Верёвки

– Нет, не хочу я, Алёна Михайловна, ни в холодном, ни в горячем виде, уймитесь, я вас прошу! – голос Гуро вместе с самим Гуро поднимался по лестнице. – Нет. Стоп. Молчите. Всё, чего я хочу сейчас – это положить документы в сейф и посидеть в тишине, вам это понятно? Дверь кабинета распахнулась, поднимая столб пыли – последние полгода Яков не разрешал никому здесь убираться, но и не убирался сам – от которого господин следователь отмахнулся папкой. – Что вы идете за мной, Алёна? – произнес он раздельно. – Или я неясно выразился? И тут взгляд его упал на фигуру в кресле. Темные волосы, точеный профиль, и на висках – ранняя седина. – ...Эраст? Злость сразу спала с Якова, хоть и не до конца, и в собственный кабинет он вошел крадучись. – Я письмо твое упустил? Хитрая улыбка, с которой Эраст Петрович Фандорин слушал словесную баталию брата с неутомимой даже на склоне лет Алёной Михайловной, сменилась улыбкой виноватой. – Вот, послал вперед себя, а видишь, как п-получилось, – он развел руками – мол, моей вины тут нет – в одной из которых был зажат конверт с целой россыпью пестрых заграничных марок. – Столкнулся с рассыльным на пороге, так он мне же и в-вручил. Фандорин окинул Гуро цепким взглядом – рубашка несвежая, обычно аккуратно уложенные волосы в беспорядке, в руках громадная папка с документами, а вокруг глаз залегли глубокие морщины – гораздо более заметные, чем Эраст помнил. – Очень много работы? – он поднялся из кресла и протянул руки для объятий. – Здравствуй, Яша. Якову стало как-то неловко перед Алёной, которая их, двух взрослых уже мужчин, когда-то на руках нянькала. – Чаю, – цыкнул он ей и, отложив свою ношу, подошел к Эрасту. Обнял крепко, прижав вкусно пахнущую духами и туалетными средствами голову к плечу, выдохнул, покачав сводного брата несколько секунд в объятьях. – Здравствуй, Эраст – поцелуй в висок дежурный, хотя хочется нежности, да не знаешь, как к той нежности подступиться. Руки сжимать хотят, а не гладить. И сил целоваться нежно нет. И захочет ли Эраст? В Японии Фандорин обрел и потерял, это знали они оба. И сейчас – вполне возможно, в петербургской дорогой гостинице его ждала иная зазноба. – Не спрашивай лучше. Я хочу его превосходительство... В следующий раз вместо себя послать в деревню. – Потребуй у этого с-своего превосходительства отпуск, – голубые глаза глядят серьезно и обеспокоенно, объятий Фандорин разрывать не спешит. – Серьезно, Яша, только не говори, что п-последние шесть лет ты только и делал, что работал? – Я терпеть не могу просить чего-то для себя, Эраст, – отвечает Гуро, поморщившись. – С плеча дорогого графа мне и так перепадает, иные и рады были бы. Иные были бы в восторге от того, какое место я занимаю. Он провел пальцами по рукавам Фандорина вниз, нашел ладони, вспоминая, какие у брата руки. Красивые, точеные, с гладкой кожей. Погрубели ли? Совсем чуть? Глаза у Якова тоже изменились – из глубокого винного стали почти черными, но остались такими же родными, и Эраст пытается прочесть в них – не помешал ли он своим приездом, не встанет ли между Яковом и кем-то, кто скрашивает теперь его вечера? Посомневавшись пару секунд, Фандорин решает начать издалека: – Ты будешь против, если я п-погощу пока у тебя? Я оставил вещи в гостинице, но ума не приложу, чем там себя занять. Кроме того, не хочу упускать в-возможность пообщаться с любимым братом. – Ничуть, – встрепенулся Яков. – Не буду я против. Только общаться со мной сейчас – себе дороже. Половину вещей, которыми я занимаюсь, рассказать я не могу под опасностью быть устраненным. О второй половине вспоминать не хочется. Только если ты рассказывать будешь. Он отвернулся и с плечами напряженными принялся-таки складывать бумаги в сейф. Эраст прислонился бедром к столу – красивому, из цельного дуба. За годы ничего в кабинете Гуро не изменилось, даже рабочий беспорядок все тот же, будто не уезжал Эраст Петрович на долгих шесть лет. Фандорин ладонью провел по столешнице, глазами – по всей комнате, хранящей так много их с Яковом воспоминаний, прислушался к себе – отзовутся ли? Те отзывались – не так ярко, как прежде, из глубины памяти поднимались, напоминая – жил ты раньше, до того, как сердце коркой льда обросло, жил и любил. – Яша, у тебя есть кто-то сейчас? – голос ровный, раньше нипочем бы не решился так прямо спрашивать, а если и решился – краснел бы до самых ушей. Яков обернулся: затылком к окну, профилем в тени, бросил короткий взгляд. – Нет, у меня никого нет. Я... как и прежде, не ищу отношений. Он закусил губы, что-то прикидывая про себя, снимая надоевший, посаженный идеально по фигуре френч. Посмотрел на Фандорина: поза красивая, линия бедра словно у мраморной статуи, одетой в дорогую костюмную шерсть. Он хочет?.. Он за этим... приехал? – Эраст, я не такой, как прежде, – сказал он внезапно упавшим голосом. – Ты сейчас легко сможешь найти для себя более приятную... пару. Фандорин рот под аккуратными усиками приоткрыл, но тут дверь щелкнула и Алена Михайловна загремела фарфором на подносе. – Вот, милые, вот, несу чаю. – Благодарю, любезная Алёна, вы всё хорошеете, – Фандорин улыбнулся ей тепло, и та вся зарделась, загремела чашками и мисочками усерднее. В молчании дождались, пока она закончит и прикроет дверь за собой. Точно как давным-давно, вспомнилось Эрасту. Тогда тоже в воздухе кабинета висело неловкое молчание, невысказанные чувства. Только теперь они оба изменились. – Ты правда считаешь, что я п-приехал, чтобы просить твоего покровительства? Яша, мне уже не с-семнадцать, – голос у Фандорина мягкий, но взгляд стальной. Он не предпринимает попытки сократить расстояние между ними, только снимает шелковые перчатки с серебряными заклепками, бросает их небрежно на стол. – Мне не семнадцать и я понял многие вещи, которые раньше просто не желал понимать. «Тебе двадцать шесть», – мысленно ответил ему Яков. – «А мне почти сорок. Ты цветешь, несмотря на холод, у тебя, смешно сказать, еще все впереди». Вслух, конечно, не произнес. Он улыбнулся саркастически, но тепло, отмечая этим выражением, что оценил жест Фандорина. – Посвятишь ли ты меня в эти вещи? Или вопрос слишком прямой выйдет? – поинтересовался Гуро, шевеля пальцами над блюдом с закусками, от которых так рьяно отказывался, а потом налил себе чаю и отпил, не положив в рот ничего. – Не покровительства, Эраст, – сказал, будто невзначай, хотя давалось ему это непросто. – А нежности. – Н-нежности... – задумчиво повторил Фандорин, разглядывая знакомый до последнего завитка узор на фамильном фарфоре. – Отчего же, п-посвящу. – он сцепил руки за спиной и прошелся по кабинету – до окна и обратно к столу. – Ты прав – я искал у тебя именно нежности и заботы, в то время как т-тебе – требовалось нечто другое, моему неискушенному детскому уму неведомое, – Фандорин усмехнулся, слегка виновато, как бы извиняясь за себя семнадцатилетнего, недогадливого гимназиста. Яков кинул в рот кругленький мягкий трюфель и запил его глотком чая, поднимая брови, мол, что было, то было, давно уж не задевает. И не задевало тогда. – Брось. До определенного возраста хочется насытиться тем самым запретным, новым, интимным. От поцелуев кружится голова и ноги холодеют. Ты был самым умным... семнадцатилетним недогадливым гимназистом. Гуро устало моргнул, а потом расстегнул пуговицу под шейным платком, ослабляя хватку воротника, и сел. – Теперь тебе стало ведомо больше? Эраст неопределенно дернул плечом в ответ на похвалу, вздохнул. – В Японии... у меня было много времени на раздумья. Я с-сопоставил факты... сдедуктировал, если угодно, и пришел к очевидному выводу, – белые руки упираются в подлокотники, Фандорин смотрит в упор в темные глаза. – Я, в определенном смысле, в-вынуждал тебя брать надо мной контроль, и не догадывался – хотя ты и давал мне понять это неоднократно – что контроль надо б-брать над тобой, Яша. – Да, говорят, на Востоке можно научиться чудесным практикам медитаций, – попытался ответить Гуро, но под конец фразы голос его упал. Он перевел взор на руки Фандорина, подумал, дергая губами, а потом поднял глаза – цепкие и внимательные. – Я бы не дал тебе семнадцатилетнему вожжи. Фандорин улыбнулся, представив, как бы это могло быть: – Знаю. И правильно сделал. Руки его плавно переместились на плечи Гуро, большие пальцы прошлись по открытой полоске кожи над шейным платком. – Но т-теперь – напомню еще раз – мне уже не семнадцать, а на Востоке можно обучиться не только медитативным практикам, но и массе д-других. Губы его мягко коснулись напряженных губ Гуро, не пытаясь проникнуть глубже, будто проверяя – те ли это губы, не подменил ли кто его Якова за долгие годы? – Если, конечно, захочешь. Обоюдное с-согласие в таких вещах непременно, тебе ли не з-знать. – Ты всегда был чертовски способным, – голос у Якова охрип. Он почувствовал какую-то дрожь в самом низу живота. Предвкушение? Нет, нельзя так, с порога. Это просто глупо. Нужно накормить Эраста и уложить спать. И самому лечь. А потом делиться долгими рассказами, кто где был, что изменилось в северной столице, что произошло за рубежом. Поговорить о том, каким экспертом-путешественником по бескрайним серо-зеленым просторам Родины стал Гуро, о том, какие японские слова выучил Эраст. Он не может просто так... броситься – ему в руки. Но ведь он делал это – по договоренности. Бывало, он знал только имя человека, которого собирается пороть. Яков поднял черные глаза, посмотрел в лицо Фандорину, глаза которого в сероватом свете утра были прозрачными до самой глубины. – Что ты хочешь сделать? – Нетрудно проявлять усердие в изучении вещей, касающихся меня... и тебя лично, – проговорил Фандорин, не отрывая взгляда от лица Якова и читая в нем – он согласится. На все. – Для начала я хочу, чтобы ты как следует отдохнул, – он разрывает зрительный контакт вместе с физическим – выпрямляется во весь рост, отходит на пару шагов. – Если сегодня твое превосходительство ничего от тебя не т-требует – я буду ждать тебя вечером в «Знаменской», десятый номер. Маса привезет мои вещи, а Алёну Михайловну я п-попрошу приготовить для нас с ним комнаты. Самому мне еще нужно посетить с полдюжины инстанций – решается вопрос о назначении меня на д-должность. Выдав всю эту тираду будничным тоном, Эраст направился к выходу из кабинета, на пороге обернулся и спросил проникновенно, назвав сводного брата ласково, как многие годы не звал никого: –Ты ведь придешь, Яшенька? – Ты карьерист, Эраст! – резюмировал Гуро, подбирая с блюдца кусок пирога с грибами. Аппетит внезапно проснулся, буквально засосав господина инспектора изнутри. А в голове стало пусто и отчего-то спокойно. Яков подпихнул кусочек рассыпчатого теста в губы. – Маса? – сказал неразборчиво. – Хочу с ним познакомиться наконец. Такой решительный мальчик. Заранее нравится мне. Шутку про гостиницу он приберег на потом. Хотел спросить, уж не приобрел ли Эраст за границей машину для интимных действ с поршневым двигателем, которую и домой принести стыдно. Улыбнулся сам себе, глаза черные поднял и кивнул: – Приду. Он проспал три часа. Голым, чисто вымытым и совершенно измотанным. На четвертый час проснулся от кошмара: снилось, что он бежит по коридорам какого-то пыльного особняка, а за ним, не касаясь ногами пола, плывет женщина с восковым лицом. Лицо это оплавлялось и капало, капало, капало на пол. Яков открыл глаза, сел и сфокусировался на ясном послеобеденном солнечном луче. Всё в порядке, нету ничего. Сон. Он даже смог поспать. Вот что делало предвкушение, доверие, радость – все эти давно забытые чувства, которые он дал себе вдохнуть из рук Эраста. Будто живой. И щекочет внутри сладким спазмом. Стыдно было за себя, но Яков Гуро давно научился стыд прогонять. Одевшись в свежее, он быстро спустился, выпил минеральной воды да и только, вызвал экипаж, и через сорок минут, когда зажглись газовые фонари, был в «Знаменской». На вежливый стук в дверь Фандоринский камердинер Маса сорвался поспешно – очень уж хотелось ему поглядеть на Гуро-сана, о котором господин вспоминает при каждом удобном случае. Низко поклонился импозантному господину (произведшему на него исключительно положительное впечатление) и, расплывшись в широкой улыбке, старательно выговорил: – Добурый вецер! – после чего хотел было крикнуть господина, но тот сам появился, выйдя из второй комнаты номера, в которой располагалась спальня. – Маса, ты свободен, погуляй по столице, только не слишком з-загуливайся, а то знаю я тебя. Сюда не возвращайся – дома у Якова Петровича тебе отвели комнату. Одет Эраст был в тонкую юкату почти до пола – сшитую на заказ по его слишком высокому для японцев росту – темно-синюю с белыми ирисами. Босые ноги ступали по мягкому ковру совсем бесшумно, он приблизился к Якову и взял его за руку, в глаза заглянул. – Ты хорошо выспался? На лицо Якова против желания вползла восхищенная и немного саркастичная улыбка. – Эраст, – выговорил он имя брата. – Тебе так... идет. Невысокий, с бойкими движениями и внимательными раскосыми глазами, Маса засобирался, обулся в туфли, которые, по всей видимости, ему совсем не нравились, но были по петербургской погоде, и, бросив напоследок какой-то уж совсем любопытный взгляд, вышел за дверь. «Он знает», – промелькнуло в голове у Гуро. Если даже не всё, то в общих чертах японец в курсе. – Я тоже хочу на Восток, Эраст, если там можно носить такую красоту. Халат – не халат, – тронул он рукав юкаты. – Потрясающая вещь. И цвет тебе к лицу. Внезапно расслабившись, Яков поддел Эраста за подбородок пальцем и поцеловал в уголок губ, ощутив прилив воспоминаний. Его младший брат был почти таким же, только запах от него исходил чуть изменившийся. Немного табака и парфюма, не здешнего, и кожа пахнет будто сладко-терпким. – Ерунда снилась, – не стал юлить Яков, морща нос. – Но как-то поспать явно лучше, чем не поспать совсем. – Япония стремительно меняется, Яша. П-пройдет еще каких-нибудь лет десять, и эту к-красоту там окончательно позабудут, – польщенный комплиментом Фандорин принял поцелуй с легкой улыбкой. Уселся в большое, излишне декорированное кресло и жестом предложил Гуро занять место напротив. Вот так, наедине с Яковом, было очень уютно и одновременно – не по себе. Как-никак, шесть лет – срок очень долгий, хоть они и поддерживали связь письмами, но с чего он взял, что хорошо знает этого сорокалетнего мужчину, и знает, что ему нужно? – Я мог бы предложить тебе п-проверенное средство от ночных кошмаров. Зеленый чай, расслабляющий массаж амма – ему я тоже обучился в Японии, нужно в определенной последовательности нажимать т-точки на теле... Мне совестно, что я вот так накинулся, у тебя ведь и п-правда много работы, – покаялся Фандорин. Яков в кресло не сел. Обошел его по полукругу и застыл, лаская пальцами обивку спинки. Постоял немного, послушал, подумал, потом, бросив на Эраста короткий взгляд, повернулся к нему в профиль и кивнул. – Все верно. Его Превосходительство без меня, как без рук. Складывается впечатление, что я вовсе незаменим. Что ж... Если ты удовлетворен тем, что показал мне это красивое... кимоно? Я, пожалуй, и правда могу вернуться к работе. К ночным выездам мне не привыкать. А ты мог бы уехать. Еще на несколько лет. Эраст застыл, сидя с прямой спиной. Подождал, не скажет ли Гуро еще что-нибудь, и, после непродолжительного молчания, счел светскую часть беседы оконченной. Сказал, разглядывая красивый, ничуть не подурневший с возрастом профиль брата: – Одной лишь демонстрацией наряда я не удовлетворен, это раз. Твоему графу придется подождать, это два. Новых путешествий в ближайшее время я не планировал, это три. И – ты никуда не пойдешь. Это четыре, – немного скучливым тоном и совершенно без заикания завершил выкладку Фандорин. – Вот как, – отозвался Яков в тон, смешно округлив губы и закрыв их очень медленно, почти нежно. Изменился. Его мальчик. Провокацию отразил с легкостью и достоинством, так, что Якову стало стыдно и смешно за себя. – Тогда я, пожалуй, разденусь. Плащ он отдал Масе, но тонкий френч снял только сейчас, оставшись в подогнанной по телу рубашке. Потянув из воротника платок, обернутый красивым узлом без всяких застежек (Гуро счел украшения лишними для визита к брату), обнажил шею с явственно читающимся кадыком. – Дорогому графу я скажу, – произнес он с театральной интонацией, с нажимом, – что приехал мой брат. Знаменитый, представленный к орденам, сыщик Эраст Фандорин. И он на время проглотит язык. А я пока... – тон его упал и сделался лукавым, – смогу поинтересоваться. Что под этим нарядом? Нейтрально-спокойное выражение лица Фандорина не изменилось, но весь он неуловимо подобрался, а взгляд стал острее. Покинув кресло, он неторопливо зашагал через гостиную ко входу во вторую комнату. – Под юкатой лишь я сам, Яшенька, но она останется на мне. А ты – раз уж начал, д-должен будешь раздеться полностью. И он сделал жест рукой, приглашая Гуро последовать за ним: – Если, конечно, ты не п-передумал. Заикание мягко вернулось к Фандорину, и Яков отметил эту особенность с легким внутренним трепетом. Мужчина, стоящий рядом с ним, был пусть и молод, но был абсолютно... сформировавшимся? И на эту прелесть, на Фандоринскую выправку хотелось глядеть. – Останься, – выдохнул Яков согласно. – Ты в ней очень красив. Комната, в которой должна была располагаться гостиничная спальня, на деле оказалась абсолютно пустой – лишь у одной из стен на полу лежал небольшой кожаный чемоданчик, да тяжелые портьеры на окнах были наглухо задернуты. – Я приказал вынести отсюда всю м-мебель. Она бы нам только мешала. От пустоты спальни сладко кольнуло в подреберье. Вот оно что... мебель ему не нужна? Как это аскетично, как будоражит. Весьма в духе его брата. И так пьяняще для каждого европейца веет востоком. Улыбка играет на губах Якова, когда он медленно расстегивает манжеты, а потом постепенно – все пуговицы на рубашке: они с братом словно задумали какую-то игру. Взрослую игру. И, когда он оказывается по пояс голым, а рубашка висит у него на одной руке, Гуро считает нужным уточнить: – Я этого никому не позволял, Эраст. Давно. – Давно, – кивнул Эраст, будто бы своим мыслям, а после посмотрел на Якова в упор. – Стосковался, стало быть? Он мягко переступил и оказался сразу – почти вплотную, однако шелк юкаты не коснулся обнаженной кожи ни в одном месте. – Кто, как не любимый, п-пускай и не вполне родной, брат, должен заботиться об исполнении желаний? – высокий Фандорин ростом до Гуро все-таки не дотягивал, но тем сподручнее было обдавать горячим дыханием обнаженную шею и в глаза заглядывать, проверяя – внимательно ли слушает? – Сперва ты заботился обо мне, и заботился очень хорошо, т-теперь – настал мой черед. Эраст отпрянул – сразу весь, позволив прохладному воздуху заменить собой его тело с исходившим от него ощутимым теплом. – Б-будь добр, сложи свою одежду у двери. Всю. – Ты родной мне, – только и ответил Яков, наклоняясь к поясу брюк. Бросая незаметный взгляд на Фандорина, он, хоть и не сомневался в правдивости своих слов, на деле видел будто другого человека. Аккуратная прическа, ухоженные усы, очертившиеся резче нос и скулы. Седина, которую оттеняли белые ирисы на юкате... перед ним какой-то новый Эраст. И Яков смирился, отпустил попытку найти в нем того мальчика, который краснел, услышав нечто откровенное. Подчинился, стараясь расслабить сведенные работой плечи, брюки стянул, затем шелковые гольфы – и белье, остался обнаженным. Неловко. Яков давно не раздевался перед кем-то. Он сделал несколько шагов вперед, и хмыкнул, разведя руки: – Ну что? Стал ли хуже? Эраст молчал несколько долгих секунд, склонив голову к плечу и скользя взглядом по лепному телу, будто бы действительно оценивал вероятность того, что Яков Гуро к тридцати восьми годам вдруг сделался нехорош собою. – Яша, ты по-прежнему самый в-великолепный мужчина, какого я знаю, – тон у Фандорина чуть шутливый, однако очевидно было, что говорит он откровенно. Пронесенные через года чувства к тому, кто сперва вызывал уважение и привязанность, затем страсть, сменившуюся глубокой и тихой любовью, способствовали тому, что Эраст никогда не сравнивал Якова – ни с другими мужчинами, ни, тем более, с женщинами. Яков всегда был для него – особенный. Родной. В комнате темно, только прямоугольник мягкого света из гостиной разгоняет мрак, ложится теплыми отсветами на поджарое тело и резные черты лица, подсвечивает темные глаза неярким огоньком. Фандорин не может отказать себе в удовольствии – проводит ладонью по скуле, лаская большим пальцем тонкие лучики морщинок вокруг глаз. Ловит блик узкая полоска серебра на мизинце, и Эраст вдруг смущается, поймав удивленный взгляд Якова, произносит тихо: – Вот, все ношу, видишь... – Тебе не по статусу, – усмехается Яков, подняв руку и ласково сжав ладонь Эраста. – Студенческое кольцо. Надо же. Оно еще в ту давнюю пору стало Якову мало, а у Фандорина пальцы тонкие, аристократичные, гляди, все еще впору. Незамысловатое, недорогое – кусочек от того Эраста, который жил в его доме и с трудом штудировал немецкий. Яков поцеловал его в пальцы, порывисто прижавшись, обдав дыханием. Спасибо, мой хороший. Я тронут. И сердце бьется часто. И живот сводит в предвкушении – как, как это будет между ними теперь? – Что мне сделать? – глубина глаз Гуро засасывает, горячая, бесконечная, а полоска зубов напротив – белая, блестит, словно украшение. – Тебя слушаться? В ответ Эраст кивает молча, борется с желанием обнять, всем телом прижаться, целовать долго и чувственно. После, сейчас нельзя. Яков теплую волну от брата чувствует, и чувствует, как тот борется. Его мальчик стал таким сильным. И хотя его хочется целовать, Гуро не совсем уверен, что мог бы заняться сейчас любовью. Внутренности сводит от предвкушения, но член пока что не реагирует никак. Измотанное тело даже эротики в своей обнаженности не чувствует. Фандорин склоняется над чемоданчиком – щелкают негромко застежки – и взгляду Якова предстают несколько аккуратно свернутых джутовых веревок. Но веревки пока остаются на своем месте, Эраст берет что-то маленькое, черное, возвращается к Якову. И – мягкая ласковая улыбка Фандорина – последнее, что видит Гуро перед тем, как бархатная полоска накрывает его глаза. – Пойдем, – Эраст за руку отводит Гуро на середину комнаты, и его посещает шальная мысль – опустить бы Якова на четвереньки и заставить сделать несколько кругов по комнате. Зрелище наверняка великолепное. В следующий раз непременно. – Опустись на колени, спину держи п-прямо. Хочешь сказать что-нибудь до того, как мы начнем? Приняв от Эраста маску, Яков немного успокаивается. Темнота. И не стыдно за то, что он делает. А веревки в аккуратном чемоданчике так и стоят перед глазами. Следователь. Гуро Яков Петрович. Сильный, острый на язык, без страха и упрека. ...Желает этих веревок. – А мне нельзя будет говорить? – спрашивает, подняв ослепленное лицо на голос Фандорина. Эраст опускается на колени – позади Гуро, горячими ладонями разминает напряженные плечи и шею, широко, с нажимом проводит по спине, по рукам вверх-вниз. – Можно. И даже нужно. Как минимум, ты д-должен будешь немедленно сообщать о всяком неудобстве. Просто п-подумал, вдруг осталось что-то, что ты хотел бы озвучить. – Я доверяю тебе, Эраст, – произнес Яков, качнувшись под чужими руками, как в медитации. – Это все, что я пока что хочу сказать. Остальные глупые вопросы проносятся в голове, и он сам дает на них ответы. Несомненно, общению с веревками Эраст научился в Японии. Также несомненно, что это будет отличаться от его предыдущего опыта. Без сомнения, Эраст прекратит игру, если Яков об этом попросит. Поэтому оставалось только дышать и ждать, обострившимся слухом следя за передвижениями Эраста. Ладони на спине Гуро сменяются ласковым поцелуем в основание шеи, после чего Фандорин пропадает на минуту, неслышно ступая, и, вернувшись, садится на пол уже лицом к лицу с братом. Две длинные веревки – насыщенная красная и винного цвета – медленно начали свое переплетение. Поначалу касаться Якова – сколько Эраст его помнил, всегда такого уверенного и властного – чтобы связать, ограничить в подвижности – было непривычно и даже смущало. Однако первое, чему его обучили мастера этого искусства – полное спокойствие и уверенность в себе. Поэтому, зафиксировав руки Гуро за спиной и успокоив собственные сбившиеся мысли, дальше Эраст действовал увереннее – и узлы выходили стройнее. – Я не знаю, какими конкретно методами пользуются в России и Европе, и не знаю, как именно связывали тебя, Яша. Но искусство это изобрели в Японии, пять веков назад, и изначально использовалось военными. Когда оно распространилось, по всему миру связывание стали называть шибари, однако сами японцы предпочитают иной термин – кимбаку, это означает «туго связывать». Речь лилась тихо и медитативно, в такт виткам веревки. Эраст скользил ловкими пальцами – по узлам и по коже с одинаковым трепетом, ласкал невесомо, ощущая подрагивание мышц и слушая дыхание Якова. С последними словами Фандорин затянул крепкий узел на шее Гуро и отстранился, любуясь работой. Теперь весь его торс до самого лица покрывал причудливый витой узор. Сначала Яков не почувствовал ничего. Он был напряжен, будто напружинен, ловил каждый вздох и шорох. Но веревка, словно змея, двигалась по рукам совсем гладко. А потом он обнаружил, что руки не шевелятся. Почти совсем. Он мог разжимать пальцы и напрягать мышцы, но не более. И, пока Гуро вслушивался в это ощущение, веревки сжали и его грудь. Из нее вырвался громкий вздох. – А? ...Меня вязали как пленника. В Европе это тоже практикуют. Но... не так. Ощущение от близости Фандорина пропало, а на чувствительном горле пониже кадыка ощущалось непрерывное давление. – Чёрт, – выдохнул Яков. Он застыл, боясь сделать лишнее движение, и что его поведет в темноте без зрения и без возможности опереться обо что-то руками. – Вот так, – почти мурлыкнул Фандорин, внимательно наблюдая за каждой реакцией Якова. Теперь можно – провести кончиками пальцев длинную линию от приоткрытых губ, по узлам на дернувшейся шее, по груди и напрягшемуся животу, без нажима – по начавшему набухать члену. – Посиди пока т-так немного, – встав с тихим шелестом ткани, Эраст ласково огладил Гуро по повернувшемуся на звук его голоса лицу и вышел из комнаты. Гуро нервно облизал губы. Все происходило быстрее, чем он успевал понимать. Щекотно-приятное касание пальцев, а потом движение воздуха... Эраст всерьез собрался уйти? Когда... он этому научился? Тяжело дыша, Яков повел головой. Всё его тело покрылось крупными мурашками. Естество молило о том, чтобы его отпустили, но разумом он приказал себе не паниковать. Выходило скверно, и он применил глубокое дыхание, расслабляясь и умудрившись не плюхнуться, а мягко опуститься на пятки. Какого черта он вообще здесь делает? Ах да... Когда его напряжение достигает пика – он вечно совершает необдуманные и опасные вещи. Хорошо... Хорошо, что его брат приехал. Что это Эраст. И он не в руках незнакомца. Яков облизывает губы, чувствуя, как возбуждение скапливается внизу живота горячим комком, кровь приливает к члену, заставляя его отвердеть и слегка заныть. Эраст все не шел. Стало совсем жарко, сердце билось глухо, а на бедре лежала горячая тяжесть. Сколько прошло времени? Веревки начали давить, равномерно, тяжело, сладко. Дыхание выровнялось тоже, а к щекам прилила не по возрасту явная краска. В том, что он хорошо обучился искусству двигаться бесшумно, Эраст убедился, когда Яков вздрогнул – лишь после того, как он пересек комнату и с тихим стуком поставил на пол нечто весьма тяжелое. – Ты молодец, Яша, – выдыхает Фандорин, вновь опускаясь позади Гуро и целуя его в плечо, горячее и соленое от пота. Говорить такие слова тому, от кого сам раньше ждал похвалы как высшей награды – волнующе, Эрасту кажется, что он недостаточно взрослый для этого. У Якова внутри узел отпустило, когда Эраст пришел. И даже тяжелый стук не напугал. Что угодно лучше, чем тишина. Несколько долгих минут, проведенных наедине со своим телом, словно опьянили его. Тело среагировало, густая, давно не знавшая движения кровь наконец достигла чресел. – Закрой г-глаза, если открыты. Я хочу тебе кое-что показать. Сейчас я сниму п-повязку, а когда скажу – посмотришь прямо перед собой. Дождавшись согласного кивка, Эраст прижимается грудью к спине Гуро, виском к виску приникает и распускает мягкий бархатный узел. – Открывай. Правда, к-красиво? И сам смотрит – прямо на свое отражение в высоком зеркале без рамы. Эраст из зеркала похож и не похож на него одновременно – вроде тот же, что был когда-то с Яковом рядом, да только глаза выдают – спокойные и холодные, синева в них потемнела, стала в тон с темными глазами брата. Гуро издает задушенный звук, отводя лицо в сторону, и смотрит искоса, чувствуя, как лицо начинает гореть. Что за диво. Эраст в этом одеянии рядом с ним, и он, боком на коленях, как с картины, даже складка кожи на талии такая же, как на потемневших от времени картинах маслом, где мужчины изгибаются в муках борьбы или смерти. Да только вот член стоит. И Якову стыдно. В ало-винных, причудливо переплетенных веревках он будто напоказ выставлен. Такого не делал для него никто. Вновь облизывает Гуро пересохшие губы, бросая короткий взгляд на Эраста снизу вверх и головой ища контакта с его руками. – Красиво, – соглашается, вернув над собой контроль. – Ты мастер, Эраст. – Это мой п-первый раз, – Фандорин тихо смеется прямо на ухо. – Но я говорил о тебе. Он за подбородок Якова прихватывает, заставляет голову повернуть, на отражение глядеть. – Посмотри на себя. Ты б-будто создан, чтобы украшать тебя веревками, – Эраст откровенно ласкает зрелище глазами, второй же рукой гладит бедра, как бы успокаивая, в тон ласковому голосу. – Это простая схема, но на твоем т-теле – словно произведение искусства. Думаю, все дело в п-предрасположенности. Не прекращая восхищенно любоваться, Фандорин скользнул рукой мягко – член у Якова горячий и тяжелый, и влаги на нем много, можно запросто проехаться ладонью по всей длине, сжимая несильно, до самой мошонки и обратно, и еще раз. Разглядывая в зеркале пылающие щеки Гуро, Фандорин не удержался и спросил лукаво: – Яков Петрович, видел ли хоть один живой ч-человек, как вы краснеете? – Живой – нет, – быстро ответил Яков, и добавил невозмутимо. – Я их всех прикончил. Пришлось избавиться... от свидетелей. Голос предательски сорвался, из губ вылетел сжатый выдох. Эраст ласкал его небрежно почти, уверенно, будто так единственно нужно и правильно, будто... опытен. И, судя по блеску голубых глаз в зеркале – получал удовольствие. Будто опиум принимал. Они оба. Аккуратно убранная прическа Гуро уже растрепалась, у Фандорина еще нет, но над верхней губой блеснула капелька пота. – Что еще за предрасположенность, Эраст? – удается Якову спросить, пряча за выдохами желание застонать и поерзать бедрами. – А ты как думаешь? – Эраст с удовольствием ловит каждый вздох, неторопливо двигая ладонью. – Не каждый даст себя связать так б-безропотно и станет получать от этого такое откровенное наслаждение. Сложив пальцы кольцом, Эраст проводит несколько раз с силой, снимает с головки еще несколько крупных капель смазки и довольно резюмирует, чувствуя, насколько жарче ему стало в своем тонком одеянии за последние пару минут: – А в своем наслаждении ты прекрасен. Т-теперь – ляг на спину. Он распускает только один хитрый узел, и руки Якова, хоть по-прежнему оплетенные, освобождаются от фиксации. – Я не... – «безропотный». Хотел сказать Яков, да осекся. Безропотный, еще какой, и доверчивый. И бесстыдный к тому же. К Эрасту, поманившему его таинством восточной техники, в объятья упал. – Я не знаю, откуда это во мне, – закончил фразу по-другому, мучительно изгибая шею с острым кадыком. Фандорин прозорлив. С ним невозможно отрицать очевидное, можно только челюсти сжимать и жмуриться, чтобы удовольствие в паху не пересекло грань. Не услышав толком, как Эраст хвалит, Гуро, тяжело дыша, ложится. Он может двигать руками, но эта свобода – иллюзорна. Узор, обвивающий его шею, грудь и ребра – знак его причастности к происходящему. Выдохнул. Руки вдоль тела, ноги слегка согнуты в коленях, и, найдя взгляд Эраста, спрашивает только: – Так? Фандорин, успевший достать из чемоданчика новую пару веревок, вновь только кивнул, оглядывая так покорно улегшегося на пол и готового принять все, что он ему даст, Якова Гуро. Звезду тайного сыска и самого желанного гостя специальных салонов столицы. – Ты все делаешь замечательно, Яшенька, – с этими словами Эраст уже обвязывал бедра Якова, узором простым, но крепким, до самых лодыжек доходящим. После – заведенные за голову руки Гуро скрепляются обычным узлом – и теперь он снова ограничен в движениях до крайности. – Дай мне знать, если... б-будет больно. Якову не больно. Якову даже не туго в веревках. Он просто не может двинуться, ощущая себя куколкой шелкопряда. На деле – он может пошевелить руками, ступнями ног, может перекатиться набок на худой конец, но он так долго не ощущал столь явной беспомощности, что давится этим ощущением, заполняется им до краев. Вытянутые ноги пробивает волнами удовольствия по внутренней стороне бедра до самых пальцев, которые Гуро судорожно поджимает. Также неуверенно облизывает губы и отвечает брату кивком, чувствуя, как от этого согласия поджимаются яйца. Фандорин вновь возвысился над братом и, смерив сбившееся от волнения дыхание, осторожно встал ступней на грудь Якову, перенеся примерно половину массы тела. Слегка покачался, перемещая центр тяжести, давая возможность сделать вдох, а потом нажимая сильнее. От груди до пальцев рук Якова – та же волна. Немеют мизинцы. Глаза Гуро против его воли моргают, конвульсивно дергаются брови и беспомощно приоткрывается рот. Он застывает под давлением ступни, а потом низко и почти жалобно стонет. Внимательно следящий за реакцией брата Фандорин удовлетворенно выдыхает в унисон со стоном, ногу с груди убирает и склоняется над лицом Якова, словно поцеловать хочет, но только шепчет горячо в приоткрытый рот: – Выдохни до упора, Яша. Сейчас. И ловит губами послушный долгий выдох. В следующий миг –медленно опускается на грудь Якова всем своим весом, голыми коленями остро ощущая переплетения веревок, чувствуя, как из груди выходят остатки воздуха. Подол юкаты распахивается и становится видно, насколько сильно вся эта ситуация возбуждает самого Фандорина. Яков ощущает, как диафрагма вдавливается внутрь, не оставляя простора для воздуха, в потом весь вес Эраста плавно опускается ему на грудь. Словно живой теплый камень. Без лишних движений, почти безболезненно и очень плавно. Его младший брат изящен в этой позе: чуть склонившийся вперед, с руками лежащими на коленях, словно монах или гейша. И у него крепко стоит. Головка темно-розовая и блестящая. Последние ассоциации вылетают из головы Якова вместе с воздухом, покинувшим дыхательные пути. Становится жарко, перед глазами пляшут мошки. Он падает, падает, падает в ощущение беспомощности. Взгляд на момент теряет осмысленность, а потом он тщетно пытается вздохнуть, дернувшись под Эрастом. Фандорин почти не дышит вместе с братом, весь ушедший в ощущение безраздельного контроля и завороженный выражением лица Гуро – наслаждение, смешанное с отрешенностью, будто он не здесь. Он вздыхает заполошно, реагируя на судорогу брата, и поднимается с него, так же быстро и аккуратно. – Яша? – Эраст склоняется над ним, внимательно вглядываясь в лицо, и трогает мягко за горящую скулу. ...Он должен заставить себя войти в дом, без страха, без сомнений, кто бы не ждал его за дверью – живой или мертвый. У него должен быть волевой голос, у него должна быть крепкая рука. Он не должен думать о том, как защелкивается за спиной замок, как смыкаются над головой темные воды осеннего водоема... После недолгой паузы Яков вдыхает, как вынырнувший из воды, и дышит тяжело, запрокинув голову и неуклюже подтягивая связанные ноги. Ощущение легкости внутри контрастирует с несвободой в руках и ногах, он пойман, натянут между удовольствием и покорностью Эрасту. Возбуждение пьянящей волной заливает его разум, и откатывает вниз, к паху, где болезненно пульсирует член, который сам он не способен потрогать. – Черт... Черт... Эраст. Это... – Это то, чего тебе хотелось? – заканчивает за него Фандорин, щекой почти ложится на ходуном ходящую грудь, слушает, как бешено стучит у Якова сердце и как пытается он напиться воздухом. Эраст тянется рукой, гладит тяжелый член, снова невесомо, а прохладная ткань рукава гладко скользит по влажным и горячим бедрам. – Да, – почти рычит Яков, дернувшись навстречу ласкающей руке. Напрягаются мышцы бедер и пресса, до боли, вынуждая осесть и пытаться успокоиться. – Да, вероятно, ты лучше знаешь меня самого. – П-полагаю, этого стоило ждать шесть лет, – Фандорин на мгновение изгибает губы в ироничной улыбке, и тут же – быстро облизывает их. Секунда – и руки Якова снова свободны, Эраст ведет по ним ладонями – вверх до плеч, по напрягшейся шее, зарывается в короткие волосы, представляя, какие глубокие останутся отметины от веревок. А сам уже – вновь верхом усаживается, только теперь колени его – по бокам от бедер брата. Он обнимает Гуро порывисто, глаза блестят жадно, рукой себе помогает, полностью готовый – ждал Яшеньку, ждал родного. Опускается плавно – до конца принимает, с тихим выдохом голову откидывает: – Яшенька... Чувствуя, как тугое, жаркое тепло обволакивает его жаждущий член, Яков не мог уловить в голове ни единой мысли и только низко, на одной ноте стонал горлом. Совладав, он сжал зубы и едва затылком не ударился, стараясь перетерпеть, не излиться внутрь. Не мальчик давно! Сможет. Сможет ли... Когда это не женщина, хотя внутри внезапно влажно, скользко и туго, как в девочке. – Эраааст, – выдыхает восхищенно, взглядом обшаривая бледнокожего, раскрасневшегося от происходящего Фандорина – на нём. Верхом. И, нашарив бедро под гладким шелком, напрягается – и подается бедрами вверх. Эраст только вскрикивает коротко и навстречу подается с готовностью. Любую боль он научился переносить без единого звука, а с удовольствием не выходило – стоны рвались из горла совсем такие же, как в юности, протяжные, вперемешку со всхлипами и именем брата. Фандорина колени держать перестают, он падает на локти над Гуро, смешивает свое дыхание с его низкими стонами и целует наконец так, как давно хотелось – глубоко и жадно, растворяется в Якове, словно ему снова семнадцать, словно не произошло в жизни ничего страшного и можно просто любить брата, отдаваясь ему без остатка. Ласковая волна любви Эраста обрушивается на Гуро вместе с его телом. Уже обе руки старшего брата на белых бедрах Фандорина, сжимают, впечатывая в себя, заставляя ловить ускоряющиеся толчки. Эраст подготовил себя хорошо, от движений внизу пошло хлюпает, а потом начинают хлопать друг о друга бедра. – Да, вот так, вот так, – Яков гладит его по голове, прижимая к себе, целуя рвано. – Господи, Эраст... Говорить нет мочи, только бьется в голове ликующее какой ты, какой ты, любимый, такой же, как раньше. И с плеча Фандорина сползает шелк, волосы его спутаны, а Яков понимает, что изысканная ласка слишком распалила его. – Я... сейчас, Эраст. Фандорин и сам уже на грани – слишком долга была разлука, слишком сильны эмоциональные переживания и хорошо, слишком хорошо в руках Яши, такого родного, такого любимого, заполняющего его ровно так, как надо, так, что все тело пробивает жарким удовольствием с каждым их движением. Словно недостающая часть к нему вернулась, и теперь Фандорин снова целый. – Хорошо, Яшенька... – сбивчиво шепчет Эраст, в темные глаза заглядывая. – Хорошо... кончи для меня. И Якову вдруг до боли трудно отпустить нервы, но всего миг. А потом они звенят, как оборванные струны. В голове тоже звон и гул, перед глазами белое, но в руках у него Эраст, он сжимает любимого в объятьях, крепко-крепко, пока все тело трясет. А потом – благословенная темнота и тишина. А потом – они сидят на софе в основной зале гостиничного номера. Немного поспорив, Яков все же лег доверчиво на плечо младшему брату, признавая, что не только связанным прихотливыми веревками он может быть перед ним слабым. Всё тело легкое, а на руках горят теплом полосы, он завернут в подаренное Фандориным красивое темно-красное – он запомнил – косодэ. – Эраст, ты не сердишься на меня? – спрашивает Яков, потираясь головой о плечо брата. – За что? – удивляется Эраст, переставая на миг перебирать бездумно Яшины волосы. Тело его наполнено энергией, как после хорошей гимнастики и ледяной ванны, только еще сладко ноют мышцы внутри, да сердце поминутно замирает от осознания – этакий большой кот на нем устроился, уговорил-таки своенравного, теперь отпускать не хочется. – Я не просил тебя вернуться. Яков молчит несколько мгновений, потом продолжает. – Я очень этого хотел. И может быть, было бы лучше, оторви я тебя от работы, прояви я эгоизм, попроси я тебя развернуться? Но я этого не сделал. Не потому, что благоразумно отпустил тебя вставать на ноги на государевой службе... Я обиделся, что ты выпорхнул. Гуро поцеловал Эраста в шею коротко и тепло. Медленно выпрямился. – Ты позабыл обо мне на какое-то время. Там. Но и я не был до конца честен с тобой. – Я никогда не забывал о т-тебе, Яша, – серьезно отвечает Фандорин, накрывая своей рукой руку брата. – Даже... тогда. Это причина, по которой я ни разу не снимал твое кольцо – можно было закрыть глаза и п-представить, что до тебя не нужно плыть три месяца на пароходе, чтобы просто обнять. Эраст прикрывает глаза на пару секунд и продолжает с мягкой, немного грустной улыбкой: – Я уехал, потому что тот Эраст ничего не мог тебе д-дать. Я был бы лишь обузой для тебя, кроме того, мне было банально стыдно – ты, Яша, п-первоклассный следователь, а кем был я, вчерашний гимназист? – Да, – выдохнул Яков ласково, подняв руку и огладил Фандорина по красиво очерченной скуле. – Каким ты стал. Красавцем... Чувствуя, что неуместно растрогался, Гуро спустил ноги на пол. – Ты всегда мне был дороже всех, гимназистом... или теперь – известным сыщиком. Именно поэтому я всегда держал тебя поодаль от своей работы. Встав, Яков двумя руками убрал волосы назад. – Она весьма опасная. Тайное отделение полиции действительно существует. И я правда охочусь за нечистью, ведьмами и колдунами. И... мне понадобится твоя помощь, Эраст. Брови Фандорина изящно поползли вверх, он помолчал, пытаясь углядеть в лице и голосе Гуро признаки фальши, а затем, не обнаружив оных, помолчал еще, размышляя. В Японии ему тоже приходилось охотиться на нечисть, но вся она на поверку оказывалась обычными людьми, готовыми на все ради корыстных целей. Но Гуро вряд ли имел в виду простых любителей мистификаций. – Знаешь, Яша, – неторопливо сказал Эраст, тоже вставая и подходя к брату. – Здесь, в Петербурге, мне не нашлось с-службы. Я назначен чиновником при Московском генерал-губернаторе. Но п-положительного ответа я пока не дал. Яков голову на бок склонил, тоже будто прислушиваясь. – Граф Бенкендорф имеет связи в правительстве. И я не хочу, чтобы ты терял столь выгодную работу. Поживи у меня – а генерал-губернатора мы попросим немного подождать. На лице Гуро заиграла лукавая улыбка, он взял Эраста за руку и произнес: – Поехали домой.