иные участники, а потому они тогда сдержали порывы взять еще и самих контракторов. Их забрали потом, спустя годы, когда прошла готовность и постоянное ожидание какой-то подлости, подготовленной хитрыми тварями. Но то была отдельная операция, не связанная с ошибками в заключенном контракте ни в малейшей мере.        Сама связь оружием не являлась, хотя и ценность технология представляла сумасшедшую, настолько высокую, что мелодия звона монет, какие можно было за нее получить, даже сейчас отдавались легким сожалением. Были планы продать разработку, никак к Пеклу и его флеру не привязанную, через своих культистов или тем же темным эльфам, слугам Темноты Хозяйки, самопровозглашенной, но истинной для своих детей, Королевы Ям, но придержали. Во многом потому, что не имели средств проконтролировать получение оплаты методом отличным от еще одного вторжения, а для него было тогда рановато.        Доработка, переделка связного узла, оценена быть не могла и хранилась Господином лично, завязанная на десятки отдельных душ, вплетая свою мелодию в общую так незаметно, что и не догадаешься никогда. Как раз для таких ситуаций хранилась, когда нужно атаковать и победить не атакуя, не угрожая и не убивая, когда нужно еще сильнее приправить и без того пряное блюдо.        Сдвиг Парадигмы не вредил, но делал нечто страшнее и восхитительнее - менял личность участников. Не память, не души, не жизненный опыт, а только личность, понимание самого себя, природу того, кто оказался заключен в незримый круг. Один сдвиг и все трое игрушек поменялись, остались собою, но стали совершенно иными, не такими, какие они есть на самом деле. Ненадолго, ведь их сила, пропитавшая сущности всей троицы, вернет обратно утерянное, выдавит чужеродное, восстановит отнятое! Но пока этого не случилось игрушечки абсолютно беззащитны, лишены своей мощи - барабаны Пламени не бьют и не рокочут, затихая и разбиваясь о стену Одиночества, река Времени течет без перемен, пока тот, кто правит ею сгорает в пламени Горна, ненавидящий шелест голодной ко всему Тени не доходит до потерявшегося в линиях будущего и вариантах прошлого.        Каждый из них был асом, непревзойденным мастером, познавшим свою кровь и свою силу, свои архетипы, чрезвычайно глубоко, сроднившись с ними, черпая из них мощь, отказываясь поддаваться соблазнам еще большей силы, чтобы пасть навсегда. Тень, Пламя, Время - всего три вершины, покорные трем личностям. Но теперь личности поменялись, поменялось суждение, поменялась та глубинная и непонятная даже им самим песня, что дает одинокому изгою познавать Одиночество, позволяет порывистой и бескомпромиссной деве не сгорать в своем же Пламени, разрешает волевому и неустрашимому принцу приказывать Закону. Каждый из них оказался идеально подготовленным для того, чтобы быть кем-то другим, не собой. И привычные роли, привычная сила, сила, требующая всенепременного контроля над ней, почувствовала неуверенность, неприспособленность, слабость - тот, кто не имеет ненависти к себе и всему миру не прикажет Тени, та, кто признает полумеры и уступки, не удержит в ладонях Пламя, тот, кто не верит в собственную власть и право на все, не посмеет покорить Закон.        Это пройдет, не может не пройти, уже проходит, это может повредить, особенно при такой накачке силой, но троица достаточно упорна, а память и душа справятся там, где характер уступит, пусть и остается некий риск. Из-за рисков этих он сам, лично и всеми силами помогает, защищает детишек от самих себя, не пытаясь совратить или оставить что-то от себя напоследок... ну, почти не пытаясь. Потому что слаще трех запретных плодов могут быть только эти же плоды, но вобравшие еще больше славы, еще больше мощи!        Потом, когда они заглянут внутрь себя, каждый из них заметит, осознает, что эта приторная, донельзя изощренная пытка не просто оставила их живыми, но еще и одарила частью понимания чужой силы. Недостаточно, чтобы открыть новый или целиком сменить один из старых классов, но все равно щедрее некуда, оставив после себя титулы, неотъемлемые дары и уникальные навыки. И барабаны смогут призывать Тень из бликов собственного Пламени, флейта начнет Временем не только править, но и сжигать его навсегда, а тишина поймет, наконец-то, насколько действительно Одиночество бывает Вечным.        Только сейчас они беззащитны, они уже впустили изверга в себя просто потому, что не имели возможности воспротивиться, занятые контролем вырывающегося нутра. Нити его уже в них, они подобрали ключи, уже отменяют теневую форму, пламенную плоть и замкнутое время. Еще удар сердца, и он пребудет в них, следующий удар, и они его. И даже река времен не отдалит этот сладкий миг, ведь за главным призом схватки, за Варудо Вечным он следит особенно внимательно, с поразительным и поражающим выжиданием, словно вой скрипки, плач виолончели, рыдание костяных клавиш и скрип забившихся пылью тромбонов.        Потому и побеждает, вливая, наконец-то, семя порока в жаждущие ласки души сладен...        слом        Потому и пропускает момент, когда тишина вырывается, обрывая нити истока когтистыми лапами, рвясь вперед, прямо на несколько растерявшегося от такой внезапной вспышки своеволия изверга, который не ожидал, что после завершенной настройки и срабатывания Парадигмы кто-то сможет хотя бы шевелиться. Двое остальных уже взяты, уже улыбаются своим мечтам, сбывающимся на глазах, уже отдались ему, а он прижимает их к себе, особенно флейту, которую еще нужно настроить заново, успеть сделать важнейшую часть будущего ритма. Каскад боевых чар, от которых так и не восстановившийся полностью тишина уклониться не может, бьет в упор, отбрасывая и калеча. Не успел, бедняжка, принять плоскость, сказалась изящная обманка, созданная лживо поющими душами, закрывшая предчувствие последнего из первых, обрекая того на...        слом        Потому и пропускает момент, когда тишина вырывается, срывает когтистыми пальцами нити истока, разрывая дистанцию и готовя какую-то мощную атаку. Удивление изверга не наиграно, но ответный встречный удар, одновременно с прикрытием уже взятых жертв, выполнен с привычной идеальностью, распыляя наглеца на куски, вернее, распыляя обманку, изувеченную Повелителем могучую Тень. Где только нашел такую здесь, внутри купола Вечного? Наверное, выползла из подземных хранилищ, там много было вивариев, могли и Тень на привязи держать, могли. Прижимая теснее милого Варудо, он подготавливает такой нужный аккорд, уже гото...        слом        Потому и пропускает моме...        слом        А троица бьется в агонии, ведь суть его ата...        слом        Снова шаг, снова он в центре треугольника, снова на линии атаки, но никто не атакует - все три сферы потухли, стали матово черными, а после повернулись вдоль "треугольника", так, чтобы каждому милашке досталась сфера соседа спра...        слом        слом        слом        Снова шаг, снова он в центре треугольника, снова на линии атаки, но прежде чем гаснут сферы, им на встречу шагает тишина, буквально обнимая изверга, на ходу теряя облик людской и антропоморфный, совершенно не изящно толкая тварь плечом. Взмах кинжала, абсолютно обычного кинжала из неплохой стали, выглядящим дешевым и малость изношенным во всех имеющихся у Господина спектрах восприятия. Не пользуясь столь навязчиво предоставленной возможностью убить или взять почти беззащитного тишину, архидьявол смещает себя в сторону, выставляя перед собой сразу пять слоевых доспехов, будто пять надетых на тело призрачных силуэтов. Каждый из них способен закрыть от почти чего угодно, но нечто, так успешно притворяющееся ничем, простой сталью, может ведь проигнорировать даже это, как проигнорировал бы сию защиту клинок флейты.        Призванный словно оступается, вместо продолжения атаки выпуская оба кинжала из рук и в самый последний миг, когда три связующих дара уже почернели, уже почти совершили сдвиг, хватает свой дар рукой. Двумерной, мерзкой, пустой, плоской рукой! И неуязвимое к любому типу атак, абсолютное в своей изуверственной хитрости оружие становится таким же плоским, уходит из мира туда же, куда ушла одинокая тишина!        Впервые за время сегодняшней битвы, впервые за долгие десятилетия, если не века, с уст Господина срывается настоящий рык, звериное бешенство, заполняет его суть, заставляет отбросить даже Похоть, потому что то, что столь успешно стало между ним и его Пороком того Порока недостойно. Кружится в перестройке механизма Исток, меняя положение и творя нитями сотни фигур, все до единого зрящие перестают отслеживать события в городе, сосредотачиваясь на произошедшем и не произошедшем одновременно низменно подлом поступке тишины, призванного, любимого, ненавидимого, одинокого и теперь уже не столь ласкающего своим присутствием этот день! Он должен понять, осознать, каким образом произошло это, почему оно не произошло уже произойдя? Как удалось тишине избежать эффекта связи, как удалось столь невозможно быстро восстановить личность после сдвига? Какая Тень, какая грань Голода его дала ему подобное, как он эту грань открыл и принял?        И теперь, когда для множества непрерывно координируемых тварей их Господин замолчал, за один такт он понял и разобрал случившееся, возвращая души зрящих на прежние позиции. С потерей времени, с ослабшей эффективностью, которая будет выходить на полный пик еще не один час, теряя ценнейшую инициативу, но ответ того стоил. Просто потому, что без этого ответа, даже победи он сегодня, спокойно помнить сей день Господин бы не смог, не смог бы признать, что его переиграли.        Теперь может.        Может.        Может!        Рычание переходит в рев, а тот сменяется воем, завиваются вокруг твари целые потоки душ, сливающиеся в ленты, ленты те обращаются торнадо, в оке которого он продолжает свою песнь, выплескивает оргазмом скопившуюся обиду, грусть и разочарование. Потому что он понял не все, но вполне достаточно. Достаточно, чтобы осознать - это не Тень была, не артефакт, не хитрый союзник, героический Спутник, помогающий тишине издалека. Было это классическое искажение реальности, столь характерное для чистых Переменяющих, для могучих Провозносящих первый из Законов и, конечно же, для Зазеркальщиков, если те достаточно смелые и не боятся играть с подобными силами.        Почему-то изверг уверен – это, как и совсем недавно в Белом Зале, была Зеркаль, Царство Снов, использованное прямо сейчас, несмотря на пылающее Тенью тело, потерявшее всю плоть, несмотря на активное использование этой хладной и мерзкой сути Одиночества. Каким-то образом, действительно непонятным как ему, так и всем его душам, мальчишка использовал два истока силы одновременно, выигрывая жизнь раз за разом, ставя на кон все, абсолютно все, потому что кости выбросят лишь сотни, потому что монета раз за разом станет на ребро, потому что все остальные варианты отразило и сломало.        За спиной устало прислонившегося к выцветающему от касания черной ладони камню встают Варудо и София, успевшие выжечь не сработавшую связь, принять сработавший не здесь сдвиг. Они не просто выжили, они еще и приняли эти дары, впитали их, обрели части силы друг друга, став своему донору ближе, чем братья. Интересно, а полюбил бы Варудо свою игрушку теперь, когда несет в себе часть ее Пламени? Дико захотелось уйти, просто чтобы дать им выжить и посмотреть на результат - обычно одаренные Парадигмой всегда им брались, либо были взяты ранее, задолго до дарованной чести. Не было ни повода, ни желания рисковать раскрытием столь заманчивого козыря, под который так легко развращать действительно сильных противников.        Господин исполняет новый поклон.        Не такой, как перед началом битвы.        Этот поклон лишен насмешки, лишен вольготного приглашения и чувства собственного превосходства, лишен вызова и взывания, направления увидевших тот поклон ближе к Похоти.        Нет, сейчас он обещает, не играет.        И мгновенно срывается это обещание выполнить.        Окружающая тело изверга река душ бьет плетью, наотмашь, не доводя свой удар до сплотившихся на противоположном конце площади смертных, интуитивно почувствовавших, что теперь их брать в плен максимально неповрежденными и целостными не станут. Взмах плети обозначен, а следом за ним слетают бесчисленные капли золотого сияния, словно отброшенные громадной змеей чешуйки. Каждая искра - очередное смертельное воздействие, от простейших и знаковых для Пекла клинков, до куда более изощренной контрактной магии, планарных взаимодействий или просто обманок, стремящихся забить белым шумом мелодию предчувствий и предзнаменований.        Волною пляшет флер, убавляя накал воздействия на Дворец, давая тем передышку, обрывая долгую игру Господина по вскрытию умов и сердец, в том Дворце спрятавшихся. Некоторое количество попрятавшихся по углам прислужников или свитских лизоблюдов уже слышали его мелодию, уже пустили Похоть внутрь, несмотря на все барьеры, но добраться до командиров или засевших за артефактными комплексами поражения магов пока не получилось, пройдена была лишь половина. Теперь начать придется заново, но зато посмевшая обидеть его тройка дружно вздрагивает, сталкиваясь с тем, что он на них направил.        Чем больше флера, тем он сильнее, но чем сильнее тот, кто правит им, тем тоньше его воздействие, а уж он-то может быть тонким, как самая заботливая колыбельная, грубым, как бессердечный рок палаческого топора. Желания вызревают и гибнут под гнетом непокорной воли, прорастают ядовитыми шипами самые причудливые фетиши, взращенные из детских комплексов, тайных желаний, постыдных фантазий, навязчивые идеи отнимают время реакции, потакают паранойе и все это под возрастающим возбуждением, желанием любви плотской, но искренней, постыдной, но возвышенной, примитивной, но изящной. Флер давит, гнетет, погружает в транс, из которого уже нет выхода обратно, требует огромных сил на нейтрализацию, хотя бы частичную, уже совершенного. Кто-то попроще пал бы только от этого, как пали недавно многие из пытавшихся его пришествие остановить, пали бы, даже не затронув коллекцию поющих для него душ, хватило бы лишь чистой силы родного аспекта.        Этим было мало, они превозмогали, словно дураки, бьющиеся лбом о склон горы, только здесь первыми ломались горы, не головы. Каскад капель, отметки прибоя реки опороченных душ, оказался встречен достойно. Слабее того, что мог каждый из них без отвлечения на флер, но все равно достойно. Один бы не осилил, двое бы попытались, но пали, втроем же им удалось устоять, выдержать первую ноту.        Тень жадным полотном раскрывает свою голодную пасть, сотворенный пролом, ведущий не к тем остаткам, презренному соскребу плана, что оставался в объятиях падающего города, но подлинной ее глубине. Глубине столь истинной, что даже ему не хотелось смотреть туда слишком долго - то, что живет настолько далеко от реальности, едва ли заинтересуется крохотным для него окошком, но проверять желания нет. Капли втекают в бездонную глотку черноты, лишь множа нежелание продолжать эту коду, приманивать и прикармливать возможного гостя. Это его стол, ему не нужны другие дегустаторы, особенно такие, способные сожрать в один выдох весь стол целиком!        Нити ключей хлещут многохвостой плеткой, выравнивая мироздание, убирая прочь раскрытую рану, чтобы та тут же восстановилась, возращенная обратно. Ключи снова бьют, Исток дрожит в предвкушении, заставляя дрожать и неумолимое Время. Варудо не выдерживает первым, переставая обновлять циклическую петлю, просто замораживая и застывая как разлом, так и реальность вокруг него. Хлопок, сгоревшая и сразу же возродившаяся в мелодии Похоти душа просто испаряет кусок реальности вместе с застывшим во вневременье разломом.        Капли душ не стоят на месте, не летят по прямой, меняют курс на более правильный, мелодичный, верный! Еще не успело совершиться вырезание, как они начали обходить разлом сверху и снизу, по бокам или ныряя в родственные каплям-душам планы. Знаки на камнях вокруг троицы повреждены, ковра плоти и вовсе не осталось, но даже остатков хватает, чтобы усилить флер, пробурить защиту их разумов, ворваться в головы потоком нового разврата. Каждый видит свое, каждый желает своего и в своих фантазиях получает желаемое. Огненное торнадо, скорее даже шар, идеальная сфера Пламени, внутри которой пытаются спрятаться наглецы и глупцы покрывается разноцветными пятнами, дрожит и гаснет, теряет заряд и направляющую волю. Капли сливаются в узор, тоненькие ленточки, автономные конструкты из чистых душ, настолько уравненных своей Похотью, что стали единым организмом, многогранным и смертоносным.        Сфера перегорает, сжигая часть духовного паразита, чтобы сожженное возродилось вновь, потому что став единым, золотая слизь, медовый голем, имеет право на возрождение ничуть не хуже Софии, покуда жива хоть одна его капля. Оно уже почти обнимает в своих липких объятиях пламенную деву, но Варудо, несмотря на все противодействие флера, ритуальных знаков и лезущих к открытой коже нитей Истока, успевает застыть конструкт. Флейта отступает, успевает отступить только потому, что его доспехи защищают почти от всего, даже от флера, каким бы тот ни был искусным и обезличенным, не имеющим отношения к Господину и не подпадающим под юрисдикцию мифических лат. Тишина снова применяет знакомый прием, делая плоским не только себя, но и то, к чему он коснулся, разделяя ношу Одиночества с выбранной жертвой. Души, почти все родственники, почти все добровольцы из уже давно вымершего в добровольном жертвоприношении культа, гибнут навсегда, не возвращаясь в лепестки. Более того, даже сама попытка вернуть хотя бы часть повредила один из лепестков, вырвала из него еще несколько сотен сношающихся силуэтов, самых ближних к тем слотам, которые занимали украденные.        Какой забавный трюк, какая глубокая вершина понимания плана! Призванный мальчик мог бы приберечь этот козырь, имел некоторые шансы использовать его напрямую против Господина. Имел, но были они невысоки - он и есть свой Домен, даже удайся мальчику поймать его, вынудить к физической близости в совсем не желанном смысле фразы. У твари нашлось бы чем отразить столь ультимативную атаку, нашлось бы чем ответить, как предотвратить неотвратимое. У сотканного из сотни душ, сделанных идентичными друг другу в мере большей, чем отражения в зеркале, такого аргумента не имелось.        Ох, зеркало-зеркало!        Господин не понимает способа, да и безответственно будет искать его сейчас, слишком многого поиск потребует из того, что нужно вложить в иные дела, но основа трюка понятна. Зеркало, что было сломано, отражение, что поменялось местами с явью - трюк неимоверно сложный и столь же старый. Немного есть тех, кто сможет повторить это под небом Алурея, единицы буквально - у местных зеркал есть свой хозяин, свой Господин и воля его значит для сноходцев чрезмерно многое. И даже так это проблемой не было бы... но это пресное бы, звучащее нескладными оправданиями за пропущенную клавишу, воняющее собственной слабостью и глупостью, недальновидностью. Сама по себе Зеркаль хитра и коварна, но в прямом бою не так уж опасна, потому что плох тот зазеркальщик, которого принудили к прямому бою, потому что можно разбить сотни и тысячи зеркал, не найдя того одного отражения, в котором ты выживаешь.        Греза лжива, обманчива, нестабильна и квинтэссенцией Похоти ее вполне можно исказить, убедить в том, чтобы отразить сновидца таким, каким его хочет видеть изверг, а не сам сновидец. В таких случаях, разбивая зеркало зеркальщик спасает свою шкуру, применяет хитрый трюк для побега, подобно выбрасыванию чернильного облака каким-то спрутом. И это еще только если адепт Царства Снов вообще способен применить такое быстро, ведь в большинстве случаев подобную обманку слишком долго готовить, слишком тяжело провести в нужный момент и при этом самому не разлететься осколками.        Знание не азбучное, не из тех, которым учат в волшебных и приключенческих гильдиях или даже аристократических семьях, но он им владеет. И сейчас это знание бесполезно чуть более, чем полностью! Грезам он противостоять сможет, он может эти грезы воплотить и подарить новые, только уже принадлежащие Похоти, но он не чувствует никакой Зеркали, вообще никакой. Только огромного объема и густоты Тень, применяемую своенравным тишиной, силы самой недружелюбной и опасной для любого изверга, от простого беса до самого Господина. За этой броней он не видит ни способа совмещения двух настолько противоположных планов, ни того зеркала, которое раз за разом разбивают вместе с тем развитием событий, какое тишина сам нарек несбывшимся. Обмануть нетрудно, несложно вмешаться в процесс слома, есть нужные души, да и чистым флером тоже можно попытаться, но из-за Тени, абсолютной, бескомпромиссной, безжалостной, не ведающей любого Порока, до столь хрупкого и уязвимого зазеркального механизма не дотянуться, не пробить и даже не нащупать.        Только ломать вместе с тишиной и его Тенью.        Встречный удар, таран света, заставляет тишину оставаться в своей неуязвимости, нависая над ним тысячей лезвий, поток мутной воды, словно лавина, вынуждающий флейту снова использовать Закон, порыв ледяного ветра, гасящий пламя. И непрерывное давление, с каждым шагом, с каждым заклинанием, все ускоряясь и ускоряясь. Море душ, сияющее огоньками полотно, укрывает тварь, хранит его и не дает даже помыслить об ответной атаке. Все трое и не мыслят, как не пытаются они и убежать - им ясно, как самое очевидное из возможных решений, что убежать не выйдет. Это под своими ногами выжгли они знаки на камнях, сделали их снова камнями, но вокруг все пылает разноцветными линиями, колдовскими символами, скверной Похоти. Их берут в клеть, загоняют подобно зверям и все, что им остается, это лелеять свою злость, переходящую в отчаяние и решимость сдохнуть как можно позже - мелодия слишком знакомая извергам, чтобы помешать их собственной.        Время сменяется Пламенем, облаком мимолетных искр и создаваемого ими пепла, накрывая половину площади, пусть даже на короткое мгновение. Облако сносит, изгоняет, выдавливает из неположенного ему места, но природа искр и без того мимолетна, они и сами существуют считанные удары сердца, будто один взмах крыла бабочки. Они тоже Пламя, тоже сжигают, но лишь сырую силу, не уничтожая узоры вокруг, но обращая в ничто лишь кроху от общей картины. Это вносит диссонанс, нарушает целостность клетки, заставляет тратить силу на то, чтобы убрать облако.        Под искрами уже скрыта чернота, комок вставших на дыбы теней, внутри которого мелькают тени живые. Мелкие, хрупкие, бесполезные здесь, они бы уже стали ничем, если бы не это облако, если бы не подозрительно знакомая тварь в глубине черноты, та самая, что в несбывшемся событии послужила обманкой и жертвой, приняв удар вместо тишины. Теням он отвечает Солнцем, возжигая громадный шар золотого света прямо над площадью, не только прибивая черноту к земле, поближе к ритуальным линиям, но еще и впитывая его жаром отправленные со стороны дворца и парочки других точек удары высшей магии. Кто-то понял, что натиск его ослаб, кто-то решил этим воспользоваться.        Солнце в миниатюре горит ярко и ровно, в такт с поющими от страсти душами его адептов, парочка из которых все-таки не выдерживает и отправляется поглубже в лепестки, восстанавливать почти сожженные сущности свои. Вот отправленных становится трое, вот их уже пять, вот девять, а вот и первая настоящая гибель, которую не выйдет исправить потом, после завершения текущей мелодии. Но рукотворное Солнце не просто пылает, оно вобрало в себя большую часть атаковавших площадь чар, выдохнуло громадный луч вниз, еще сильнее прижимая троицу и отправляя остаток силы за горизонт. Немного в сторону Дворца, чтобы напомнить тем об осторожности и чувстве такта, все остальное по беззащитным кругам боевых магов и носителям легендарных артефактов, неосмотрительно раскрывших недостаточно защищенные позиции. Следом за солнечным потоком идут другие атаки, более изощренные, правильнее подобранные, только выходит хуже, чем получалось раньше – прерванные ранее зрящие еще не вышли обратно на полную мощность, приходится тратить чуть больше сил, компенсировать превосходством там, где не выйдет ударить с абсолютной верой в немедленную победу.        Направленный вниз молот солнечный остановлен и возвращен на стартовую позицию, отодвинут во Времени к тому моменту, когда его еще не было. Мигает мир, река продолжает свое вечное течение, забирая с собой выброшенную в ее воды композицию... чтобы открыть спрятанную внутри солнечного творения кристаллическую наковальню. Творение на основе крайне специфического восприятия силы Недр почти не фонит, а те незначительные флуктуации, какие оно издает, терялись на фоне ярости Солнца. Наковальня падает вниз со скоростью выпущенной из элитного свинцестрела пули, но прежде нее приходит одновременно неподъемная тяжесть и призматический эффект, когда попавшие на друзы кристаллов лучи преломляются и возвращаются обратно.        Черно-белый мир гасит кристаллическую магию, замедляет падение наковальни, высасывает ее прочность и крепость, даже Тяжесть Гор, неотъемлемый атрибут любой высокоуровневой техники Тверди, словно слабеет, переносится не на тела жертв, но на весь монохромный мир разом, тут же становясь куда легче и терпимей. Новая петля Закона, а потом Варудо Вечный, сильнейший из троих, первым использует недавно обретенные знания, первым понимает, как именно его применить - застывшие души великого мага, одна настоящая и две подделанных, какими он хотел расплатиться вместо своей, что даже сейчас пробуют пересилить заморозку, начинают пылать бесцветным и бездымным пламенем. И едва запылала наковальня, пылать начала и пленная душа, которую удалось спасти в самый последний миг, в отличие от обеих подделок. Секунда и Вечность слились воедино, превратив кристалл в ничто, и это ничто не восстановит ни один иной хрономант, да и то же разбитие зеркала здесь не помогло бы ни на грош. Сжечь можно все, даже Время, даже Смерть, даже Вечность - это знала София, теперь принял новую для него истину и Варудо.        Казнь испортивших ему мелодию продолжается, не останавливаясь, не давая продыху, игнорируя любые попытки избежать очевидного, оставляя тем лишь бесплодные трепыхания, надежду сделать хоть что-то. А изверг все ближе, шагает так же неспешно, как ранее шагал заковавший его в петлю флейта, все ослепительней сияние хоровода огоньков, все больше золотого пламени и меда вокруг. С каждым шагом, с каждым приближением Господина, реальность уступает, полностью заменяясь Пеклом - финал нисхождения, этап сшивания Вечного и Домена. Это должно было произойти позже, мягче и не так торопливо, но сопротивление не понимающих своего счастья смертных спутало слишком многое. План рассчитан и не на такое, он стерпит даже больше потерь, больше утраченных ритуальных точек, больше малых поражений - запас прочности величественного замысла невообразим для примитивного разума.        Каждый миг смертные по всему городу слабеют, становятся все бесполезнее и так едва работающие молитвы, исчезают даже те крохи планарного мастерства, что еще доступны слабосилкам, классическая магия сбоит, ритуалы перестают работать так, как должны, стационарная защита начинает расходиться на нити, пространственные карманы и тайники проявляются в основном слое. Его верноподданные и порочные слуги же только крепнут, становятся живучее и опаснее, даже мелкие виспы, которых в иной ситуации можно уничтожить просто швырнув в них кошель с железными опилками.        Троица уже на последнем издыхании, несмотря на то, что прикрывают друг друга, регулярно меняясь местами, давая остальным отдохнуть и скопить силы на новую технику. Все тяжелее им дается переход, все реже огрызаются они в острой контратаке, все чаще приходится комбинировать силы и все реже эти комбинации работают. Варудо ускоряет и себя, и остальных, призванный принимает на свою душу весь поток флера, как самый малоуязвимый к его природе, София просто жарит непрерывным вулканом, выдавая такие количества силы, что ей дважды пришлось саму себя сжечь и воссоздать заново из-за полученных от перенапряжения травм.        Очередная волна капель-искр, поток медового ветра, отбрасывающий разозливших его мальчиков и девочку к самому краю площади, упирая их в стены ближайшего здания, вроде как ювелирной лавки. О побеге их Господин не переживает, потому что там, за этим полуразрушенным строением и потом еще одним, чуть более целым, уже помещен и передвинут его лепесток. Он твердо намеревается вбить в него всех троих, ведь против такого не поможет ни перерождение, ни способность стать плоским, ни латы Подлой Дуэли. Последние доставляют больше всего проблем, даже больше, чем доставил тишина, просто у того вышло обиднее. Латы вынуждают атаковать не напрямую, даже более не напрямую, чем обычно. Пылают огнем желанной агонии души десятков артефакторов, безнадежно сгорая один за другим, но тем самым ослабляя неудобный доспех, позволяя хотя бы так, но причинять вред надевшему его мальчишке. Флейта единственный кто мог бы убежать, если бы рискнул, но он не рискует, не верит в свои шансы, опасается ловушки, считая, будто тварь хочет их разделить. Верно считает, действительно хочет - так будет удобнее. Любого из троих, даже разодетого в мифический доспех принца, даже совмещающего два планарных контроля тишину, он одолел бы за несколько тактов, а уж несгораемую Софию он уже успел показательно скрутить в развратный узел.        Втроем они все еще сопротивляются, но и это сопротивление закончилось.        Прижав тройку в угол, подведя их к нужной позиции, Господин наносит решающий удар, признавая про себя, что теперь он уже почти не сдерживался, просто играл экономно, храня самые звучные инструменты, старался не повредить общую мелодию, не пустить в нее фальши. Он использовал не самые сильные трюки в арсенале, тратил души сравнительно слабые, малоценные, пускал в ход не наиболее могучие заготовки. И тем не менее он побеждал, просто потому что играл на победу, а не ради новых стонов и криков - а против этого всем троим не нашлось чего сказать.        Вдох ему не нужен, но человекоподобное тело накладывает определенные обязательства, требования, если хотите, которым можно не следовать, но лучше не пренебрегать. Жест нужен не ему, но тем душам, какие он привлекает к исполняемой технике, в очередной раз подтверждая, что изверг во многом состоит из того, что хранится внутри его сонма. Выдох сопровождается потоком, вызывающим безумие при одном лишь взгляде на него валом морским, движущейся грудой перемешанных полупрозрачных тел, даже сейчас не прекращающих своей оргии, последней и никогда не заканчивающейся.        Поток даже сам по себе может уничтожить крупную крепость за счет вложенной в него силы, инерции, количества скованной в экстазирующих телах мощи, но это лишь вершина горы. Любое прикосновение этих тел связывает коснувшегося с этой оргией, с каждым из призрачных силуэтов, привязывает тебя к ним, дает почувствовать их ласки и желания, любовь и нежность, непорочность и набожность, похотливость и развратность. Одно прикосновение их не сломит, но за первым пойдет второе, третье и сотое. А ведь прикосновением считается не только контакт кожей к коже, и даже не клинком к призрачной плоти, нет - любые чары, вмещающие твою силу, для Паноптикума Похоти столь же равноценны, как и ты сам. Убей хоть половину, развоплоти их Тенью или Пламенем, но каждая маленькая победа станет для тебя еще одним шагом к поражению. И ты присоединишься к ним, не выдержав соблазна, найдя себе силуэт по вкусу, по вкусу и вкусишь своей страсти, влившись в это море одной из самых ярких звезд.        А влившись, признав себя частью этого шедевра, отдав первый оргазм, потеряв часть плоти и став немного прозрачнее, ты возродишь тех, кого ранее развоплотил. Это настолько же выше контрактной магии, насколько изменение реальности выше обычных иллюзий - одна из самых безотказных его игрушек. Даже жаль, что придется отдавать всех троих именно Паноптикуму, потому что слишком яркие, желанные и вкусные. Отдав их этому забрать обратно не выйдет даже у него, есть вещи, есть Похоть, которая неподвластна и Господину. Он еще выгрызет себе флейту, как самого необходимого именно в чистом состоянии, но остальные двое уже не его и никогда не станут.        Как финал, главная нота происходящего, в саму суть Паноптикума вплетена особая структура, не дающая отступить с его пути. Буквальная невозможность сделать хоть что-то, кроме попытаться защититься или уничтожить, на уровне мировых Законов, причем принимаемая автоматически, не поможет ни сродство с планом, ни намоленные блага, ни спасательные амулеты или эвакуационные якоря. Этот эффект создают сами участники оргии, что является их исконным свойством, как свойство огня обжигать, воды испаряться и замерзать, а Похоти побеждать.        Они поняли природу атаки, пусть каждый по-своему и ни один до конца. Поняли, но судьбу свою принимать отказались, на что-то надеясь и не спеша отдаться добровольно, что даже не умиляет, слишком надоело. Первым ответил тишина, самоуверенно считая, что его Одиночество сохранит даже от этого - могло бы, не подготовь он Паноптикум заранее. Не спасет призванного и его трюк с разбитием зеркала, потому что его еще нужно захотеть использовать, а захотев суметь проконтролировать момент, когда реальность и зеркало поменялись местами.        Земля чернеет, наползающие на нее тени покрывают ее всю, мальчик вкладывает весь резерв, что еще имеется, тут же восполняя его и вкладывая еще, флейта в который раз восстанавливает восполняющий навык, давая возможность восстановиться снова, а земля пропадает, оставляя только провал в глубокую Тень. В этот раз провал еще шире и еще неприятнее, на такую дыру, на такое окошко могут и заглянуть те, кто древнее Древних. Но его козырь выше этого, там, где извивающиеся от страсти тела касаются разлома, тот закрывается, тускнеет и светлеет, а сами силуэты не проваливаются внутрь ни на один ноготочек. Откат бьет по тишине в полную силу, ведь все новые и новые силуэты касаются наполненного силой мальца разлома. Он уходит в себя, прекращает подпитку чар, пытается отречься от накатывающей Похоти, но ворвавшиеся вглубь него фантазии идут из самой глубины подсознания, их не изгнать и не преодолеть, ведь они часть тебя самого, просто возведенная в абсурд.        Опадает бессильным дождем Пламя, почти не обжигая несущихся на вынуждено неподвижных жертв силуэты. Немногочисленные раны на них не заживают, а просто исчезают - поглощенные Похотью и в ней же возрожденные, а следом падает на колени и яростно стонет София Пламенная, смешивая ненависть с экстазом, паря на волнах двух противоположностей. Что же, настоящий призванный оказался куда выносливее, куда более стойким, но ее извиняет проведенное в объятиях Господина время, за которое тот успел вложить в ее прелестную голову слишком многое.        Стены остановленного времени, замкнутого само в себя отрезка истории тоже остаются проигнорированными, ведь Паноптикум проходит сквозь них лишь немногим замедляясь, при этом не снимая эффект, а просто не подпадая под него. Они сами Закон в некотором роде, что им Законы иные, что им приказы будущего Императора, если у него нет будущего. Подпадая под диктат воли, под обязательство принять вызов Паноптикума, жертвы словно выпадают из власти кого угодно еще. Даже он сам теперь не в силах помешать своему творению, только наблюдать, заново начиная давить обрадовавшийся было гарнизон Дворца, снова беря под свое внимание штурмующие его отряды, немногочисленных оставшихся внутри агентов и свежеобращенных предателей. Ключи почти найдены, почти вскрыты замки, осталось только дожать.        Неладное он замечает не сразу, позорно упуская целые мгновения, прежде чем осознает случившееся. В его оправдание, вероятность такого поворота событий не просто низка, она до сегодня казалась ему строго отрицательной.        Новоприбывший возник прямо внутри очерченного лепестками периметра, возник внезапно и неправильно. Это был не игольный укол блинка, пронзающий реальность и связывающий две точки, не путеводная ниточка Тропы или растянутый до невозможности шаг вдоль пыльной Дороги, даже не рваная рана принудительной телепортации, тупыми ножницами режущая ткань мироздания. Появившийся не возник на определенной точке пространства, но наоборот, подтянул пространство в отношении себя. И, казалось бы, пусть, ведь оказался гость строго напротив прущего волной Паноптикума, априори попадая под его Закон. Поначалу именно так и показалось Господину, пока он не присмотрелся, пока не увидел, пока не понял.        Высокий и худой старик людского племени, по крайней мере внешне относящийся именно к людям, не внушал ни страха, ни опаски, ни даже желания - изможденный, будто бы голодал многие месяцы, напоминающий низшего мертвяка усохшими мослами даже больше, чем сами мертвяки, едва заметно пошатывающийся на несуществующем ветру. Казалось, его могло убить простым присутствием даже не архидьявола, а любого сколь-либо значимого изверга. Казалось, что это одетое в изорванное и выцветшее рубище тело само прямо сейчас умрет. Но старик стоял под гнетом флера всеобщего, под штормом из энергий, под взглядом разглядевшего его Паноптикума, стоял и не умирал.        А еще были цепи, частью сокрытые под рубищем, а частью открыто свисающие с изможденного тела, позвякивая ржавыми звеньями, где под ржавчиной скрывался черный, как вороново крыло металл. Господин мог заранее понять, кого что он увидел, мог осознать и, возможно, даже успел бы предпринять какие-то действия. Но не имел он даже мысли, даже права на мысль, что это вообще возможно - увидеть эту мерзость здесь и сейчас, в этот день. Старик поднял голову, вглядываясь в несущиеся на него силуэты давно отдавших свою вечность тел бесцветными и тусклыми глазами, взглянул на них и шагнул навстречу. Уже пропали Тени, уже перестало литься огненным дождем Пламя, уже не в силах был взывать к реке Времени первый из принцев. Но даже продолжай они свои атаки, этот выродок шагнул бы сквозь чужие чары с таким же равнодушным и ко всему безразличным фатализмом.        Не оттого, что был неуязвимым, не потому, что не боялся ран и даже не из желания красиво умереть, но исключительно от понимания - у него все равно не выйдет сдохнуть.        Шаг.        Мгновения глухи к мольбам Закона, а скорость смены события в этой битве такова, что с первого исполненного поклона до сей секунды не прошло даже пяти минут, даже трех минут не прошло! Тем не менее слова старика произнесены, неспешно и глухо, хрипло и кошмарно в их неизлечимой мерзости, неправильности, гибельности. Не должно нигде, ни под Небом, ни в благословенном всеми Пороками славном Пекле, существовать подобного, не имеет оно на то никакого права, потому что должно исчезнуть, сгинуть без следа вместе со всем тем, что оно несет миру!        Но слова сказаны.        - Никто не пройдет там, где пала Вера. [1] - Слова не громкие, но буквально въедающиеся в суть любого, кто смел их слышать, независимо от своего желания, вызывали у верховного изверга предельную, сконцентрированную ненависть.        Море сношающихся силуэтов словно налетает на прибрежные скалы, останавливаясь и пытаясь то ли обойти вышедшего вперед безумца, то ли вообще откатиться назад, но конструкт, его драгоценный Паноптикум страшно опаздывает не успевает завершить перестройку, отпустить уже отмеченные жертвы, будущих братьев и сестрицу.        - Тысячи надежд угасли безвозвратно. - Сияющие милосердной Похотью силуэты запертых в Паноптикуме избранных счастливчиков не блекнут, нет, загрязняются, покрываются скверными ранами, гнилостными пятнами, прикосновениями той же мерзости, что наполняет старика.        Паноптикум обречен, изначально обречен, не имея ни малейшего шанса против выродка, вставшего у него на пути. В тот момент, как конструкт включил в себя нового участника, связал его нерушимым Законом, навязал контракт, что должен был стать оружием конструкта, а не против него, все было кончено. Потому что контракт заключен, а этому ничего больше и не нужно, чтобы передать дальше собственную заразу. Проклятый, забытый и лишенный абсолютно любых прав, ненавидимый извергами даже больше, чем людьми, которыми тоже ненавидим, не способный умереть никаким способом, даже если изо всех сил попробует свою жизнь оборвать.        - Тысячи огней без ответа. - Паноптикум захлебывается, пытается действовать в ответ, но любое передаваемое наслаждение, вся Похоть мира, отборнейший Порок будто падают в бездонный колодец, даже не сбивая старику шага, не ломая гнилой до основания ритм его мелодии, в которой слышен лишь усталый звон проржавевших цепей.        Страшнее Тени противника для изверга нет, это всем известно. Именно теневая магия наносит обитателям Пекла повышенный урон, именно Тень защищает от флера и магии душ лучше прочих щитов, именно для Теней любой изверг лишь желанная добыча. Но это все чепуха, мимолетное и неинтересное, просто закон природы, дилемма хищника и жертвы, пастуха и волка. Одни ненавидят все сущее в своем Одиночестве, и пусть их ненависть к смеющим испытывать в Пороках счастье дьяволам была чуть сильнее обычного, особой разницы Тени между ними и всеми остальными жертвами не видели, если вообще могли подобные мысли осознавать. Вторые относились к первым, как к смертельно опасному хищнику, злому, беспощадному и абсолютно скучному, потому что Тень совратить нельзя, только убить смертельной дозой флера.        Сейчас пред Господином вставало то, что изверги искренне ненавидят вне зависимости от домена или аспекта Порока. Будет это Гордыня, Агония, Похоть, Лень, Отчаяние, Злоба - совершенно неважно. Этот оппонент, эти выродки не так опасны в бою, победить их легче, отбиться проще, избежать конфликта не сложно, но никто его не избегает, потому что изверги, суть которых наслаждение Пороком, воспринимают вторых воплощением первозданного Зла. Зла, с которым нельзя говорить, нельзя спорить или переубедить, Зла, которое забирает у себя и всех тех, кто попадется ему на пути то единственное, что изверги воплощают и ради чего они вообще существуют.        За спиной старика развеваются удлинившиеся цепи, узлами и щупальцами рея на фоне пурпурных небес, а там, за этими цепями видны... словно сквозь окно в иное место, будто врата без врат... видны огни, такие похожие на искры его хранимых душ, такие страшные в своем отличии. Они не пылают Пороком, не воют в экстазе, наслаждаясь своим положением и всеми его прелестями. Это огни не душ, но Свечей, зажженных в неисчислимых храмах, которых давно нет. Огни Свечей, давно отгоревших, но не имеющих права погаснуть до конца - тусклые, усталые и преисполненные бесконечной обреченности.        Паноптикум пал, заразившись, запятнавшись той же заразой, что терзала остальные огни, став частью не сонма, но абсолютной тюрьмы из которой нет выхода, в которой нет надежды на перемену, нет ничего, кроме чужого долга, чужой судьбы и чужой смерти. Перед Господином порочной Похоти стоял первосвященник мертвого Бога, проводник воли инфернальных тварей, в каких обратилось оставшееся без Владыки божественное воинство, его Слуги, Творения и Вестники. Перед дьяволом стоял уже давно не человек, но инфернал, паскудный демон, гниль и плесень, не ведающая счастья и забирающая его у всех остальных. Абсолютно неубиваемое, всегда воскресающее заново существо, не имеющее права умереть без воли Бога, но и Бога тоже не имеющее, только память о нем, только горькую его славу.        Узника Инферно легко победить, особенно извергу, особенно учитывая всю ненависть вторых к первым. Инферналы могут осквернять обнаженные души, могут поглощать и после игнорировать любые количества флера, просто потому, что даже желай они поддаться ему, демоны не в силах превозмочь свою природу. Но прямой бой, атаки используемыми через души техниками и ударами, просто вобьют демона в пыль, дав победу дьяволу. Победу столь же решительную, сколь бессмысленную - умирая демон возродится вновь, восстанет в том саду божественном, что породил его когда-то, даже если Бога там уже нет. Восстанет в муках, восстанет против своей воли и продолжит свою жизнь без цели и без желания жить. Даже слабейших из них неимоверно сложно убить окончательно, а действительно сильных не прекратить даже самому Господину. Правда, перед ним и не истинный демон, а только почти ставший таковым первожрец. И ради того, чтобы проверить его неубиваемость изверг расстарается на славу, что, наверное, будет единственным исходом, какому они оба обрадуются одинаково.        Паноптикум потерян, до последнего не верящий в свой финал, до последнего надеющийся, что объятия друг друга спасут их всех от участи стать новыми Свечами, новыми огнями за спиной безымянного выблядка. До последнего держался его Закон, не давая извергу помочь, вырвать свою драгоценность из пасти вечного мучения. Новый противник ему не ровня, даже если он примет сторону остальной троицы, а троица примет помощь, он все еще сильнее их четверых, все еще победит, пусть теперь станет действительно опасно. Почему-то даже без зрящих или собственной интуиции, изверг знает, осознает эту мелодию каждым фибром сущности, каждым движением лепестка, каждым взмахом нити Истока - смертные эту помощь примут.        И за это он их уничтожит.        Он их всех уничтожит.        Молча, не размениваясь на театральность и красоту окружающей их музыки, одна тварь шагает навстречу другой. За спиной первой вся мощь Домена, вся изощренность Похоти, весь опыт десятков тысячелетий. За спиной второго только его цепи, только его мука и огни Свечей, что даже не здесь, не в его власти, а просто видны их муки в той темнице, куда их отправила связь с инферналом. За спиной первого превосходящая сила, что могла бы сразить и десяток таких выродков, превосходство опыта и арсенала. За спиной второго трое смертных, выбравших из двух зол то, союз с которым им выгоднее. В конце концов, славные и великолепные в своей тупости наделенные редко видели зло, - то, что они считают злом, - от демонов, куда реже, чем от извергов, многократно реже.        Они сходятся в третий раз, и все понимают, что этот раунд будет последним.        Только теперь Пороку противостоит не одинокая Тень с отзвуком Грезы за спиной, не одно лишь Пламя, не только Закон.        Против Порока вышел последний участник, дав защитникам столицы взять изверга не в треугольник, но в крест.        Инферно сказало свое тихое и преисполненное боли, но очень веское слово.        Последним против Порока встал Грех.        Если запрашивать досье у храмовых клириков, интересоваться мнениями волшебных гильдий, позадавать вопросы авантюристам или даже купить задорого и совершенно не официально агентурные сводки Очей Вечных, то все они легко сойдутся в одном мнении, касаемо одной весьма известной личности. А мнение это крайне просто описать одним единственным утверждением, четкой уверенностью в том, что Эреб Пилдор - нехороший индивид и лучше бы его вообще не было. Нельзя сказать, что полукровка наделенного гиганта и человеческой воительницы, в свое время над поверженным противником надругавшейся, был прямо таки кровавым маньяком, режущим всех вокруг направо и налево... потому что это будет диким преуменьшением. Один из самых прославленных, в плохом смысле, преступников континента, знатно наследивший во всех его регионах, имел репутацию черную настолько, что многие твари на его фоне смотрелись эталонами адекватности.        Начать стоит хотя бы с класса, полноценно развитого основного архетипа и двух остальных, не сильно ему уступающих. Не просто какой-то там Еретик, но целый Ересиарх, находящийся, как утверждали многочисленные досье, собранные на последнего из Пилдоров, в одном шаге от получения приставки Великий и перехода со ступени легендарности еще выше. Еретические классы по вполне понятной причине относились к ветке запретной и порицаемой, старательно отслеживаемой и поставленной на жесткий контроль. Высокоуровневого еретика приняли бы в любую структуру, но вот в начале своего пути их терпят даже меньше, чем чернокнижников и прочих любителей пощекотать чужие внутренности жертвенным кинжалом. Мало кто желает ссориться со всеми клирами скопом, покрывая младую поросль, ведь даже высшие еретики если и получают покровительство, то совершенно неофициальное, этакое прикрытие со стороны верхов, непубличное обозначение неприкосновенности.        Некоторые невежи считают, и даже в своих трудах потом описывают подобную чушь, будто еретики получаются из неправильно истолковавших волю своего Бога клириков, неверно толкующих писания, делающих не то, что Бог от них ждет. Считают, что ересь равна предательству божества, попыткой урвать часть его могущества и дарованных им благ, но при этом не платя Верой и Службой в ответ. Ошибка понятная, весьма рациональная, но менее масштабной она быть не перестает, потому что проблема лежит куда глубже.        Во-первых, если бы какой-то клирик начал слишком сильно заблуждаться в понимании доктрины Веры, ему быстро подсказали бы правильный ответ. Как коллеги, наставники или братья по клиру, так и сам небожитель - вещим сном, словом, молвленным одному из высших сановников или даже личным появлением, зависит от личности заблуждающегося. Нет, дело не в ошибке, совсем не в ней. В конце концов, еретические классы одни для любой религии, для любого отступника. В то же время, большую часть "заблудших душ" слишком далеко ушедших в своем заблуждении, воля Божества покарает без особого усилия - они же буквально пропитаны благодатью, частью силы своего патрона, а потому тот имеет над ними вполне явно обозначенную ответную власть! Исключить можно только совсем уж удивительных индивидов, которым удалось бы вырвать из себя присутствие Бога, а уж тех из них, кто сумел бы заполнить образовавшуюся пустоту собственной силой было столь мало, что их можно вообще не учитывать в раскладах.        Во-вторых, далеко не всегда Всевидящая клеймит еретиками именно клириков, жрецов, послушников и прочий божий люд. Часто на эту дорогу становятся люди и нелюди вообще не связанные с храмами напрямую или косвенно. Это не афишируется, но становление еретиком практически не зависит от показателей атрибутов или уровня, только от определенных навыков и мировоззрения, склада характера. Потому и не афишируются такие откровения - сила у еретических классов есть, а значит найдутся желающие этой силой обладать, особенно если получить ее сравнительно просто.        Природа любого Еретика, от самого слабого и только ставшего на эту долгую и гибельную дорожку, до мастодонтов подобных Эребу, состоит в вызове, отрицании и намеренном неверии, отказе от Веры. Еретики не то чтобы не верят в богов, ведь атеизма, или как там называется эта странная недорелигия, про которую и знают-то только из свидетельств некоторых призванных, не может быть на Алурее, где небожители регулярно свои Чудеса являют. Скорее, любой Еретик - яростный антитеист, верящий в Богов даже более искренне, чем простые клирики, но истово, до глубины души выступающий против их власти над умами и душами любых наделенных.        Еретиков вообще связывают с клириками только потому, что для становления одним из них, помимо ненависти, презрения или просто антипатии к Богам в любой форме, нужен еще и очень хороший базис клерикальных знаний, начитанность и эрудированность достаточная, чтобы не просто понимать проповеди жрецов, но еще и знать, в чем их ошибочность, недоговорки или наглая лживость. По крайней мере с точки зрения самого Еретика.        При этом ладно бы просто ненавидели бы себе тихонько, может быть, воду бы мутили, или даже вырезали бы каких-то там деревенских дервишей. Хватает под небесами и Вероотступников, и Расстриг, и Проклятых Верой. Побороть тех, кто предал храм смогут те же храмовники - отступники лишились покровителя, потеряли божественную милость и право на помощь, ослабнув и лишившись почти всей ударной мощи. Часть из них быстро гибнет от рук карательных отрядов, часть меняет клир, хотя принимать отступников решаются редко и следят всегда очень внимательно, пусть и не Боги, так остальные жрецы. Некоторым удается сменить класс повторно, чаще всего на нечто очень и очень черное, связанное с кучей жертв и подступающим отварением. Пассивные способности жреца при потере благодати не исчезают, а использовать их можно и в самых изощренных жертвоприношениях, тогда как освободившееся место, пустота в душе, где раньше был Бог, позволяет залить себя той же Тьмой по самые брови. Такие, обычно, тоже живут не слишком долго, а умирают уже тварями.        А вот с Еретиком все не так - его наделенность нетронута и удивительно крепка, очень редко позволяя запятнать душу скверной, его сила всегда с ним, зависит только от него, а еще эти гады поразительно эффективны. Эффективны против жрецов, против клириков, против неоперившихся Святых или даже против полноценных паладинов, являясь, в некотором роде, настоящими убийцами божественности. Ослабить божественное проклятие или вовсе убрать его? Преодолеть вражеское Чудо во время битвы армий? Защитить от прозрения божественных пророчеств? Все это они могли, умели и регулярно практиковали, а ведь еще оставалось многое из того, что обычно использовали классические клирики.        Да, ссориться с храмами, открыто помогая подобным личностям, было чревато, но иметь подобного специалиста в штате желала любая сколь-либо достойная уважения структура. Потому что с храмами может однажды оказаться не по пути, или просто возникнут между мирскими и храмовыми бонзами недопонимания, слишком мелкие, чтобы воевать, но требующие вмешательства кого-то, умеющего исправлять натворенные клириками пакости.        По-хорошему, многих носителей ереси не трогали особо, пока те первые не начинали мешаться под ногами, но, увы, Эреб все-таки настоящий Пилдор, последний потомок уничтоженного жрецами Воителя древнего рода выдающихся воинов. Его мамаша была далеко не первой в своей линии, кто мог спеленать трехметрового роста гиганта, обладающего шаманским классом и огромной физической силой, чтобы зачать достаточно сильного ребенка. Пилдоры никогда не были многочисленными, но вот уже более полусотни поколений не случалось так, чтобы кто-то из носящих их родовое имя не возвышался хотя бы на сороковую ступень Лестницы. И когда не желающих расставаться с накопленными реликвиями и воинскими трофеями могучих одиночек прижали на тему равенства воинского, пожелали взять по праву клинка и силы то, что Пилдоры считали своим, когда их всех на корню вырезали, а сокровищницу обчистили, когда покровители отвернулись, когда действия клириков даже не осудили особо, родился нынешний Эреб Пилдор - убийца, подстрекатель, иногда мятежник, наемник и разбойник, не щадящий на своем пути вообще никого.        Естественно, его пытались убить, иногда даже убивая, но трудно убить того, кто после смерти воскресает на том же месте, где был убит, только полным силы и очищенным от любых проклятий. Или воскресает не на том самом месте, а на заранее выбранной и ничем не примечательной точке, найти которую даже с помощью развитого Зрящего и поддерживающего его круга очень сложно, а ведь чем выше ступень развития, тем больше таких точек можно оставить! Разовый и единичный Дар одной из реликвий рода, использованный тогда еще юношей прямо во время штурма родовой твердыни, поскольку юноша знал, что именно этот, добытый в последнем походе трофей, и есть главная причина конфликта.        Три перерождения за каждые двадцать пять ступеней, каждое из которых возобновляется раз в три года - недостаточно, чтобы совсем не опасаться за жизнь, даже если забыть о том, что любую форму отказа от гибели можно преодолеть или обмануть. Но достаточно, чтобы стать крайне живучей занозой в заднице всего мира. Кроме того, Дар имел еще одно задокументированное и очень нервирующее свойство, раскрытый теми, кто исследовал использованный, пустой, отброшенный артефакт. Любой, кто окончательно оборвет жизнь Эреба Пилдора, получит крайне скверное проклятие, работающее с Законами Удачи и Судьбы - фатальное невезение, скажем прямо. И проклятие это легко пройдет по цепочке от исполнителей, до выгодоприобретателя, спровоцировавшего смерть, разойдется по всему родовому древу, захватив даже владения и подданных убийцы, пусть и в ослабленном виде.        Мифическому артефакту одаряющего типа мифической же силы посмертное проклятие, чего тут думать-то? В иной ситуации это проблемой бы не стало, сняли бы даже такой подарок, перенаправили бы на какого-то неудачника или на добровольную жертву... да хоть на специально призванного обладателя нужных классов. Это если проклятие вообще укоренится, ведь прославленный Ильхан или Император Веков защищены на высочайшем уровне, там свои были мифические артефакты. А в крайнем случае всегда можно обратиться к храмам и Божествам, которым точно по силам разобраться с подобным вызовом их могуществу.        Не стало бы это проблемой, да. Но ведь Эреб не зря был Ересиархом бешеной силы, совершенно дурной мощи и вот именно его проклятие, даже Воплощению было бы снять... ну, не невозможно, все же Бог собственной персоной, но и запросил бы за это небожитель, как за полноценное явление себя на поле битвы. Оставались те самые всевозможные артефакты и прочие заготовки, без которых правители умирали бы от проклятий погубленных ими людей с пугающей регулярностью - посчитайте количество тех, кто проклинал, пусть даже без класса, умений и навыков малефика, на чистой ненависти. Оставались, да, только проверять никого не тянуло.        А потому, когда восемьдесят четыре года тому назад Эреба Пилдора сумели поймать и пленить, его убивать не стали, только отправили под заключение, причем весьма мягкое - услуги подобного индивида могли пригодиться Вечным в будущем, а сам "пленник" прекрасно осознавал, что последними своими эскападами перебрал лишку. Возможность отсидеться в персональной темнице, выполняя не обременительную работу для Очей и династии Вечных, была бы неплохим исходом. Конечно, он пустил немало крови Империи и ее верным Лордам, но лично Вечных он своим вниманием обошел. Не из опасения, не подумайте, слишком уж Ересиарх наплевательски относился к статусу и количеству разгневанных им персон, просто не было точки конфликта, не нашлось и не могло взяться противоречий. Искать их самостоятельно вообще без причины было бы слишком даже для Пилдора.        Многочисленные убитые и пострадавшие подданные, дворяне и вассалы волновали династию строго в рамках потерянных ресурсов: короли используют людей подобно лимонам - выжимают и выбрасывают. Императоры же куда выше простых королей, не так ли? Тем более что жаждущим мести честно пообещали, что Неба пленник никогда больше не увидит, при этом искренне собираясь это обещание выполнить - выпускать такую фигуру, обладающую такими возможностями, при этом не имеющую никаких прав, никто не собирался, не придурки же Вечные. Эреб тоже об этом знал, но свое мнение держал при себе - в отличие от династии хрономантов, он, благодаря все тому же Дару, не старел, что иронично, так что времени у потомка великанов было вдоволь, мог подождать.        В общем-то, не ошибся ну вот ни капельки - дождался.        Апартаменты почтенного Эреба были изолированы от всего мира, являлись настоящим шедевром барьерного искусства, создавая крайне надежную темницу, сохраняющую некоторый комфорт. И все же, несмотря на то, что Пилдор не был особо хорошим сенсором, не почувствовать происходящее в стольном граде Вечном он не мог, хотя сейчас и сомневался, стоит ли считать это место Вечным или оно уже слишком изменило свою природу. Послушать происходящее получалось откровенно не очень, но как-то не хотелось выбираться из камеры, простите, апартаментов именно сейчас. Да, прошли те первые унизительные годы, когда Эребу регулярно сокращали количество жизней до одной единственной, чтобы не думал неудобного, удалось примерным поведением и покорной сговорчивостью избавиться от унизительных процедур казни, часто не самой приятной - многим хотелось покуражиться над беззащитным Ересиархом.        В общем, если бы Пилдор решился на прорыв и побег, то имел бы шансы покинуть темницу и даже пробиться под свет солнечный, но не более - все его точки возрождения найдены и уничтожены еще до самого заключения, новых ставить негде, а убить его смогут, и не единожды. Более того, обязательно убьют все девять раз и юбилейный десятый - три жизни, три попытки первичного Дара, еще три за взятие четвертьсотенного рубежа, а последние три за звание Героя. Десятая жизнь, последняя, у него своя, собственная. Рисковать он не собирался, предпочитая выжидать, но вот сейчас, в этот момент, когда Вечный то ли тащит через Астрал куда-то в алишанские пустыни, то ли сбросили в глубины Пекла, то ли что-то совсем невообразимое сделали, сейчас уже можно попробовать. И даже успешно попробовать, ведь стража сейчас чем-то занята, чем-то кровавым и болезненным, если верить доносящимся отголоскам битвы, затихающим отголоскам.        Вырвать стену, принять на себя проклятия и контракты, выжечь волшебные клейма на коже и распотрошить тело, вырывая вшитые в кости артефакты-ловушки, потеряв первую попытку. Потом встретить растерянных, явно не этого ожидавших от всегда тихого и спокойного Эреба стражников, пусть элитных, но не готовых к битве с ним. Даже одетый лишь в простую тканевую одежду, он остается громадного роста полувеликаном, которому большая часть человеческого племени дышит лишь чуточку выше пупка. Ступень и классы сделают остальное, оружие он вырвет из мертвых рук, проигнорирует магию и стрелы, возродится еще несколько раз и все-таки выйдет из заключения. Особенно пока охрана и так занята кем-то еще, тогда как самому гостей дожидаться может быть вовсе не нужно - пусть его пленители и были теми еще выродками, но они защищали Пилдора от гнева большей части континента, а среди атакующих как раз могут быть те самые недоброжелатели гневные. В общем, пока что Эреб не решил, какую линию поведения выбрать - бежать без оглядки ли, атаковать ли ослабленных конфликтом стражников, помочь им против нападающих или выступить против всех, третьей стороной?        По итогу богоненавистник решил просто подождать, готовясь ко всему - слишком многое на кону, да и все больше ощущений доходит до него сквозь защиту апартаментов. Похоже, он уже знает, кто именно пришел к нему в гости, как догадывается и о цели прихода - очень не хочется ошибиться, не хочется проиграть последнюю свою партию даже не вытащив карты, но выдержке узника можно лишь позавидовать. Одна ошибка, одна оплошность и цена ее станет неподъемной, но он за свою жизнь уже обманывал похожих "союзников", побеждал их тогда, когда они обращались врагами. Остается надеяться, что и в этот раз выйдет предать первым.        Дверь в узилище открылась.        Светлое помещение, освещаемое множеством волшебных ламп, было декорировано в пастельных тонах, со множеством ткани, пышными ворсовыми коврами, гобеленами и картинами - Эреб ценил работы нескольких не особо популярных художников, часто прося себе их творения за оказываемые услуги. Ничего серьезнее выпросить все равно не получилось бы, а так хоть глаз радовало. Мебель здесь была сделана под его габариты, но специально для возможных гостей имелось и нормального размера кресло. В его большем собрате сейчас и сидел Эреб Пилдор, укрытый громадным шерстяным пледом, читающий, вернее, в сотый раз перечитывающий Право Меча, причем в одной из наиболее редких и не одобряемой даже самим храмом Воителя редакции.        - О, приветствую вас. - Грудным и грохочущим басом отражается от стен ровный и спокойный тон еретика. - Полагаю, называть вас лордом Брадмором будет ошибочно, не так ли.        Оплывшее, словно восковая фигура на жаре тело говорит само за себя - с одержимыми дьяволами он встречался не раз, а столь характерное таяние было прерогативой, преимущественно, именно медового холста, знаковой методики извергов. В глубине закрытой монолитами воли и собственных наговоров души промелькнуло мрачное удовлетворение судьбой заносчивого и мстительного до крайности Тирма Брадмора, которого он и сам не против был убить особо мучительным способом. Впрочем, он очень многих был готов этим способом убить, скорее, проще перечислить тех, кому Эреб Пилдор смерти не желал.        - Мы уже встречались, дорогой Эреб. - Голос у одержимого, слишком перенапрягшего свой сосуд и потерявшего, таким образом, всю свою маскировку, был под стать внешности, такой же клокочущий и словно кипящий, будто булькает котелок с бурлящим раскаленным жиром, причем человечьим, прямо по традиции самых отбитых племен диких кушитов. - Эта встреча четвертая, если вам интересно.        Ему интересно было, а сказанное впечатляло действительно сильно, близко к тому, чтобы заставить нервничать. Если эта тварь, не скрывающая почти свою природу, уже тогда была на месте надоедливого и въедливого Тирма, то одно это говорит о степени опасности твари, что уже успела усесться в гостевое кресло, безмятежно закинув ногу на ногу. Смотрелось отталкивающе, будто нечто попыталось идеально притвориться человеком, отточило этот навык до идеала, вжилось в свою роль до конца, но теперь словно не замечает своих повреждений, продолжая играть несмотря на то, что грим и костюм уже не соответствуют заявленной роли. Сокрытое под пледом могучее тело не напряглось в полной готовности только благодаря выдержке Эреба и еще оттого, что более собранным тот стать бы не смог при всем желании. Пусть у него только один класс чисто боевой, заточенный именно на сражение грудь в грудь, но разорвать это существо он, вероятно, сумеет даже голыми руками. Вот только за ним придут следующие, а говорить с ними будет уже сложнее.        - Что же, почтенный слово несущий. - Внешне и ментально, даже духовно, еретик не показывает ни смятения, ни опаски, ни растерянности, оставаясь монолитной глыбой, нерушимым изваянием самого себя. - Пусть ваша Похоть не угаснет, а теплое пламя ее обогреет страждущих и подарит им то счастье, которого они заслужили, желают они постигать его или нет.        Ритуальная фраза, причем очень старая, настолько старая, что кроме самого Эреба на континенте осознать всю глубину и подтексты ее сумеют, в лучшем случае, полусотня личностей, среди которых наделенных едва ли половина. Глаза его похожи на два оптических прицела гномьей работы, бездушные и холодные, смотрят они из-под оборонительных дюз надбровных дуг, отслеживая внешние и внутренние реакции собеседника. Глаза Ересиарха видят не меньше, чем глаза высокого жреца, даже без помощи божественной. Особенно без этой помощи.        - Ах, как приятно слышать старую традицию. - Жесты, положение тела и даже движения там, где должно было быть лицо занятого извергом тела выражают полное восхищение и благодушие, принимая игру и признавая открытый диалог. - Сейчас так не говорят, не здесь, увы. Черные дети подземной Тьмы предпочитают навязывать диалогу свои традиции. Это вносит долю пикантности, но так горчит временами невозможность вспомнить былое.        Начало диалога просто великолепно, изверг отдает ведущую роль не только демонстративно, но еще и в более тонком плане, самостоятельно открываясь, фактически, подставляя горло и не спеша применять излюбленные этим племенем уловки. Это тревожит куда сильнее, чем попытки сходу опутать разум и душу тысячами сладких цепей, потому что Похоти что-то от Эреба нужно, настолько сильно нужно, что с ним сейчас вообще разговаривают, отдавая позицию силы. Пусть глупо воспринимать это слабостью, пусть совратить и взять из нижней позиции дьяволу этого аспекта даже проще, чем любому другому, но сам факт говорит и говорит о слишком многом.        - Все претензии к утере высокого искусства отсылайте в Великую Пустыню. - Эреб позволяет себе легкую улыбку, само ее обозначение, удивительно гармонично смотрящееся на словно вытесанном из камня и вылитом из железа лице. - Ее славные Цари с радостью выслушают их и, может быть, соизволят ответить.        Это даже не грубость, но нечто за гранью ее, прямое указание на нарастающий конфликт, но, вместе с тем указание на необходимость ускориться, пропустить обязательные обмены намеками и полутонами, в которых Эреб извергу все равно проиграет по определению. И сама реакция, ее отсутствие, на подобное своеволие показывает больше, чем должна - одержимый намеренно демонстрирует все большую и большую готовность говорить, тоже пропуская целые пласты диалога, стремясь перейти к основе возможного пакта как можно быстрее. Спешит, тварь, очень спешит, а это значит прижали их сейчас просто будь здоров, значит что-то в их вторжении пошло не так, как планировалось. Но, вместе с тем, само его присутствие в этом месте краше любых обманов говорит о том, сколько иных моментов прошли строго так, как дьяволам нужно было.        - Мне имя Посланник. - Слово сказано, пусть даже Эреб догадался почти сразу какой именно тип изверга к нему в гости пришел, сопоставив мелкие детали, вроде потрясающей социальной мимикрии и способности манипулировать собственной видимостью на высочайшем уровне. - И я могу говорить от имени Его.        Одно из неотъемлемых свойств Посланников, позволяющее говорить слова Господина Домена, его Хозяина, его Мастера, его Владыки, его Стяжателя и Тирана, вручаемое очень редко, куда реже, чем создаются и взращиваются новые Посланники. Теперь он не может напрямую лгать, вернее, очень даже может и обязательно будет, как и юлить правдой и недоговаривать истину, но он не в силах пообещать Эребу больше, чем передал ему на то право архидьявол Домена. Значит нужно быть втройне внимательным - подобные модификации позволяют сходу заключать мгновенные контракты, пользуясь самыми мелкими оговорками, заставляя быть очень, очень внимательным к своим словам, как и к словам чужим.        - Мое имя тебе и так известно. - Эреб вновь гнет линию быстроты, требование не разводить словесные дуэли, и снова ему потакают, снова соглашаются. - Чего желает тот, кто за тобой?        - Как думаешь, последний Пилдор, чего мы ищем здесь, зачем мы явились сюда и забрали ваш город? - Не зайти издалека, похоже, физически невозможно для твари. - Ты ведь уже понял, что именно происходит, защита твоей темницы пала, а понять свершенное нами не сложно кому-то с твоим опытом, палач Ристрта.        По крайней мере он не Гордыня, которые на обмане и разглагольствованиях повернуты до безобразия, этот хоть как-то сокращает сказанное. А вот напоминание о том городе, который при его несомненном участии и посильной помощи познакомился с упомянутой Гордыней даже слишком близко, было совсем излишним. Тем более что происходящее с Вечным превосходит то, что он и некоторое количество временных союзников из культистов Гордыни, в тесной связке с ну совсем-совсем неофициальными помощниками из Алишана, сотворили с приснопамятным Ристрта, - обязательно произносить без склонения, господа, коли не хотите прослыть деревенщинами и невежами, - как песнопение Первохрама молитву бродячего дервиша.        - Почти два миллиона душ. - Отвечает Эреб нечитаемым тоном, не до конца понимая к чему клонит собеседник, имея лишь смутные догадки. - Два с третью, если посчитать еще и ближние пригороды да случайных бродяг. Артефакты. Сокровища. Оружейные арсеналы и склады гильдий. Реликвариум Дворца и, если повезет, еще и Библиотека.        - Ах, оставьте, почтенный. - Вальяжно и жеманно отмахивается тварь, на миг выпуская наружу свою подлинную суть. - Мы уже потеряли как бы не больше, чем вы описали. Сколько моих высоких собратьев и сестер, тех кого Всевидящая возвышает Легендой, мы уже утратили? Сколько редчайших душ безвозвратно растворили в своей Похоти? Сколько трудов и подготовки, верных до последней мысли игрушек, сколько времени в конце концов ушло? Пал верховный кашевар наш, а котел его, в котором мне самому доводилось плавать и любить новые души, опустел и был выеден! Владыка поводков прямо сейчас бьется за свою вечность, когда один из щенков Иерема повернул против него возлюбленную им деву! Нет, мы возьмем все вами названное, но подлинная цель куда выше, без ее достижения все трофеи, даже захвати мы их с куда меньшими потерями, стали бы только горечью на медовой патоке поражения.        Эреб думал, напрягая все ресурсы острого аки нить железной паутины разума. И то, что приходило на мысль, заставляло потерять лицо, сбросить маску каменного безразличия, осознав и подтвердив догадки, касаемо масштаба происходящего. Фактически, то, на что намекала тварь делалось регулярно, регулярно этому мешали и за это извергов знали и не любили. Просто в этот раз намечен совсем иной масштаб, который, не намекни ему сейчас, сам Эреб просто не охватил бы, не сразу уж точно и даже тогда сомневался бы, до последнего сомневался. Интересно, а поняли ли сами Вечные, какую судьбу им уготовили изверги? Скорее да, чем нет, ведь времени на размышление и анализ у них точно должно было хватить.        - Все верно, дорогой мой Эреб. - Тварь улыбнулась растрескавшимся лицом, буквально разрывая остатки еще держащихся друг друга мышц, превращая это лицо в мясной фарш, а сама напряглась даже больше еретика, готовясь принять его реакцию. - Одна из старейших людских династий мира, правящая своим уделом долгие века и тысячелетия, связанная со своей землей настолько прочно, настолько полно, насколько это вообще возможно без превращения в гения, слияния с избранной территорией. Представь, что их кровь, их души и власть их окажутся нашими. Просто представь.        Едва проявленное давление флера, слишком тихое, чтобы воспринять его атакой или хотя бы заметить, слишком слабое, чтобы опасаться, вмешивается в голос Посланника, стремясь найти брешь в сознании Пилдора. Тварь готова как к продолжению диалога, началу торга, так и к мгновенной атаке строптивого инструмента, не пожелавшего следовать предначертанной роли.        - А вас потрепали Вечные, я вижу. - Диалог отброшен, разум закрыт в глухую темницу, по громадному телу вместе с кровью пульсирует готовая выплеснуться сила. - Иначе ты бы говорил совсем иначе, далеко не так, как сейчас. И утащить всю Империю следом за городом вам не по зубам, ни тебе, ни твоему Хозяину.        - Будь иначе, мы бы вовсе не говорили, Эреб Пилдор. - Тварь тоже отбрасывает добродушие, оскаливает свою сущность, показывая истинного Посланника, невидимого и неразличимого, на глазах исчезающего из всех видов восприятия, оставляя только голый оптический образ. - Я бы приказывал, а ты бы слушал и верил. Но да, потери высоки, слишком высоки. Мы изначально не верили в то, что нам позволят взять всю Империю, забрать и вырвать кусок мира, освежевать его и прирастить к Домену. Не позволили бы ни ваши вознесшиеся, ни иные Пороки, взяв свое или отняв наше. Мы изначально готовились к другому, и ты знаешь к чему.        О, да.        Взять за души всю династию или хотя бы ее часть, воспользоваться связью их, правом их, заявить то право... Империю без столицы и династии быстро поделят, разорвут между урвавшими куски соседями, свободолюбивыми вассалами, превратив былой монолит в лоскутное одеяло. Но новые государства будут слишком молоды, их право только родится. Отнятые Алишаном или Империей Рук провинции еще будут помнить волю иных императоров. И этот мостик, эту связующую нить отродья Пекла используют чтобы направить по ней свою Похоть. И тогда начнется величайшее совращение в современной истории - даже во времена упомянутой ранее войны, после которой Великая Пустыня обрела своих немертвых хозяев, а противник их сгинул, оставив после себя лишь множество проклятых руин, такого не было. Тогда силу Пекла черпали, изучали методики магии душ, дав начало множеству самых разных классов и школ волшебства, преимущественно черных и запрещаемых всеми силами, но даже на заре падения древние маги сами разрушали себя и свой мир, скармливали его, а не отдавали его на съедение тварям.        Если Похоть возьмет свое, то все станет иначе, по-другому. В каждом городе, в каждой деревне и придорожном трактире станут слышны их шепотки, манящие голоса, едва различимое давление на мысли, вложенные желания, развращающие фантазии. Кто-то преодолеет, кто-то не заметит, кто-то сумеет предотвратить, но тысячи очагов новых культов родятся будто грибы после теплого дождя. Оргии будут становиться все масштабнее, девицы все сговорчивее, фантазии все разнообразнее, личные постельные утехи станут общедоступны, к близости тел станут относиться проще, чем к утолению обычного голода. Похоть будет прорастать, менять, искажать, множить культы и повышать общий фон флера на совращаемой территории, пока разница между культистами и простым раскрепостившимся населением не исчезнет окончательно.        Разумеется, будут мешать, будут отчаянно отбиваться и выжигать каленым железом культы и новые веяния. Новые хозяева территории станут оспаривать идущее из Пекла право и влияние, жреческие молебны польются рекой, а Боги не станут экономить силы, очищая территорию, переламливая давление, пока власть пленных душ Вечной династии не иссякнет окончательно. В свою очередь зараза Похоти станет перетекать из порченной территории дальше, забираться в земли тех, кто урвал кусок оставшегося обезглавленным государства. И далеко не сразу воздействие тварей станет заметно, не сразу его поймут и расшифруют - методика взятия большого через малое, конечно, известна, но не в таких условиях. Одно дело совратить род через его патриарха или матриарха, оказать воздействие на город или небольшое баронство, а совсем другое Империя Веков.        Если изверги не поспешат.        Если достигнут плоти и душ Вечных.        Если правильно ими распорядятся.        Потерян окажется не только кусок континента.        Пекло возьмет весь Алурей.        Не сразу, не за год, не за десять и даже не за век, но спустя пару-тройку столетий Эреб имеет все шансы не узнать то, чем окружающий мир станет. Сотни извергов, каждый из которых станет творить независимые друг от друга культы, влекущая Похоть и азарт охоты, простой пахарь, однажды увидевший прекрасный сон и последовавший за ним, получивший мелкий дар парень, - или девушка, - тут же пустивший его в ход ради сердца первой любви... и это будет повсюду, без привязки к основе, без центра контроля, какой можно будет вычислить привычными методами. Бессмысленно будет выжигать гнездо за гнездом, если они возникнут вновь.        В ход пойдут массовые чудеса, намоленные реликвии, накрывающие сразу целые города и провинции, не выжигающие силу Похоти, но затрудняющие ей работу, мешающие достигать цели. В ход пойдет то, чему именно Эреб может помешать даже в одиночку - могучий Ересиарх, Приносящий Беду и Проклинающий Рыцарь единолично сможет рвать площадные блага, гасить молитвы и снимать их эффект сразу на территориях целых регионов. А ловить его можно будет долго - в каждом углу совращенные извергами люди дадут ему приют и кров, каждая из точек возрождения затеряется на территории оскверненной флером, а привычный поиск этих точек зрящими станет очень опасным занятием - изверги не поленятся свой инструмент прикрыть, заодно поохотившись на слишком открывшихся видящих. Ведь открываясь покрывающему взятую землю Пороку, они сами невольно станут зачерпывать Похоть, поддаваться ее влиянию.        - Кажется, я знаю, зачем я вам нужен. - Теперь лицо Эреба не такое непроницаемое, теперь оно просто злое, перекошенное в оскале, таком непривычном на всегда умиротворенном лице, которое с момента поселения в этом месте всегда было благодушно-открытым. - И что вы желаете мне предложить.        Любой, кто заключает сделку с извергом априори уже проиграл, даже если ему и покажется, что он сумел победить, ведь сам факт сделки что-то да заберет, чем-то да отметит. Нельзя сказать, будто их невозможно перехитрить или обмануть - последний Пилдор имел дело и с Гордыней, и с Обжорством, успев предать их первым, уйти до того, как сделка исчерпает себя и твари взяли бы последнюю имеющуюся в рамках этой сделки ценность - самого Героя Проклинающего Веру. Были в его жизни и эпизоды связи с Агонией и Отчаянием, правда там они даже к первичному соглашению не пришли. Была и та история с Ленью, которая могла бы взять тогда еще нигде не Героя, если бы им не было так Лень.        Вот только сейчас придется не просто замараться, но нырнуть в Порок с головой, не надеясь, что его вообще отпустят хоть когда-то, точно зная, что отпускать не станут, что найдут к нему ключи за время вынужденного сотрудничества, пока станут работать вблизи, спина к спине. Эреб давно уже попрощался с возможностью вести нормальную жизнь, он от нее сам отказался, а после подтвердил отказ реками пролитой крови, предательств и ударов в спину всем и каждому. Но сейчас придется попрощаться с любыми надеждами на что угодно - такого союза ему не простят. А ведь он обязан будет снова предать первым, если не желает стать игрушкой в лапах жадных до новых выдумок и удовольствий извергов.        Но сначала придется предать весь мир скопом, обрекая его на весьма незавидную судьбу, заодно страхуясь еще и на тот случай, если план тварей увенчается пшиком, а он, считай, в их нестройных рядах. Стать изгоем еще больше, стать еще более ненавистным, хотя это вроде и невозможно, обречь даже те крохи людского, что еще остались в нем, заключив очередную сделку, следуя своему неблагодарному пути, ведущему, как и полагается, в никуда. Рискнет ли он, посмеет ли, оставит ли тысячи и тысячи живых и дышащих наделенных на прокорм Пороку?        Ну, странный вопрос.        Весь мир и так давно выучил, что он, Эреб, - Пилдор, а среди Пилдоров сколь-либо добрых личностей никогда не было.        У любого явления, любой силы имеется точка резонации, после которой идет спад, преодоление которой кем-либо или чем-либо приводит к поражению, и сменивший троицу квартет опасно приблизился к тому, чтобы найти эту точку у него. По одиночке любой из них оставался тем же, кем они были еще троицей, но только обретя поддержку проклятого, их совместных усилий стало действительно хватать для создания серьезного напряжения. Господин все еще мог бросить на сражение все имеющиеся силы, просто задавив голой мощью там, где уже не хватает чистого искусства, но это будет ровно тем же поражением, какое ему пытаются навязать прямым боем.        Домен потерял слишком многое, а значит, он тоже многое потерял, Домен пожертвовал многими, а значит, он жертвовал частью себя, Домен поставил все на этот час, а значит, он тоже часть этой ставки, самая верхняя фишка на игральном столе, первая и последняя нота симфонии Похоти, которая либо завершит план длиной в века громогласным крещендо, либо столь же громогласно сгинет вместе со всей ставкой. Нисхождение вступает в заключительную фазу, по всему городу додавливают последние попытки атаковать ритуальные точки, загоняют еще не отдавшихся смертных в глухую оборону, но стоит прервать схождение сейчас и все рухнет. Даже если удастся удержать Вечный в Пекле, не отпустить его обратно, достанется он уже не ему, но другим Порокам, как достанется им и он сам, вместе со всем, что он имел и чем владеет, но не сумеет удержать.        Скучная проза мироздания, от которой даже за самым густым флером спрятаться не выйдет - прав тот, за кем сила, за кем число, за кем ресурсы. Поставив все, открыв тылы и лишившись права на отступление он либо обретет, либо потеряет. Но терять придется до конца, до края, до невозможности встать снова - ему этого не позволят в Пекле, а попытка убежать за его пределы встретит гнев вознесенных правителей и разгневанных смертных. Они так милы в своем желании наказать за любую попытку открыть им истину наслаждений, их мелодия никогда не слышит, не желает добровольно принять мелодию Порока, каким бы он ни был, всегда приходится сначала напеть, прошептать нужные слова, без которых не начнется принятия, не случиться чистой и радостной любви.        Больше всего ненависти доставляет именно последний из четырех, проклятый инфернал, настолько верный мертвому божку, что почти сам стал демоном, принял ношу Инферно, отрекся от всего и всех, ради... ради чего? Ради простого права быть несчастнее кого бы то ни было? Мерзкая жажда самому познавать муку и передавать ее словно заразу всем, кто посмеет коснуться носителя той заразы, была тем, за что Порок ненавидел Грех, за что Пекло воевало с Инферно при любой возможности. Жаль, что сами отреченные нечасто эту возможность давали, будучи слишком поглощены своей неподъемной ношей, чтобы всерьез влиять на мир, лишь изредка они выбирались из скорлупы, лишь совсем редко удавалось одним встретить других.        Живучесть демонов и слуг их не знает границ, не имеет аналогов - сама природа их дарует мучительнейшую из возможных форму бессмертия, нежеланного и непрошенного, но очень полезного в битве, если демона к той битве вынудить. Даже самого распоследнего служку, потерявшего Бога, искаженного мертвой его силой, уничтожить сложно даже легендарным тварям, не всякой из них это по силам. Истинно высоких Слуг или Вестников уничтожать и вовсе почти бессмысленно, бесполезно и вредно - они и сами воскреснут, и в погибели непроизвольно делятся своим проклятием с убийцей, даже если и не сопротивляются вовсе.        Даже сам по себе старик требует особого подхода, тактики битвы подходящей для демона, завязанной на чистый планарный урон и минимальный расход душ, которые от одного присутствия Греха обращаются огнями Свечей, что тут же гаснут, навсегда переносясь в залы Инферно. Чистыми атаками повредить демону не сложно, пусть даже пока не удалось распылить тело старика полностью. Все дело в его цепях - крайне неприятном артефакте неизвестной природы, проклятой природы, одно касание которого тоже проклинает, тоже отягощает чужой болью, болью того, кому терять уже нечего, кого утешать уже бессмысленно, кому плевать на все обещания. Даже мелодия старого демонопоклонника звучит не песней, пусть и сладостно-печальной, но лишь зубовным скрежетом и лязганьем цепей.        Одно его присутствие вынуждает использовать минимум флера, минимум прямого душевного манипулирования, урезая арсенал до неприличия, до того, чтобы называть этот арсенал скучным, пресным словно просвира! А остальные не помогают, не спешат обернуть свои удары против демона, воюя с дьяволом, приняв старика в свои ряды, раскрыв объятия, будто не понимая, что делают, кому помогают. Почему? Почему они принимают Грех, но отказываются от Похоти и Порока? Разве он обещает недостаточно, разве не показал еще насколько им будет лучше став частью его, частью его мелодии?        Флейта и барабаны работают привычно, они давно вместе, давно привыкли чувствовать напарника рядом, отточили взаимодействия во множестве тренировок и спаррингов, став продолжением воли друг друга. Скрежет и лязг для их общей мелодии чужд, столь же чужд, как чужд он самому Господину, они никогда с ними не работали, не сроднились с их песней, да и не желали бы того, не стали бы передавать свою боль без причины. Они все были достойны своей силы, добились ее трудом и талантом, приноравливаясь друг к другу неправдоподобно быстро, становясь все больше похожими на единый организм, на отлаженную машину, но никакому таланту не скомпенсировать отсутствие многих лет боевого братства.        Но был еще и тишина, ядовитым стилетом поддерживающий тяжелый молот Пламени, башенный щит Времени и копейные выпады Греха, служа тем звеном, что связывает всех их, что дает им направляющую волю. Осознанно или нет, но в самый тяжелый свой бой призванный, Последний из Героев, осязал ту силу, что и возносила изъятую из родного мира ненужную душу, лишнюю во всех отношениях душу, обреченную на серое и пустое существование, которая его Героем делала. Потому что в этот миг планы, атрибуты, титулы, классы и артефакты сугубо вторичны, потому что он делает именно то, что должен делать не призванный, но Призванный - направлял людскую страсть, давал ей вектор, задавал направление лесному пожару.        Со стороны кто угодно принял бы это за продвинутое ясновидение, которым тот связывал их всех в одно, отсеивал попытки прервать или заразить эту связь Похотью, всегда помогая чужому предчувствию знать, помогая точно указать, что именно сейчас желают сделать остальные трое. Будь они настоящими, будь это Герой и Спутники его, то сейчас, обретя поддержку четвертого участника, они бы победили - просто задавили бы сильного, но скованного цепями собственных ограничений Господина, разорвали бы его защиту, затравили бы, заглушили бы его мелодию собственными. Он осознал сие не сразу, но осознав засмеялся чистым и таким счастливым смехом - этот день дал ему обрести нечто даже большее, чем он желал получить изначально, дал снова почувствовать себя смертным.        Их подводила именно неслаженность, подводило недоверие, подводило понимание того, что они повернут оружие друг против друга, стоит только им лишиться общего врага. И прольется кровь, и вспыхнет Пламя, и завопят Тени, и застынет Время! Но враг есть, враг губит их, враг их хранит, а они живут ради него, живут его мигом, его ритмом. Они опасны, они заставляют фигурку верховного изверга плясать по площади поэтов, они не дают времени и продыху, не дают концентрировать силы в действительно сокрушающую атаку.        И все же этого не хватает.        Пламя встречается с Хладом, а за его жаром идет десяток астральных молотов, вколачивающих остатки огненного колдовства в подставленный щит остановленного времени, каменная шрапнель пробивает десяток дыр в теле опутанного цепями инфернала, вынуждая Тень отбросить прочь множество щупалец, снова поменять форму и сущность. Раны на теле старика кипят и шипят, исходят черным маревом, восстанавливаются не регенерируя, а просто отказываясь пребывать в состоянии раны. Встречные удары цепей натыкаются на сияющие железом барьеры, попытка снова замедлить время для изверга просто игнорируется, - он мыслит не только и не столько телом, сколько собственными лепестками, а их не заморозить, не замедлить, - меткие и злые удары теневыми крючьями распыляет встречным выплеском сразу Света и Неба, после чего Небо же поднимает защитную формацию, подлинный бастион, выигрывая время на новый виток.        Бастион гниет и ржавеет под гнетом демонической магии, его разрывает когтями насекомоподобной Тени, а в проемы летят белые от жара огненные шарики, каждый из которых разворачивается в нечто невообразимое, будто сферические клетки, растущие в самих себя, храня в центре даже не огонь, а игольный прокол на самые глубины Горнила. Устало выдыхает Варудо, ускоривший свою призванную, чтобы та гарантированно успела совершить маленький подвиг, несмотря на вред для здоровья - кровь из глаз, носа, ушей напрямик говорит, беспрекословно утверждает, что сделанное далось ей непросто, но Варудо эту цену платит, а она готова расплатиться за него столько раз, сколько прикажут.        Все клети он заворачивает в туманное покрывало, будто толстый и ворсистый плед, отдающий сырым подвалом и затхлым водоемом. Мгла выпивает жар, запечатывает собой проколы, словно пробкой перекрывая поступление сил, гася технику до того, как та повредит всерьез. Тем не менее ожоги по всему его совершенному телу остаются, пусть заживают быстрее, чем появились - мелкие раны не опасны, но оскорбительны, дают перцу в мелодию битвы, дают чувствовать боль, наслаждаться ею, побеждать и превозмогать ее. Ответный удар, чернильный гарпун из глубочайшей Бездны, пробивает сердце еще не восстановившейся деве, обращая внутренности в жидкость, заставляя снова сгореть, снова жертвовать собою, снова возродиться иной.        Варудо ускоряет время, уже почти не пытаясь задержать Господина напрямую, ставит стены остановленного существования на его пути, которые изверг продавливает едва ли не играя, изгибая даже не тело, а пространство, чтобы избежать тычка мифическим клинком, рвясь вперед, но мимо малоуязвимого принца. Тот и сам понимает, что его латы защищают просто великолепно, но осторожничает - он знает, что изверг научился на несколько мгновений ослаблять защиту доспеха, не спеша проверять, использован этот трюк сейчас или нет, но и проигнорировать возможность он не может себе позволить, вынуждено принимая удары новой порции ледяных и воздушных клинков.        Восстановившийся демонист сомнений себе не позволяет, уже вырываясь вперед и на этот раз встречный взмах светового клинка, воплощенной Истины о гибели того, кто под истину попадет, встречает скрещенные звенья цепей, проваливаясь в их хватку, давая звеньям обмотаться вокруг воплощенной техники, вынуждая детонировать вложенную силу. Вспышка сжигает верхние слои кожи и мышц старика, на что тот реагирует примерно никак, одновременно причиняя боль теневому мальчику, заставляя отшатнуться, качнуть маятник, избегая пятерки клинков послабее, зато метательных, чтобы они изогнулись и попытались ударить Тень со спины, пока спереди давит пространственный резак, взбалтывающий и ломающий, кромсающий ткань пространства, его мерность и геометричность.        Пространственная атака исчезает в посеревшем монохромном мире, воплотившемся на несколько шагов от горбатой и скрюченной, почти прижатой к земли Тени, а от клинков тот снова отшатнулся, чтобы их приняло в себя жадное Пламя, еще сильнее разгоревшись. Снова подсказка была дана только восставшей Софии через ясновидение, снова не удалось перехватить да исказить ее, вернее, получилось, но ложная избранная каким-то образом видела разницу между обманками и единственной настоящей мыслью. Скрюченные пальцы старика, вообще не смущенного потерей зрения, тянутся к телу изверга, попутно обрывая поредевшие и ослабевшие нити Истока Ключей, которому сегодня изрядно досталось.        Тварь прерывает маневр, снова отступая, прекрасно зная, как долго заживают скверные раны, остающиеся от почти неощутимых касаний пальцев демониста, как неохотно удается что исцелить сотканное из медового флера тело, что передать эти касания какой-то из душ, как эта передача стремится вслед за одной душой заразить еще десяток соседних и так до бесконечности. Встречный ворох не особо мощных, но шумных в сенсорном плане чар заставляет всю четверку замешкаться, опасаясь вложенной в это облако серьезной атаки. А нет, не всех - старик снова применил свой странный метод перемещения, практически не блокируемый ни эффектами площади, ни даже лепестками, оказывается за его спиной, не давая разорвать дистанцию и снова свести все к обстрелу множеством высокоуровневых техник.        В прошлый раз таким образом он почти испепелил старика, вынудил дважды переродиться Софию, заставил принца Варудо откатывать время, восстанавливая вырванное ударом подселенной в атакующую технику материальной души горло, а тишина снова разбивал Зеркало, когда его разорвало на полсотни кусков солнечными оковами, пусть и не убив, но серьезно травмировав, подправив упущение следующей серией чар. В позапрошлый раз было похоже, только Варудо остался нетронутым, лишь немного нахватавшись флера, когда восстанавливал силы и резервы подуставшей Софии. Каждый разрыв дистанции и переход к подавлению был для квартета болезненным опытом, но они адаптировались, они отвечали на его атаки собственными и был Господин вынужден признать, что получалось неплохо. Особенно запоминался тишина, умеющий, даже без помощи Варудо, становиться на несколько секунд куда быстрее, чем должен, буквально разрывая свое теневое тело на лохмотья от встречного сопротивления реки Времени, но творя чары воистину внушающие. А уж если его одновременно ускорит еще и Варудо, то сближать дистанцию приходилось уже самому Господину, чтобы не дать использовать такой трюк еще раз - очень не понравилась интенсивность, от которой мир становился сплошной стеной черноты и ничем более.        Вот зазвенело гулко - это сработал еще один защитный амулет принца, который очень зря посчитал, что и в третий раз сенсорная обманка изверга ничего в себе не скрывает, поймав выплюнутый поток растворяющей любую колдовскую энергию пыли. А ведь она растворяет в первую очередь артефакты, вдруг да повредит Подлую Дуэль, вовремя ослабленную действиями скрывающихся в нутре душ. Руки стремительно белеют, приобретая бледность воистину мертвенную, когда смерть любого, кто их коснется, становится выше, чем Закон, а тварь уже шагает навстречу, срываясь в рывок, игнорируя не успевшего атаковать со спины старика. Враги разделены, флейта сбил свой темп, разбираясь с хищной пылью, а тишина и барабаны так и просятся в его объятия, он уже слышит, ждет перемену в мелодии, когда новые руки их все же коснутся.        Выходит глаза в глаза с напоминающей веретено, на которое намотало мириады огненных нитей, Софией, юлой вертящуюся в прыжке, лишь увеличивая количество тех нитей. Не проблема, он знаком с этой техникой, знает, как противодействовать, но проблема в том, что тишины рядом с ней нет, хотя его прознающие даже сейчас шепчут страстью, что он должен быть здесь. Обман просто прекрасен, в равной мере нагл и искусен, но любоваться ложным аккордом нет времени, приходится изогнуться, прогибая спину в обратную сторону, создавая щит из ставших очень острыми нитей, закрывая Исток, сейчас отвратительно уязвимый. Рука тишины, когтистая лапа теневой формы, этими нитями рассекается на сотни кусков, будто мясо к хорошему салату, тут же срастаясь, не давая нитям пройти внутрь тела, но инерция внезапного удара уже потер...        слом        Рука тишины, когтистая лапа теневой формы, просто игнорирует Исток Ключей, прикладываясь к искаженному обидой и обещанием за то отплатить лицу архидьявола, который момент разбитого зеркала осознать сумел, но вот среагировать уже нет. Как не успел передать урон на одну из специальных защитных душ, слишком близко стоял к демонисту, не спешил пускать в себя его заразу. Исправился быстро, большую часть урона поглотил один из его огоньков, умерев в том экстазе, какого искал при жизни, но инерция удара развернула распятое в прыжке тело, бросив прямо в объятия веретена.        Огненные нити мало того, что пытаются безрезультатно спутать нити ключей, которые в деактивированном состоянии все равно будто не существуют, так еще и лезут в сам Исток, лишают подвижности тело, обматывая и жаля, повышая температуру внутри тела, отдавая часть жара даже лепесткам, что уже показатель. Любая иная легенда в таком клубке огненном сгорела бы за считанные секунды, а выпутаться просто не успела бы. Он же выпускает серию ледяных выдохов, отбрасывая страшно покалеченную, пойманную в момент уязвимости деву в сторону, уже тянясь к ней ожившими нитями ключей, чтобы отдать ее тому Истоку, в какой она неосмотрительно лезла, прежде чем та переродится в пламени, сняв метку коварных нитей.        Сызнова вовремя использованным Чудом избегает он удара клинка в руках возвратившегося во времени принца, который стоял на том самом месте, что и несколько секунд тому назад. Они все эту площадь изрядно перетоптали, так что мест для хронопрыжка у Вечного с запасом, на почти любую позицию может выйти, негодник пакостный, милашка сахарный. В тот миг, когда показалось, что снова разошлись без серьезного урона, конечное звено одной из цепей старика задевает подставленную щеку, оставляя на лице уродливый рубец и выбивая несколько посвященных когда-то Хладу душ, еще не спрятанных как следует обратно в глубины сущности. Некрасивая рана, потеря дорогих сердцу и памяти искорок, а также общая ситуация вызывают еще одно тяжелое дыхание, злой выдох, вместе с которым всю площадь накрывает туман Мглы, лишая видимости всех, кроме хозяина той души, которая Мглу и позвала.        Вспыхивает не хуже солнца огненная сфера, мгновенно сотворенная Софией, разгоняя Мглу, испаряя голодные щупальца тумана, слишком уж медлительные, не успевшие еще исказить расстояния и направления. Снизу туман забирает в себя черная пасть пролома в Тень, пущенного строго по линии земли, окончательно доламывая и так едва функционирующие знаки на обращённых в щебень да пыль камнях. Это еще странно, что усиливающий контур столько просуществовал, когда они его дружно разносили своими атаками, а Господин им в этом помогал, сам атакуя с не меньшим размахом. Все равно свою полезность структура хоть и не исчерпала пока и на половину, но все важные действия уже полностью переведены на работу лепестков, можно не опасаться сопутствующего ущерба. Последние попытки пробить лепестки массовыми атаками артефактов или магических кругов шли со Дворца и уже прекратились - там теперь то ли обороняются, то ли, что вероятнее, готовят для Императора маршрут отступления, а для принца способ вырваться из боя без потерь, оставив временных союзничков извергу на растерзание.        Как это мило, просто лицо разрывает от умиления.        Как будто он даст Варудо покинуть их танец, не доиграв мелодию до конца - половина связанных с Временем душ была использована в самом начале, чтобы отрезать то Время, когда он еще не пришел к нему на поклон, от остального. Выдернуть его через реку не выйдет, даже у Императора, не после того, что ему уже пришлось сегодня выдержать, не после пережитых напряжений, предательств и потерь.        И танец продолжался.        Выпад клинка встречает такой же клинок, зеркальная его копия, обладающая даже частью похожих эффектов, отбрасывая Варудо в жестком парировании. Тот возвращает себя назад, на ударную позицию и пробует повторить удар по-другому, но встречает его лишь банальный пинок ногой, вынуждая тварь терять души, чтобы превратить удар физический в концептуальный, способный нарушить даже защиту Подлой Дуэли. Повредить принцу это не смогло, но отшвырнуло подобно кукле, брошенной рассерженным ребенком, прямиком в объятия старого инфернала.        Цепи снова служат вместо конечностей, мягко хватая летящего принца и гася инерцию, готовясь поставить на землю, когда тот просто исчезает из хватки цепей, чтобы снова возникнуть перед извергом, теперь пытаясь отрубить ногу, какой его пнули. София заняла нехарактерную для себя роль дистанционной поддержки, атакуя спрессованными сверлами алого пламени с завидной частотой. Барьеры из жесткой и переполненной статическими эссенциями воды и вязкой астральной завесы удерживают его необожженным, но не дают самому ударить чем-то достойным. Сбоку заходит тишина, снова ускоряясь, травмируя самого себя, а тварь вынуждена перейти в атаку на Варудо, одновременно прекращая блокировать пламя и начиная щедро сеять световые атаки в сторону Тени - не хочется снова давать двум ускорениям сложиться в одно, очень уж в такие моменты становится тишина неприятным противником, почти оглушающим в своем стремлении отодвинуть мелодию Пекла как можно дальше в свою тишину.        Скрежет и лязг цепей, каким он и его видящие отмечают инфернала, предупреждает, позволяет растянуть пространство, избегая цепей, но при этом прерывая атаку на Варудо, вместо нее оставляя иллюзию этой атаки, чтобы все равно защитился, потерял время. Призванный же продолжает попытки сблизиться, хотя ускорение уже отрывает от его теневой плоти куски даже большие, чем сумевшие задеть чары. Мир вокруг снова пытается измениться, в разум бьется многоголосый хор молитвенного песнопения, только все голоса в нем поют не в ноту, все они словно рыдают сквозь захлебывающийся крик - инфернал редко пользовался почти бесполезными против спрятавшего свои лелеемые души изверга внешними атаками, предпочитая просто атаковать в упор с помощью цепей или проклятых касаний, но сейчас смена тактики сыграла ему на руку.        Варудо выплывает из очередной временной линии, то ли не отслеженной извергом, то ли вообще не сбывшейся еще в прошлом, но теперь его удар смертельно опасен - воспользовавшись моментом ослабшей защиты, вынужденной необходимостью уберечь искры свои и мелодию их от сорвавшейся на крик молитвы старика, Господин не сумел помешать. Игра со случившимся и не сбывшимся, которой он так ждал от непонятным образом использующего зеркала тишины, но не от едва ли не наиболее прямолинейного из врагов его - флейты. Вынужденный ускорять и возобновлять силы своих союзников, постоянно замыкающий себя в неприкосновенном барьере, непрерывно использующий простые, но единственно надежные в таких условиях приемы, не имеющий ни сил, ни права на более изящные, но для прямого боя непригодные, родовые техники.        И вот, решился, закономерно подставляясь, снимая защиту, ставя все на атаку и не надеясь на то, что тот же тишина спасет свою флейту очередным зеркалом - даже если бы захотел, не факт, что сумеет, слишком разные силы, слишком далеко уйдет отраженное в течении реки Времени, слишком много тонких настроек, чтобы нашлось место еще одной. В иных обстоятельствах такой риск стал бы последним подарком флейты, его финальной нотой, но именно сейчас ему сопутствует успех... почти сопутствует.        Взмах клинка, безвредный, но смертельно опасный, не касается самого псевдотела, не задевает его, лишь проходит сквозь пучок нитей ключей, едва не прочеркнув сам Исток, будто цирюльник отрезал конский хвост жаждущему остричься клиенту. Господин ничего не почувствовал, ничего не заметили и его зрящие, и прознающие, будто ничего и не случилось. И он не знал, не мог знать, случилось ли произошедшее или обошлось - в неактивном состоянии нити это лишь образы, визуализированное намерение контроля, инструмент воздействия и корректировки, но не часть тела, будь это миниатюрное вместилище его бытия, которое сейчас сражается с квартетом, огромные и пребывающие во множестве измерений сразу лепестки или даже весь Домен как явление воли Господина.        Значит, первого касания не было, он уклонился?        Мысли не мешают продолжать танец, играть музыку все повышая темп, вкладывая в атаки долю бешенного зла, подспудного опасения, страха даже, умереть, не узрев финала этой пьесы. Пламя сменяется зеленоватым свечением самой Жизни, необъятной и всеобъемлющей Матери, что может как исцелить, так и превратить в мутировавшую гору плоти любого, под удар попавшего. Изверги любят использовать эту силу, помогать сворованными душами воспроизводить особо травмирующие мутации, которые иным способом слишком легко погубят меняемого. Жизнь оказывается пожранной Тенью, а та отступает, когда он снова являет Солнце, прожигая им целые просеки в черной плоти тишины, обнажая из-под защиты флейту и не прекращая поливать принца потоками разнообразнейших атак. Старик как раз восстанавливается вновь, даже его живучесть конечна, а себя он щадить не старается - это уничтожить демонов почти невозможно, но просто убить и отправить на перерождение кратно проще, хоть и легкой сию задачу не назвать.        Но если касание было, если природа клинка защищает сам факт касания от любого прознания, то не сумеет ли он обречь себя, рискнув там, где рисковать не смел бы?        Он не знает, не осилил раскрыть эту тайну: что испытывают те, кого коснулся мифический клинок в собственности Вечных?        Или же они не чувствуют ничего, не чувствуют до самого конца, которого тоже не учуют?        Сближение, снова рукопашная битва одного против четверых, и тварь надевает на себя десяток силуэтов, воплощенных душ великих мастеров кулака, чьи удары гнули железо и мифрил, но которые пали пред ласками Пекла. Души гниют, портятся от присутствия демониста, но на короткий миг их функциональности, пока искры душ не стали огнями свечей, символами безрезультатных молитв в никуда, он выдерживает натиск. Избегает клинка, отражает когти Тени и клинки пламени, отбрасывает в сторону цепи Греха.        Цепи ранят руки, проклинают патоку и мед его тела, Пламя оставляет ожоги, в нем сгорают защищающие его мастера, даже быстрее, чем уходят в Инферно, жадно высасывает тепло и силы хватка Тени, сковывает в своих рамках непослушное время. С отчетливым негодованием Господин понимает, что он им уступает, что он, если не найдет способ, скоро проиграет. Вымотанный процессом нисхождения, лишенный значительной доли арсенала благодаря присутствию рядом гнилого и трухлявого демониста, сковываемый наличием Подлой Дуэли и распроклятого клинка, он адаптировался слишком медленно.        Тишина, все время надоедающий, но всегда уступающий в опасности всем, кроме, пожалуй, Софии, которая и так почти его даже сейчас, оказался страшнее, опаснее, чем первоначально был оценен, стал тяжелее, пусть и был ранее взвешен. Его помощь, его контроль арены битвы, виртуозное использование пустоты бытия, совмещенное с высшим ясновидением, способность переигрывать упущенные мелодии - все это позволяло ему настраивать ансамбль подобно музыкальным инструментам, постепенно делая его музыку все громче и громче, слишком громкой даже для Господина. Он привык быть на их месте, привык быть тем, кто адаптируется, тем, у кого всегда вдоволь крапленых карт, заготовленных музыкальных шедевров, тем, кто становится сильнее с каждым мигом битвы. Сейчас верховный изверг оказался на другой стороне, теперь он не успевал, теперь его противники становились все лучше и все слаженнее, а он только отступал и пытался догнать.        Это осознание, присутствие твари Инферно, голодное внимание Тени, опасность гибельного клинка, лицезрение так и не завершенной игрушки огненной - все это собралось в один комок, слиплось и растворилось в идущей из глубины нутра злобе. И тогда великий Господин, помнящий иные эпохи, зревший иные миры, славивший свое имя и свою Похоть задолго до того, как явился каждый из этих четверых, сделал то, что привык делать в безнадежной, казалось бы, ситуации.        Он взял ее за горло и повернул.        В один, ничем не отличающийся от предыдущих, момент, изверг меняет тактику на корню, не отступая от удара клинка и огненной сети, а шагая им навстречу, прикрываясь барьером и перенося на сонм остаток огненного удара, всем телом встречая касание лезвия. В этот раз оно так же неощутимо, так же неслышно проходит сквозь него, будто и не клинок, а безвредная иллюзия. До последнего момента не мог он быть уверенным, что это его не убьет на месте, не знал, не мог предугадать или прозреть. И ведь убило бы, сила, заключенная в клинке Второго Касания, была столь велика, что хватило бы ее даже для него. Эту вещь и создавали для противодействия ему подобным, что не раз доказывали на практике в прошлом.        Принца не смутил тот факт, что прошлое касание не засчиталось, вероятно, он, как тот, в чьих руках и был артефакт, заранее знал, сработал эффект клинка или нет. Главное, теперь-то точно сработал, теперь осталось только ударить еще раз, теперь можно уже не опасаться ответного удара, предсмертной агонии, нужно только пережить отчаянную атаку Господина, всю его сотканную в одну-единственную какофонию Похоть. Задача далеко не так проста, ведь не стал бы изверг атаковать так сумасбродно и неосторожно, не имей он шансов на победу.        Все четверо готовы к финалу, готовы убивать или умирать, тут как придется. И без того напряженная мелодия достигает абсолютного пика, вершины любви и ненависти, дальше которой только падение, только забвение и ничего более за ним. София встает на пути твари так, как и много раз до этого, хотя она видит, не может не узреть, не прочувствовать угрозу - не тратя времени на уклонение, не храня больше искры душ от скверны Инферно, тварь сбросила все имеющиеся силы на смертоносную атаку, на кинжальный удар вблизи.        Он должен был достаться принцу Варудо, за которого та живет и дышит, чтобы оборвать существование носителя клинка, слишком опасной детали, самой опасной из всех. Без носителя двух мифических артефактов, остальная троица падет с гарантией. Именно защита Варудо, его ускорения, его снятие откатов на разовые эффекты или отматывание потока реки ради исцеления, стали тем, о что сила Господина разбилась. Тишина опасен, он хитер и внимателен, но сколько у него осталось еще зеркал? Только они одни позволяли ему даже не сражаться, просто не умирать сразу же, не стать игрушкой по первому зову, раз за разом отменяя неминуемое. Старый огрызок того, что когда-то было первожрецом стоит и того меньше, без серьезного прикрытия он только и сможет, что опасть пеплом и переродиться в муках уже в таком близком ему пристанище Греха. Это если его вообще отпустят, ведь как бы ни было жаль, но ради такой мерзости Господин готов использовать даже крайние средства.        Столкновение неизбежно, уклоняться или разрывать дистанцию поздно, уже готов нанести второй удар предчувствующий скорую победу принц. Он ждет победы, но готов к любой хитрости, готов к тому, чтобы самому отступить, если тварь вывернется вновь. Это даже льстит, иметь такого сладкого врага, чья мелодия способна изгибаться вокруг твоей, словно две змеи в брачном танце переплетают непрошедшее и обязательное будущее. Вечный привык править, его готовили к принятию венца и трона, он должен был его взять тогда, когда уступит ему это место нынешний Император. Императору непростительна ни жалость, ни привязанность, единственное о чем он может позволить себе мечтать, единственное, что он обязан хранить пуще всего остального - благо вверенной ему Империи, как части воли и наследия всех его предков.        Поэтому решение принято мгновенно и без колебаний, без жалости и сожалений. Они, быть может, придут потом, намного позже, когда отгремят гимны победы и похоронные марши, когда Империя придет в себя после страшных потерь и последствий пропущенного в самое сердце удара. Но сейчас он трезво и без малейшего сожаления жертвует той, чья природа и роль определена именно ради этого или похожего момента - быть пожертвованной, отдать свою жизнь и все остальное по велению Варудо. Она долго согревала ему постель, развлекала беседой или помогала в тех делах, какие можно доверить лишь самым верным, самым преданным. Он ценил ее, возможно, даже больше, чем должны ценить слугу, полезный инструмент. Но польза ее себя изжила, слишком многим пожертвовала она в этом бою и больше не было ничего, что она еще могла отдать, больше не было ничего, что он мог бы от нее взять, кроме самой последней потери.        В иных обстоятельствах она могла бы пережить еще не одно обращение пеплом и восстание из этого пепла - битва подкосила Софию Пламенную, сломали ее игры Господина, но жаркое Пламя перековывало сломанное, восстанавливало утраченное, забирая при этом еще целое. Она могла бы еще сражаться, но сейчас нужно было не сражение, а возможность, нужно было связать тварь, сковать древнего изверга на тот миг, какой нужен Варудо, чтобы еще раз задеть кончиком клинка основу псевдотела самого страшного врага в его жизни. Лишь задеть, лишь только коснуться, пусть даже в самом безобидном касании из возможных, обманчиво неспособным навредить или хотя бы ранить.        Призванная, что никогда не стала бы Избранной, у которой ее право ею стать украли в сам момент явления ее под Небо иного мира, шагнула вперед с полным пониманием того, что должна сделать. Ей не хотелось умирать, не хотелось умирать так, но было дано повеление, была возложена миссия и все, чем была София, готово было исполнить предначертанное. В этот раз она вспыхнула иначе, загорелась совсем не так, как раньше - не было перехода плоти в Пламя, прямой смены формы существования с тварной на энергетическую. Теперь она именно загорелась, зашипела плоть, зашкворчало горящее мясо, стремительно слезала кожа, когда Единенная с Пламенем, Первородный Феникс отдавала ему все, совсем все, даже то, что отдать нельзя.        В этом состоянии, выдавая смертельную для себя мощь, она могла, действительно могла, сойтись напрямую и накоротке с мифической тварью и устоять против первого удара, помериться силой, не мастерством, но чистой мощью с порождением Пекла и проиграть не в тот же миг, но в следующий за первым. Именно эта пауза, именно это действие нужно Варудо, чтобы завершить удар. Не успеют прийти на помощь ни тишина, ни скрежет, каждый отвлеченный отдельным маневром, но обойти Софию он не может. Либо разорвать атаку вновь, чтобы не успеть отступить, когда вложивший весь резерв и несколько разовых воздействий Варудо ударит вдогонку, либо попробовать сломить ложную избранную, пробиться сквозь нее к защищаемому ею мальчику и не дать ему завершить удар, но тоже не успеть.        Господин, как заведено в его племени, как привык он делать все свое существования, с момента осознания бытия, поступил иначе, не так, как от него хотели, играя свою игру, а не отплясывая под чужую музыку. Он не уклоняется, не ставит защиту, а только тянет руки, покрывающиеся ожогами быстрее мысли, к пылающему остову умирающей навсегда Софии. И касаясь ее, тварь не причиняет вреда, не пытается перехватить контроль или вырвать и без того умирающую душу, действуя иначе, тоньше, глубже, добираясь до чего-то, чего нет и быть не может, что не существует нигде, что было создано никогда, что воплотилось никем, посвятив себя ничему, добирается до того, что по всему Алурею называют контрольным механизмом.        Глаза на обожженном лице, единственная часть умирающего тела, которую Пламя пока еще не тронуло, шокировано распахиваются, расширяются зрачки и замирает в тягостном осознании пронзенное почти сожженными руками сердце. В последний миг своего бытия, уже не имея ничего и все отдав, София, просто София, которую даже пламенным именем ее нарекли другие, выбирающие вместо нее, смотрит на мир свободной. Она видит даже не пытающегося, - не успевающего, - уклониться архидьявола, понимает, что уже заготовленная ею встречная атака может пробуриться в глубину многомерного тела, выжечь медовую суть его, не убив, но оставив страшную рану, которая заживать будет веками, но не будет этих веков, ведь уклониться от нового удара распроклятого клинка окалеченный и оглушенный изверг не сможет.        Он улыбается, скалит идеальное лицо в экстазе, позволяя отточенной интуиции призванной, в преддверии смерти работающей лучше любого ясновидения, считывать его, словно открытую книгу. Позволяя той вспомнить, вспомнить все те детали, все те разы, когда ее меняли, переделывали по желанию кого-то из Вечных. По воле Императора, его старшего сына, по прихотям временных контролеров или навязанных "друзей", по воле кого угодно, но только не по ее собственной.        София может спасти свою жизнь сейчас - отменить подобную атаку полностью не выйдет, только погасить пламя, а после долго, очень долго заживлять полученные раны, которые никогда не заживут до конца, как не восстановится и сожженное в десятках перерождений самосознание. Но действие того, что применил против нее изверг, закончится куда быстрее, после чего она сама вернется к тому, откуда и начинала, покаянно склонив голову и отбросив все иные мысли, точки зрения, доказательства...        Дева может продолжить удар, будучи уже свободной совершая свой единственный настоящий подвиг, достойный любых легенд и мифов. Пожертвовать всем не по приказу, но по выбору, спасая тысячи тысяч, освобождая терзаемые Похотью души из вечного плена. Это ли не достойный финал, громогласный удар последнего барабана, рев осадных труб? О, будь она такой же, как рвущий свое искаженное Тенью тело тишина, стремящийся, как и все здесь, успеть, ее выбор не был бы очевидным. На то они и Герои, на то они Избраны, чтобы уметь жертвовать даже самими собой ради того, что посчитают правильным.        Но София, маленькая девочка София, призванная и вырванная из родных стен, не познавшая ни дня свободы, лишняя душа, которой не дали расцвести, душа, в которую наплевали и нагадили, осквернили ее чем-то, что хуже предательства, столь же мягким и незримым, как прославляемая тварью Похоть, но таким жестким, рвущим из груди рыдание, жгучим такой обидой, что любое Пламя на ее фоне лишь маленький костерок.        Она знала, что думает тварь, поняла это в один момент, осознала в тот удар сердца, когда они застыли друг против друга, уже почти сойдясь в смертельном клинче. И приняла решение столь же быстро, отточенным в бесчисленных схватках ради чужого блага разумом, исполнила его покорным железной воле телом, впервые не скованным уздой и седлом, что было надето на нее ранее.        София коснулась несопротивляющегося изверга, обжигая его тело еще сильнее, используя его подобно опоре, отталкиваясь и не мешая твари сжечь несколько душ, съеживая расстояние на ее пути на уровне метрики пространства. Чтобы развернуться, бешеным рывком оказываясь ровно напротив уже готового добить тварь и праздновать великую победу Варудо Вечного, смотря на того чистым и ясным взглядом единственно целых на всем теле глаз, игнорируя мучительную агонию жарящегося в таком близком Пламени тела. И если тварь этому взгляду только улыбалась, принимая любой вариант выбора, была готова к тому, что София все-таки решит избавить мир от того, что считала мерзостью, даже после всего осознанного, то принц наследный, Законом осененный, первый в праве на престол, позорно вздрогнул.        И когда объятая Пламенем дева, почти голый скелет, остов человеческого тела, обняла его, нанизавшись на вздетый вверх в атаке клинок, ему стало действительно страшно. Потому что Подлая Дуэль была замкнута на Господине, но не на вернейшем его орудии, потому что орудие сейчас не находилось под контролем, который защита комплекта лат могла бы воспринять действием твари и обнулить удар подчиненной флером Софии. Он все-таки Вечный, для него не успеть не то чтобы невозможно, но довольно трудно, он всегда имеет Время на реакцию и на попытку сделать хоть что-то. И когда на месте скелета обугленного, всего, что осталось от Софии вспыхнуло кроваво-алым, когда когти огненные почти дотянулись до его глаз, он сделал то единственное, что еще могло его защитить - против этого никакой откат времени бы не помог, не вышло бы сбежать в прошлое, не удалось бы разделить временную линию.        Подлая Дуэль сменила вектор фокусировки, превратив смертельный удар в безобидное поглаживание, но умирающая душа Софии, уже распадаясь на пепел, уже потеряв глаза, - последнюю часть тела, что по-прежнему функционировала, - увидела то, к чему так стремилась. Ведь сменив фокус Дуэли, его нельзя вернуть обратно, ведь лишь единожды можно призвать врага к безнадежной битве против владельца сего доспеха. И когда мертвая хватка изверга впилась в плечи принца, развернула того лицом к нечеловечески прекрасному облику Господина, когда тот впился в уста очередного возлюбленного им жадным поцелуем, Варудо Вечный не смог сделать ничегошеньки. И если бы то, что еще оставалось от Софии могло, оно бы улыбнулось, оскалилось улыбкой, столь же безжалостной, как не ведает жалости поедающее чью-то плоть Пламя.        Но тела Софии уже не стало.        А мигом спустя не стало и Софии.        Наличие хрономанта в ударной команде потрясающе сказывается на общей ее боеспособности, но лучше всего понять масштаб этого влияния получается тогда, когда хрономанта из команды внезапно выбивают. Особенно если этот хрономант один из Вечных, особенно если оппонентом сражения является мифическая тварь, жаждущая не просто ваши души, но вас всех целиком. Варудо ускорял весь квартет, замедлял окружающий мир, откатывал использованные разовые умения, восстанавливал резерв и даже выдергивал из-под смертельных ударов обратно в прошлое. Последнее, правда, не касалось тишины, то ли из-за взаимного недоверия и столь же взаимной ненависти друг к другу, то ли потому, что тишина и сам мог ускорить для себя реку, точно так же самостоятельно разбивая свою гибель. Тем не менее даже черненькое солнышко-призванный тоже пользовался поддержкой Вечного, тоже зависел от нее.        А теперь, когда постоянно горящая и не сгорающая, но так и норовящая сжечь Господина девица отдала Пламени свое все, когда флейта висит безвольным мешком над тем месивом, что осталось от Площади Семи Поэтов, улыбаясь неестественно широкой улыбкой и полностью отдавшись тому поцелую, что был ему дарован... теперь оставшихся двоих не могло хватить даже на то, чтобы сбежать. Потому что они вымотаны, избиты, истратившие силы, а изверг просто потерял некоторое количество времени и душ - все полученные раны залечены, утерянные места в хоре и сонме занимают новые счастливчики, а резерв у подобной сущности вообще отсутствует как понятие и закончиться не может, не в силах иссякнуть.        Легким касанием пальцев тварь подбрасывает флейту немного вверх, взывает к переданной с поцелуем частичке себя, заставляя пребывающее в навеянной фантазии тело самостоятельно использовать родную кровь и запечатать себя в коконе безвременья. Тишина мальчик умненький, зрящий хорошенький, мог прознать что-то ненужное и сделать самую умную для его глупой головушки вещь - просто убить Варудо до того, как Господин примется за свой подарочек всерьез. А это будет плохо-плохо, деточки и так уже наигрались, довольно с них ребяческого бунтарства, пора ложиться спать в уютную кроватку поющего колыбельную Хора.        Правда, конкретно эти два пропащих ребенка в Хор не попадут - один слишком пропах голодом Одиночества, чтобы сейчас тратить силы на очищение и дистилляцию его личности, а второй продал вечность Инферно и его можно только добить, проявив невероятную жалость и благосердечие. Последнего так мало в этом жестоком мироздании, кому еще не раздавать эту жалость в беспроцентный кредит, как не доброму Господину?        Не прошло еще удара сердца с момента такой разочаровывающей гибели его несложившейся игрушки, страстной Софии, какую он почти закончил только для того, чтобы ее доломал непочтительный к старшим Варудо, а тварь уже атакует еще раз. Принявший форму рыбоподобной Тени, словно громадная акула морская, призванный ускоряется еще раз. Он, только-только вышедший из очередного продавливания реки, потеряв в процессе множество мелких кусочков черной и шелковистой темноты, оторвавшихся от его тела, ускоряется снова. В этот раз его рвет уже не поверхностно, уже не отрывает верхние слои морфировавшей плоти, перешедшей в энергию, которые отрастают даже быстрее, чем появляются следующие. Теперь раны, которые себе наносит дитя иного мира действительно серьезны, глубоки, будто нанесенные бритвенно-острым стилетом, длинны, словно отметины невидимых когтей.        С той же спешкой, с какой тишина пытался помешать комбинации Господина, комбинации, какую он намеренно приоткрыл в последний миг, с тем же пылом тот начал убегать. Воистину, зная время убегать, ты становишься непобедим! Правда, эта истина не про милого чужемирянина, которому, по-хорошему, нужно было бежать еще задолго до того, как он решил остановиться в городе. Или, хотя бы, после той несуразной сцены в Библиотеке, за которую хотелось отдельно поцеловать смешного парня, что так спутал все карты. Не сразу после того, самого первого, касания к уже почти ставшему Тенью смертному до дьявола дошло, что именно это и есть тот самый зеркальщик, которого он искал, который сломал желание одному из его Посланников, который зеркалами и снами нарушил, почти уничтожил тщательно приготавливаемое угощение, что не даст спящему в Белом Алтаре пробудиться.        Нет, напрямую он не знал, не мог знать - даже прочитав мальчика до дна, перед тем моментом, когда он еще не вернулся новым, заметить в нем зеркальную мощь было непросто. Слишком много уже взяло его Одиночество, отсекая от других истоков силы, настолько плотно засоряя суть читаемую, что кто-то иной мог бы проглядеть один из его архетипов. Глупость какая, странность такая, сладость тяжкая - столь разнонаправленные силы, вместо поддерживающих одно направление классов, но у призванных, истинных Призванных, такое сплошь и рядом.        В какой-то миг, еще до начала этой несуразной схватки, сотни голосов Хора, шепчущие свои слова, собирающие ткань бытия в четкую картину, пришли к нужному выводу, пересказав его своему Господину. А несколько позже, на очередном разбитом мальчиком зеркале, стало окончательно ясно, кто именно так подло и приятно ударил в незащищенную спину. Какой фарс, какая трагедия, выросшая из фарса и теперь снова обернувшаяся фарсом - лишь игра одного смешливого мальчика, что так хотел, чтобы мир тоже смеялся над его жестокими шутками! Это ли не вершина иронии, не потрясение сатиры? Спутать карты, притвориться жертвой, притвориться тем, кто собой жертвует, чтобы смеяться над глупостью тех, кто поверил в последний бой маленького полурослика, всегда ворчливого Пыпыща. А после самому добровольно стать этой жертвой, отдать все-все, что так хранил, снова жертвуя, только теперь уже по-настоящему. Игра с притворством и притворство ради игры, две грани монеты, ребром которой стал бой без надежды на поражение, победа в котором поражению же равна.        Раненная, истерзанная своим же ускорением Тень получает в лицо Сиянием Истины, которое сотворила целая плеяда светлячков, отдающих свою страсть Пороку. Клац-клац, замыкается клеть, отсекая от новой Правды все то, что было Правдой раньше. Тень шипит и шелестит оседающим оземь пеплом, когда железного цвета копье, рожденное из постыдно неправильной, - пусть и только по мнению смертных, - любви великого мага к своему же ребенку, пронзает центр ее тела. Когда-то изверги купили отца этого тем, что были единственными, кто мог его прозванное ненормальным желание понять, одобрить и воплотить. И все ради того, чтобы сталь и железо его силы сейчас вонзились в избранную цель, обращая принявшего облик Тени смертного в тяжелую железную статую самого себя - громадную, искусно сделанную и мертвую, неподвижно сверкающую своим блеском под пурпурным неб...        слом        И все ради того, чтобы сталь и железо его силы ухнули в открывшийся перед ними провал, пролом, рану накормив силой своей глубины Одиночества. И ведь тварь могла поклясться, что пусть удар был остановлен очередным сломаным зеркалом, - одним из последних имеющихся, если не последним вообще, он это чужое истощение нутром чуял, - но сам пролом был создан из тех самых ошметков плоти, самим же тишиной наживо оторванных. Его бы познакомить с собратьями аспекта Агонии, они бы многое нашли для плодотворного разговора.        Тень отступила, выйдя на ту позицию, где тварь не могла обеспечить гарантированного поражения. Убить могла, да, но убить несколько раз кряду, да еще и так, чтобы каждое новое убийство требовало нового зеркала, выходило слишком накладно. А тут еще и истерическая атака со стороны Дворца, где явно успели что-то понять, за отведенную секунду, за которую Варудо получил свой поцелуй в уста. Приходилось перенаправить силы на цель даже более заманчивую - ту цель, какую просто нужно уничтожить, даже если бы она вообще угрозы не представляла.        Инфернал уже бил сам, волной ржавчины, проклинающей при касании, давил молотом забытой молитвы, изувеченной и увечащей как молящегося, так и всех рядом с ним, терзал поведенческой атакой, такой близкой к любимой извергами контрактной магии, стремясь передать часть своей увечности кому-то еще, рвал на части взметнувшимися вверх щупальцами цепей, десятком, двумя десятками, сотней! Прежде старающийся бить вблизи, демонист не мог пустить в ход всю свою силу, опасную для твари в мере даже меньшей, чем для его временных союзников. Но лишившись их, понимая, что дальше сдерживаться нет нужды, что дальше вообще ничего нет, он раскрыл себя во всей уродливости своего проклятия.        Силен.        Хитер.        Могуч.        Абсолютно не опасен.        Цепи отяжелели, когда поднятая вверх каменная крошка налипла на звенья, притягивая их к земле, вплавляя в остатки брусчатки, превращая их именно в то, чем они должны были быть - в оковы, какими их когда-то сотворили. Лишенный подвижности, вынужденный хотя бы на мгновение остановиться старик не убавил напора, по-прежнему с презрительной легкомысленностью игнорируя необходимость защиты, стремясь вложить все в атаку. За спиной его снова открылись окна, замочные скважины, сквозь которые проглянули в реальность огоньки бесчисленных Свечей. Души, что отдали себя молитве, которая уже не могла сбыться, которая могла лишь забрать тех, кто достаточно в ту молитву верил - последняя свеча, возожженная на могиле не посмевшей отречься от своего бога душе.        Пламя, - теперь, после гибели Софии, можно больше не переживать, что контроль над ним перехватят, - обжигает само пространство, нарушая работу окон, делая их нестабильными, а сводящее с ума мерцание Свечей становится дрожащим, едва способным навредить кому-то вроде него. Следом приходит грозовой фронт, наполняя каждый вдох воздушного пространства готовой взорваться силой, противодействовать которой можно, но так сложно, когда любое движение, любой выдох, мигание ресниц запускают каскадную реакцию, порождая новые заряды. Статика накапливается, усиливается, начинает рвать тело и ауру демониста, а тому хоть и плевать на целостность тела, плевать на жизнь и смерть, но концентрацию это сбивает.        Дальше в ход пошли черные и неприятно блестящие, будто из застывшей нефти отлитые гвозди-иголки, целым веером врывающиеся в статический фронт, вызывая детонацию, пятная все вокруг, срывая перестроенную в защиту стену ржавчины и кричащих лиц, будто сотворенных из обратившегося воском воздуха. Последним аккордом завершающегося представления становится полупрозрачный, немного зеленоватый клинок концентрированной в абсолют природной энергии, превращающий любую жизнь в нагромождение плоти и мутировавших органов.        Всего этого хватает чтобы сбить всю защиту с демонопоклонника, чтобы разорвать его тело, почти обратить в пыль, чтобы потом отправить на такое страшное возрождение, рядом с которым возобновление уже три удара сердца, как мертвой Феникса просто чепуха и легкие покалывания. Но извергу не нужно перерождение, он ищет для демона только гибели окончательной и при этом уверен, что за это его враг ему искренне благодарен. Это конечно никак не отражается на их, очевидно, несовпадающих целях, как не мешает пытаться убить друг друга, но, право дело, Господину приятно, что хоть кто-то оценит его помощь с такой искренностью. А будь он обладателем хлипкого органического тела, а не идеального сосуда, многомерного и растущего в себя конструкта псевдоплоти, то его наверняка бы от этого затошнило, а на глаза навернулись бы слезы обиды - тяжело, когда единственные, кто тебя встречает с неизменным облегчением без всякого флера, кто понимает твои действия, является вот этой мерзостью.        Одна из лучших душ, отмеченная сразу шестью богами подлинная Героиня, давно сгинувшая в своей последней проигранной дуэли, преданная теми, кого когда-то оставила дома, отправляясь на великую, как по тем давним временами, так и по временам нынешним, войну. Пока она совершала подвиг за подвигом, тихий шепот Похоти постепенно убедил всех оставленных ею близких, ее слабые места, ее тщательно лелеемое, и оттого уязвимое, сердце в том, как для Героини будет лучше. И она, шесть раз благословенная, оказалась такой беззащитной перед теми, кого любила, не сумев сражаться и убивать тех, кто таких сомнений не испытывал.        Долгие годы отковки, переплавки и закалки этой души в самых разных фантазиях, целые жизни, прожитые в иллюзорных и сотканных специально под нее мирах, сроднили ее с Похотью, дали позабыть о боли предательства, найти в нем приятные оттенки и познать то, что от нее требовалось познавать. Идеальная заготовка именно под один удар, за которым небытие и, к легкой печали Господина, освобождение от любых оков - даже столь искаженные божественные печати заберут суть преданной из его ласковых рук. Освободят, пусть даже только в гибели. Их, печати эти, потому и оставили искаженными, но рабочими, чтобы заготовка, смелая нота героического стиха, сработала именно так.        Старик уже начал восстанавливать тело, пусть медленно, пусть не успевая, ведь слишком много ему пришлось возвращать, слишком часто он получал раны. Атака, которая не атака вовсе, выглядит подобно вспорхнувшей с протянутой ладони изверга лесной птице, половина которой белоснежна, будто девственный снег на горных вершинах, а вторая черна, как горечь преданной жены и матери. Шесть благословений, шесть проклятий, шесть Чудес, слитые воедино - это могло убить даже его, Господина, соправителя, обладателя сравнимой власти над иным Доменом и Пороком. Для того и создавалось оно, но оставить это несчастное существо жить было выше его сил, уничтожить демона требовало все естество изверга, что он не преминул исполнить.        Проклятый Вестник, наверное, даже после этого возобновился бы.        Но это все-таки был хоть и первожрец, но ключевым фактором являлись остатки человеческой не сути даже, а следов ее пребывания, мертвой памяти о бытие человеком в мертвой памяти о мертвом Боге. И так и не успевший что-то сделать старик уже распадаясь, отправляясь в свое последнее погибельное путешествие, сблизился, вырвав из ловушки жадного камня свои цепи, с даже не пытающимся уклониться извергом, вцепился в пошедшую пятнами от посмертного проклятия руку, выставленную в защитном жесте, да так и опал на землю ворохом истлевшей ткани его рубища, мгновенно проржавевших цепей, от которых целым осталось только одно звено... а может, только одно звено и было с самого начала настоящим? Последней с глухим стуком коснулась камня резная шкатулка, то ли из странного дерева, то ли из черного камня, то ли из кости или даже железа. Открывать ее не хотелось, потому он и не собирался рисковать - что бы ни прятал демонист буквально вместо сердца, но этот трофей, как и явно артефактная цепь может подождать.        Шла третья секунда с момента падения принца Варудо, а дворец уже разрядил в лепестки последние средства, похоже, использовав даже откровенно опасные артефакты, требующие жизней или хотя бы здоровья активировавших. Один из лепестков немного потускнел и покрылся сероватыми пятнами, потеряв часть вложенных в него силуэтов совокупляющихся душ под ударом сразу двух эффектов, близких по силе к мифу. В еще одном появилась быстро затягивающаяся дыра, ведущая не сквозь него, открывая вид на Площадь Семи Поэтов, а в глубины Домена, частью, мерностью которого являлись лепестки. Вторая рана была не столь опасна, почти не нанесла необратимых потерь - даже разрушенные души в лепестках восставали обратно, если целы те души, что помнят ласки развоплощенных, помнят их мелодии и ритмы.        Это акт отчаяния, что не удивительно.        Тварь сближается со своей жертвой.        Господин берет раба своего.        Контроль над разумом Варудо позволяет неспешно отключить капсуляцию времени, притянуть того, прижать к себе в куда более нежных, чем прошлый раз, объятиях, заклеймить намного более мягким поцелуем, забирая память, забирая душу. А после, когда власть над мгновенно развращенной и препарированной десятками способов душой, что в тех секундах грез и фантазий прожила долгие годы, достигла нужной концентрации, когда изверг нащупал ту странную силу, что связывала Вечных в одно, что не давала им враждовать друг с другом, что позволяла, при нужде, действовать как один организм, будучи в прошлом, в будущем, в настоящем, в не случившемся и не случавшемся... нащупал и ворвался в эту связь, отдавая через незримые нити всего себя, напевая им свою мелодию. Сквозь все барьеры Дворца, сквозь любые амулеты и артефактные комплексы индивидуальной защиты, сквозь любую власть над Временем, силой, которую не откатить, не изменить, не отразить и не обмануть.        Прямо в души несущих в себе кровь Вечных, которые только были сегодня под этим куполом.        Прямо в застывшее и такое холодное сердце Императора.        Шум окружения пробивался в сознание будто сквозь плотное шерстяное одеяло, из тех, какими укрываются в самые холодные ночи, когда ночевка почему-то застает тебя под открытым небом, а сердце просит не запираться в зачарованной карете, но порадовать себя сном под светом красочных созвездий. Погода рядом с Вечным обычно солнечная днем и облачная ночью, ведь множество магов, заклинающих погоду, давно подобрали идеальный алгоритм условий, необходимых для инфраструктуры великого города, величайшей из столиц благословенного Алурея. Ильхан-Антар занимает куда большую площадь, являясь, фактически, множеством отдельных городков, возникших когда-то вокруг целой грозди крупных оазисов, городков, почти сросшихся воедино. Таньшинь, он же Златорукий, имеет население даже большее, чем Вечный, но при этом большую его часть составляют громаднейшие во всем мире трущобы. Был еще Антол, жемчужина Нейтмака, был Зарастрон, жемчужина морская, наследие былого величия Зайнберга, были Цветок Извечный и Палаты Камней, были Великая Вартань и Кодерга, отделенные океаном, много было городов великих и статных, прекрасных и восхищающих, достойных стоять рядом. Но для нее именно Вечный был величайшим из великих, прекраснейшим из красивых - так ее воспитали, так она привыкла верить и так оно и будет всегда.        Но бывали моменты, когда хотелось странного, хотелось сбежать из города, выйти за его стены, уйти едва ли не в самую глушь, чтобы именно там смотреть на звездное небо, на закаты и рассветы, чтобы познавать красоту природы и в очередной раз познать собственную родину, кровь от крови ее предков, кровью врагов их построенную, на костях бросивших им вызов взошедшую на вершину. Мелкая причуда, пусть и затратная в плане времени - дни, недели и месяцы ее жизни расписаны ею и Отцом настолько подробно, что очень трудно, с каждым разом все труднее, найти, вы только не смейтесь, Время для себя и своего. Слишком сильно свое начинается поглощаться общим, а полученная по праву рождения власть начинает забирать плату, требовать ответных действий.        Аристократ не принадлежит себе, дворянство сковано не меньшим числом запретов и ограничений, чем нижайшие из смердов, оплачивая то, что было даровано рождением. Приходится жить, как заведено, развивать себя так, как нужно семье, служить тем, кому служили предки, любить того, на кого укажут, кого выбрали, родить или зачать наследника, который продолжит этот же путь. Глупо жаловаться на такую несвободу, достаточно просто выйти в трущобы и посмотреть на тех, кто живет "свободно", да и то, только потому, что на них плевать всем, покуда они не идут против законов Империи.        Она давно забыла про мечты о звездном небе, даже не поленилась проверить себя на различные воздействия, действительно узнав, что у нее в крови от прадедушки осталась маленькая капелька планарной связи с теми самыми Звездами. Она принимала волю Отца, искала его одобрения и тяготилась разочарованием в бесполезной дочери, но кардинально менять свою жизнь не спешила и не собиралась. Девушка годы назад ознакомилась со своим, вероятно, уже точно назначенным женихом, заготовив для себя и него два флакона с особо качественным любовным зельем, чтобы точно обеспечить взаимные чувства, если они вдруг напрочь не сойдутся характерами.        И все же первым делом вспомнила именно о тяжести походного одеяла и ночном небе над головой, даже сейчас.        Сознание приходило... странно, не урывками, а будто бы волнами, тогда как память казалась фрагментарной и не полной, не отвечающей на вопросы нынешнего дня. Валзея Вечная вспоминала детство и юность, первые шаги и первые уроки контроля силы династии, радость и веселье прогулок по парку, лоск выделанной кожи охотничьего костюма, едва различимое шипение падающего песка ее часов, подаренных Отцом, часов, которые никогда не заполнялись, в которых никогда не заканчивается песок и оттого их никогда не нужно переворачивать. Последнее воспоминание задевало какие-то глубокие струны в душе, заставляя вспоминать больше, восставать из странного состояния разобранности, собирать воедино разбитое и раскрошенное сознание.        Пыль и песок.        Песок и пыль.        Под ее телом утепленный магией мрамор и базальт, именно этот материал пошел на облицовку внутренних помещений Дворца, не любых, но только тех, которые кому попало все равно не показывают. Лучше всего подходили, правильную энергетику имели и легче переносили наложение различных вспомогательных чар. Дворец, да родные стены, именно они, именно Дворец. Она помнит долгий и короткий одновременно путь по улицам сошедшего с ума города, превратившегося в арену битвы и оргии, помнит несколько идущих подряд сражений, выматывающих и утомляющих в равной мере. Помнила прикрывающую ее Арею Ферн, - нужно как-то наградить ее, серьезно наградить, за подобное не зазорно, - помнила то и дело выпускающего зачарованные болты из арбалета Сквайра, как же его имя, великий Закон, как же пусто в голове... Помнила битву за битвой, помнила побег от заинтересовавшейся ими Легенды и серого, пропитанного пылью Дороги громилу, помнила, как его доспехи, лица угрюмых и страшных стариков на них изображенные, начали плакать черными слезами.        Помнила, как подошли они к Дворцу, как ей пришлось призвать силу Закона, мощь династии, воспользовавшись давно оставленной именно на такой случай лазейкой. Помнила, как их едва не убили - тогда уже перебили всех предателей, повергли тех из очарованных, кого не удалось привести в себя, да и мало ради кого старались возвратить разум. Их появление едва не спровоцировало бойню, но совместной мощи путника и Валзеи хватило, чтобы продержаться какие-то мгновения, а после Отец почуял ее присутствие.        Валзея помнила путь по знакомым и совершенно неузнаваемым коридорам переведенного в осадное положение Дворца. Дворец, что сам по себе являлся огромным артефактом, комплексом таковых, объединенным в одно громадное и рукотворное чудище. Знала, что именно это чудище когда-то откопали из-под земли ее предки, построив город на месте руин и долго, век за веком, вдыхая в старинного то ли голема, то ли все-таки духа места подобие его странной жизни. Ощущала, как теперь эта жизнь постепенно гаснет, как тратится она на противостояние тому, что проросло где-то в городе, которое они обошли иной дорогой лишь чудом и волнами серой пыли, буквально хоронящими целые проулки, по которым они крались. Крались через город, что должен был быть ее, принадлежать ей!        Мелькнуло воспоминание о перекрученном, изуродованном, выглядящим словно потекший воск, теле Зигмунда Роолейма, того, что неизвестно сколько времени, как ей объяснили, притворялось старым и вечно раздраженным на всех и на нее в особенности несносным старцем Зигмундом. Вечно... он терпеть не мог вообще всех, а она его персонально, как наставника и учителя ее второго брата, ныне безымянного и забытого. Рядом, лишь чуть в стороне, лежало освежеванное громадными когтями Посланника, - только подобному типу извергов по силам столь могучая маскировка и настолько идеальное притворство, - тело Артемиуса, призванного из самых полезных, оставленных возле трона даже в преддверии войны с пустынными соседями. Чуть в стороне, не освежеванная, а будто бы и не получавшая никаких ран лежала, словно просто легла подремать Фиалка, тоже призванная, только с небоевыми классами, даже не успевшая нормально развиться, ни разу не вышедшая в поле. Рядом с ней, такой же неповрежденный, лежал Грацио Дельтерри, ее контролер и наставник, ради помощи чьему министерству ее и призывали, потому что в рядах снабженцев засели крысы, нужно было срочно чистить и казнить наживающихся на деньгах Империи недоумков. Отец, как это часто бывает, не хотел привлекать к этому делу Эзлесс, не желая давать тем еще больше власти, тем более, если работать приходилось не столько с денежными потоками, сколько с путями более примитивного товарообмена, завязанного на обмен услугами или готовым продуктом, а не золотом. Грацио и Фиала-Фиалка лежали теперь рядом, наконец-то равные в своей гибели - из них обоих просто выпили души, не повредив тела и продавив всю имеющуюся защиту.        Тела.        Трупы.        Изувеченные и почти целые, убитые в спину или в честном поединке, принадлежащие знакомым ей лично или через досье людям да нелюдями, - вон, лежат ошметки свиты Ардаэля дома Ночного Древа, правда, найти посла среди этого фарша, узнаваемого только по рваным одеждам и их фасонам, не удается, - а также полным незнакомцам. Как же многих они потеряли, как же многих не досчитаются после, как же много... как же сильно она верила в то, что еще будет кому считать, будет это, такое лживое, после.        Отец лишь наградил ее мимолетным взглядом, обратив усталость в силу, вернув твердость рукам и уверенность во вновь крепко стоящие на камне Дворца ноги. Ее "свита", проверенная несколько раз, тоже была с ней, хотя кого-то после могут и казнить за некомпетентность - допустить неизвестного никому громилу и подозреваемую в измене Ферн в центральный узел обороны, какие бы там ни были проведены проверки, казалось удивительно безответственным. Глаза Отца долго, почти несколько ужатых до удара сердца минут неотрывно смотрели на хамовато лыбящегося путника, даже не пытающегося делать вид, что он спокоен. Отец считывал саму суть, исток могущества и даров Всевидящей, того, на кого пал его взор, а мало чего можно спрятать от него здесь, в сердце Дворца. Отцу не понравилось то, что он увидел, но не более, он помнил, кто привел сюда его кровь и родную дочь, понял, что угрожало ему, попади эта кровь в лапы тех, кто ее желал, окажись она во власти искусства покойного Рамарца.        Ее быстро пристроили к делу, даже путника, как носителя связанной с Законом силы, допустили к участию в общей обороне, что, казалось бы, было нонсенсом еще вчера - у династии хватало верных людей с нужными силами, способных работать на подхвате у правящей ветки рода. Но это было вчера, до этой страшной бойни внутри защитного периметра, где предали и били в спину, стремясь убить, но не выжить. На плечи ложилась и спадала невыносимая тяжесть Закона, растягивая минуты на часы, ускоряя откаты боевых артефактов и возобновляя защиту над Дворцом, продолжая сражение с порождением порочных мифов.        Потом... потом что-то поменялось, она еще не вспомнила, что именно, но память вставала на место, возвращала остроту, складывалась мозаичным паззлом. Тварь отвлеклась, убавила натиск, дав секунды, обращенные едва ли не в целые сутки почти полной безопасности, за которые сказано было слишком многое. И ее старший брат, невыносимый и безжалостно топчущийся по слабости, по бесполезности ее, надел древний доспех, взял в руки древний меч. Отец не хотел посылать его туда, но власть над Временем, власть над Империей и, соответственно, над столицей государства, давала и другую власть, если не открывающей гарантированное будущее, то совершенно точно раскрывающей все его неисчислимые варианты. И в тех вариантах была только смерть, смерть, смерть или нечто, даже худшее.        Нужен был козырь, которым избран был стать Варудо. Варудо, который, может быть, не желал подвига сего, но не мог противиться воле Отца, а Отец не мог покинуть Дворец, потому что оставался тем единым, что еще не дало свершиться схождению Вечного и дьявольского домена. И брат ее отправился на бой, из которого мог бы и не вернуться, скорее всего не вернулся бы, несмотря на множество артефактов и амулетов побега, оказавшись в объятиях верховной твари. На какое-то, ставшее очень длинным их волей, время они получили отдых, уже пребывая одной ногой в могиле, отошли от нее на несколько шагов.        Чтобы шагнуть вновь.        Когда она ощутила.        Тот миг, тот момент.        Момент прикосновения.        Оно пришло оттуда, из той же глубины, к которой Валзея обращалась за силой Закона. Не из самого Времени, ибо совратить Закон даже подобной твари не под силу, не так быстро уж точно. Оно пришло из ее же крови, пришло трелью скрипки и насвистыванием флейты, пришло веселящей мелодией, радостью и счастьем, отдающимся внизу живота необоримым жаром мгновенного оргазма. Она засмеялась и затанцевала, через право Принцессы и доступ к Дворцу пытаясь отдать свое счастье и такой долгий-долгий экстаз всем-всем-всем вокруг. Она прижала к себе мальчишку Морта, теперь Волаана, целуя его и вынуждая кончать вместе с ней, вместе с уже раздевшейся и раздевшей неуклюже сопротивляющегося парня Ферн.        Эта мелодия вела ее, не давая обращать внимания ни на что, пока еще можно чувствовать выкручиваемые чьими-то руками соски, надеясь, что скоро до нее доберется та же сила, какая на глазах отращивала грудь какой-то из придворных фрейлин, столь же плоской, как сама андрогинная принцесса. Мелодия вела ее покуда не сменилась иным видом удовольствия - более жестким, требовательным, но столь же приятным и дарующим новые оргазмы. Громила-путник вновь показал себя хамом, раскрошив оргазмирующей принцессе челюсть, отчего ей пришлось вернуть ту в нормальное состояние Законом, потому что отомстить она собиралась поистине императорским минетом, под конец отгрызя ласкаемый орган, после восстановив его на прежнем месте и повторяя эту процедуру еще не единожды, пока не наестся.        Вместо ласк, даже грубых, пришла пыль и боль, пришло терзание и совсем не приятные медвежьи объятия, пришли сотни сотен чар, направляемых Дворцом и множеством придворных бенефиков, еще не слушающих ее мелодию, еще не танцующих вместе с ней! Валзея пробовала передать им приказы, но хлесткие, не сильные, но ужасно сбивающие с толку удары кулаков по лицу и вопли о том, что они все охуели, не давали даже этой малости, не давали спокойно кончить вновь и позабыть о глупостях. Вытащили ее именно бенефики, среди всех своих эффектов и благ нашедшие что-то, помогшее прийти в себя и разделить, отозвать навеянное, но удерживал на плаву, пока она не сумела решиться на отказ от Похоти, именно путник под конец едва не рыдающий кровью из полуослепших глаз.        Наверное, спасла ее же слабость. Она ведь совсем недавно, считанные часы, - дни, если считать растянутое Время, - тому назад обрела действительно достойное Вечной понимание Закона, еще смогла отодвинуть себя от не до конца привычной силы. Но сколько таких было, таких еще вчера бесполезных, какой стала она? Она не хотела открывать глаза и вставать, не хотела, не хотела, не хотела, пожалуйста не надо, не надо, не надо, пусть она продолжит не смотреть и всего этого не будет, пусть не будет!        Заносчивая, но обладающая превосходным чувством юмора и всегда готовая поделиться вином из личной коллекции сестрица Вридо, дочь уже покойного брата ее Отца, одна из немногих, кто всегда поддерживал неудачницу-принцессу.        Совсем не заносчивый и пожизненно усталый Вариль, троюродный брат, однако, введенный в правящую линию за счет выдающихся успехов в освоении Закона, редко упускающий момент пройтись словесным уколом по более слабой, чем даже он, Валзее.        Дядюшка Вонни, со времен юности пропускающий немалую часть гласных букв из-за неизлечимой травмы челюсти, которую едва ли не разрезал надвое костяной кинжал алишанского убийцы, вынужденный плотно сидеть на обезболивающей алхимии из-за этой старой раны.        Вся первая линия и большая часть второй, все достаточно сильные, достаточно сроднившиеся с мощью династии, достаточно Вечные, все, кто стоил хоть чего-то, кто сегодня оказался в Вечном, совсем все... Выстоял только Отец, сила которого была столь абсурдно велика, что ее не вышло превратить в слабость, да еще она, недостойная и бесполезная. Были еще родичи, неблизкие, дальние, очень дальние и остальные, вовсе почти что не родичи - за время правления династия наплодила много побочных линий, даже слишком много, пользуясь во всю своей связью, что не даст брату пойти с клинком на брата. Теперь эта связь свела стольких из них в могилу... и не свела ли еще больше? Прошла ли эта кошмарно желанная даже сейчас мелодия дальше, достигнув всех оставшихся за пределом столицы еще живых родичей?        Вридо.        Вариль.        Вонни.        Все они лежат в лужах своих соков и семени, в обнимку с услышавшими их мелодию свитскими, оргазмируя до смерти, пока не покинули их тела души, отправившиеся прямо в пасть того, кто забрал Варудо, по тому же пути, что всегда ранее был их спасением. Бенефики свершили настоящее Чудо, сумев в таком цейтноте, без возможности замедлить Время, понять природу атаки и попытаться спасти своих владык и правителей. На то, чтобы попытка стала успешной, никакого Чуда не нашлось, если не считать Валзею и рвано выдающего приказы всем вокруг Отца.        Она должна бы прислушаться, должна бы сама поучаствовать, помогать и поддерживать, но все тело будто обратилось кремовым десертом, став таким мягким и нежным, что, казалось, ткни пальцем и оно растечется по всем поверхностям. Это была даже не слабость, которую сотни благ и очищающих эффектов испарили бы без следа и вреда, но что-то унизительно близкое к тому состоянию, какое испытываешь после визита опытного любовника, только страшнее и неотвратимее. Валзея позволяет себе еще несколько ударов сердца развратной и смертельно опасной неги, а после начинает подыматься.        Тело не сразу вспоминает, как это вообще двигаться и контролировать эти движения, но стоит ей проявить желание, как гвардейцы и лекари тут же подымают ее на дрожащие ноги. Одежда ее восстановлена, то ли ею же самой, просто автоматически, то ли кем-то из гувернеров, а после очищена от... последствий передозировки Похотью обладателями того же класса. Мысли приходят в порядок, а воля истинной Вечной отодвигает глубоко в закоулки подсознания и горе, и обиду, и печаль. Не время для них - может быть, они уже проиграли, но уйдут Вечные так же, как когда-то пришли. Гордо и бескомпромиссно.        Отец выглядит плохо, очень плохо, хотя раньше, до этой подлой и смертоносно успешной атаки, ей казалось, что хуже выглядеть уже не выйдет. Даже не бледный, а какой-то серовато-зеленый, будто потомок пещерного гоблина, исхудавший едва ли не вдвое, постаревший до почти полной беспомощности, получивший ужасающей силы откат и сверху проклятым высасыванием души, он все равно был Отцом. Сильнейшим из, могущественнейшим среди всех, способным выйти из этой битвы и вытащить из нее свою дочь и свою империю. Тем страшнее, тем больнее слышать его слова, тем больше хочется зациклить себя где-то в прошлом, чтобы не слышать их и забыть о том, что слышала.        - Тварь ударила по мне самым первым делом. - В словах нет силы и власти, какие были там совсем недавно, когда отдавались приказы гвардии и свите, только усталая злость и столь же крепкая решимость. - Моя душа уже не со мною, но на пути в пасть этой мерзости. Я сумел... застыть ее на полпути, но удерживать дальше уже не могу. Я... я попробую если не оборвать связь, то уничтожить собственную сущность... но не знаю смогу ли.        Слов нет, кроме совсем дурацких просьб сказать, что это такая жестокая шутка и потом добавить, что все будет хорошо. Вернувшая себе разум Валзея, вновь начавшая мыслить подобающе Принцессе, а не маленькой плаксивой девочке, прекрасно понимает сказанное, анализирует и раскладывает по полочкам, только все равно больно и страшно, горько и грустно.        - Как же так... как же так, Отец? - Более банального и бесполезного сейчас, когда каждый миг на вес всего золота Эзлесс, вопроса придумать сложно, но с трудом восстановленный контроль оказался не таким уж прочным.        - В сонм твари, в его душеловку не должен попасть носитель полной власти. - Как будто уже принявший свою судьбу хуже смерти, а оттого утративший страх, Император Веков продолжает говорить, не обращая внимания на лепет дщери своей. - Видит река, я был к тебе строг. Видят все Боги, что оставили нас здесь, ты подводила меня, казалась ошибкой, плодом былого, что так и осталось моим гнетом, моим грузом вины. Но теперь выбора нет ни у меня, ни у тебя. Знай, Валзея Вечная, услышь мои последние слова и верь. Я буду гордиться тобой, а ты станешь достойной и обретешь величие, какого так жаждала.        Она слышит, но слушать не хочет, верить не может и не верит.        Она знает, что делает Отец, не верит до конца, но знает.        - Волей моей. - В голос Императора Веков возвращается сила и мощь, какие он воплощал. - Нарекаю тебя, дщерь моя, продолжением Власти моей. Законом завещаю, Венцом заклинаю, Правом нарекаю. Прими Власть свою, чтобы править... Вечно... Прощай и прости нас всех...        На челе Валзеи то, о чем даже мечтать было бесполезно, потому что давно разочаровался в ней тот, кто мог этот Венец передать именно ей. В суть ее вливается сила, терзая и рвя неготовую к этому девушку, Принцессу, что против воли стала Императрицей, которая так и не смогла сказать отцу своему последних слов, которая так и не успела попрощаться ни с кем из них, так и осталась для каждого родича той бесполезной девочкой, пустой ветвью главной линии. Сила течет, меняет ее, открывает новые грани того, что раньше она знала только в теории, только из дневников и записей тех, кто сумел стать Властью, воплощенной в Короне и Троне.        Императрица выстояла, не умерла в тот же миг, не выдержав напора вливающейся в душу и сущность могущества.        Но к моменту, когда она пришла в себя ее отец, предыдущий Император Прадий Беспощадный был безнадежно мертв, остался лишь пустым телом, а сила Императрицы, многократно возросшая, давала точно понять очередной безрадостный факт: ни уничтожить свою душу, ни вытолкнуть ее за пределы канала прямиком в пасть архидьявола отец ее так и не сумел. А это значит, что спустя пару минут, которые мерзость потратит на правильное обращение всех ее родичей, которых оно взяло, придет новая мелодия, та же самая, но другая, созданная и сыгранная только для нее. И новоиспеченная правительница, во Дворце которой уже не осталось никаких артефактов, что способны хотя бы поцарапать мифическую тварь, помешать ей не сможет.        Иронично оказаться последней Императрицей, которая будет править меньше часа.        Братья, оба, посмеялись бы от души.        Ах, да.        Душ от них и не осталось.        Приказать что ли гвардии, сейчас преклонившей колено, пусть и с кучей нарушений полноценного церемониала, - в подобных обстоятельствах простительных более чем полностью, - убить ее до того, как... как ее тоже возьмут? Главное не засмеяться сейчас, не захихикать, потому что слез-то нет, но абсурд ситуации ее может доконать до безумия даже раньше, чем это сделает тварь.        И ведь все они тоже это поняли, отец вполне четко выдал указания и объяснил ситуацию. Остатки артефактов успеют использовать, но там даже тени шанса на продавливание защиты твари не имеется, а спешно организовываемая контратака шансов имеет еще меньше. Валзея продолжала держать в контроле созданные отцом конструкты, все еще замедляя время, давая подготовиться и, может быть, даже умереть в бою. На большее сил уже не хватает, не после столь резкого усиления, которое навредило не меньше, чем возвысило. Ей нужен отдых и если бы не тот факт, что поддержание и направление уже готовых искажений Закона никаких особых затрат не требует, она сама бы упала если не замертво, то в обморок. Приставленные к ней бенефики с целителями только зазря тратят резерв, потому что в ее текущем положении любые блага смывает водами реки.        - Не спеши прощаться с жизнью. - Уверенности в голосе и движениях аж шатающегося на дрожащих в коленях ногах громилы куда меньше, чем раньше, зато наглости столько же, сколько и было. - Если что, умирать никогда не поздно... хотя с этими ху*сосами, знамо, может быть и поздно.        - Если тебя утешит, то ты своим поведением и грубостью в моем отношении заслужил несколько казней кряду. - Равнодушно и как-то даже весело произносит Императрица, действительно не спеша кидаться на кинжал. - Но я тебя, за неоднократное спасение моего императорства милую. Награду тебе выдать или хватит устной благодарности?        В ответ только хрюкающий смех, от которого камердинеров хватил бы удар, будь они еще живы к этому моменту. Интересно, он долго учился действовать настолько вне рамок приличия, что больше в рамках неприличия? Случайно так не сделать, виртуозно проходя по всем табу и запретам придворного этикета. Для такой полнейшей беспардонности этот этикет нужно знать лучше половины придворных лизоблюдов.        - Мне хватило того, что я смогу хвастаться в кабаках, как херачил по наглой роже саму Императрицу, которая мне отсосать хотела. - Просмеявшись выдает этот дегенерат, таки, похоже, доведя кого-то из слушающих их разговор до обморока, вынудив, заодно, гвардию покрепче взяться за клинки да древка посохов, готовясь прибить идиота. - После такого любые титулы да ордена уже никак не прокатывают.        - Если ты действительно так сделаешь, то я тебя прикажу утопить в золотарской яме, вместе со всем кабаком. - Не то чтобы она злилась, но такая, с позволения сказать, беседа, вынуждала на миг забыть о тикающем таймере к ее падению. - Но похоронят тебя со всеми почестями, даже выделю место под склеп здесь, во Дворце.        - Вот это уже лучше, а то я уже думал вырывать из рук все острые предметы, малахольная. Уж лучше готовься убивать, не умирать. - Улыбка, просящая сделать под ней вторую, показательно игнорируется, но одно признать приходится со всей честностью к самой себе.        Не известно передумала ли Императрица Веков упасть на кинжал, но вот четкая и злая, донельзя мотивированная уверенность в том, что сначала она убьет этого Путника, куда лучше обреченного фатализма смертницы.        Так они двое, обессиленные и почти мертвые, и стали ждать конца: рядом, но по отдельности.        Цель достигнута, запланированное уже воплощено и самое время собирать сладостный урожай тяжелого труда, в очередной раз поменять мелодию и заодно обратить внимание на происходящее в уже принадлежащем ему городе. Души отмеченных Вечностью уже вслушиваются в его Хор, постепенно принимая ту форму, какую от них желали, заставляя сокрушенно качать головой от невозможности провести развращение правильно и постепенно, максимально смакуя каждый миг, каждую отвоеванную ступеньку к Пороку. Изверги, высшие их представители, разумеется, могли при нужде быть поразительно методичными и столь сдержанными, что легко затмевали бы иных аскетов, но мало кто мог заставить себя любить подобные ограничения. Находились энтузиасты, ищущие новых оттенков познания в недобровольных ограничениях, и они действительно их находили, но среди отдавших свой аспект Похоти таких немного.        Город практически пал, пусть даже оставались еще очаги крайне злого сопротивления, которые придется решать именно ему, решать лично и в полную силу, чтобы уменьшить дальнейшие потери среди и так изрядно прореженной элиты. Сами по себе жители столицы теперь не так уж и нужны были домену и его Господину, пусть и глупо отказываться от такого количества активов в Банке. С получением душ Вечных дальнейшая игра перейдет на совсем иной уровень и, есть немалая вероятность того, что придется поделиться заявленными правами с еще парой доменов, естественно, самых противоположных и наименее конфликтующих с Похотью аспектов. Впрочем, отказываться от взятого не в правилах извергов, как и кого-либо еще, а потому применение жителям столицы и сокрытым в городе богатствам несомненно найдется, как же иначе?        Приносящий Весть занят сражением с воплощением воли непослушных и скучных Эзлесс, которые даже отдать себя Похоти нормально не смогли, да и не особо были к тому склонны. Если бы Господин воплощал Жадность, тогда подобные личности, какими слыли все до единого забирающие злато, стали бы жемчужиной его коллекции, но Похоти было... ну, не плевать, уж больно сильна душа и многое можно с ней совершить, но сравнительно равнодушно. Целью, конечно же, было не дать Эзлесс воспользоваться правом призыва и, будучи честным с собственной природой, Господин сомневался слишком во многом. Не верил, что они сумеют призвать этого червячка золоченого, не верил в то, что он именно настолько силен, как предполагается, да и в само существование этой сущности не верил до конца. Больно уж давно его вызывали, пробуждали ото сна, больно противоречивые сведения удалось собрать, а с извергами любого Порока это нечто если и сталкивалось, то свидетелей не оставило.        Приносящий Весть, являлся главным оружием домена, его клинком и ударной булавой, будучи даже опаснее Господина в прямой схватке. Не столь многогранен, лишен артистизма и столь явной способности подстраивать и перестраивать себя под конкретного врага, но именно в бою очень опасен. Для создания Приносящего не использовались множественные великие души, не вкладывали в него неисчислимые ценности, что было намеренным ходом. Пищей и топливом этой машины донесения точки зрения Господина всему мирозданию являлись души обычные и серые, практически ничем не выделяющиеся, никого так и не привлекшие по-настоящему. Они и были только топливом, а не ядром, вокруг которого зародился из флера источник разума, новорожденная тварь, которая живет и поет под мелодию имеющихся у нее душ.        Голем он и есть голем, неважно насколько сложный и созданный ли тварями или людьми, а Приносящий был големом. Основу его мышления, если чрезвычайно гибкий и постоянно обучающийся набор алгоритмов вообще можно называть мышлением, составляли его доспехи, которые и были Приносящим. Сидящие внутри тысячи тысяч душ, дающие этим доспехам подобие жизни, как раз и были Вестью - идеальный тандем, примитивный до крайности, пустой до непристойности, неизящный до истерики, пресный до ненависти - древнее творение использовалось первоочередно против других извергов, против которых оно являлось абсолютным оружием. Дичайшая накачка флера просто смывала любые воздействия, идущие снаружи, а не изнутри, броня держала удары даже безусловно божественной мощи, а если уж противник оказывался достаточно сильным, чтобы грубая мощь с ним не совладала... Приносящий был куда сложнее и хитрее, чем могло бы показаться, смертельно опасным и тоже адаптируемым, пусть в несравнимо меньшей мере, чем Господин.        Будь противником ему божественный Вестник или даже Аватара, тот бы нашел чем ответить и, скорее всего либо одолел врага, либо вынудил бы того отступить, чтобы призвать уже полноценного Бога, против которого тоже сумел бы продержаться несколько циклов обменов ударами, прежде чем пасть навсегда. Но именно Змей, со всей его странной природой и непонятными техниками, стал для Приносящего неудобным противником, которого было крайне трудно загнать в рамки готовых алгоритмов. Змей не шел в прямой бой, действовал осторожно, скользил вокруг, скаля несомненно ядовитые клыки, воздействуя опосредственно, на сами концепции цены и платы стремясь нарушить баланс внутренних процессов голема, вызвать перерасход сил и разрушение заключенных в исполинском творении душ.        Получалось не очень - Приносящий создавался именно таким, максимально неудобным для кого угодно вообще, не имеющим очевидных или неочевидных слабостей. Воздействия гасились доспехом, не проходили дальше обернувшейся Пеклом стали, столь же крепкой, как само основание иного плана, как его манифестация. Приносящий принял решение, невесомо, за счет обнуления веса, лавируя между порушенными их битвой каркасами зданий зажиточных кварталов, то приближаясь ко дворцу, то удаляясь опять. Обе сущности не торопились разрушать город, обе просто ждали чего-то. Приносящий видел, воспринимал в своем видении мира достаточно много, чтобы не сомневаться - каждое движение Змея забирает у того часть не бесконечного запаса сил, не ослабляя, но укорачивая срок его пребывания в текущем положении. Змей ждал то ли помощи от дворца, то ли момента, когда падет купол, то ли той секунды, когда найдет способ проникнуть сквозь концептуальную защиту голема, заставить его замедлиться хоть на миг и влить в него свой яд, природу которого пока что выяснить не удалось.        Битва не прошла зря - на боках и капюшоне Змея зияли оплавленные дыры, оставленные кулаками и магией Приносящего, а новосозданные золотые цепочки разной толщины неторопливо латали эти раны. Сам Приносящий ран не получил, но некоторые участки доспеха потускнели, будто бы потеряв часть вложенной силы, а одна из рук застыла в не до конца сформированной боевой формации, заклинив ее и превратив в обыкновенный молот, тоже опасный, но не настолько, как работающая на флере арканическая пушка. Запас сил у Приносящего закончиться не мог физически, он слишком связан с Пеклом, являясь его частью, но потеряв достаточно много душ, он снизит качество работы алгоритмов, станет медленнее и тупее, не столь опасным.        Впрочем, пока что Господин вмешаться не может, заканчивая нисхождение, которому никто не мешает больше, совращает самые ценные души из всех, за которыми они только пришли, готовится ко второму приглашению, стремясь взять уже и так почти взятую девочку, какой глупый отец передал свои права перед принятием объятий Пекла и Похоти. Пожалуй, если выйдет, то он не станет забирать ее душу из тела, да и отцу ее создаст новое, чтобы их странные отношения перешли на качественно новый уровень семейного понимания. Или поступить проще, банально создав для обоих общую мелодию Хора, чтобы они сами все нужное придумали и воплотили в неотличимой от реальности фантазии?        Решения, решения.        Вмешиваться в сражение двух исполинов пока что необходимости нет - оба они далеки от победы, но скорее уж Приносящий Весть вымотает Змея и вынудит того уйти туда, откуда пришел. И ведь пришел же как-то, прямо под купол, несмотря на все преграды! Вроде бы удалось захватить тела и души нескольких Эзлесс, так что стоит как расспросить их подробнее о семейных чарах, так и распотрошить в поисках ответов, что спрятаны в глубине их сути.        Не так уж далеко от места сражения гигантов происходит еще одно, в которое вмешаться придется первым, потому что именно здесь Похоть может и проиграть. Как-то разочаровал его чаяния мастер поводков, мелодия его зафальшивила, ноты пропущены, так еще и одна из скрипок оказалась перевербована в чужой ансамбль! Действительно смешно и Господин улыбается сладкой улыбкой, подавляя раздражение, ведь так нечасто такие трюки применяют смертные против дьяволов, а не наоборот.        Очень хочется надеяться, что милый тишина не нырнул в глубины Тени, решив, как Герой настоящий, продолжить безнадежное сражение - сломать его охота до безумия, желание разбить тишину мелодией невыносимо, а уж кольцо на пальце мальчика манит своей природой не хуже самой идеальной приманки. Он не успел до конца понять природу артефакта, разглядеть каждую ступень его даров, но даже увиденного хватило, чтобы поставить невзрачное кольцо выше почти любого иного артефакта из встреченных сегодня.        Впрочем, речь идет о судьбе подведшей его игрушки. Хозяин поводков, мастер Клейма, которому он в милости своей доверил клейменых, подвел Господина, подвел глупо, подвел безответственно, а теперь еще и смеет просить о помощи. Поражение его очевидно, вдвоем Иерем и та, которая должна была священника Воздаяния забрать, но стала Тварью Небесной дурной силищи, медленно и неотвратимо зажимали клеймящего, выбивая как его зверушек, так и свиту извергов, вынуждая сражаться там, где он слабее всего, в тех правилах, где не развернуть всю мощь своей природы.        Небесная дева парит, давит синевой, вычитывает будущее в прямую линию от победы к поражению, а кружащий вокруг первосвященник Равновесия точечными ударами сбивает любые попытки выйти из обороны. Потерявшийся в фантазиях речной скиталец прижат почти к самой земле скоординированными ударами магов и священников, безрассудно тратящими остатки алтарных запасов благости, тогда как однажды обманутый в лучших чувствах гигант-защитник едва успевает забирать себе все растущее количество пропущенных ударов. Иерем же стремится то перехватить контроль над речными водами у фантазера, то разобщить связь передачи ран у обманутого, то стереть в ничто очередного клейменного, которых остается все меньше и меньше.        Нет, это решительно никуда не годится.        У поводков будет-станет новый мастер, более компетентный и не допускающий таких досадных промахов.        Имелись и другие точки, где пригодилась бы помощь Господина, парочка выверенных толчков, рушащих формацию смертных, прерывающих их мелодии и дающих волю мелодиям его подопечных игрушек. Но это все было куда менее опасно, практически не представляя угрозы, не требуя немедленного исправления, стремительного вмешательства в чужую пьесу. Время теперь играло на извергов, последние капли сил покидали защитников города, а сам город все сильнее пропитывался Пеклом, обращаясь в продолжение тела Господина. Лепестки не просто сопрягали два куска пространства, они прорастали множеством незримых корней, оплетая весь обреченный град и связывали его с куполом еще прочнее. Пока две реальности не станут неотделимы друг от друга, пока не свершится начатое века и века тому назад, в тот же день, когда до извергов дошла информация о природе кровной связи Вечных, об их смертельной уязвимости.        Тварь стоит неподвижно, лишь мечутся плетьми нити Истока Ключей, поредевшие и большей частью оборванные, но все еще позволяющие перенаправлять и компенсировать мелкие огрехи лепестков. Битва с трио, разросшимся в квартет, далась тяжело, намного тяжелее, чем могла бы, слишком сдерживала изверга необходимость проводить сопряжение, слишком много отнимало оно сил. Полученные раны, потраченные заготовки, утерянные души, каждая из которых была так близка ему, так просилась обратно, уже не в силах вернуться. Все окупилось, все плоды будут сняты с веток мирового древа, а новый мир получит свою весть, познает даримую ему Похоть, но пока что есть время сокрушаться ранам, жалеть о потерянных возможностях и допущенных ошибках.        Вновь двигаются лепестки, подымая вверх сотни и сотни огоньков, перестраивая и меняя сонм, заодно создавая нового Господина, убивая старого. Этот, уже почти умерший, слишком вымотан, эти его раны проще разобрать на составные доли вместе с остальным псевдотелом и его личностью, чем зашивать их наживо, не прекращая нисхождения и не отвлекаясь от контроля города. В конце концов, можно потратить умственные усилия на другие, более логичные, тактически и стратегически выгодные действия.        Например, - отскок, шаг, пропустить колонну черноты мимо, поднять щит против нескольких штырей, разбить таран встречным ударом спирали молний, - на сожаления о том, что не убил мелкого гаденыша сразу, наплевав на желание насладиться агонией его человечности!        Господин мрачно, совсем не играя, смотрел на вновь возникшего перед ним тишину, на бездумно улыбающуюся кровавой усмешкой маску, на глухую и неподатливую пустоту в ясновидении, какой тот казался зрящим его Хора. В третий раз подобная картина превратилась даже не в фарс, а в форменное издевательство, надругательство над его, доброго Господина, чувством меры. Ему, конечно, приятно, что мальчик пришел к нему, принеся свою душу и свое странное кольцо, да и кинжалы его, не показавшие своей природы до сих пор, изучить очень хотелось. И он бы принял как должное, решись это дитя других небес прийти сюда аки на казнь, желая умереть самому, но не отступить от глупых принципов. С каким же чистым сердцем он дал бы мальчику новое видение мира, обогрел бы и утешил!        Но тишина пришел сюда готовым убивать и побеждать, несмотря на то, что ранее не сумел справиться даже в компании еще троих не уступающих ему в силах союзников. Это было именно оскорбление, нечистое, дурное и безыдейное оскорбление самой памяти о той страстной боевой песни, какую он ранее познавал, противостоя квартету. Как смеет он позорить их память, если уж плюет на доброту предлагающего ему все изверга? Разве не понимает, как опресняет, выхолащивает ту Похоть, какую подарил совсем недавно?        Хамоватый мальчик.        Но это он вылечит.        Тварь и то, что было человеком, потом стало тварью и вывернулось в нечто совсем уж несуразное ничего не сказали и теперь, только услышал Господин едва различимый смешок, насмешку, издевательство, будто тишина понял нечто, что сам изверг понять не смог. Это явный обман, не может быть ничем кроме обмана, но, как и тогда, после провала в Библиотеке, когда он вынужден был ускорить операцию, прервав несколько важнейших моментов финальной подготовки, начав играть без полностью собранного оркестра, так и сейчас этот смех задевает что-то внутри. И на это что-то, за его прикосновение, Господин отвечает веселой яростью и вожделением, как и всегда доказывая миру, насколько он идеален и как ошиблись те, кто идеала его не увидел.        Все трюки призванного учтены.        Все приемы проанализированы.        Все тактики разобраны на отдельные элементы, которым нашлось противодействие.        Осталось только закончить это осточертевшее представление.        Тишина атакует первым, нетерпеливо и несколько поспешно, торопливо, как видит он теперь, привыкнув к его манере действий, найдя все ее изъяны и недостатки. Человек делает шаг вперед, заканчивая его уже огромной скатоподобной Тенью, размером в небольшой дом, прижимается к земле и выдыхает целый рой жалящих лент, идущий строго по линии земли, оставляя после себя только бесчисленные разрезы реальности, сливающиеся в один крупный провал. Опять он с этими проломами в глубины Тени, как будто не выучил прошлые уроки, как будто не понял, что на такой глубине не водится сущностей, которых он мог бы покорить или хотя бы заинтересовать. А если бы вдруг водились... но именно на это он и надеется, не так ли? Умирать в хорошей компании для этих глупых смертных почему-то приятнее, чем вечно наслаждаться Пороком в объятиях этой же компании!        Сеть чистой Истины падает сверху, накрывая одновременно разрастающийся разлом и обжигая краем мгновенно отпрыгивающего в сторону тишину. Отпрыгнуть ему удалось, пусть и потеряв немного черной плоти, но только для того, чтобы нарваться на разноцветное, будто бы радужное одеяло астральной энергии, что сначала обернулось вокруг мальчика и только потом детонировало, разрывая на части... нет, не все тело, а только сброшенные верхние слои, очень густую теневую силу, замешанную на крови и плоти тишины, но все-таки именно чары, а не кусок тела с душой. Уменьшившаяся Тень больше похожа на безголового и очень худого тигра, тоненького, но поразительно стремительного, будто бы смазывающегося даже для зрения мифа.        Возможно, зря он переменил себя именно на эту формацию, именно в этого Господина превратился, заточенного в стационарную дуэль против оборонительных линий, а не в сражение один на один? Но нет, все правильно, сейчас важнее именно противодействие остаткам обороны Вечного и вскрытие Дворца, если последнюю из династии зарежет ее же гвардия, не желающая получить идущий сквозь нее поток Похоти. Менять себя еще раз не хотелось, ведь обидно умереть, даже не просуществовав хоть немного, а необходимости действовать столь радикально нет, хватит и имеющихся запасов именно на случай приблизившихся вплотную нападающих.        Солнечная сфера на пути заходящей сбоку юркой фигурки, еще одна там, где бежит теневая иллюзия, лишь силуэт, только очень реальный, этой же зверушки, поток водяных капель навстречу и мощная ментальная, бьющая даже сквозь щит Одиночества, пусть и едва-едва волна-приказ, паутина псионики и флера, требующая подумать о самом постыдном интимном опыте в жизни, испытать одуряющую смесь стыда, возбуждения и желания повторить. Под подобным прессингом очень сложно действовать быстро, даже если он тебя задел лишь частично, а потому сферы задевают сразу иллюзию и... вторую иллюзию, под которой пряталась настоящая Тень, получившая целый душ из Дождя Глубины, псионический крик, огненную иглу и под конец рассекающий удар божественного Чуда, выкачанного из свежеполученной в этой же битве души клирика Воителя. Последнее тишину и доби...        слом        Под подобным прессингом очень сложно действовать быстро, даже если он тебя задел лишь частично, а потому сферы задевают сразу иллюзию, вторую иллюзию и остатки иллюзии третьей, когда настоящий тишина выпрыгивает из ошметков последнего силуэта, выдыхает поток черноты навстречу Дождю, избегает огненной иголки и презрительно игнорирует попытку воздействовать псионически. Ну, именно это и ожидалось, трюк с разбиванием зеркал уже успел поднадоесть, хотя интерес к методике сочетания столь разных истоков силы только возрастает и возрастает.        Стоят они снова друг напротив друга.        Господин посреди остатков площади, в центре очерченного лепестками круга, а его игрушка поближе к краю, присевшая на одно колено, упираясь рукой в землю, и даже без сверхзрения видно, насколько тяжело он там, под маской своей, дышит. Господин не торопится, прекрасно понимает, что мальчик еще может убежать и обязательно попробует бежать, если его передавить, мальчик прямо сейчас готов либо ударить, либо отступить, если удар провалится. Хочется закончить, уже надоело, но трюк с зеркалами вынуждает отдавать первую ноту, выжидая идеального для убийства момента, чтобы даже разбив реальность вместе с зеркалом, - где же эти зеркала лежат, Господин ведь просеял половину города в целях найти истоки силы Царства Снов, не в желудке же он их прячет? - тишина мог только отступить, отменить проигрыш, а не обратить его успехом.        Секунда.        Вторая.        Третья.        Господин - вершина идеала своего Порока, а потому тишина даже малейшего шанса не имел в том, чего возжелал. Пусть он сочетает качества великолепного обманщика и превосходного видящего, но у него видящих целые ряды Хора, все разные, все старательные, все готовые душу положить ради его капризов, а потому обман, едва видимую пелену, будто копия его же мелодии, только без пары нот в комплекте, он разглядел и распознал. Собственно, именно потому присел на колено тишина, что вынужден был его мелодию слушать, чтобы создать ложь как можно более естественной.        Не вышло.        Лепестки сместились, совершая оборот в десятке измерений сразу, меняя положение в реальности и положение реальности относительно себя - город под куполом все больше напоминал Пекло, а потому открывались все новые грани контроля реальности. Не абсолютного, но для некоторых целей более чем достаточного, даже чрезмерного, если уж честно.        В лепесток ударяет не таран, не поток и даже не стрела, но необъятное, как само Небо, перо чистейшей Синевы, самой чистой и безмятежной, какую он видел за очень долгое время, может быть и вообще за все свое существование - изверг не часто сталкивался с тварями Неба, еще реже встречая столь сильных и, пожалуй, проблемных, как вырвавшаяся из-под их опеки игрушка, безнадежно себя испортившая, сорвавшаяся с поводка комнатная собачка, выбравшая не ту дорогу, отрекшаяся от своих хозяев, отплатив черной неблагодарностью за их ласки и заботу.        Первым делом он атакует расслабившегося тишину, посчитавшего, не иначе, будто Господин первым делом возьмется за спрятанную им нежданную союзницу, а не за самого видящего. На что только надеялся? Извергу совсем не ясно. Он больше концентрации потратил не на подготовку атаки, но на попытку разглядеть, не спрятана ли за "открытым горлом" хитрая ловушка, на какие тишина показал себя превосходным выдумщиком. Изверг подхватывает ложную мелодию, сливает ее с правдой, использует связь лжеца и его лжи, пробираясь через эту связь поближе к сущности непослушного тишины. Тот, разумеется, сопротивляется, отчаянно и зло, резко и даже немного болезненно, но помочь ему это не помогло бы... если бы не все та же союзница с неисчислимыми крыльями, которую явно кто-то поддерживает, подпитывает напрямую от Неба, а посылаемые клеймящим видения даже указывают на этого кого-то. Когда второе перо, в этот раз иной природы и конфигурации, отправлено в полет, Господин вынуждено прерывается, почти задавив мальчика морально и ментально.        Второе перо тоже встречено правильным образом, принято на немного дополненную конфигурацию лепестков, а сам великий изверг, Похоть Воплощенная, изрядно успокаивается - новорожденная тварь лишь немногим слабее его по силам и в понимании своего истока силы, но она именно новорожденная, опасная, но еще не сумевшая освоить то, что ей подарило обращение. Дай ей хотя бы пару месяцев на привыкание, стала бы более серьезным врагом, особенно если на нейтральной территории, но здесь, уже почти в Пекле, противостоя именно ему, она не выдержит этой битвы, не удержит преимущества.        Десяток чар, разной направленности и типа воздействий, горящие в пламени флера души, подстраиваемые под противницу барьеры и замкнутые поля различных типов вынуждают крылатое отродье Неба, расположившееся так высоко, что уже почти касаясь купола над Вечным, резко подогнуть еще не опаленные крылья под себя, ныряя вниз, поближе к земле и подальше от прямого наведения его атак. Тварь маневрирует, использует очень необычную форму предвидения, буквально выравнивая свое будущее, перебирая десятки линий вероятности, сотни их, подбирая ту, где получит меньше урона. Таких, где ран получать вообще не придется она все равно не находит.        Паническое бегство это или спланированное отступление, но оно не приносит ничего, ведь Господин уже навел на нее всю свою мощь, снова приостановив почти завершенное и завершившееся схождение. Сверху, из поверхности купола начинают бить множественные медово-золотые молнии, пытаясь сковать маневрирующую птицу в клеть, пока Иерем Стайр с новыми силами набрасывается на враз ободрившегося клеймящего, бесполезную игрушку, что даже сама о себе позаботиться не в силах. Город уже в Пекле безо всякого "почти", что и открывает такие способности к контролю окружения, а если взглянуть в небеса чуть внимательнее, не боясь потерять себя в навеянных фантазиях, то станет видно, что молнии эти вылетают не просто из пурпурного неба, но из самых мясистых его частей, будто кусочек одного из лепестков проявился на том участке. Дожимать попавшую в западню небесную тварь помешало летящее в его сторону лезвие, того самого абсолютно обычного кинжала, какой так и не раскрыл свои тайны его взору.        Изверг отвлекается от бывшей девы, давая ей некоторое время на восстановление, возвращаясь к сбросившему наваждение тишине, который успел обернуться очередной теневой формой, оббежать противника по широкой дуге и поймать брошенный ранее кинжал, - обязательно, обязательно изучить это оружие, - обратно в свои руки. На эту наглость Господин уже готовил ответ, его Хор уже почти вскрыл, почти забрал потерявшего последние слои своей защиты небытия мальчика, осталось буквально несколько ударов сердца, он уже чувствует этот вкус, уже почти забрал его, почти, почти.        Тишина склоняет голову набок, будто бы нет никакой опасности, будто не чувствует уже впивающиеся в него щупальца воли Господина, будто не смыкается вокруг само Пекло, будто не опускается на его глазах все ниже и ниже пурпурное небо, в котором все чаще видны ткани его лепестков. Тишина просто смотрит, будто непослушный ребенок, швырнувшийся грязью в пьяного ремесленника, а теперь ждущего, побежит ли пьянчуга за юрким мальчишкой в узкие проулки или не станет позориться. Смотрит так, будто не сомневается в исходе будущего, видя его совершенно не таким, каким оно должно быть и от этого Господин очень зол, от непонимания, от необходимости в сотый и тысячный раз перепроверять через Хор все варианты событий, отвлекаясь от развращения бывшего императора и подготовки взятия Императрицы нынешней, от схождения и контроля битвы...        А потом тишина как-то странно дергается, испускает неслышный ни одному уху Зов, чтобы Господин понял его надежду и посмеялся над ней - каким бы сильным, каким бы особым ни был этот его прием, вероятнее всего дарованный отдельным умением разового действия, но призвать что-либо здесь и сейчас не выйдет. Линза купола и корректура пелены не позволят вызвать хоть что-то сильное, а пробить пролом в глубину Тени, где даже Древним тварям уготована роль корма, он ему не даст, просто перерезав нить Зова.        Здесь уже Пекло, мальчик тишины, здесь только оно и не тебе бросать вызов моей власти - мысль послание, вливающаяся в уже почти и не защищаемый, сосредоточенный исключительно на призыве, разум тишины, который сейчас, тварь уверена, даже зеркало разбить не сможет. Господин не позволил себе даже мига промедления, не потратил впустую ни грана времени, сразу же после своего слова, - тоже являющегося атакой, целью которой было оглушить и обездвижить, - посылая мощнейшее проклятие мгновенной гибели, готовясь изъять обнажившуюся в смерти душу, подспудно все-таки ожидая очередного разбитого зеркала.        Зеркало не разбилось.        Зато пришла боль.        Тишина атакует быстро и бесхитростно, совершенно напрямую, даже не пытаясь скрывать себя от предвидения или интуитивных предчувствий, посылая тело в рывок к застывшему в агонии псевдотелу. В иной ситуации, Господин распылил бы мчащуюся на него громаду теневой туши, способную проглотить компактный сосуд изверга в один укус, буквально в два захода, ведь тишина даже никакой защиты не выставил, а как перегрузить его фирменную двухмерность тварь уже давно поняла. Но стоило только напрячь внутренние структуры тела, собираясь ударить, просто рефлекторно отмахнуться и после разобраться с источником боли, как агония приобрела совершенно новый уровень, скачком усилившись многократно.        Анализ мгновенен, быстрее даже мысли, быстрее осознания полученных повреждений и этот анализ выводит сознание на грань безумия, позволяя осознать произошедшее. Сотни душ действуют по заложенным в них алгоритмам, флеровые конструкции меняют направление и воплощение существования, создают новые директивы перекраивая личность прямо на ходу, подстраивая сознание к новым вводным, делая более готовым к брошенным на стол картам, чем был ранее. И приходит понимание, яростное и поразительно болезненное.        Лепестки.        Его лепестки, части целого, основа и продолжения, единые и единящие весь Домен в одно абсолютное творение, первые и последние аккорды всеобщей мелодии, они являлись важнейшим элементом, исполняющим большую часть необходимых для нисхождения воздействий, были и щитом, и оружием, и счетными таблицами, и самим Господином. Они едины, они объединены в сложную систему, что воплотила его Похоть для всех, кто признал его власть, задала той Похоти направление и постоянно его корректировала при нужде. Господин и Домен - это одно и то же, две стороны монеты, тогда как ребром ее, основным рабочим инструментом для проведения модификаций Домена, для его расширения или приделывания к нему новых частей, стали лепестки.        Тишина не мог открыть рабочий пролом внутри купола, это было невозможно даже для кого-то более сильного, сравнимого в ступенях величия с Господином, потому что полог и пелена создавались именно ради этого запрета. Никто не войдет, никто не выйдет, и даже самая мощная планарная связь окажется безнадежно искажена воздействием линзы. Либо ты пробиваешь путь очень неглубоко, к тем кусочкам иных измерений, какие тоже отсечены куполом, либо линза направит тебя в такие глубины предпочтенного тобой плана, что использовать подобный проход можно будет лишь для самоубийства. Слишком глубоко, чтобы живущие там смогли заинтересоваться происходящим в черте купола, слишком недолговечными получались такие проломы, самостоятельно закрываясь под гнетом пелены, а призывы и приказы прирученным контрактным тварям всех типов просто не доходили до адресата.        Тишина не мог отправить такой Зов, чтобы его услышали, не мог нигде в пределах Вечного.        Господин верил, знал, не сомневался, что там, под маской была спрятана ехидная и подлая улыбка того, кто нашел лазейку в кабальном договоре, кто перехитрил хитреца и обманул обманщика. В ином случае он бы даже восхитился, может быть даже захотел бы мальчика вновь, передумав его убивать и решив снова сыграть с ним в развращение. В ином случае, потому что сейчас сильнейший изверг своего домена отчаянно пытался просто выжить, уже наплевав на перерасход любых средств, не пытаясь экономить ни на чем.        Тишина создал разломы не в черте города, не под куполом, но в том единственном месте, на которое не распространяла свой эффект линза - прямиком внутри лепестков, внутри уже не Вечного, а переходного состояния между Пеклом и реальностью. Создал разломы прямиком в пышущих плотными гроздьями обнаженных душ хранилищах, а большей приманки для Теней придумать, наверное, не выйдет даже у Господина. Ясновидение сжигало столь страшным трудом накопленных видящих, одного за другим отдавая их Похоти навсегда, но успевая, успевая вычислить каждый из разрезов внутри собственного естества, понять и препарировать механизм этого трюка, сделав его бесполезным сейчас и впредь.        Именно в этот миг громада Тени, многорукой твари без четкой формы, лопнула, выпуская наружу настоящую форму, какую принял разглядевший шанс на успех смертный. Гуманоид, ростом лишь на палец выше центрального псевдотела изверга, он напоминал одетого в сплошные и лишенные щелей латы рыцаря, только с когтями на руках вместо клинков, а за спиной его растягивался черным полотном невесомый плащ, заставляющий сереть и выцветать окружающий мир. Изверг почти успел, но точно так же совсем недавно почти успел уже отдавший ему свое Время принц Варудо.        Рыцарь врезается в попытавшегося что-то наколдовать архидьявола, проигнорировав десяток слабых по отдельности разноцветных лучей, что так и не объединились в общую технику, проигнорировал он и возникшую перед ним стену чистого Солнца, продавив ее своим монохромным присутствием даже не замедлившись, а после свалил тварь оземь, одним ударом когтей разрывая оставшиеся нити истока, пытающиеся обернуться вокруг напавшего, врасти в него и что-то сделать, хоть что-то. Боль отрезвляет, отрезвляет и потеря столь важного инструмента, потеря полная, не оставившая ни одной целой нити, которые в иной ситуации были бы абсолютно равнодушны к попыткам нанести им урон или избежать их объятий - тишина тоже изучал его и научился многому, прознал недопустимые к знанию истины. На какую-то жалкую долю мгновения паника от полученных ранений, от вполне материальной угрозы бесславно сгинуть именно сейчас, даже не в шаге от успеха, но уже достигнув его, взяв его в руки, позволяет атаковать всерьез.        Тишина даже не пытается защищаться, лишь бьет наотмашь когтями-руками, сжимая в них еще и свои кинжалы, напитанные теневой силой до того уровня, что уже неотличимы от черной плоти измененной формы. Удар за ударом оставляет на теле глубокие шрамы, порезы, рваные раны, в которые льется и льется все больше и больше тени, будто капли чернил вливаемые в медовое золото его сущности, загрязняя, ослабляя, сжирая, растворяя его живьем, будто какое-то насекомое после удара паучьим жалом! Ненависть вскипает пеной морскою, морская же пена выплескивается изо рта псевдотела, будто у самого бешеного пса в округе, съевшего пару пудов алхимического порошка для очистки тканевых одежд. Поток пены растворяет не только грязь, а вообще все-все-все, даже попавшую под удар кисть руки, какой мучимый судорогами лишающей контроля над телом агонии Господин пытается блокировать удары когтей тишины. Сметает она и так и не защитившегося выродка, бесчестную мразь, что нанесла ему такие раны, нечестные и подлые раны на его идеальном теле!        слом        Поток пены растворяет не только грязь, а вообще все-все-все, даже попавшую под удар кисть руки, какой мучимый судорогами лишающей контроля над телом агонии Господин пытается блокировать удары когтей тишины. Сметает все, кроме изогнувшегося змеей тишины, избежавшего потока Пузырьков Пустоты и успевшего буквально заткнуть Господину разверзшуюся пасть, из какой сила, - вернее, отсутствие этой силы, - беспощадной Кромки выблевывалась в реальность. Потерявшая способ покинуть тело-контейнер заготовка приходит в негодность, растворяя часть лица, нижнюю челюсть и часть внутренних структур уже не идеального тела, вынуждая разорвать Похотью душу покорного пустотника, лишь бы не ушло выпущенное еще дальше внутрь к уже попавшей туда черноте Одиночества.        Господин воет от боли и ненависти, пытаясь понять, изыскать способ сбросить методично бьющего прямо в его суть тишину, пытаясь восстановить темп мелодии, убрать зловещие шорохи и треск помех, что затмевает слух все сильнее и сильнее. Зрящие горят в агонии, уже даже не успевая испытать в той агонии блаженство вечного оргазма, ища, ища, без устали ища выход, любой выход, любой способ. Где-то далеко, будто бы не с ним и не для него рушится схождение, трясется в такой же агонии купол отсечения. По зловещим лепесткам его воли все яснее проступают множественные черные линии, такие некрасивые на многоцветье его цветка, они проявились и растут, выпускают десятки ответвлений, будто повторяя контур какого-то древесного листа и голодная сила Тени уже жрет, жжет, жжет бессильные защититься от угрозы изнутри души.        Изверг может помешать, вытравить агрессивную силу вымывающим потоком энергии Пекла, которой все равно больше, даже если она проигрывает качественно чистому голоду Тени, которой пока что больше, но это ненадолго, совсем ненадолго, он все равно может помешать. Может, если бы застыл хоть на миг терзающий его зверь в обличии смертного, в обличии Тени, в обличии Одиночества, которому нечего предложить, которое любое даруемое Пороком счастье ненавидит от самой сути своей, пусть же он перестанет бить хоть на миг, хоть на миг, хоть на миг...        Сгорают зрящие, восстанавливают картину событий, раскрывают то, что он должен был заметить, что на самом деле скрывал от него и от своих союзников ненавистный тишина! Цепь событий складывается, собирается воедино, сдирая липкую паутину обмана, обмана слишком хорошего даже для Тени, обмана, который он мог бы раскрыть так легко, если бы в тот миг был менее занят всем квартетом сразу. Больно, больно, больно, больно! В лепестки проникают сквозь пока еще узкие разрывы первые Тени, низшие и голодные, мрущие в концентрате флера даже быстрее, чем успевающие надкусить хоть что-то, но они плывут по черным протокам линий, по тем участкам, где уже загрязнились его лепестки, где им уже позволено пребывать, а следом за ними влезают внутрь Тени посильнее, уже способные жрать, - его, Господина Похоти, жрать, - от того только вырастая, становясь больше и злее, голоднее и все такими же оставаясь одинокими.        кадр-понимание        ...в по-прежнему неподвижного тишину, который сам не стал уклоняться, даже в плоское состояние не перешел, чем начал всерьез тревожить своего будущего мужа и отца, жену и мать. Что же это сладкое существо задумало, какой аккорд готовит, зачем медлит, почему не бьет во все явнее открываемые именно ему слабости...        Это момент.        Миг истины.        В этот миг тишина принялся ткать обман, уже тогда не веря в победу честным боем, не собираясь помогать ни флейте, ни барабанам, точно так же, как и они считали его врагом, так и он не видел в них тех, кто должен был жить. Господин, через умирающих полностью и навсегда зрящих, видит его боль при мыслях о пламенной Софии, при мыслях о той, кто могла бы оказаться на его месте, а он мог бы стать на место ее. Видит решимость и понимание того, что спасать ее уже поздно, что ее обрекли уже отправив на встречу Господину и назад приняли бы только чтобы зарезать на алтаре, забрать сильнейший ее класс, потому что побывавшей в его руках веры больше нет. Именно тогда он начал ткать лживое полотно, без разбору воздействуя как на союзников, так и на изверга, еще надеясь, что ему удастся победить без подобного риска, но не веря в такую удачу ни на миг.        Когти тишины действуют с размеренностью парового молота гномьей работы, вколачивая основу изверга все глубже в землю и если бы прошедшая битва не обвалила все ближайшие туннели катакомб, то он мог бы проскользнуть в них прямо сейчас, чтобы сбежать, чтобы уйти от ударов, разорвать дистанцию, чтобы не было так больно, больно, больно! Рвутся ткани, тело начинает терять стабильность, терять свою многомерность, множество находящихся вне привычного измерения тканей медовой сладости теряют стабильность, все больше протекает в него жидкой от концентрированности Тени, замешанной на добровольно выпущенной крови тишины. Это так просто использовать, проклясть через добровольно отданную кровь, это заденет даже несмотря на защиту теневой формы, и он использует открывшуюся возможность за долю мгновения, если бы не было этих ударов и боли, такой забытой и непривычной высокоорганизованному разуму боли!        Тень отращивает новые и новые конечности, продолжая рвать и терзать, разрывать и отравлять, а лепестки уже корчатся от наполняющей их чужеродной силы, от ползающих внутри Теней, которые жрут его живьем! Агония великого Господина столь сильна, что налаженная им связь со своими игрушками бьет по ним же, идя цепной реакцией, ослабляя и сковывая, подставляя под удары. Элита и рядовое мясо, Легенды и низшие виспы, все они начинают слабеть, а смертные этим пользоваться. Вот сияет Небесами и дрожит гладью водной Иерем, пока крылатая тварь и ее призыватель давят на клеймящего, давят на остатки его воинства, уже потерявшее речного фантазера, так и не очнувшегося от своих фантазий даже в смерти, а его обманутый защитник уже дрожит под градом ударов, какие некому передать и уже нет сил поглотить.        Удары когтей.        Яд теневой силы в глубине тела, подбирающийся к сонму.        Пасти злых и голодных Теней, что терзают внутренности лепестков, убивают саму их основу, забирают у него его души.        И дева, дева, что была двуликой, а сейчас отрывает руки отчаянно пытающемуся выставить флеровый барьер или поставить преграду из клеймящих отростков мастеру поводков! Эта дева, она же, он же видит, почти понял, понял бы уже, но боль, но Тени, но пасти, но души, но такая боль, мысли путает, он теряет нить, громада домена перестает нормально работать, а он и есть Домен, ему нужно очистить имеющееся, вытравить чужеродное, преодолеть вложенное...        кадр-осознание        ...лепестки сместились, совершая оборот в десятке измерений сразу, меняя положение в реальности и положение реальности относительно себя...        понимание-ненависть        ...в лепесток ударяет не таран, не поток и даже не стрела, но необъятное, как само Небо, перо чистейшей Синевы...        принятие-отрицание        ...подхватывает ложную мелодию, сливает ее с правдой, использует связь лжеца и его лжи, пробираясь через эту связь поближе к сущности непослушного тишины...        Он знал, знал, больно, нужно перестроить контур, сменить форму, больно, жжет, знал и был готов, он и был тем, кто каким-то образом связался с тем, кто управляет уже не двуликой девой, вынудил того бросить выигрываемую битву, лишь бы только нанести и навести тот выстрел-перо, как же больно, почему он не успевает, нужно лишь немного, всего-то, нужно, нужно, нужно продолжать бой. Зеркало, вероятно, да, вероятно, больно, это было именно использования зеркала - тому, кто убивает собственную смерть в отражении, не составит труда использовать такую мощь для передачи всего одного, Похоть, Похоть, Похоть заглушает боль, сообщения.        Тишине нужна была не атака, ему нужно было передвинуть лепестки, вынудить сменить формацию, - нужно сменить ее еще раз, залить повреждения Пеклом, вытравить Тени, растворить их в Похоти, а потом сбросить с себя тишину, чтобы он не бил, не терзал, не рвал, не отрывал клочья, - именно в этот момент он использовал созданный Господином же канал атаки, той самой атаки, под которую смертный так подставился, дав обмануться тому, что поверил, что обманщик обмануть его не смог. Лживая мелодия, что стала обманкой и ловушкой, что едва не убила тишину, которую он был вынужден постоянно контролировать. Тишина знал, видел, с самого начала видел момент перестройки, гибели одного Господина и рождения нового. Именно этот процесс подсказал ему правильный, с его точки зрения, путь, такой болезненный, болезненный путь.        Нащупать уязвимость.        Скрыть приготовление.        Призвать армию Голода.        Бить, рвать, уничтожать!        Господин бьет, наотмашь, насмерть свою и чужую, не формируя техники, но просто выплевывая поток пораженных Похотью душ прямо в лицо тишины, прямо в черный овал и оскаленную теневую пасть. Он уже похож не на рыцаря, но на многорукого паука, искривленного и увечного гуманоида, все так же укрытого своим плащом, укрывая этим плащом и Господина, делая все вокруг серым и бесполезным, чужим и холодным, не позволяя действовать сколь-либо широко, вынуждая тратить силы на преодоление монохромности, не оставляя их на сам удар. Плащ обнимает изверга, когтистые руки терзают его тело, рвут на части, а пасти и когти призванной своры делают то же самое внутри лепестков.        Поток душ срывает тишину с места, отбрасывает и обжигает, пусть даже сереют те души на глазах, растворяясь в равнодушной двуцветности, умирая вместе с исчезающим их сиянием. Господин конфигурирует свою суть, даже не пытаясь встать, лишь бы отойти от полученных повреждений, отступить, избавиться от пастей и боли, и он уже успе...        слом        Поток душ почти достает тишину, но тот лишь раскрывает на месте своей пасти, очень широкой пасти его теневой ипостаси, очередной пролом, отправляя все сияющие искры душ прямо в тот разлом, захлопывает его и снова рвет на части такое прекрасное когда-то лицо Господина, прерывая отчаянную попытку выжить, продолжая дарить лишь боль, лишь холод, лишь его распроклятое Одиночество. Ненависть почти материальна, почти достигает абсолютной концентрации, извергу кажется, что в этот миг он готов сменить аспект на чистый Гнев или Ярость, лишь бы добраться до глотки выродка. Сменил бы в тот же миг, переродившись и переродив за собою всех игрушек своих, потому что они тоже - Домен, а Домен - это он. Переродился бы, если бы не жжение, не пасти, не когти, не боль, не боль, не боль, почему он не успевает, он же побеждал, побеждал и сильнее, и умнее, и совершеннее, он не может проиграть, не здесь, не этому, не ему, не ему, не сейчас, не так, только не после всех успехов, не после того, как он взял Века за сердце и обернул это сердце в любовь и послушание!        Ударить, рвать в ответ, терзать в той же мере, какую уделили ему, попасть в даже не пытающегося защититься...        слом        Попасть в постоянно вертящегося...        слом        В непрерывно уклоняющегося и ставящего короткоживущие, но очень прочные защиты, выращивая их из собственной тени, почти невозможно, он слишком неудобен, извергу не хватает одной единой секунды, меньше секунды, удара сердца, только бы в нем не было боли, этой боли от когтей и клыков, и пастей, и щупалец, и лап, и челюстей, и кинжалов...        Кинжалы.        Кинжалы!        Кинжалы!!!        Уже затухая, уже чувствуя, как слишком много утратил, как почти треть общей площади, и объема, и многомерности лепестков потеряна, сожрана и выедена, он уже близок к забвению и прекращению, так близок, как никогда, он уже видит это, понимает и осознает. Кинжалы - это просто куски не особо качественной стали, просто обычные ножи, именно те, какие он видел изначально, просто когда-то взятые в руки призванным ублюдком, выродком, изувером, тварью, больно, больно, больно, больно.        Он убивает его.        Прекращает его существование.        Отросшими когтями, высшими планарными техниками, мощнейшими призывами через ужасающе сильный Зов, идеальным контролем внесуществования, отточенными навыками видящего, разбитыми зеркалами, умением комбинировать два истока силы, не обращаясь в дурно пахнущий фарш или эпицентр внутреннего взрыва, природным чутьем настоящего, а не скованного седлом и уздечкой Героя, что создан для сражения с им подобными.        И кинжалами.        Обычными.        Железными.        Кинжалами.        Напитанными запредельным количеством силы, но такая сила может бить столь же смертельно опасно и больно, больно, больно, больно, даже без наличия железных ковырялок, простых орудий убийства, не артефактов уровня Легенды или Мифа, а банальными и совсем не зачарованными инструментами войны. Мелодия уже не мелодична, она напоминает об агонии музыканта, что бьется в судорожном припадке прямо в оркестровой яме, рядом с остальным оркестром и даже дирижер подвластен этому припадку, уже почти умер, почти застыл в изумленной тишине под равнодушными взглядами отсутствующей публики.        Больно, жжет, рвет, режет, жрет, ест, поедает, забирает, высасывает, испивает, поглощает, переваривает, иссушает...        Удар и мимо.        Удар и блок.        Удар и встречная атака, лишающая его ошметков левой руки до локтя, а правая уже вырвана до самого плеча еще раньше.        Удар и боль.        Удар и ошметок руки пробивает бок тишины, вливая в теневую плоть реку, океан флера, отравляя, вынуждая отвлечься и выжечь пусть и ненаправленную, но враждебную силу, выжечь и тем дать миг для его спасе...        слом        Удар и снова боль.        Агония и еще агония.        Мелодия и Похоть!        Он же сейчас...        Еще немного и он...        Он перестанет быть!        Нет, он еще может, еще сумеет, нужно лишь перенаправить поток силы, уже не выжигая теневую заразу, потому что она забрала слишком много, но отбрасывая зараженные и поедаемые части, спасая то, что можно спасти. Схождение провалено, купол вот-вот падет, остатки лепестков чувствуют, как рушатся барьеры ранее нерушимые, но теперь уже не поддерживаемые его волей, волей Господина, что сейчас в агонии, на краю гибели. Боги рвут купол, скоро придут и его тут быть не должно к тому моменту. Нет-нет, не так, он должен быть, должен остаться, должен существовать, только не здесь, но далеко от угрозы, от рвущей и терзающей тишины, от жрущих и поедающих Теней его призванной своры!        Успеть.        Нужно всего лишь.        Успеть.        Убежать.        Начать заново.        Новый Домен.        Новый Господин.        Успеть.        Преобразить и отбросить.        И он успевает, успевает, успевает, успевает, успевает, успевает, успевает, успевает, успевает, успевает, успевает, успевает, успевает, успевает, успевает, успевает, успевает, успевает, успевает, успевает, успевает, успевает, успевает, успевает, успевает...        ...успевае...        ...спевае...        ...у...ва...        ...у....а...т...        ... ... ... .... . ....        ... .... ... ... .... .... . .. ....        . . .... ....        .... ... ... .... . ... ... ... .... .. ....        ... ... .. .... . ...        ...        ...        ...        ...        .        .        .        Ъ