— Разве ты не должен быть… не знаю, где-нибудь
не здесь?
Гарри вопросительно поворачивается к Найлу, скрещивая руки на груди. Тот лишь пожимает плечами и снова возвращается к чтению книги, которую он стащил из обширной библиотеки Лиама. Вероятно, узнай последний о такой невероятной наглости, он закатил бы Хорану скандал в своей немного истеричной манере, как и обычно, когда дело доходит до его книг. И Найл бы услужливо покачал головой, а потом подсыпал бы соль вместо сахара в кружку Пейна, просто чтобы отомстить.
— Кстати, где Лиам?
— Он сказал, что будет здесь к началу аукциона, — отрешенно бросает Хоран, аккуратно переворачивая страницу. Слегка пожелтевшая от времени бумага приятно шелестит, и он еще несколько раз перелистывает одну и ту же страницу туда-сюда, чтобы насладиться звуком.
— Это не ответ на мой вопрос. — Стайлс задерживает взгляд на увлеченном парне и закатывает глаза. — Найл!
—
Что? — раздраженно вздыхает Найл и отрывается от перелистывания. — Он занят чем-то в городе, это всё, что я знаю. Можешь послать своих верных псинок отыскать его, но сразу предупреждаю, что он уже совершеннолетний и имеет право делать, что пожелает, пока это не перечит законам…
— Ты закончил? — обрывает его Гарри, получая в ответ едкое «да», после чего берёт в руки кружку с зеленым чаем и делает пару глотков. — Я не собираюсь следить за Лиамом, иисусе. Он большой мальчик и может контролировать время. Чем именно он там занимается — совершенно не моё дело.
Оранжево-желтые лучи майского солнца осторожно заглядывают в кабинет, растекаясь по коричневым стенам словно мед. На стенах практически ничего нет, только две старинные картины, которые Стайлс выиграл на аукционе несколько лет назад, висят прямо над головой Найла. Сам кабинет тоже выглядит довольно пустынным, с первого взгляда можно подумать, что здесь редко кто-то бывает. Лишь пара аккуратных стопок с документами на столе и две кружки из-под кофе создают иллюзию обитаемости.
Найл и Лиам много раз говорили Гарри о том, что ему стоит повесить хотя бы пару фоторамок, однако тот каждый раз отказывался, пока в один из особенно загруженных дней не сказал им заняться обустройством своих собственных комнат, и вообще если они еще раз намекнут ему об изменении декора в кабинете, он «лично изгонит их из общества». После этого парни смирились и лишь иногда между собой вспоминали эту ситуацию с маленькими улыбками.
— Ты помнишь, как ты попал на Север? — неожиданно спрашивает Стайлс, отворачиваясь к окну. Зеленеющие ветки деревьев мерно покачиваются на ветру, и чей-то пес пробегает прямо под окнами, пытаясь угнаться за порывами воздуха. — Ты же родился в Южной части. Как так вышло, что ты оказался на противоположной стороне?
Найл тоже отворачивается, задумываясь. Эта история далеко не из приятных, но он знал, что рано или поздно Гарри спросит и ему придётся рассказать. Кажется, все на Севере знают легенду о мальчике, который сбежал с Юга и нашел пристанище на территории своих врагов, обретя семью, дом и более-менее спокойную жизнь. Однако мало кто знает, что этот мальчик — Найл Хоран, обычный сорванец, который сейчас находится в пятерке самых влиятельных людей Севера.
— Почему ты спрашиваешь? — Найл пытается перевести тему, отвечая вопросом на вопрос, но Гарри не ведётся на эту уловку.
— Я хочу знать, кому я доверяю свою жизнь каждый день.
— Я получу вкусняшку в конце? Как хороший пёсик? — шутит Хоран, однако Гарри не меняется в лице, и блондин вздыхает. — Ладно, хорошо… Это не самая приятная история, чтобы ты знал.
Стайлс со вздохом поднимает глаза к потолку и ставит пустую чашку на стол, пополняя коллекцию, а затем легонько стучит пальцами по деревянной поверхности, словно призывая себя собраться. Найл заметил у него эту привычку с недавнего времени. Кажется, у кого-то появились небольшие проблемы с самоконтролем.
— Когда я был ребёнком, жизнь на Юге была сущим адом. Предыдущий правитель был буквально помешан на идее создать идеальное общество, в котором ни у кого не будет права на свободу слова и самовыражения. То есть весь его план заключался в превращении людей в безвольных кукол, которые последуют за своим покровителем куда угодно. Многим это не нравилось, но никто не мог с этим ничего поделать. Жителей казнили едва ли не каждый день, кровь на гильотине не успевала засохнуть. Я не знаю, как эти смерти оправдывались перед королем, но видимо деньги действительно решают многое.
Он прерывается. Вспоминать это сложнее, чем он думал. Кажется, Найл на мгновение почувствовал резкий запах железа, стоявший на главной площади неподвижным облаком. В детстве он часто пробегал мимо, несясь с пакетами, полными продуктов, домой, и только мельком слышал последние крики невинных жертв, которым так не повезло родиться на этой стороне столицы. Но запах… Он словно оседал на коже, на языке, на одежде, впитываясь глубоко внутрь.
— Я никогда не был серьезным человеком. Мне казалось, что проблемы никогда не коснутся лично меня, поэтому позволял себе многое. Пока не увидел следы от розг на руках матери. — Голос Найла едва заметно ломается, становится грубее. Слишком яркие картинки в памяти будто причиняют физическую боль, сдавливая грудную клетку и отдаваясь пульсацией где-то в затылке. — Её наказали за моё, по меркам закона, вульгарное поведение в стенах католической школы, и, как оказалось, далеко не в первый раз. Мне было двенадцать, и мой гнев не знал предела. Тогда я решил, что больше никогда и никому не позволю навредить моей матери.
— Почему ты не смог сдержать свое обещание? — задаёт вопрос Гарри после минутной тишины. В воздухе застыло напряжение, даже ветер за окном стих, словно замерев в ожидании.
— В тринадцать лет все подростки должны были получать специальный значок и что-то вроде диплома. Фактически, это означало, что теперь мы достойны служить нашему правителю, поскольку в нас не было лишних эмоций и желаний. Но были и девианты, такие, как я, кто так и не смог обуздать свой характер и стать марионеткой. Поэтому мой учитель решил, что будет уместно при всех унизить меня и едко заметил, что мне не стоит ждать церемонии, ведь я все равно не получу эту чёртову медальку. Я…
Он замолкает и отводит взгляд, пряча опустошенность в глазах. Вина тяжелым грузом лежит на его плечах уже больше десяти лет, кажется, она будет преследовать его до конца его дней. Найл лишь надеется, что при таком образе жизни это не продлится слишком долго.
— Я не помню, как под моей рукой оказались ножницы, но уже спустя мгновение они были в плече учителя. Потом я наносил удар за ударом, пока меня не оттащили два одноклассника. Этот мудак выжил, а я… меня отправили домой, и через час к нам заявилась стража с указом о моей казни, подписанным правителем. Моя мать умоляла пощадить меня, предлагала свою жизнь взамен, и стражники согласились. Для них действительно не имело значения, чью кровь прольют на плахе, — с отвращением цедит Найл и резко вскидывает голову, прожигая взглядом Гарри. Последний, в свою очередь, не может сосредоточиться на чём-то одном, его лицо хмурое, точно грозовое небо, но он молчит. — Я не видел, как её казнили, потому что прятался за углом, и с ее губ не сорвалось ни единого всхлипа, а я убежал. Сбежал на вражескую территорию с мыслью, что лучше пусть меня убьёт злобный северянин, чем южанин, так приветливо улыбавшийся мне вчера за прилавком.
Бледные лучи на мгновение исчезают, скрываясь за проплывающим облаком, а затем снова появляются, слегка лаская светлую кожу Хорана. Годы жизни на Севере изменили его не только внутренне, но и внешне: он больше не похож на того мальчишку, все время проводившего под теплым солнцем и мечтавшего о бесплатной сахарной вате со вкусом черники. Теперь он почетный северянин с саркастической улыбкой и удушающим чувством вины, спрятанным в голубизне сверкающих глаз. Он ненавидит чернику и жару, поэтому в его комнате всегда холодно, а сладкую вату он берет исключительно с банановым вкусом.
— Мария, обычная швея с окраины города, подобрала меня и привела к себе домой. У неё большая семья: кроме нее и мужа в доме живет пятеро детей, двое из которых приёмные. И никто из них не был похож на тех страшных северян, которыми нас запугивали всё детство. У всех них добрые улыбки и морщинки в уголках глаз, а еще они стоят друг за друга горой и до сих пор считают меня неотъемлемой частью семьи. Я не могу посещать их слишком часто из-за нынешней неспокойной ситуации, но у меня всегда становится немного легче на сердце, когда приезжаю
домой.
Он замолкает. Ему больше нечего сказать, да и не особо хочется говорить. Кажется, будто плечи Найла распрямились чуть сильнее, как если бы тяжесть, тянущая его вниз, немного уменьшилась. Гарри по-прежнему не произнёс ни слова, и, когда Хоран заглядывает в чужие глаза, ему мерещится слабый огонёк зависти. Но Стайлс моргает, и зелень его глаз вновь потухает, возвращаясь к своему привычному слегка бледному цвету.
— Это довольно занятная история… — наконец отвечает Гарри, его голос становится на октаву ниже.
— …
довольно занятная? — Найлу кажется, будто земля под его ногами покачнулась, несмотря на то, что он сидит. Он не знает, чего ожидал, но уж точно не этих слов. — Это то, что ты думаешь обо мне? Что моя жизнь — «довольно занятная история»?
— Прости, вероятно, мне нужно было выразиться другими словами. — Стайлс говорит со всей серьёзностью, но раздражение Найла уже переросло в гнев, и он слышит в этой фразе лишь глумливую насмешку. — Мне жаль, что твое детство омрачено смертью матери, с другой же стороны ты бы не сидел сейчас в этом кресле, пойди что-нибудь по-другому. Эта ситуация имеет две стороны.
— Да что, блять, с тобой не так? — Хоран вскакивает с места и одним шагом сокращает расстояние между ними. — Эта ситуация имеет только одну сторону, в которой мое неумение контролировать эмоции убило мою мать. И каждую чертову секунду я думаю о том, что лучше бы в тот день казнили именно меня. И знаешь,
что? Мы с тобой совершенно непохожи, потому что я хотя бы сожалею о своих поступках, в то время как ты продолжаешь игнорировать капающую с твоих рук кровь.
Его слова словно молнии, которые продолжают бить в одно и то же место, выжигая все живое в радиусе нескольких десятков метров. Он понятия не имеет, о чем говорит, но его уверенность в своей правоте настолько обескураживает, что Гарри не может вымолвить и слова. Есть только яркие воспоминания и громкие крики в его голове, из-за которых ему приходится дышать глубже, чтобы не утонуть в пучине, созданной им самим. Запах гари снова врезается ему в нос, душит, заставляет закашляться.
— Готов поспорить, твой бывший наставник был не в восторге, когда ты засадил всю обойму в его грудь. — Яд в голосе парня кажется чем-то непривычным, и Стайлс еще больше теряется. У него складывается ощущение, что Найл уже давно продумал всю эту сцену, в которой у Гарри нет реплик, только роль загнанного зверя, пойманного в ловушку собственного разума. Пока до него не доходит смысл сказанного.
Бывший наставник.
Внезапно с его губ слетает смешок. Потом ещё один, и вот Гарри уже истерично смеётся, вытирая слёзы, горячими потоками текущие по его щекам. Найл не знает,
он ни о чем не знает. На какое-то короткое мгновение Стайлс даже чувствует разочарование, но оно быстро вытесняется облегчением и одновременно с этим жаждой мести. Он никому не позволит помыкать и унижать себя, даже своему лучшему другу. Хоран зашёл слишком далеко, следуя зову слепой ярости, и это непростительно.
Гарри немного опускает голову, так что теперь ирландец может видеть только волосы, скрывающие верхнюю часть лица, и губы, изгибающиеся в оскале. Тонкие бледные пальцы сжимают выступ рабочего стола, словно Стайлс пытается удержать себя от необдуманного поступка.
— Ты много думал об этом, не так ли? Как ты стоишь прямо передо мной, весь такой воинственный в порыве своей злости, опускаешь меня все ниже каждой жестокой фразой, пока я не окажусь на коленях. Держу пари, в твоём воображении это выглядело невероятно. Вот ты пытаешься задеть меня общеизвестными сплетнями… которые так и не получили подтверждения. А если знать, что я сам же их и распустил, это выглядит особенно жалко.
Гарри усмехается и поднимает голову, смотря прямо на Найла, но словно не замечая его. В зелёных глазах пустота, от которой стынет в жилах.
— Неожиданный поворот событий, верно? Кому в голову придёт идея о том, что глава Северного общества распускает слухи о самом себе?
Хоран молчит, пораженный изменениями в друге, которые он упустил, увязнув в работе. Какая-то же часть него нашёптывает ему, что Гарри всегда был таким. Сторонящимся других, прячущим тёмные взгляды и улыбки за вуалью молчаливости и отрешенности. Он всегда знал, на какие кнопки нажать, чтобы человек сделал в точности то, чего он хочет. Только раньше это казалось чем-то невинным, чем-то, что никогда не коснётся самого Найла.
— Общение с Томлинсоном изменило тебя, — произносит блондин только для того, чтобы избежать ужасающих мыслей о том, кто же Гарри Стайлс на самом деле.
— Ты
правда в это веришь?
Губы Гарри изгибаются в усмешке.
†
Stephen — fly down.
— Куда ты ведешь меня? — смеется Зейн, пытаясь поспевать за парнем, тянущим его за руку.
Они приближаются к железной лестнице, и Лиам, не раздумывая, начинает забираться по ней. Зейн останавливается и смотрит на Пейна широко раскрытыми глазами, в его голове по-приятному пусто, и это все выглядит как затянувшийся сон. Лиам оглядывается с маленькой улыбкой, после чего свободной рукой открывает люк в потолке. Прохладный воздух почти сразу обдувает Малика с ног до головы, заставляя поёжиться и обнять самого себя за плечи. Лиам уже снаружи и теперь выглядывает из люка, подгоняя своего парня.
— Ты так и будешь стоять внизу?
Зейн закатывает глаза и тоже взбирается наверх, принимая протянутую руку. Ласковый ветер треплет его волосы, и на секунду он забывает, как дышать. Закат только начинает разгораться, но небо на горизонте уже выкрашено в различные оттенки розового и оранжевого, сливающиеся в одно разноцветное пятно.
— Я знаю, что тут немного прохладно, но у меня есть плед и горячий чай в термосе, а ещё пицца… — Лиам лепечет что-то ещё, однако Зейн уже не обращает на это внимание, он полностью поглощен тем, как нежно и уютно выглядит его парень. Бежевая толстовка с чёрным словом «цвети» посередине и растрёпанные волосы, словно Пейн только что поднялся с постели, делают его похожим на человеческое воплощение заботы. — И я действительно хотел удивить тебя в какой-то мере.
Парень замолкает и, кажется, смущается, так что Малик подходит ближе и аккуратно берёт его лицо в ладони. На губах Зейна появляется маленькая, слегка нахальная улыбка, а его глаза загораются миллиардами звёзд, которые вскоре появятся на тёмном небе.
— Ты лучшее, что случалось в моей жизни. — Он слегка отклоняется назад и набирает побольше воздуха в легкие. —
Я люблю тебя, Лиам Пейн!
Зейн кричит эти слова так громко, как только может, и Лиам, слегка оглушенный, начинает тихо посмеиваться. На мгновение кажется, будто вокруг воцарилась тишина, и все замерли, прислушиваясь к чужому откровению, но потом до них доносится шум автострады внизу, чьи-то такие же сумасшедшие крики и сигналы машин.
— Зачем ты это сделал? — Пейн качает головой, но выглядит неимоверно счастливым.
— Потому что я хочу, чтобы
все знали, что я люблю тебя. — Голос Зейна немного ломается, но он старается взять себя в руки и отворачивается, переводя взгляд на садящееся солнце.
— Ты знаешь, мы не можем…
— Я знаю, Лиам, — немного жёстко отвечает Малик, и Пейн вздрагивает. —
Я знаю.
Атмосфера слишком быстро становится неловкой, и Лиам чувствует, как его сердце быстро стучит в груди. Он так хотел, чтобы этот вечер прошёл прекрасно. Им не так часто удаётся сбежать ото всех, спрятаться, оказаться действительно наедине. И Лиам более чем понимает желание Зейна раскрыться, рассказать всем вокруг об их отношениях, которые длятся уже два года, и которые им приходится так усердно прятать от чужих глаз.
Нигде чётко не написано, что нельзя заводить отношения с человеком из другого общества, однако вражда между двумя сторонами до сих пор не утихла, и такая выходка могла закончиться не просто людским порицанием. Под давлением любой из главенствующих мог внести новый закон, согласно которому Зейна и Лиама заставят предстать перед судом и понести суровое наказание. Они много думали об этом, прячась друг у друга в спальнях, рассуждая о своём будущем под ворохом одеял. И никогда ещё они не было так близки к кульминации.
Самое ужасное, что в сложившейся ситуации они не имеют никакого контроля. Всё находится в руках Томлинсона и Стайлса. Если кто-то из них решит, что мирное соглашение им больше не выгодно, то гражданская война постучится в двери гораздо раньше запланированного срока. И тогда Лиам и Зейн увидятся уже только врагами. При условии, конечно, что Луи не отравит их раньше. Поэтому каждое их свидание кажется последним. Лиам чувствует, как в груди вспыхивает обжигающее пламя.
Ему больно, и он злится так сильно. Злится на Гарри, который все никак не может поступиться со своей гордостью, на Луи, который постоянно ведёт себя так, словно жизни других для него — ничто. Злится на Зейна, часто думающего только о себе и том, что его проблемы важнее проблем окружающих его людей. Но самое главное, он злится на самого себя за то, что так легкомысленно позволил себе упасть в объятия врага, надеясь на светлое будущее, которого у них никогда не будет.
Лиам чувствует, как эта злость душит его, сжимает горло в своих уродливых костлявых руках. Он хочет высказать все свои мысли и опасения в лицо Зейну, чтобы обратить его внимание на свое самочувствие, и, может, тогда его личный демон наконец успокоится, отойдёт на какое-то время на задний план. Позволит ему свободно дышать хотя бы пару дней. Но он смотрит на такое родное лицо возлюбленного, испещренное тенями печали и разочарования, и понимает, что просто не может так поступить. Не может наложить еще один отпечаток ненависти на лицо, что было создано для ярких улыбок.
Пейн делает три глубоких вдоха, как советовал психолог, и заставляет себя слегка улыбнуться. Нет смысла сдаваться в самом конце пути. Даже если это будет действительно их последним свиданием, они должны провести его без сожалений о том, чего у них никогда не было и не будет.
— Зейн, — зовет парень, но Малик слишком сильно погрузился в свои мысли. — Дорогой, посмотри на меня.
Лиам одной рукой берет его за подбородок и аккуратно поворачивает голову Зейна, чтобы тот смотрел ему в глаза. Карие глаза блестят будто бы от слёз, но Пейн знает, что Малик никогда не плачет. Злится, кидает стулья в стену, кричит или просто опустошенно молчит, но никогда не плачет. Иногда ему кажется, что лучше бы Зейн рыдал взахлёб, чем равнодушно смотрел сквозь, прямо как сейчас. Так Лиам хотя бы мог предположить, что творится в голове парня.
— Я знаю, что два года — это огромный срок, и ты не поверишь, но мне тоже надоело скрываться и сбегать из дома, чтобы провести пару часов вдали от чужих глаз. Это ранит меня точно так же, как и тебя. Но мы оба знали, на что шли. Мы оба знали, что нашим отношениям нет места, и все равно решились на это. Так почему мы должны сдаваться сейчас? А как же наши клятвы о том, что когда-нибудь весь этот ужас закончится и мы сможем пожениться? Рассказать о нас всем, а не только Найлу, поскольку ему приходится прикрывать наши жалкие задницы? Ты не можешь просто взять и отвернуться от меня сейчас, просто потому что тебе кажется, что мы недостаточно сильны, чтобы продержаться еще несколько месяцев. Я не готов просто так отпустить тебя.
Лиам делает все, чтобы показаться храбрым и сильным, хотя на самом деле он чувствует, как вторую руку бьет дрожь, а из его глаз вот-вот хлынут слёзы. Он устал быть сильным все время, пока Зейн решает вести себя как ребёнок и обижается на весь чёртов мир. Но у него просто нет другого выбора, хотя его психолог считает, что это не так и выход есть всегда. Возможно, Лиам просто слишком сильно ослеплен любовью, чтобы увидеть его. Возможно, ему давно следовало прекратить выкладываться на все двести в этих отношениях и позволить сомнениям и истерикам разрушить все, что у них есть.
Стоя сейчас на крыше и обдумывая все прошедшие два года, Пейн уже не так уверен в своём успехе, как пару месяцев назад. Даже весь этот монолог кажется ему каким-то жалким и надуманным, словно с него сняли розовые очки и позволили увидеть мрак, окружавший его все время. Рука, которой он до сих пор прикасается к острым скулам Малика, начинает мелко подрагивать, и он медленно убирает её. Было бы хорошо, если бы Зейн взял его за руки, как он обычно это делал, поцеловал его костяшки и с нежностью посмотрел в глаза. Но его карие глаза все так же выражают пустоту, от которой Лиаму хочется спрыгнуть прямо в бездну с этой чертовой крыши. Никакая дыхательная техника для успокоения нервов тут уже не поможет.
Малик продолжает молчать, словно Лиама тут нет, словно двадцать минут назад они не ворвались на эту крышу с целью хорошо отдохнуть в компании друг друга. Словно ему нет никакого дела до того, что Пейн сделает дальше, до их отношений и вообще до чего-либо в мире. Лиам желает забрать все свои слова обратно. Лучше бы он вообще ничего не говорил.
И уж точно ему не следовало говорить следующую фразу.
—
Когда ты перестал любить меня?
Теперь на лице Зейна хотя бы появились какие-то эмоции.
— Я… — Он выглядит смутившимся и слегка напуганным, словно его поймали за чем-то неприемлемым. — Я не понимаю, о чем ты говоришь.
Из Малика всегда выходил искусный лжец, особенно когда это доходило до его чувств, но он никогда не умел врать Лиаму. По щеке Пейна стекает первая слеза, и он даже не пытается вытереть её. Он ощущает зарождение истерики где-то на задворках сознания и старается удержать себя в руках хотя бы до того момента, пока не вернется в особняк. Возможно, он уговорит Найла напоить его до беспамятства, чтобы с утра его главной заботой была жуткая головная боль, а не разбитое вдребезги сердце. Физическая боль всегда лучше, чем душевная. От неё можно хотя бы избавиться посредством обезболивающего.
— Почему твои глаза покраснели? — тихо спрашивает Малик, и у Лиама появляется неконтролируемое желание врезать ему по лицу. — Подожди, ты плачешь?
— Знаешь, я долго терпел. — Он игнорирует вопрос парня и подавляет подступающий всхлип. — Я так долго лелеял надежду, что
завтра все наладится. Что
завтра я проснусь, и у меня не будет сомнений, что я поступил неправильно, что я сказал что-то не так. Но «завтра» так и не наступило. А я устал быть сильным и нести бремя наших отношений за двоих. Я не могу больше натягивать улыбку и успокаивать тебя во время каждого срыва, когда все идёт «как-то не так». Я надеялся, что близость конца всей этой вражды между обществами и революция помогут тебе воспрянуть духом и поверить в нас, но ты лишь еще больше топишь самого себя.
— Вот, что ты обо мне думаешь? Вот, что ты думаешь о наших отношениях? Я правильно тебя понимаю?
Малик переходит в наступление, гордыня проскальзывает в его охрипшем голосе, и Лиам понимает, что пути назад нет. Ему придётся идти до конца, каким бы он ни был.
— Ты не имеешь никакого права сейчас скидывать всю вину на меня, — спокойно отвечает Пейн, хотя все внутри него горит. — Я просто хочу знать… Был ли у нас вообще шанс на счастливый конец? Хоть малейший процент на то, что мы прожили бы вместе долгую и счастливую жизнь?
Лиам прикусывает нижнюю губу от волнения; ветер, резко похолодевший, безжалостно треплет его отросшие волосы, и он обнимает сам себя, стараясь сохранить тепло внутри толстовки.
Зейн отводит взгляд, а потом остро ухмыляется. Прямо как Луи, когда смотрит на свою очередную жертву.
—
Мы же не в «Дисней».
