Единороги приходят не только к девственницам

К ноющей боли в поврежденном колене Теппей привык уже давно — сроднился с ней и почти не обращал внимания. Ну, если дело не шло к перемене погоды. Тогда-то, конечно, игнорировать боль было совершенно невозможно — спасали, разве что, мази от Ханамии. Плевал он туда, может, своим ядом? Язык-то длинный и острый. Слюни наверняка тоже какие-то волшебные. В общем-то, различные ненормальные ощущения в конечностях для рыцаря были скорее чем-то повседневным. Часть ритуала, как утренние омовения или минуты вдумчивого любования кронами деревьев на прогулке. Но вот чувство онемения в задней правой ноге для Киёши было в новинку. Хотя бы потому, что ног всегда было две, и никаких задних пар к ним обычно не прилагалось. Он пошевелился и со стоном открыл глаза. Над головой царила ночь. Где-то в вышине шумела листва, ухал филин. — Уй, — с трудом прокряхтел Киёши, едва попытался пошевелиться. Голова болела, тело казалось чужим и неповоротливым. С трудом он все-таки одолел недомогание и приподнялся на локтях. И вот тогда-то лесок услышал, что под дубочком валяется не абы какой забулдыга, а рыцарь не из последних! Отборная брань с переливистыми, сложносоставленными матами струилась с уст славного воина ручьем, не повторяясь ни в одном слове. Но, впрочем, по смыслу всё сводилось к одному вопросу: «Что ж я пил?!» Повод для криков в ночи был у него весомым: там, где у всех нормальных людей находились ноги, у Киёши оказалось лошадиное туловище. Он потрогал себя ниже пояса — там, где раньше начинались ноги, его новое тело-конь почувствовало прикосновения. Киёши выругался повторно, на этот раз коротко и емко — время надо бы экономить, ему еще идти отсюда… А как идти-то? Киёши попытался встать и запутался в ногах. Медленно, покачиваясь, как жеребенок, он выпрямился и сделал несколько неуверенных шагов. От странных ощущений — четыре ноги, мозг просто не успевал думать между паникой и счетом шагов — очень хотелось схватиться за голову и тихо поскулить в ближайший древесный ствол. Последним, что он помнил, был жук, которого Киёши проглотил, когда зевал всю дорогу с окраин до деревни — общение с Ханамией всегда нагоняло на него какое-то неестественное спокойствие и сонливость. Будто не к темному магу бегал с проверками и покупками, а кроликов гладил и чай пил с ватрушечками. Или то была мошка? Не важно. Суть в том, что отплевавшись, рыцарь полез в карман за склянкой, где должно было быть снадобье для соседской старухи — знал же, что вредный Ханамия намешивал туда воды с травками, потому что не было у старухи болезней, а вот скуки и желания погонять что Теппея, что Ханамию — хоть отбавляй. Вот и один делал липовые настойки, а второй собирался ей эту мушку несчастную запить. Нет, ну, дернул его бес, не иначе. Теппей переступил с ноги на ногу, потом еще раз. И с печалью отпустил надежду, что лекарство было настоящим, и теперь он просто бредил где-то в канаве у проезжей тропы. Ощущения были слишком уж реальные. — Так. Как вышло, что я стал… — звук собственного голоса должен был успокаивать, но, напротив, усиливал ощущение невозможности происходящего. Кашлянув, Киёши вернулся к рассуждениям в уме. Итак, как вышло, что он стал конем? Наверняка, дело в зелье, которое должно было вылечить соседку от неведомой хвори. Та клялась и божилась, мол, колдун ей пособлял с лечением и всегда оставлял на окошке скляночку — приходи, и бери, копеечку только на стол кинь, да и все. Ну, не мог же он стать лошадью просто так! Да и не мог же Ханамия начать крышей ехать и готовить зелья по правде? Не настолько он местных любил. Да и не любил тоже не настолько, чтобы так низко пакостить. Но спрашивать нужно с него в первую очередь. Киёши повертел головой, пытаясь понять, где он и в какой стороне дом богопротивного колдуна. Разобраться впотьмах, куда надо идти оказалось непросто, но рыцарь (и конь) пошел в сторону поломанных кустов, полагая, что оттуда и пришел, пусть и не помнил, как и зачем. Путь занял времени больше, чем можно было предположить. Оказалось, что жеребячья способность мгновенно учиться ходить не распространялась на существ, магически ставших лошадью. Первое время он просто учился ходить, не качаясь, как распоследний пьяница после праздника: кусты хлестали по бокам, непривычная высота мешала ориентироваться, ног было слишком много, к тому же хвост цеплялся за сучки. Примерно через час блужданий Киёши наловчился мерному шагу, а заодно услышал, как трещат неподалеку ветви, и взбодрился. Хищники так по лесу не ходят, а значит, тут неуклюже бродит либо еще один случайный полуконь, либо просто заблудший человек, а вместе до деревни идти всяко веселее. Он даже попытался порысить навстречу звукам. В конце концов, колдун тоже должен быть где-то рядом — дорога вела к его дому, и наверняка это он сейчас шатался по лесу, рвал небось очередные травки-листочки на зелья, или чем там колдуны занимаются ночами? Интуиция не подвела — он выскочил из-за кустов и обнаружил Ханамию. Удачно выглянувшая луна озарила своим холодным светом дивную картину, от которой Киёши даже перестал злиться на свой вид, за который собирался высказать всё как на духу: грозный колдун щеголял в возмутительно короткой юбке, из-под которой кокетливо выглядывали рюшечки, грудь стягивал корсет, а ноги интригующе обтягивали чулки, подчеркивая стройность. — Вот уж не знал, господин колдун, что ваши вкусы настолько специфичны, — после длинной паузы, все-таки сказал рыцарь.