Тень черных шатров

"Я жду тебя снаружи". Да, ждёт. И нужно идти. И хочется идти, но ещё столько дел. Патрокл знал, что увидит, когда выйдет из шатра: Ахилла, сидящего прямо на земле, подогнув одну ногу и обхватив руками колено другой. Голова его будет откинута на стену шатра, глаза - полуприкрыты. Обманчивое спокойствие льва, готового в любой момент очнуться от жаркой полуденной дремоты и кинуться на ничего не подозревающую добычу. Или вскочить навстречу возлюбленному, подхватывая за талию, поддерживая, заботливо втиснув в руку мех с неразбавленным вином и накинув на плечи плащ. Так было всегда - так будет и сейчас. Но что-то изменилось. Не в Ахилле, не между ними - в самом Патрокле. Словно до этого он пытался рассмотреть дно сквозь дрожащие волны, а теперь вода, наконец, успокоилась, открывая внимательному взгляду дно, усыпанное драгоценностями. Молодой доктор, закончив операцию, долго отмывал руки в прохладной воде с розовым маслом и, глядя на то, как красноватыми разводами оседает в серебряную чашу кровь, позволил себе нырнуть в воспоминания... Что может чувствовать десятилетий мальчик, фактически вышвырнутый из своего дома да и ещё и с позорным знанием, что он - убийца? Что он должен чувствовать? Что он имеет право чувствовать? Там, дома, он был царевичем, пусть и не самым многообещающим и блестящим, но у него было немного больше, чем у других. А теперь его домом должна стать незнакомая, непонятная, чужая Фтия. Фтия, с её обычаями, её шумными людьми, ее царём и его приказаниями. Он больше не был фессалийским царевичем Патроклом Менетидом, сыном аргонавта. Теперь он был просто мальчиком, сосланным сюда за убийство. В котором, видят боги, он был вовсе не виноват. Он просто вспылил, впервые заступившись за себя самого, просто толкнул того несчастного в плечи так, как толкают сотни других мальчишек. Но боги решили сыграть злую шутку - и подбросили тот камень. Ночь за ночью являлись ему во сне стекленеющие чужие глаза и хрип, срывающийся с коченеющих губ. Всё было не так. Его обидчик умер почти мгновенно. Но упрёки отца, требование виры, нежелание самого Менетия слышать оправдания ночь за ночью разворачивали в сознании мальчика картины все более медленной смерти. В одном из снов умирающий Амфидамант, лёжа в собственной крови, что медленно вытекала из треснувшего затылка, молил Патрокла о помощи, царапая пальцами землю и гальку. В то утро Патрокл пришёл к отцу и сказал, что готов к чему угодно, что сделают с ним родичи погибшего. Тогда казалось, что он вообще был готов к чему угодно, лишь бы эта мука прекратилась. Но оказалось, что даже сам с собой он не мог быть честен. Что за странная судьба - не бояться умереть, но быть не готовым к ссылке? Впрочем, наверное, дело было в том, что от него отрекался единственный родной человек. Его оставили на границе. Десятилетнего мальчика, верхом на ослике с нехитрым скарбом в сумке. Дальше его жизнь зависела только от него самого... Вода остыла и окончательно окрасилась багровым. Молодой врач встряхнул начинающими отрастать кудрями и вытер руки. Нужно было идти, филэ ждал снаружи. Но почему-то Патрокл был уверен, что сейчас Ахилл чувствует все, что с ним происходит, и ждёт его решения. Даёт ему так нужное сейчас время. Даёт ему возможность понять, осознать и принять. Многое из произошедшего. Фессалиец сел на низкий сундук, перебирая свою сумку, механически, почти не думая. Это помогало немного отвлечься от тех воспоминаний, что упрямо, настырно рвались в истерзанное войной сознание. "Неженка!" Ахиллу в тот год исполнилось десять. Он рос потрясающе смышленым, красивым, как положено сыну богини, умелым. И потрясающе непоседливым. В день его рождения Пелей вызвал своего подопечного к себе. Даже сейчас, спустя года, Патрокл мог до точности в интонациях воспроизвести тот разговор... - Государь. - Он почтительно склонил голову, глядя на разноцветную мозаику на полу. - Подойди, мой мальчик. - Пелей чуть качнул головой, приглашая юношу к столу. Своему столу. Перед глазами поплыло от волнения, Патрокл тихонько сглотнул, глядя как царь своей рукой наливает ему вина, сам кладёт на тарелку доброго сыра и хлеба. - Подойди. Присядь. Поговорим. Патрокл постарался не споткнуться о собственные ноги. За последний год он здорово вытянулся, плечи раздались вширь, а буйная каштановая волна, словно листва на дереве, сбегала уже не до лопаток - до пояса. Подчиняясь местной манере, юноша заплетал пару прядей у висков в тонкие косы, собирая сзади, но это, кажется, было единственной привычкой, которую он перенял. - Да, мой царь. Пелей дождался, пока его подопечный сделает несколько глотков, поставит чашу, и медленно кивнул. - Мне сказали, что ты недурно учишься. - Я стараюсь оправдать ваши труды, мой царь. Пелей улыбнулся в бороду, похоже довольный ответом. - Мне сказали, что ты ладишь с лошадьми. - Лошади снисходительнее людей... То есть, я хотел сказать, что мне это по душе, мой царь. - Ты сказал то, что сказал. И, должен признать, ты прав. Что ж. Давай признаем, я тобой доволен. Похвала. Открытая похвала царя ударила в голову не хуже любого вина. Патрокл ощутил, что скулы его залило жаром, он поспешно опустил голову и снова поднёс к губам чашу. - Скажи, мой мальчик, кто для тебя мой сын? Вопросы кололи острее самых точных дротиков, так, что Менетид даже пропустил обращение. Даже отец не называл его так. Это было... Непривычно. - Царевич, - он отщипнул лепешки, стараясь подобрать слова, что будут максимально близки к его чувствам, - царевич добр ко мне. Терпелив. Не стану обманывать тебя, мой царь, сперва я боялся. - Я тебя не виню, мой мальчик, любой бы боялся. Однако продолжай. - Я не могу объяснить это. Я не знаю, какими словами стоит описать. Боги были жестоки к моему отцу, у меня не было ни братьев, ни сестёр, о которых я мог бы заботиться. Но ты, мой царь, в милости своей дал мне такого брата. Наш царевич - все, что у меня есть. Я не знаю, как мне отблагодарить его, смогу ли когда-то, за то понимание, что он проявил ко мне. Я готов за него умереть. На дне колодезно-темных глаз царя мелькнуло что-то совершенно непонятное. Пелей залпом осушил свою чашу. - Иди к нему. Я скажу, чтобы тебе подготовили место в его комнате. Он хотел этого, и теперь я понимаю, почему. Иди к нему, мой мальчик. И запомни, ты в ответе за его жизнь. Оберегай его от всех несчастий, которые могут встретиться на его пути. Будь ему верен. Храни его от бед. Иди. Патрокл вскочил на ноги, не веря тому, что услышал, и, не попрощавшись, кинулся прочь из зала, уже в дверях расслышав: - Даже если этой бедой будет он сам. Ахилл кинулся к нему, обвил руками за шею, ну чисто мальчишка, прижался и уткнулся лбом в плечо. - Филэ, прости. Прости, прости. Золотые локоны шелком разметались по плечам, спина дрожит от напряжения, он сам весь сейчас - натянутая струна, от сердца туда, к золотой колеснице Гелиоса, ввысь. И руки сами обвивают тонкую талию, прижимают, ощутив корабельные канаты мышц на спине. - Я напугал тебя. Ты теперь... Меня боишься? - Бесконечной глубины зелёные озера напротив. И хочется в них тонуть, тонуть, тонуть. И будь трижды проклята эта война! - Какой же ты дурак порой, - прошептал Патрокл, оставив лёгкий поцелуй на мраморно-белом лбу. - Какой ты все-таки иногда мальчишка. - Это не ответ. Родной мой, рассвет и закат мой, ты не боишься меня? Я... Я сам не знаю, мне ли подчиняется это. Я будто горел, как будто после бани нырнул в ледяную воду, как будто видел себя откуда-то издали. Я... Я же... Я же все ещё... - Тшш. - Патрокл прекратил этот поток извиняющегося сознания решительно. Поцелуем. Вот так, при всех, наплевав на чужие взгляды. Ласкал нежные, словно лепестки цветущей сливы, губы своими, прижимая возлюбленного к себе, левой рукой перебирая лёгкие, словно перышки, золотые пряди. - Это ты себя боишься, а не я тебя. Ахилл чуть отстранился, часто моргая. Губы и скулы у него раскраснелись, он как никогда был потрясающе беззащитен и хорош. Льнул к нему, положив тонкие сильные ладони на плечи, безмолвно прося: "Скажи мне, что ты всегда будешь рядом. Скажи, что каким бы я ни был, где бы я ни был, ты будешь рядом со мной. Скажи, что никогда не покинешь меня, не оставишь наедине с самим собой, с этим миром вокруг. Наедине с войной, наедине с богами. Скажи, что твоя рука будет в моей всегда, даже перед троном Аида". И этот умоляющий безмолвно молодой мужчина, сын богини, тот, кого в войсках называли аристос ахайон, был, оставался тем же золотым юношей, что кинулся к нему навстречу на Скиросе, протянув навстречу руки, не обращая внимания на упавшее с головы покрывало. "Ты рядом. Ты приехал. Боги, как долго!" Патрокл медленно улыбнулся. Поймал встречную улыбку и расхохотался, запрокинув голову. Полубог? Да и пусть. Это его золотой мальчик. - Ты со мной? - Я с тобой. Идём домой. Я голоден.