Map of the soul: 7

      Прекрасное черное дерево богато блестит даже в тусклом свете люстры, переливаясь сотней дьявольских алмазов в ее лучах, отбирая пальму первенства в красоте. Мертвое, погибшее от людской руки и для восхищения человеческого глаза дерево сейчас выглядит, вопреки всему, живым, величественным хищником, словно запертым в клетке, чтобы им могли бесконечно любоваться. Но зверь слишком горд, чтобы обращать свое внимание на любопытные взгляды, он по-прежнему показывает свою царскую красоту, недоступную и недостижимую, и власть над собой признает только одного хозяина. Того, который безотрывно глядит на сидящего напротив архангела и мечтает, чтобы и тот признал его власть над собой. Но это можно было отнести к разряду несбыточных желаний.       Чонгук молчит. Он с момента прихода в отель, где жил Дьявол, не произнес ни одного слова, даже приветствия, молчаливой каменной статуей расположившись в огромном и жутко удобном черном кресле. Его опороченные крылья мягко лежали на подлокотниках, стекая на пол, подбородок гордо вздернут, взгляд обращен в зашторенное окно. Он снова во всем белом, нисколечко не желает признавать, что больше не является архангелом, он бы и крылья убрал, спрятал этот позор с глаз долой, но не мог теперь даже банально и этого сделать. Магия его почти полностью покинула, осталась только тьма, но прибегать к ней Чонгук не станет, даже если от этого будет зависеть его жизнь.       Чон пришел к Тэхену сам, чтобы окончательно прекратить кровопролитие, чтобы унять адскую злость, пожирающую все на своем пути. Он не мог допустить, чтобы из-за его выбора пострадало еще больше невинных душ, он и так знатно возгордился собой, позволяя Аду убивать, не желая отвечать за свои ошибки. В конечном итоге, он был обязан расплатиться за сделку, а не вести себя, как малое дитя со своим «не хочу, не буду».       Но даже если теперь Чонгук готов был идти на поводу у желаний Тэхена, то это не означало, что он полностью будет под него прогибаться. Да, он пришел сюда опороченным и поверженным, но он готов бороться с адской чумой; готов и одержим желанием победить Тэхена, сорвать с его головы корону.       Гадес смотрит на профиль Чонгука безотрывно своим жадным взглядом, желающим заполучить все, что приглянулось. Он беззастенчиво разглядывает каждую деталь прекрасного лица, словно до этого его никогда и не видел. На деле же, просто сдерживает себя от зудящего желания испить глицинии аромат настолько глубоко, что для одного из них это станет убийственно. А смерти маленького архангела Тэхен бы не хотел, в конечном итоге, он лелеял мечту, что тот однажды будет полностью в его власти и плевать с каким цветом крыльев: темным или светлым.       — А черный тебе, несомненно, идет, — тихо выдает Гадес, заинтересованным взглядом обводя перья, укрытые тьмой.       Чонгук закусывает губу, он ничего не хочет говорить, но это не значит, что не станет. Тэхен мастер провокаций, в итоге, даже архангел всегда сдавался, желая заткнуть адскую тварь.       — Странно, что ты пришел так, с ними, — продолжает Гадес, вальяжно откинувшись на спинку кресла, почти сливаясь с ним в своей черной одежде. — Я думал, что ты не желаешь, чтобы кто-то увидел в тебе темную сторону, — добавляет почти шепотом и скалится при этом, потому что в пустых глазах напротив зажглось скрывающееся на дне пламя. Как и предполагалось, долго Чон молчать не мог, Тэхен обладал способностью разговорить даже мертвеца.       — Я не могу их убрать, — голос холодный и колючий, — я лишился своей силы.       Гадес тихо улыбается. Он и так все это видит и знает, просто в том, что маленький архангел признавал свою слабость, была наркотическая, нездоровая сладость, к которой тянуло немыслимо и от которой отказываться совсем не хотелось.       — Маленький, беспомощный и глупый, — с упоением растягивает слова Тэхен и впервые за этот вечер встречается с черными глазами напротив, — ты теперь как кусок мяса для всех желающих.       У Чонгука в груди злость, снова проснувшаяся, клокочет, но архангел ее сдерживает, потому что — да, он абсолютно и точно беспомощен. У него нет ангельского клинка, магии хоть какой-нибудь — ничего. Если Тэхен сейчас захочет, то сможет перейти границу так далеко, как пожелает, а Чон ничего сделать с этим не сможет. Но и вестись на грязную игру Дьявола не следовало. Чонгук все еще мечтает обрести свой статус архангела, он все еще на светлой стороне, что бы и кто бы ни говорил!       — Тебя это не должно волновать, — отрезает Чон, и его глаза снова превращаются в замерзшее озеро, даже, кажется, температура в и так холодном помещении упала до нуля.       — Как это не должно? — Тэхен наигранно удивленно вскидывает бровь и поддается вперед, умещая сцепленные в замок руки на столе. — Я все еще желаю получить свои оставшиеся пять свиданий. Если кто-то решит тобой полакомиться, то получается, что я ничего не получу. Поэтому я очень волнуюсь из-за того, что мой ангел стал беспомощным.       — Я… — Чонгук сужает глаза, яростно глядя на довольного донельзя Тэхена, но ни одна фраза в голову не идет, чтобы ярко выразить все отношение архангела к Дьяволу, а потому Чон и может, что только смотреть на Гадеса, сжимая под столом кулаки.       — Могу предложить свою помощь, — бьет контрольным Тэхен, — стану твоим покровителем.       — Ни за что! — взрывается Чонгук и даже крылья вверх поднимает, показывая всю их невероятную красоту. — Я лучше умру в бою, пытаясь себя защитить, чем приму твою помощь! От тебя мне ничего не нужно! Я завершу эту проклятую сделку и навсегда с тобой распрощаюсь!       Тэхен улыбается ярко, довольно, облизывает свои красные губы, и даже зверье его, обычно голодное, сейчас не рвется с цепи, а скачет радостно, потому что архангел своих зубов не лишился, потому что с ним по-прежнему интересно играть, потому что его по-прежнему, вопреки всему, хочется. Слепо хочется, жадно.       — Что ж, это твой выбор, — нисколько не разочарованно отвечает Тэхен, снова падая в объятия кресла. — Пять свиданий и мы с тобой расходимся, как в море корабли.       — Четыре, — хмуро отвечает Чонгук, чувствуя неладное. — Исключая сегодняшнее, осталось четыре.       Гадес снова тянет губы в своем таком привычном оскале и вкрадчиво отвечает:       — Это не свидание, ты сам ко мне пришел, сам назначил встречу. Инициатива исходила от меня только, когда я позвал тебя к реке Ханган, сейчас же ты все сделал сам.       Чонгуку хочется рвать и метать, причем Тэхена, хочется рвать на мелкие части голыми руками, чтобы унять свою злость и бешенство. Но архангел себя сдерживает, он отчаянно гонит эти кровавые, навеянные темной стороной его души, мысли прочь, не желая идти у них на поводу. Да что там злиться-то? Он где-то на подсознательном ведь знал, что сегодняшний его визит не зачтется как плата за сделку; он пришел просто… а зачем он собственно к Тэхену пришел? Чтобы унять его гнев? Но он уже это сделал. Так почему бы сейчас не развернуться и не выйти отсюда, благо ничто его не держит?! Да потому что Чонгук идет к своей цели — уничтожить Тэхена, а для этого ему нужно перо, а для этого ему нужно чаще с ним видеться, нужно как-то провести, одурачить, если выйдет. Чону тошно здесь находиться и общаться с этим созданием — факт, но он всегда был очень целеустремленным, и если он решился, то задуманное выполнит.       — Отлично, — вопреки всему кивает Чонгук, неожиданно легко остывая, как костер, залитый ледяной водой. Даже крылья обратно падают на пол, утягивая с собой нелегкое напряжение. — Даже с таким развитием событий я все равно рано или поздно избавлюсь от тебя.       Какая двусмысленная фраза.       — Ты нравишься тьме, — никак не реагируя на сказанное, говорит Тэхен, глядя на что-то позади Чонгука.       А Чону даже оборачиваться не надо, чтобы понять, что такого там Дьявол увидел. Архангел с момента своего позорного падения ощущал, как темная стихия, подобно тени, приклеилась к нему, следуя повсюду по пятам. Как она присматривалась к нему, притиралась, словно желала поглотить, вот только взгляд ее метафизический не был голодным, он был заинтересованным и даже почти готовым подчиниться. Но только «почти», потому что стихия, хоть и облюбовала святое тело архангела, а своего мрачного веяния не потеряла. Склоняться перед всеми она не готова и пусть Чонгук был ей жутко интересен, и пусть она мечтала, чтобы тот принял ее, снова отдавая свою душу в ее лапы, а подчиняться ему она вряд ли бы стала.       — А она мне — нет, — упрямо отвечает Чон, сдерживая себя от желания передернуть плечами, ощущая, как спину ему сверлит метафизический взгляд. — Я архангел, хоть и без силы, я не поменяю сторону.       — Похвально, — улыбается Тэхен. — Но с ее помощью ты бы снова смог колдовать, смог бы избавиться от своей беспомощности, — нагло искушает своим тихим, вкрадчивым голосом.       Чонгук не ведется, он снова вздергивает вверх подбородок и холодно отвечает:       — Это того не стоит, Тэхен. Лучше пасть от рук врага, чем поддаться этому грязному соблазну. — Чон топит в своих глазах звезды, чтобы полностью сохранить свой ледяной вид. Но судя по тому, с какой жадностью на него смотрит Тэхен, выходит у него из рук вон плохо. — К тому же, мы оба знаем, что тьма подчиняется только тебе. Просто так она своей силой ни с кем не поделится.       Тэхен усмехается намеренно громко, вдыхает пьянящий аромат, дразнит себя с мазохистским наслаждением, осознавая, что Чонгук ему так легко не дастся. И так легко он оружие не сложит. Он теперь Гадеса особо сильно ненавидит. Браво, Тэхен добился своего, он стал единственным, о ком архангел теперь думал двадцать четыре часа в сутки.       — А ты не настолько глуп, как кажется, — Дьявол специально задевает за больное, специально выводит из себя.       Но Чонгук это знает, а потому не ведется, потому только мысленно соглашается. Он глупый и неопытный, но многие вещи даже он способен понять, не сталкиваясь с ними на практике.       — Но я могу научить тебя, как ей пользоваться.       — Не заинтересован, — отрезает Чонгук слишком поспешно, и это не укрывается от Тэхена.       Такой безграничной властью обладать хочет каждый, и пусть сотни твердят, что это не так, и что подобное их не прельщает, но глубоко в душе они этого до дрожи желают. Власти хотят все. Это не только человеческий порок, это порок любого существа. Ведь власть — это сила. Одно без другого не существует, одно из другого вытекает. И как бы Чонгук не желал доказать, что он светлый архангел, и что такая сила темная, дьявольская сила ему не нужна — тайно он ее желал.       — Как хочешь, — Тэхен с видом победителя слегка склоняет голову в знак принятия позиции Чонгука, а сам улыбаться не перестает. Он-то знает правду. — Если передумаешь, я всегда могу тебе помочь.       — И заключишь еще одну сделку, — ядовито произнес Чон, качая головой. Тэхен — Дьявол, не стоит ожидать от него доброты никакой, даже хоть сколько-нибудь малой. — Нет, спасибо, но все это мне не интересно.       — Безвозмездно, — улыбается Гадес. — Если хочешь узнать мой секрет, то я раскрою его тебе безвозмездно.       Чонгук на мгновение застывает, словно ослышался. «Секрет»? Тот самый секрет, который все хранят и не желают о нем ничего говорить? Тот самый, который может открыть многое на события, произошедшие полмиллиона лет назад? Тот самый, в котором Тэхен еще, возможно, не был Дьяволом? Где был ответ на вопрос о том…       — Кто ты?       Гадес неподдельно радостно усмехается и качает головой, заставляя темно-каштановые пряди стечь на лицо, пряча под собою черные глаза, горящие, пылающие, жаждущие.       — Почему тебя так заботит этот вопрос? — Тэхен склоняет голову к плечу, с интересом глядя на архангела.       Чонгук снова стал чернее тучи. Ну, а чего он ожидал? Думал, что Гадес ему все так легко раскроет, что прямо сейчас Чон сможет утолить свое любопытство? Наивный и глупый. Тайна о сущности Тэхена не просто так скрыта за семью замками.       — Просто, — пожал плечами Чонгук, отводя взгляд.       Он врал и знал, что Гадес это сразу ощутит, но не мог сказать ему прямо, что ищет способ покончить с ним как можно быстрее. Тэхен бы его, скорее всего, за такое в порошок стер.       Дьявол довольно пихает язык за щеку, наслаждаясь запахом глицинии и самим Чонгуком, который хоть его и ненавидел, но был слишком желанен. Настолько, что Гадес, даже зная о том, что Чон мечтает о его смерти и выпрашивает правду о его сущности ради этого, все равно ничего не предпринимал. В конечном итоге, крылья здесь пострадали только у одной стороны, как и душа.       — Надеюсь, что больше ты никого не тронешь, — Чонгук поджал губу и весь собрался, явно заканчивая этот бесполезный разговор, намереваясь покинуть общество свихнувшегося существа. — Я выполню сделку, но ты не должен убивать невинных.       — Невинных, — тянет Тэхен.       Отпускать Гука не хотелось. Было желание его навсегда с собой оставить, пока не надоест, и у Гадеса даже сил бы для этого хватило, включая, что Чонгук теперь не может дать отпора. Но, несмотря на все на это, Тэхен бы ничего из этого делать не стал.       — Невинных не существует, мой ангел. Разве ты еще этого не понял? Мы все в чем-нибудь да виновны, даже ты, даже Джин, и все ваши архангелы и ангелы. Они все виновны, на каждом из нас клеймо, которое все видят, но на каждом из вас клеймо в душе и в вашем мировоззрении. Никто не без греха.       Чонгук не намерен ничего отвечать, он никогда еще не выигрывал такие словесные поединки. Да и что сказать ему — существу, потерявшему свою святую силу, открывшему в себе тот грех, о котором говорил Тэхен? Ему нечего ответить, потому что Дьявол был прав — безвинных никогда не существовало. И все же Чон не сдерживает себя и, глядя в блестящие чернотой глаза напротив, выдает:       — Может быть, все это и так, но мы должны стараться быть лучше, чтобы выглядеть выше в глазах нашего Создателя. И мы ни в коем случае не должны убивать ради своего же желания.       — Какие высокие слова, — Тэхен резко выпрямляется в кресле и выглядит крайне серьезным сейчас, даже не улыбается как обычно, только глаза сверкают пламенем. — Я прямо-таки слышу, как тебя им учили. Я слышу в каждом слоге мораль вашей прогнившей системы.       — О чем ты? — не понимает Чонгук, осознавая, что разговор заехал не в то русло, в которое шел изначально.       — Скажи мне, за что был изгнан Люцифер из Рая? — Тэхен, как и обычно, вопросы игнорирует, задавая встречные. Он смотрит пристально, выпытывающе, но ответ, который сейчас прозвучит, кажется, и так знает.       Чонгук хмурится, он ощущает всю неправильность ситуации, но отвечает при этом:       — За гордыню. Он счел себя выше, сильнее и прекраснее человеческого рода, за это его и свергли в Ад.       Тэхен понимающе качает головой, но слова его жесткие и резкие:       — А разве сам Бог не возгордился, когда посчитал людей лучшим своим творением? Разве он не поддался греху создателя, который никак не может налюбоваться на свою работу, ставя ее превыше всех остальных, забывая обо всех своих других трудах, почти уходя в слепой фанатизм?! Разве он был без греха, когда так поступил? — Тэхен усмехается безрадостно. — Если бы он не чаял так свое людское творение, то и слова Люцифера его бы так не задели. Но он был слишком горд своей работой и не желал признавать ее несостоятельности, ее явного дефекта. А потому, Чонгук-и, даже у Бога были грехи, даже он не достоин того, чтобы вы ради него так старались. Вы хотите равняться на него, а по сути, равняться вам не на кого.       Чон молчит, сидит, как громом пораженный, внимая словам змея, который сейчас ведь совсем не врал и не науськивал, не пытался сбить с истинного пути, не пытался сломать систему мировоззрений, но именно все это и делал. А он ли? Тэхен только высказал свои мысли, не заставлял в них уверовать. Чонгук сам вдруг понял всю глубину их смысла, сам увидел, как пошатнулся его нерушимый замок, возведенный на святом воспитании, где свет — это безгрешный мир.       Но… но ведь Тэхен — это зло, ему нельзя верить, его нельзя слушать! Он и так уже опорочил Чонгука, заставил его пасть, и пусть архангел и сам в этом виноват, но и без Гадеса здесь не обошлось. Так почему Чон ему верит? Почему не возражает? Он должен изгнать это проклятое инакомыслие из головы! Но почему не делает этого?       — Я плохой, я жестокий и люблю убивать и пытать, и даже не буду этого отрицать, — продолжает Тэхен, понимая, что ответа от Чонгука не дождется. — Я дьявольское создание, древнее и жадное, но я не слеп, в отличие от всех вас. Я открыт, как книга, а ваша наигранная добродетель давно уже сгнила. Невиновных нет, ангел мой, мы все одинаковы.       Чонгук не хочет с этим соглашаться, он абсолютно точно не хочет соглашаться с тем, что он похож на это адское создание. Но сейчас, с опороченными крыльями, с душой, впустившей тьму, с гордыней, поставившей себя превыше всех, он не мог отрицать слов Гадеса — «невиновных нет». Как бы Чон не лелеял свое архангельское происхождение, как бы он не пытался отгонять от себя тьму, идя к свету, он понимал, в глубине души понимал, что и у небесных созданий были грехи за спинами, и они немало бед натворили. Но признавать всего этого перед своим врагом не хотелось, а потому Чон уперто стоял на своем, однако вслух спорить не стал — ему не выиграть у Тэхена.       — Просто не трогай больше никого из-за меня, — Чонгук снова отводит взгляд, желая сохранить крупицы и так растоптанной гордости, — я выполню сделку до конца, даже с пятью свиданиями, но ты никого не должен трогать.       Тэхен качает головой. Архангел слишком уперт в своих мировоззрениях, его все еще слепит сияние Рая. Но с другой стороны Гадес доволен тем, что один урок Чонгук все же усвоил — идти против воли Тэхена — опасная практика. Дьявол всегда добивается своего, он готов был всех в городе перерезать, но заставить Чонгука к нему явиться. Благо, но архангел очень быстро понял, что к чему, и остановил бесконечные реки крови.       — Я не обещаю, что вообще никого не трону, — Гадес ловко ускользает от прямого ответа, — но, хоть ты и не веришь моим обещаниям, могу поклясться тебе, что это кровопролитие уже остановлено. Не заставляй меня поступать так снова.       Чонгук закусывает губу, глядя в черный паркетный пол. Черное здесь окружало его со всех сторон.       — Словно тебе было не в радость убивать их, чтобы проучить меня, — слова ядом сочатся, ими можно целый город убить или даже страну небольшую. Тэхен умеет поражать своими красивыми, хоть и горькими речами, но Чонгук никогда не забудет, что перед ним в первую очередь враг, а не очередной возомнивший себя пророком.       — Ты не поверишь, но — нет, — отвечает Тэхен с легкой улыбкой. — Это была вынужденная мера, я не люблю лишнего насилия, оно никогда не идет на пользу.       — Ты прав, я не поверю, — Чонгук поднимает голову и бесстрашно смотрит в глаза напротив, не боясь в них утонуть.       Гадес расплывается в своем фирменном оскале, даже вперед поддается, всматриваясь в лицо архангела внимательным взглядом черных диких глаз, с бушующим вдали пламенем, от которого на поверхность только редкие искры долетают, и те растворяются так быстро, что поймать их было невозможно.       — Я могу некоторых вернуть.       Чонгук недоверчиво сужает глаза.       — Воскрешать никто не может.       — Никто, — соглашается Гадес, — кроме меня.       — Я не верю, — Чонгук отрицательно мотает головой и складывает на груди руки.       Это абсолютно точно не могло быть правдой. Смерть — это перерождение, в котором душа теряет физическую оболочку, приобретая духовную, цвета соответствующего цвету ее земной жизни. Даже если Тэхен мог поймать душу, чтобы заставить ее снова перейти через лимбо в человеческий мир, то физическую ее оболочку он восстановить никак не мог, и уж точно не мог заставить душу обратно в нее войти. Он просто не мог повернуть процесс перерождения в другую сторону и воскресить душу, которая стопроцентно считала себя умершей. Для этого требовалась магия всех миров, чудом связанная вместе и не уничтожившая того, кто рискнул скопить в себе такую мощь. К сожалению, что-то Чонгуку подсказывало, что Тэхен обладал и не такой властью над душами и измерениями.       — Давай заключим сделку? — Гадес предложил, как ни в чем не бывало, уверенный в своих силах. — Я верну половину тех, кто погиб, а ты подаришь мне свой поцелуй. Всего один, но такой, чтобы он остался в моей памяти надолго.       Если бы мог, Чонгук бы сейчас взорвался. Но он крепко держал себя на цепи, а потому только заходившие резко желваки под кожей выдавали то, как Чон был зол. Почти в диком бешенстве загорелись его черные глаза. Однако, наученный горьким опытом, Чонгук не желал так легко сдаваться своим эмоциям, а потому и к рукоприкладству не пришел, да и, в принципе, держался очень даже молодцом, не позволяя собой манипулировать. А архангел считал, что именно этим Тэхен и промышляет, пытаясь кинуть Чонгука в еще более глубокий колодец, где даже дна нет, где душа остается на растерзании личных демонов, которые в силу и волю свою могут править балом.       — Половину? — тихо переспросил Чон, но даже это короткое слово вышло наружу низким рычанием.       Гадес реакцией остался доволен. Это его личный наркотик — бесить архангела.       — Всех, если останешься со мной на ночь, — Тэхен тянет губы в предвкушающей улыбке и добавляет тихим, интимным шепотом: — В моей постели.       Чонгук только внешне спокоен, внутри у него буря и желание, как тогда, оторвать Гадесу все перья, хоть крыльев у него сейчас и не было. К счастью, здравый смысл в этот раз его так быстро не покидал. А может все дело в обычной психологии, в которой подсознательное, отлично помня и осознавая прошлую ошибку, просто не желало ее повторения, а потому держало все эмоции в относительном контроле. Но в контроле достаточно холодном и обжигающем, заставляющем постоянно задумываться о корне своих действий.       — Может даже это самопожертвование поможет тебе снова стать чистым, как ты и желаешь, — продолжает Тэхен, на языке смакуя аромат глицинии, концентрация которого сейчас просто перевалила все пределы допустимого, заставляя Гадеса слепо желать и в своем желании тонуть добровольно.       Чонгук вскидывает вверх крылья, те самые, которых теперь стыдится, сейчас ими дает окончательный ответ. Он мечтает стать заново архангелом, вернуть свои силы и творить добро, очищая души, но он не безумец и не глупец.       — Я хотел бы всех вернуть, — ровным голосом выдает Чон, — но я знаю, что это плохо кончится. Я бы согласился на любое твое условие, потому что себя мне не жалко. Но это грех, Тэхен, — Чонгук в упор смотрит в блестящие черные глаза, и все пытается своим холодным видом сказать. — Возвращать мертвых — это грех. Это нарушение равновесия. Они воскреснут, но кто-то точно умрет, по разным причинам, но умрет. А грех падет на меня, я снова же буду виноват во всех смертях, потому что в своем слепом желании пошел у тебя на поводу. Но я не слеп, и я не глуп, Тэхен, твоя уловка не сработала.       Тишину прорезает звонкий хлопок ладоней друг о друга. Гадес сидит напротив полыхающего холодной злостью Чонгука и с легкой улыбкой на губах аплодирует ему, нисколько не смутившись того, что план его был так легко раскрыт. Пожалуй, Тэхен даже выглядел слишком довольным, будто ожидал подобной реакции, будто давно уже все рассчитал.       — Браво, мой ангел, браво, — восхищенно произносит Гадес, даже на крылья невероятные не смотрит.       Все его внимание только на самом Чонгуке, только на его глазах, пылающих отчужденностью. Тэхену никогда не добиться того, чтобы архангел на него как на горячо любимого смотрел, хотя он этого даже не пытается добиться. Он знает себя и осознает, что теплым чувствам между ними места не будет.       — Я, и правда, восхищен тобой! Сломлен, но не повержен, это ли не прекрасно?!       Чонгук гордо хмыкает, вздергивая подбородок. Даже эту маленькую победу он из-за Дьявола не мог считать за таковую. Тэхен каждый свой шаг, видимо, раз по десять выверял, его просто не на чем было ловить, не к чему придираться, его, похоже, невозможно победить. Но Чон собирался повернуть фортуну в другую сторону.       — Прекращай свои игры, Тэхен, я на них больше не куплюсь. Как и сказал, закончу со сделкой, и на этом все.       Но здесь, конечно же, лукавит. Чонгук так просто теперь Гадеса не отпустит, точно также же, как и тот Чона. У архангела священная миссия — Дьявола убить, и он собирается ее выполнить, даже если для этого потребуется времени больше, чем пять свиданий. И, к счастью, а может и наоборот, Чонгук отчетливо понимал, как подобраться к Тэхену настолько близко, чтобы тот, в конечном итоге, слепо отдал ему перо. Дело было в том, что способ этот был ужасен, а другого просто не предвиделось.       — Я не перестану тебя искушать, — честно отвечает Гадес, улыбаясь загадочно, впитывая аромат глицинии и добровольно отдаваясь во власть черных, горящих глаз, не понимая, что сам в свои таким образом тянет.       Чонгук саркастично хмыкает и поднимается из объятий кресла, намереваясь окончательно покинуть общество ненавистного ему существа. Архангел мягко складывает за спиной крылья и уже рисует в голове план, как будет добираться до особняка по воздуху, летя так высоко, чтобы люди не смогли его увидеть. Ведь он теперь и морока лишен.       — Вам с Люцифером стоило бы вместе работать. Не понимаю, чего вы не поделили, оба, как змеи, науськавшие Еву на грех, — высоким, но ровным голосом произносит Чонгук и только потом осознает, что сказал и кому. Да и не это все важно! Важно — научиться уже держать язык за зубами.       Тэхен даже с места не сдвинулся и никак ни одной мышцей лица не выдал свои эмоции. Он только внимательно проследил за фигурой архангела, поднявшейся с кресла, и вдруг замершей, так и не двинувшись к выходу из кабинета.       — Когда Люцифера изгнали в Ад вместе с другими ангелами, я был на его стороне, сражался за него в той битве, — тихо отвечает Тэхен, ловко привлекая все внимание Чонгука только к себе. Архангел даже забыл о том, что собирался поскорее покинуть это жуткое место и жуткого Гадеса заодно. — Мы бились спина к спине, были как братья тогда. — Дьявол удобно откидывается на спинку черного кресла. А в глазах его, кажется, и правда, та битва сейчас развернулась. Точнее ее отголоски, рвущиеся наружу. — Хотя, я думаю, что мы уже в тот момент понимали, что трон не поделим. В любом случае, когда меня изгнали, все именно так и произошло.       Чонгук совсем не приходит в себя от услышанного, но все равно спрашивает первое, что пришло в голову:       — Ты ангел?       Тэхен усмехается безрадостно и мотает головой, разрывая зрительный контакт:       — Нет. — Он скользит взглядом по выделяющемуся из-за спины архангела контуру крыльев, усеянному черными перьями. — Я просто разделял его взгляды.       — Но тебя изгнали!.. — непонимающе возразил Чонгук, быстро хлопая глазами, словно это могло помочь ему начать быстрее мыслить.       — Изгнать могут не только из Рая, — снисходительно отвечает Тэхен, — хотя здесь ты прав — тогда меня выгнали именно с небес.       Чон подвисает окончательно, переставая что-либо понимать. Потому что звучало все более чем безумно и абсурдно. Но! Если вспомнить, что и Джин, и Тэхен были давно знакомы, очень хорошо знакомы, настолько хорошо, что Гадес был в него влюблен, то все очень даже сходилось. Где, если не в Раю они могли встретиться?! Но тогда не сходилось вот что:       — Ты участвовал в битве, но был изгнан после нее. Это невозможно, тебя должны были низвергнуть вместе с Люцифером. Снова в Рай никто бы тебя после такого не пустил.       — А некому было охранять врата, — пожимает плечами Тэхен. — В той битве погибло так много существ, что многие из них были даже на грани вымирания.       — Но тебя все равно поймали, — Чонгук хмурится. — Но почему-то не убили, а изгнали, почему? Ты пробрался в священную обитель, не являясь ангелом, но при этом являясь врагом. Тебя должны были казнить, а не свергать в Ад. Что ты сделал? Почему так рисковал?       Тэхен улыбается загадочно и как-то невыносимо печально, а потом произносит тихо:       — Я хотел увидеть тебя.       *****       Тонкая и воздушная, трепетная, необыкновенно легкая, но такая острая, такая пронзительная, что режет на куски душу, мелодия медленно текла из гостиной, вырывая Хосока из объятия царства сна, в которое он только успел шагнуть.       Ангел распахивает глаза неожиданно, припечатывая раскрашенный тонкими закатными лучами потолок взглядом совсем не сонным. Он может и только что проснулся, точнее выпал из дремы, но был свеж как после ведра ледяной воды. Мозг его работал быстро и как-то даже отчаянно, словно не желал оставлять ангела без опоры. Хосок все это время не мог нормально уснуть, не мог не вздрагивать от каждого шороха, постоянно ожидая, когда тьма, надвигающаяся с запада, поглотит и его дом. Когда демоны придут за его душой и душой невинного Чимина, который спал после долгой ночи, наполненной просмотрами лучших, по его мнению, аниме. Хосок смог сомкнуть глаза только тогда, когда на небе прорезался тонкий луч Солнца, и когда зловещее дыхание Ада покорно отступило, подчиняясь воле своего хозяина. Ангел уже тогда понимал, что произошло что-то очень плохое, он догадывался что, буквально видел, но ради них всех не мог ничего предпринять, чтобы случайно не повернуть весь исход событий в другое, более темное русло.       Но сейчас Хосока вырвало из сна не ощущение опасности, не злой рок судьбы, который шел за ним по пятам, это была абсолютно безобидная, тонкая и настолько грустная мелодия, рождавшаяся из клавиш старого фортепиано, что у ангела невольно даже дрогнуло сердце. Ноты плыли нежно, плавно, они сливались с тишиной, беспрепятственно в ней растворяясь, и воскрешались вновь, звуча с каждым разом все отчаяннее, все протяжнее, так, что душа от их прикосновения трепетала.       Хосок очень любил искусство, сам играть на фортепиано не умел, но держал его в квартире, потому что мечтал однажды научиться. Он часто слушал классическую музыку, растворялся в ней, отдавая всего себя легким нотам. Но то, что он слышал сейчас, было прекраснее всех мелодий, которые он когда-либо имел честь слышать. Это была самая великолепная, самая трогательная мелодия, в ней была жизнь. Была душа, и была она настолько же прекрасной, насколько и ужасной.       К сожалению, Хосок слишком хорошо знал, кто, кроме него, имел прямой доступ в его квартиру.       Ангел незамедлительно поднялся с кровати, стараясь воспроизводить как можно меньше шума; не для того, чтобы остаться незамеченным перед неожиданным гостем, а для того, чтобы не разбудить Чимина, который настолько крепко спал, что прекрасная мелодия не могла его разбудить. Пожалуй, она даже укачивала его больше. Только Хосок не мог под нее заснуть. Во-первых, он знал, кто играет на фортепиано, а во-вторых, у него от каждого нового звука клавиш медленно умирало в груди сердце. Если бы в его жизни был трагичный конец — это стало бы лучшим саундтреком к нему.       Босые ноги бесшумно ступают по ледяному полу, но холода не ощущают. Ангел медленно, но уверенно идет в гостиную, плотно обнимая себя руками, словно мороз жгучий, и правда, смог ощутить. На деле он ощущает, как его мелодия, рождавшаяся под умелыми пальцами, разрывает душу и воскрешает на свет давно забытое, то, что вспоминать не хотелось, что уже долгое время скрывалось под семью замками. Но сейчас сдерживать себя было невозможно.       И как только у такого темного, злобного, дьявольского создания получается так самозабвенно и проникновенно играть? Хосок, к сожалению, не мог дать ответ на этот вопрос, хотя ему очень бы хотелось хоть раз заглянуть в гнилую душу и что-то там прочесть, кроме желания всех убить. Ангел наивно полагает, что найдет там нечто, что сейчас несет в себе трепетная мелодия.       Юнги сидел за фортепиано и, прикрыв глаза, на ощупь играл, безошибочно попадая в ноты, задевая каждую струну в душе Хосока. Он был совсем непривычно одет для себя: не в черное, и не в белое, как часто любил монотонно одеваться. Сейчас на нем только черные туфли и узкие штаны с широким атласным поясом на талии сливались воедино, продолжая цвет друг друга. Рубашка же была синяя, не того обычного оттенка, какой бывает при упоминании этого цвета — это был тот самый цвет, который возникает в ту последнюю минуту перед тем, как небо окрасится багрянцем рассвета, и ночь полностью уступит свое место дню. На груди рубашка была изящно расшита в два идеально ровных ряда золотыми гвардейскими погонами, застегнута на все пуговицы. Даже обычно растрепанные волосы Юнги сейчас были идеально уложены, скрывая под своей длиной часть лисьих глаз, почти придавая демону загадочности, которой у него было и так не занимать.       Мин выглядел так, словно сбежал с какого-то очень важного мероприятия, где людям положено так классически строго, но при этом изысканно одеваться. Его выдавали только крылья, свободно покоившиеся на полу, затягивающие его белизну в свой мрак. Но сейчас они не выглядели, как обычно, величественно, правое крыло было нещадно разорвано до мышц почти у самого основания, даже белая кость проглядывалась через ужасную рану, показывая всю серьезность травмы. Юнги стопроцентно не мог летать, и это ранение стопроцентно было нанесено архангелом — в этом Хосок не сомневался, как и в том, что Юнги в недавней ярости Ада непосредственно участвовал.       — Что с Чонгуком? — ангел остается стоять в проеме, плотно складывая на груди руки.       Силуэт Мина сейчас ярко подсвечен закатными лучами Солнца, он почти тонет в красном, но каким-то чудом остается все таким же темным, сохраняя свои оттенки, хоть и мешая их с бордовым. Демон, и здесь все сказано.       — Мне почем знать? — пожимает плечами Юнги и в последний раз опускает красивые пальцы на клавиши, резко прерывая мелодию. — Я развлекался в другом месте, — он открывает свои черные жуткие глаза и улыбается Хосоку провокационно. — Резал людей налево и право, мне было разрешено, а вы все равно нас останавливать не стали.       Ангел хмурится, почти готов огрызнуться на ядом пропитанные слова, но себя сдерживает. Не следовало ожидать, что после такой нежной, хоть и грустной мелодии, Юнги резко станет белым и пушистым. Его ничто и никогда не изменит. Он убивает людей ради забавы, и его убить — святая миссия.       — Что с твоими крыльями? — хоть и знает ответ, но все равно спрашивает.       Мин улыбается шире и поворачивается на стуле к Хосоку полностью, заставляя крыло поломанной игрушкой тащиться следом. Ангелу отчего-то от этого зрелища было не по себе.       — Волнуешься?       — Еще чего! — вспыхивает Хосок, предательски краснея, но, не имея возможности это остановить.       Юнги усмехается намеренно громко:       — Твой дружок — Джин постарался.       Ангел хмурится сильно, даже между бровей складка пролегает. Он не имел возможности, ни приказа участвовать в той битве, хоть и рвался туда всем своим существом, желая помочь Чонгуку, но желая при этом спасти и Чимина от безумных демонов, которым резко стало можно все. Новость о том, что Джин помогал Чону, почти медом на душу ложилась, хоть радоваться особо было нечему. Старшего архангела Хосок в своем сне не видел, и это было странно. Это определенно было плюсом, что Чонгук сражался за свою душу не один, но отчего ангел не видел Джина, если тот там был?       — Как я его понимаю, — вместо каких-либо других слов, язвительно произносит Хосок, глядя на то, как черноволосый демон без капли боли на лице передвигает свои крылья, укладывая их позади себя удобнее.       Рана определенно болела, но стоило Юнги поаплодировать, потому что он ни одним мускулом об этом не дал знать.       — Тоже хочется меня убить? — Мин поднимает бровь, склоняя голову на бок.       — За все, что ты сделал — определенно, — кивает в знак согласия ангел.       — У-у-у! — довольно тянет Юнги, сверкая чем-то непонятным на дне своих черных глаз. — Решил быть со мной предельно честным? Похвально. Мне так больше нравится.       — Не ради тебя! — огрызается Хосок, вздергивая подбородок. — Я просто высказал свои мысли.       Мин только коротко хохочет. Он ангела насквозь видит и все про него знает, однако подраконить его было забавно, он всегда так рьяно сопротивлялся, каждый раз так воинственно пытался отстоять свою точку зрения, что Юнги просто нравилось постоянно цепляться к нему по пустякам.       — Однако даже он убить меня не смог, — тянет оскал демон. — Думаешь, ты сможешь?       Хосок вмиг вспоминает, что обещал Суа прикончить черноволосую дрянь, чтобы одержать над Гадесом победу, и чтобы архангелы остались живы. Ангел и сам понимает, что убить Юнги нужно, необходимо его убить за все, что он сделал. Но сможет ли он это сделать? Хватит ли у него силы, если даже Джин смог только ранить демона?!       — Он никогда не промазывает, странно, что ты остался жив.       — За мной пришел хозяин, потому Джин убить меня и не смог, — довольно тянет Юнги, нисколько не смущаясь озвучивать такую правду, которую кто-нибудь другой бы рьяно отрицал, чтобы его не считали слабаком, не способным за себя постоять. Мину было все равно. Он пределы своей силы знал и выше прыгнуть никогда не пытался.       — Прячешься за него? — Хосок не поддеть, когда такой шанс представился, не смог.       — Я его шлюха, а потому имею право на защиту, — с улыбкой отвечает Мин и с неподдельным удовлетворением наблюдает, как вполне себе от безобидных слов ангел покрывается еще большим румянцем. Если бы багровые лучи заката сейчас полностью исчезли с горизонта, то красное лицо Хосока очень сильно бы выделялось на общем белоснежном фоне, как Юнги в темной одежде.       — Но мне вот интересно, откуда ты знаешь, что там произошло? — Мин чуть выше вздергивает черные брови. — Видел во сне, да? Признайся, я и так это знаю.       Хосок никак не реагирует. Черноволосый демон был слишком умен и наблюдателен, чтобы обо всем догадаться, да и сам ангел своим же первым вопросом себя выдал. В этом не было ничего необычного, кроме того, что Юнги, похоже, очень интересна способность Хосока знать будущее.       — Видел, — просто отвечает ангел и отводит взгляд в панорамное окно. — Но тебе ничего не скажу.       Юнги наигранно дует губы, складывая на груди руки, как сам ангел.       — Даже про меня ничего не скажешь? Это ведь будущее меня касается, колись, Хосок-и.       — Я про тебя ничего не видел.       — Врешь, — трясет головой Мин, любуясь белоснежным профилем ангела, который слишком запретно манил, но которого демон слишком крепко от себя гнал, не желая прекращать увлекательную игру, понятную только ему. — Я слышал, как во сне ты шептал мое имя, да и врать мне бессмысленно — я чую, когда ты уклоняешься от правды.       Хосок только губу жует. Юнги прав в каждом своем слове, но ангел даже с таким расчетом ничего сказать ему не может. Будущее — трясина из непонимания, самый, на первый взгляд, безобидный фрагмент его, при неправильном, высокомерном использовании может повлечь настоящий хаос. А у ангела просто не было ни капли сомнения в том, что Юнги использует будущее только в своих кровожадных интересах.       — Даже если и так, я промолчу.       — Боишься из-за него? — Мин все-таки заставляет Хосока снова на себя посмотреть.       Демон одним взглядом указывает в сторону спальни, откуда пришел ангел.       — Ты ведь из-за него молчишь и ничего никому не говоришь. Из-за него, даже зная, что станет с Чонгуком, остался здесь. И не говори мне, что я не прав, — довольно заканчивает Юнги, любуясь тем, как вытянулось лицо Хосока от произнесенного черноволосой дрянью.       Мин может и демон, может ему и наплевать на чувства других, но он определенно не слепой и в чувствах, и страхах других разбирается так хорошо, как должна это делать любая адская тварь, которая только и живет ради манипулирования и насыщения своего, неспособного испытывать эмоции тела, чужими.       — Ты бы лучше крылья убрал, вдруг он проснется, — отвечает Хосок, не желая продолжать беседу, в которой его снова оставили в дураках.       Юнги победно усмехается и довольно лижет губы, смотря в подсвеченные красным карие глаза, сейчас больше напоминающими цвет темного дорого вина. Недоступного. Ангел весь таким и был — недоступным, ни за какие деньги не купишь.       — Не могу, — качает головой, — пока не заживут, убрать не смогу.       — Тогда тебе стоит уйти, он может в любой момент проснуться.       — А как же посочувствовать и предложить помощь? Разве ангелы не должны так поступать? — Юнги снова дует губы, разочарованно мотая головой.       Хосок успокаивающе спускает воздух через плотно стиснутые зубы. Ничего необычного, просто демон, который напрашивается быть убитым раньше времени! Просто очередная провокация, на которую не стоит столь остро реагировать.       — Ты и без моей помощи справишься, — холодно бросает Хосок, выпрямляясь, словно намереваясь уйти.       — Ну, тогда я попрошу помощи у Чимин-и, он-то вряд ли мне откажет, — скалится демон, поднимаясь с табурета.       Ангел остается по-прежнему относительно спокойным, но внимательным прищуром следит за демоном, ожидая от него вагон неожиданностей.       — Ты не посмеешь!       Юнги усмехается саркастично, приглаживая рубашку, заправленную в высокие брюки.       — Поспорим? — поднимает бровь с вызовом. — Не недооценивай меня.       Глаза в глаза, битва только на ментальном уровне, на уровне обычной, но такой сложной и непонятной психики. В черных зрачках демона безумная уверенность, почти одержимость показать и доказать, что тормозов у черноволосой дряни отродясь не было. Ему наплевать на запреты и правила, на полумиллионные договоры и чужие судьбы. Он запросто может заявиться сейчас к Чимину, рассекречивая свою истинную личность. В конце концов, он слушается только одно существо, ради которого и жизнь готов положить. Больше тормозов у него нет.       Хосок все это читает в черных глазах напротив, понимает без проблем, и оттого выражение его лица становится совсем хмурым. Он проигрывает раз за разом, и это уже начинало знатно бесить!       — Не делай этого! — шепчет ангел, признавая свое поражение. — Если хочешь, я замотаю тебе рану, но не смей его трогать.       Юнги улыбается довольно, толкая язык за щеку. Найти у ангелов слабое место слишком просто, они любят весь мир и каждого в нем. Стоило ожидать, что Хосок не допустит, чтобы злой и страшный Мин хоть как-то навредил птенчику Чимину. Маленькому будущему ангелу, случайно попавшему в войну, в которой правил никогда не было и не будет.       — Хочу, — кивает демон в знак согласия. Ощутить руки Хосока, добровольно его трогающие, — верх искушения. — Только нежно, братишка, я боли боюсь! — нагло врет, а сам улыбается при этом.       Ангел никак свои эмоции не выдает, как и своего желания прямо сейчас с Мином покончить, особенно когда тот лишен части своей силы, тратя всю энергию на регенерацию. Но Юнги все равно настроение Хосока ощущает, и это заставляет его улыбаться еще шире, запретно ощущая, как прикасается к тому, чего желал.       — Я такие раны раньше никогда не лечил, — холодно отвечает ангел, легким движением руки приглашая Мина присесть обратно на табурет к себе спиной, чтобы иметь доступ к раненому крылу. — Поэтому ничего обещать не могу.       Юнги довольно опускается за пианино, предвкушающе облизывая свои губы. Ему на деле плевать на докторские навыки Хосока, он все это затеял только чтобы утолить нечеловеческий голод своей гнилой души, который после ранения только усилился, требуя больше крови, больше энергии, больше удовольствий. Он бы и растерзал ангела, включая, как заманчиво это звучит, но сдерживал себя, помня о договоре.       — А разве твоя помощь сейчас мне — врагу — не сойдет за предательство? — Юнги сам себе противоречит, но продолжает свои провокации, из-за плеча глядя на то, как Хосок больно закусывает свою губу, явно, чтобы чего-нибудь такого не ляпнуть в ответ демону.       — Я делаю это, как ангел. А мы должны всем помогать.       — Даже жестокому, кровожадному демону? — Юнги приподнимает бровь.       Хосок подходит к Мину ближе и, бесстрашно глядя в глаза, твердо выдает:       — Да.       Юнги довольно улыбается. Ангел хмурится.       — Отвернись и не шевелись, как я уже сказал, делаю такое впервые, — Хосок хочет покончить со всем этим быстрее, чтобы отдохнуть от мозговыносящего демона, который наслаждается любой ситуацией, превращая ее в игру, заставляя ангела каждый раз страдать, не зная правил, и проигрывать бессчётное количество раз.       — Ох, мне так нравится, когда ты командуешь! — скалится Юнги. — Я и впрямь готов тебе подчиниться, это так возбуждает! — Но Мин все равно отворачивается, делая так, как сказал Хосок и только спиной ощущает гнев ангела, который его хорошо скрывает за маской равнодушия. Юнги всегда умел заглядывать за закрытые двери.       Хосок аккуратно берет край пострадавшего крыла в руки, мягко его поднимая, чтобы видеть масштаб трагедии полностью, хотя уже и так знал, что удар силы Джина был мощным, настолько, что сам бы ангел от такой раны при каждом движении стонал от боли. У Юнги была стальная выдержка. Ангел просто не знал, что черноволосая дрянь от боли особый кайф получает.       Хосок хмурится, приседая перед Мином на колени, чтобы работать с раной было удобнее. У Юнги перья на первый взгляд шелковистые, отливают багрянцем уходящего заката, но ощущение это обманчивое, потому что на самом деле они острые и грубые, совсем не нежные, а еще черные. И этой пожирающей чернотой они все пропитаны, буквально ее источают, словно краской измазаны, вот только ни капли ее следа на белых пальцах ангела не остается. Хосок может только удивляться и сдерживать себя в желании провести по этим грубым перьям еще раз, чтобы убедиться, что тьма из них только изнутри исходит. Но лишний раз прикасаться к демону — недальновидно, он точно бы не упустил возможность повернуть все в свое похотливое русло.       Однако Юнги, даже ощущая настроение ангела, даже понимая, что того к нему запретно тянет прикоснуться — молчит. Он не такой уж и нетерпеливый, каким кажется. А спугнуть Хосока сейчас было слишком легко, чтобы, и правда, это сделать. Он прибережет свои колкости на потом, а сейчас будет просто наслаждаться неожиданно теплыми и мягкими руками, добровольно касающимися его.       Хосок медленно, трепетно перекладывает крыло в левую сторону, при этом стараясь, как можно эффективнее сократить давление на рану. Он-то наивно, и правда, считает, что демону от таких незамысловатых движений может быть больно; ему самому определенно было бы. Рана была просто ужасна, она не просто разорвала связки и мышцы, помогающие крылу двигаться, она раздробила часть нижних костей и даже задела центральную. Поразительно, как Юнги вообще ею двигал! Видимо, Джин был настроен решительно демона убить, потому что использовал такой заряд силы, которым при желании можно было в прах размолоть. Но то ли он промахнулся, то ли была еще какая-то причина, но попал он только в крыло Мину.       — У тебя кровь не идет, — понял Хосок, осматривая осколки торчащих костей.       Его не выворачивало наизнанку, но и смотреть на подобное было неприятно. Благо, но ужасные раны он видел не впервые и мог спокойно держать себя в руках при этом, оставляя разум чистым и холодным.       — Я потратил много сил, чтобы ее остановить, — тихо отвечает Юнги, прикрыв глаза, наслаждаясь тем, как пальцы Хосока аккуратно перебирают перья рядом с раной, чтобы лучше ее рассмотреть, но саму ее не трогают — боятся.       — Но кости не зажили.       — Потому ты меня сейчас и лечишь, верно? — демон жадно облизывает свои губы, ощущая, как сладкая боль пронизывает спину до копчика, когда ангел не особо удачно, на первый взгляд, двигает крыло, желая открыть себе полный и безграничный доступ к ране, чтобы вытащить все осколки.       Именно так, он должен побыть немного садистом, но по-другому крыло Юнги никогда не заживет. В каждом осколке кости осталась магия Джина, она не будет давать регенерации демона работать, каждый раз ему мешая.       — Мне… — Хосок не отвечает на последнюю немного провокационную реплику Юнги, занятый своими проблемами, — мне придется прижечь твою рану, прежде чем замотать, иначе она не заживет.       Мин скалится, благо, его не видят. Надо же, у ангела была невероятная возможность сделать ему больно и отыграться за все, но он ею не пользуется, переживая за… что? За чувства Юнги? За то, что ему будет больно?       Просто по-ангельски переживая.       — Делай, что надо, — ровным голосом отвечает демон, скрывая улыбку, — я вытерплю.       Боль — как наркотик.       — Ты не понимаешь… — мотает головой Хосок, ему нужно яснее передать свои мысли, потому что прижечь рану в понятии ангелов не то, что в понятии людей.       — Я понимаю, — перебивает его Юнги, — и отдаюсь в умелые руки своего братика.       Хосок снова никак не реагирует на провокацию, он взволнован тем, что собирается делать. Потому что с демоном такое проворачивает впервые; да он даже когда своих собратьев лечил, никогда не прибегал к прижиганию, стараясь его избежать. Это была крайняя мера и настолько болезненная, что, по слухам, многие даже теряли сознание от такой боли. Какой бы скотиной не был Юнги, а сердце ангела не желало так над ним издеваться.       — Попытайся не двигаться, — севшим голосом произносит Хосок и плотно стискивает зубы, чтобы и самому эмоциям не поддаться.       Он только надеется на то, что его небольших познаний в этой области хватит, чтобы залечить рану без всяких побочных действий, коих, в таких случаях, бывает много.       Тонкая ладонь, немного подрагивая, ложится прямо на рану, обхватывая ее порванные края с острыми осколками костей. Хосок весь во внимании, все свои чувства обострил, ему отчего-то страшно. И непонятно, отчего больше: от того, что делает больно демону? Что впервые заходит на территорию такой сильной магии? Что ему не все равно на чувства демона в этот момент? Ангел успокаивает мысленно сам себя, слегка прикрывает глаза, собирая под веками концентрацию, выуживая на поверхность свою силу, заставляя ее очнуться и закипеть лавой в венах, вырываясь на поверхность.       Юнги чует, как аромат Хосока — гортензий изысканных, вмиг усилился, достигая крышесносного пика. От такой дозы можно было запросто умереть или лишиться рассудка, отдавая себя в руки того, кто так умело поработил разум. Благо, но Юнги и так был слишком безумен, а потому такой расклад его не пугал. Только гортензии аромат в мозгу оседал, поджигая нервные окончания.       Хосок профессионально концентрировал силу в ладони, мягко сжимающей пострадавшее крыло, заставляя ее всю только там гореть, только там проникать в мягкие ткани, обхватывать каждое перо демона, как и сам ангел до этого, буквально проникать в его плоть, накапливая в ней свою мощь, чтобы в конце просто все сжечь. Ангел полностью концентрирует свое внимание на магии, позволяет ей завладеть своим телом, но при этом контролирует ее, чтобы она — дикая — вдруг не пошла против него, вдруг не стала самостоятельным организмом. Используя такую большую силу, всегда был риск ее не удержать и натворить немалых бед.       Золотистые искрящиеся кольца магии, невидимые человеческому глазу, оплели всю рану, проникли в каждый участок ее, даже жадно захватили и прилагающуюся территорию, ощущая, что скоро они устроят невероятный пир. И даже Хосок понимает, что дальше тянуть нельзя, этой концентрации уже достаточно, чтобы ее использовать, если она перевалит за черту, которую ангел способен удержать, будет худо.       Юнги не вздрогнул, не произнес ни звука и вообще никак не отреагировал на то, как святая сила жестко вгрызлась в его плоть, буквально заживо сжигая ее своим пламенем. Все крыло демона у основания, где была рана, полыхало золотым огнем, который жадно, неудержимо, с каким-то запретно садистским наслаждением превышал температуру кипения на тысячу градусов, заставляя даже осколки костей в ране жалобно трещать, погибая в объятиях ангельской силы. Прижечь рану — это буквально ее сжечь.       Мину определенно больно, но этой болью он насыщается, он купается в ней безумным демоном с улыбкой на губах. Ангел не знает, но Юнги горел в Аду не раз и не два, его пытали и терзали, разбрасывая плоть вокруг дождем. Его душу так изуродовали, что сейчас ни одна боль не могла сравниться с той, какую он ощутил в Аду под бесконечными пытками, длящимися сотни лет по меркам преисподней.       Хосок все внимание на своей силе концентрирует, не давая ей выйти за рамки, он буквально, что сам жжет плоть демона, выжигает бесполезные теперь осколки костей, почти стерилизует гнилую плоть, не понимая, что чистой она не будет никогда. У Джина магия мощная, чтобы вытравить ее из раны приходится увеличивать свою силу, сжигать жадным, слепым пламенем все, смотреть на то, как горит, сворачиваясь жалобно плоть, как кости, поедаемые пламенем, крошатся в пыль. Картина ужасная, отвратительная, но и взгляд отвести нельзя, иначе вся концентрация растеряется, и вся эта, невольно приносимая боль, будет напрасна.       Сила стреляет куда-то выше в мозг, заставляя ангела дернуться, но руку с крыла не убрать. Он стойко продолжает свое занятие, ощущает, что подходит почти уже к концу, осталось совсем немного и рана будет относительно чиста. В любом случае, Юнги сможет ее сам залечить дальше, избавившись от яда, распространяемого силой, оставленной Джином. Но тут происходит очень неожиданная, хотя вполне даже ожидаемая вещь, включая, какой поток энергии задействовал Хосок.       В мозгу, наполненном силой, лишенном мыслей для успешного завершения процесса исцеления, змеей пробирается звук голоса Суа, твердящий на повторе: «Ты должен убить Юнги». От этого шепота определенно хочется избавиться, его не хочется слушать и идти у него на поводу. Он навеян силой, ее желанием, чтобы ею, хоть и святой, пользовались чаще. Но не только магию в этом стоит винить. Разве сам Хосок не желает Юнги смерти? Разве он не желает очистить мир от таких, как демон? Голос Суа всего лишь капля в целом море.       Ангелу всего-то надо слегка сдвинуть руку или вторую положить на спину утянутую синей рубашкой, перемещая невероятной силы магию на всего демона, уничтожая одним своим прикосновением его плоть и душу. Это будет очень быстро, а включая, что Юнги сейчас ограничен в своей силе, то даже сопротивляться не сможет, сгорая в ангельских руках живьем.       Какое заманчивое искушение.       Юнги все ощущает, он эмоции ангела считывает так, будто смотрит ему в глаза, хотя на деле в зрительном контакте не нуждается. Демон все понимает невербально, буквально слышит в тяжелом выдохе свою смерть, знает, что ангел настроен его убить. Но ничего не предпринимает. Он только в мазохистском наслаждении закатывает глаза и лижет губы, отдавая себя хоть на растерзание, хоть на смерть.       Хосок приходит в себя так же резко, как и дьявольская идея просачивается в его голову. Он должен Юнги убить, определенно должен. Но он просто не может! Он не может убить его тогда, когда он вот так добровольно отдался ему в руки, когда вот так не сопротивляется, когда совсем недавно трогал своими пальцами клавиши фортепиано, а кажется саму душу Хосока.       Ангел быстро разрывает контакт с магией, понимая, что для лечения ее использовано уже достаточно, и руку от крыла одергивает резко. Он и так далеко зашел, не следовало больше себя искушать.       Рана теперь выглядела чище, хоть и была по-прежнему черной, но совсем не из-за того, что ее жгли огнем, изгоняя магию архангела. Плоть демона не может быть другого цвета, кроме черного, из-за циркулирующей по его организму крови соответствующего оттенка. Но, даже несмотря на все на это, рана была на вид намного безопаснее. Юнги теперь надо было только немного потратить своей собственной энергии, чтобы полностью исцелиться.       Демона буквально вылечил ангел. Абсурд.       — Теперь надо только перебинтовать, — хриплым голосом выдает Хосок, поднимаясь на ноги.       Он все еще немного не в себе от произошедшего, немного не понимает, почему пошел на попятную, почему не воспользовался таким удобным шансом.       Юнги оборачивается и смотрит на ангела через плечо спокойным взглядом черных глаз. Слишком уж спокойным для такого взбалмошного существа. Он был уверен, что Хосок закончит начатое Джином. Новоиспеченный братик его удивил.       — Я старался свести боль к минимуму, но я не очень хорош в этом, — ангел закусывает губу и, сам себя смущаясь, быстро идет к навесному шкафчику, выуживая оттуда плотный рулон бинта. Не спрашивайте, зачем ему нужны были все эти медицинские принадлежности. Ответ прост: Чимин.       Мин смотрит на Хосока внимательно, почти выпытывающе. Он понимает, почему тот его не убил, но и не понимает одновременно. Странный контраст, раньше такого не происходило. Если его хотели убить, то просто убивали. И ангел не покончил с маленьким злом не только из-за того, что и сам бы погиб, нарушая древнюю сделку. Здесь было нечто другое, чего и сам Хосок не мог понять.       — Мне было не больно, — Юнги лижет губы, смотря на то, как ангел снова идет к нему, старательно избегая смотреть в черные глаза.       — Всем больно, — отрицательно мотает головой Хосок, аккуратно распечатывая широкий бинт, идеально подходящий, чтобы зафиксировать крепко крыло для его правильного срастания.       — Возможно, — кивает Юнги, отворачиваясь к фортепиано, мягко касаясь клавиш в уже знакомой мелодии. — Только боль бывает разной, и физическая не всегда самая сильная.       Ангел хмурится, снова погружаясь в объятия звуков, рожденных умелыми пальцами. В этот раз не согласиться с Мином он не мог. Физическая боль — это, конечно, ужасное испытание, но с душевной она никогда не сравнится. Уж Хосок-то знал и мог поклясться, что и Юнги знал, возможно, даже лучше, чем сам ангел.       — Где ты научился играть? — вместо других вопросов спрашивает Хосок, начиная медленно и аккуратно бинтовать крыло, умело двигая им, справа налево.       Мин протяжно касается длинными пальцами клавиши, издающей какой-то особо трепетный, грустный мотив, такой, что сердце в груди ангела делает кульбит и бьется в горле от боли, звучащей в обычной мелодии. Разве так возможно?       — Мама научила, — тихо выдает Юнги, и Хосок готов поклясться, что такого голоса — живого — никогда у демона прежде не слышал. В нем была скорбь, утрата, одиночество? Что? Что это, делающее его таким непохожим на его обычную манеру речи?       Хосок закусывает губу и продолжает молча бинтовать крыло, понимая, что в эту чащу лучше не соваться, можно было нарваться на капкан, монстров или правду, от которой совсем было бы не лучше. Легче продолжать считать Юнги обычным демоном. Да, так определенно легче. Вот только тихая, грустная мелодия болью во всем теле отдается, сжимается вокруг чистой души и это очень неправильно.       — Чимин проснулся, — неожиданно шепчет Юнги и резко прекращает играть, одной фразой разрушая магию.       Хосок вздрагивает и быстро доматывает крыло, фиксируя бинт, чтобы не спал. Пак ни за что не должен увидеть здесь демона во всей его красе. Но тот об этом совсем не волнуется.       Мин разворачивается лениво и смотрит на ангела своим обычным провокационным взглядом.       Хосок хмурится:       — Уходи, он может тебя увидеть.       — А ты оказывается не знаешь, — улыбается Юнги.       — Чего? — не понимает Хосок, смотря на демона.       Тот в ответ только скалится, а в следующую минуту растворяется в воздухе, что-то сжав в кулаке. Ангел не знал, что это был за предмет, но мог поклясться, что именно благодаря ему Юнги сейчас даже на грани своих сил смог легко телепортироваться из квартиры Хосока, чтобы не попасться на глаза ничего не знающему Чимину.       — Это ты играл на фортепиано? — сонно спрашивает Пак, выходя из коридора, плотно сжимая себя руками от неожиданного холода.       — Нет, — мотает головой Хосок, смотря на то место, где мгновение назад сидел демон. — Я просто протирал клавиши и случайно их задел.       — А-а-а, — зевая в ладошки, выдает Чимин. — Похоже, уже вечер, — он смотрит в окно, где солнце полностью скрылось за горизонтом, — мне, наверное, пора уходить.       Хосок быстро переводит взгляд на Пака и, произносит, как и обычно, на эмоциях:       — Не уходи, останься со мной, пожалуйста.       *****       — Юнги, наверное, часто так долго на работе остается? — спрашивает Чимин, сидя на темной кухне, закутанный в плед и греющий руки о чашку с обычным зеленым чаем.       В квартире Хосока сегодня было особенно холодно, но сам ангел этого не замечал в силу своих сверхъестественных сил, зато Пака нездорово так трясло от ледяного холода, мертвыми пальцами пробирающимся, кажется, даже под кожу.       Ангел закусывает губу. Снова придется соврать.       — Да, у него нелегкая работа, иногда его не бывает очень долго.       Чимин хмурится, проводя рукой по пепельным волосам, зачесывая их непослушных назад. Он смирился со своим одиночеством, потому что вокруг него не осталось никого, кто мог бы его хоть немного понять и принять. Но одиночество Хосока было другим. У него был тот, кто мог находиться рядом, но в силу некоторых обстоятельств его в нужный момент все равно не было.       Как горько был обманут Чимин.       — Чем сегодня займемся? Мы проспали почти весь день, — улыбается Пак.       — Мы всю ночь смотрели фильмы, — качает головой Хосок, и сам не может ответно не улыбнуться. — Я думаю, для начала нам надо подкрепиться чем-нибудь, и у меня есть куча вопросов. Я хотел задать их вчера, но ты слишком быстро уснул.       Пак смущенно отводит взгляд в сторону, но с губ не сползает улыбка. Да, он еще отчасти стеснялся Хосока, и иногда ему было жутко неловко, но он впервые за долгое время не ощущал себя лишним или чужим. В этой пусть и не своей, пусть и холодной квартире ему было уютно, ему было спокойно. Он желал оттянуть тот момент, когда вернется обратно к себе, где стены будут над ним издевательски смеяться, шепча, что он никому не нужен.       — Каких вопросов?       — Насчет того аниме, — Хосок встает из-за стола, направляясь к холодильнику, чтобы чем-нибудь себя занять. Но будем честны — готовить он не умел.       — «Твое имя», — подсказывает Чимин и смотрит на широкую спину ангела, который что-то с интересом перебирал в холодильнике, удивляясь тому, когда и как все это накупил Юнги и принес в его квартиру. Хотя он же демон, чего тут удивляться?       — Именно, — кивает Хосок, не думая о том, что его все равно не видят. — Почему герои постоянно забывали имена друг друга? — ангел выпрямляется, разворачиваясь лицом к Чимину, задумчиво хмуря брови. — В смысле, они же в итоге предотвратили катастрофу и разобрались во всем, так почему после ничего не помнили? Почему забыли имена друг друга, забыли свои чувства?       Пак сейчас даже не боится смотреть в глаза Хосоку. Нет, не так. Он не то чтобы не боится, он не смущается этого делать, просто потому, что вопрос, который ему задали, слишком выбивал из колеи, заставлял глубоко задуматься. Не то, чтобы и раньше при просмотре таких серьезных произведений он не думал о смысле увиденного, не пытался в нем разобраться, у него было много свободного времени, которое можно было тратить на просмотр и переосмысливание сюжета, и проблем, заложенных в нем. Просто вопросы ангела были словно глубоко личными. Он будто не о фильме спрашивал, а о себе самом.       — Я не знаю, — в итоге сдается Пак, пожимая плечами. — Может быть это их судьба? Может все это, и правда, только им приснилось? А может, они так тянулись друг к другу, что порвали эту связывающую их нить, теряя друг друга на долгие годы, пока однажды вдруг не встретились? Или может их связь была настолько болезненной, что после стольких испытаний их психика, просто чтобы их спасти, все стерла. Здесь может быть сотня причин.       Хосок слушает внимательно, каждое слово впитывает. Эти слова Чимина для него как спасательный круг, как возможность ухватиться за что-то далекое и нужное, что хотелось бы забыть навсегда, но то, что неизменно всплывало в памяти, заставляя все внутренние органы скручиваться в узел от боли. А сможет ли он когда-нибудь так же забыть и о своих чувствах?       Ангел резко моргает, понимая, что тишина затянулась и улыбается ободряюще Чимину, хотя улыбка эта на самом деле ни капли не радостная. Он снова погрузился в свои бесконечные переплетения нитей будущего, надеясь, что его конец будет радужнее, чем у героев аниме.       — Автор очень забавно переплел современную Японию с традиционной, — выдает Хосок, снова отворачиваясь к столу, смотря на продукты, которые вытащил из холодильника.       Яйца и молоко — не густо, не густо, включая, что теми продуктами, что у него были, можно было полк накормить. К несчастью, все, что мог приготовить ангел — омлет.       Чимин улыбается в спину Хосоку, он его настроение читал, но решил не падать духом и не лезть в душу. Ковыряться в чужой ране — садистское развлечение, даже если Паку и интересно, отчего у Хосока возникла такая реакция на обычную трактовку, он будет молчать. Не только у него есть больные темы для разговоров.       — В этом есть своя прелесть, — отвечает Чимин, сильнее кутаясь в белый плед, но даже это не помогало — холод беспощадно лизал ноги, заставляя всего его дрожать. — Наверное, у тебя отопление отключили, — пробормотал Пак, грея руки о кружку, которая и та уже знатно остыла.       — Не знаю, — жмет плечами ангел. Ему-то совсем не холодно. — Мне не сообщали.       Чимин подавил улыбку, прикрывшись свободной ладошкой.       — А ты разве на счетчик не смотрел? — а в голосе все равно эта самая улыбка сквозит.       Хосок разбивает яйцо в миску и застывает на пару секунд, не понимая, что имеет в виду Пак.       — Счетчик? — переспрашивает он, оборачиваясь, из-за плеча глядя на Чимина, который краем пледа скрывал свою улыбку. Ангел честно не знал, что вызвало у Пака такую реакцию. Но видеть его веселым было приятно. — Это что такое?       Чимин коротко хохочет, складываясь пополам и тут же сквозь смех выдавая:       — Прости! Просто, ты серьезно не знаешь что это?       Хосок полностью оборачивается к Паку лицом и сам улыбается при этом, не в силах себя сдержать. Ситуация полностью абсурдная, ангел в ней полностью не разобрался, но чужое хорошее настроение вмиг передалось и ему, заставляя забыть обо всех проблемах и даже о том, что смешным здесь выглядит именно он.       — Не знаю, — мотает головой Хосок.       Чимин сдерживает себя, чтобы повторно не засмеяться и как можно более серьезным голосом спрашивает:       — А когда тебе холодно, ты что делаешь?       — Эм, мне не бывает холодно, — честно отвечает ангел.       — Никогда? — удивленно приподнимает брови Чимин.       Хосок в ответ кивает. Пак, только успокаивая самого себя, трясет головой и тихо произносит:       — Наверное, Юнги должен знать, как включить отопление в квартире снова.       Хосок бы, может, и что-нибудь ответил на это, но не стал. Ему, и правда, не требовалось отопление в квартире, а что такое «счетчик», он мог только догадываться, поэтому продолжать тему не стал, хотя и считал, что выглядел в своем незнании забавно.       — Тебе холодно? — спрашивает ангел. — Давай еще один плед принесу?       — Не надо, — мотает головой Чимин с улыбкой на пухлых губах. — Спасибо, но не надо. Лучше скажи, что ты готовишь?       — Если честно, — Хосок на мгновение замялся, — то я почти ничего делать и не умею. Вот решил омлет сделать.       — Я тоже не умею готовить, — поддерживая ангела, ответил Пак.       Смешной поворот. Хосок не готовил, потому что на небесах этого было не нужно, а Чимин — потому что руки у него росли не оттуда, откуда надо для этого дела. Он обычно обходился тем, что просто заваривал лапши или покупал какой-нибудь другой полуфабрикат. Но Пак наивно полагал, что на двоих у них хватит навыков и мозгов что-нибудь приготовить, потому то предложил вдруг:       — Давай вместе готовить?       Хосок удивленно вскинул брови. Это звучало слишком неожиданно, но он не мог не согласиться, потому что и знать не знал о том, что повар из Чимина неважный. В конечном итоге, от этого же никто не мог пострадать, разве что только сам ангел, который вдруг вспомнил мотив той мелодии, которую играл Юнги не так давно. И ему стало грустно и тоскливо нестерпимо, захотелось броситься к Чимину с объятиями и простоять так до утра, но, конечно же, этого не сделал.       Давно, когда Хосок еще был человеком, у него был один друг, который тоже однажды, тепло улыбнувшись, предложил тихим голосом: «Давай готовить вместе?». После того случая ангел забудет его навсегда, ровно до этого момента.       *****       Ровные ряды великолепных, безупречных, абсолютно пустых, подвластных воле только одного существа воинов тянулись длинным строем, заполняя все свободное пространство от трона своего хозяина до дверей в залу. Они все в черном, сливаются с холодным мрамором, словно из него восстают, готовые защищать этот замок от любого, кто на него посягнет. Таких глупцов, конечно же, нет. Многие только лелеют планы по захвату дьявольского трона, на деле же никто так и не рискнул спуститься в преисподнюю. Все знали — попасть сюда легко, а выйти невозможно.       Пустые воины стоят перед троном своего господина, даже не шелохнутся от усталости, им больше не ведомой. Все их боевое оснащение, явно тяжелое, тянет их на мраморный пол, но отрешенные, безэмоциональные лица не выдают ни капли неудобства этим фактом или хоть какого-либо другого чувства. Им все это безразлично. Они Пустые, они только воскресшая оболочка. Они безупречная армия, которая готова исполнить любой приказ своего господина.       Тэхен смотрит на них бесстрастно ровно, как и они на него. Только их взгляды обращены в пустоту; Гадес же просто уже насмотрелся на своих поданных и все, что надо, увидел. У него были развлечения и получше в этой скучной зале, где сегодня он играл настоящего короля с настоящей сцены. У него даже, как у многих правителей, имелся гарем. Правда, состоял он только из одного существа, и то было слишком безумным, чтобы добавлять к нему другие игрушки. Мин перережет всех, оставляя одного себя для Гадеса. В гареме может быть только одна черноволосая дрянь.       Юнги сидит у Тэхена на коленях, беззастенчиво об него трется всем своим телом, словно слиться воедино желает и трогает его своими жадными руками, покусывая острыми зубами сильно выделяющиеся ключицы. Он тонет в своем желании, красиво разрывая ткань черной рубашки на груди Гадеса, открывая себе вид на его манящую грудь полностью, и все равно остается крайне голодным, бесстыдным, развратным до беспамятства. Ему всегда было мало и будет мало, он никогда не насытится.       А Тэхен ему позволяет делать все, что маленькая дрянь захочет, он его сам к себе на колени посадил, сам разрешил себя трогать; демон ему сейчас очень нужен, иначе свой собственный голод, вызванный ароматом глицинии, все еще сохранившейся в памяти, Гадес будет утолять по-другому. А он не мог сорваться с цепей сейчас, когда обещал этого не делать, потому маленькая дрянь была сейчас так необходима.       А Юнги повторять дважды не надо, он всегда хочет, он всегда хочет Тэхена. Он вечно, до своего последнего вздоха будет хотеть его и только его. Демону не нужны награды и статусы, сила и даже своя душа, он одержим Гадесом, и ничто, и никто не будет для него на первом месте, кроме него, никогда.       Мин кусает Тэхена за крепкую шею, пускает кровь своими маленькими острыми зубами и присасывается к ране, со стоном насыщая себя ядом, наркотиком, чтобы потом без него неумолимо ломало. Он даже ноготками больно впивается в широкие плечи, и весь извивается в руках Тэхена, явно желая большего. Настоящая маленькая шлюха, не заботящаяся о том, что ее хоть кто-то может увидеть в таком состоянии. Юнги стыда не знал, если ему хорошо, то все остальное может катиться в Ад, как бы странно это не звучало, включая, что сейчас они именно в преисподней.       Гадес, успокаивая один голод, но воскрешая другой, мнет тонкие бока ненасытного демона, по-хозяйски пробирается руками под рубашку, оглаживая мягкую кожу впалого живота, оставляя на ней собственнические следы. Он только выглядит, словно совсем процессом не заинтересован. На деле же, Юнги умел читать мельчайшие знаки его тела, чтобы понимать, когда и как Тэхену нравится больше всего и нравится ли ему вообще. А черноволосая дрянь умела заставлять себя желать.       Юнги отсасывается от всё еще кровоточащей от постоянного насилия раны на шее своего хозяина и кроваво ему улыбается, пьяно. Но это ощущение обманчивое, Мин только выглядит невменяемым, на деле же глубоко на дне черных глаз прыгает ненасытное зверье, мастерски получая желаемое. Демон порывисто вгрызается в губы Тэхена и совсем не заботится, что за такую дерзость может быть наказан. Он жадным языком проникает в чужой рот, делится с Гадесом вкусом его же собственной крови и стонет протяжно в сомкнутые губы, потираясь пахом о его пах.       Тэхен рычит утробно, совсем опасно, но поцелуй не разрывает, только руки его требовательнее становятся. Он даже перемещает пальцы на крылья демона, жадно их сминая, не обращая внимание на ранение. Юнги и сам про него забыл, отдаваясь своему желанию, растворяясь в Тэхене полностью, принося себя в жертву его ненасытному зверю, и все равно не желая выплывать из своего безумия.       — Хосок твое крыло вылечил? — Гадес разрывает поцелуй и смотрит в глаза пьяные, с такого близкого расстояния, что Юнги в его колодцах тонет безвозвратно и даже ответить ничего не может, только дышать рвано и губы бесконечно долго облизывать, сжимая руками плечи Тэхена.       — Маленькая дрянь, — шепчет Гадес с тихим рычанием в голосе, а в глазах его пламя опасное разгорается.       Хочется демона либо убить прямо сейчас, либо растерзать под собой; а лучше оба желания разом утолить.       Но, вопреки всему, Тэхен только больно хватает Юнги за короткие волосы на затылке и оттягивает его голову назад, обнажая длинную молочную шею с бешено бьющейся манящей жилкой. Стоит только воткнуть в нее свои острые зубы, разорвать плоть, чтобы Мина убить, искупавшись в его крови. Слишком искушающее желание.       Юнги стонет протяжно, ему нравится, когда грубо, ему нравится, когда боль в крови с желанием в дикий коктейль смешиваются и стреляют по нервным окончаниям, принося запретное удовольствие.       — У него для этого достаточно силы, — выдыхает, наконец, Юнги и ощущает, как пальцы Тэхена с волос пропадают, позволяя демону выпрямить шею, снова с улыбкой смотря на своего господина.       Гадес резко разрывает рубашку на Мине, заставляя пуговицы черными алмазами разлететься в стороны, звеня ненужными и брошенными воинами на мраморном полу, погибая на нем навсегда. Юнги тяжело дышит, у него грудь высоко поднимается, маня прикоснуться к молочной невероятно ровной и гладкой коже. Мин всегда таким был, к нему, как к тигру в клетке, хотелось прикоснуться, вроде бы его и сдерживают стальные прутья, но одновременно без руки, в любом случае, можно было остаться. Тэхен свою маленькую шлюху не боялся.       — Ни ангелов, ни архангелов не стоит недооценивать, душа моя, — говорит Гадес и медленно начинает скользить широкой ладонью по груди Юнги, уверенно продвигаясь выше, обжигая кожу своим холодом и едким желанием демона разорвать. — Но ты очень умно воспользовался ситуацией, вылечивая себя. — Тэхен улыбается Мину уголками губ.       Юнги скалится все еще пьяно, оглаживая широкие плечи Гадеса жадными руками.       — У Джина сильная магия.       — Сильная, — кивает в ответ Тэхен, оставляя от своей ладони на коже горящий ледяным пламенем след. Но Мину слишком все это нравится, потому он даже дрожать нездорово начинает. А если бы мог, уже бы события поторопил, но хозяин здесь не он. — Если бы он не промахнулся, скорее всего, тебя бы здесь уже не было.       Юнги лижет свои губы и улыбается, когда ощущает, как длинные пальцы достигают выпирающих ключиц, перекочевывая на шею. Тэхен с легкостью мог сломать ему позвонки, задушить своими требовательными руками. Но Мина это все равно не остановило.       — Я мог его победить.       Гадес сжимает пальцы вокруг тонкой шеи, но давит не настолько сильно, как Юнги хочется. На провокацию такую Дьявола не купишь, он свою дрянь слишком хорошо знает, чтобы так легко поддаться на подобное.       — И выдал бы все наши планы, — улыбается ответно Тэхен и резко руку убирает под разочарованный вздох Мина. — Им не положено знать, что есть в нашем арсенале.       — Но вы сами показали это Джину, — Юнги легко поднимает руку с зажатой брошью на уровень глаз, лениво собирая ею свет от адского огня, полыхающего с настенных факелов.       Гадес усмехается, а в глазах такое, отчего мурашки даже у Мина по спине бегут. Правда, от предвкушения, от желания лично все на себе испытать. Мазохистское желание, безумное — все, как доктор Мин прописал сам себе.       — И пусть знает, он ничего поделать не сможет. Если межизмеренческие вдруг перейдут на другую сторону, то мы их просто всех убьем. Союзник не тот, кто на твоей стороне, душа моя, а тот, на кого, в случае необходимости, можно скинуть всю вину.       Юнги ярче улыбается, удобнее устраивается на бедрах Тэхена, на самом деле, только желание, охватившее обоих, сильнее распаляет. Ему нравится, когда вот так, чтобы бесконтрольно и безумно, по-адски.       — Понравилась игрушка? — Гадес склоняет голову слегка на бок, глядя в черные глаза напротив, буквально топя в своих таких же, только глубже, без дна. Где тьма просто убивает без права оставить себе хоть часть души.       Мин скалится в ответ. Подносит брошь к губам Тэхена, обжигая их теплом архангельского предмета, и сам наклоняется к своему хозяину, целуя редкую вещицу с другой стороны. Непрямой поцелуй, дразнящий, полностью в стиле маленькой дряни.       — С ее помощью можно столько всего сделать, — Юнги убирает брошь и едва касается своими губами холодных Тэхена, прикрыв в трепете глаза, — она дает слишком много возможностей. Я не могу ее не хотеть.       Гадес грубо берет Мина за подбородок, поднимая голову, заставляя открыть глаза и смотреть в свои дикие зрачки. Он соврет, если скажет, что неповиновение и постоянные вызовы со стороны Юнги ему не нравятся. Если бы демон перед ним бесконечно лебезил и исполнял безоговорочно каждый приказ, Тэхен бы давно от него избавился. Мин нравился ему своим безумием, жаждой и жадностью.       — Так забирай себе, — просто шепчет Гадес, и с улыбкой наблюдает, как в глазах напротив разгорается то самое требовательное пламя. — Можешь делать с ее помощью все, что захочешь.       Юнги тянет губы в оскале и лижет их, стараясь кончиком языка дотянуться до пальцев, держащих его за подбородок, но проваливаясь в этой миссии.       — А как же Намджун?       — А разве ты не должен эгоистично думать только о себе? — Тэхен Юнги в душу смотрит и то, что видит, его очень даже радует.       — А я и думаю, — шепчет Мин, — но мы все связаны, мне не хотелось бы погибнуть из-за того, что убили бы его. Ему брошь тоже может пригодиться, вдруг Суа совсем рассудка лишится.       Тэхен рычит от одного только упоминания ее имени. Ангела он желает видеть перед собой мертвым, разорванным на куски и только так.       — Именно поэтому брошь у тебя, а не у него, — отвечает Гадес, отпуская подбородок Юнги. — У Намджуна есть и другое оружие, — Тэхен издевательски улыбается, — можешь не переживать о нем.       — Я не хочу, чтобы наше трио пострадало, — наигранно дует губы Мин.       Тэхен на это только усмехается. С маленькой дрянью никогда не бывало скучно.       — А ты не такой безумный, каким кажешься.       — Именно потому, что я безумный, я такой жадный, что не желаю терять то, что имею.       — Какие слова! — с улыбкой восхищается Гадес, хватаясь за полы рубашки и стягивая ее с Юнги резким движением требовательных рук. — Я могу их повернуть против тебя же, просто потому что я такой же безумный, — рычит Тэхен, грубо разрывая рубашку на крыльях, где она естественно застряла, не желая лететь на пол к падшим до того пуговицам.       Юнги почти мурлычет, снова наклоняясь к губам Гадеса, предвкушая свое грядущее наслаждение.       — Я не стану сопротивляться.       Тэхен усмехается только, раскидывая лоскуты, оставшиеся от рубашки Мина в разные стороны, и мажет носом по молочной щеке, выдыхая с наслаждением в самое ухо:       — У нас гости.       В этот же самый момент дверь в залу позади демона распахивается с тяжелым вздохом уставшей древесины. И в воздух резко подмешивается аромат пионов, концентрированный, удушающий.       Юнги недовольно рычит в шею Тэхену. Его возбуждение и желание никуда не делось, и уж что там темнить, но маленькому демону сейчас явно не до гостей, какими бы высокими они не были. А Мин по одному запаху понял, кто их навестил, да и резко появившийся из воздуха Намджун позади трона Тэхена очень ясно давал понять, что поручение выполнил своего хозяина и гостя адского привел.       Юнги смотрит на Намджуна из-за плеча Гадеса и скалится ему неприлично. Он не желает так просто сдаваться. Ему наплевать на все эти переговоры, на то, что здесь грядет. Он слепо желает только Тэхена и получит его, даже если придется трахаться на глазах у всех. Ему не привыкать быть шлюхой и дрянью.       — Господин, — подает голос Намджун, но Гадес даже его приходу не удивился нисколечко, — прибыл господин Люцифер. — Пусть падший архангел больше и не король преисподней, но уважали его здесь абсолютно все.       Мин коротко лижет Тэхена в место своего же укуса и все-таки разворачивается на его коленях, желая увидеть, а не только услышать о знаменитости, пожаловавшей ко двору. Юнги наплевать, что он сейчас, и правда, выглядит, как шлюха — без рубашки, с подтеками крови на губах и подбородке, с похотью в глазах и во всем теле. Ему даже наплевать, что на его крыле белый бинт, который можно было без преувеличения назвать красной тряпкой для очередного адского быка, пожаловавшего к ним в гости.       Люцифер шел по узкому коридору, составленному из армии Пустых, которые даже на появление падшего архангела никак не отреагировали. Он был высок и величав, красив невероятно с шапкой белых волос, так невписывающихся в местный интерьер. Позади него крылья, длинные и крепкие черные тянулись шлейфом. Не настолько огромные, как у Тэхена, но заставляющие так же завороженно на себя смотреть. А глаза просто чудо — голубые, совсем нереальные. Он, и правда, выглядел, как падший архангел. Юнги видел его не в первый раз, но каждый из них хотелось к Люциферу прикоснуться.       — Здравствуй, Гадес! — бывший архангел останавливается перед троном Тэхена, слегка кланяясь. Не низко, но достаточно, чтобы выказать свое уважение.       — Здравствуй, Люцифер! — голос Тэхена холодный, как и взгляд.       Они не союзники и не враги, они как братья, которые больше никогда не станут друг другу хоть сколько-нибудь родными. Так сложилась их судьба.       — Смотрю игрушку свою так до сих пор и не поменял, — Люцифер беззастенчиво смотрит на обнаженного по пояс Юнги и не может не оценить его красоты.       А демон только улыбается довольно и сам своими длинными тонкими пальцами скользит по своей груди и стонет при этом, приоткрыв влажные губы, бесстыдно дразнит, и сам от себя кайфует.       — Нравится? — Тэхен приподнимает бровь. — Хочешь его?       Юнги стекает на пол, даже не получив прямой команды, улыбается своей лисьей улыбкой, лижет губы предвкушающе и идет к Люциферу, ни капли его не боясь. Он готов быть подарком для кого угодно и готов делать для него что угодно. Все это не может стать для маленькой дряни ни наказанием, ни пыткой. Он же маленькая дрянь.       Мин как хищник обходит Люцифера и нападает со спины, правда, только руками его за плечи хватает и дарит улыбку в затылок. Он одними глазами ловит спокойный, но абсолютно бешеный взгляд Тэхена. Даже если Юнги он и предложил кому-то как игрушку, это не значит, что просто его отдаст. Мину нравилось, что Гадес его ценит.       — Мы оба знаем, что ты убьешь меня, как только я сам к нему прикоснусь, — мотает головой Люцифер. — Твой троянский конь мне не нужен.       — Я не конь, — шепчет ему на ухо Юнги. — Я шлюха. — И смеется заразно, отлепляясь от Люцифера, возвращаясь к своему хозяину.       Падший архангел только мотает головой, но все равно улыбается. Он уважал Юнги ровно так, как уважал Намджуна и Тэхена, и кто бы что про Мина не говорил, Люцифер видел всю правду, которую многие не замечали.       — А ты хватку не потерял, — скалится Гадес. — Мне нужна твоя помощь.       — Помощь? — удивляется Люцифер. — Моя? Ты же повелитель Ада, как-то непристойно о таком меня просить, тебе не кажется?       Тэхен улыбается шире:       — Это не в моих интересах даже, а в твоих больше. Как ты отреагируешь на то, что Суа тебя ищет?       Люцифер вмиг помрачнел, становясь серьезным:       — Что ей надо?       — Не думаю, что что-то хорошее, — отвечает Гадес, не реагируя на то, как Юнги снова скользит к нему на колени, как бесстыдно присасывается к его груди, своим жадным языком вылизывая медовую кожу. — Межизмеренческие сказали, что она отправила несколько отрядов на твои поиски.       — И ты им веришь?       — У меня брошь Михаила, поэтому — нет — не верю.       — Она ведь готовится к войне, да? — спрашивает Люцифер, поднимая вверх свои огромные крылья.       — Именно так.        Так пусть захлебнется в ней своей же кровью.