Map of the soul: 7

      Тучи черные и тяжелые собой весь небосвод закрыли, запечатали любой вход света на землю, собирались устроить свое здесь царство, пока глаза ослепленных ангелов ничего не подозревают. Тучи тьмой клубятся, несдержанной и неукротимой, опасно проседают под своим весом над землей, буквально пугают людей своей силой, хохочут и снова вверх устремляются. Ветер безумный снова за свою любимую работу взялся — рвать и трепать все, что ему не нравилось, все, что для него было слишком хрупким, желанным. Он свою ярость разносил по всем окрестностям Сеула, за городом его не сдерживали высотные здания, здесь он был свободен и гнев палил так, что, кажется, готов был деревья многолетние с корнями повырывать, доказать всем свою неукротимую силу.       Гром только начинает всё действо раскручивать, он вместе с молнией в самый последний момент взялись за свою работу — пугали горожан своими яростными, несдержанными, хоть и редкими разрядами и ударами. Они там, в небесах, отношения выясняли, кто сильнее и страшнее, просто не понимали, что равны в этой битве.       Хосок без устали идет по трассе, точно зная, куда ему надо. Он лишился своего звания и силы, но не памяти, но не того, чего никто и ни у кого не мог отобрать — любви и свободы. Он теперь одиночка, падший и опороченный, с выкорчеванной наизнанку душой и сожжёнными крыльями, позор небесных воинов. Но в отличие от других своих братьев и сестер, он теперь не слеп. Через боль прозрел, через боль и утрату, но прозрел. Увидел всю картину полностью, все ужасные детали и всех ее персонажей, добро и зло, которое в таком переплетении было, что срослось в одно непонятное создание, в котором светлое потеряло свой истинный облик. Он увидел мир впервые, каким он был настоящим, а не каким его постоянно пытались ему показать небеса, снял свои розовые очки. Да, без них было больно, но без них он стал зрячим.       Хосок шел к единственному, к кому мог обратиться за помощью, к единственному, кому надеялся, что был до сих пор нужен. Он хотел спасти его и попросить спасения в ответ. Не себе, а Чимину. Он еще не отчаялся, он все еще хочет его спасти, у него функционирует сердце только потому, что он надеется. Как только он поймет, что уже никак не сможет спасти свою любовь, как только поймет, что ее больше нет — он прахом рассыплется навсегда. Разлетится на миллионы частиц, умрет по-настоящему, сам себя убьет, наплевав на все ангельские запреты.       — Хосок? — где-то рядом с ангелом раздается знакомый голос, и он резко выныривает из своих мыслей, поднимая голову.       Он даже не заметил, как пришел к пункту своего назначения, даже не заметил, что абсолютно непонятно каким чувством узнал, где именно сейчас Чонгук.       Архангел стоял на заднем дворе особняка, хмуро глядя на грозное небо, пока не увидел, как к нему идет Хосок, опустив голову, о чем-то яростно размышляя. Ангел смотрит в черные зрачки Чонгука, не обращая внимание на завывания ветра, и шепчет одними губами:       — Мне нужна твоя…       Но тут взгляд его натыкается на черно-белые крылья Чона, и он подвисает, даже не договорив. Так получилось, что из-за этого спора они не виделись почти, Хосок был занят Чимином большую часть времени и не знал о небольшом падении Чонгука. Хах, несмешная шутка, включая, что сам Хосок тоже пал. Небеса проиграли эту битву.       Архангел ощущает взгляд ангела на своих крыльях, и ему, если честно, некомфортно. Но ровно до тех пор, пока он своим все еще небесным чутьем не ощущает, что от Хосока больше не пахнет гортензиями, его запах пропал полностью, а это могло означать только одно…       — Ты… — Чонгук больно сглатывает, не смея даже продолжить предложение, но в глазах его оно словно по суфлеру бежит.       Хосок губу поджимает, конечно, все небесные сразу это понимали, им не нужны были объяснения, они по одному взгляду на ангела могли сказать о том, что тот пал. Но он не собирался из-за этого забиться в вонючей канаве и лелеять остатки своей души, он был настроен бороться, и он боролся. Даже если теперь его перестанут считать за ангела и с ним перестанут считаться, он будет бороться. Ради Чимина.       — Я пал, — просто кивает Хосок, с невиданной твердостью во взгляде.       Чонгук поджимает губу, он и представить сейчас не может, каково Хосоку, что он чувствует и как растоптан. Но ко всему этому архангел не знает причины падения, и это его отчасти волнует, потому что все это время Хосок был предоставлен сам себе, брошен на поле боя с монстром один на один, и отчасти в этом есть вина самого Чонгука. Но архангел даже думать не смел, что Хосок падет. И обвинять его тоже не смел, потому что и сам поддался на провокацию Тэхена, и сам потерял часть небесных сил. Они сейчас были почти в одном положении. Два павших…       — Я лишился своих сил, — кивает в ответ Чонгук, озвучивая свою травму непонятно для чего.       У него не требовали подробностей, но он ощущал себя обязанным это сказать, даже крылья поднял над собой, показывая свое явное уродство.       Хосок отвращения не испытывает, он, вообще, изначально был не тем, кто станет осуждать. А сейчас это чувство было особо сильно, после предательства небес и потери любви, он ощущал себя неспособным осуждать хоть кого-то и диктовать ему, как жить. Он уже не ангел.       — Хосок? — позади него раздается еще один удивленный голос, и Джин легко приземляется напротив ангела, но к Чонгуку, странно, не подходит, словно дистанцию держит.       Ангел не знает, в чем причина, но ощущает какое-то напряжение между архангелами повисшее, однако лезть во все это не собирается. Он только кланяется Джину в знак приветствия. Пожалуй, то, что он поговорит одновременно с двумя архангелами, даже удача, не придется все объяснять по два раза.       — Что с тобой произошло? — Джин тоже все сразу понимает, хмурится, но в глазах никакого осуждения, там, пожалуй, даже вина плещется.       Уж кто-кто, а он лучше всех знал, что оставлять Хосока с Юнги не стоило, нужно было постоянно следить за ними, нужно было отгородить ангела от демона, нужно было понимать, что такой исход имел место быть. Но Джин, как и обычно, задумался о таком слишком поздно.       Хосок быстро взгляд переводит на Чонгука, который коркой льда покрылся после появления Джина, и тут же уводит взгляд в укрытую гравием дорожку, понимая, что объяснить ему все равно все придется. Он пришел, чтобы спасти архангелов и попросить у них спасения для Чимина. А для этого требовалась вся правда, без утайки.       — Я согрешил с Чимином, — громко, хоть и опустив взгляд, отвечает Хосок и буквально ощущает, как оба архангела от этих слов вздрогнули. — Я его люблю, я не просто пошел на поводу у похоти, — Хосок поднимает глаза и в упор смотрит на ошарашенного Джина, — я его люблю. Я не думал тогда, что все так обернется, ведь я его по-настоящему люблю, на все ради него готов. Но вышло вот так…       Чонгук даже от этого признания Хосока оттаял весь ото льда, которым покрылся при появлении Джина. Конечно, он отца своего еще не простил до конца за всю ложь, ему требовалось на это время. Но слова ангела заставили его забыть об обиде, забыть и открыто удивиться. Он никогда бы не подумал, что Хосок сделает такое, что он полюбит… Это было совсем не ужасно, как кому-то может показаться, это было настолько прекрасно, настолько правдиво и отчаянно звучали слова ангела, что Чонгук на зубах ощущал эту горечь несправедливости. А за что его собственно лишили нимба? За любовь?       Джин тоже был поражен, тоже всего этого не ожидал, но он все понимал, видел все ошибки Хосока. Архангел слишком стар и знает систему небес давно, а потому понял всю несправедливость ситуации сразу. А еще он уважал Хосока в этот момент, потому что сам когда-то испугался и дал деру от своих настоящих, искренних чувств.       — Это не самое страшное, — продолжает ангел и попеременно смотрит в удивленные глаза архангелов, — Юнги убил Чимина, и Чимин теперь в Аду, ведь наши отношения это грех… — Хосок ломается в конце, сжимая зубы до боли, сдерживая жгучие слезы, яростно просящиеся наружу.       Ему сложно все это снова переживать, почти невыносимо, до душераздирающей боли, но он на себя плюет, он обязан все вытерпеть, чтобы помочь Чимину, чтобы вытащить его. Все, лишь бы спасти свою любовь.       Чонгук снова весь холодеет, но уже по другой причине. Он знал, что все не может идти гладко, знал, что этой адской своре во главе с Гадесом верить нельзя, и все равно каждый раз, как дурак, на это покупался. Каждый раз верил, как идиот! Тэхен только для виду казался таким добрым и заботливым, намеренно Гуку мозги пудрил, заставлял поверить в свою пушистость и мягкость. А сам за глаза над ним смеялся, наверное, как и обычно, считал архангела глупым и доверчивым. Юнги явно все не в одиночку сделал, ведь он обещал, что спору этому мешать не станет, а значит, ему кто-то помог, кто-то настолько сильный, что плевать хотел на древнюю магию!       Чонгук сжимает кулаки и шепчет почти, но его даже за редко пробегающим ударом грома хорошо слышно:       — Это спор, он не может просто забрать его себе!       И тут и Хосока, и Джина накрывает горькое, ужасное понимание. Чонгук до сих пор не знает, что это он объект спора, не Чимин, а он. Пак был пешкой, а Чон именно тем сладким призом, из-за которого все началось.       Хосок узнал об этой страшной правде недавно, он и сам был в неведении, его обманули свои же, предали, бросили. А Джин знал уже давно, но Чонгуку так ничего сказать и не осмелился. Сначала просто боялся, потом забыл, потом снова боялся. Чон наполовину был уже брошен небесами за свой грех, а как только бы он понял, что его предали, то пал бы окончательно в своей ненависти к ним. Джин не мог допустить такой конец и не стал бы, но сейчас он загнан в свою же ловушку, из которой был только один выход — правда.       — Что? — Чонгук даже часть злости на Тэхена теряет, не понимает, почему на него так смотрят, словно сейчас скажут что-то нехорошее, не понимая, что все именно так и произойдет. Его ждало еще одно ужасное потрясение, предательство в этот раз.       — Чонгук, — начинает Хосок аккуратно, Джин порывается его остановить, но так этого и не делает, чем дальше все будет скрываться, тем больнее Чону будет от этой правды. Он и так Джина уже два дня как не прощает за тот инцидент, за такое не простит никогда. — Чимин не был объектом спора, — ровным, как можно более нейтральным голосом продолжает Хосок. — Это ты, спор заключен на тебя.       Тишина повисает мгновенно, только ветер продолжает бушевать, яростно раскачивая деревья, заставляя даже траву на землю лечь, склонившись перед ее величием. Гром становится все несдержаннее, звучит чаще, еще и молния в разные стороны искры разбрасывает, точно собирается землю поджечь.       Но Чонгук не видит перед собой ничего этого, его словно резко вырвали из этого тела, словно душа его покинула, не в силах больше все это терпеть. Он должен был быть в ярости, но и той не было, он был пуст, полностью растоптан всем, что творилось у него за спиной. Только он собирался по осколкам от одной правды, как на него вываливали другую, еще колючее. Он мог так восставать из пепла множество раз, но с каждым становилось тяжелее. А от явного предательства небес, предательства тех, кому он верил безоговорочно, было просто невыносимо.       У него тело пустое ядом наполнялось, который сжигал его изнутри. Страх Джина или его молчание о прошлом, на деле, — ничто по сравнению с настоящим предательством его братьев и сестер, которые должны были оберегать друг друга, а не кидать на растерзание зверю, не дав в защиту ничего, не предупредив Чонгука даже. Его кинули, как игрушку, ненужную такую, жалкую, которую при случае можно было легко заменить.       — Ты знал? — у Чонгука голос неожиданно ровный, но бесцветный, пустой, уничтоженный.       Он смотрит в упор на Джина, задавая вопрос, и архангелу от этого хочется прямо тут провалиться сквозь землю прямо в Ад, но он не дает себе поблажек. Сам всю эту кашу заварил, и сам будет ее расхлебывать.       — Недавно узнал, — отвечает Джин, и буквально ощущает, как Чонгука от этих слов ядом заливает с новой силой, он буквально из черных глаз наружу плещется, только травит не окружающих, а самого Чона. Видеть своего сына таким — невыносимо, а осознавать, что сам отчасти в этом виноват — заслуженно больно.       Хосок во все это не вмешивается, он просто ощущает, что разговор стал вдруг слишком личным, неясно насколько, но он и не желает копаться в чужих ранах, свои никак не заживут. Он только смотрит на Чонгука и стопроцентно знает, как тому больно, потому что ему и самому было больно так же, когда он понял, что небеса и Рай — это ложь, там все прогнило. Он отчасти из-за них, и из-за своей глупости, потерял того, кого любит. У Чонгука рана другая, но от этого не менее болезненная.       — Ясно, — шепчет Чон и резко хлопает крыльями, взмывая в воздух, прямо в объятия бури, исчезая с поля видимости так быстро, словно тут же телепортировал.       Джин стоит, как неживой, он хочет за сыном своим ринуться и ползать у того в ногах, вымаливая прощение, но тому это будет не нужно. Чонгук сейчас не просто на взводе, он сейчас опустошен и растоптан. Ему нужно было время, и как бы Джину не хотелось наверстать упущенные родительские дни с ним, он не мог ранить его сейчас еще больше. Он сжимает челюсти до боли, и его руки бессильно повисают вдоль тела. Он не может сделать сейчас ничего.       Хосок бы не хотел в данный момент архангела трогать, он видит, как тому тяжело. Но его дело ждать не будет, ему не слишком-то понравилось, что Чонгук один улетел без силы, хоть здесь он был не в состоянии что-то изменить. Но предупредить архангелов он теперь обязан, да это будет предательством, но Хосок не хочет иметь ничего общего с этим варварским актом, он собирается Суа остановить. И не потому, что она ему не помогла, а потому что прогнила еще до того, как Тэхен отправил ей свой «замечательный подарок». В Раю ничего святого уже давно не осталось.       — Джин, — тихо начинает Хосок, привлекая к себе внимание архангела, — я должен с тобой поговорить.       Высший кивает, он внешне выглядит слишком спокойным и стойким, но вся боль его у него в глазах явно отражается, она там, в переплетении с горечью и ненавистью к себе и своим страхом плещется, только не выливается наружу. Джин очень старый архангел и слишком опытен в сдерживании своих чувств. Он будет выглядеть сильным до конца, и никто не сможет сказать, как ему невыносимо больно в этот момент. Никто, кроме тех, кто понимает его слишком уж хорошо, а Хосок понимал.       — Конечно, — отвечает Джин и даже умудряется улыбку натянуть, но она тут же тухнет, — тебе тоже нелегко пришлось, я понимаю. Можешь остаться у нас, если хочешь, или вернуться к другим ангелам.       — К другим ангелам я не вернусь, — достаточно резко отвечает Хосок.       И это заставляет Джина с удвоенной силой пихать свою боль подальше, чтобы не мешала ему нормально функционировать. В конечном итоге, архангел сам в своих бедах и виноват, и должен держаться ради Чонгука. Тот его простит, Джин верил, ему просто нужно было время, много времени.       — Что? Почему? — не понимает архангел, но уже видит что-то такое в глазах Хосока, что заставляет его напрячься и тихо добавить: — Пошли в дом.       Ангел только кивает, буря усиливается, на улице становится неспокойно. А такой разговор, вообще, лучше обсуждать где-то в закрытом помещении, защищенном старой магией от неожиданного проникновения или желания подслушать. Что уж тут таить, Хосок теперь, некогда своим, не доверял. Они окончательно спятили, решившись архангелов убить, окончательно эта грань добра и зла у них в голове стерлась. А самое ужасное, что их всех окучивает не демон, не искушения, а обычный ангел, которая дальше своей слепой мести уже ничего не видит. Суа готова все небесные души сложить, чтобы добиться своей цели.       — Садись, — добродушно предлагает Сокджин, когда они заходят в гостиную.       Хосок приглашение без лишних слов принимает, ему не терпится начать, он видит, что архангел все еще страдает от разговора с Чонгуком, но то, что он собирается рассказать, ждать не будет.       — Суа хочет вас всех убить.       Джин моргает, как в замедленной съемке, хотя, на самом деле, смысл того, что ему сказали, дошел до него очень быстро, почти мгновенно. Другое дело, что смысл сказанного был чудовищен. Архангел мог бы и не верить Хосоку, мог бы счесть все бредом падшего ангела, но он ему верил. Вот так просто, без особых причин, Джин ему верил. Хотя, наверное, причиной стало то, что архангел уже давно заметил за Суа черную тень, которую она тщательно ото всех скрывала.       — Нас? — только переспрашивает Джин, вздергивая позади себя крыльями нервно, не совсем понимая, о ком идет речь, что пытается ему донести ангел.       Хосок руки в замок на коленях сцепляет и жует губу, но ответ дает сразу:       — Она убьет всех архангелов, чтобы стать самой главной на небесах и разорвать договор с Гадесом.       Джин просто кивает, вот так легко все принимая. Хотя, на самом деле ему совсем не так уж и легко, как кажется. Он вдруг очень четко, детально достраивает всю картинку того, что Суа все это время планировала. Он еще когда про Чонгука узнал, понял, что ангел все это затеяла только, чтобы к Тэхену ближе подобраться, чтобы его убить, да она и сама тогда ему во всем призналась.       Вот только Джин не ожидал, что Суа окончательно сойдет с ума, пойдет на такие крайние меры, чтобы свести с Тэхеном счеты. Она не может его тронуть из-за договора на древней магии, потому пошла по головам своих собратьев ради этого. Ради мести. А ведь Гадес Джина предупреждал, сказал ему: «Не доверяй ей». Тэхен какая угодно сволочь, но никогда не пугает понапрасну, он знал, скорее всего, просто не мог сказать Джину этого прямо.       Архангел смотрит в карие зрачки Хосока и слишком уж ровным голосом спрашивает:       — Почему ты меня предупредил? Почему сказал?       Конечно же, подозревает во всем этом что-то плохое. Он знает, что Хосок ученик Суа, а ученики, как правило, за своих наставников готовы порвать, идут за ними слепо, все выполняют. И то, что ангел Суа вот так запросто сдал, было более чем подозрительно. Вдруг, за Джином уже идет отряд или за Чонгуком, а Хосок здесь специально время тянет?       — Я больше не с ними, — ангел понимает, что его подозревают и даже не обижается на это.       В конечном счете, его было за что подозревать, ведь изначально он, и правда, был с Суа, и даже поддерживал ее во многом. Он только сейчас прозрел, а тогда был слеп.       — Она из ума выжила, просит такое, о чем даже думать страшно.       Джин губу закусывает, он не хочет полностью Хосоку пока верить, но и подозревать его без оснований тоже не дело. В конечном итоге, ангел хоть и пал, а в глазах был все еще на стороне света. Осталось только выяснить: слепого или вдруг зрячего.       — А что другие ангелы? Они ее поддерживают?       — Ты их знаешь, они как стадо, — отвечает Хосок, закусывая губу.       Ему было жалко своих братьев и сестер, которые отдадут жизни за того, кто этого не заслуживает. Но Хосок им помогал сейчас как мог, потому что прийти и начать им показывать всю картинку — не вариант, они уже под властью Суа, они слепо верят и в этой вере горят.       — Они все за ней пошли. Им давно не нравилось, что вы бездействуете против Гадеса, — Хосок смотрит на Джина, и архангел вдруг понимает, что не только ангелы слепы.       Высшие все это время боялись пойти против Дьявола, постоянно трещали о том, что все хорошо и великолепно, но за этим не замечали, что ангелы в такой политике не довольны. Они не выказывали свое несогласие с системой открыто, но внутри своей группы были единодушны. Суа этим воспользовалась, просто немного глубже взрыхлила почву.       — Она не сможет убить всех архангелов, — Джин несколько нервно и задумчиво кусает губу.       Он знает Суа давно и уж что у нее не занимать, так это упорства, ели она чего-то захотела, то пойдет на все ради этого. В этом качестве они с Тэхеном были схожи.       Хосок трясет в ответ головой, и все надежды Джина прахом рассыпаются. Не стоит недооценивать безумца.       — Она уже смогла, — как приговор выносит падший. — Уже многих убила, — он снова губу жует, потому что ощущает в этом и свою вину. Он мог бы давно все архангелам рассказать и предотвратить эту бойню. — Она недавно убила Габриэля.       Джин ошарашенно распахивает глаза, потому что названный архангел его брат, архангел первого поколения, такой же брат Джина, как и Люцифера. У нее должна была быть немалая мощь, чтобы с ним справиться. Хосок все это видит в глазах Джина, видит эту горечь и утрату, а потому голову склоняет и только отвечает:       — Прости. — Он большее сказать не может. Он виновен своим молчанием, и это ничто не исправит. — Я совершил грех, и я это осознаю, я готов понести наказание. — У падшего катится вниз кристально чистая слезинка, которую он ловко игнорирует, стараясь не показывать своей слабости даже Джину. Он не заслуживает ничего этого, он не должен рыдать, должен стойко все вынести. — Но я должен тебя предупредить, — продолжает, — когда она убила Габриэля, пришел Тэхен и многих уничтожил, кто стоял на пути к Суа, под удар попал и МинДжон. Она спаслась, и ее теперь считают святой. Ангелы теперь уверены в ее миссии даже больше, чем раньше. Они не станут вас жалеть.       — Она не могла спастись, — отвечает Джин, чем заставляет Хосока поднять на него блестящие от слез глаза.       Архангел слушал весь рассказ падшего молча, только смотрел, как за окном бушует буря. Он не хотел верить Хосоку, подозревал его, но сейчас, ощущая эту искреннюю горечь и раскаяние, он ему верил. Падший, похоже, и правда, от Суа ушел.       — Тэхен пришел за ней, но выжила именно она — так не может быть, — уверенно качает головой Джин и переводит взгляд темно-карих глаз на Хосока. — Она просто сбежала, выставила других, как щит, и сбежала.       Падший кивает, стирая слезы с глаз краем рукава рубашки. Он думал точно так же, а теперь, когда такое подтвердил архангел, все становилось как-то еще более очевиднее и ужаснее. Суа вела себя не как ангел, а как самый настоящий демон. И те не бросали своих на поле боя, дрались до победного или до тех пор, пока все не полягут.       — Она собирается убить еще и Люцифера, — Хосок выдает все, что знает.       Он больше не собирается молчать, это молчание уж слишком дорого ему обходится. Да, может он и предатель, зато он сможет хоть кого-то спасти. Он и так пал, теперь можно на многое закрыть глаза.       Джин кивает, это и ясно, что Суа придется и Люцифера убить. Потому он так неожиданно выполз из Ада, уже, похоже, многие о ее планах догадывались, кроме слепых вечно архангелов. Это нежелание вмешиваться в политику сыграло с Высшими злую шутку.       — Его ей так просто не убить, — уверенно говорит Джин, нервно подергивая крыльями, собираясь в бурю броситься и всех живых архангелов предупредить об опасности, Чонгука найти.       — У нее что-то есть, — говорит Хосок. — Она мне говорила про какой-то козырь. Просто так не стала бы лезть во все это, если бы не могла победить. — Ангел рассуждает логически. — Она готовит что-то ужасное.       Джину это не нравится. Суа и ему говорила про козырь, но им тогда назвала Чонгука. Но она собирается убить всех архангелов, даже своего сына, так он не может быть тем самым оружием против Тэхена и Люцифера. Чону ни за что против них не выстоять, его силы недостаточно, и он потерял свой божественный дар. Значит, у Суа есть что-то другое. Значит, она не блефовала, когда говорила, что давно к этому готовилась. Она все предусмотрела, это настоящая война.       — Надо срочно найти Чонгука! — шепчет Джин, но Хосок его все равно слышит, а потому резко руку вверх вскидывает и восклицает:       — Стой! Я хотел тебя кое о чем попросить!       Архангел удивленно моргает, но приходит в себя довольно-таки быстро, угоманивает свой порыв и кивает Хосоку, отвечая:       — Я слушаю.       — Помоги мне вытащить Чимина из Ада, — просит падший неожиданно дрожащим голосом. Он сейчас очень боится, что Джин откажет. И в таком случае у Хосока не останется никакой надежды, абсолютно ничего. — Я его, правда, люблю, очень сильно! — падший моргает, пытаясь слезы непрошенные усмирить. — Пожалуйста, скажи мне, как его вытащить, пожалуйста!       У Джина от этого сердце разрывается. Он его боль как свою ощущает. Он знает, какого это, когда вся твоя жизнь, любовь и душа в Аду, а ты ничего сделать не можешь. Он знает это на своем опыте, знает, но у него есть ответ на волнующий Хосока вопрос:       — Есть два способа, — отвечает Джин, и падший весь замирает, обращаясь вслух. — Первый — тебе надо спуститься за ним в Ад лично и вытащить самому, насильно. А второй…       *****       Прекрасный цветущий сад, радующий глаз любого, кто на него посмотрит, был навсегда, навечно покалечен. Раньше его диковинные деревья вспыхивали всеми цветами радуги, распространяя это сияние от себя звуковыми волнами, принося только блаженство и красоту. Но тьма беспощадна, она портит все, до чего может дотянуться. Сад умер сейчас, деревья больше не зацветут, на небе не появится Луна, их питающая, — все измерение погибло в одночасье.       Вокруг теперь острыми тонкими когтями в небо черное торчат осколки мрамора всех размеров кучками, словно здесь вместо деревьев выросли. Иглами этот мрамор и в саму землю воткнут, будто его сбрасывали с небес намеренно рассерженные правители. Рядом огромный, некогда величественный замок в руинах лежит, искорежен этими мраморными иглами изнутри, они у него и из глазниц пустых растут и через крышу, все испортили, все сломали. Вокруг жизни больше нет, это последствия ярости одного древнего и могущественного существа, которому тьма подчиняется добровольно.       Посреди этих развалин на поверхности более или менее ровной стоят две фигуры, обе такие же покалеченные, обе пострадали от рук одного и того же создания. Одна за предательство, вторая за самое гнусное предательство и месть, зависть слепую и ревность.       Суа стоит напротив Рюджин, сложила за спиной крылья (даже искусственное), во всем белом, как и обычно, но уже красотой совсем не блещет. Войско с собой не привела, никого к межизмеренческим демонам не взяла в поддержку, она не для битвы пришла, а ради переговоров, а потому и вела себя «дружелюбно». Но этого, как оказалось, и не нужно, включая, как за предательство поплатилась Рюджин — она больше не королева в своем измерении, потому что и измерения, как такого, больше нет и большая половина поданных убиты. Она растоптана и унижена. Ее волосы грязными патлами позади нее тянутся, платье почти не прикрывает изодранное обезображенное тело, она лишена обоих своих глаз, вместо них только темнота.       — Зачем ты пришла, Суа? — шипит с болью Рюджин, и из пустых глазниц черная кровь вместо слез льется. — Я поверила тебе, встала на твою сторону, думала, что ты защитишь нас! — кричит демон, сжимая пальцы поломанные в кулаки, но боли не ощущая от этого. — Но ты нас предала, даже не появилась, когда мы нуждались в помощи!       Суа одним уцелевшим глазом смотрит на Рюджин, знает, что та права, но при этом себя виновной не ощущает. Это сделал Гадес, а не она, так с чего бы ей винить себя за все это? К тому же, она может предложить кое-что демону, так что вряд ли Рюджин еще и в проигрыше будет. Ну, потеряла свое измерение и поданных, демоны быстро плодятся, а место новое не так уж и сложно найти!       — Я пришла поговорить.       — Нам не о чем говорить! — рычит Рюджин. — Уходи! Из-за помощи тебе мы пострадали! Мне не нужны еще большие неприятности, уходи!       — Я отдам тебе Ад после нашей победы над Гадесом, — говорит Суа ровным голосом, и этим, несомненно, привлекает внимание демона.       Суа улыбается уголком губы, потому что жива только на одну часть тела, а вторая стала не более чем вечным напоминанием для нее, куда заходить не следует. Но она слушать не станет, все равно сделает по-своему. Отомстить Тэхену за все, что он сделал — ее цель, и ради этого она и так уже на многое пошла. Заключать союз с демонами — низко, но для победы Суа готова была наплевать на многие ангельские принципы.       — И как ты собираешься его победить? — Рюджин хоть и заинтересована, но головы не теряет. — Ты красиво поешь, но пока я от тебя еще ничего, кроме боли, не получила. Я не стану второй раз так тебе доверять, Суа, нас осталось всего несколько сотен, жертвовать своими ради тебя впустую я не стану.       — У меня есть оружие против него, — елейно отвечает ангел, складывая на груди руки. — Я давно к этому готовлюсь и имею на него достаточные справки, чтобы знать его слабое место.       Рюджин усмехается, и от этого засохшая черная кровь на ее щеках трескается, как земля в безводной пустыне. Она трясет головой, все еще не верит. Вокруг нее яркие последствия того, что будет с тем, кто против Гадеса пойдет, она наступила на грабли один раз, два раза этого делать не желала.       — А ты знаешь, кто он? — спрашивает демон, ориентируется в пространстве только благодаря своим сверхъестественным способностям, ведущим ее через саму ткань мироздания, как межизмеренческого демона. — Знаешь, как он появился, к кому относится? Я навела справки в других мирах, и там никто не в курсе об истории его происхождения, он вдруг появился и все. Так, как ты будешь с ним бороться, если у тебя информации нет и об этой малости?!       Суа закусывает часть живой губы. Конечно, тут ее подловили, она до сих пор блукала в неведении в этой истории с проклятым Тэхеном, о котором никто и ничего не знал. Он появился еще до первых архангелов — все, что о нем было известно. Он силен непомерно, может все стихии себе подчинить, обладает глубокими знаниями в древней магии, словно сам ее писал. Он может путешествовать в любом из миров, не имея для этого даже разрешения или броши Михаила — непонятно, зачем она ему вообще была нужна, и это Суа отдельно напрягало. Тэхен ничего не берет зря, у него нет ничего бесполезного, значит, брошь была ему нужна, только непонятно для чего. Гадес сам весь сплошная загадка, как и все, что он делает, Суа это дико бесило, но сдаваться даже с таким учетом дел она не собиралась.       — У меня есть свой тайный козырь в рукаве, — расплывчато отвечает ангел, не желая раскрывать свою тайну, но и не желая отпускать Рюджин, которая ей с ее остатками войска была нужна. — И поверь мне, он сработает.       — Как я могу тебе верить? — демон разводит руками вокруг себя. До того, как ослепнуть, она была вынуждена смотреть, как тьма разрушает ее мир, и не иметь силы ничего исправить. — Ты нас предала, бросила умирать! — рычит Рюджин. — Я не стану второй раз на это покупаться. У тебя нет ничего против него! И даже мой разговор сейчас с тобой за предательство сойдет! — демон дышит зло и только сильнее руки в кулаках сжимает. — Ты хоть знаешь, где его душа?       Суа улыбается. Как она о таком могла забыть? Как могла забыть о таком козыре? Это, конечно, не окончательная победа в войне, но уже что-то весомое против Тэхена, мощь которого сметала в пыль целые миры.       — Знаю, — улыбается ангел.       — Что? — Рюджин злость только на половину гасит, потому что Суа все еще не доверяет. Та и соврать могла спокойно.       — Я знаю, где его душа, — предвкушающе скалится ангел, сверкая одним сохранившимся глазом, — я много сил на это потратила и много связей, но узнала.       — И где она? — шепчет Рюджин, склоняя голову на бок по сохранившейся привычке.       — Я не могу тебе сказать, — мотает головой Суа, — это мне еще понадобится.       Демон недовольно складывает руки на груди, зеркалит позу ангела, но не видит этого. Просто так, как уже говорилось, она больше не поверит Суа и ее красивым сказкам. Ей нужны железные доказательства.       — Ты сейчас и врать можешь, — фыркает Рюджин, понимая, что весь этот разговор — пустое.       — Я дам тебе клятву на своей крови, в том, что не лгу в этом, — ангел даже руку поднимает сохранившуюся вверх, забывая, что ее не видят. — Я, правда, знаю, где его душа.       — Клянись, — просто говорит Рюджин, ожидая от Суа дальнейших действий.       Да, демон разгромлена и потерпела самое унизительное поражение, но она еще готова бороться. И если сейчас ангел ей не врет, то она поставит остатки своей жизни и своего королевства на кон, чтобы с Тэхеном расквитаться.       Суа улыбается, она уже ощущает, что победила, снова вернула межизмеренческих в свой строй. Она поднимает руку выше и четко произносит:       — Я, Суа, клянусь своей кровью, что знаю тайну о местонахождении души Тэхена, и обязуюсь раскрыть это Рюджин после подписания нашего неразрывного боле договора о сотрудничестве.       На руке ангела ярко вспыхивает золотом метка, демонстрирует, что клятва состоялась, что состоялся договор с древней магией, которую Суа ничем не сможет обмануть, иначе поплатится за это больше, чем своей испорченной внешностью.       Рюджин хоть и видеть ничего не может, но магию ощущает, знает, что Суа не спектакль сейчас разыграла, а правда поклялась на крови. А это обозначало только одно — Рюджин согласится снова предать Тэхена, она желает отмщения, и теперь, когда правда о местонахождении души Гадеса стала известна, она сможет его получить. Встать на сторону победителей — отличное решение.       — Что ж, ты меня убедила, — кивает Рюджин. — Но я все равно желаю узнать, как ты пойдешь против Тэхена. Он свою душу явно не в простом месте спрятал, а, значит, и до нее тебе просто так не добраться. И до него самого тоже.       Суа с секунду смотрит на свою новую метку на руке, прежде чем ответить:       — Очень многие измерения согласились выступить против Гадеса, правда, Ад я все равно обязуюсь отдать тебе, — оговаривает этот момент Суа, зная, как все существа желают получить в свое владение этот прогнивший клочок земли. — У меня есть козырь, который я подсунула Тэхену уже давно, он будет защищать его и откроется при этом сам.       — У него достаточно силы, чтобы весь Ад разом защитить, не то, чтобы двух существ, — скептически отвечает Рюджин.       — Я знаю, — кивает Суа, хоть ее и не видят, — но мой козырь тоже непрост, он нам во всем поможет.       Демон сомневается, и по ней это видно. Но с другой стороны, ей уже нечего терять, к тому же у Суа, и правда, есть преимущество перед Гадесом — она знает, где его душа. Рюджин просто встанет из-за этой мелочи на сторону ангела, потому что это далеко не мелочь. Это ключ к победе, а демон желала лично видеть смерть Тэхена!       — Допустим, — соглашается Рюджин, — но ты решила проблемы с архангелами?       — Я в процессе, — юлит Суа, но тут же тяжело выдыхает и честно отвечает, — их осталось только трое, убью их и дело за малым.       — И один из них Люцифер, — Рюджин легко догадывается, а потому даже не спрашивает, а утверждает.       — Да, — кивает ангел, дергая здоровым крылом, — потому мне нужна твоя помощь.       — Я не выставлю против него свое войско! — очень решительно отрезает демон.       — Этого и не надо, — недобро улыбается Суа, — нужны только ваши силы. Нам нужно его поймать и обездвижить, только так мы сможем его убить.       Ангел уже все рассчитала, она давно готовилась ко всему этому и тщательно продумала каждую мелочь. Завалить для нее в таком случае Люцифера было плевым делом. Они неравны в силе, но хитрости у Суа не занимать.       — Сколько моих солдат тебе надо? — не слишком-то довольно спрашивает Рюджин.       — Трое, — сразу выдает ангел, и этой маленькой цифрой тут же обеспечивает себе победу в этих переговорах.       Демон согласится, в этом не стоит сомневаться. Суа просит всего ничего для такой операции, это не может не радовать, но не может и не настораживать.       — И как ты его с таким количеством победишь?       Ангел тянет оскал одной стороной лица и с условием того, что вторая ее часть мертва, это более чем жутко.       — Вы же межизмеренческие, а он обычный, хоть и падший, архангел, воевать в другом измерении он не сможет.       *****       Два красивых черных крыла даже на мраморе не теряют своего великолепия. Каждое перо переливается загадочно в свете неяркого адского пламени, сияет нерушимо и почти несокрушимо. Холодный мрамор еще никогда не был украшен таким чудесным предметом, его красоту еще ничто так грамотно не оттеняло. Крылья, сильные и могущественные, скрещены на стене в своем последнем отчаянном взмахе, запечатлели его навсегда, лишились хозяина, и хоть и выглядели невероятно прекрасно, но были опозорены и уничтожены изнутри. С основания разодранных диким зверем крыльев кровь до сих пор тонкой струйкой течет, марая черный мрамор, стекая на пол, топя его в себе, не зная, что это всем здесь было нужно. Пусть все кровь зальет.       — Они прекрасны, — шепчет Чимин, кроваво улыбаясь.       Он лежит на черных простынях, подтянув одну ногу к груди, согнув ее в колене, а вторую вытянув расслабленно, и смотрит на крылья, украшающие стены спальни, нет, логова Юнги. У Пака губы и даже подбородок в крови вымазаны, красное и щеку словно поцеловало, оставив на ней размытый след. Он обнажен по пояс, но свеженький и чистенький по сравнению с тем, каким пришел из подземелья, на нем даже ран не осталось, только змеи над сердцем пока не желали заживать, не желали просто так Чимина покидать. Они травили его отдельно сильно и ужасающе.       На Паке из одежды только плотные кожаные брюки, обтягивающие его бедра слишком уж соблазнительно и прекрасно. Но кожа, обнаженная, груди манила по-особому искушающе. Чимин сейчас весь был слишком искушающим, запретным, неправильным, не таким, каким был раньше, он словно вдруг узнал себе цену и не боялся этого показать. Карие глаза теперь глубоко-черные, с тонким разрезом смотрятся поистине дьявольски, пепельные волосы насыщеннее, прекраснее, зачесаны назад, открывают вид на идеальное лицо, и улыбка на губах легкая недобрая пылает не в силах покинуть эти пухлые губы, измазанные кровью.       — Я тоже хочу их, — снова подает голос Чимин, продолжая жадно смотреть на крылья, которые лично срезал с мертвого тела ДжэИна.       Пак теперь полностью другой, он увидел истинную ценность вещей, о которых не подозревал. Душа — это жалкий кусок, вечно ноющий и скорбный, никому не нужный. Чимину она была не нужна, и он с легкостью продал ее в обмен на жизнь без боли, без постоянной тоски по Хосоку, без любви. Это слово теперь ему отдельно ненавистно. Оно его разрушило и убило, из-за него он вот так пал, стал демоном, готов убить, чтобы самому было легче. Да, он жалкий и никчемный теперь, зато у него не ноет душа, не рвется на части, и внутри его ничто не выжигает. Теперь ему спокойно, он начал прогнивать медленно, и когда от него не останется ничего, тогда и станет задумываться о том, а стоило ли это все такой заплаченной цены? Сейчас ему хорошо, ему спокойно и сладко, у него в душе больше нет Хосока, который приносил одну только боль, его душа умерла, а вместе с ней и вся любовь. А Чимин и не жалеет.       — Еще рано, — отвечает Юнги, сидя вальяжно в кресле, жадно поедая глазами тело на своей кровати.       О таком он и мечтать не мог. Он знал, что долго Пак не продержится в своих муках, но думал, что убийство другого его испугает, что он тут же на попятную пойдет. Но Чимин, к счастью демона, не сопротивлялся.       — Ты только начал свое перерождение, крылья для тебя пока непосильная ноша.       — Но я хочу! — упрямо топнул ногой по кровати Чимин, продолжая смотреть на крылья и их желать.       Ему было завидно, что у всех во дворце демонов они были, но только не у него. Его даже посещала мысль пришить к себе эти крылья, но Юнги бы ему шею свернул за попытку осквернить свое тело. Мину нравилась красивая кожа Пака.       — Наберись силы! — с усмешкой отвечает демон, склоняя голову к плечу, руками сжимая подлокотники кресла, чтобы не рвануть к Чимину и не растерзать его под собой. Слишком уж и звучит все заманчиво.       — Как?! — капризно хнычет Пак, он еще свои желания не научился контролировать.       Демоны, в принципе, не слишком-то любят слово «контроль». А уж молодой демон, с ужасной историей за плечами, добровольно отдавшийся в руки Ада, был просто жутко несдержан. Обычно таких демонят держали еще в подземелье, чтобы они не натворили дел, потому что они берут все, что хотят и как хотят, слепы в своих желаниях и готовы ради них на многое. Но Чимин был слишком уж интересен Юнги, чтобы кидать его в подземелье, да и смысла в этом не было. Уж что-что, а дрессировать свои игрушки Мин умеет отлично!       — Хорошо питайся и больше тренируйся, — выдает Юнги, растягивая слова, зная, что озвученное Чимину и так не по душе, а уж в таком воспроизведении вообще выбесит. — Твоя сила зависит от умений. Вызвать катану — не проблема, но если ты не умеешь управлять своей силой, то и она не станет тебя слушать.       Пак недовольно надул губы, складывая на груди руки. Он смотрел на крылья и с каждым новым словом Юнги понимал, что они для него просто недостижимая мечта! В своей несдержанной натуре он не хотел тренироваться, не хотел учиться, он просто хотел стать сильным и с крыльями, и все. Ему не нужен был этот долгий и изнуряющий путь, он просто хотел!       — А через сколько у тебя появились крылья?       Юнги тянет губы в улыбке, скользит черными глазами по мягкой коже груди легко вздымающейся от каждого бесполезного вздоха Чимина и отвечает, зная, как Пака это взбесит отдельно:       — Я попал сюда уже с ними.       — Это не честно! — реакция себя долго ждать не заставила, конечно же, Чимину все это не понравилось.       Конечно, его черная душа желала в этот момент чертовски несправедливой справедливости в этом вопросе, потому что у всех были здесь крылья, кроме Пака! Потому что Чимин их тоже хотел, слепо, и многое готов был за них отдать, но дело было в том, что у него уже ничего не осталось. Даже души.       Юнги это все забавляет. Он только тихо посмеивается, сидя в кресле, а тьма рядом с ним котенком вьется, трется об руки, просится к Чимину, хоть и вольна его коснуться. Но коснуться она предлагает именно Мину, предлагает Пака взять полностью, сделать с ним то, что сам демон давно хочет. Тьма клубится под потолком в бешеной концентрации и стекает вниз аккуратно, лижет кровь с мраморной стены, и все продолжает оставаться голодной, потому что голоден ее хозяин.       Даже Чимин, который продолжал себя вести как капризный ребенок, краем глаза замечает это шевеление стихии, которая вдруг стала слишком активно пылать в комнате, привлекая к себе намеренно внимание. Для Пака тьма была прекрасна тогда и прекрасна сейчас, потому что выглядела слишком уж дикой, да и силы в ней было столько, что черная душа ее желала наравне с крыльями. Чимин еще неосознанно понимал, что в Аду выживают только сильные существа, а потому хотел быстрее переродиться окончательно, стать Высшим, как Юнги.       — А если я научусь управлять тьмой, то стану достаточно сильным? — спрашивает Пак, переворачиваясь на живот, встречаясь глазами с черными, туманными зрачками Юнги, который медленно с растяжкой поглаживал невесомую тьму одной рукой, а сам продолжал смотреть на Чимина, как на кусок мяса. Но Пак, даже все это ощущая и понимая, — не боится.       — Ты станешь непобедимым, — отвечает Мин и с неприкрытым удовольствием замечает, как у Чимина от этих слов предвкушающе вспыхнули глаза. Конечно же, это было именно то, чего Пак теперь хотел — силы. Не любви, не освобождения от боли, а силы. — Но она тебе не подчинится, она слушается только Тэхена, а для тебя — господина Тэхена, — с нажимом делает оговорку Юнги, потому что заранее знает, что Гадеса неуважение демонят к себе бесит, он и убить может за такое непослушание.       Только Юнги можно ослушаться Тэхена, только ему можно делать все, что он захочет.       Чимин шипит и слегка приподнимается на локтях, недовольно щуря глаза.       — Но тебя-то она слушается!       — Тэхен мне показал, как ее обуздать, — улыбается Юнги.       Пак продолжает хмуриться, конечно, он не удовлетворен таким ответом, конечно же, хочет тоже быть вот таким сильным, как Мин и многие другие демоны, хочет, чтобы от него дрожали в страхе. Хочет однажды поквитаться со всеми ангелами, которые его предали, которые во всем с ним случившемся были виноваты, хочет одному ангелу особо отомстить. Пока тот нежился в Раю, Чимин здесь гнил, и вот кем стал!       — Значит, ты можешь обучить меня!       Пак быстро встает на колени и снова начинает улыбаться, сверкая черными глазами нездорово, маниакально. Даже тьма на это довольно зашипела, облизывая голую кожу груди Чимина, особенно там, где змеи еще белыми полосами от ножа цвели.       — С чего бы мне? — Юнги легко приподнимает бровь. — Зачем мне тебя учить?       Пак на секунду опешил, он думал, что нужен Мину, как правая рука, как помощник вместо ДжэИна. А чтобы он был эффективнее, его следовало бы всему обучить, сделать сильнее. Но выходит, что все не так, как Чимин думал. Он, если честно, то вообще не мог понять Юнги, тот был абсолютным тираном с кучей тараканов в голове и каждый раз численность этих насекомых у него, похоже, возрастала. Потому что стоило Паку подумать, что он Мина знает и понимает, как выходило, что и близко к его намерениям не приблизился. Юнги был загадкой, но Чимин не желал перед ней сдаваться.       — Я же твой, — шепчет Пак и мягко касается пальцами своих пухлых губ, слизывая с них остатки аромата крови того, кого пытал сегодня в подземелье в качестве «учебы».       Мин усмехается, его сейчас нагло и очень непрофессионально пытались соблазнить, но ему нравилось. Чимин был слишком хорош в человеческой жизни, а потому слишком испорчен и порочен сейчас. Это ли не прекрасно? Как удивительно преобразуется душа после болезненного предательства, после любви, которая скоротечна и не нужна!       — Ты моя игрушка, — говорит демон, склоняя голову на бок, смотря, как Чимин от этих слов дергается совсем незаметно. Не то чтобы испуганно, скорее несколько удивленно. — И ты будешь со мной, пока не надоешь. — Юнги обнажает ровный ряд зубов, сверкая адским пламенем в глубине своих черных глаз.       Пака услышанное должно было привести в ужас, но не приводило. У него теперь на все другой взгляд, и то, что раньше пугало, сейчас было не более чем мелочью под ногами. Пожалуй, такой подход Юнги в Паке отдельно очень нравился. Чимин только не мог понять никак, если он был игрушкой, то почему Мин его не трогал до сих пор? По меркам преисподней с момента смерти ДжэИна уже прошло больше двух недель, так почему Юнги бездействует? Пак за это время мало что успел переосмыслить и понять, но то, что Мин жестокий и несдержанный явно бросалось в глаза, так отчего он сдерживает себя сейчас? Неужели Чимин ему не интересен? Такая мысль Пака задевала!       — Но, хозяин!? — тянет он и тут же поднимается с кровати, спускаясь на пол, двигаясь прямо к Юнги, как хищник к жертве, не осознавая, что хищником Паку никогда не стать, пока рядом Мин.       Демон усмехается, но ничего не предпринимает, только смотрит на Чимина и всем этим зрелищем наслаждается. Пак красивый, и с этим спорить трудно, даже змей над сердцем его не портил, пожалуй, Юнги бы даже хотелось его забить чернилами, чтобы он был с Чимином навсегда, так его игрушка выглядела особо прекрасной. Такой сломанный, но восставший вновь, в новом амплуа запретного демона.       Пак идет к Юнги медленно, не спеша, дает на себя полюбоваться. За время, что он был в Аду, Чимин успел подкачаться и нарастить изящные мышцы с кубиками проклюнувшегося пресса. Он и до этого не выглядел слишком уж хрупким, а сейчас стал сильным и очень заманчивым, к нему хотелось прикоснуться только для того, чтобы выяснить, насколько крепки эти мышцы. Кожа мягкая молочная тоже к себе манит и то, как грудь вздымается, еще по человеческой привычке, не может оставить равнодушным. И глаза глубоко-черные, и губы эти блядские, Юнги все это изводит уже давно. Его голод изводит и желание взять то, что теперь ему принадлежит, но он сам себя каждый раз осекает по непонятно какой причине.       Чимин лижет свои губы призывно, совсем перестал быть той стесняшкой, что раньше. Смотрит нагло в черные глаза демона и, широко разводя ноги, садится тому на бедра, сразу придвигаясь уж слишком лично, интимно. Руки собственнически забрасывает на шею Юнги, тут же пальчиками перебирая короткие черные волосы на затылке; тянет улыбку раскованную и губу прикусывает. Совсем нереальный сейчас у Юнги в руках, просто бери и делай, что вздумается. Пак сам себя на жертвеннике распял, сам пошел в лапы к монстру, потому что этого хотел.       Юнги улыбается совсем легко, ему нравился тот Чимин, который вечно всего стеснялся и был милой тихоней. Но он соврет, если скажет, что этот Чимин, который просто полная противоположность тому, ему не интересен. Интересен, и в этом-то и проблема. Но Мин хоть и демон, но голову не теряет от такой близости с тем, на кого голодные слюнки уже давно пускал. Юнги очень опытен в таких делах, а еще больше умен, и знает, что Чимин им сейчас просто манипулирует, желая выведать тайну, как тьмой управлять. Жадный и наивный, стихия подчиняется только Тэхену, даже если Пак чудом и сможет научиться ею пользоваться, она всю мощь свою ему не отдаст. Она даже Юнги ее не отдает, Чимину и подавно этого не видать!       — Что тебе надо? — холодно интересуется Мин, но Пака с себя не спихивает, ему приятно ощущение этого тела, так плотно прижатого к нему.       А можно было бы еще плотнее, без одежды, прямо на этой кровати, чтобы крылья, насильно отобранные, в свидетелях!       — А разве не понятно? — Чимин улыбается плотоядно и наклоняется к Юнги, легко касаясь его губ своими на пробу.       Но сопротивления не получает, а потому напор усиливает, целуя глубоко, желая свою гнилую душу через этот поцелуй в рот демона влить, продать окончательно и безвозвратно, не осознавая, что у него и сейчас нет обратного пути.       Мин не противится такому Чимину, даже на поцелуй отвечает, наслаждается тем, как развязно и мокро Пак целуется, как ненасытно губы Юнги покусывает, сдерживает себя в желании их до крови разорвать; как бедрами неосознанно трется о пах Мина, провоцирует на дальнейшее продолжение уже в кроватном режиме.       Юнги от этого рычит, руками больно вцепляется в тонкие бока Чимина, ощущает, как Пака нездорово сжигает от всего этого. Он горит в своем желании, хочет демона добровольно и полностью, готов всего себя перед ним положить и стонать от наслаждения и сытости в утолении хоть одного голода.       Но Юнги так просто не проведешь, он, конечно, не может отрицать, что ему нравится такая отдача, да и мысли о том, чтобы Чимина под собой разорвать рождали нечто в его гнилой душе, что вечно голодным с момента его перерождения там стонало. Однако Мин, как уже не раз говорилось, опытен во многих делах, в особенности в тех, которые напрямую касались душ. Он знал и верил, что Чимин, и правда, хотел быть разорванным добровольно самим Юнги, но за всем этим он так же видел, как Пак горит в своем желании мести, как его нездорово от нее выворачивает, и он все еще стонет от боли, но новой. Не той, что его убивала, а той, что демоны называли — голод.       Юнги грубо отпихивает от себя Чимина толчком ладони в грудь. Пак отстраняется, смотрит хмуро, недовольно, но продолжает сидеть у Мина на бедрах. Он крепко держался за своего хозяина, и упасть ему от такого толчка не грозило. Но он не понимает, что пошло не так, почему Юнги вдруг вырастил колючки?       Мин лижет губы, все еще ощущает на них далекий вкус цветков вишни:       — Хватит, Чимин, — говорит ровным голосом, даже дышит ровно, не то, что распаленный Пак, — я знаю, что ты пытаешься выманить у меня способ стать сильнее.       И смотрит в черные глаза напротив, видит то, что за ними, насквозь. Стоило изначально ожидать, что Чимин после своего перерождения захочет мести, что его душа будет только ее и просить. Просто Пак был уж слишком отчаянным в желании получить её — месть — как лучший сорт наркотика.       — Но разве это плохо?!       Чимин театрально дует губки и продолжает у Юнги на бедрах елозить, специально изводить демона, осознавая, что Мину Пака хочется очень сильно, так, что он даже руку, которую до сих пор держал у того на тазовых косточках, сильнее сжимает, отчего Чимин тонко стонет, намеренно развязно и протяжно.       — Нет, — у Юнги голос подозрительно ровный, даже в глазах зверье с цепей не рвется, — это очень даже хорошо. Но тебе нужна сила, чтобы отомстить Хосоку, а я этого, увы, допустить не могу.       — Почему? — Чимин резко замирает и смотрит в черные зрачки недовольно, у самого пламя недоброе начинает в глазах полыхать. Только он рядом с Юнги все равно беспомощен.       — Потому что он мой, — просто отвечает Мин, склонив голову на бок с легкой улыбкой на губах. Он ощущает, как Пака от этого трясет, ощущает и даже это заставляет его черное сердце наполниться нездоровой радостью. — Потому что я не хочу, чтобы ты его трогал.       — С чего это? — подозрительно щурит глаза Чимин, у которого ярость и месть за лидирующее место борются. Он Хосока теперь только ненавидит и никак иначе. — Он тебе дорог?!       — Для начала, запомни, — Юнги легко сцепляет руки на горле Пака, но пока еще не давит, только в глазах недоброе пламя полыхает. Мин голодный уже три недели, а потому безумнее обычного и злее, — никогда мне не перечь! — рычит Юнги и пальцы на шее Чимина сдавливает, сильно обхватывая ими горло, буквально собираясь его раздавить.       Пак не сопротивляется, боль пока еще слишком незначительна.       — Никогда меня не зли! — Юнги пальцами на вену давит, заставляет Чимина зубы сжать и в руку Мину вцепиться в надежде ее от себя отодрать. Безрезультатно! — И! — Юнги встает на ноги и грубо толкает Пака на кровать, заставляя того безумными глотками хватать воздух, не понимая, что он ему не нужен, а демон просто хотел ему позвонки таким образом раздробить. А он бы смог. — Никогда не трогай мое! Надеюсь, тебе это ясно?! — рычит дико, разнося свой голос по комнате волнами, заставляя его эхом биться о потолок и стены, оседать десятикратно усиленным в ушах Чимина, который продолжал на кровати лежать.       — Ясно, — шипит Пак, потирая следы на коже, оставленные Юнги.       — Не слышу?! — зло рычит Мин, в глазах у которого пламя адское, странно, как еще наружу не вылилось.       — Ясно, хозяин, — громче отвечает Чимин и даже умудряется с кровати встать, склоняя перед демоном голову.       Юнги довольно хмыкает. То-то же! Стоило этому зарвавшемуся демоненку показать его законное место! Мин может только казаться благосклонным, а на деле же ни черта таким не быть. Он жесток и не сдержан, а сейчас, к тому же голоден и отчего-то не удовлетворён в своей мести. Ему словно было мало, и от этого он бесился только сильнее. Чимину следовало бы быть с Юнги поосторожнее, Мин мог убить только потому, что тот попался ему под горячую руку.       — Одевайся, мы идем в гости, — бросает демон Чимину и молча покидает комнату, давая Паку шанс еще раз обдумать свою роль в этом замке.       *****       Буря никуда так и не уходит, она, словно магнитом над Сеулом стоит, давит на него, нагоняет атмосферу чего-то темного и неизбежного, ужасающего. Дождь так и не пошел, только гроза с молнией в поединке продолжают на небе сходиться, и ветер яростно раздувает свои легкие, заставляя всех на колени перед ним пасть.       Деревья от этого порыва невероятной ярости сбрасывают свои ненужные ветки, словно это им поможет удержаться в битве со стихией, трава буквально на земле лежит, больше не имеет силы сопротивляться, сдалась окончательно. Но ветру все мало, он продолжает рвать природу на части, уничтожать и не насыщаться в своем желании. Молния бьет почти в землю низко и опасно, а гром трещит в небесах оглушающе, разнося свое недовольство далеко вокруг.       И только один вышел против этой стихии, только один против нее пошел, в нее, не побоялся, потому что страха от нее не испытывал. Другое страшило больше, нежели бешеная стихия, вдруг решившая показать свои права на владения этим миром. То, что уже, оказывается, исправить нельзя, и пусть надежда в сердце теплится, но что-то яростно подсказывает, что бороться уже поздно, не вернуть. Ему свою любовь не вернуть.       Хосок одинокой фигурой стоит посреди поля полностью склоненной в подчинении стихии травы. Он один ей не подчиняется, не готов пасть на колени от ее величия. Он готов в ногах ползать только у него, только у него вымаливая прощение, в попытке вытащить его из объятий Ада, он просто еще не знает.       — Юнги! — отчаянно в десятый раз уже выкрикивает, надрывая горло.       Но звук его голоса ветер тут же с громким смехом уносит прочь, чтобы до адресата не долетело. Стихия просто не понимает, что демон услышит свое имя, даже произнесенное шепотом. А Хосок в этом и не сомневается, он не просто так сюда пришел, не просто отчаянно решил попробовать еще раз, он был готов рискнуть, он не боялся рискнуть. Отчего-то ему казалось, что Мин придет. Не так скоро, как планировал падший, но все же придет.       — Юнги! — Хосок кричит еще раз, а сам почему-то в небо смотрит на бурю, словно демон к нему с небес спустится, забывая, что тот появится из совсем другого места.       Ангел в своем отчаянии, кажется, совсем голову потерял, особенно после того, как услышал от Джина способ, как Чимина спасти. Он не хотел его признавать, не хотел, а потому желал попробовать самый первый вариант, который архангел предложил — спасение в чистом виде. Попробовать Чимина вытащить из Ада напрямую, а для этого ему требовалось туда попасть. Но Хосок теперь, без крыльев, это сделать не мог, а потому и звал Юнги, ожидая, что тот в такой просьбе не откажет. Ангел даже не боялся Ада, ничего не боялся сейчас, когда у него в руках был способ спасти свою любовь.       — Юн!..       — Да чего ты так кричишь?! — знакомый ядовитый голос за спиной раздается, даже бурю перекрывает. Она не смеет ему перечить, отступает перед его величием.       Хосок оборачивается быстро, у него глаза огромные и безумные. Он смотрит на демона и не верит, что тот все-таки откликнулся. Мин стоит в обычной черной одежде с парой крыльев за спиной, расслаблен до противного, в глазах напускное спокойствие. Он выглядит совсем сейчас не заинтересованным всем, что его ждет, но это фальшь, на деле, ему очень даже любопытно, зачем его позвали, хотя из-за кого, он догадывается.       — Я хочу попросить тебя об услуге, — Хосок рубит сразу, не ходит вокруг да около.       У него глаза безумные хоть, но со сталью. Это его единственный шанс, единственный способ, потому что второй настолько ужасен, что ангел о нем и думать не хочет.       — Услуге? — с усмешкой спрашивает Мин, складывая на груди руки.       Он видит, что Хосок на грани отчаяния, видит, что тот в случае отказа готов демону и в ногу вцепиться, чтоб не отпустить. И это его черной душе нравится. Он довел ангела до такого состояния, хотя довела его любовь — бессмысленная и слепая.       — Услуге, — повторяет Хосок. — Проведи меня в Ад, обратно можешь не вытаскивать.       Юнги откровенно удивлен, поднимает брови высоко и голову к плечу склоняет, даже крылья складывает за спиной, предчувствуя интересное развитие событий. Он ожидал чего угодно, вплоть до того, что Хосок снова начнет просить Мина Чимина отпустить, будет себя предлагать и рыдать при этом. Но такого исхода Юнги не мог даже в самых смелых мечтах представить. И все-таки просто так он ангелу не верит. Добровольно никто в Ад не хочет, даже безумец. Хосок явно что-то затеял.       — Зачем тебе туда? — спрашивает демон. — Уже намылился за грехи расплачиваться?       — А тебе разве есть разница? — ангел упорно стоит на своем, на смерть, и этим у Юнги явное уважение вызывает. — Еще одна душа тебе разве не нужна? Я не прошу ничего, просто проведи меня в Ад.       — К Чимину, — легко догадывается Юнги, наслаждаясь тем, как Хосока от одного имени вдруг скрутило.       Конечно, ему больно, он ощущает вину, и он виноват. Конечно, он до сих пор любит, и это прекрасно. Это повод утолить свой голод, но Юнги им не собирается пользоваться, он только сильнее себя распаляет, словно готовится потом разом на кого-нибудь вылить.       — Да, к нему, — Хосок не видит смысла отрицать.       В конечном итоге, его сердце рвется к Чимину, оно истекает кровью в этой тоске, плавится и умирает по кусочку. Юнги не мог этого не видеть.       Мин скалится недобро, и даже молния на небе сильнее вспыхивает, словно отражает его настроение.       — Я откажу твоей просьбе, — говорит демон, наблюдая, как у ангела от этих слов вытягивается в неверии лицо, как у него все надежды в бездну падают.       — Что? — шепчет Хосок.       Он не ожидал отказа, конечно, готовился к нему, но не ожидал, ведь Мин бы от этой просьбы ничего не потерял, а потому и ангел думал, что демон согласится, но, как и обычно, был слишком наивен.       — Юнги, пожалуйста… — сорвано шепчет.       Мин поднимает вверх руку, прерывая Хосока. Конечно, было бы более чем прекрасно сейчас развернуться и исчезнуть отсюда, оставив ангела и дальше до самой смерти умирать от своей вины и любви, но у Юнги был план и получше этого. Жестокий план, абсолютно в стиле маленькой дряни.       — Я не пущу тебя туда, но могу позвать его сюда, и вы поговорите, без свидетелей, я уйду, — улыбается демон своим фирменным змеиным оскалом.       Он заранее знает, что Хосок предложение примет, просто у ангела нет другого выбора, а потому он играет, как и обычно, по своим правилам.       — Я согласен, — кивает Хосок, который на такой исход и не надеялся.       Он и в Ад-то согласился спуститься, потому что думал, что Юнги Чимина сюда не пустит. Просто наивный ангел не знал, что его ждет, он не видел в действиях демона ничего такого, точнее, слепо этого не замечал. А следовало бы. Юнги никогда и ничего не делает просто так, все идет ему на пользу.       — Чимин, — не растягивая время, зовет демон и улыбается Хосоку загадочно, шепча на прощание, прежде чем раствориться в воздухе: — Желаю удачи!       Ветер снова с полной силой завыл, начиная трепать фигуру ангела рьяно, злость на ней вымещая, за то, что демон недавно стихию усмирил, но Хосока все это не трогает, он смотрит ровно на то место, где недавно был Юнги, и у него сердце просто замирает. У него все замирает и в голове пусто, только внутри органы с новой силой, особо ядовито исходятся кровью, болезненно сжимаются.       Напротив Хосока Чимин стоит весь в черном, так, что волосы пепельные, которые сейчас ветер треплет, кажутся темнее, и кожа светлее. Он весь словно и живой, словно и такой, каким падший его помнит, вот только взгляд стал другим. Черные глаза единственные изменения в Паке и выдают. Чужие, злые зрачки дикого зверя смотрят на Хосока в ответ, в них больше нет звезд прекрасных, нет жизни и света, только желание убивать и дарить боль, только ненависть к Хосоку и всему, что с ним связано. Чимин изменился и не в лучшую сторону. А падший не смеет его в этом винить, он и представить не может, какого ему было одному в подземелье, съедаемому своими собственными мыслями заживо.       Чимин стоит прямо, высоко подняв голову, гордо, он руки сжимает в кулаках, потому что хочет Хосока разорвать. Слишком долго и жестоко его образ отравлял ему мозг, Паку даже сейчас кажется, что ангел рассмеется и начнет измываться над его чувствами. А он не хочет ничего этого слушать, его любовь мертва, канула в пропасть, сгорела за ненужностью! Ее больше нет! И все, что Чимин сейчас хочет — Хосока разорвать, но приказ Юнги в голове слишком еще свеж.       — Пришел посмеяться? — зло рычит Пак, глазами молнии бросая не хуже тех, что на небе людей пугают.       Он смотрит на ангела и понимает, что эти белые одежды его бесят. Белый теперь всегда будет с ним ассоциироваться, а потому Чимин будет его ненавидеть.       — Что с тобой случилось? — Хосок с собой, как бы не хотел, а совладать не может.       Ему больно смотреть на Пака, он думал, что его радость переполнит от их встречи, но ему больно. Чимин изменился, стал другим, чужим, почти переродился в демона. А виноват в этом сам ангел, и этот взгляд полный ненависти к нему полностью оправдан, вот только это не умаляет того факта, что Хосок готов прахом перед его ногами рассыпаться. Он ожидал, что его будут ненавидеть, сам себя ненавидел, но столкнувшись с этим нос к носу, оказался не готов.       — Что со мной случилось? — со злой усмешкой переспрашивает Чимин и кулаки сжимает сильнее, пытается свое бешенство контролировать, но выходит у него плохо. — Ты случился! — рычит, и гроза ему вторит. — Ты и весь ваш проклятый Рай! Что, повеселились, смотря, как я пал? Как в Ад попал?! Вам было весело надо мной издеваться?! Весело выставить меня, как кусок мяса?! — тяжело дышит и тише уже добавляет: — А тебе было весело делать вид, что любишь меня?       Хосок в ступор впадает, только моргать и может, смотря на Чимина, который злостью полыхает, который в ней сгорает. Ангел знает, что правду Паку Юнги поведал, но больно бьет его не это, его задевает только последняя фраза, только самая настоящая обида Чимина, та, из-за которой он таким и стал. А виноват в этом только Хосок.       — Я тебя и правда…       — Не надо! — резко прерывает его Пак, взмахивая рукой только чтобы отвлечь себя, чтобы глупостей не наделать, за которые Юнги ему голову оторвет.       Он даже смотреть на Хосока не может, даже говорить с ним ему трудно, он знает — что бы ангел не произнес, а это будет ложь. Он ему всегда врал, с самого начала и сейчас продолжает. Чимин и на встречу-то пришел, потому что Юнги не дал ему другого выбора. А так Хосока не хотел видеть, тот знатно над ним поиздевался, похлеще всех адских пыток.       — Я не верю ни одному твоему слову! — рычит Чимин и челюсть сжимает, пытается сам с собой бороться. — Я доверился тебе однажды, ты обещал защищать меня, в любви клялся, а что в итоге?! В итоге вот он я — использованный и выброшенный, обманутый!       Хосок слезы свои глотает, потому что ему больно, потому что каждое слово Чимина ножом по сердцу, потому что он прав. Ангел клялся Пака защищать, а в итоге не смог ничего.       — Я правда…       — Правда? — Чимин усмехается горько. — Правда в том, что я был нужен тебе только для вашего треклятого спора — вот в чем правда! Ты использовал меня, вы меня использовали, вам всем было наплевать, что со мной станет! Я был просто мясом!       У Хосока слеза все-таки вырывается наружу, бежит вниз по щеке. Чимин ее провожает невидящим взглядом, ему все равно.       — Не надо этого! — брезгливо Пак отмахивается. — Можешь не рыдать, я тебе не поверю! Ты предал меня, такое не простить!       А Хосок с ним соглашается — не простить. Ему изначально надо было понять, что вся эта ложь, какой он Чимина кормил, ничем хорошим ему не обернется. Но и сказать ему тогда правды не мог. Самым верным решением было остаться друзьями, просто присматривать за Паком, не переходить границу. Хосок сам все порушил, сам в этом виноват, и кровь с рук своих никогда не смоет.       — Чимин, — начинает ангел, борясь с самим собой, чтобы прямо сейчас перед ним не расклеиться, чтобы сделать то, зачем пришел, — Чимин, давай уйдем? — предлагает отчаянно, а слезы все новые и новые из глаз текут. — Я тебя спасу, я смогу, вытащу тебя из Ада, я…       — Обещаешь мне?! — презрительно шепчет Пак, и злость у него в горле клокочет, он хочет Хосока уничтожить, задушить, разорвать его! — Я тебе не верю, можешь убираться отсюда! Ты мне только боль приносил! Где ты был, пока меня в Аду пытали?! Где ты был, пока я страдал и умирал?! Где ты был?! Что ты делал?!       Хосок губу кусает, всхлип, таким образом, давит, потому что не может быть жалким сейчас, ему надо быть сильным, чтобы Пака вытащить, чтобы показать ему дорогу к свету. Но у него выходит слишком плохо, у него в груди все рвется на части, и это не изменить, душу уже не починить. Она вместе с душой Пака сгорела в Аду — Хосок это только сейчас и понял.       — Чимин, давай уйдем, — пробует отчаянно еще раз, — Юнги не сможет тебя насильно в Ад забрать. Давай уйдем.       — А ему и не надо! — рычит Пак. — Я сам уйду, лишь бы тебя не видеть!       — Чимин, ты станешь монстром, я могу тебя спасти! Пожалуйста…       Пак усмехается и трясет головой, разбрасывая пепельные волосы по лицу. Он зол, и он не верит, он смотрит на Хосока и все, что видит — ненавистный белый. Свет — не добро, а тьма — не всегда зло. Он это понял недавно, когда прошел через такую боль, о которой даже вспоминать было невыносимо.       — Я тебе не верю, — шепчет Чимин, — я тебя ненавижу! Ненавижу тебя! — кричит так, что даже ветер унести эти слова не может. — Ты меня предал, предал! Я тебя проклинаю, я тебя ненавижу! — Пак складывается пополам крича во все горло яростно, у него из уголка глаз катится одинокая печальная слеза, но так быстро высыхает, что ее даже не видно. Чимин на колени, прямо на траву падает и продолжает кричать, силясь саму грозу переорать: — Я тебя ненавижу, Хосок! Я ненавижу все, что с тобой связано! Ненавижу!       Ангел просто стоит и молча рыдает. Ничего сказать не может, он даже утешить Пака не может, потому что тому это не нужно. Ему не нужен Хосок с его лживой — и пусть нет — любовью. Ему не нужно ничего, что с ним связано. Он кричит во все горло, отдавая свою ярость буре, а самого главного так и не говорит. У Пака сердце забилось впервые за долгие две недели от одного взгляда на ангела. Это ужасно и неправильно, но…       Чимин Хосока до сих пор любит.       *****       Непонятное чутье или притяжение — этому нельзя дать объяснения, но в минуту, когда нужен определенный вам человек, он всегда оказывается рядом. Точнее вы находите его, идете по нити судьбы, которая вас связывает, рушите все на своем пути, но не замечаете, пока не достигаете взгляда этих родных, но при этом таких далеких глаз, в которых отображается история всей Вселенной. И в этот момент встречи вам ничего не надо, вы хотите только бежать в его объятия, только ощутить это тепло, которое лишь для вас; хотите вдохнуть его родной аромат и ощущать себя самым защищенным в мире. От его вида сердце трепещет, и душа не на месте, от его вида настолько хорошо, что это больно даже. Ноги предательские дрожат, просятся к нему и непонятно как еще сохраняют дистанцию, потому что хочется сорваться к нему, только к нему, потому что вы его и за сотни километров в толпе найдете.       Чонгук стоит в огромном темном кабинете напротив Тэхена. Легко его нашел, Гадес теперь, похоже, обосновался в загородном доме после того показа. Как и обычно, весь ухоженный и красивый, спокойный до неприличия, в черном, крылья позади длинным шлейфом лежат, вообще не помещаются в этом немаленьком кабинете, в котором он с Намджуном переговаривался. Чон не застает его врасплох, когда сюда, между прочим, беспрепятственно врывается. Тэхен его глицинию давно почуял, а потому появление архангела было ожидаемо. И отчего-то сейчас Чонгука это бесит.       Он, вообще, весь как оголенный нерв, тронь и взорвется. На самом деле, у него в горле слезы ядовитые застряли, они даже зрачки ему выедали, просясь наружу. Ему больно и обидно сейчас, у него сердце разрывается бешеной птицей, просится на свободу, к нему в руки.       Но Чонгук сам для себя решил — он больше своей слабости Тэхену не покажет. Хватит с него бессмысленных слов и обещаний, он сыт этим по горло. Постоянно рядом с Гадесом позволяет себе рыдать и быть жалким и никчемным, глупым, потому Тэхен его за такового и принимает. Но боль с обидой от осознания всего этого все равно никуда не деваются, а Чонгук себя за это ненавидит. Он отодвигает слезы с лидирующей позиции и позволяет гневу занять их место, чтобы больше перед Гадесом никогда не рыдать, чтобы оставаться сильным. Пусть злость превалирует, зато Чонгук больше не будет слабым.       — Что ты сделал с Чимином? — Чон заходит издалека, задает первый вопрос, который у него на языке вертится.       Хотя, конечно, в этом он врет. Первым вопросом был отчаянный крик — почему он? Почему поспорили на Чонгука? Почему?       Тэхен спокойнее глади озерной воды, смотрит на Чона, полыхающего гневом и, кажется, ничего при этом не испытывает. Глициния его одновременно и успокаивает, и заставляет в бешенстве носиться, но этого по нему не видно, только на самом дне черных зрачков зверь в клетке, усыпанной падшими лилиями, носится яростно, к Чонгуку рвется.       — Я ничего не делал, — отвечает Тэхен.       Он в курсе того, что с Чимином произошло. Юнги всегда и обо всем ему докладывает сполна, даже о своих осечках, не боясь получить наказания, а может, наоборот, именно этого и желая.       — Врешь! — рычит Чонгук и яростно крыльями вздергивает, даже тьму не боится, которая под потолком клубится, и слюнки на архангела пускает. Он ее просто не видит, перед ним только Тэхен, только одна цель. — Юнги убил его! Опорочил их с Хосоком и убил! — Чон руки в кулаки сжимает.       Ему хочется Гадеса, по меньшей мере, ударить, хочется, чтобы ему было так же больно, как и самому Чонгуку!       — Он их опорочил? — спокойно переспрашивает Тэхен, даже с места не сдвинувшись. Только голос тихий его выдает, он не злится, но явно таким выворотом фактов не доволен. — Он ничего не делал, ангел мой. Они все сами. Он заставлял их разве спать друг с другом? Шантажировал и грозился убить? — Тэхен бровь приподнимает вопросительно и тут же отрицательно качает головой. — Юнги не делал ничего из этого, а если Хосок тебе такое сказал, то он лжет.       — Не сказал… — шипит Чонгук яростно.       И сам понимает, что обвинения его звучат глупо, но он должен бороться за душу не только Чимина, но и Хосока, который, ровно, как и архангел был втянут в войну, не зная ее правил и не имея силы, чтобы в ней хотя бы выжить. А еще Чонгук ощущал себя перед Хосоком до боли виноватым, это он предложил оставить их в споре наедине, даже не подумал о том, что Юнги соперник почти непобедимый и для самого архангела, не то чтобы для ангела.       — Не сказал, — повторяет Чонгук, и молнии в его глазах сверкают. Он хоть свою вину здесь и ощущает, но также понимает, что без адских тварей здесь не обошлось. — Но Юнги Чимина убил, он из-за него в Аду!       — Неправда, — легко отрицает Тэхен, и даже ни один мускул на его спокойном лице не дрогнула. — Он в Аду из-за своего греха, даже если бы дожил до старости, все равно бы попал в преисподнюю, потому что совершил грех. Потому что у вас в Раю однополые отношения приравниваются к преступлениям, вам наплевать, любили они друг друга или нет — это все равно будет грехом. Не надо нас в этом винить.       Чонгук понимает, здраво понимает, что ведет себя глупо, что Тэхен прав. Но обида на Гадеса и боль, ядом в теле скапливающаяся, не дают ему сейчас это принять. Когда он остынет, когда ему будет легче, он все по-новому переварит и поймет, что Тэхен ему не лгал. Но сейчас ему хочется Гадеса ненавидеть, и он его ненавидит.       — Юнги твой демон, — Чон давит слезы яростью, — он сделал это по твоему приказу, а мы договаривались в спор не лезть!       — Он сделал это, потому что демон, — отвечает спокойно Гадес. — Он взял то, что ему принадлежит по праву этого спора.       — Значит, ты собирался забрать меня после того, как выиграешь настоящий спор, а не эту фикцию? — с горечью усмехается Чонгук.       Тэхен не удивляется. Он догадывался, что рано или поздно кто-нибудь бы Чону рассказал, что небеса выставили его на шахматную доску для отвлечения внимания Гадеса. Очень удачно выставили, потому что Тэхен пройти мимо Чонгука не смог бы, и он не мог, каждый раз останавливался рядом, каждый раз вплетался в наркотическую зависимость, сам этого хотел. Он знает, что Чону сейчас больно от осознания, что стал предан своими, Тэхен эту боль архангела на кончике языка ощущает. У Чонгука потрясение за потрясением, только его врожденная стойкость не дает ему упасть.       — Если честно, то да, изначально я планировал именно так, — соглашается Гадес легко.       А Чону эта правда не нужна, он бы сейчас хотел, чтобы его обманули, чтобы выставили дураком, а он снова бы поверил. Он каждый раз верит, и в этот, несомненно бы, все так и произошло. И из-за этого он злится еще сильнее, ненавидит и себя, и Тэхена заодно. Он бы сейчас хотел свой гнев на ком-нибудь выплеснуть или что-то сломать. Но здесь все принадлежало Гадесу, а в комнате был только он, как на зло! У Чонгука непонятный ком из каких-то чувств в горле застрял, но он все равно находит в себе силы и шепчет:       — Весело было со мной развлекаться? Смотреть на мое падение было весело? — и крылья позади дрожат, единственные не подвластны Чону, единственные хотят всю боль прямо здесь оставить не яростью, а слезами горькими. — Как ты мог?! — рычит Чонгук сквозь стиснутые зубы, его обида гложет, обида и много чего еще, природу этих чувств Чон яростно понимать не желает.       Тэхен стойко все обвинения выносит, ему, кажется, совсем нет дела до них. Он холодный и неприступный, как и обычно, а еще слишком спокойный. И если бы Чонгук так в своих чувствах сейчас не горел, то заметил бы, что на Тэхене маска надета, причем ужасная и совсем искусственная, ее заметить легко. Но архангел не замечает, потому что не хочет этого.       — Этот спор предложил не я, — отвечает Тэхен ровным, сдержанным голосом, даже тьма у него в глазах оставалась спокойной, непривычно спокойной, — его предложила Суа, — Чонгук знает, но правда все равно режет больно, бьет по незажившим ранам. — Я не мог от него отказаться, это было бы признаком слабости, к тому же, не стану отрицать, что мне было интересно повоевать с ангелами. Но тогда я не знал, кто был объектом спора, — Тэхен делает секундную паузу, смотря в глаза Чонгука, в которых ярость пылала, в которых все сгорало. Но Гадес этого пламени не боится. — Суа мне тоже сказала, что это Чимин. Я понял, что это ты, когда увидел тебя в клубе.       Чон пальцами, сжатыми в кулаки, хрустит, крыльями тихо помахивает позади себя и горит. Ему больно на самом деле, и это не просто боль, эта самая настоящая пытка, потому что яд правды не отпускает его давно. Только он начинает воскресать из пепла, побитый и уничтоженный, как на него сваливается еще что-нибудь. Но если все, что от него до этого скрывали, он с трудом, но принять мог, ведь ничего плохого с ним не произошло. То эту правду — о предательстве небес — он принять не мог.       Отказывался.       Понимал, что его действительно выставили как пешку на доске, как жертву для Тэхена, но от этого понимания было еще больнее. Все внутренние органы в узел скручивались, душа рвалась на части, а сердце глупое к тому, кто только боль приносит, рвется. Чонгук всю свою жизнь считал, что небеса — это добро, но теперь там, наверху, не видит ничего, кроме черных облаков. Его предал не кто-то чужой, а собственные братья и сестры, его предал Рай, а болезненнее этого быть ничего не может.       — Тогда в клубе, — Чонгук с горечью усмехается и трясет головой, отвлекая себя, — ты сразу дал понять, что тебя интересует. — Тэхен просто архангела слушает и ничего не говорит, ничего даже глазами не выражает. — Ты постоянно этого от меня хочешь! Тебе нужно мое тело и душа! — рычит Чонгук, сглатывая предательские слезы. — Я должен был сразу это понять после своего падения, сразу догадаться, что тебе нужно от меня, но я глупый и доверчивый, как ты и сказал.       Чон хлюпает носом, потому что слезы сдержать все равно не удается. Они рвутся наружу, не желают отсиживаться, хотят хоть часть боли снять, но только новую приносят.       — Ты играл хорошего и заботливого, пудрил мне мозги, как мог, а я тебе верил! Я верил тебе каждый раз, когда ты смеялся надо мной, когда разыгрывал добродетель, когда защищал меня и когда пытался выглядеть не плохим! А сам, наверное, после постоянно надо мной смеялся! — Чонгук и сам усмехается с горечью отлично ощутимой. — Наверное, думал, что глупый и наивный архангел, как и всегда, ведется на твои игры, ничего не замечает, так поверил твоим актерским талантам, что решил, будто, и правда, может нравиться великому и всесильному Гадесу!       Чонгук рукавом кофты неаккуратно смахивает слезы, чтобы не мешались, чтобы не душили, но это, конечно же, не помогает, только сильнее его заводит.       — А знаешь что?! Ты мне, и правда, начал нравиться! Радуйся, у тебя получилось сделать то, что ты хотел! — У Чона даже крылья опускаются не в силах стерпеть эту боль. — Ты мне нравишься, слышишь?! Нравишься! Я не хотел этого признавать, я бежал от этого и отрицал, но давно уже в тебя влюбился! Браво, твоя игра была великолепна, я купился, ты молодец! Можешь теперь смаковать мою боль, смеяться надо мной и дальше, а хочешь, я тебе и душу свою отдам, потому что мне она к черту уже не нужна! Ты теперь там в ней, ядом пробрался!       Чонгук кричит, и сам этого не замечает. Его слезы душат, которые на самом деле боль в чистом виде. Он частью сознания понимает, что Тэхен не виноват, он адская тварь и просто выполнял условия спора, но душа его, которая впустила в себя сами мысли о Гадесе, ничего принимать не хотела. Она противилась и билась, сейчас могла полностью от дьявольского образа освободиться, могла ненавистью к нему покрыться и больше не думать о нем никогда. Только сердце упрямое не желало Тэхена отпускать, только оно готово было ему все простить, ведь, в конечном итоге, он хоть и был Дьяволом, а Чонгуку так ничего плохого и не сделал. Архангел сердце не слушал.       — Забирай ее! — кричит Чон, за слезами Тэхена совсем не видит. — Забирай мою душу, и покончим со спором! Давай, ну же! А нужно мое тело и его бери! Мне уже ничего не нужно! Ты всего меня отравил, так покончи с этим! Забери эту боль! Забери эти чувства к тебе, я не хочу их испытывать, я не хочу тебя любить!       Чонгук на колени падает, не в силах больше стоять, и рыдает при этом едкими слезами, сам себя руками обхватывает, хочет и сердце, и душу унять, но у него не получается, потому что они в разладе. Одно Тэхена ненавидит, а второе слепо любит.       Гадес стоит и не шевелится, он не подхватывает Чонгука, как в прошлый раз, потому что на это право не имеет. Его объятия архангелу сейчас не нужны, потому что боль, которая это тело переполняет из-за Тэхена, в нем и поселилась. Гадес видел ее и понимал, знал, что истинной причиной был не спор даже, не Чимин, и не все эти игры Ада и Рая. Истинной причиной было то, что в момент, когда Чонгук понял, что стал предан своими, он также понял и свои чувства к Тэхену. Он их боялся и ненавидел, а потому ненавидел теперь и самого Гадеса. Вины последнего это не умаляет, он ведь, и правда, знал о споре, хотел себе Чонгука, добивался его всеми путями, он тоже виноват. И он отрицать этого не станет. Но даже если бы мог все переиграть, то все равно бы не отстал от Чона, все равно бы искал с ним встречи, даже зная, что у архангела вдруг появятся к нему чувства, из-за которых он будет его проклинать.       — Ты мне нужен, Чонгук, — произносит Тэхен, наконец.       От звука его голоса тихого и ровного, даже тьма на потолке дрожит и стекает несмело, она ощущает всю обстановку лучше, чем можно было предположить, исходя из ее природы.       Архангел продолжает слезами давиться, продолжает себя руками сжимать, может, надеется так себя задушить, а может боль другой перекрыть — непонятно. Но на голос Тэхена реагирует, усмехается несколько безумно и смотрит на Дьявола, а слезы бежать не перестают.       — Ты просто хочешь меня! Тобой владеют только похоть и желание все уничтожить! — Чон, наконец, отпускает себя из собственноручно созданных тисков и снова смахивает ядовитые слезы рукавом кофты, который и так уже был достаточно мокрым. — Но, знаешь, давай! Сделай это! — архангел разводит руками в стороны, приглашает, а сам не перестает захлебываться слезами. Больно и неправильно, невыносимо от этих чувств!       — Просто разорви меня и все! Я не хочу тебя любить! Не хочу, понимаешь?! Я не хочу быть тебе нужным, не хочу ничего с тобой общего иметь! Просто уничтожь меня, не надо этой пытки, просто убей и все!       Чонгук отчаянно кричит, сгорает в своих чувствах и страхе, не хочет ничего принимать. Боится и ему больно невыносимо, его на части рвет, и одна из этих частей стремится к Тэхену, но архангелу от этого вдвойне страшно.       — Считай, что ты выиграл, забирай мою душу, только отпусти меня! Уйди из моей головы, оставь меня в покое, убей эту любовь! Не надо, я тебя прошу, не надо меня мучить! Да, я тебя люблю, но хочу, чтобы ты просто меня отпустил! Я не вынесу больше, я и так уже с ума схожу, я тебя так люблю, что ненавижу себя за это, и тебя ненавижу! — Чонгук снова себя руками обхватывает, потому что у него внутри все на части рвется и горит, боль адская, такая, что и словами не передать. — Я люблю тебя… ненавижу! Хочу, чтобы ты умер, чтобы исчез навсегда, чтобы перестал меня мучить! Перестань меня мучить, перестань!       Тэхену словно бы совсем все равно, кажется, это признание его не трогает ни капли. Но его маска слишком плохо сегодня сидит, она треснула еще в тот момент, когда Чонгук отчаянно выкрикнул: «Я тебя люблю». Гадес любые чувства у кого угодно без проблем замечает, знает какие они и что означают, но в Чоне этих ростков привязанности не разглядел, точнее, разглядел, но отнес совсем к другому, к тому, что сейчас бессмысленное и ненужное осталось где-то на задворках сознания. Чонгук Тэхена любит — это все, что важно сейчас.       Но у Гадеса от этого бабочки в животе не рождаются, ему не хочется складывать стихи и петь во все горло, он до банального и жестоко несчастен от этого признания, ему больно. Не как Чону, по-другому. Он и мечтать не мог, что его чувства хоть когда-нибудь будут взаимны, но, получив ответ, положительный ответ, не получил с ним счастья. Чонгуку от своих чувств было больно, он Тэхена ненавидел всегда, а сейчас особо сильно, и Гадес это принять мог, мог даже понять, что любви не заслужил. Но он бы не хотел видеть Чона несчастным и дальше, не хотел бы, чтобы тому и после было так больно. Тэхен мог бы наплевать на все свои желания, потому что готов был выполнить любую просьбу Чонгука. Тот не хотел его любить, ненавидел его, желал ему смерти, что ж…       — Хочешь, чтобы я умер? — обманчиво спокойным голосом спрашивает Тэхен и поднимает медленно свои крылья с пола.       Они шуршат перьями, сливаются с тьмой, распрямляясь позади своего владельца. Такие огромные и роскошные, прекрасные невероятно.       Чон голову поднимает, глотает новую порцию слез, никак себя не может успокоить. Не хотел перед врагом своим выглядеть жалким, но выглядел уже в который раз и ничего не мог с этим поделать. Просто не понимал, что показывать свои чувства Тэхену ему было легко, с ним было легко быть настоящим.       Архангел смотрит заплаканными и красными глазами в черные донельзя спокойные колодцы Гадеса, и внутри у него что-то рушится, кажется, это остатки его здравого рассудка, которые удерживали Чона от Тэхена на безопасном расстоянии, не давали ему полюбить Гадеса, но отчаянно не работали.       — Хочу, — вопреки всем своим желаниям шепчет Чонгук.       Тэхен просто кивает, даже не замечает, что архангел сам себе лжет. Он просто выполнит любое его желание, любое.       — Держи, — Гадес легко взмахивает рукой.       В сторону Чонгука по воздуху летит тонкое черное перо, маленькое и изящное, мягкое на вид. Архангел смотрит на него, как на чудо, и у него даже слезы от этого в глазах стынут. Он мечтал это перо получить уже давно, ради этого так старался, искал способы, чтобы его выпросить, и вот оно просто свалилось на него, хоть и не с неба, но очень неожиданно. Чон как-то по инерции руку протягивает, и перо падает к нему в ладонь, маленькое, пушистое очень, красивое. Архангел смотрит на него и глаз отвести не может.       — Можешь меня убить, — продолжает Тэхен пустым голосом. — Это перо приведет тебя к моей душе, и ты сможешь покарать меня за всю боль, что я тебе причинил. Теперь ты имеешь надо мной полную власть, делай все, что пожелаешь.       *****       Буря не думает свою ярость сбрасывать, словно только с каждым часом обороты свои набирает. Она сейчас полностью передает настроение готовящейся войны, её предчувствия, желает всем показать, донести это ощущение неминуемой битвы. Потому и небеса закрыты, они всегда слепы были ко всему, что вокруг происходит, им даже сейчас не надо смотреть на то, что будет дальше происходить. А смотреть уже и некому. Совет пал, Высших только трое осталось, и один из них Люцифер, который архангелом только наполовину остался.       Суа стремительно идет к победе, никого не щадит; Джин раньше все это не замечал и не ощущал, но, когда остался с Чонгуком один, из всех архангелов, вдруг ощутил эту пустоту, понял, что небеса резко опустели. А может ему еще и правда от Хосока помогла это увидеть, в любом случае, у Джина сейчас было стойкое ощущение одиночества — он потерял всех своих братьев, которых и так было мало, теперь у него остался ненавистный Люцифер и сын, который улетел в бурю, который был сейчас в опасности.       Джин крыльями отчаянно хлопает, сопротивляется ветру, летит к Чонгуку, след которого ощущает, несмотря ни на что. Чон его сын, и он его найдёт, где угодно, хотя понять, куда он улетел было не так-то уж и сложно. Джин должен был его об опасности предупредить, должен был спасти при случае. Он понимал здраво, что Тэхен Чонгука в обиду никому не даст, но отцовский инстинкт архангела гнал вперед. Ему нужно было удостовериться, нужно было Чону все рассказать, ведь тот мог по незнанию пойти за ангелами, потому что не видел в них врагов. Боже, что происходит?! Когда это свои собственные братья и сестры стали врагами?! Такое было полмиллиона лет назад впервые, и Джин надеялся, что больше не повторится. Но у истории есть отвратительное свойство, точнее не у нее, а у тех, кто ее плохо знал — не учиться на своих ошибках. Суа видела те далекие события, но даже это не остановило ее перед тем, что она сейчас творила. И Джин даже понимал почему, он знал, что ее гложет, слишком хорошо. Тэхен. Она мстит Тэхену.       Ветер сбавлять обороты и не собирался, но архангел упорно летит вперед, преодолевая его сопротивление, рукой прикрывая лицо, чтобы хоть немного видеть впереди, но продолжал лететь. Ему было трудно, но эти трудности просто ничто по сравнению с тем, что может статься, если ангелы доберутся до Чонгука.       Джин скорее даже не видит, он ощущает, как всего в нескольких сантиметрах от его лица пролетает идеально сплетенная сфера с чистым белым светом. Нападавший промазал всего ничего. Архангел резко глаза распахивает и разворачивается в воздухе, безошибочно определяя, откуда его атаковали. А кто — он и так знал.       Восемь ангелов и три межизмеренческих демона вместе с Суа стоят на земле всего в сотне метров от Джина. Архангел летит низко над полями, скрытый морок — никому не заметен, но и сражаться с ветром ему так проще. Он не почувствовал своих на радаре, потому что до недавнего момента они, и правда, были своими. Джин честно знал, что его очередь скоро придет, он просто не знал, что это наступит так быстро.       Архангел смотрит на обезображенную часть лица Суа и знает, что с ней случилось, проклятие ощущает. Но не ощущает никакого сочувствия, ангел его теперь не заслуживает, за все, что она сделала — не заслуживает.       — Чего стоите? — рычит Суа, и ее голос даже в таком ветре Джин слышит отчетливо. — Убейте его!       Никаких переговоров, никакой пустой болтовни, она настроена решительно. Она уже невероятно близка к цели, последний рывок и полностью будет праздновать победу. Джин ее совсем не узнает, от той, кого он когда-то знал, не осталось ни следа, ее месть выжгла ее изнутри полностью похлеще адского проклятия. Архангел бы даже простил Суа попытку убить его, в конечном итоге, он это заслужил, но убийства Чонгука он допустить не мог. И не понимал, как Суа могла хотеть смерти собственному сыну! Это просто дико!       Ангелы с межизмеренческими демонами бросились на Джина сразу же по команде своего полководца. Их было вроде и не много, но архангел здраво понимал, что выстоять против них всех не сможет. Численность часто играет злую шутку на поле боя, а Джин именно на нем и оказался, сейчас ни ветер не важен, ни буря эта, а только братья, объединившиеся с врагами, чтобы убить своих же. Война — абсолютно беспринципиальная штука, здесь враг тот, кто не хочет подчиняться, Джин не хотел — и он враг.       Межизмеренческие, которые вообще были демонами, — друзья, потому что встали на сторону Суа, потому что помогают ей в ее мести. Джин бы и над ангелом посмеялся в другой ситуации, потому что демонам на ее месть плевать, у них свои цели, и как только она им будет не нужна, они ее убьют. Вот такая сложная штука война.       Джин крыльями отчаянно взмахивает и старается улететь от загребущих рук подальше. Ему не выиграть. В особенности, с силой межизмеренческих ему не бороться. Единственный выход — бежать, и не потому, что архангел трус, а потому что ему нужно было успеть предупредить Чонгука до того, как станет поздно.       Но сбежать у него бы и не получилось. Ангелы беспрекословно выполняют приказы Суа, они хотят смерти архангелов сами и знают, что уже близки к победе, а потому ведут себя отчаяннее и злее. Они не сдерживают свою силу, сразу несколько сфер, блестящих золотом, в Джина кидают, хотят его задеть, подбить, чтобы не улетел, для этого в его крылья целятся. Архангел достаточно опытен, чтобы суметь от таких ударов увернуться, но не достаточно силен и осведомлен о силе межизмеренческих, которая играет против него.       Демоны в воздух не взлетают, этот вид темных созданий летать не может, у них другая сила, которая неподвластна больше никаким существам — они передвигаются в любом пространстве за считанные секунды. Два демона как-то резко оказываются впереди Джина, у них в руках горят золотые плети, свернутые туго, длинные, они у них вместо дьявольских катан.       Архангел даже ничего сделать не успевает, когда одна из плетей легко долетает до его ноги, обвивает ее крепко, почти кожу прожигает, не желая божественное создание отпускать, и демон тянет свое оружие вниз, вместе с ним и Джина, который отвлекается на новую атаку всего на мгновение, но тут же получает пронзительный удар прямо в правое крыло.       Архангел тихо вскрикивает от боли, зубы сжимает, не хочет сдаваться, не желает, он определенно не может больше лететь, даже сейчас ощущает, как вниз по спине теплая кровь течет. Его не жалели, сила в ангельских сферах была концентрированной, всё, лишь бы архангел не смог выжить. Но даже так Джин не желает проигрывать, он понимает, что не победит, но в нем горит цель — предупредить Чонгука, а потому он борется. Собирает свои силы и волной их вокруг себя раскидывает, это может дать ему фору в секунд пять, но и этого может ему хватить.       Однако, к удивлению архангела, его сила на ангелов и демонов не работает, они, словно ее и не ощутили, продолжали гнаться за ним, продолжали пытаться его сбить. Взгляд Джина падает на Суа, которая улыбается уголком рта, и он все понимает в этот момент — она не врала, когда говорила, что готовилась к этому захвату власти. Она использовала древнюю магию, ту, в которой никто не разбирался, против нее были бессмысленны все силы. Джину было не выстоять.       Еще один демон со второй попытки хватает архангела за свободную ногу, и вот они уже вдвоем его на землю тянут. Он дальше сопротивляться не может. Ангелы подбивают и второе крыло, он просто куклой на землю падает, в объятия травы, еле успевает сохранить баланс, прежде чем его тут же окружают, некогда свои же, за руки хватают, чтобы уже ничего сделать не мог. А он уже и не мог — против древней магии архангел бессилен.       Суа идет к нему не спеша, у нее в руке демонская катана, на живой части лица улыбка зловещая, а в единственном глазу радость от победы, предвкушение сладкого конца. Она на Джина смотрит, и архангел просто клетками тела ощущает, что она не жалеет, она убьет его без капли сожаления, в ней уже ничего божественного и не осталось.       — Как ты можешь своих же?! — рычит Джин, но голову держит гордо.       Он знает, что к нему его смерть идет, но все равно не готов из-за этого пасть. Уж если и умирать, то гордо, как настоящий архангел.       — Не надо всего этого, — брезгливо отмахивается Суа. — Свои, не свои — этого понятия уже давно не существует, странно, как ты еще этого не понял.       Джин сжимает зубы, у него болят крылья, и плети кожу на ногах разъедают, но он упорно стоит, не готов слезно молить о пощаде. Она такого не заслуживает!       — Как ты можешь убить меня? Как можешь убить Чонгука? — рычит Джин, сверкая на ангела глазами. — Неужели в тебе нет ни капли любви?!       — Любви?! — заводится Суа и клацает зубами, из-за металлической части звук этот становится равносилен грому на небе. — О какой любви ты мне говоришь?! — она подходит к Джину почти вплотную, смотрит ему прямо в глаз, и у нее ненависти сейчас столько, что не понятно, как она ею еще все не затопила. — Я тебя любила тогда, мы были предназначены, я все ради тебя делала! А что ты, любовь моя?! — с горькой усмешкой продолжает Суа. — Что сделал ты? Любил меня в ответ? Хотел быть со мной? Нет! — кричит на последнем слове ангел. — Ты Тэхена все это время любил, отказал ему, но любил! Думаешь, я была такой слепой, что не видела этого?! Ты говорил со мной, ел с одного стола, спал со мной, а мыслями был с ним! Любил только его! Так что не смей меня обвинять! Ты виноват в этом, твоя ложь и твои страхи, ты в этом виноват!..       Джин не успевает даже ничего понять, когда Суа резко относит от него ударной волной со всеми ее ангелами и даже демонов откидывает в сторону.       Давление на архангела пропадает, и он все-таки падает на колени, потому что больше стоять не может, силы его покидают. Он только краем глаза видит, что перед ним стоит огромная черная фигура с парой нереально красивых черных крыльев. И Джин, даже лица не видя, знает, кто это.       Намджун стоит как прекрасная статуя, неожиданно образовавшаяся в поле, но от его всегда спокойного состояния не осталось ни следа. Сейчас он в своем истинном, природном обличии, которое вселяет страх во все здесь сердца. Его глаза ярче глаз межизмеренческих демонов вспыхивают всеми цветами, утонувшими в черном, яростно блестят, как далекие галактики, только отражают их истинную мощь, смертельную, уничтожающую любого, кто осмелится подлететь слишком близко к взорвавшейся звезде. Белые волосы сейчас холодно-голубым пламенем пылают, их даже ветер не треплет, стихия тоже в страхе избегает фигуру Намджуна, буря перед ним преклоняется, его боится. Он сам буря, сам стихия в ее первозданном и неограненном проявлении, сам и ветер этот, и земля, и гроза с молниями — это все он. Он стихия.       Черные крылья подняты высоко, воинственно, каждое перо распушилось, чтобы казаться еще больше, еще страшнее. На спине у самого основания крыльев сквозь рубашку прорезались черные острые шипы разных размеров и форм, но все они в саму плоть вплетаются, идеально ее дополняют и движению Намджуна никак не мешают. Эти самые шипы и по верхнему краю крыла смертельно торчат тремя идеальными орудиями убийств, идеально обтекают плоть и перья, дополняют картину, делают Намджуна поистине опасным и неизведанным доселе существом. У него из-под ворота рубашки вверх по шее и до самого левого глаза тянется черная сетка из вен, расширяясь на самых ключицах и почти потухая в своем пути через скулу к уголку глаза.       Суа поднимется с земли быстро, в этом ей помогает ее искусственная часть тела. Она расширенными от ужаса глазами смотрит на Намджуна и сейчас с ужасающей точностью может сказать, что это существо она знала и раньше. Намджуна-демона она не знала, а это создание было ужасом для всего Рая раньше. Суа думала, что он сгинул, умер, и никогда бы не подумала, что он и есть правая рука Тэхена.       Перед ней стояла стихия, существо, которое из пепла некогда пустой земли поднялось, чтобы одарить ее всеми богатствами. Да, Бог создал землю и все, что людей окружает, но стихии для этого вычерпал из первородного хаоса. Даже он тогда не ожидал, что у бури и молнии, что у воды и звезд окажется лицо, окажется тело и душа. Что стихия будет живой. Этого никто не мог ожидать, но ангелы и архангелы все свое существование его боялись, называли Ману, избегали с ним контактов. И вот однажды он исчез, чтобы потом стать Намджуном — правой рукой у самого Гадеса, который был сильнее даже этой стихии.       — Ты… — шепчет Суа в страхе.       Ее воины поднимаются следом за ней, но былой уверенности у них нет уже во взгляде. Они смотрят на Ману и глазам своим не верят, они боятся, и это ясно у них читается по лицам. Межизмеренческие так вообще завибрировали в воздухе, явно желая покинуть поле битвы, которое ясно можно было назвать «Полем смерти». Намджун точно никого жалеть не станет. Но демоны сбежать не могут, они только продолжают тщетно стараться, медленно осознавая, что проход на ту сторону им закрыт. Ману обладал невероятной силой.       — Узнала, наконец, — усмехается Намджун, совсем непохожим на себя тоном.       Обычно холодный сейчас он был переполнен эмоциями. Его глаза продолжают яростно сверкать разными цветами, и это всех здесь напрягает. А еще больше напрягает то, как буря застыла в небе с длинным зигзагом молнии, не двигаясь, как на картинке.       — Как ты… ты?.. — Суа начинает от страха трясти, но она сама себя в этом сдерживает.       Она готовилась к войне и у нее были силы, чтобы даже Ману противостоять. Но вот сразу и Джуну и Тэхену — проблематично. Она знает, что сейчас ее верная смерть ждет, а чтобы не умереть, ей придется свой козырь выложить, придется дать бой в полную силу. Но она бы этого не хотела, не хотела бы никому показывать, что она умеет, что есть в ее арсенале. Но Намджун вряд ли даст ей выбор.       — Просто, — отвечает Ману уже холодным тоном.       Ангелы от него вздрагивают синхронно, но продолжают стоять. Суа не бежит, и они не могут. Им страшно, но им надо сражаться до конца, до своих смертей бессмысленных.       Суа сжимает руку в кулак, она явно готовится к атаке, и она знает, что может победить. Мощь древней магии ей подчиняется, а против нее выстоять мало кто сможет.       — Хорошо, пусть будет так, — кивает ангел, — убью и тебя заодно, вы давно мне жить мешали!       — Намджун… — позади Ману раздается хриплый, дрожащий голос.       Джун разворачивается стремительно и быстро, не боится получить удар в спину от Суа, ему это не грозит.       На земле Джин сидит на коленях, у него перед лицом ладонь, дрожащая, вся в крови, он неверяще поднимает глаза на Намджуна, и тонкая струйка крови срывается с его губ. В груди архангела темнеет ядом глубокая, сочащаяся кровью рана, нанесенная Суа в самый последний момент демонской катаной.       — Прощай, любовь моя! — победно улыбается Суа, глядя, как в карих глазах Джина, потухая, трепещет маленький, умирающий огонек.