«У человека только две жизни, и вторая начинается тогда, когда мы понимаем, что жизнь всего лишь одна».
Том Хиддлстон.
Девушка, уже зрелых лет, легко шла по тротуару, в зимних белых кроссовках, иногда проскальзывая по снегу. Её светлые волосы редко собирали падающие снежинки с неба. Обворожительный и острый взгляд, пронзающий сердце любому мужчине, белое и аристократическое лицо, пухлые розовые губы, длинные ресницы, тонкая талия, небольшие груди, длинные ноги — проще говоря, девушка, сошедшая с обложек журналов. Она выглядела очень молодо для своих 37 лет. Многие путали её с 25-летней девушкой. В её мыслях царил бардак, и она чувствовала себя неуютно, вернувшись в родной город, который она забыла. Что-то так яростно тянуло за сердце, неимоверной тоской и привычным одиночеством. Ей казалось, она забыла что-то важное, и дорогое, пока она отсутствовала. «Зачем я приехала?» — спрашивая себя не раз, она сжимала кулак, и целеустремлённый взгляд зелёных глаз заставлял сердца прохожих трепетать. Она остановилась у одного, небольшого, серого дома. Он был пуст, как знала она, ведь только недавно погибли её родители, и завещали ей этот дом. Она совсем не помнила своего детства, да и не совсем хотелось ей вспоминать. Ей было важно одно: её родители не любили девочку, и легко отдали бабушке с дедушкой. Её взгляд упал на окно, и что-то неуловимо защемило её сердце. Неужели, она убегала из дома, когда была маленькой? Она расплывчиво помнила холодный снег под ногами где-то в лесу. И сладкий голос во мраке что-то нашёптывал. Встряхнув головой, она постаралась себя отвлечь. Как-никак, она вернулась в свой старый дом: «тюрьму одиночества». Она вошла в дом. Пустой зал, имеющий лишь старый диван, и потёртые стены и потолки. Где-то в подсознании, она помнила, как приходила со школы и натыкалась на пьяных родителей. Пройдя дальше, по коридору, её сердце тянуло в комнату. И открывая скрипучую дверь, невольно улыбнулась ностальгическим чувствам. Несносная, пустая розовая комната. Она тяжело вдохнула запах сырости и выдохнула с новой навалившийся тоской. Сегодня должны будут привезти новую кровать и мебель. Раз она решила остаться здесь, то постарается построить новую жизнь… «Розали должна приехать завтра, хм…» — подумала она про себя, и решила отдать родительскую комнату своей племяннице, что поживёт у неё несколько дней. К сожалению, девушка не имела детей, но много раз желала построить семью. А племянница была дочерью приёмной девочки у бабушки. Всё очень запутано, но будем считать, что бабушка была хорошим человеком. Она обратила внимание на тёмный угол, раскрашенный чёрными красками. Она помнила, что это она сделала когда-то, для её воображаемого друга, которого она уже забыла. «Вроде как, это был какой-то паук?» — думала она, и её голова заболела от этих мыслей. Её отвлёк сигнал машины. И выбежав из дома, увидела небольшой фургончик. — Вы Стефани Айзенберг? — спросил её пожилой мужчина, одетый в специальный костюм. — Да, это я, — уверенно ответила она, и расписалась за привозку вещей. Она пол дня указывала, куда ставить, какую мебель, и отдав деньги к вечеру, тяжело выдохнула. — Вот, это последнее, — мужчина держал потёртый, старый, небольшой сундучок в руках, и положил по верх ключ, — Нам было сложно не потерять ключ, он то и дело падал… — Вы уверены, что это моё? — удивилась Стефани, ведь она совсем не помнила этого сундучка в своей жизни, но она помнила, как долгое время носила ключ, но потом потеряла. — Да, Миссис Парк, ваша бабушка, сама мне передала это, и сказала, чтобы я обязательно это привёз. — Моя бабушка с вами связывалась? — А-а, когда мы вывозили мебель из вашей предыдущей квартиры, она проходила мимо, и сказала, что хранила сундучок до тех пор, пока вы не решитесь вернуться назад, — сказал грузчик, и передал сундук в руки девушки, — До свидания, — и он ушёл. Она, волоча ноги, пошла в дом, закрыла дверь, и пройдя в свою комнату, устало легла на новую кровать. Все вещи она перевезла со старой квартиры, откуда съехала, когда её уволили. Теперь, она намеревалась прожить свою, по её мнению, не получившийся жизнь, тут. Иногда ей казалось, что именно так все старики и поступают, когда уезжают с больших городов в маленькие. Доживать свой век. И прикрывая глаза, тяжело вздохнула, не зная, чем можно заняться. В данный момент, она могла бы в интернете поискать вакансии на работу в этом городе, или прогуляться, чтобы найти эти вакансии в живую, хотя сейчас вечер. Порыскать по дому, и если уж повезёт, найти какие-то частички своих воспоминаний о маленькой Стеф. Может посмотреть телевизор, пока не уснёт, как делала это от постоянной бессонницы. Она никогда не могла уснуть, если кто-то не начнёт что-то говорить. Ей было важно, чтобы это был какой-нибудь тихий и приятный голос, какого не было ни одного её партнёра. Может потому она и одна сейчас, дважды разведена. И тут она вспомнила сундучок. Открывая глаза, взглянув на него, она поставила его на пол, и неуверенно повернула ключом. Раздался щелчок. Она надеялась увидеть какой-нибудь маленький дневничок, или игрушки, или одежду. Но первое что она увидела, это чёрное полотно, прикрывающее что-то под ней. Полотно было длинным, и довольно-таки долго доставалось, и одним резким движением, вдруг, полотно смахнуло на пол все вещи под ним. А точнее, это были её детские рисунки. Они, как осенние лепестки с деревьев, плавно опустились на пол, окружая её рисунками. И на всех них, был изображён один и тот же клоун. То держал в одной руке красный шарик, то изображено, что он держал маленькую девочку за ручку, то даже, и то, и то. И он казался для Стефани жутким. Бледный грим, красные губы, и с их уголков вверх, шла красная линия, словно разрезая его лицо, и рыжие, чуть ли, не красные волосы. Одет он было в какой-то клоунский костюм, с пышным воротником, пуфами на плечах и ногах, высокий пояс. Удивительно, но Стефани совершенно не помнила этого клоуна, но видно, 10-ти летняя она, грезила им. Стоит ли считать, что это и был тот самый воображаемый друг? Если да, то у неё маленькой, было жуткое представление о клоунах. Она невзначай, из-за этого, вспомнила своего школьного друга, который и по сей день, иногда вспоминает её. — М… Мистер… Кто? — она старалась прочесть на одном из рисунков свои детские каракули, но в её глазах, буквы словно сами скакали вверх вниз. — Ах… — тяжело вздохнув, оставив попытки прочесть, она стала складывать рисунки обратно, как увидела, действительно, потрясающий портрет того самого клоуна, словно эта была фотка, и рядом, внизу, было размазано красной краской. Теперь она точно знала, как выглядит её детский воображаемый друг. И свет его янтарных глаз, так точно нарисованных, были изумительными. Удивительно, как хорошо работало воображение одинокой девочки, но… Кто нарисовал этот рисунок? Она точно не могла, даже если бы попыталась нарисовать его сейчас, означает ли это, что у неё был друг в городе, который мог писать такое? Она хотела на этом не заострять своё внимание, и поэтому, отправилась в ванну.***
Треск. Треск чего-то рвущегося не мог не приковать внимание остальных, если бы «остальные» были живы, но скелетам не было интересно, как спал их убийца. А спал убийца в «настоящем» теле — большого паука. Его лапки верно держали его на паутине все 27 лет. И одна из его лапок, так нежно, так дорого, прижимало к брюху, пожелтевший от старости, размазанный рисунок. Паук был похож, больше, на гигантского Каракурта в половозрелом возрасте (абсолютно чёрный), как и сама душа. Хотя цветастый рисунок разбавлял гущу мрака. Большое количество глаз паука раскрылись, устало промаргиваясь, и затем, паутина оборвалась. В полёте, большой паук успел обратиться в клоуна, сжимая в руках рисунок. После приземления, он зевнул, и сделал небольшую зарядку, глянув на рисунок, грустно улыбнулся. — Стеф… — прохрипел он, и вновь зевнув, сложил в карман костюма, — Как же я голоден… — тут он сказал это, чуть рыча, и ведь действительно, спустя 27 лет, его желудок стал болеть и молить о детской плоти. Первая жертва была в миг обглодана до костей, так как, 27 лет голода, это не хухры-мухры. Клоун даже не был уверен, кого он съел. Ребёнок то, или взрослый человек, мальчик или девочка. Его это никак не интересовало. Мягкая, податливая плоть, словно возвращала его в жизнь, и он с удовольствием ощущал вкус на языке. Вкус страха, вкус боли, вкус страдания, вкус печали и тоски… Вкус спокойствия… От которого стало тошнить. Пеннивайз раскрыл глаза, отдёрнул себя от наслаждения. Знакомый запах и знакомый вкус вызвал трепет в его груди, и странную дрожь в животе. — Она вернулась? — прошептал он себе, и щелчком смахивая с себя кровь, пронзая мрак своим янтарным блеском глаз, стремглав помчался к дому, где не был так долго. Хотя, для него, события 27-ми лет пронеслись незаметно, но он знал, как это время могло повлиять на его милую Стеф. И вот, он уже у окна. Светлые голубые глаза беспокойно озарили комнату. Да! Да, это был тот самый дом, и её комната, её запах витал, и тот же вкус одиночества, но… Что-то в ней явно изменилось, и это чувствовал клоун, что-то неуловимое. — Да-да, конечно, пусть приезжает. Тут прекрасная погодка… Нет-нет, — звонкий голос откуда-то из коридора заласкал уши клоуна, и в сердце Пеннивайза проскочили ностальгические воспоминания. Перед ним вышла девушка, красивая, с теми же светлыми волосами и зелёными глазами. Он не забыл, как выглядела его маленькая принцесса, и он увидел, как время успело наколдовать ей прекрасную внешность. Она говорила по телефону, нежно улыбаясь, сидя в одном полотенце на кровати с мокрыми волосами. Клоун слышал, что говорила она с какой-то женщиной. — Конечно… Да-да… Нет, я буду только рада. Хорошо, пока, — сказала она, и отключила телефон. Клоуна всего спёрло, ведь этот надоедливый белый шум, спустя так много лет, никуда не исчез. Она вновь не о чём не думала, и только сидела, смотрела в пустоту, и как в старые времена, её мысли вмиг вихрем пролетелись по мозгу и у Пеннивайза заболела от этого голова. — Да, это моя милая Стеф… — прошептал он, заглядывая к ней в комнату. Девушка ушла в коридор, предоставляя шанс клоуну влезть в комнату. Вещи были аккуратно сложены в шкаф, голые стены, и его чемоданчик, — Ты хранила обо мне воспоминания? Смотрю, ты только приехала… Хорошо-хорошо, — но как вдруг Стефани вернулась в комнату, клоуна и след простыл. Она тяжело выдохнула и потянулась. В середине ночи, когда никто не выходил на улицу, где-то, интуитивно чувствуя, что хищник на охоте, дул тёплый ветер. На небе не было и облачка, поэтому яркие звёзды можно было обозревать без проблем. Девушка ворочилась на кровати, никак не могла уснуть, ей требовался голос, что отправил бы её в царство Морфея, но даже сейчас, когда она выпила снотворного, ей не спиться. Она тяжело встала с кровати. Её бессонница не проходила много-много лет, и теперь, в этом доме, она уже почувствовала, как эта хроническая болезнь обострилась. Медленно стаскивая ноги на пол, волоча их к коридору, она мельком глянула на улицу. То что она увидела, для неё служило зарядом тока. На автобусной остановке, держа красный шарик, сидел странный мужчина с огненно-рыжими волосами. Он так сильно смахивал на клоуна, — её воображаемого друга, — что она бессознательно оделась и вышла на улицу. Она посмотрела на клоуна и неуверенными шажками шла к нему. Ей было поистине страшно к нему подходить, а вдруг, он окажется маньяком?! Каким-нибудь психом?! Но она всё равно шла к нему, содрогаясь от каждой мысли, что он вот-вот, да и ринется за ней. — Что ты здесь делаешь, Стефани?! — взвизгнул он от радости, и повернул свою голову в её направление. Из его жуткой, растянувшийся улыбки до ушей, капали слюни. Через его щёки прорезались острые зубы. А глаза горели янтарём. Пеннивайз не мог сдержать своего голода, потому что она боялась, и он знал, что это неправильно. Страх застрял в её горле, и она сорвалась в беге, врываясь к себе домой. Хлопнув входной дверью, она с дрожью, еле-еле заперлась на ключ. «Что за чертовщина?! Что за чертовщина?! Что за чертовщина?!» — лишь эти слова наполнили её мысли, — Стефани, разве мы не договаривались не бегать?! Ты же знаешь, как я голоден, — голос, с писклявого клоуна, перешёл на страшный рык. Из тени, прямо перед ней, вышел Пеннивайз. Его низ тела принадлежал пауку, а верхний, клоуну. — Кто ты?! Уйди! Уйди! — визжала она, закрывая руками свои глаза, чтобы не видеть сие кошмара воплоти. — Да… Да… — промурлыкал клоун грубым голосом, — Этот страх я добивался от тебя! Этот! Но… — девушка услышала, как лапки по деревянному полу, стали отдаляться. Она открыла свои глаза, и увидела, этого же клоуна, имевшего нормальное тело, — Это не тот сладкий страх. Ты забыла меня… — разочарованно сказал он, отходя назад, утыкаясь спиной к стенке. — К-к-кто ты… Я-я не знаю… — звериный страх окутал каждую клеточку её тела, жестоко сжимая в тесках. Она смотрела на клоуна, что поднял на неё янтарные глаза. — Не знаешь? Не знаешь… — опустошение в его сердце осыпалось тяжёлым камнем. И кинув на неё последний взгляд, исчез во мраке.