Две тысячи километров

«Дело помощи утопающим — дело рук самих утопающих». И. Ильиф и Е. Петров. 07.11.2020 Нацу. 17:16 Ничего. Надеюсь, у тебя все наладится) С последнего его сообщения Незнакомке прошло около двух недель, и с того момента о ней не было ни слуху ни духу. Не сказать, что Нацу так уж сильно переживал за нее… Однако жгучее волнение вперемешку с любопытством узнать, что же произошло с девушкой, изо дня в день съедало его. Он продолжал заниматься своими делами, боролся с желанием написать хотя бы слово подруге, но всегда сдерживал себя, объясняя это тем, что просьбу Незнакомки нужно учитывать, и, если она не готова сейчас к общению, значит стоит подождать. Драгнил настолько привык к ежедневным перепискам с ней, что такой первый длительный перерыв в их общении был непривычен для него. Ему было некомфортно, казалось, что в жизни пропала одна деталь, из-за которой весь его путь переменился. Со временем Нацу надоело постоянно заострять на этом внимание, а потому он решил делать то, что делал раньше, — учиться, работать, творить и жить. С маленькой капелькой беспокойства за друга, правда. На протяжении этого периода не произошло каких-либо ярких и значащих событий, за исключением, пожалуй, двух, вернее трех. Ну, во-первых, дело касалось его брата — Зерефа. Тот, уже будучи взрослым двадцатишестилетним мужчиной, работающим на известном предприятии, вел себя как маленький мальчик, мило краснея и запинаясь на каждом слове, когда в поле его зрения попадала небезызвестная красавица-ассистентка Мавис Вермиллион. Нацу давно из-за этого поддевал старшего брата, советовал принимать решительные меры насчет предмета его воздыханий и каждый раз после таких разговоров со смехом убегал от кулаков Зерефа. Что тут сказать, старший Драгнил дело свое знал и все же смог завоевать сердце возлюбленной, вот только способ для этого выбрал весьма оригинальный и, надо отметить, травмоопасный. Благодаря милой и романтичной велопрогулке, на которую он позвал девушку, мужчина с неделю безвылазно лежал на кровати со сломанной лодыжкой и насупившимся видом. Нацу понимал, что смех в такой ситуации совсем неуместен, но он не смог сдержать эмоций, когда увидел недовольное, даже оскорбленное выражение лица брата, что обиженно сидел на кровати со скрещенными на груди руками и бурчал себе под нос что-то о том, как немужественно и жалко он выглядит прикованным к постели с перебинтованной ногой. Авторитет и статус Зереф старался поддерживать в абсолютно любых ситуациях, даже в подобных этой, а потому Нацу, едва прекратив смеяться, был сбит прилетевший прямиков на его голову подушкой. Однако стоило Мавис перейти порог комнаты, как брат сразу же сменил гнев на милость. Драгнил подметил, как потеплел взгляд мужчины, исчезла складка между бровями и слегка порозовели щеки. Парень с полуулыбкой наблюдал за ухаживаниями девушки, как та искренне интересовалась его состоянием, горящими глазами смотрела на Зерефа и беседовала с ним на разные темы. Рядом с друг другом они как по щелчку пальцев менялись, расцветали и таки светились от зарождающихся в них светлых чувств. Брат рядом с Вермиллион менял вечно саркастичный и издевательский тон на более мягкий и теплый, а девушка становилась еще прекраснее и очаровательнее. Черт знает, что она нашла в старшем из братьев Драгнил, но, если вместе они были счастливы, значит все идет так, как должно. Смотря на эту идиллию, Нацу вдруг ощутил какое-то неприятное чувство в груди, словно сердце кто-то кольнул ржавой иголкой. В памяти всплыл призрачный женский образ с красным ежедневником в одной руке и телефоном с горящим экраном в другой. Образ несмело ему улыбался и словно зазывал к себе. Понимая, что к чему, парень невесело усмехнулся и в замешательстве почесал затылок. Подобные мысли, как правило, ни к чему хорошему не приводят, поэтому он решил поскорее покинуть парочку, перед этим пообещав Зерефу позвонить вечером. Вторым ярким событием, которое смогло на время встряхнуть Драгнила и спихнуть его с «седла» было долгожданное посещение концерта. Месяц назад он вместе со своей компанией друзей купил билет на выступление одной из любимых групп — «The Devils». Позже выяснилось, что не они одни из общего круга знакомых собирались развлечься тем вечером, и в итоге вместо небольшой кучки из четверых парней на мероприятие пошла целая толпа молодых и энергичных людей. Но, надо отдать должное, так было даже веселей, в чем Нацу убедился спустя некоторое время. Оглушающая музыка, невероятная энергетика, которой напитался весь зал, гудящие от частых прыжков ноги и трепет в груди даровали невероятную перезагрузку и чувство окрылённости. Парень не слышал самого себя, когда кричал слова куплета, не замечал, как от постоянных столкновений с другими людьми чернели его белые кроссовки, над которым он так трясся и причитал на каждого, кто на них дышал, не чувствовал, как пропиталась потом футболка и как начинало болеть горло. Все, что для него было важно в тот момент, — это ощущение долгожданной легкости, некого забвения и, пускай и временного, но освобождения от прежних забот. Глаза ослеплял свет софитов, голова кружилась, но на все эти неудобства было плевать. Когда душа поет и будто взлетает, физический дискомфорт практически не чувствуется. Концерт длился около двух часов, а после его окончания никто не собирался так просто уходить домой. Наполненные новой энергией и готовые к очередным приключениям студенты под веселый гомон решили продолжить развлечение и отправиться в клуб. Музыкальные биты, волнующие все внутренности, встретили их и там, а ритмично двигающаяся толпа и барная стойка с алкоголем являлись своего рода вишенкой на торте. Если честно, происходящее в клубе Драгнил помнил плохо по понятным причинам. Последним его воспоминанием о той ночи было то, как перед ним стоял неизвестный по счету и переливающийся в свете бокал с коктейлем, который он незамедлительно опрокинул и даже не поморщился, а дальше картинка стремительно начала темнеть, и память словно по щелчку пальцев перестала выполнять свою работу. Наутро (в час дня, если быть точнее) Нацу проснулся потерянным, не осознающим происходящее и то, как он вообще оказался спящим дома в собственной гостиной, с гудящей головой, болью в горле и левом предплечье. Кое-как поднявшись с неудобного для сна дивана и потирая ноющую шею, он шаткой походкой направился на кухню за стаканом воды. Перед глазами немного плыло, а потому он не сразу смог понять, что же это за цветное пятно на его руке. Кожа почему-то была обмотана пленкой, и парень, все еще плохо соображая, резко ее сдернул, тут же вздрогнув и зашипев из-за внезапной боли. С минуту он смотрел на представленный рисунок, пока шестеренки в его голове со скрипом двигались, помогая медленно, но верно понять, что же он сотворил на пьяную голову. Драгнил смотрел на разукрашенную яркой краской планету и на опоясывающий ее самолет, подмечал покраснения на коже вокруг рисунка, чувствовал на том месте болезненную пульсацию и продолжал нелепо хлопать глазами. Осознание того, что на его руке, черт возьми, набита татуировка приходило постепенно, с каждой секундой сильнее вдалбливаясь в сознание. Татуировка. На его руке. Татуировка. Т-а-т-у-и-р-о-в-к-а. «Это ж надо было так напиться…» — подумал парень, после чего обрушился на свою глупую голову проклятиями. Как потом выяснилось, в своеобразный тату-салон на дому своего знакомого Нацу отправился вместе с таким же готовым на все ради веселья Леоном. Благодаря совершенно не соображавшим в тот момент мозгам боли от проходящей по коже иглы он не ощущал, а жаль, быть может, тогда бы он вовремя очнулся и не сделал того, чего не собирался. Парень, который и набивал им тату, на вопрос Драгнила о том, почему же он их, пьяных до чертиков, не остановил и не послал куда подальше, лишь злобно рассмеялся и объяснил свой поступок тем, что таким образом хотел над ними пошутить и расплатиться за прошлый, обидный для него розыгрыш. Нацу орал в трубку и называл его самыми нелестными словами, которые только приходили на ум в его-то состоянии. Ладно, тату, его можно удалить, пускай и на это будет потрачено много времени и денег, большего всего Драгнила злил тот факт, что знакомый-паскуда сознательно колол его кожу иглой, при этом наверняка представляя, как он взбесится на следующий день. Парень с хохотом говорил о том, что сначала хотел набить на его пояснице бабочку, но, боясь быть захороненным заживо, решил того помиловать и воплотить другую идею, но только на видном месте. Нацу еще долго ворчал и клялся прикончить шутника, в то время как Леон звонил ему в истерике и надрывным голосом сообщал о набитой на его груди пчелке. Не раздумывая, они в тот же день записались на лазерное удаление рисунка, про себя в который раз проклиная их «мастера». Мнение Драгнила, однако, изменилось спустя неделю хождения с персональным мини-космосом на руке. Бастия бесился каждый раз, когда видел это чертово насекомое на его коже и с нетерпением ждал истечения нескольких недель, чтобы наконец свести тату, а вот Нацу одолели сомнения. Тот парниша-шутник был говнюком? Определенно. Стоило ли ему так их подставлять даже в качестве мести? Нет. Но отрицать тот факт, что тату было сделано аккуратно, со вкусом и красиво, не имело смысла. «Мастер» знал свое дело и даже в качестве шутки сделал все как следует. Решив походить с татуировкой какое-то время, он отбросил идею незамедлительного удаления и немного успокоился. Вечерняя атмосфера с легкой, из приоткрытого окна прохладой приближающегося декабрьского мороза даровала ощущение какого-то наступающего на пятки волшебства, предвкушения чего-то особенного, долгожданного. В неприкрытом шторами окне отражался мохнатый бок Плю, кусочек разрисованного мольберта, а также виднелся молодой человек, сидящий на краю кровати с гитарой на коленях. Нацу улыбнулся своему отражению, продолжая наигрывать только ему известную и немного корявую мелодию. Слегка фальшивя, но зато от всей души, он напевал себе под нос слова песни, свободно проводил пальцами по струнам и в свете единственной работающей лампы у постели казался каким-то неземным существом, постигшим неизвестную людям истину. Идиллию прервало внезапно пришедшее на телефон уведомление, которое в нарушаемой лишь тихой мелодией тишине прозвучало слишком громко. Пальцы дрогнули, а приятно льющаяся музыка прекратилась. Драгнил вздохнул и мысленно успокоил ускорившееся вдруг сердцебиение. Каждый раз, когда его смартфон трясся в вибрации от то и дело приходивших сообщений, внутри парня все словно стягивалось в крупный узел, а легкое волнение подталкивало немедленно схватить мобильник и узнать отправителя. Увы, но на протяжении этих дней его надежды медленно, но верно разрушались, а желание увидеть Ее номер в строке уведомлений приносило дискомфорт. Не бы никакой гарантии и уверенности в том, что Она вообще ему напишет, поэтому Нацу искренне хотел перестать переживать по этому поводу. Пока получалось не очень. Вот и сейчас. Парень лишь усмехнулся при виде сообщения от однокурсницы с просьбой установить ей какую-то программу. Он разочарованно вздохнул и, поджав губы, напечатал положительный ответ, а после сразу откинул телефон в сторону. Постоянное ожидание отклика от Нее утомляло, и с каждым днем Нацу все сильнее сомневался в возможности продолжения их общения. Незнакомка показалась ему крайне интересной особой, перекидываться с ней ежедневными мини-письмами и короткими заметками уже вошло в приятную привычку и прекращать это не хотелось. Может ли он что-то сделать? Нет. Оставалось только уважать ее желания и ждать. А последнее Драгнил терпеть не мог. Взглянув на часы, показывающие половину девятого, он понял, что пора бы уже пройтись по окрестностям с Плю и дать ему вдоволь нагуляться. Отложив гитару, парень подошел к шкафу с вещами, вытаскивая оттуда джинсы. Остаток вечера он планировал провести в компании висящего на линии Хэппи, виляющего хвостом Плю и парочкой серий сериала. Идеально, что еще сказать. *** Затишье перед бурей — вот как Люси называла внезапно налаженную обстановку в универе. К ней никто не подходил, не бросался едкими высказываниями, не пытался в которой раз принизить ее достоинство, только бросали косые взгляды, и все. Если бы не последнее, можно было подумать, что весь тот кошмар был лишь выдумкой, а Хартфилию никто и никогда не пытался довести до белого каления. Все словно забыли о ее существовании и обо всех причиненных обидах. На Люси не обращали внимание, а той это было только в радость. Пускай даже на время, но она хотя бы отдохнет от вечного напряжения в университете и не будет растрачивать силы зря. Временный покой позволил ей выдохнуть и слегка расслабиться. Люси не заботило то, что с ней практически не общаются. Ей было все равно. Стинг и Леви есть — и ладно. Большего студентке не нужно. Друзья понимали, как нелегко приходится девушке, и всячески пытались ее приободрить. Люси снова настигла апатия, из которой Хартфилия и не стремилась выбираться. Ее равнодушие пугало Магкарден и Эвклифа, но сделать что-то, помочь ей они не могли. Пустота в ее душе пожирала все хорошее, забирала все яркие воспоминания и наполняла пространство темнотой. Люси не желала бороться — смысла она в этом не видела, да и ресурсов не было. Черти за спиной никогда не покидали ее, их злобное шипение не давало спать, мешало сконцентрироваться и постоянно напоминало Люси о том, какое же она ничтожество. Девушка перестала выплескивать боль на бумаге, не вела дневник и не писала в толстом потрепанном черновике продолжение к своей истории. Она копила все внутри себя, не позволяла черни вырваться наружу, тем самым только приближая момент «взрыва». Пугающее безразличие когтями цеплялось в шею, душило, убивало и не встречало на своем пути никакого сопротивления. Люси пустила все на самотек, не желая разбираться в самой себе. Она увядала. Угасала. Из-за монотонного голоса преподавателя еще сильнее хотелось затянуть веревку на шее ну или хотя бы просто прилечь и заснуть на часик-другой. Хартфилия ходила на учебу только для галочки, интерес к дизайну пропал окончательно, а предпринимать что-либо сейчас, раздумывать над дальнейшей жизнью не было желания. Все идет своим чередом. Сил вмешиваться в это течение нет. Пока рядом сидящая Леви порхала ручкой по тетради и ни на что не отвлекалась, Люси клевала носом и собирала остатки своей воли в кулак, чтобы ненароком не уснуть посреди занятия. Она щипала кожу на ладони, до боли сжимала кулаки, прикусывала язык, но все без толку. Утомленный несколькими бессонными ночами организм требовал свое, и плевать ему было, где ты находишься, дома или на виду у строгого профессора. От неожиданной вибрации телефона Хартфилия вздрогнула и раскрыла глаза. Макгарден скосила в сторону мобильника взгляд и снова уткнулась в конспект. — Может возьмешь уже трубку? Вдруг что-то важное? — пробубнила она, не отрываясь от тетради. Люси взглянула на дисплей, где виднелся номер матери и вздохнула. Лейла в который раз за сегодня пыталась до нее дозвониться, но девушка упорно отклоняла вызов. Совестно было признавать тот факт, что она не желала общаться с собственной матерью, по крайней мере сейчас, однако Хартфилия все равно кусала губы и сбрасывала. Разговор с Лейлой может сделать только хуже, и студентка не хотела срываться на ней. Лучше подождать. Она обязательно перезвонит ей, извинится и попытается все объяснить. Но это потом. Не сейчас, когда внутри у девушки творится невесть что. Глядя на то, как подруга убирает телефон в сумку, Леви только укоризненно покачала головой и недобро сверкнула глазами из-под очков. — Задом чую, что она тебе не просто так звонит все утро, Люси. Что если?.. — Я понимаю, Леви, — грубо прервала ее Хартфилия. — Я поговорю с ней, но позже. Больше Макгарден эту тему не поднимала, и оставшиеся сорок минут до окончания пары девушки провели в тишине. Стинг активно жестикулировал руками, рассказывая историю, произошедшую с ним на тренировке по баскетболу, Леви поддерживала его и заливисто смеялась на действительно неловких моментах, а Люси со спокойной улыбкой наблюдала за друзьями. На большом перерыве они, как и всегда, собрались вместе и обсудили волнующие вопросы. В такие моменты тревога девушки утихала, а противный шепот властвующих внутри нее злых сил становился еле слышным. Рядом с близкими ей становилось хоть и немного, но лучше, спокойнее. Хартфилия почти не участвовала в разговоре, но впитывала позитивную энергию друзей каждой клеточкой тела, тем самым пытаясь разогнать тьму в душе. Когда они направлялись к выходу из столовой, телефон Люси вновь засветился экраном и завибрировал. Раздраженно цыкнув, девушка собиралась было вновь скинуть вызов и на этот раз уже отключить смартфон, но пораженно застыла месте, смотря на дисплей. Стинг и Леви недоуменно оглянулись на вставшую посреди выхода подругу и окликнули ее. Внутри все сжалось от холода и нехорошего предчувствия, но Люси продолжала молча стоять и смотреть на высветившийся номер отца. *** Коридоры больницы встретили ее привычным холодом, темнотой и противным, вызывающим не самые лучшие воспоминания запахом медикаментов. Хартфилия неслась по этажам к нужной палате, на ходу уточняя ее расположение у проходивших мимо медсестер. Сердце в груди болезненно сжималось и учащенно билось, а плохие мысли путали сознание. В голове девушка уже в тысячный раз прокрутила самые неблагоприятные сценарии, мысленно попросила прощения у матери, а после усердно прогоняла этот негатив и изо всех сил старалась настроиться на лучшее. Получалось, к слову, не очень, но она хотя бы пыталась. Добежав наконец до нужного этажа, Люси повернула налево и прошла вперед по коридору. В полумраке из-за еле работающих лампочек студентка увидела высокую, статную фигуру отца. Джуд стоял, сложив руки за спиной, напротив двери в палату Лейлы и смотрел куда-то перед собой. Весь его внешний вид — дорогой и опрятный костюм, начищенные туфли, уложенные светлые волосы — комично смотрелся на фоне обшарпанных стен и потрепанных сидений больницы. Люси только скривилась: обладая такими большими деньгами, он пожалел часть своего бюджета на здоровье жены и отправил ее туда, где о ней и нормально позаботиться-то не смогут. Заметив дочь, Джуд лишь кивнул и ровно проговорил: — Проходи. Она тебя ждет. Внутри девушки все снова будто смешалось, затянулось. Из-за холодного взгляда отца по ее спине пробежали мурашки, а кровь словно застыла. Встретившись с родным человеком спустя год разлуки, она в который раз убедилась в правильности принятого решения. Люси прекрасно помнит, какими горькими и колючими фразами он бросался, насколько был далек от собственной семьи, как омрачалась атмосфера в доме с приходом главы семейства, помнит, как мечтала сбежать из-под его гнета и как не верила своей внезапной свободе. Хватило только пары секунд, чтобы понять одну вещь: она никогда не вернется домой. Под пытливым взглядом старшего родителя, Хартфилия дрожащей рукой надавила на ручку двери и прошла внутрь комнаты, а после, едва завидев лежащую на койке мать, замерла у входа. Рядом стоял врач, что-то записывающий на планшет. Спросив, кем Люси приходится пострадавшей, он сообщил ей о состоянии женщины, дал несколько рекомендаций об уходе и успокоил новостью о том, что со здоровьем матери все будет в порядке. Небольшое сотрясение мозга, вывихнутое запястье и пару гематом на теле несмертельны, а значит, Лейла в скором времени сможет отправиться домой. Девушка слушала его вполуха, не отрывая взгляда от матери, которая слабо ей улыбалась. Перевязанные голова и предплечье, какие-то темные пятна шее, будто следы пальцев, разбитая губа, огромный синяк на другой, здоровой руке… Что-то Люси мало верится в неудачное падение со стремянки. Велев долго не засиживаться и не утомлять пациентку, доктор вышел из палаты, оставляя мать и дочь наедине. Все это время девушка пыталась придумать хоть какие-то слова, подумать о том, как начать разговор, что спросить, но в голове было пусто. Только тревога, страх, шок и неверие. — Милая, не стой, присядь, — прошептала бледными губами Лейла, махнув на находившийся рядом стул. — Я скучала. Чувство вины волной нахлынуло на Хартфилию, отчего та поджала губы и неуверенно присела рядом. Она пришибленно посмотрела на мать и сжала ее холодную ладонь. — Прости меня, — просипела Люси, чувствуя, как щипает в глазах от подступающих слез. Она не хотела плакать, но с эмоциями совладать не могла. — Прости, мам. Лейла ласково гладила дочь по руке и как мантру повторяла, что ее вины в случившемся нет. — Я должна была ответить на твой звонок и приехать раньше, должна была… Из-за слез она не могла нормально говорить, а так хотелось рассказать ей все. О том, что Люси нужно звонить матери почаще, видеться с ней и вообще забрать ее из поместья. О том, что происходит в жизни, с чем она борется, как не хочет продолжать учиться на дизайнера и как мечтает поменяться внутренне. Хартфилия невнятно и кратко пытается передать то, что чувствует, переживает и как меняется ее жизнь. Лейла не перебивает и внимательно слушает дочь, не отрывает от нее теплого взгляда и продолжает мягко сжимать ее ладонь. — Люси, я люблю тебя и всегда буду любить, несмотря ни на что. Я понимаю тебя и ни в чем не виню. — Но, мам… Женщина не дает ей договорить, отрицательно качая головой. — Не буду врать и скажу, что мне действительно тебя не хватает. Я скучаю и хочу видеться с тобой, как можно чаще, но только тогда, когда и ты готова. Для меня важно твое самочувствие, а потому я не настаиваю. Слышишь, Люси? Не зацикливайся только на других, думай и о себе тоже. Люси хотела было сказать, что не может не думать о родной матери, но не стала. Спорить и настаивать на своем сейчас было ни к чему. К тому же, нужно поговорить о другом, менее приятном. Смотря на улыбающуюся мать, девушка не хотела портить ей настроение своими расспросами, но желание подтвердить страшную догадку было слишком велико. — Мам, послушай, — начала она, затаив дыхание от волнения. — Это… это же он сделал, да? Ты ведь на самом деле не падала со стремянки? Лейла тут же опустила взгляд и отвернулась, не желая об этом говорить. Внутри у девушки все похолодело от страха за родного человека. Хартфилия сидела и тупо смотрела на белые бинты, на кровавые подтеки и синяки. В голову полезли воспоминания годовалой давности, когда отец часто пил и срывался на семье. Люси казалось, что при дочери он еще сдерживался и копил гнев внутри себя, а сейчас… сейчас ничто его не останавливало. Студентке было не по себе от мысли о том, что побои и унижения мать терпит ежедневно после отъезда дочери, и никто, никто не может ей помочь. Как бы Лейла ни храбрилась, сколько бы раз ни пыталась уйти от мужа, он всегда находил ее и возвращал к себе, а при случае еще и угрожал добраться до Люси и устроить ей такой же ад, какой он устраивает жене. — Милая, я прошу тебя, не впутывайся в это. То, что происходит в доме, не должно выходить за его пределы. — Это он тебе так сказал?! Нарастающая злость медленно растекалась по венам, так и подначивая подорваться с места и найти отца. Он всегда издевался над ней, сколько Люси себя помнила. Запрещал собственной жене встречаться с друзьями, развлекаться, баловать себя, носить ту одежду, что ему не нравилась. Лейла последние девятнадцать лет жизни только и делала, что работала, заменяла в доме слуг, прогибалась под мужа, убивала в себе личность и лишь изредка, в «особенные» дни, когда Джуд был в настроении, занималась тем, что поддерживало в ней тягу к жизни, — рисовала. Женщина часто терпела удары и крики, защищала дочь и клялась вытерпеть все, лишь бы он не трогал их, между прочим, ребенка. Лейла давно забыла о себе, ее Я старательно уничтожал муж. Сейчас, переосмысливая свой опыт, мать всячески пытается уберечь Люси от той же участи и пытается дать ей понять то, что никто не вправе удерживать ее и присваивать себе. Люси — отдельная и самостоятельная личность. — Дорогая, пожалуйста… — Он ведь мог убить тебя! Уже убил морально и теперь хочет тебя и физически в могилу закопать! Почему такой, как он, должен упиваться своей властью и втаптывать в грязь других? Почему он возомнил себя гребанным богом? Почему, черт возьми, он все еще жив?! — ярость постепенно испарялась с каждым выпаленным словом. Хартфилия чувствовала себя бессильной, не способной ни на что, и это ее только сильнее злило. Медленно осознавая, что она только что сказала и чего желает, девушка стушевалась и поникла. Закон для отца ничего не значит. Деньги — вот его оружие против всей власти. Своими криками, невысказанными обидами ничего не сделать. Но и терпеть всю жизнь нельзя! Сколько можно прогибаться под него? Почему они должны молча стоять в сторонке, пока любимый папочка бесчинствует? Это ведь… так несправедливо. Люси медленно вдохнула и выдохнула. Она обязательно поможет матери. Вытащит ее из того домашнего ада, увезет за границу, сделает все, чтобы она вновь смогла сделать сладкий и долгожданный глоток свободы. Лейла не заслуживает всего того, что с ней делает Джуд. Лейла заслуживает настоящего света, которым она всячески пытается наполнить дочь. Она заслуживает любви. Студентка вышла из палаты спустя полчаса, что, несомненно, сильно преувеличило допустимое количество времени для посещения пациента. Мать чувствовала себя нормально, но переутомлять ее не нужно было, Люси понимала это, а потому спешила скорее покинуть ее и дать ей возможность побыть в тишине. Однако женщина ни в какую не хотела прощаться с дочерью и старалась задержать ее настолько, насколько могла. Хартфилия пообещала навещать ее, звонить, и на этот раз она собиралась выполнить свое обещание. Напротив двери она заметила сидящего на маленькой кушетке отца. Джуд смотрел прямо на нее, не отрывая своего обманчиво доброго взгляда. Он противно улыбался себе в усы, поглаживал их большим пальцем и словно чего-то ждал. Ждал, когда Люси тепло поприветствует его, крепко обнимет или же, наоборот, накинется с обвинениями и истеричными визгами. Минут двадцать назад Хартфилия бы так и сделала, еще бы и толкнула для пущего эффекта, но сейчас она успокоилась и осознала неуместность таких возможных действий. Ее несдержанные эмоции только позабавили бы горе-папочку. Люси молча смотрела в потемневшие глаза Джуда, изо всех сил стараясь выглядеть равнодушной и сильной, а затем так же, не проронив ни слова, развернулась к выходу. Сердце учащенно билось, ладони вспотели, ноги немного подрагивали, но девушка все равно продолжала идти твердым шагом и не оборачивалась. Что угодно, лишь не видеть его еще долгое время. — И даже не поздороваешься с отцом? Где твои манеры, дочка? — насмешливо спросил Хартфилий, продолжая сидеть на месте. От его голоса по спине пробежали мурашки. Люси вновь неслышно сделала вдох и выдох, успокаиваясь. Он ей ничего не сделает. Не тронет. Не вернет обратно в поместье. Она не позволит. — Там же, где и твоя честь, папа, — помедлив, ответила Люси. В коридоре звенела тишина, прерываемая гулким эхом ее удаляющихся шагов. *** Вечером того же дня к девушке пришла подруга с двумя бутылками сидра, мешком мармелада и энергичным, помогающим развеять осеннюю хандру настроем. Уставшая и подавленная, Хартфилия все равно была рада неожиданному визиту Макгарден и с улыбкой впустила ее к себе. Леви без остановки рассказывала о распродаже в их с Люси любимом художественном магазине, о котенке, которого она хочет забрать из приюта и о странном грубом соседе, что с каждым днем становился все невыносимее и невыносимее. Живя с ним в одном подъезде, Макгарден нередко пересекалась с тем парнем, и каждое их столкновение переходило в очередную перепалку. В последнее время подруга настолько часто стала рассказывать об этом невеже, что Хартфилия начала невольно сомневаться, не скрыто ли за бранью нечто большее, чем обычное выражение недовольства. Впрочем, это ее дело, и допрашивать девушку она не стала. Весь вечер они смеялись, болтали обо всем на свете и словно оторвались от внешнего мира, создав свой, теплый, искрящийся, со сладким запахом яблок и клубники. Люси на время даже забыла о своих переживаниях, о том, что произошло за последние дни, о демонах и кошмарах. Хартфилия растворилась в подруге, в ее заразительном смехе и невероятной энергетике. Однако навечно спрятаться от тьмы не удалось. Макгарден прекрасно понимала, как сейчас подруге необходимо понимание, насколько она эмоционально нестабильна, а потому старалась вести себя естественно, не приукрашая и не уменьшая значение проблем Люси. Она знала, что ей нужна помощь. Знала, потому что сама не раз встречалась с такими людьми, наблюдала за изменениями их состояния и видела, как некоторые из них подбирались к критической точке, доходили до грани. Леви сталкивалась с подобным, понимала, насколько это страшно, а потому не желала такого исхода своей лучшей подруге. Видя, как Хартфилия вновь поникла и резко замолчала, Макгарден пододвинулась к ней ближе, мягко положила голову на ее плечо и взяла холодную ладонь девушки в свою. Люси на это действие слегка улыбнулась и удобнее расположилась на диванчике так, чтобы им обеим было комфортно. Они молчали какое-то время, прежде чем Леви тихо проговорила: — Расскажи мне, если хочешь, Лю. Даже если решение проблемы не получится найти сразу, тебе станет легче от того, что ты хоть и немного, но освободишь себя. Студентка медленно кивнула и вздохнула. Она давно хотела поделиться с подругой тем, что ее гложет, и убедиться в том, что не сходит с ума. Это было трудно, тяжело. Открывать одну из дверей, ведущую в самую чернь подсознания, нелегко даже перед близким человеком. Хартфилия знала, что Макгарден не будет порицать и осуждать, но что-то все равно ее тормозило, стягивало. Это был не просто страх, это было что-то… тяжелое, склизкое, не дающее нормально дышать. Бесформенное нечто. Темная субстанция. Липкое и тягучее. — Знаешь, я… — начала Люси, но вдруг запнулась. С чего начать, она не знала, однако желание продолжить было сильнее. — Внутри будто опустошена. Иногда бывают какие-то проблески, но затем снова наступает тьма. Я хочу бороться, хоть и сил уже нет… Да и есть ли смысл это делать? Я ведь всегда проигрываю. Она будто вся уменьшилась в размерах, сгорбилась и прислонилась головой к Леви, которая поглаживала ее по руке и не перебивала. Хартфилия продолжила рассказывать надрывающимся голосом, еле выдавливая из себя слова. Рассказала про ситуацию в семье, про отголоски прошлого, упомянула про внутренних демонов. Постепенно стягивающие ее веревки ослабевали, ей становилось хоть и немного, но легче. Макгарден внимательно ее слушала, кивала и порой подсказывала слова, когда подруга не могла их подобрать. Она прониклась ее чувствами, проблемами и удивилась, с чем Люси сталкивается каждый день и сколько держит в себе. — Ты сможешь пройти через это, Лю, сможешь преодолеть. Никогда не сомневайся в своей силе. Что бы ни происходило, верь в себя и не предавай. У тебя все получится, — шептала Макгарден. Какое-то время Хартфилия все говорила и говорила, поджимала губы, подрагивала, но рассказывала, не утаивала, осмеливалась приоткрыть заветную дверь. Позже, уже ночью, усталость и переживания взяли свое, из-за чего девушку сильно клонило в сон. Она засыпала у подруги на плече со знанием того, что она в безопасности. Тишина. Спокойствие. Умиротворение. Доверие. Леви с нежностью смотрела посапывающую Люси, гладила ту по голове и была уверена: все образуется.