Тень черных шатров

«Домой», конечно, звучало странно - ни дворцов, ни домов в прямом смысле этого слова у них не было - так, раскинутые по речному берегу военные шатры, в которых воины жили по двое-трое, хранили взятую на островах добычу, порой, да что там порой - часто! - компанию им составляли плененные девушки и юноши, которые исполняли простейшую работу. Конечно, стоило признать очевидное - каждый из тех, кто сопровождал Пелида к стенам Трои, прекрасно мог обеспечить себя и сам, но привыкшие к женской ласке воины предпочитали не отказывать себе в такой малости. А Ахиллу хватило ума махнуть на это рукой. За насилие, любое, в лагере строго карали. Патрокл прекрасно помнил, как несколько месяцев назад одна из таких пленных женщин, что ещё дурно говорила по-гречески, крича и плача рвалась в шатер царевича, умоляя о защите. На руках её красовались несколько массивных кровоподтеков, на левом виске наливалась кровью ссадина. Отвлекшись от свитка, который читал, Патрокл, как мог деликатно, попытался разобраться в ситуации, пока обрабатывал синяки несчастной, но царевичу ничего объяснять не понадобилось - каким-то феноменальным, неведомым и абсолютно потрясающим образом он помнил не только каждого в лагере, но и тех, кого они привозили с собой. Лицо его на миг потемнело, словно яркое безоблачное небо укрыла грозовая туча. Ни говоря ни слова, он поднялся с сундука, на котором сидел все это время, заглядывая в свиток через плечо возлюбленного, и вышел. Патрокл предпочитал не слушать того, что происходит снаружи, занимаясь ранами девушки, но до слуха его совершенно отчётливо долетел вмиг ставший ясно-стальным голос Ахилла, велевшего привести... Молодой доктор вернул все свое внимание пострадавшей, что то и дело кидала на него взгляды из-под полуопущенных ресниц и только-только перестала дрожать. Всё было кончено меньше чем за пару минут. Ахилл вернулся в их шатер, кивнул девушке и вновь устроился на сундуке, наблюдая на этот раз за тем, как Патрокл накладывал мазь из окопника и чабреца и закрывал её мягкими бинтами. - Кажется, могу смотреть на это вечно. От него пахло кровью, будто от волка со склонов Пелиона, что только закончил охоту, но зелёные глаза были такими открытыми, невинными чистыми, что не улыбнуться в ответ на этот взгляд было просто невозможно. - Что... он сделать? - спросила девушка, запинаясь. - Кто? - Патрокл не сразу сообразил, о чем шла речь. - Тебе лучше не знать. Ну, вот и все, а теперь ступай. И не снимай повязки до завтрашнего вечера, все должно затянуться. Запах, конечно, не самый приятный, но лечение не всегда бывает лёгким, верно? Фессалиец встал, чтобы омыть руки, и обернулся на тишину - шагов он не услышал. - Идти... некуда? - Интонация её была неуверенной, девушка осторожно подбирала слова. - Не знаю. - У Ахилла явно было к нему какое-то дело. Такие моменты, когда юный царевич хотел что-то рассказать или сделать, Патрокл чувствовал буквально кожей. - Я остаться с тобой? - Любая другая на её месте бросилась бы своему защитнику в ноги, но эта стояла, аккуратно сложив руки перед собой и, успокоившись, наконец, совсем, сохраняла какую-то неуловимую почти что царственность. - Зачем? Мне не нужны слуги, а тем более рабыни. На дне её тёмных глаз впервые блеснуло что-то, похожее на злость на те обстоятельства, которые привели её сюда, на людей, которые пленили её и забрали из родного дома. Такое выражение глаз Патрокл видел перед тем, как на него бросались с кинжалом. Однако Ахилл оставался спокоен, ни один мускул не дрогнул на божественно-идеальном лице. Он что-то обдумывал, взвешивал, обсуждал сам с собой, а потом покосился на возлюбленного. Едва повернув голову, лисьи, краешком глаза. Патрокл так же, почти незаметно, пожал плечами: «Решать тебе». Говоря по правде, оставлять девушку одну в лагере ему не хотелось. Конечно, после произошедшего он догадывался, что никто даже близко не подумает о дурном обращении с пленными (и вообще-то Патрокл был совершенно не прочь узнать, каким именно способом царевич этого добился), но все же это было бы... неправильно?.. - Как твоё имя? - Ахилл кивнул на низкое ложе в углу, что на простом и понятном его языке означало «ступай туда и отдохни». Этот вопрос она поняла. - Гипподамия. Толчок локтем в бок, острым таким локтем и прямо филигранно под ребра, заставил Патрокла чуть вздрогнуть, вскрикнув от неожиданности, и вернуться в реальность. - Ты задумчив больше обычного. - Ахилл прислушался к голосу какой-то хищной птицы в небе и, будто танцуя, повернулся на самых носках, прекрасно зная, что вот уж теперь совершенно точно получит все положенное ему внимание. В такие моменты там, за морем, дома, обычно все существующее отступало на второй план, оставляя только безграничное светлое золотое что-то, что объединяло их гораздо сильнее всех слов и мыслей. Но сейчас усталость и слабость брали свое и, спускаясь по осыпающемуся немного берегу, фессалийцу пришлось признать очевидное: - Думаю об этой девушке, Гипподамии. Ты прав, слуги нам ни к чему, но не прогонять же её. Ума не приложу, что делать, вот и задумчив. - Патрокл, не удержался, коротким, собственническим каким-то жестом привлёк своего царевича к себе за бок, пока тот отвечал на положенные ему приветствия. На большом костре почти в центре лагеря кто-то жарил целого барана. Сладковатый аппетитный запах скользнул в ноздри, разжигая аппетит и заставив желудок заурчать так, что, должно быть, в самой Трое было слышно. - Что, сказать, чтоб тащили целую ногу? - Пелид обнажил в улыбке остренькие белые зубы, напружинился весь и, придержав полог и чуть наклонившись, шагнул в ласкающую прохладу шатра. И замер. Патрокл, привычно шагнувший следом, с размаху врезался царевичу в спину и потёр собственное плечо - пока Ахилл не позволял себе расслабиться перед ночным сном, это было все равно, что наткнуться на камень. От того лёгкого беспорядка, что привычно наполнял их обиталище, не осталось и следа. Конечно, беспорядком это можно было назвать с большой натяжкой - в кажущемся хаосе оба прекрасно знали, где лежит та или иная вещь, одежда или склянка. На этот раз взорам их открылось несомненное присутствие женщины: все свитки, записи, сделанные лекарями островов, принадлежащие Хирону, записи самого Патрокла, наблюдения за больными и выздоравливающими, рецепты мазей и бальзамов, все это было аккуратно сложено на большом ясеневом сундуке и перевязано бечевкой. Понять, что, где и в каком порядке, не разобрав заново, возможным совершенно не представлялось. Плащи Ахилла, его туники, даже богатая, пиршественная, которую он то и дело бросал, где попало, были вычищены и сложены так же дотошно и аккуратно. Патрокл чуть было не застонал в голос, осознав, что постель за ними тоже перестелили. Нет, разумеется, он не страдал ложной скромностью - а уж Ахилл и тем более! - просто он привык делать это сам. Так уж повелось за те годы, что провели они плечом к плечу. Гипподамия сидела на низком клисмосе и что-то штопала, судя по всему, покрывало. Ахилл застыл с открытым ртом, слегка нахмурившись и умудрившись одновременно чуть улыбнуться. Это выражение, растерянное, немного сердитое и почти невинно-детское, было одним из тех, увидев которое, выбора не оставалось: царевича можно было или сразу полюбить или в ту же секунду желать убить. Из зависти. Потому что ну не может, не должно существовать в мире такой красоты - грозной и одновременно тёплой. - Что тут случилось? - наконец сумел спросить Патрокл, пытаясь удержаться одновременно и от брани и от смеха. Воистину, женщины - существа совершенно непознаваемые. Должно быть, где-то в глубине их сущности самими богами заложено стремление приводить все в порядок. В любом доме, пусть даже в походном шатре из плотной кожи. - Я прибраться, - она, все еще забавно коверкая слова, поднялась, отложив свое шитье, и посмотрела на двоих вошедших мужчин так, словно те только что сообщили ей, что Афина, наимудрейшая из всех богинь, спустилась в Аид для того, чтобы помузицировать с Танталом. - А, - наконец произнес справившийся с собой Пелид и опустился на идеально ровное, прибранное ложе, чтобы расстегнуть сандалии. Девушка не сделала ни малейшей попытки помочь ему и, кажется, была в таком же удивлении от того, что ее никто не собирался заставлять прислуживать, как они оба от ее метода ведения хозяйства. - Принесу поесть. - Молодой доктор поспешил ретироваться из шатра, чтобы своим смехом не оскорбить Гипподамию. Она старалась позаботиться об их быте, как могла, явно не стоило задевать ее подобной реакцией, а уж тем более сообщать о том, что лучше - во всяком случае, на его, Патрокла Менетида, взгляд - не стало. Напротив. В том маленьком хаосе было что-то настолько их собственное, настолько правильное и понятное, что теперь шатер утратил мнимую мимолетную привлекательность и похожесть на жилище, превратившись в идеально чистое, не имеющее названия что-то, что не могло сказать ничего об своих владельцах. Все по правилам, по порядку, все так, как должно быть. С точки зрения женщины. Дойдя за этими размышлениями до обложенного большими, уже прокаленными камнями, костра, Патрокл наконец в абсолютной мере осознал три вещи: мясо это прекрасно, жареное мясо - это еще лучше, жареное мясо, которое прямо сейчас отправиться в его желудок, вообще не имеет никаких сравнений. Ни с чем. По привычке сгребая еду на большой серебряный поднос, по размерам своим приближающийся к щиту, фессалиец вовремя поймал себя на том, что набирает на двоих, и с легким вздохом положил к компании мяса, сыра, фиников и орехов третью лепешку. И яблоки. Ахилл любил местные яблоки даже больше домашних. Конечно же, он мог попросить любого принести царевичу обед, но уже не первый раз ему казалось, что девушка проявляет особую заботу именно к сыну Пелея, что было, разумеется, совершенно неудивительным. Во всяком случае, для самого Патрокла. В том числе и поэтому, а еще, конечно, потому, что привык заботиться о своем царевиче сам, он и решил оставить их наедине. Отвечая на сдержанные приветствия тех, с кем ещё не виделся за последние пару дней - зная его нелюдимость многие просто кивали, мол, «здравствовать тебе», - Патрокл вернулся к шатру со своей драгоценной добычей, ожидая застать совсем иную картину, но Гипподамия, слегка хмурясь и немного надувшись, как обиженная полевая мышь, сидела на сундуке в углу и порой кидала на Пелида совершенно убийственные взгляды. Тот, обнаженный до пояса, склонился над чашей для омовений и, повернувшись к девушке спиной, обтирал шею тряпицей, смоченной в розовой воде. «И что тут произошло, можно спросить?» Но ничего подобного спрашивать Патрокл не стал. - А вот и обед! - Ахилл, так и не одевшись, подвязал волосы еще повыше и, не обращая внимания на женскую обиду, устроился за круглым низким столом с видом оголодавшего хищника. Желудок врача снова звучно заурчал, напоминая о том, что нюхать это хорошо, но вкусить было бы еще лучше. Патрокл поставил свою драгоценную ношу на стол и устроился рядом с возлюбленным, отломив первым делом кусочек мягкой лепешки и обмакнув его в жирный, стекающий с куска добротной баранины, сок. С сундука донеслось отчетливое сопение, словно сидящая там мышь хотела что-то сказать, но она молчала. - Иди есть, - Ахилл аккуратно, намеренно медленно, нарезал яблоко на дольки. Яблоко было зернистым, янтарным внутри и умопомрачительно свежо пахло. - Можешь потом обижаться сколько угодно. Она, похоже, в самом деле, была голодна, потому что спорить не стала. Или просто соперники разошлись в прямом смысле по углам на достаточно спокойной ноте, чтобы никто не чувствовал себя задетым. Во всяком случае, от Ахилла не пыхало жаром как от кузнечного горна - а пока это не так, можно быть спокойным. Гипподамия подошла, осторожно опустилась напротив мужчин, деликатно, жестом, выдающим в ней женщину воспитанную и утонченную, дотянулась до единственной нетронутой лепешки и принялась макать её в мед, то и дело отламывая аккуратным, но крепкими пальчиками сыр прямо от половины головки. Молчание затягивалось, становилось настолько максимально неловким, насколько только могло быть, но никто не спешил его нарушить. Гипподамия то ли была слишком хорошо воспитана для того, чтобы говорить вперёд мужчин, то ли все ещё дулась, но все внимание её принадлежало тарелке перед ней и невысокому глиняному кубку - несмотря на обильную добычу, Ахилл все ещё предпочитал простоту, что только красило его в глазах Менетида. Когда тишина стала совсем уж невыносимой, а первый голод был утолен настолько, чтобы можно было скрасить дальнейшую трапезу разговором, Патрокл отпил немного вина из своего кубка и мягко уточнил: - Откуда ты? Как попала сюда? Она вздрогнула от вопроса, нахмурилась и чуть отодвинулась от стола. - Война. Вы убить мой муж. Мой братья, - сухо ответила она, не отводя взгляда. - Он никого не убивал, - Ахилл даже не оторвался от мяса, но вмиг нахлынувшая от него волна жара заставила фессалийца мягко положить пальцы на запястье бледной руки, держащей нож. - Тшш, она вовсе не об этом. Гнев Пелида схлынул так же быстро, как волна обнажала песчаный берег у подножия их дворца во Фтии. Ахилл лишь мотнул головой, из подхваченных огрызком ленты волос выскользнула игривая золотая прядь и защекотала своему владельцу шею. Патроклу нестерпимо захотелось это прядку огладить, приподнять, прочерчивая губам дорожку по нежной коже, туда, к затылку, но обстоятельства к подобному совершенно не располагали, поэтому он вернулся к беседе, чувствуя себя так, словно лавирует на сумасшедшей лошади между двух осыпающихся лавин. Диомеда в этот момент он откровенно пожалел. - Ты была замужем? - Он снова попытался вернуть беседу в мирное русло, не успев сообразить, что под его словами могло прочитаться: «Ты недавно овдовела, но уже проявляешь внимание к мужчине?» Однако же, стоило признать, что Патрокл, как бы близок он не был с врачебной наукой, был абсолютно далёк от науки женской. И уж точно не разбирался в том, что эти невероятные создания чувствуют. Гипподамия, похоже, никакого подвоха в вопросе не заметила и кивнула, снова поднося к губам кубок с местным вином. - Да, быть. Минес быть хороший человек, заботься. Никогда не бить, не кричать. Но... - Она замолчала, захрустев долькой яблока, оставив мужчин только гадать, что крылось за этим самым «но». - Откуда ты? - Ахилл, чуть повернувшись боком, устроился, вольготно опираясь спиной на полусогнутое колено друга, и закрыл глаза. Пальцы правой руки его чуть шевелились, словно он перебирал струны, сочиняя новую музыку. - Из Лирнесса. - Гипподамия встала, намереваясь убрать со стола, и застыла, увидев короткий жест Патрокла «оставь». - Я... Надо убрать еда... - Нам не нужны слуги. - Патрокл, одной рукой придерживая своего царевича поудобнее, улыбнулся так примиряюще, как мог. - И потом, он все равно сейчас все это сметет, - мурлыкнул Пелид и абсолютно сладко-юношески зевнул. Девушка удивлённо моргнула. - Но тогда... - Нам не нужны слуги. Обычно для царевича все делаю я или ещё пара друзей. Это те порядки, к которым мы привыкли. Ты не должна, - он сделал акцент на этом слове, - прислуживать нам или вести себя как рабыня. Если тебе что-то нужно, скажи, тебе это принесут. Ты можешь делать то, что тебе угодно, можешь уйти, можешь остаться, учить язык или найти дело себе по душе. Только не трогай вещи царевича - он этого терпеть не может. Судя по всему, для Гипподамии мир терял привычные очертания. По её лицу можно было догадаться, что, во-первых, ей хочется одновременно задать сотню вопросов, но ни решимости, ни знаний еще не хватает, чтобы спросить даже об очевидных вещах. А во-вторых, ей, как и многим другим, и в голову не приходило, кто на самом деле распоряжаться в этом шатре. Ахиллу хватало командования там, за его пределами, поэтому дома, как называли эту палатку мужчины, он безропотно подчинялся решениям друга. Вот, как сейчас, например. - Спать он тоже есть так? - Она не грубила, она защищалась. Патроклу было очень тяжело пробить эту защиту, да и не очень-то в целом и хотелось. Он лишь кивнул и приложил палец к губам, взглядом прося прекратить все возможные препирательства, раз уж разговора толком не состоялось, и просто посидеть в тишине и дать ему закончить трапезу.