Map of the soul: 7

      Черный дым затейливыми узорами, не спеша, поднимался в небо, портя его божественную чистоту своим ядовитым зловонием Ада. Он танцевал в своей собственной нирване, исполняя тот самый ритуальный танец, после которого следовало принести жертвы богам. Но те боги, ради которых он и существовал, никогда не умели по-настоящему насыщаться. Им постоянно было мало, они, вечно голодные, скитали по мирам, блестя своими черными жаждущими глазами. Они уничтожали все, к чему только могли прикоснуться, проклятые навечно испытывать один и тот же непрекращающийся голод. Имя этим существам — демоны.       Клубящийся черный дым в своем танце призывал на землю орды этих кровожадных существ, светя им, как маяк в черном море. Только эти создания пришли из тьмы, и устроят тьму, не идти к свету их священная задача, а распространение мрака по всем мирам, распространение хаоса. И со своей задачей они справлялись на «отлично».       За густыми завитками черного дыма Солнце стыдливо скрывается, сдавая свои позиции, признавая, что даже огромной раскаленной звезде не сравниться по силе с тем, кто любую стихию может себе подчинить, чья ярость бесконечными потоками плещется в разные стороны, сжигая все на своем пути.       С запада налетает ветер, только сильнее и быстрее разносит по небу жадную тьму, опасно теребит натянутую полицейскую ленту, заставляя ее петь этот ужасающий гимн смерти, становиться неотъемлемым участником адской постановки. А вой сирен скорой помощи — как наложенный бит на всю эту мелодию, вроде абсолютно не вписывающийся, но такой необходимый — без него вся эта музыка явно бы не дошла до ушей того, кому она изначально и предназначалась.       Очередной черный мешок с противным звуком закрывается, скрывая в себе тело, некогда напоминающее человека. Здесь таких мешков уже собралось много, души рядком лежат на серой, холодной земле; они все, как один, лишены глаз, не способны больше видеть гнили этого мира, но Чонгук железно уверен в том, что все они сейчас смотрят только на него.       Здание исправительного центра для малолетних преступников уже больше никогда не будет напоминать архангелу то место, которое он покинул только вчера вечером. Теперь здесь нет жизни, здесь нет живых, здесь все пропитано смертью и кровью, здесь никогда не будут жить люди, потому как будут постоянно ощущать, как на них из Ада глядят голодные глаза. Высокие кирпичные стены уже не ослепляли своей белизной, здесь вообще больше ничто не кидало ни намека хоть на маленький кусочек сохранившейся чистоты. Все было сожжено и уничтожено, все сгорело в неудержимой ярости, утонуло в дьявольской метке, довольно смеющейся, скалящейся на всех, кто пытался хоть кого-то спасти из руин здания. Уже никого нельзя было спасти.       Все невинные жертвы сейчас лежали в черных мешках, изуродованные в нечеловеческой злости. Их просто не успевали вывозить с территории исправительного центра, потому они, никому ненужные, тошнотворной грудой сгоревшего мяса лежали на земле. Лежали и осуждающе смотрели на Чонгука, который просто глядел на все это, скрытый мороком. Смотрел и ничего сделать не мог, исправить все это он тоже не мог, повернуть время назад — не мог.       Они все погибли по его вине. Каждая невинно утраченная жизнь кровавым отпечатком ложилась на дрожащие руки архангела, который в своем «хочу», подпитанном гордыней, забыл, что от его выбора могут и будут страдать все. Тэхен уже давно показал, что в своих играх настроен крайне серьезно и не боится зайти в них далеко, уничтожая всех на своем пути. Он не хороший, он не добрый, он повелитель Ада, а Чонгук всего лишь архангел, которым он хочет обладать, которого он изначально предупреждал, что отказа не потерпит, которому уже давно сказал: «… то получается, что в их гибели виноват ты. Если бы ты сюда не пришел, то и я бы не стал».       Тэхена сейчас можно было винить сколько угодно, обзывать его и мечтать уничтожить. Но виноват во всех смертях сам Чонгук, который слишком беспечно относился к сделке с Дьяволом, который за своей гордыней, за своими собственными желаниями забыл о том, кто он и что должен делать в первую очередь. Уж точно не о себе думать, а о тех, кто мог из-за его выбора пострадать. Чонгук не хотел встреч с Тэхеном и думал, что так легко их прекратит. Он ни разу не задумался, что Гадес все это просто так не оставит. Он не подумал о том, что Дьявол будет мстить по-дьявольски изощренно, покажет архангелу всю его несостоятельность, всю его никчемность и все его невероятное эгоистическое сходство с демонами, которых он так ненавидел, но с которыми был так похож. Ангелы всегда должны думать о людях в первую очередь, Чонгук же думал только о себе. Он сам попал в передрягу, но когда выбираться из нее стало слишком сложным, просто по-детски психанул и бросил все это дело. Глупый и наивный, а еще доверчивый и слепой — все эти слова его идеально описывают, хотя список можно было знатно пополнить.       Чонгук до скрежета сжимает зубы и все смотрит и смотрит на бесконечный поток тел, постоянно выносимых на носилках из здания. У него в глазах злость и слезы мешаются в жгучий коктейль, который разъедает картинку перед глазами, обжигает щеки и с каждым продвижением вниз все кусает и кусает, словно мстит за все оборванные жизни. Чон зол на себя, он явственно ощущает, как в груди все рвется на части, как осколки гордыни впиваются во внутренние органы и с каждым новым отчаянным ударом сердца вгрызаются глубже, причиняя ни с чем несравнимую боль, которую было не остановить. Она останется с ним навсегда, будет напоминать ему о себе каждый день, каждый его шаг под сомнение ставить. Она станет его горьким опытом, отпечатком, ложащимся на все.       Гадеса необходимо убить — эта мысль рождается в кипящем от боли и злости сознании и вырывается на поверхность, ничем не сдерживаемая. Она позволяет отчасти забыться, перестать видеть осуждающие взгляды, которых не существует; она пытается не дать организму сожрать самого себя, переключая свою ярость в другое русло, фокусируя все внимание на том, кто был во всем непосредственно виноват, кого винить было почти приятно, кого хотелось убить любым способом, хоть на кусочки порезать.       Чонгук сжимает руки в кулаки, он сам себя не контролирует, не понимает, что ведет его тело, которое наливалось уверенностью железной и силой, неведанной ему до этого. Он поднимает черные глаза на запад и точно знает, где его враг. Враг, которого необходимо уничтожить. Архангел расправляет свои белоснежные крылья и готовится к сильному взмаху и быстрому полету, чтобы покончить с чумой, поразившей весь мир. Но его резко хватают за плечи, заставляя стоять на месте, не сметь и шага сделать в сторону.       Напротив Чонгука стоит Джин, настроенный решительно и более чем серьезно. Он настойчиво вглядывается в черные, безумные зрачки Чона и смотрит прямо в душу ему, пытается отрезвить, привести в чувства. Но Гуку все это сейчас не нужно, он не хочет остывать, он намеревается гореть и дальше, чтобы кровь в жилах бурлила, чтобы сила плотнее становилась, и крылья мощные сразили врага.       Архангел дергается в руках Джина, пытается их с себя стрясти, чтобы добраться до Тэхена и покарать. Но его железно держат, никуда отпускать не собираются. Старший архангел почти до боли сжимает плечи Чонгука, чтобы тот ни в коем случае не смог выбраться и улететь отсюда, чтобы не наделал самых больших глупостей в своей жизни.       — Чонгук! — Джин с силой встряхивает архангела и все пытается пробиться через слои мрака в глазах напротив. — Чонгук, не делай этого! Успокойся!       Чон рычит и дергается безуспешно. Он уже, и правда, весь горит, даже сердце огонь охватил, оно бьется отчаянно, просит о помощи, просит унять это пламя. А унять его можно только одним способом — смертью врага.       — Чонгук, приди в себя! Ты не должен этого делать! — Джин крылья вверх поднимает, чтобы с неуправляемым, неадекватным Чоном справляться было проще. Он может и молодой архангел, а силы у него больше, чем у многих старших, включая самого Джина.       — Он их всех убил! — Шипит Чонгук и впервые ответно смотрит в карие глаза своего наставника, но словно и не видит его. Он там, далеко, он там, где царит кровь и смерть. — Убил из-за меня, понимаешь?! — Чон дергается остервенело, но все еще всю свою силу не применяет, будто подсознательно не хочет Джину навредить. — Они все погибли из-за меня!       — Его смерть тебе ничего не даст! — Архангел отчаянно борется уже сразу с двумя проблемами. Не только с Чонгуком, но и со своим страхом за него, потому что тот медленно, но уверенно впускает в свою душу тьму и не борется с ней, только радуясь ее приходу.       — Даст! — Упрямо рычит Чон и взмахивает своими крыльями, ударяя ими о грязный асфальт, поднимая в воздух клубы пыли. — Я не хочу со всем этим мириться, не хочу прогибаться под него только потому, что он этого хочет, я не хочу, чтобы из-за меня страдали другие! Он должен умереть! Я должен его убить, это единственный выход! — Чонгук еще отчаяннее дергает руками, и в его взгляде появляется нечто новое, что пугает Джина еще сильнее.       — Послушай меня, он этого и добивается, разве ты не видишь?! — Архангел не теряет попыток вывести Чона из этого дьявольского состояния. — Он специально тебя провоцирует, он знает, что ты вспыльчив…       — Он еще не знает насколько! — Чонгук резко прерывает Джина и снова ударяет крыльями о землю, марая белоснежные перья в грязи.       — Он хочет перетянуть тебя на свою сторону! — Отчаянно вскрикивает архангел, когда понимает, что из глаз Чона на него смотрит чудовище Тэхена, скалясь противно. — Он не просто дает тебе понять, что все его обещания не пустой звук. Он делает тебя таким же, как он сам, Чонгук!       У Джина из глаз катится прозрачная слезинка, быстро растворяясь на коже, как видение. Ему страшно, он в отчаянии, он должен вытащить Чона, но все его попытки, кажется, тщетны. Терять еще одного дорогого человека не хочется, и он будет бороться с этой заразой до конца, будет пытаться спасти его, даже если придется отдать свою душу ради этого!       — Чонгук! — Джин еще раз сильно встряхивает архангела за плечи и смотрит в глаза безотрывно, пытается его вывести на свет, хоть за что-то зацепиться. — Ты становишься демоном, Чонгук! Он хочет, чтобы ты им стал! Ты в шаге от падения, очнись! Очнись, Чонгук! Посмотри на свои крылья! — Еще раз его встряхнул. — Посмотри на свои крылья!       Чон слышит последнюю фразу, словно через толщу воды, совсем неразличимо, почти тонко и протяжно, но он все равно ее понимает. Но и не понимает. Зачем ему его же крылья? Он собирался отрезать их кому-то другому, сжечь в его же адском пламени и наслаждаться криками боли, купаться в них. Ему определенно не нужны свои крылья. Чонгук снова погружается под толщу воды, абсолютно не намереваясь никого слушать, когда такая ослепляющая и упоительная злость владела его телом.       Джин все видит, он понимает, что достучаться до Чона невозможно. Понимает, но не желает сдаваться. Если будет необходимо, он будет так Гука весь день держать, пока тот не успокоится, или выход из такой нелегкой ситуации вдруг сам не найдется.       — Пусти! — яростно кричит Чонгук.       И все-таки грань добра и зла в его мозгу окончательно начала размываться, потому что он уже не шуточно бьется в крепких руках Джина, норовит ударить архангела так, чтобы тот дал его переполненной злостью душе свободу. Старший понимает это сразу, он видит все в распахнутых настежь черных глазах, где адский зверь радостно прыгает, ощущая свою победу. Этот самый зверь Джина и заставляет рискнуть, воспользовавшись планом, который мог привести к непоправимому.       Архангел просто отпустил Чонгука, который яростно этого добивался. Цепкие пальцы разжались резко, выпуская плечи Чона, позволяя ему насладиться свободой, которую он так жаждал. Вот только в своей слепой ярости Гук не сразу понимает, что чужие руки его не держат, что брыкаться и биться нет смысла, что можно просто взмахнуть крыльями и улететь на встречу с врагом, которого необходимо на части разорвать. Чонгук взмахивает руками, несколько растерянно, оставаясь без опоры, и быстро семенит назад, стараясь восстановить равновесие и не упасть. Он даже крыльями взмахивает, пытаясь сохранить баланс.       Но Джин ему на помощь не идет. Он стоит все на том же месте, где произошла их небольшая битва, и только карие зрачки, расширенные до предела, выдают его беспокойство. Он все еще не знает, сработает ли его план, увидит ли Чонгук что-то за застилающей глаза злостью. Но Джин больше ничего не предпринимает, оставаясь каменной статуей стоять на тротуаре, однако готовый в случае необходимости снова схватить Чона и удержать на месте, если сумеет сделать это вовремя с такого расстояния.       Чонгук хмуро смотрит на Джина, когда все-таки восстанавливает равновесие с помощью высоко поднятых крыльев. Градус его злости упал на один процент в этой небольшой битве, но она все равно грызется в мозгу, все равно желает получить свое насыщение. Враг должен умереть или умрет сам Чонгук, сожрет себя живьем чувством бесконечной вины. Враг должен умереть или умрет еще множественно невинных душ, которых сделали не более чем предупреждением архангелу.       Чон смотрит в глаза Джину упрямо, сразу показывает, что не отступится. А у старшего сердце трещит, разрываясь по швам, он теряет молодого архангела с каждой секундой, а уповать может разве что на чудо!       Могучие крылья медленно опускаются вниз, Чонгук готовится к взлету и дает это понять Джину, чтобы тот не смел его останавливать. Потому что архангел намеревается свой план выполнить и готов даже со старшим вступить в бой, чтобы добраться до Тэхена и глотку ему порвать, наблюдая, как тот захлебывается своей же черной кровью.       Но тут происходят сразу две вещи. Во-первых, Джина с такого расстояния Чонгук видел целиком, и его руку, легко взмахнувшую в воздухе и опустившуюся пальцем в асфальт, не мог не проводить внимательным взглядом. А во-вторых, Чон в это самое мгновение коротко взмахивает крыльями, отрываясь от земли на пару десятков сантиметров, и он видит. И это увиденное заставляет его резко опуститься обратно на грешную землю на заметно подрагивающих ногах. Если бы не его могучие крылья, подчиняющиеся подсознательному, наверное, он бы упал на колени, потому что ноги его в мгновение стали ватными. Их, как мягкий грунт, размывало сточными водами, и они больше не желали держать на себе весь этот груз.       Вся злость испарилась в неизвестном направлении, ее словно окатило большой волной все той же воды, унося далеко-далеко, в тот океан, откуда она бесконечным запасом и черпалась. Вместо обжигающей ярости в холодном разуме образовалась кричащая пустота с редко вспыхивающими Вселенными понимания, которые старались родиться, но постоянно подавлялись всемогущей силой банального неверия.       На асфальте прямо у Джина под ногами лежали тонкие черные перья. Всего пять или шесть штук, они зловеще укрывали землю своей тьмой, вплетали свои адские нити в саму материю, не желая с ней расставаться, и скалились Чонгуку той самой многообещающей улыбкой, которую он имел честь видеть много раз. И еще одно перо в своем ритуальном танце опускалось к падшим братьям, маяча прямо перед ошарашенными пониманием глазами Чонгука.       Ошибки быть просто не могло. И иллюзией все это быть не могло.       Эти черные дьявольские перья стопроцентно принадлежали Чонгуку. Архангел делает шаг назад как-то неосознанно, в его глазах все еще крупица священного неверия, которое не хочет ничего этого принимать, не хочет принимать правду, в которой Чон успел ступить в бездну и запятнать себя ее грязной тьмой. Ноги окончательно не держат и крылья не помогают, потому что Чонгук больно падает на колючий асфальт прямо на колени, незамедлительно подтягивая к себе оба крыла, желая проверить и поверить, что все это ложь, и он не такой.       Джину хочется рыдать и не понятно из-за чего больше: радости или печали. Он счастлив, что Чонгук наконец-то пришел в себя, что не пошел по кривой дорожке до конца и смог себя остановить. Но видеть вот это его состояние и понимать к чему все ведет — невыносимо. В груди сердце уже полностью, кажется, разорвалось, заливая своей густой кровью все внутренние органы, мешая нормально дышать, заставляя забыть, что дышать архангелу не нужно. Он медленно идет к Чонгуку и ненавидит себя за проклятый дар всегда сохранять здравый рассудок. Прямо сейчас хотелось бы поддаться эмоциям и выпустить всю тревогу наружу, но он не мог себе этого позволить, потому что Чону намного хуже, чем ему самому.       Чонгук заметно дрожащими ледяными пальцами перебирал перья на своих белоснежных крыльях, маниакально желая найти любой дефект и уничтожить его. Выдрать из себя этот корень зла, очиститься, чтобы тьма отступила, чтобы не звала в свои объятия, чтобы поддаваться ей было не так уж и легко. У Чона сердце стучит через раз, принимая каждое грязное пятно на белом пере за свое очередное падение; в ушах шум непонятный, толстый, не желающий выпускать его в реальность, в которой он, и правда, продал несколько своих перьев тьме, позволяя заполнить свою стонущую от боли душу злостью. Какое низкое падение.       — Джин… Джин, они чистые, правда? Они ведь чистые, Джин? — Чонгук не смотрит на старшего, продолжая перебирать перья по второму кругу. Он только краем глаза замечает, как тот опускается рядом с ним на колени.       Архангел кладет руку на плечо Чону, слегка сжимая ее, призывая прекратить свое занятие и тихо отвечает:       — Да, они чистые.       Чонгук не слышит, продолжая придирчиво осматривать каждое замаравшееся в грязи перо. Он словно был одержим, только в черных глазах ни намека на что-то темное и адское, там пустота и свет невиданный смешались, а еще страх дикий, и вот этот-то страх Джина больше всего и напрягал.       Старший архангел мягко вытаскивает взъерошенное крыло из дрожащих рук, а другой ладонью поднимает голову Чонгука за подбородок, вцепляясь в его глаза своими, не позволяя взгляд отвести.       — Не надо, — грустно улыбается и качает головой, — они чистые, все темные перья уже упали. — Чон вздрагивает заметно, услышав о тьме. Она сейчас пугала, она сейчас вызывала животный страх и желание спрятаться, где угодно, лишь бы не попасться в ее лапы. — Не поддавайся на его провокации, не надо. Ты сильный, Чонгук, не позволяй этому завладеть собой.       — Я был почти готов… — Молодой архангел испуганными глазами смотрит на Джина и начинает безостановочно дрожать, окунаясь в море полного, но болезненного понимания всего случившегося.       — Не говори глупостей. — Джин снова качает головой и пытается улыбнуться подбадривающе, но и у самого плохо выходит. — Ты архангел и бороться с тьмой твое призвание, ты не можешь так легко ей сдаться. Ты видишь грань между добром и злом. — Чонгук смотрит на старшего, и в глазах его немая благодарность за все эти слова поддержки, которые может и не помогают, но от них глыбы льда внутри тают.       — Какие слова! — раздается позади Чона ядом пропитанный голос. — «Ты видишь разницу между добром и злом». А хоть кто-нибудь из вас ее мне объяснить доходчиво может? Что-то я сомневаюсь.       Джин вздрагивает и резко поднимает голову вверх, сталкиваясь с черными, утягивающими на дно глазами, в которых крупным шрифтом читается лютая злость, полыхающая в крови, буквально выпаривающая ее на поверхность черными завитками того самого мрака, который пожрал здание рядом. Старший архангел, конечно же, его появления не почувствовал.       Чонгук поднимается мгновенно на ноги, разворачиваясь почти в воздухе с помощью грязных, измятых крыльев, которые все еще верно ему служили. Он по голосу понял, кто позади него стоит, и это осознание снова смело все здравые мысли в его голове новым мощным потоком, оставив вместо себя пустоту, которую что-то постоянно пыталось заполнить. Чон неосознанно делает шаг вперед к своему главному врагу, словно тело и само знало, куда ему нужно, но рядом резко Джин вырастает, хватая молодого архангела за локоть, не позволяя наделать глупостей.       Тэхен прекрасен, как и всегда, внешне спокоен, а внутри полыхает как адское пламя, властителем которого он и являлся. Темно-каштановые волосы, сейчас почти черные, непослушными волнами падают на глаза, делая дьявольский их цвет еще темнее, еще глубже, буквально показывают, что дна у этих зрачков нет и не было никогда. В них можно только бесконечно тонуть в муках, без шанса выбраться на поверхность. Огромные черные крылья позади Тэхена легко покачиваются в воздухе, блестят, даже без прямого источника освещения, они адским пламенем подпитываются, злостью Гадеса насыщаются и сейчас сами по себе могут светиться, наполненные силой до предела, воинственно источающие ее вокруг себя дьявольским нимбом. Сам Тэхен и тот настроен очень воинственно, что можно понять, просто глянув на его одежду. Как и всегда черная, сегодня она была совсем не тем легким одеянием, какое он предпочитал. Излюбленные грубые ботинки сильно перетянуты шнуровкой на голенищах, буквально сливаются с узкими штанами, мешая отделить одно от другого. Плотная черная рубашка не застегнута только на пару верхних пуговиц, совсем незначительно открывая обзор на медовую кожу; рубашка настолько длинная, что больше сходит за тунику, доходя Тэхену почти до середины бедра. Поверх рубашки жутко туго натянута портупея, плотным двойным кожаным кольцом обхватывая его грудь и талию, петляя дальше на плечи и за спину к крыльям, чтобы держать их на весу было легче.       — Ты… — только выдыхает Чонгук, глядя на Тэхена в ответ своими такими же черными, постепенно звереющими глазами.       — Чего тебе нужно? — Джин чувствует настроение Чона чутко и понимает, к чему все ведет. А потому берет ситуацию в свои руки, делая шаг вперед и закрывая собой Гука, чтобы разорвать этот дьявольский контакт. Не понимая, что запущен он был давно, а не видеть — не значит не знать.       — Прилетел, чтобы посмотреть, насколько очаровательна катастрофа, устроенная одним маленьким глупым архангелом. — Тэхен тянет губы в оскале, но в глазах черных ни намека на улыбку.       Вообще, все настроение, исходящее от Гадеса, не предвещало ничего хорошего. Но Джин боится не дьявольского гнева, он боится потерять Чонгука, который каждое слово Тэхена воспринимал болезненно.       — Это сделал не он, а ты. — Джин без тени страха смотрит на Гадеса, и в какой раз убеждается, что того, кого он раньше знал, уже не существует.       Тэхен усмехается только:       — Все эти смерти на его совести. Он ведь знал, в глубине своей чистой души знал, чем обернется его отказ, и все равно пошел против меня. — Гадес смотрит на то, как Чонгук мягко выплывает из-за спины Джина, буквально ввинчиваясь своим тяжелым взглядом в разъяренные глаза Тэхена. — Может, он даже хотел увидеть все эти смерти, подсознательно к ним шел. Считал, если погибнут не от его руки, то виноват и не он. — Гадес улыбается Чону. — Но виноват ты. Так где здесь граница между добром и злом, а?       — Граница в том, что мы ее не переходим, мы не убиваем, потому что хотим, мы спасаем. — Джин руку правую в сторону вытягивает, не позволяя Чонгуку идти дальше вперед.       Архангел от Чона страшное чует и боится его отпускать, боится, потому что тот может в любой момент снова поддаться своей слепой, никуда не ушедшей ярости. Такие сильные чувства никогда не пропадают просто так.       — То есть знать и допустить убийство это не зло, потому что свершаете его не вы? Так получается, Чонгук-и? — Тэхен намеренно давит на архангела, даже смотрит только на него, не мигая. Стоит так рядом, но так далеко, а запах глицинии просто ядом в и так воспаленный мозг проникает. — Только не говори мне, что не знал, что так и будет. Ты знал и все равно допустил это, думая в первую очередь о себе.       — Прекрати, Тэхен! — Джин яростно старается заткнуть змеиный шепот, даже в его мозг просачивающийся, заставляющий поверить в эту дикую правду. — Не слушай его! — Архангел смотрит на Чонгука, хватаясь за его руку, не позволяя здравому рассудку уплыть из черных зрачков, как совсем недавно.       — Правильно, не слушай меня! — продолжает змей. — Ты и сам все это знаешь, мои слова уже ничего не изменят. Я всего лишь озвучил правду, которую боишься озвучить ты.       — Убирайся! — тихо шипит Чонгук и сжимает кулаки яростно, поднимая свои крылья высоко над собой грязным измятым нимбом.       Он борется сам с собой, чтобы не наброситься на Тэхена и не убить его, потому что голос из головы, подзуживающий это сделать, никуда не делся.       Гадес усмехается и как-то слишком легко сдается, поднимая руки вверх. Уже тогда следовало понимать, что что-то здесь определенно не так. Но в этом хаосе и переплетении эмоций, которые постоянно приходилось держать под напряженным контролем, многое в тот момент оставалось непонятным.       — Я-то уйду, — вкрадчивый шепот, — но знаешь, та визитка, которую тебе дали. Что там было? Не припомню уже… А! — восклицает Тэхен, и тьма из его глаз начинает выплескиваться. — Центр борьбы с детским насилием! Сегодня туда случайно заглянул один спятивший маньяк и всех перерезал, печально, правда?       Джин не успевает вовремя отреагировать. Он все это время готовился к неожиданному выпаду, но как только тот настал, оказался не готов и проиграл. Вот так просто, не успев ничего сделать, он проиграл.       Чонгук разъяренным, расплывчатым белым пятном несется на Тэхена, крепко сжимая в руке ангельский меч. Его движения так стремительны и быстры, что увидеть их для человеческого глаза почти и не возможно. Но Гадес не человек, и он способен увидеть все, даже то, что никто не был способен узреть. Тем более именно этой реакции от Чонгука Дьявол и ожидал, сам все это время его толкал в краю бездны и с улыбкой-оскалом смотрел на то, как архангел летит на дно.       Звонкий удар металла о металл прорезает, кажется, само пространство, заставляя и время замедлить ход, и наблюдать в шоке за поединком добра со злом, в котором первое явно не в фаворе. Чонгук парит над землей в нескольких метрах, рьяно взмахивая крыльями, чтобы сохранять относительное равновесие, он зло наносит Тэхену жесткие удары своим святым мечом, не заботясь о том, что отражает их Гадес с невероятной легкостью тонкой безобидной с виду катаной.       Тэхен сейчас хоть и горит от ярости, хоть и желает заполучить архангела вместе с его душой, проучить его, показать, чем грозит неподчинение его персоне, но все равно наслаждается битвой, наслаждается тем, что стал единственным, кто так близко подобрался к архангелу. Ему за свою жизнь не страшно, в конце концов страх — это не то, что он мог испытать. Его эмоции начинались и заканчивались на гневе, ярости и желании всех убить. Бояться следовало не ему, а его. А включая то, в каком состоянии он сейчас был, уровень исходящей от него угрозы знатно возрастал, заставляя даже завитки мрака, плывущие над мертвым зданием, гуще сбиваться вместе, создавая непроглядную смесь, заразой поедающую серость облаков, заменяющую их на прекрасный черный.       Чонгук ничего не видит и не чувствует, кроме него и Тэхена, рядом просто никого нет. В мозгу архангела на повторе крутятся только две фразы, одна говорит: «Убей его!», а вторая больно разъедает внутренности, шепча: «В их смерти ты виноват!». А вместе они создают ядерную смесь, концентрированную под настоящий яд, который проникает в каждую клеточку тела, подчиняя ее себе, заставляя следовать своей слепой воле. А имя этому яду «злость». Она никуда не делась, только спряталась и ждала время, когда будет нужна, а ждать ей было недолго, в конечном итоге, все обстоятельства и вели к тому, что Чонгук придет в себя совсем нескоро.       Архангел обрушивает на Тэхена град ударов, не чувствуя ни капли усталости. Они двумя воинственными фигурами парили в воздухе. Один нападал, второй лениво защищался, совсем не испытывая дискомфорта. Гадес тактику молодого Чонгука сразу вычислил — тот без капли хитрости целился в черные крылья, желая их задеть и лишить Тэхена его главного козыря. Но опыта у Чона в битвах было не так уж и много, а потому обойти хитрого мастера поединков Гадеса, поставившего на колени не одно измерение, он не мог. Архангел просто плыл в своей ярости, заставляя металл в руке дребезжать жалобно от каждого нового удара, пытаться заставить хозяина очнуться, но проигрывать в этом желании, как и сам Чон.       — Если хочешь хотя бы ранить меня, то старайся лучше, — усмехается Тэхен, ловко орудуя катаной, отражая самые неожиданные выпады Чонгука.       — Я тебя не просто раню, я тебя на части порежу! — Рычит Чон и блестит своим черными зрачками, отражающими всю тьму, скопившуюся над их головами, которая голодно облизывается, желая больше зрелищности.       — Давай! — Искушающе усмехается Тэхен, провокационно, и знает, что Чонгук клюнет.       Он стопроцентно не оставит все это без внимания, уж точно не сейчас! А Гадес не готов себя так просто останавливать, он почти выиграл. Подлить масла в огонь — и пламя до небес вспыхнет.       Чонгук сейчас, и правда, собой не владеет, и правда, низко пал, идя на поводу у такой грязной, но такой упоительно сладкой злости, ненависти, жажде крови и боли. И чем больше будет двух последних ингредиентов, тем лучше для насыщения всего этого голода, который грызет внутри, который диким зверем рвется наружу, заставляя Чонгука бесстыдно пользоваться всей дарованной ему магией, не заботясь о последствиях.       Архангел яростно взмахивает крыльями, ударяя ими друг о друга, взывая к жизни свою концентрированную силу, способную уничтожать одним прикосновением целые города. Он никогда раньше не пользовался ей, такой дикой и необузданной, но сейчас все его заслонки снесло, и он готов был пойти на что угодно, лишь бы Тэхена уничтожить.       А Гадес на это только сильнее скалится. Все идет просто великолепно, лучше и быть не может. Он, чтобы действия ускорить, даже свободной рукой сжимает кусок тьмы в сферу размером с шар для боулинга и резко бросает ее в архангела, заставляя того прекратить серию бесконечных ударов своим мечом, им же отгоняя тьму, разрезая ее святым металлом на крошечные частички пепла, тут же падающие на землю.       — Такими темпами ты вряд ли сможешь меня на части порезать.       Чонгук ничего не отвечает, только рычит, как настоящий разъяренный зверь, жаждущий смерти своего врага. Его сила небесная, священная, лавой течет в венах, скапливаясь в руках, насыщая их такой мощью, что даже чистый металл меча звенит тонко, протяжно, словно боится не вынести всей силы, которую Чон собрался обрушить на Тэхена, буквально стереть его в порошок.       Дьявол все это чувствует, он видит, как Чонгука переполняет невидимая человеческому глазу энергия, как он начинает буквально светиться от ее концентрации, заставляя тьму, нависшую над двумя враждующими сторонами, недовольно шипеть, но не отступать. Она здесь подчиняется одному только существу и такой незначительный огонечек не может заставить ее сдать свои позиции. Тэхен держит власть в крепких и очень требовательных руках, даже тьма, являясь по природе своей стихией, не могла с ним в этом соперничать, могла только подчиняться, и она это делала, нагнетая собой атмосферу, проникая в материю, заставляя Чонгука использовать весь свой запас сил.       Чон сейчас слеп в своей ярости, просто видит цель и не думает о последствиях, но он все еще имеет свое стратегическое мышление, очень узкое на данный момент, почти отсутствующее, но полностью направленное на уничтожение своего врага. Чонгук смотрит на огромные черные крылья Тэхена и знает, что они — его слабое место. Да, они длинные, мощные и наполненные силой, но они настолько огромны, что если добавить к своему возможному везению немного проворства, то их можно было с легкостью достать. Жаль, что молодому архангелу в этот момент никто не сказал, что он был не первым, кто о таком додумался.       Чонгук крепко сжимает в одной руке меч, а в другую набирает своей силы плотную сферу, чтобы атаковать Тэхена с двух сторон. Гадес к ударам готов, с легкостью изящной их блокирует, даже усмехаться умудряется, медленно, но верно загоняя Чона в сгоревшее здание, уродливым пятном портившим пейзаж. Со стороны могло явственно показаться, словно Тэхен отступает каждый раз, отлетая на порядочное расстояние, взлетая все выше в попытках увернуться от жестких ударов Чонгука, который совсем в своей ярости потерялся, бездумно кидая в Гадеса свою силу, стараясь поразить его, выбить из игры хоть на пару секунд и не замечая, что каждый новый подобный удар даже до Дьявола не долетает, словно попадает в невидимую глазу черную дыру.       Тэхен ловко управляет катаной, отражая слабые удары Чонгука; слабые, но сыплющиеся в огромном количестве одни за другими. Он ведет его на верхний сгоревший этаж, загоняет в лапы тьмы, а Чон идет за ним слепым котенком. Он не бросает идеи крылья Тэхена подрезать, постоянно ныряет ему под руку, сохраняя удар, и пытается схватиться за черные перья, чтобы силой их сжечь. Но каждый раз, когда он буквально в нескольких сантиметрах от них оказывается, Тэхен проделывает невероятный финт, снова оказываясь у него перед носом в недосягаемости, материализуясь из воздуха.       Это бесило.       Хотя, куда еще сильнее злиться Чонгуку, было непонятно, но архангел злился, а потому, даже оказавшись на черном закопченном от огня и дыма бетоне верхнего этажа, даже коснувшись ботинками пола, покрытого густым слоем мрака, он этого не замечает. Он вызывает всю свою силу и несется к Тэхену голодным до крови зверем, атакуя его на грани всех своих возможностей.       Гадес по-прежнему парит над полом, лениво хлопая в воздухе могучими крыльями. Вся ситуация его только сильнее забавляет, он не испытывает от нее дискомфорта, даже, пожалуй, легкую скуку — Чонгук был совсем неопытным и хилым для него соперником. Тэхен даже кроме хитрости никакую силу против него не использовал. Во-первых, он желал себе архангела целым и невредимым, а во-вторых, надобности особой и не было.       Чонгук звериным напором вжимает свой звенящий металл в тонкий Гадеса, совсем не отвечающий на происходящее, как и его владелец. Он рычит протяжно и старается заставить руку врага дрогнуть, прогнуться и дать доступ к гнилому телу. Чон даже в тщетных попытках своих снова взлетает над черным полом, оттесняя Тэхена дальше к стене, где даже еще несколько несгоревших балок от крыши жалобно торчали; но крылья Гадеса их снесли мгновенно, раскидывая прожженные щепки в разные стороны.       Чон кидает свою силу в Тэхена снова, целится прямо в огромные крылья, понимая, что не промажет, но не осознавая всю легкость кажущейся на вид победы. Архангел заносит меч для нового удара, заставляет Гадеса таким образом открыться, принимая удар одновременно на два разных фронта, раскидывая его внимание, не замечая, что свое уже давно потерял.       Тэхен готовится сыграть в свой адский спектакль снова, благо у него отличный актерский опыт, да еще он так правдоподобно прижат к высокой стене, что здесь было грехом не разыграть сценку из так любимого им фильма, который он сам и режиссировал. Но тут происходит неожиданное, хоть и ожидаемое.       Джин резко появляется в поле зрения двух враждующих сторон, паря от них на безопасном расстоянии. Он не боялся битвы, не боялся, что мог быть ранен или убит. Он боялся, что в попытке все прекратить ранит Чонгука. Тэхена ранить было делом возможным, другое дело, что на нем все зажило бы по щелчку пальцев. Но Джин все-таки рискнул вмешаться в битву, чтобы вытащить из нее Чона, чтобы вытащить его из тьмы, в которую он добровольно ступил и продолжал с каждым шагом в ней тонуть, не замечая, как она с наслаждением ползет по его ногам вверх, желая прикоснуться к чистому сердцу.       — Чонгук, очнись! — отчаянно кричит Джин. — Не делай этого! Он намеренно тебя провоцирует!       Тэхен краем глаза насмешливо смотрит на старшего архангела, а потом снова в бешеные глаза Чона и шипит змеей, уже поселившейся в мозгах Чонгука:       — Я намереваюсь сегодня посетить многие места, где ты был. Интересно, на сколько душ пополнится Ад?       И этой легкой, прозрачной уловки становится достаточно для и так взбешенного молодого архангела, который был слеп и глух ко всему вокруг, но только не к врагу, который так удачно открылся сейчас, ловя священную сферу с силой, чтобы та не попала в крылья. А Гук видит цель, и цель не защищена, он не слышит, как Джин пытается его остановить, только тянет губы в оскале и с наслаждением вонзает меч в грудь Тэхену по самый эфес. Не отрезвляет его даже черная кровь, тонкой струйкой побежавшая вниз по клинку, марающая его белоснежные ботинки.       — Как я и сказал — порежу тебя на кусочки, — в лицо Гадесу рычит Чонгук и резко дергает меч на себя обратно, наслаждаясь тем, как пронзенное тело, захлебываясь своей кровью, медленно опускается на мертвый бетон, как крылья поникают следом за ним, увядая, словно цветы. Враг получил свой первый удар, сейчас он слаб и уязвим, отрезать его крылья и порезать на кусочки — дальнейшая цель.       Вот только Тэхен не выглядит поверженным. Да, он, несомненно, ранен, снова раскромсал свое сердце, заставляя его в который раз уже протестующе харкаться кровью, выплевывая ее наружу, не имея возможности больше ее перекачивать. Он звонко ударяется коленями о бетонный пол, играя свою роль до конца, а потом поднимает сияющее от безумной улыбки лицо на Чонгука и начинает хохотать, выбивая тем самым архангела из колеи.       Чон даже в ярости своей не ожидал услышать от Тэхена мольбы о пощаде, но такой реакции он тоже не ожидал. Хоть какая-то боль, хоть какой-то страх должны были отразиться на лице его врага, но уж точно не звенящий в тишине хохот.       Чонгук не понимает, что происходит, ровно до того момента, как перед его глазами медленно не начинает падать черное перо, смеясь вместе с Тэхеном своим дьявольским мерзким смехом. Ошибки быть не могло — только Чон сейчас парил в паре метров от пола, желая добить своего врага, заливающегося смехом.       Гадес резко прекращает свой смех только для того, чтобы победителем взглянуть на Чонгука и прошипеть довольно:       — Добро пожаловать на темную сторону, мой ангел!       *****       Все небо черное, злое, яростное, словно прямо сейчас начнет плеваться адским огнем и карать людей за их грехи, устраивая на земле настоящий апокалипсис. Неестественные свинцовые облака с запада грозно надвигались на весь город, закрывая святым небесам обзор на души, на то, что повелитель темной стихии намеревался устроить для своего, несомненно, развлечения.       Хосок стоял на балконе своей квартиры, находясь в нескольких десятках километров от эпицентра развернувшейся трагедии, но даже здесь в воздухе ощущал дьявольское дыхание смрада, очернившего и так грешную землю. Демоны, по воле своего хозяина, повылазили наружу и творили хаос, какой только могли придумать, уничтожая на своем пути все и всех. Хосоку не надо было видеть этого, чтобы знать. И его ангельская сущность тянула его вниз на землю, туда, где Ад правил балом, чтобы уничтожить его, остановить. Но он не мог пойти, хотел, но не мог. В его квартире Чимин спит, свернувшись клубочком на краю кровати, боясь, как бы Хосок не подумал о нем чего лишнего; оставлять его одного было слишком неразумным решением. Демоны, выплескивающие на землю ярость своего господина, ни перед чем бы не остановились.       А Хосок знал, к чему были все эти тучи, и почему демоны вдруг так свободно проникли в человеческий мир, и для чего они здесь были нужны, и даже знал о том, что творилось за многие километры от него, где Ад буквально слетел с катушек.       Ангел не спал, потому что очередной сон принес ему ответы на все эти вопросы. После такого заснуть повторно было невозможно. Хосока буквально разрывало на две части, одна из них желала остаться здесь и не дать Чимина в обиду черным тварям, губящим на своем пути все светлое. А вторая желала отправиться туда, к своим собратьям, помочь им, рассказать правду. Ту самую правду, которую он скрывал ото всех, видя ее в своих снах, зная о том, что изменить ее никто не сможет. Чем сильнее будет он или кто-нибудь другой пытаться исправить будущее, тем ближе оно подойдет, и своим мерзким дыханием смерти будет дышать в затылок, предупреждающе шепча: «Не стой на моем пути!».       Хосок во сне видел белого голубя, пронзенного жестокой стрелой смерти. Его маленькие глаза бусинки в неверии смотрели в черное небо, мягкие точеные крылья запечатлели последний свой прекрасный взмах. А вокруг маленькой птички на земле сотни мертвых, разорванных, изуродованных тел, утонувших в смеси светлой и темной крови. Даже разобрать, кто и какой стороне принадлежал, было невозможно. И над всей этой жуткой картиной на возвышенности одинокого холма стоит только одна фигура, погрязшая во мраке, не желающая оттуда вылезать.       Голубь — символ мира, которому суждено было погибнуть. Хосок не хотел войны, не желал даже слышать этого пугающего слова, и пусть он был заодно с Суа, стремящейся к ней, он по-прежнему был тем единственным, кто видел будущее и знал, к чему эта битва приведет. Он бы мог сказать Суа, предостеречь ее, но знал, что она воспримет все в штыки, только сильнее развернет свою кампанию, возможно даже, что пойдет по головам архангелов, как и хотела. Этого нельзя было допустить, но и войны повторной за долгие полмиллиона лет тоже допустить было нельзя. Хосок стоял в тупике, не видел выхода из ситуации; единственное, что билось в мозгу, — убив Юнги, он сократит число павших от его рук своих братьев. Но почему даже это звучит жестоко? Мин не тот, кого стоило бы жалеть, но тогда… почему?       Хосок качает головой и обхватывает себя руками, словно замерз на прохладном воздухе. Где-то там далеко с тьмой борется Чонгук, стараясь безуспешно победить стихию, и он абсолютно не подозревает, что тем поверженным голубем на поле боя был именно он.       *****       Режущий нервные клетки звук приближающейся смерти с каждой секундой становился все ближе и ближе, хотя демон никуда не спешил, наслаждаясь предсмертным моментом ужаса на лице своей жертвы. Он намеренно тянул лезвие катаны по полу, создавая отвратительную мелодию, которой наслаждался, но которая приводила в ужас душу, бесполезно прячущуюся от своего палача. Он мог бы убить ее быстро и легко, но разве от этого была бы хоть капля веселья? Смерть тоже веселье для одного маленького черноволосого демона, который с наслаждением исполнял приказ своего хозяина, жадно отбирая жертвы у других демонов, пожаловавших на пир.       Юнги в черном воинственном наряде, в таком же, как и у Тэхена. Он разве что крылья свои туже перетягивал, чтобы, словно лезвием, ими сокрушать врагов. И одежда его уже знатно чужой кровью была пропитана, прилипая к телу, как вторая кожа; капли красного даже веснушками его лицо усыпали, однако Юнги нравилась возможность впитывать смерть всем своим телом. Но нес демон только её, старую и бессмертную.       Вокруг по торговому центру другие демоны рыскают, безумно наслаждаясь невероятно прекрасным приказом своего хозяина. Они рушат прилавки и бьют стекла, как вандалы, вот только это их личная мелодия, после которой обязательно слышится душераздирающий крик очередной жертвы, попавшей в их жадные лапы. Демоны никого не пощадят и никого в живых не оставят, сжигая своим голодом живьем, они берут в меру своей силы, но паренька, забившегося за кассой, не трогают. Он только Юнги принадлежит. Мин всех перережет на пути к нему, ему наплевать свои или чужие.       — Ну, чего ты так испугался? — Демон смотрит в побледневшее, испуганное лицо молодой души и ведет себя наигранно-добро, наслаждаясь тем, как парень при виде своего палача дергается. Но не бежит, он не может, потому что страх его плотно сковал, потому что перед ним стоит существо с крыльями, существо, которое обитало только в религиозных сказках.       — Ты, наверное, считаешь нас убийцами, — задумчиво протягивает Мин и заходит за кассу, кладя катану на стол под внимательным взглядом парня. — Ты, наверное, не веришь, что такое вообще может существовать. Я ведь прав? — Юнги улыбается кровожадно и присаживается перед душой на корточки, наслаждаясь близким страхом так ненасытно, что в пору было и голыми руками начать рвать тело, чтобы запах этот не кружил голову и не выбивал пол из-под ног.       Парень ничего Мину, как и ожидалось, не отвечает. Он только смотрит на него расширившимися от ужаса зрачками, не моргает даже, лишь тело его пробивает крупная дрожь, он вжимается внутрь стола, под кассой, словно там было его спасение. Спасения уже не будет.       Юнги усмехается, снимая с себя маску добродетели и голову к плечу склоняет, облизывая свои испачканные в крови губы.       — Знаешь, почему мы здесь? Почему убиваем? Мы убийцы, конечно, от природы, — Мин тянет улыбку, — но здесь все немного по-другому. Наш хозяин не любит пустой траты крови, иначе бы человечества давно уже не было, — демон коротко хохочет, наблюдая за тем, как паренек безуспешно скользит ногами по скользкому полу, пытаясь сродниться с мертвым деревом стола. — Во всем этом виноваты ангелы. Я знаю, что после увиденного ты даже в единорогов готов поверить. — Юнги толкает язык за щеку. — Ангелы виноваты в том, что мы вас убиваем. Они не выполняют условия нашей сделки, эгоистично думают только о себе, они даже сейчас вас не спасают, давая нам возможность вас убивать. Так что вини в своей смерти только их.       Мин прощально улыбается и резким ударом вбивает свою руку в горячую плоть, беспрепятственно ломая ребра, добираясь до трепещущего в смертных судорогах сердца. Ему наплевать на крики боли, на жалкие попытки парня Мина от себя оттолкнуть, демон беспощадно обхватывает жизненно важный орган крепкими пальцами, скалится, и дергает руку на себя, принимая небольшой душ из горячей, упоительно прекрасной крови.       Сердце, залитое кровью, еще трепыхающееся конвульсивно, ярким алмазом блестит в руках смерти, просит сжалиться и не уродовать его окончательно, сохранить хоть каплю прежней красоты и важности. Юнги не милосерден, он брезгливо отбрасывает человеческий орган в сторону, даже как следует им не насладившись, и смотрит в стеклянные глаза парня, со вздохом произнося:       — У тебя был рак левого предсердия, дорогуша, странно, что ты еще этого не знал.       Юнги лениво поднимается на ноги и вдыхает полной грудью аромат смерти, пропитавшей все здание. Для демонов это просто мозговыносящий запах, настолько запретный и желанный, что от него ярко вымывало здравые мысли, вынуждая идти и уничтожать дальше. Хотя всё здание и так было разгромлено голодными псами, не видящими за своими желаниями ничего. Мин только надеялся, что их хозяин на достигнутом не остановится. Тэхену редко так крышу сносило и было бы дикостью не использовать его гнев, чтобы утолить свой собственный.       Демон берет со стойки свою катану и направляется дальше, снова опуская лезвие в пол, воспроизводя мелодию ужаса, засевшую даже в его мозгу нотами самого очарования. Он безошибочно идет навстречу своим личным приключениям; еще ничего не предвещало хоть чего-то интересного, но Юнги умел находить веселье, стоящее жизни. Тем более что он являлся демоном и не просто демоном, он был советником Гадеса, а тот к себе абы кого на такие позиции не брал. Мин почуял свою смерть еще когда того паренька убивал, и, конечно же, не мог отказать себе в желании с ней встретиться. Благо, она и сама его искала.       Золотом светящаяся сфера пролетела в жалких сантиметрах от левого плеча Мина, растворяясь в воздухе осколками, неудостоенными награды. Юнги даже не дергается и никакого шока от произошедшего не испытывает, только незамедлительно разворачивается к своему врагу лицом, взмахивает крыльями, окончательно руша стеклянную витрину, слушая ее предсмертные крики. Демон улыбается довольно и, опираясь на катану, как на трость, выдает:       — А сцена могла бы повториться снова, не знай я, что ты придешь.       Напротив него Джин стоит. Не просто противник, не просто сильный противник — смерть его. Тягаться с архангелом, со старым, опытным архангелом, без единого шороха зачистившего от демонов огромный торговый центр, — неисполнимая задача. Юнги не хиляк, он обладает многими тайными знаниями и может, в случае необходимости, ими воспользоваться, чтобы врага победить. Но Джин ему не по зубам, у них слишком разный военный опыт, архангел слишком сейчас полон силы и желанием остановить Мина, да он шел сюда из-за него, специально Юнги выслеживал, чтобы убить его. Демону отчасти даже было лестно, что за ним пришел не какой-то жалкий ангел, а сильный непомерно архангел. Страха у Мина не было, был только жгучий интерес ощутить, а какого это — умирать?       Безумец.       — Твое бахвальство тебе не поможет, — холодно отрезает Джин, крепко сжимая в руке святой меч.       — Зуб за зуб? – усмехается Юнги, не желая себя останавливать. — А ты знаешь, что месть это плохо?       — Это не месть. Это мое предупреждение Тэхену, чтобы завязывал с этим бесполезным кровопролитием, он не может каждый раз получать то, что хочет. — Джин вздергивает крылья выше и сам рушит позади стоящую витрину. Но им обоим нет до этого никакого дела.       — Вау! — тянет Юнги, выпрямляясь. — Значит, я такой важный, что меня можно использовать, как послание? — намеренно провоцирует, как только он умеет.       Он архангела хоть победить и не может, а знает его чувства. Знает, почему из сотни демонов Джин выбрал именно его, и причина не в том, что Мина было легче всех убить.       — Мы оба знаем, что ты его правая рука, — архангел делает вид, что никакого подтекста в словах Юнги не слышал, — я перейду, таким образом, черту, но заставлю его опомниться.       — Я его шлюха, — хмыкает Мин, — похоже, что именно по этой причине ты и выбрал меня. — Бьет прямо в цель и сам все видит. — Как ты сказал, мы оба знаем, что ты испытываешь к нему, что между вами было когда-то. Я знаю, что ты ревнуешь, знаю, что ты о многом сожалеешь, даже коснуться его не можешь, — Юнги довольно шипит, — а я могу.       Провокация удалась на сто процентов, потому что больше болтать Джин был не намерен, только уничтожить болтливого демона. А Мину и в радость все это. Он неожиданно стойко встречает первый удар святого меча своей катаной, почти с изящной легкостью откидывая архангела от себя на несколько метров.       — Не надо меня недооценивать! — предупреждающе улыбается Юнги и красиво взлетает в воздух, легко рассекая его своими прекрасными крыльями, остро сверкающими в свете чудом уцелевших ламп.       — Тебе не выжить в этой схватке, — качает головой Джин, тоже поднимаясь в воздух.       Юнги и так все это понимает, но не боится нисколечко. Такая возможность сразиться со своей смертью может больше никогда не представиться — глупо ее терять. Жизнь свою не глупо, а возможность такую — да. Мина не просто так считали безумцем, он очень демонстративно все это показывал, ведя себя настолько нелогично, насколько вообще мог.       — А тебе в этой войне, — загадочно тянет Юнги, с удовольствием наблюдая, как малюсенькая эмоция ярко проскальзывает за маской невозмутимости архангела, выдавая его с потрохами. — Думаешь, когда Гадес вернет свою душу, он тебя пощадит? Думаешь, он хоть кого-то пощадит? Можешь убить меня, я буду сожалеть только о том, что не увижу, как все сгорит в огне! — Юнги безумно хохочет, и они снова скрещивают своё оружие, в смертельном танце кружа в воздухе.       Джин не просто сильный, он опытный очень, не в одной битве уже побывал и знал, как с демонами драться, в конечном итоге, у всех у них одна и та же стратегия — крылья или сердце. Они всегда рьяно бились, рискуя собственными конечностями, чтобы достать хоть до кусочка святой кожи, хоть на прощание опорочить ее своим прикосновением. И архангел готовился к тому, что и Юнги будет работать именно по этой же схеме. Но демон не поддавался никакому анализу, он абсолютно бездумно и бесцельно бился с Джином ни разу не воспользовавшись случаем, чтобы того ранить. И это было… страшно.       Юнги словно был одержим, хотя этого быть не могло априори. Он рычал и смеялся безумно, каждый раз получая незначительную рану, и все рвался в бой, не испытывая боли, все дальше и дальше оттеснял Джина к противоположной стене только, чтобы в случае получения новой раны, поменяться с ним местами и продолжить свою дьявольскую карусель. Чего он добивался? Зачем все это делал?       Джин еще никогда не встречал таких, как Мин, никогда кроме…       Осознание больно бьет под дых, вынуждая архангела даже отлететь от Юнги на несколько безопасных метров, останавливая бой. В воздухе устало хлопают сильные крылья, со святого меча вниз капают черные капли дьявольской крови, Мин кажется Джину абсолютно незнакомым, но таким, словно он знал его всю свою жизнь.       — Чего уставился? — Юнги скалится недобро и запихивает два пальца в рану на плече, по-садистски их там прокручивает, собирая густую черную кровь, и показывает ее Джину, насмешливо спрашивая: — Хочешь?       Архангел ничего не отвечает, он сильнее перехватывает свой меч, но вопреки всему не атакует, потому что поглощен тем, как Юнги пихает вымазанные в черный пальцы в рот и с наслаждением их посасывает. Здесь нет никакого интимного намека, и обе стороны это знают. Джин просто не может поверить, Мин просто не может не подтолкнуть к правильному ответу.       — Ты… — только и шепчет архангел.       — Да, — улыбается Юнги кроваво, вытаскивая пальцы изо рта. Они оба понимают всю суть этого странного диалога, лишние объяснения им ни к чему. — Удивлен?       — Этого не может быть! Так нельзя!.. — отрицательно мотает головой Джин.       Юнги усмехается и крутит в руке катану. Он не прочь битву и дальше продолжить, уж после такого-то точно!       — Кто сказал, что «нет»? У демонов нет запретов.       — Так нельзя!.. — Как на повторе отвечает Джин, и в глазах его вспыхивает решимость, перемешанная с диким пониманием всего, что произошло за то время, пока он прятался от своих проблем. От них было просто не убежать, они везде его поджидали, они желали быть понятыми и исправленными, а архангел был глух к их просьбам. Сейчас за все это и расплачивается.       Юнги вздергивает лезвие катаны ровно в тот момент, когда Джин фурией налетает на него, отталкивая демона своим весом прямо к стене. Глаза в глаза, черные против карих. Архангел настроен очень решительно, он больше тянуть не станет, с этой заразой было необходимо кончать сразу и здесь. С этой проблемой было необходимо разобраться. А Юнги так просто тоже сдаваться был не намерен, он Цербер, и он безумен.       Мин ловко отражает очередной удар, взлетая выше под потолок, нещадно ударяясь крыльями о белую штукатурку, и пикирует вниз стремительно, удерживая тонким лезвием катаны меч, стремящийся пронзить его тело. Черные глаза безумны, они уже почти свою смерть приняли и даже рады ей, хохоча заливисто. А Джин только распаляется, он одной рукой орудует ангельским клинком, а другой собирает свою силу в очередную сферу, намереваясь с Мином покончить быстрее, пока осознание того, что он собирался сделать, еще к нему не пришло.       Очередной удар металла о металл, очередные тяжелые взмахи огромных крыльев, и Джин без капли сожаления открывается, позволяя лезвию катаны тонко вспороть кожу в районе живота. Без видимых тяжелых повреждений, но нестерпимо больно, как умеет только металл, закаленный в адском огне. Но это того стоило. Джин намеренно открылся для удара свободной рукой, наполненной святой силой, вспарывая демону левое крыло у самого основания, разрезая его до кости, заставляя подбитым вороном лететь на усеянный осколками пол.       Юнги приземляется даже грациозно для того, кто только что лишился части силы и возможности летать. Он не шипит от боли и даже нисколечко не выглядит злым или поверженным, пожалуй, поверженным выглядит только сам Джин, хоть и опускается победителем на пол, направляя острие меча на демона.       — Давай! — Мин с улыбкой разводит руки в стороны. Кажется, будто он сдался, включая, что смерть свою встречал с улыбкой, но ощущение это было более чем обманчивым. Юнги никогда и ничего не делает без выгоды для своего повелителя. Даже смерть свою принимает как истинный победитель, зная, чем все в конечном итоге закончится.       Джина черноволосый демон напрягает и не только из-за того, что архангел узнал, скорее именно из-за этого, к которому ядом подмешивается предчувствие неминуемой беды. Но архангел впервые свои ощущения игнорирует; игнорирует, что Юнги буквально сам его провоцирует себя убить; все игнорирует, боясь потерять решимость закончить начатое сотни лет назад.       Святое лезвие пронзительно разрезает воздух, блестит очищающим серебром, разбрасывая свои искры в разные стороны, ослепляя своей чистотой и непорочностью. А Юнги также сверкает своей улыбкой, наблюдая за тем, как ангельский меч неумолимо приближается к его груди, намереваясь проткнуть гнилое, злое сердце, выкорчевать его и дать этой неспокойной душе умереть без права на возрождение.       Но удара не происходит.       Меч в руке архангела неожиданно начинает вибрировать и, даже не достигнув своего пика, лопается звонко, разлетаясь в стороны множеством мельчайших осколков, прощально махающих своими серебряными боками в танце смерти. В руке Джина остается только пустой эфес, и тот потерял всю свою божественную силу, оставшись безжизненной оболочкой когда-то сильного оружия.       В образовавшейся тишине раздается глухой треск ломающихся под тяжелыми ботинками осколков стекол. И голос холодный произносит:       — Не тронь мое.       Джин бросает бесполезный теперь эфес на пол и разворачивается, встречаясь с черными, взбешенными донельзя глазами, готовящимися, кажется, просто архангела здесь на части разорвать.       Тэхен просто идет, никак больше силу свою не задействует, но с каждым его шагом напряжение в панике бьется о потолок, тщетно ища выход наружу, усиливая свою концентрацию до убийственных пределов. Черные крылья мягко покачиваются позади него, желая снова воинственно распрямиться и вступить в бой. Гадес, как и обычно, во всем черном, но и следа утренней раны на теле Дьявола не осталось. Такой регенерации можно было только завидовать, а такую силу бояться.       Джин явственно чует опасность, но не спешит отступать. Он пришел именно для того, чтобы Тэхена остановить, любыми способами, но сделать это было необходимо. Для спасения всех невинных жизней, для спасения Чонгука, которого оставил в пустом особняке, чтобы тот пришел в себя после случившегося.       — Ты пришел, — ровным голосом выдает очевидный факт Джин и внимательно следит за черными зрачками, хотя и знать не знает, куда они смотрят, застыв в своем темном озере, которое пожрало даже белок глаз, выливаясь наружу ощутимым бешенством.       — Возьми это и иди к Намджуну, — Тэхен говорит явно не с архангелом, в первую очередь, заботясь о том, о ком не должен был бы, исходя из своей дьявольской сущности.       Джин хмурится, глядя на предмет в руке Гадеса — брошь Михаила. Не трудно догадаться, когда и сам архангел, и когда сила в столь малом предмете превосходит твою собственную. Где Тэхен ее взял — не главная проблема, главная проблема заключалась в том, как легко и беспечно он отдавал столь могущественный предмет своей подстилке, не заботясь о том, что брошь можно было использовать и против него самого. Он так доверял Юнги, что впору было завидовать.       Мин проходит мимо Джина и скалится ему при этом победителем, даже несмотря на то, что крыло по-прежнему было разорвано и еле держалось навесу из-за серьезности ранения. Юнги, и правда, несмотря ни на что оставался в выигрыше, Джину сразу следовало понять, что так просто до черноволосой дряни ему не добраться. Он наткнулся на защиту разъяренного Тэхена еще у клуба, и сейчас, после всего того, что узнал, следовало ожидать, что Дьявол придет за своей игрушкой и покарает любого, кто посмел на нее позариться.       — Еще увидимся, — приторно-сладко тянет Юнги Джину, направляясь к своему хозяину.       Архангел только поджимает губу. Он сейчас бессилен, все, что есть в его арсенале — магия, но ее мощи недостаточно, чтобы победить Тэхена, если ситуация к такому приведет. Гадеса, вообще, непонятно чем можно было победить, здесь Джин был так же бессилен против Дьявола, как и сам Юнги перед архангелом. Несмешной поворот судьбы.       — Всех убить? — Мин подходит к Тэхену и вопросительно поднимает бровь, беря предоставленную в его распоряжение брошь.       Он никак не показывал, что у него что-то болит, или он испытывает трудности при передвижении, всем видом сохраняя свой обычно взбалмошный вид.       — Именно так. — Гадес мимолетно улыбается Мину.       Юнги и так знал, чем все демоны сейчас были заняты, но не мог отказать себе в возможности лишний раз подраконить архангела, ради которого все представление и начиналось.       — Тэхен! — восклицает Джин возмущенно.       Он надеялся, что все кончено, что эта адская ярость улеглась, ведь Гадес уже достиг того, чего желал. Но, похоже, что «нет», ибо такая злость не имеет ни конца, ни края.       — Что? — Тэхен только поднятием головы дает понять архангелу, что смотрит на него, хотя чудовище в этих черных омутах очень неоднозначно пускало слюну на небесную тушку, желая ее разорвать, но каждый раз нарываясь на ограничение из слишком коротких цепей, в которые было заковано.       — Прекрати это! — Джин смотрит на то, как Юнги салютует ему брошью и растворяется в воздухе, подобно призраку. Он просто не хочет верить в то, что маленький демон, и правда, отправился исполнять этот кровавый приказ. А поверить стоило. Тэхен все еще в бешенстве, все еще не получил свое.       — Не тебе мне указывать, — спокойно отвечает Гадес, медленно поднимая вверх крылья, но все равно не имея возможности полностью их выпрямить. — Когда-то у тебя был шанс стать единственным, кого я бы слушал, но ты его лично втоптал в землю у меня на глазах.       Джин закусывает губу и отводит взгляд в сторону, натыкаясь на эфес меча, бесполезным осколком валяющийся на полу. Священное оружие не мог разрушить никто, ни одно существо не могло его сломать или хоть сколько бы испортить, потому что, так же, как катана демонов закалена адским пламенем, меч небесных воинов закален в Раю рукой самого Создателя. Разрушить его мог только он. Тэхен ни разу не должен был обладать такой бесконечной силой.       — Хватит смертей, — мотает головой Джин и все-таки снова встречается с безумными глазами напротив, пытается достучаться до здравого смысла, не понимая, что он только что ушел вместе с брошью. Хотя в Юнги этот здравый смысл тоже с трудом проглядывался. — Ты уже получил то, что хотел — опорочил Чонгука, так угомонись, отзови демонов, хватит всего этого! — А голосом почти молит.       Тэхен к мольбам был всегда особо слеп и глух.       — А где другие архангелы? — вкрадчиво спрашивает. — А ангелы? Где вся ваша небесная рать? Почему никто меня не останавливает? Почему никто не защищает своих любимых людей?       Джин молчит, но стойко смотрит в глаза, пылающие тьмой и чем-то далеким, от чего архангел уже давно бежал в тщетных попытках спастись. Прошлое его настигнет — в этом он мог не сомневаться.       — Вы всегда были такими, — продолжает Тэхен, не получив ответа. — Всегда отсиживались до последнего, не замечая ничего вокруг, делая вид, что все отлично, что все просто замечательно. Боитесь лишний шаг сделать, воспитаны, как стадо овец, и каждая из вас та паршивая, которая боится, а за ней все остальные бегут. – Гадес мотает головой, но в глазах только больше тьмы копится, она бы и выплеснулась наружу, все пожирая, но приказа еще не получила. — Я могу и буду здесь делать все, что мне вздумается, но вы не станете меня останавливать. А знаешь, почему? Вы прогнили со всей своей системой нравоучений и воспитаний, вы сидите в одном месте и ничего вокруг не видите, потому вы и вымираете, потому вы и губите всех, за кого отвечаете. Вы просто прогнили.       Сокджин молчит, он не хочет слушать и вникать в суть сказанного Тэхеном, змеем, как тот Люцифер. Но он все равно слышит, все равно все впитывает каждой клеточкой своего тела. Но отрицать правдивости не может, как бы не хотелось. В Раю уже давно ничего не менялось. С изгнания мятежных ангелов все застопорилось, они заржавели.       — Прекрати это все, — как заевшую пластинку, по новому кругу завел Джин, — ты этим больше ничего не добьешься, только смерти, Тэхен. Кроме них ты больше ничего не получишь, сегодня ты и так забрал достаточно.       — Мне нужен Чонгук, — до опасного ровным голосом отвечает Гадес, и лампочки в торговом центре все разом лопаются, плюясь своими осколками в разные стороны. Этаж освещается только серым светом, льющимся из панорамных окон.       Джин вздрагивает, хотя не должен был.       — Он не…       — Мне нужен Чонгук! — немного громче прерывает его Тэхен, и в глазах его отблески пламени отражаются, освещая собой чудище, рьяно рвущееся с короткой цепи. — Я прекращу все это только, когда он мне подчинится, когда поймет, что я не тот, с кем стоит шутить. Я хочу его увидеть, хочу, чтобы он сам пришел. Я хочу Чонгука.       Архангел молчит. Он абсолютно точно не знает, что ответить этому безумному, чокнутому, слетевшему с катушек созданию, желающему получить свое даже такой кровавой ценой. Ценой чистоты.       — Зачем он тебе нужен, Тэхен? — отчаянно. — Что ты от него хочешь? Не порть его, перестань тянуть в свое логово, просто отпусти. Если хочешь — меня забери и делай, что вздумается.       Гадес неожиданно усмехается, и даже словно его ярость немного утихает.       — А ты, оказывается, не знаешь, — тянет он с усмешкой.       — Чего? — не понимает Джин, с недоверием смотря на такие резкие перемены в настроении Гадеса. Ой, все это не к добру.       Тэхен облизывает свои пухлые красные губы и уже абсолютно нормальными глазами, насколько для демонов это понятие применимо, смотрит на архангела, складывая на груди руки. Даже крылья немного опускает, позволяя напряжению улечься.       — Суа вас всех провела, как слепых котят. — Джин с непониманием смотрит на Тэхена. С чего вдруг тот вспомнил ангела? — Вижу, ты ей, как и прежде, доверяешь, — продолжает Гадес, — она говорит, а ты просто веришь. Мы словно снова оказались в прошлом, тебе не кажется? — Конечно же, архангел не отвечает; он все еще пытается понять, к чему ведет весь этот разговор Тэхен. — Мы заключили спор, вы заключили спор со мной. Ты, наверное, просто по приказу других архангелов был сюда послан, а деталей так и не проверил.       — О чем ты? — Джин начинает хмуриться. — Каких деталей? Я отправился только из-за Чонгука, сам сюда напросился. А операцию предложили Ки и Мин, как и обычно.       — А подтолкнула их к этому Суа, — не спросил, а утвердил, растягивая губы в оскале. — Я так и думал. У нее всегда одни и те же методы.       — К чему ты клонишь, Тэхен? — не выдерживает Джин, передергивая крыльями нервно. Он просто ощущает, что весь этот разговор ведет к ужасающей правде, о которой он не знал.       Гадес усмехается, глядя на архангела, как на невинное и глупое дитя, коим он, в общем-то, и был. Дьявол вытягивает перед собой руку со сжатой ладонью и без промедлений веером распахивает длинные пальцы. Тонкое золотисто-белое перо лежит на его руке, ангельское, архангельское…       — Это перо того, на кого у нас заключен спор, — говорит Тэхен и наслаждается сменой эмоций на лице напротив. — Настоящее перо, а не то, которое всем в руки совала Суа, заверяя о его истинности. Но никто из вас же не проверил, так? Я тоже не сразу понял, пока в том клубе не встретил Чонгука. Это его перо, мы заключили спор на его душу, на возможность обладать маленьким архангелом.       *****       Черные, грязные, отвратительные. Клеймо. Ужасающее клеймо, которое ничем не спрятать. Оно вечно будет на виду, будет всем говорить о гнильце внутри, о порочной мерзко-показушной чистоте, которой не было и в помине. Оно будет его тенью, повсюду и всегда с ним; будет напоминать о падении, о ростках зла, которые дали свои первые всходы в его начинающей гнить душе. Оно будет его позором, его неспособностью обратиться к чистому свету, его вечным спутником настоящей тьмы, которая будет постоянно искушать, показывая свою силу и предлагая собой воспользоваться. Черная, удушающая, но притягательная своей мощью и своей властью.       Очередное черное перо, вымазанное в крови, летит на пол падшим воином, к своим темным собратьям. Они может, и лишились возможности продолжать свое мрачное существование, но даже сломленные, лежа на полу в луже крови, противно хихикали, показывая архангелу, какой он беспомощный дурак. А главное — какая у него на самом деле душа, не чистая, как он думал из-за своей детской наивности, вовсе нет, она опутана тьмой и вопреки всему не пытается ее от себя отталкивать, она следует за ней, тянется, словно к Солнцу, не понимая, что тьма — это погибель для нее.       Чонгук, крепко стиснув зубы, выдирает очередное черное перо окровавленными пальцами. Ему очень больно, он насильственно выдирает часть себя из своей же плоти, заливает белый паркет своей кровью, самого себя, но не останавливается. Он не может остановиться и не должен этого делать, он обязан искоренить в себе все это зло, выдрать его на корню, пока не стало поздно, пока зараза еще не слишком глубоко засела в его теле. По бледным щекам катятся немые слезы прощальными бриллиантами, блестя даже в сером свете, пробивающемся через распахнутое настежь окно.       Некогда величавые белые крылья сейчас представляли ужасающую картину позорного падения. Их следовало бы запечатлеть на холсте и всем небесным показывать со словами: «Вы тоже можете пасть до такого». Все перья по контуру обоих крыльев приобрели омерзительный черный цвет, они буквально окружили сохранившиеся еще белые перья, но уже точили зубы и пускали слюну на их чистоту, желая и ее уничтожить. Тьма умеет только уничтожать.       Чонгук с момента своего появления в особняке так сидит на полу, выдирая черные перья одни за другими, маниакально не желая видеть их на своем теле, желая их вырезать, вырвать, уничтожить, только чтобы ничто больше не говорило ему об этом мерзком падении. Проблема была в том, что, сколько бы он не выдирал себе перья, новые черные тут же появлялись на их месте с такой же новой, ни с чем не сравнимой, порцией боли. И даже не это было главной проблемой — крылья всего лишь показатель, настоящая битва разгоралась внутри самого архангела, который отчетливо сейчас понял, что больше не имеет доступ к своей светлой силе очищения и искупления, ему закрыт доступ к его божественному дару.       Он теперь настоящая сломанная игрушка. Одинаково ненужная ни той, ни этой стороне. Он даже не мог сказать, кем являлся сейчас, одно только знал — принимать свои дьявольские силы не хотел, хотя они призывно маячили вокруг него, предлагали собой воспользоваться и вознестись в новом ранге. Но Чонгук этого не хотел, он не желал быть связанным с тьмой, он не желал признавать, что та стала его неотъемлемой частью. Он будет бороться с ней до конца, будет снова стремиться к свету, будет архангелом таким, каким и должен был быть всегда.       Чонгук самозабвенно и гордо позволил себе забыть о том, кто он и что является его настоящей миссией. Он поставил себя выше других, уже тогда пустил часть тьмы в свою душу, но наивно этого не замечал, пока его личный дьявольский кукловод не довёл все дело до конца. И даже не Тэхен во всем этом виноват. Чонгука никто не заставлял поддаваться злости и ненависти, никто не заставлял ослепнуть от своих эмоций и кинуться с тьмой за спиной на своего противника, мечтая того уничтожить. Он все сам сделал, поддался на провокации. И это не оправдание ему. Он не заслуживает оправдания, потому что архангелы должны отличать добро от зла, а не вестись на его хитрые манипуляции.       Чон выдирает очередное перо и с разрывающей сердце болью смотрит, как новый росток зла тут же пробивается через кровоточащую плоть, занимая свое законное место. Это просто невыносимо!       Выход сейчас он видит только в одном — отрезать свои крылья! Да, это ужасный и самый отвратительный способ все исправить, но только это может помочь. Только такая боль заглушит внутреннюю, лишит его искушающей силы, возможно даже исцелит.       У Чона больше нет святого клинка, он лишен чистой силы, но у него на полу лежит маленький нож, канцелярский нож, он призывно блестит мутно-серым серебром, и Чонгук его зову поддается. Он должен попробовать, он должен рискнуть. Это его последний и единственный шанс.       Кровавые пальцы скользят по гладким бокам металла, но все равно держат маленький нож крепко, хотя сердце в груди ухает как бешенное, отговаривает совершать такой ужасный поступок, оно, наверное, вопреки мнению самого Чона, единственное разумное здесь осталось. Потому что душа скитает во тьме, а сердце, оно все видит.       Чонгук хватает себя за ненавистные черные нижние перья и оттягивает крыло в сторону, натягивает его до предела, чтобы отрезать конечность было легче. Хотя, кого он обманывает? Отрезать ее никогда не будет легко, у него даже сейчас слезы глаза застилают, пытаясь помешать, и руки дрожат, и сердце в груди замерло, глядя, как острие кинжала прижалось к середине крыла, так близко к основанию, как только Чон смог до него достать.       — Ты что делаешь?! — Джин появляется, словно из ниоткуда, выхватывает нож из рук Чонгука, откидывая его в сторону, и смотрит потрясёнными, ошеломленными глазами на Чона. Ему на деле не нужны объяснения, он все видит и все чувствует, а оттого и понимает — Чонгук сейчас просто сломлен.       — Не хочу их видеть, — шепчет молодой архангел, смотря прямо перед собой пустыми, ничего не выражающими глазами.       У Джина все внутренности кровью обливаются, сами себя разрывают на части, душат, не желая испытывать эту поглощающую душу боль снова. Он смотрит на Чонгука безотрывно, опускается перед ним на колени в лужу крови, укрытую одеялом из черных перьев, но это волнует его в последнюю очередь. Это вообще его не волнует. Маленький архангел — только он занимает все мысли. Он и слова Тэхена, открывающие ужасную, омерзительную правду, пятнающую небеса так, что и не отмыть. Как могли другие архангелы так запросто бросить Чонгука как подсадную утку? Как могла Суа? За что? Почему? Вопросов столько, что они роятся в голове разозленными осами и кусают бесконечно больно. Обычно Джин никогда не сомневается в приказах, не задает вопросов, он просто выполняет свою задачу, как и любой другой небесный воин. Но сейчас он желал бы вернуться обратно во времени и разузнать обо всем чертовом споре еще до того, как он начался, как Джин встретил Тэхена, встретил призрака прошлого, ставшего его личным кошмаром.       Старший архангел пытается сейчас сохранять спокойствие, делиться им ментально с Чонгуком, который выглядел настолько опустошенным, что было страшно, как бы другие эмоции снова не стали превалировать. Но не это самый большой страх, хуже всего то, что Джин абсолютно не знал, как собрать развалившегося от всего произошедшего Чонгука снова.       — Это не конец, — тихо начинает Джин, сам особо не понимая, что может сказать в такой ситуации, — ты еще не пал, все можно вернуть.       — Я пал, — отрицательно качает головой, в черных глазах слезы сохнут, зрачки стеклянные тусклые и безжизненные смотрят в одну точку. — Я поддался и пал. Во мне не осталось даже святой силы.       Джин закусывает губу. Да, Чон, и правда, зашел очень далеко. Невооруженным взглядом можно было увидеть, как позади его сейчас сломленной фигуры тьма жестокая тенью клубилась. Она его теперь никогда не покинет, никогда, даже если Чон сможет снова очистить свою душу. Она останется с ним и будет ждать шанса и, возможно, дождется его. Старшему хотелось бы верить, что этого не произойдет.       — Даже если и так, то сейчас ты не должен сдаваться, — Джин кладет руку Чону на плечо и крепко сжимает его своими пальцами. Он всегда здесь будет, с ним — показывает. — Борись, Чонгук, это все, что ты можешь сейчас сделать. Ты должен это сделать.       — Зачем? — Гук в ответ на архангела не смотрит.       Он только с виду здесь, а мысленно в своем личном Аду, сжигает свои отрезанные крылья, а вместе с ними и душу на костре и надеется на перерождение и искупление. Но во тьме, его окружившей, видит только улыбку-оскал и знает, что желания его несбыточны, он в Аду и здесь ему самое место.       — Не зачем, — твердо отвечает Джин, — а ради кого. Посмотри за окно, что ты там видишь?       — Ничего, — Чонгук просто пожимает плечами, потому что перед его глазами это самое ничего и разворачивает свои отвратительные крылья.       — И так и будет, — Джин мотает головой и руку свою с плеча архангела убирает. — Там будет полное ничего, если ты сейчас не придешь в норму и все это не остановишь.       — Что? — Чон впервые за долгое время моргает и более или менее осмысленно глядит на Джина. Тот и этому был рад.       — Тэхен желает встречи с тобой, — он не хотел этого говорить и толкать Чона к болезненному действию тоже, но понимал, что сделать это было надо, ради них всех. — Он обещал все прекратить, если ты придешь к нему.       — Его обещания…       — Только не сейчас, — Джин уверенно мотает головой и встает. — Он ужасен и жесток, он заслуживает смерти стопроцентно, но когда он получает свое, то становится спокойнее глади озерной воды.       Чонгук только ресницами хлопает, очень медленно переваривая все, что говорит старший архангел.       — Просто закрой сделку. Подари ему оставшиеся пять свиданий, но не поддавайся тьме, не позволяй ему и дальше тянуть тебя на дно, не забывай кто ты и кто он. Борись, если хочешь снова вернуть свои силы.       Молодой архангел снова ничего не говорит, у него в голове вместо пустоты сейчас полно мыслей, и они носятся туда-сюда, не желая останавливаться. Он банально не знает, что ответить, потому что не знает, сможет ли вообще подняться с пола и начать свою борьбу со злом, первый раунд которой позорно проиграл.       — Я пойду, Чонгук, у меня есть неотложные дела, — Джин взгляд уводит, не желая, чтобы Чон там хоть что-то прочел. — Но ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь, не забывай об этом.       Архангел разворачивается и медленно уходит прочь от Гука, только надеясь, что тот придет в норму.       А Чонгук и сам не знает, насколько он вообще сможет прийти в норму, и сможет ли когда-нибудь. Он сейчас опустошен и сломлен, морально истощен всем, что на него свалилось. Но желает бороться — эта мысль, среди хаоса прочих, бьется за лидирующее место, желает быть услышанной и понятой. Он не просто готов бороться, он готов вступить в войну, развернуть целую операцию, стянуть войска и ждать удобного момента. Чон принимает правила игры, он готов даже подчиниться и делать все, что Тэхен пожелает, но его он, в конечном итоге, остановит. Он добудет его перо чего бы это не стоило, он заставит его за все смерти невинных заплатить, пасть и лишиться короны.       Чонгук выдирает из крыла очередное перо, но уже не для того, чтобы избавиться от его черноты. Он пользуется этой дьявольской силой, отправляя легкое перо в полет, как послание для существа, слетевшего с катушек.       Через несколько минут на небе впервые за долгое время пробиваются солнечные лучи. Ад снова замерз.