Map of the soul: 7

      Густые красные капли, медленно смакуя каждый сантиметр белоснежных перьев, стекают вниз, тянутся ужасающей дорожкой, по которой сама Смерть своего нового гостя и найдет. Крылья, безвольные, кровавый след размазывают по полу красными штрихами на черной поверхности, протяжными и горькими с привкусом боли и неминуемой гибели. Тонкие руки, безжизненные, вздрагивают от каждого шага, по пальцам изящным, мертвенно-бледным кровь тягучими каплями стекает, оставляет красный размытый след на коже. Карие глаза смотрят только в одну точку, не моргают, ничего не видят, кроме бесконечной тьмы, их жизненный огонек почти потух.       Намджун Джина на руках несет легко, словно его веса и не ощущает, идет через коридор прямо к двери в кабинет Тэхена. Мог бы и прямо туда переместиться, но не желает Гадеса вот так ставить перед фактом, хотя все равно перед ним и поставит. Как не крути, а такую ситуацию ничто сгладить не сможет, хоть тысячу вариантов перелопать, а той самой — легкой — подачи такого кошмара не найти.       Намджун все еще в своем истинном обличии, он покинул поле боя, несмотря на все попытки Суа ему помешать. Он должен был принести Джина к Тэхену, должен был позволить им увидеться в последний раз. Джун только кажется холодным и жестоким существом, древним и равнодушным ко всему, но он не равнодушен к своему брату, к Тэхену, он и представить не может, какие чувства испытает Гадес, когда увидит такое. И Намджуну на это не все равно. Не потому что Дьявол станет беситься и обвинять Ману в некомпетентности, не потому что может накликать на себя его десятикратно усиленный гнев, а потому что Намджун уж слишком хорошо знает, как сильно любил Тэхен Джина до своего падения, как отчаянно бросился тогда его спасать, каким был тогда разбитым от всего, что произошло, и как сердце его кровью обливалось от предательства. Намджун ни за что в жизни не хотел бы видеть Тэхена таким еще раз. Гадес чувствами к Джину охладел теперь, но первая любовь — это то, что даже бездушное создание не может забыть. Это боль, которая превращается в яд, а тот губит все на своем пути.       Намджун точно знает, что Тэхен в своем кабинете, когда легко одним взглядом космических глаз открывает дверь и входит внутрь, останавливаясь на самом пороге. Почти и поставил Гадеса перед фактом, как бы ни хотел такое сгладить, а все равно не мог.       Джин у него на руках едва за эту реальность хватается, теряет в темноте эту ниточку жизни, не может ее крепко держать, а еще ветер порывистый там ее сдувает, у архангела просто нет силы. Он дышит через раз, только этот кислород, эта банальная человеческая необходимость дышать, даёт ему держаться, бороться, хотя в этом смысла нет. У него болит каждая клеточка тела, буквально изнывает от количества яда, который проник в его организм всего с одним ударом катаны. Но он боли не ощущает, лишь легкость, непонятную легкость, охватившую его тело, вот только перед глазами мрак сплошной, изредка он видит лицо Намджуна, его глаза, но лишь изредка, потому что жизнь из него уходит очень стремительно, желая сделать его совсем легким.       Тэхен стоит у камина до этого, смотрит в его пламя, одной рукой оперевшись о стену и положив на нее голову, лбом уткнувшись, закрыв глаза, думая на самые тяжелые темы. Однако оборачивается он на звук мгновенно, да и скорее не на него, а на запах, почти потухший запах ландышей. Этот аромат он и из сотни узнает. Но когда он оборачивается и видит ужасающую картину перед глазами, то просто замирает. В неверии распахивает глаза и смотрит только на Джина в руках Намджуна. Кажется, один из его личных кошмаров сейчас яростно ожил, желая гнилое сердце Тэхена залить ядом по новой. И он буквально ощущает, как у него внутри просыпается тот самый зверь, разбуженный запахом ландышей, как он голову сонно поднимает и носом воздух тянет, а потом распахивает свои черные огромные глаза, в которых тонет даже тьма.       Намджун губу поджимает, сам старается оставаться идеально спокойным сейчас, он ощущает, как в Тэхене эта буря рождается, но надеется, что до взрыва не дойдет. Он хорошо понимает его чувства, видит этого зверя в черных глазах, но все, что сделать может — ничего. У Гадеса видимо судьба такая — страдать, по-другому этого всего было просто не объяснить. И кто-то скажет, что все эти страдания он заслуживает, вот только в тот первый раз, он был настолько чист и прекрасен, что непонятно за что его так покарала жизнь. Сейчас, да, сейчас он другой, и заслуживает страшной кары за свои грехи, но не тогда, когда был самым прекрасным созданием. А если посмотреть правде в глаза, то если бы он не был предан в те годы, если бы все, что произошло, не свалилось на его плечи, он бы никогда не стал Гадесом, никогда. Если бы он не встретил Джина, того, из-за кого сейчас становится медленно, но верно страшнее даже тьмы, то никогда бы не стал Гадесом.       Тэхен стоит в ступоре всего каких-то секунд пять, хотя может показаться и больше, у него ни одна мышца на лице не дрогнула, он весь был холодным и отчужденным, словно ему принесли тело его врага, а не первой любви. Только глаза все выдают, в черных колодцах вся правда плещется — Тэхену сейчас невыносимо больно. Он срывается с места стремительно, идет к Намджуну, будто собирается его прямо здесь на части разорвать, но смотрит только на Джина, идет только к нему.       Джун мягко передает тело архангела Тэхену, ничего не говорит, а слов и не надо. Гадес слишком хорошо знает, кто во всем виноват, ему лишние объяснения ни к чему. И винить Намджуна тоже ни к чему, есть ситуации, в которых бессилен кто угодно, так сложились обстоятельства, так выбрала судьба. А она всегда выбирает не в пользу Тэхена, он это уже давно понял.       — Я найду Юнги, — говорит Намджун, смотря на каштановую макушку Гадеса, склонившегося над лицом Джина, желающего, чтобы тот его увидел.       — Конечно, — бесцветным голосом отвечает Тэхен, даже на брата не посмотрев.       Он его не винит, и им лишние переглядки не нужны, чтобы все понять. Намджун просто желает оставить Гадеса одного, чтобы тому было легче, хотя легче ему не станет.       Тэхен Джина держит на руках крепко, легко, не боится испачкаться в крови, не боится, что его не так поймут, он боится только, что архангел вдруг перестанет дышать, перестанет слепо открывать изредка глаза, не видя перед собой абсолютно ничего. Вот тогда, когда Джин в его руках окончательно обмякнет, ему станет по-настоящему страшно.       Тэхен аккуратно кладет тело архангела на диван, мягко выравнивает запачканные в крови крылья, чтобы ему было удобнее лежать, а сам на колени перед ним падает. Он сильное существо, непобедимое, но его зверь грызется внутри яростно, всего его ядом обливает — Тэхену больно, и эту боль никто понять не может. Джин его предал, Джин лгал ему и делал ему больно столько раз, что и не сосчитать, но он был его первой любовью, тем, кто ему Чонгука подарил, кто был с ним изначально, кто его не побоялся тогда, и не боялся сейчас, кто дарил ему раньше свет, когда все вокруг казалось залитым мраком. Тэхен сейчас Джина уже и не любит, даже хотел его убить когда-то, но никогда бы этого сделать не смог, потому что перед архангелом он чертовски бессилен, ничего ему сделать не может, даже ударить не может, абсолютно ничего — он для него святой, не как Чонгук, по-другому, как первая любовь.       Тэхен мягко пальцами стирает дорожку крови с губ Джина, смотрит на рану, укрытую черной ужасной коркой и ненавидит. Он ненавидит Суа еще сильнее, чем раньше, так, что готов прямо сейчас разорвать всю землю на лоскуты, но добраться до нее! Гадес только внешне спокоен и холоден, не дает себе быть слабым, хотя и понимает, что Джин его не видит. Он буквально ощущает, как у архангела перед глазами тьма непроглядная скапливается. Решение приходит само по себе, но прежде чем Тэхен успевает хоть что-то сделать, Джин дрожащей рукой его за ладонь на своем лице хватает и произносит едва слышимо с характерным свистом в груди:       — Не надо, ты спас меня тогда, второй раз, прошу, не надо…       У Тэхена от этого звука, от этой просьбы, произнесенной шепотом, все внутри рушится, все, что еще не сгнило, что теплилось до последнего, превращается в пепел под действием уничтожающего огня, который несет его дикий зверь, просящийся наружу рьяно, желающий Джина спасти. Тэхен мог его спасти, мог вернуть с той стороны, но архангел сказал: «Не надо…». И Гадес бы не послушал и сделал бы по своему, но Джин его так отчаянно за руку держал и плакал. За них двоих, потому что Тэхен пустить слезу не мог — он был лишен такой привилегии — выпускать свои чувства, он был обязан сгорать от голода за свои грехи, ему должно было быть больно — он заслужил.       И Джин, словно все это ощущая, сейчас пускал кристальные маленькие слезинки за него и за себя, словно эту боль хотел забрать. Он Тэхена до сих пор, навсегда и слепо; он сделал его таким, и он будет за это отвечать, будет его боль забирать; отпустит его, наконец, перестанет мучить. Он достаточно уже сделал для одного ничтожного архангела, пора было на этом остановиться, отпустить и его, и себя.       — Ты снова пахнешь лилиями… — едва шепчет бледными, измазанными в крови губами Джин и силится улыбнуться, но у него не выходит. Он очень медленно, но верно теряет контроль над своим телом.       Тэхен стискивает зубы, ему рычать хочется и убивать! Он желает смерти всем, кто был причастен к тому, что произошло! Всем! Но он только аккуратно держит в руках тонкие пальцы Джина и дарит ему свое тепло неосознанно, хотя уже понимает, что это все бессмысленно. Но архангела отпускать не желает, не хочет… но должен. Он должен его отпустить, и больнее этого быть ничего не может.       — Пожалуйста, не злись…       — Не буду!.. — у Тэхена голос уж слишком ровный, а Джин его слишком хорошо знает.       — Но ты продолжаешь, — снова пытается улыбнуться, смотря пустыми глазами в черный потолок.       Он ощущает, как Тэхен ему свое тепло отдает, но архангел его не берет, потому что это эгоистично — забирать у Гадеса даже его. Пусть хоть что-то у него останется, хоть что-то.       — Я не могу иначе.       — Ты и раньше был таким же вспыльчивым… — у Джина снова бежит слезинка чистая, быстро исчезая в его волосах, которые и те свой цвет начали терять. Жизнь постепенно всего архангела покидала, и это ясно бросалось в глаза. — Вспыльчивым, но добрым, — продолжает после паузы Джин и некрепко пытается свои пальцы на теплой ладони Тэхена стиснуть, но у него этого не выходит — силы осталось в этом теле слишком мало. — Ты похож на Чонгука, — у архангела едва губы шевелятся.       Тэхен смотрит, как Джин умирает и ничего сделать не может, у него есть сила, но она бесполезна, потому что сам архангел попросил Гадеса ее не использовать. Он сам решил умереть, решил оставить этот мир и Тэхена заодно, и Чонгука. И не потому что Джин был слабаком, чтобы бороться за свою жизнь, а потому что древняя магия заберет взамен за его спасение сотни людей — архангел этого не хотел. Достаточно уже погибло народу, достаточно смертей, лучше один Джин, чем сотни безвинных. Конечно же, Тэхен все это понимал, но стремлений архангела не разделял, он просто уважал его выбор и готов был его слушаться только потому, что Джин попросил.       Тьма с потолка вниз сползает, стелется туманом по полу нежно и невесомо. Она слишком хорошо ощущает все, что сам Тэхен сейчас испытывает, она его боль впитать не может, но может ее почувствовать. И она склоняет перед ней голову, как тогда, так и сейчас готова всю себя ему отдать, чтобы ему легче стало, чтобы он спас того, кто ему дорог. Но он не станет брать ее силу, он ничего не будет делать. Все, что может самое непобедимое существо во всей Вселенной — беспомощно наблюдать, как умирает тот, кого никакими силами он из своего сердца выгнать не мог. Хотел, но не мог. Не любил как раньше, но любил как часть своей души, как то, что у него осталось от прежней жизни. Это было абсолютно неправильно, и Тэхен травил в себе это чувство, но изгнать его полностью не мог.       — Я помню, как впервые тебя встретил, — шепчет Джин, и его тусклая улыбка снова пытается озарить его лицо, но у нее уже не получается.       У него не получается, нет силы, только желание все рассказать Тэхену его пока здесь и держит. Он избегал этого разговора долгие сотни лет, но сейчас понимал, что больше у него уже никогда не будет шанса что-либо Тэхену сказать, попросить прощение, объясниться, хоть свой грех он никогда не отмоет.       — Ты был таким красивым, таким светлым, только крылья твои… наверное, из-за них тебя все сторонились… — у Джина новые слезы бегут, и Тэхен буквально ощущает, какие они нестерпимо горькие на вкус. — А ты мне понравился, ты пах лилиями, пах как сами небеса, никто не думал об этом, все тебя просто боялись, а я с каждой нашей встречей в тебя влюблялся… только сейчас это понял.       Тэхену нелегко, у него все наизнанку готово выкорчеваться и залить своей силой архангела, оживить его, наплевав на запрет. У него перед глазами родные карие зрачки с такой темной радужкой, как созревшие каштаны. Только в них света нет, они не видят ничего, они умирают. Тэхен от своей беспомощности готов зарыдать, умолять Джина передумать и дать возможность его вернуть, но он стойко держится, только зверь его рвется и мечется в клетке, задыхается, но продолжает лапами рыть проход наружу, не понимая, что из этой клетки у него не было выхода никогда, он там навечно заперт в темноте и одиночестве.       Тэхен только чуть сильнее сжимает ладонь Джина в своей руке, дает понять, что слушает его, что никуда не ушел. А архангелу этого не нужно, он всегда верил Гадесу, слепо и всегда, только боялся своих к нему чувств, но не переставал его любить, не переставал думать о нем постоянно и гореть в своих чувствах, скрывая их от себя, и от него. Сейчас все можно было рассказать, потому что не страшно, потому что Джин обязан все рассказать, обязан поведать Тэхену всю правду, что он был не ненужным и брошенным, он был настолько любим, что из-за этих чувств и сгорел.       — Когда ты мне признался, — у архангела слезы все текут и текут, он их остановить не может, потому что плачет за двоих, двойную боль несдержанной дозой выплескивает, — я испугался, Тэхен, — Джин даже слезы сглотнуть не может. Они его душат даже посильнее, чем яд от катаны, но у него уже нет возможности с ними бороться, и желания нет. — Я так испугался, потому что любил тебя. Я отказался от твоего предложения и твоих чувств, потому что был трусом. Но я тебя так любил, что каждый день только о тебе и мог думать, каждый день себя за тот отказ ненавидел, любил тебя сильно, до беспамятства…       Тэхен зубы плотнее сжимает, сидит перед архангелом на коленях, толкает свои чувства в пропасть, а они все лезут и лезут, душат, топят, не хотят уходить. Им больно, Тэхену больно, и в этой боли он захлебывается, он Джина отпускать не хочет, не готов его отпустить, не может. Но должен, и от этого понимания, осознания, что останется в этом мире один на один со своим личным зверем, будет каждый день этот момент в голове прокручивать и ненавидеть себя за бездействие — его уничтожало изнутри, разъедало и так гнилую плоть, делало его абсолютно беспомощным перед просьбой того, кого навсегда.       — Ты спас и меня, и его тогда, — продолжает Джин поспешно, понимая, что времени у него осталось не так-то уж и много, а сказать он должен был, — а я тебя предал. Прости меня, Тэхен.       Гадес рычит только яростно и лбом утыкается в плечо Джину, вдыхает этот аромат увядающий, ненавидит себя за слабость, за то, что архангела любит, что готов его желание исполнить, сколь болезненным бы для него оно ни было. Тэхен просто себя ненавидит!       — Ты злишься на меня? Я понимаю…       — Не на тебя, — отвечает Гадес, выдыхая воздух горячий прямо в ткань белой рубашки, словно желал архангела таким образом согреть. На самом деле, просто убивал себя этим ароматом сильнее и сильнее, чтобы больнее было, чтобы было так больно, чтобы он никогда это чувство не забыл. — Я тебя давно простил, у тебя не было другого выхода.       — Был. — Отрицает Джин, вдыхая прерывисто воздух, пропитанный лилиями. Родной аромат, любимый, умиротворяющий и успокаивающий. — Я мог пойти против них, сказать правду. А я просто промолчал, я до сих пор себя за это не простил, и не имею права даже у тебя просить прощение…       — Я простил, — прерывает Джина Тэхен, голову свою аккуратно укладывая на плечо архангела так, чтобы его лицо видеть, а еще считать.       Считать сколько ударов отмерит ему сердце, чтобы потом ненавидеть это число.       Джин силится улыбнуться уже в который раз, но так и не может, только новая тонкая струйка крови срывается у него с уголка губы и под пристальным взглядом Тэхена катится вниз, через щеку, теряясь где-то в волосах вместе со слезами. Гадес свободной рукой эту дорожку стирает, понимает, что кровь не остановить, что она снова начнет течь, вырываясь наружу, предавая архангела, убивая его, но он все равно ее с губ и щеки Джина убирает; второй рукой мягко, но крепко держась за ладонь архангела, которая с каждой секундой становится только холоднее. Он тепло Тэхена не берет, ему оставляет, желает, чтобы черное сердце в себе хоть что-то сохранило.       — Я не могу тебя просить, но ты выполнишь мою просьбу? — Джин потухает на глазах.       Его сердце стучало и так не гладко, а сейчас начало биться через раз. Удар и тишина долгая, протяжная, завывающая, в которой Тэхен, сжимая зубы, молится, хотя знает, что его не услышат.       — Да, — просто отвечает, он выполнит любую его просьбу, абсолютно любую.       А потом убьет всех, кто отобрал у него архангела, всех разорвет на части, будет в их крови купаться и смеяться! Суа на костре сожжет, одного проклятия ей, видимо, мало, если она полезла туда, куда ей не следовало! Тэхен ее уничтожит, в пыль сотрет, со всеми ее приспешниками!       — Ты снова злишься, — Джин только губами шевелит, а звука нет.       Гадес все равно слышит, даже если не так, то понимает, что архангел говорит. Невербально, все равно понимает. Он знает, что осталось совсем немного, и от этого готов зверем диким выть, но даже с места не сдвигается.       — Прости, — отвечает Тэхен ровным голосом, который дрожит так заметно, что Джин точно это слышит, точно знает, что Гадес сейчас испытывает.       И архангелу тоже от этого больно, он хочет всю боль Тэхена с собой забрать, но не может и никогда не мог. Он надеялся только, что…       — Пожалуйста, присмотри за Чонгуком, — шепчет Джин, найдя в себе последние силы, — не дай ему наделать таких же глупостей, каких наделал я. Не дай ему умереть, спаси его от Суа, не дай ей его убить…       Тэхен до боли жмурит глаза, он не может зарыдать, хотя ему хочется, ему так сильно хочется, что даже от этого ему больно. Он пальцами свободной руки зарывается в белые, мягкие перья, в надежде, что хоть это его отвлечет, а сам считает.       — Я обещаю тебе, что он не умрет.       — Это хорошо, — Джин давит улыбку, которая тут же тухнет.       Тэхен зубы до скрежета сжимает, заглушает рождающийся в груди вой. Его зверь даже перестал носиться в клетке, перестал сходить с ума. Он из глаз черных смотрит на Джина, и вдруг ясно все понимает. Чудовище успокаивается, низко скулит, и уши поджимает к голове, укладываясь на дно своей клетки, усыпанной лилиями. Он впервые не ощущает голода.       У Джина дергается рука в ладони Тэхена, и последний готов прямо сейчас наплевать на запрет архангела и воскресить его, но сам себя сдерживает, становится, как его чудовище. Он тоже сейчас мирно сидит в своей клетке и тихо скулит от боли и безысходности, только здесь нет лилий, но ими пахнет от него, очень сильно, почти отчаянно, словно в надежде, что этот запах Джина воскресит.       — Я люблю тебя, прощай, Тэхен… — Сорок один удар и тишина.       Гадес продолжает сжимать обмякшую ладонь в своей руке, второй зарываясь в мягкие перья, и смотреть на Джина, не в силах даже с места сдвинуться. Карие глаза застыли окончательно, в них больше не было ни крупицы света, ни хоть маленькой его части. Мертвые и замороженные. Губы застыли, перепачканные кровью, легкие больше не стремятся продлить жизнь, сердце в груди окончательно сдалось под действием яда. Перья вмиг потускнели, словно даже посерели, перестали быть теми сияющими красотой крыльями, какими они были.       Его душа умерла, просто умерла, как тот самый осенний листок, который падает с дерева никому не нужный и забытый. Он больше не воскреснет, только сгниет и все. Его больше никогда не будет в природе, и ни в одном измерении его не будет. Джина просто нет, нигде нет. Он растворился, исчез, умер. Он покинул Вселенную, бросил этот прогнивающий мир, бросил тех, кому был нужен, разменял свою жизнь на их. Ни о чем не жалея, только надеясь, что сын его такой боли никогда не познает.       Тэхен продолжает сидеть с телом мертвого архангела неподвижно, бессильно шипеть сквозь стиснутые зубы, но никуда не уходить. Не бросать Джина, хоть и осознавая, что его больше нет. Тэхен просто не может.       На глубине его черных глаз с тоской воет дикий зверь, добровольно позволяя погибающим цветкам лилий хоронить его в своей увядающей красоте.       *****       Ветер воет грозно, несдержанно, разрывает все на своем пути, что может ему позволить его сила. Он недоволен и рассержен, он скорбит, а потому он в ярости и ее выпускает с особым наслаждением, почти радостью. Но радости в нем как раз-таки и нет. Стихия, на первый взгляд, бездушная, абсолютно точно все ощущает, знает, насколько сильна потеря, насколько боль сильна. Она словно собой пытается это выразить, забрать с собой его ярость и разнести ее по миру, чтобы стало легче. Но легче ему не будет.       Чонгук ощущает бешенство стихии, понимает, что она не просто так бушует над людскими головами, но в суть ее не вдается. У него другие проблемы на уме, у него другие мысли, такие, что и ветер этот, и всю эту бурю он просто не замечает. Он стоит в беседке на заднем дворе особняка Суа, а войти еще так и не решился. В руке сжимает перо, которое ему дал Тэхен, а отнести его еще так и не решился.       Чонгук еще не остыл от своего недавнего признания Гадесу, еще не отошел от всего этого, но у него дома оставаться не хотел, а потому просто улетел. Его никто не держал, и он улетел в бурю, желая отдать перо Тэхена Суа и покончить с правлением Дьявола во всех мирах, отомстить за всю эту ложь, за опороченные крылья, за все. Но вот он — стоит в беседке у особняка Суа, а заставить себя войти в дверь и отдать это маленькое, но такое мощное перо не может.       Архангел абсолютно точно сейчас себя ненавидит за ту слабость, которую из раза в раз показывает Тэхену, ненавидит свое признание, а еще больше глупое сердце, которое и сейчас больно в груди билось, просясь к Гадесу, предлагая Чонгуку снова к нему отправиться. Душа же гордая стояла на обратном, она не желала больше ничего общего с Тэхеном иметь, не желала его видеть и его любить не желала. А Чонгук любил, ненавидел себя за это и любил. И сам не мог себе объяснить, когда это чувство им завладело, но чем больше об этом думал, тем отчетливее понимал, что привязался к Тэхену давно, просто не замечал этого. Тонул в нем и не замечал. Теперь в одиночку и не выплыть.       А Гадес, наверное, счастлив, что довел архангела до такого состояния, наверное, ему было приятно видеть его отчаяние и боль, наверное… Но почему отдал ему свое перо? Он не мог не знать о его силе, так почему? Почему великий и ужасный вдруг так просто и легко отдал в руки Чонгука оружие, чтобы его уничтожить? Ответ лежал на поверхности, а архангел его не видел, не желал замечать. Его душе было легче ненавидеть Тэхена и вешать на него все грехи, обвинять во всех грехах. Так складывалось впечатление, что Чонгук Гадеса совсем не любит. Вот только сердце… билось больно и отчаянно, стремилось архангела о чем-то предупредить, но он не слышал его.       Чонгук запутался, добро и зло так сильно переплелись, что он не мог отделить одно от другого. С одной стороны его предали братья и сестры, с другой был Гадес с адской сворой. И все они, как ни посмотри, были злом. Вот только первые это скрывали за маской добродетели, пытались казаться хорошими. И, наверное, ими были… Чонгук не мог простить небеса за такое предательство, определенно никогда больше не будет им так доверять, станет в каждом слове и действии искать подвох. Но они все еще все борются против зла, да, в этой битве сильно изменились, поддались влиянию темной стороны, пошли на крайние меры, но задача у них одна и та же — уничтожение Гадеса и его прихвостней. Но если так, то почему Чонгук стоит и не идет к Суа, не сдает Тэхена?! Почему медлит? Каждая секунда может стоить кому-то жизни, а архангел просто стоит и борется сам с собой. Он знает, что уничтожить Гадеса — это правильное решение, это цель архангела, любого небесного создания цель. Но вот незадача, Чонгук в Тэхена полностью и надолго, и лекарства, похоже, нет.       — Чонгук? — к Чону несмело подходит знакомый ангел, удивленно смотря на парня, вырывая того из своих мыслей неожиданным появлением. — Что ты здесь делаешь?       — К Суа пришел, — Чонгук отвечает как на автомате, потому что ожидал, что его кто-нибудь здесь увидит и начнет расспрашивать.       Просто надеялся, что до этого не дойдет, что он выйдет из ступора раньше, возьмет себя в руки и, гордо голову задрав, пойдет к Суа. Но, как видно, ничего у него не получилось. Он даже сейчас, буквально пойманный за руку, не мог заставить себя с места сдвинуться.       — Она у себя, — говорит ангел, но на Чона продолжает подозрительно коситься. Он не ожидал увидеть архангела, на которого у них открыта охота, добровольно пришедшим сюда. — Можешь пройти.        Ангел смотрит на черно-белые крылья позади Чонгука и губу закусывает, сразу все понимает, но ничего не говорит. У них была возможность сейчас без охоты убить архангела, и он ее не желал терять, в конечном итоге, ангелы жаждали избавиться от Тэхена, а для этого нужно было все приготовления закончить быстрее.       — Да, конечно, — просто кивает в знак благодарности Чонгук и несмело выходит из беседки, все еще витая в своих мыслях, все еще борясь с самим собой, а главное с глупым сердцем, влюбчивым и жалким.       В конечном итоге, он должен был перестать рассуждать, как низкий падший, и начать вспоминать, что он архангел. Он сейчас должен был думать только как архангел: засунуть свои обиды и чувства куда подальше, простить своих сестер и братьев, ведь, по сути, в прощении и заключается небесное величие ангелов и архангелов перед демонами. Чонгук сейчас вел себя именно как падший, дальше отворачивался от света, думал только о себе, а должен был обо всех. Да, его предали, да, ему от этого было больно, и да, он влюбился в того, в кого не должен был. Но он собирался все это исправить, снова встать на сторону света, вспомнить, что избавление от Тэхена и его своры — святая задача любого небесного воина. И Чон рьяно пичкал свой мозг именно такими мыслями, именно «правильными» взглядами на мир. Изгнать тьму из души и обратиться к свету, покончить с Гадесом и со всем этим, чтобы очистить и себя, и землю. Всех спасти.       Он идет по длинному коридору, сложив за спиной крылья, размышляя о своих нелегких проблемах, даже не замечая, как ангелы на него удивленно косятся, как стражники вдоль коридора проводят его заинтересованными, растерянными взглядами. Они вроде бы и должны были сейчас Чонгука убить, но он сам к Суа идет, добровольно, а потому и ангелы не знают, как себя вести. Только стоят и наблюдают, ожидают, что Чон в себя придет и решится сбежать. Но он до самой двери в кабинет Суа так и идет, голову склонив, мыслями находясь далеко отсюда.       Чонгуку только легко было признать своей все еще чистой и прекрасной душой, что он Тэхена не любит, что тот — зло, и его быстрее нужно искоренить. Легко признать, а сделать трудно. Он в руке сжимает перо так плотно не потому, что хочет его уничтожить поскорее, а потому что подсознательно боится, что кто-то может заметить черное в его пальцах. Чонгук хочет убить Тэхена, убить эту слепую любовь и привязанность, но осилить себя и прямо это сделать — не может. Находится в таком лабиринте из своих мыслей и чувств, что, кажется, и за век из него не выберется. И он себя за это ненавидит, потому что как архангел он не должен был всего этого испытывать, его мысли должны быть чисты и пусты от этого, а он… он просто запутался, влюбился, сам не осознавая этого.       Чонгук коротко стучится в дверь в кабинет Суа, сразу ее распахивая, проходя внутрь. Ангелы-стражники не спешили своего полководца предупредить, потому что и сами не понимали, как им действовать в такой ситуации, а потому просто отдались на волю судьбе, благо Чон сам пришел в их логово.       — Чонгук, — произносит вместо приветствия Суа.       Она стоит у книжной полки, что-то ища для легкого чтения, у нее непозволительно хорошее настроение, даже испорченная красота сейчас ее не волнует. Она знает, что к ней архангел пожаловал, потому что его аромат глицинии отлично ощущает среди других запахов ангелов. Честно, то она ждала, когда Чон к ней придет, она ждала свой козырь, оттягивая его смерть, пока он был ей нужен.       Суа оборачивается к Чонгуку с легкой доброй-доброй улыбкой на лице — не изменяет себе, все еще собирается свою роль до победного отыграть. Она знает, что Джин его не предупредил, знает, иначе бы Чон здесь не появился. А потому пока он в неведении от всей этой ситуации, она будет продолжать выворачивать правду и кормить архангела своими сказками, своими обещаниями лучшей и прекрасной жизни.       Чонгук окончательно выныривает из своих мыслей и во все глаза ошарашенно смотрит на Суа, точнее на ту ее часть, что сейчас была серебром покрыта, дабы спрятать ужасные последствия «подарка» Тэхена. Архангел сбит с толку, он поражен, и он снова начинает злиться. Он точно ощущает и без божественной силы, кому принадлежит это проклятие, кто его автор. Таких сильных существ в мире не так уж много, и, к сожалению, Чонгук знает одного слишком хорошо.       Суа прекрасно понимает, какой эффект оказывает своей внешностью, а потому собирается его только усилить. Ей неприятно, что она больше не красавица, но теперь она в глазах других — святая, и она хочет ею быть и дальше, причем для всех: и для небесных созданий, и для людей. А сейчас и для Чонгука, этакая мученица, борющаяся за добро в мире, принимающая на себя все атаки зла.       — Это сделал Тэхен, — ровным голосом озвучивает Суа, — убил всех ангелов, я только и спаслась наполовину, как видишь, — наигранно улыбается, словно пытается держаться, словно: да, ей больно, но она осилит даже это проклятие, даже после этого останется на стороне света.       Чонгук моргает медленно, переваривая то, что Суа сказала. Он и так знал, кто это сделал с ангелом, но когда услышал, то правда как-то уж слишком отчаянно больно ударила по нему. А в душе мерзкий змей зашипел, предупреждая Чонгука, что Тэхен всегда был и будет адской тварью, что его надо уничтожить. В Гадесе нет ничего светлого, он не заслуживает этой глупой любви архангела, он хочет все уничтожить, и если его не остановить сейчас, то потом может оказаться поздно.       — И это, видимо, тоже, — Суа печально кивает на крылья позади Чонгука.       И архангел от этого вздрагивает, губу закусывая. Больно, вспоминать свое падение — больно. Он сам в нем виноват, сам виноват в том, что другие теперь в первую очередь эту червоточинку в архангеле и замечают. Но и Тэхен был в этом замешан. Он во многом был виноват. И не это ли повод его отдельно сильно ненавидеть так, чтобы это чувство перекрыло глупую влюбленность?!       — Да, — кивает Чонгук, — мама, — тише добавляет, дает, таким образом, ей знать, что осведомлен обо всем, что от него так долго скрывали. Сейчас, правда, все равно в груди что-то противно скребется от осознания всего того, что он узнал за последнее время.       Суа не удивлена. Она отчего-то ожидала, что Джин Чонгуку все расскажет, он просто не мог и дальше скрывать от него правду. И, пожалуй, это даже хорошо, ведь в таком случае Чон будет Суа доверять отдельно очень сильно, на что она рассчитывала. Дети всегда верят своим родителям, не ждут от них подвоха или ножа в спину — для ангела все это было прекрасно, на руку ей, потому что получается, что если она права, и Чонгук ее принял, то он вырастает в ценности ее скрытого козыря десятикратно. Он может не желать бороться за себя, но уж мать-то спасти должен хотеть.       — Я рада, что ты знаешь, — добро улыбается Суа, — я не могла сказать — Джин не хотел этого, прости нас.       — Мне тяжело это принять, — просто произносит Чонгук, губу кусая, — но я постараюсь.       — Конечно, — Суа кивает, понимая, что архангел так и остался легковнушаемым и слепым.       Она даже осознавала, что ему, и правда, все это было сложно понять и принять, но он силился, и, в конечном итоге, смог бы с этим жить и даже называть Суа мамой, потому что папы у него больше нет. Архангелы добрые и глупые, всех стремятся спасти и простить, в этом-то и попадаются. Но Суа это было даже на руку.       Манипулировать сыном легче, чем обычным архангелом. Он должен был выполнить свою роль козыря, тогда от него можно было и избавиться; но если он не готов ничего для нее сделать, то она убьет его прямо сейчас.       — У тебя что-то случилось? — участливо интересуется Суа, слегка склоняя голову на бок, смотря на Чона одним единственным глазом.       Чонгук неосознанно сжимает кулак с пером сильнее. Он хотел избавиться от Тэхена, а теперь должен был, потому что тот сделал с его мамой такое, за что не прощают и уж точно не оставляют в живых. Да, она его подставила и лгала, но она по-прежнему его мама, этого ничто не исправит. Но тогда почему он не разжимает кулак и не отдает ей перо? Почему молчит о том, чего смог добиться таким трудом? Почему продолжает быть слабым?!       — Нет-нет, я просто пришел… — Чонгук губу до крови свою кусает, силится разжать пальцы, но у него ничего не выходит.       У него сердце кровью обливается и молит, чтобы архангел не отдавал ей перо, чтобы одумался, в глаза правде посмотрел!       — Да? — Суа не верит, она ощущает, что Чон пришел к ней не просто так. Но, может, он желал, чтобы ангел подтвердила их родство? Это звучало, как правда, но Суа хотела слышать другое. — Ты не сделал то, что я тебя просила сделать?       Чонгук смотрит в единственный глаз Суа, и сердце его болезненно бьет о ребра и все плачет и плачет — оно любит и в этом слепо. А может, только оно одно истинную суть вещей и видит. Однако Чонгук свое сердце влюбчивое уж слишком ненавидит за чувства к Тэхену.       — Я в процессе, — сдается архангел, понимая, что ему ни за что не разжать сейчас кулак и не отдать это чертово перо.       Он не может, бессильно не может сопротивляться своей любви, не может предать Тэхена, который в его руки добровольно отдался. У Чонгука перед глазами сейчас лицо Гадеса такое пустое, но переполненное чувствами, что от этого и рыдать хочется! Как черные глаза в его смотрели, как он все, что архангел испытывает, понимал и принимал, как готов был умереть только, чтобы Чонгуку стало легче, чтобы исполнить его желание. Это все просто невыносимо!       Суа добродушно улыбается сохранившейся частью лица, словно говорит этим, что все понимает. Понимает, что дело у архангела не легкое, и она не станет его ни в чем винить, верит, что он старался, что, правда, желает победы над злом. Но ее внешняя доброта — обман, внутри она ядом обливается вся, рычит недовольно и молнии во все стороны раскидывает в ярости. Чонгук оказался полностью бесполезен, жалкий архангел, не сумевший сделать даже такой малости.       И почему Суа окружают такие бесполезные создания, готовые отдаться тьме, но неспособные ее уничтожить? Сначала Хосок, теперь Чонгук! С пером Тэхена у Суа были бы огромные шансы его победить, да она стала бы непобедимой в таком случае. Но архангел не смог сделать даже этого, выпросить у Гадеса перо, да мог бы перед ним просто ножки раздвинуть, и Дьявол бы тут же клюнул! Велика потеря — крылья, зато это обеспечило бы небесам победу!       — Не буду заставлять тебя делать невозможное, — лживо спокойным голосом отвечает Суа и продолжает Чонгуку улыбаться. А внутри вся яростью горит, прямо сейчас бы вспыхнула, но это лишнее.       Чон просто кивает, ему нелегко врать своей матери о таком, нелегко бороться с самим собой. Он еще не понимает, что эту битву с позором проиграл — сдать Тэхена он ей не сможет. Он просто не может предать доверие того, кто ему в руки добровольно отдался. Да, Гадес сказал, что Чонгук может с ним делать, что захочет, а к тому моменту Чон желал его смерти, но как ни крути, а архангел хоть его и ненавидит, а убить не может. Он сейчас очень отчетливо это понял, даже если будет бежать от этих чувств, за стеной своей прятаться, не сможет избавиться от Тэхена, тот у него в сердце, у него глубоко внутри, так, что уже ничем не вытравишь.       — Спасибо, — зачем-то кивает в знак благодарности Чонгук, перо Гадеса сжимая в руке еще сильнее, отчаянно.       Вот он и стал предателем, не Тэхена предал, так своих. Вот и новое падение, но почему, даже осознавая эту горькую правду, он не отдает Суа перо? Почему?!       — Не переживай, — ангел все никак не выключит режим «заботливой матери», отыгрывая свою роль с самым грандиозным успехом, — это не страшно. Но если это все, я бы хотела заняться делами, ну, ты понимаешь! — улыбается благосклонно, смотря в черные глаза Чонгука попеременно одним своим глазом, размышляя, почему у ее сына такие дьявольские глаза, когда ни у нее, ни у Джина не было и близко в зрачках такого оттенка! Хотя это все пустое, думать об этом лишнее.       — Да, конечно, — снова кивает Чонгук, понимая, что пора уходить. Он перо так и не отдаст, пришел за этим, но так себя пересилить и не смог. Слабак — одним словом.       Суа улыбается Чону на прощание, ведет себя прямо как мать, хотя никогда этого титула не заслужит:       — Приходи, когда будет нужно, не бойся попросить у меня помощи, я всегда готова тебе помочь! — ангел улыбку тянет, и если бы архангел хоть немного ее подозревал и дальше в темных делах, то увидел бы, что это вовсе не улыбка, а оскал шакала, готовившегося напасть со спины.       А Суа именно к нападению и готовилась. Чонгук был бесполезен — перо не добыл, но один плюс у ее козыря все равно был — он даже в таком раскладе оставался козырем. Всем было интересно, что это за тайное оружие, коим владела Суа, кроме древней магии, — им был Чонгук. Точнее, его смерть, Тэхен сам разорвет мирный договор и полезет в битву с ангелами, когда Суа пришлет ему в подарок крылья Чонгука и его голову. Она в любом случае собиралась Чона убить, правда, все-таки надеялась, что архангел сможет залезть к Тэхену в штаны и, таким образом, выпросить у него перо. Она Чонгука просто переоценила. Не стоило от него ничего ожидать — отец слабак, и сын такой же!       Чон кланяется Суа на прощание и выходит за дверь кабинета, в мыслях своих даже не замечая, что коридор, до этого кишащий ангелами, сейчас пуст. Здесь даже стражей не было, ни души, словно все испарились. И будь он хоть немного внимательнее, то и за дверью услышал бы голос Суа, произнесший: «Убить его!». Но неопытность и слишком глубокое погружение в свои мысли играют с ним злую шутку. Он хоть и архангел, но без силы перед любым существом слаб, а уж перед армией ангелов и подавно. Его ждет верная смерть, она идет за ним попятам, дышит ему своим зловонием в спину.       Но у архангела в голове каша, в которой он старается самого себя перебороть, убить самого себя, чтобы убить эти чувства к Тэхену. Ему было страшно, давайте честно это признаем, ему страшно любить Дьявола, он боится не его самого, а того, что любит его, и что это совсем не взаимно. У Гадеса нет души, а, значит, он не может испытывать никакой к Гуку привязанности, он просто потешается над его чувствами. А Чонгук любит, и эта разница между ними и делает архангелу больно, из-за нее он и желает избавиться от своих чувств. Он просто боится, что у него не взаимно, а он не нужен.       На Чонгука кто-то неожиданно налетает, за руку хватает и тянет прочь из коридора, в какое-то помещение. Чон вначале не понимает, приходит в себя медленно, а потом начинает отпихиваться и брыкаться. Он не желает никому так просто сдаваться! Архангел легко стряхивает чужую руку со своего запястья и резко тормозит в каком-то узком помещении, хмуро спрашивая:       — Ты кто? Что тебе нужно?! — А сам перо продолжает сжимать, словно боится, что его у него отберут.       Незнакомец разворачивается незамедлительно, полыхает огромными карими глазами и с мольбой глядит на Чонгука. Архангел узнает его сразу, и от этого может только ошарашено произнести:       — Хосок?! Ты что делаешь?       Падший нервничает, по нему это ясно заметно. Он слышал приказ Суа, да, он знал, что все так и будет еще в тот момент, когда проследил за своими и увидел, как они убили Джина на том поле. Хосок знал, что архангел Чонгука не успел предупредить, а потому хотел это сделать сам, но Чон пошел прямо в логово к Суа. Вряд ли другие ангелы догадывались, что Хосок теперь предатель, но он не желал им попадаться на глаза и только и молился, чтобы Чонгук из кабинета Суа живой вышел. Вышел, но теперь его собирались убить, а Хосок хотел спасти, хоть как-то искупить свое безмолвие и смерти всех тех, кто погиб на этой бессмысленной войне. У него не было ни грамма силы, но он знал особняк и его окрестности, он мог бы вывести Чонгука отсюда, но действовать нужно было быстрее.       — Тебя спасаю, — сразу отвечает Хосок, нервно оглядываясь по сторонам. Ангелам и видеть не нужно было Чона, чтобы понять, где он — глициния архангела сейчас очень выдает. — Пойдем, Чонгук, нам надо бежать! Суа хочет убить тебя, они тебя убьют!       Чон непонимающе глазами хлопает, но с места так и не двигается. Что значит, Суа его убьет? Откуда такая информация? Что несет Хосок? Почему, вообще, кто-то решил архангела убить из своих же? Да, они предатели, но не убийцы ведь, да?..       — Чонгук, пойдем! – отчаянно шипит Хосок и снова хватает Чона за руку, утягивая с собой вглубь узкого коридора, ведущего куда-то в западную часть особняка.       Но Чонгук руку вырывает, прячет ее с зажатым пером за спину и крылья поднимает, чтобы казаться больше и сильнее.       — Что ты несешь?! — не понимает архангел, в его голове никак не складывается то, что ангел сказал ему сейчас и то, какой доброй и заботливой с ним была сейчас Суа.       Она ведь не может хотеть убить своего сына! Это просто дико, к тому же она ангел, она не может убивать!..       Хосок отлично понимает чувства Чонгука, слишком хорошо понимает, знает, что тому нелегко во все это поверить, но сейчас архангел обязан был поверить, иначе он умрёт. Его никто бы не стал жалеть, просто убили бы, чтобы приблизить Суа к ее слепой мести и все. Она уже не видит, не просто грани между добром и злом, она не видит грани в своих поступках, кто и что — ей наплевать.       — Чонгук, — Хосок в упор смотрит на Чона и пытается ему все одними глазами сказать, донести важную правду, — скажи мне, ты ощущаешь хоть одного архангела на небесах?!       Чонгук нахмурено трясет головой, считает, что ангел совсем крышей двинулся, но решает со всем этим быстрее покончить, а потому отвечает просто:       — Нет, я же лишился своих сил.       — Не то, — упорно стоит на своем Хосок, хотя в глазах у него паника и желание донести правду до архангела за лидирующее место бьются. Он знает, что другие ангелы уже близко. — Ты все равно знаешь, что там архангелы. Ты их чувствуешь? Где они?       Чонгуку все это не нравится, он перо крепче сжимает и эту невидимую нить между ним и другими архангелами прощупывает, желает ее найти остатками своей силы, дать обезумевшему Хосоку то, что он хочет и уйти. Но в ответ на свои поиски тишину получает — на небесах не было никого.       Видимо, что-то такое у него в глазах мелькает, потому что Хосок хватает его за свободную руку и тащит за собой, по дороге отвечая на немой вопрос:       — Суа убила всех архангелов, она собрала армию ангелов, они ее поддерживают, и она всех убивает на своем пути, чтобы стать главной, чтобы убить Тэхена.       Чонгук за Хосоком следом идет, уже не сопротивляется, уже понимает. Лучше бы был в неведении, лучше бы всего этого не знал. Небеса были пусты, архангелов там не было, а еще…       — Она убила Джина, Чонгук, — продолжает ангел, поджав губу.       Он знает, что не он должен был такое говорить, не сейчас, когда пытается последнего архангела спасти. Но по-другому не может, эта жесткая информация дает Чонгуку стимул бороться, дает ему шанс выжить, выбраться из особняка. Только таким образом он поверил Хосоку, а он ему, несомненно, поверил. Он ему настолько поверил, что вдруг всем своим существом ощутил, как внутри у него слезы закипают от горького осознания всего, к чему он был слеп.       А если бы он прямо там ей перо отдал, она бы его прямо сейчас и убила, да? Она же его мать, как она могла?! Как она могла Джина убить?! Что сейчас с его отцом, может, он еще жив, может, еще все можно вернуть?! Почему ангелы такими стали?! Вопросы Чонгука толпой душили, не отпускали его, вирусом в кровь проникали, заразой, которая внутренние органы его с особым наслаждением сжирала, которая кричала со злобным смехом: «Рай пуст, Рай сгнил». А ведь Тэхен предупреждал об этом архангела уже не раз. А тот его не слушал, он его никогда не слушал, он его чуть не предал. Готов был чужую жизнь разменять, словно Бог. Он не Бог, он маленький и глупый архангел!       — Чонгук, не спи! — шипит Хосок. — Оставайся в сознании! Я не смогу тебя вытащить, если ты сейчас уйдешь в себя!       Падший очень рисковал своей шкурой, пытаясь Чона спасти. Но даже это не могло его остановить, он не желал покидать свет, как все его собратья, он идет против системы, да, опороченный, но зрячий, но все еще ангел.       — Извини, — шепчет в ответ архангел, давая себе мысленную пощечину.       Надо было переставать быть таким эгоистом, надо было перестать так легко сдаваться на волю обстоятельств, постоянно переваривать всю ситуацию по нескольку раз, словно от этого она могла казаться радужнее! Ради его спасения сейчас Хосок рискует своей жизнью, пытается вытащить архангела, а сам при этом без силы. Надо было срочно брать себя в руки!       Коридор слишком светлый, хоть и узкий, — понимает Чонгук. Если их здесь выследят, то им негде будет даже спрятаться, да это им и не поможет — аромат архангела как капля крови в море, акулы всегда ее учуют. Вот уж не думал Чон, что будет так отзываться о своих некогда собратьях, он, вообще, никогда бы не подумал, что на небесах начнется настоящая гражданская война… резня, это просто резня.       — Сюда, — Хосок не доходит до конца коридора, тормозит у самой стены с правой стороны и давит на нее, открывая абсолютно незаметную для глаза дверь, — отсюда мы спустимся на подземный этаж, а там и сбежать можно будет, — поясняет ангел.       Чонгук просто кивает, быстро входя в темное помещение, так сильно отличающееся от всех остальных в этом особняке. Если бы не сохранившееся отличное зрение, то архангел бы здесь ничего и не разглядел. Можно было бы предположить, что Хосок его сюда специально заманил, но у Чона даже мысли такой в голове не было. Он отчего-то ангелу доверял, а еще уважал. У Хосока хоть на лице изредка и мелькал страх, особенно, когда откуда-нибудь тонко доносился странный звук, но держался молодцом, голову не терял.       Ангел просто ощущал себя обязанным помочь Чонгуку, он лично видел, как Суа пронзила катаной Джина, знал о ее планах, о многом знал и бездействовал. Его вина была очень сильна перед Чонгуком, который теперь с Люцифером вдвоем единственные отделяли Суа от полной власти. Отчасти такой исход допустил и сам Хосок, и сейчас после своего падения он понимал, каким низким и ужасным был его поступок, каким мелочным и слепым он все это время был. Рай сгнил, Хосок от него отвернулся навсегда. Все, что он может — спасти Чонгука, не дать Суа разрушить все окончательно, и ради этого он готов еще бороться. Ради этого и Чимина, которого все еще мечтает вернуть в лучший мир, в новый мир, где ангелы это ангелы, а не обезумевшая свора тупоголовых существ.       — Почему ты пришел за мной? — шепчет Чонгук, идя следом за Хосоком по заваленному старыми вонючими вещами коридору, ведущему в еще больший мрак, чем до этого. Архангелу сразу вспомнился особняк Тэхена, правда, там было очень спокойно, а еще приятно пахло…       — Я не мог тебя бросить, — ангел пожимает плечами и замирает весь, собравшись, когда впереди раздается какой-то тихий звук.       Чонгук и сам замирает за спиной Хосока, только из-за плеча его выглядывает, хотя ничего дальше десяти метров не видит. Определённо неспокойно.       — Может, мыши? — предполагает Чонгук, сам того не осознавая, обратившись весь в слух.       — Может, — кивает Хосок и медленно снова начинает продвижение вперед, аккуратно перешагивая через упавшие старые стеллажи и книги, — я не думаю, что кто-то может знать, что мы здесь, — у ангела сердце стучит так яростно, что, кажется, сейчас ребра ему выломает. Ему страшно, но он с этим чувством борется. — Да и твой запах почти тухнет в этой вони.       С этим архангел не согласиться не мог. Здесь стоял смрад похуже, чем в Аду! Не только старые вещи создавали это зловоние, но и что-то еще, что-то словно Чонгуку знакомое, но что, он никак не мог вспомнить. Но от этого запаха резало глаза, он забивался в легкие, в саму кожу, усмиряя аромат глицинии и, пожалуй, это было единственным его плюсом.       Хосок идет аккуратно, старается лишнего шума не воспроизводить, у него яростно работают все рефлексы, позволяя падшему действовать максимально эффективно. Он знал особняк очень хорошо, а еще лучше своих бывших собратьев — они не стали бы сюда соваться и проверять это место, потому что никто бы из них не подумал бы даже, что Хосок рискнет и поведет Чонгука этим путем. Ангел и сам удивлялся своей смелости, ему и самому здесь было страшно, но в то же время, это был единственный выход из особняка, который точно бы никто не стал проверять.       Здесь жило настоящее чудовище, которое на землю притащила Суа, чтобы в удобный момент использовать его мощь против Тэхена. Хосок его никогда не видел, но слышал, как другие ангелы постоянно перешептывались о странных завываниях и прочих звуках, исходящих прямиком из стен, где и был этот тайный проход. Падший очень сейчас рисковал, но надеялся, что чудовище — это просто слухи, а оружие Суа не более чем какая-нибудь катана или еще что, что она прятала в этом хламе.       Впереди звонко ударилась о пол цепь, и вся процессия замерла, как по команде. Хосок неосознанно сделал шаг назад, вжимаясь спиной в грудь остолбеневшему Чонгуку, который, как ни силился, а увидеть ничего впереди так и не мог. Архангельское зрение ему не помогало, тьма была здесь слишком густой. Но Чон весь от этого звука напрягся, крылья мягко распрямил позади себя, в случае опасности желая пустить их в ход. У него сердце в ушах билось, а еще он отчетливо слышал, как колотится в ребра сердце Хосока, который даже мелко начал дрожать.       Чонгук нахмурился, ангел явно что-то ему не договорил:       — Что это? Здесь кто-то есть, да? — шепотом, в самое ухо Хосоку, выдыхает Чон, а сам продолжает в темноту всматриваться. Но все снова стало тихо — плохой знак.       — Да, — через долгую секунду отвечает ангел, — здесь Суа держит какого-то монстра, по слухам.       Что?! — кричит в мозгу у архангела, но он стойко игнорирует свои эмоции, стараясь оставаться спокойным сейчас. Все подробности можно будет и потом узнать, если, правда, Чонгук сможет выбраться отсюда живым.       — Какого монстра? — только спрашивает архангел, понимая ясно, что если в этой темноте на них, и правда, кто-то нападет, то они окажутся перед ним чертовски бессильны. И Чонгук, и Хосок сейчас были лишены своей божественной мощи, а, значит, не могли перед врагом своим выстоять, вообще, не могли сделать ничего.       — Я не знаю, — отвечает падший и отлепляется от Чонгука, тяжело сглатывая.       Ему очень страшно, здесь все буквально давит на психику: и темнота эта, и звуки, и понимание, что архангела собирались убить его же сородичи. Хосок двигался вперед, наверное, только потому, что у него еще в груди теплилась надежда вытащить Чимина, даже если тот этого и не захочет.       — Никто не знает, я думал, это только слухи.       Чонгук губу поджимает. Это, конечно, не самый лучший способ проверить, правдивы ли эти сказки о монстре или нет. Но с другой стороны, он не смел осуждать Хосока, который своей жизнью ради архангела рисковал, решившись вытащить его из особняка, кишащего ангелами, желающими Чона убить, и ведя сейчас по этому жуткому месту, где, возможно, в темноте прятался монстр.       Хосок снова начинает продвижение вперед, но в его движениях теперь проскальзывает некая дерганность. Он даже берет у стены стоящее копье, покрытое пылью с заржавевшим металлическим наконечником. Ему просто нужно было хоть что-то, чтобы иметь возможность обороняться. И Чонгук это явно понимал, у него-то до сих пор были крылья, а у Хосока не было ничего.       С каждым шагом становилось все холоднее, они явно спускались по очень мягкому склону вниз, как падший и сказал, на подземный этаж. Вонь крепчала, едким газом парила в воздухе, архангел старался не дышать, вот только Хосоку теперь кислород был нужен, а потому он только и мог, что приложить край рубашки к носу, на дрожащих ногах продолжая их продвижение. Больше не было никаких звуков — все замерло, и это, пожалуй, нервировало больше всего. Чонгуку даже казалось, что в темноте за ним наблюдают голодные глаза хищника, который только поджидал момента, чтобы напасть. Тишина давила на уши.       — Как давно она готовилась ко всему этому? — спрашивает Чон, понимая, что даже теперь имени Суа не может произнести, потому что его мать была страшнее здешнего монстра. Она была как демон, нет, как ангел, возомнивший себя Богом, на ее фоне даже Люцифер был душкой.       — Давно, — Хосок кусает губу, сжимая копье в руке сильнее. Слишком неспокойно сейчас. — Я знаю, что она все это время тренировалась в старых знаниях, желала овладеть магией в полную силу. Она же старый ангел...       Хосок нечаянно спотыкается о книгу и тут же замирает, переставая дышать, устремляя взгляд в темноту, словно оттуда на него сейчас выскочит монстр. Чонгук тоже замер, даже крылья до остроты распушил — хоть какое-то оружие ему тоже было нужно.       — Такая магия требует опыта и силы, — продолжает Хосок, снова начиная медленно идти вперед. — Нам с тобой ее не обуздать, а она может. Она все это время потратила на силу и информацию. Искала способы Тэхену отомстить.       — Отомстить? — не понимает Чонгук.       — Она ему мстит, — кивает головой Хосок.       Для него все уже было ясно, но не понимал, что архангел ничего этого не знал. Он все еще думал, что Суа спятила, потому что хотела мир сделать чище. Но чтобы она мстила — о таком Чонгук бы никогда не смел подумать. Да, и за что ей Тэхену мстить-то?!       — Получается, и этот монстр ей для этого нужен?       — Да, — кивает Хосок, с облегчением замечая впереди маячившее очертание двери. Он просто поверить не мог, что они добрались до пункта назначения без приключений. — Она, кстати, еще и тебя хотела использовать.       Ангел понимает, что сейчас не время для этого, но считает, что лучше Чонгук узнает о таком раньше, чем будет продолжать бродить во тьме, как сам Хосок недавно.       — Она хотела, чтобы ты добыл ей перо Тэхена. Ты же не смог, да? — с надеждой спрашивает падший, уверенной походкой идя к двери.       Чонгук сжимает перо в кулаке сильнее, до сих пор удивляется, как не раскрошил его в пыль еще. Так получается, что все, что ему небеса до этого пели — ложь. Его не просто предали, его не просто кинули, как кусок мяса зверю, его использовали. И даже не для мира во всем мире, а для слепой, ужасной мести! Его мать его использовала, его собственная мать! А он ведь почти поддался, почти сдал единственного, кто все это время ему доверял, единственного, кто и был полной скотиной, но кто архангела всегда защищал. Тэхен единственный во всей этой истории был не святым, но единственный при этом был честным, да, поспорил на архангела и пытался перетянуть его на темную сторону, но он не врал себе, не изменял дьявольскому имиджу, действовал ровно как Гадес. А небеса все это время свою гнильцу скрывали.       — Не смог, — стискивая зубы, отвечает Чонгук, ощущая, как в груди обида и злость клокочут, но стараясь их усмирить, чтобы выбраться отсюда. Не время, сейчас просто не время поддаваться своим эмоциям.       Хосок облегченно кивает. Он теперь победы Суа не желает, он не хочет того будущего, которое готовит для всех она, просто не хочет смотреть, как небеса почернеют от своей никчемности и их будет уже никогда не отмыть.       Падший касается силуэта двери и замирает, пытаясь услышать, что происходит по другую его сторону, но не слыша абсолютно ничего. Это было и хорошим признаком, и нет. Их могли там просто поджидать, а могло оказаться, что там никого нет. В любом случае выйти им бы пришлось. Здесь вонь удушающая, и что-то в темноте от них прячется — оставаться здесь дольше положенного не вариант.       Позади Чонгука снова лязгает о пол цепь, архангел оборачивается мгновенно, яростно пытаясь хоть что-то разглядеть, но встречая тьму еще более непроглядную, чем до этого. Атмосфера резко накаляется. Там точно что-то было, все это время за ними точно что-то шло, появляясь то впереди их процессии, то сзади. Нечто сильное и древнее.       — Пойдем, — Хосок хватает Чонгука за руку, не хочет больше тянуть с их пребыванием здесь.       Дверь поддается легко, и они оказываются в подвальном помещении, светлом и слишком уж открытом, включая, что здесь не было ничего. Все вещи хранились в тайном коридоре, здесь же было пусто.       Чонгук выскальзывает на свободу из душного помещения быстро, его еще и страх подгоняет. Он успевает только заметить, как в темноте загораются сотни красных глаз, прежде чем Хосок закрывает двери, оставляя их кошмар по ту сторону. Хлипкие двери, стоит отметить, если этот монстр, и правда, решится за ними погнаться или просто захочет выйти наружу, то его они вряд ли остановили бы. О том, что чудище здесь уже давно, но до сих пор так к дверям и не притронулось, Чонгук сейчас не думает. У него голова забита другим, тем, что на него в одночасье свалилось.       Хосок спиной прижимается к стене, держит в руке по-прежнему копье крепко, он тоже рад, что из того жуткого места они выбрались относительно без приключений. Но проблема все еще была не решена — пока они особняк не покинули, а, значит, были в опасности. Ангел весь в слух обращается, надеется услышать своих некогда собратьев, хоть какой-то звук, чтобы знать, где они. Но нарывается только на кричащую тишину. Ангелы, видимо, быстро догадались, что Чонгук знает об их плане, потому что по идее он должен был уже выйти из особняка, и его уже должны были убить. А он исчез. Ангелы хоть и глупые, хоть и стадные, но во многом неплохо соображают, и, наверное, уже поняли, что Чону кто-то помог, потому в доме так тихо. Им устроили где-то ловушку.       — Куда дальше? — спрашивает архангел, крылья снова складывая за спиной, чтобы не привлекали к себе внимание, не выдавали его.       А сам при этом тоже слушает, тоже пытается хоть что-то в особняке уловить, но тишина стоит подозрительно смертоносная. И сомневаться не стоило в том, что ангелы просто ждут, когда Чон выйдет из своего укрытия, чтобы его убить. К сожалению, архангел слишком хорошо понимал, что если из особняка нет подземного хода, то стоит им выйти за эти двери, как их тут же увидят. Резиденция Суа стоит на отшибе, посреди огромного поля, вокруг ничего, абсолютно ни одной постройки, им негде будет спрятаться.       — Туда, — Хосок кивает на дверь у дальней стены подвала.       Чонгук перевел на него ошарашенный взгляд — это звучало как самое настоящее самоубийство. Потому что дверь эта вела наружу, на задний двор — архангел отчетливо слышал, как за ней воет ветер, никак не желая угомониться. Выйти туда — почти поставить на себе крест.       Ангел печально мотает головой, и копье в левую руку перекладывает. Он все понимает, знает, что это чистой воды самоубийство, но другого выхода отсюда он не видел, а его и не было. Он утащил Чонгука сюда от парадного входа, потому что там архангела точно ждали, но и здесь их поджидала опасность. Разве что снаружи будет не вся армия ангелов, а только несколько их, стороживших этот выход. Хосок верил, что пару своих бывших собратьев они смогут победить, прежде чем они все на них накинутся. А надо будет, Хосок и грудью встанет, защищая Чонгука, давая тому возможность улететь. Сам падший изначально понимал, что выбраться отсюда живым он не сможет. Но он и не боится умереть, главное вытащить Чона. Жалко только, что Чимина он больше не увидит.       — Я знаю, это выглядит, как самоубийство, — отвечает Хосок, уверенно отлепляясь от стены, собираясь с силами, чтобы храбро выйти отсюда, а не как трус, — но иного у нас выхода нет, — смотрит в черные зрачки Чонгука, невербально ему передает всю тяжесть их положения и силу, чтобы из него выбраться.       А архангелу сила Хосока не нужна, у него есть и своя, и он готов ею воспользоваться сейчас. Засунуть свои страхи и переживания подальше и, поддавшись примеру ангела, поднять гордо голову, выходя наружу. В конечном итоге, он сам полез сюда, сам в этом виноват и не должен из-за этого давать заднюю, тащить за собой в могилу Хосока, в могилу, которую ему приготовила собственная мать.       Чонгук просто кивает, уверенно, хоть сердце и бьется панически, понимая, какой рисковый шаг он сейчас свершает. Хосок в ответ тоже кивает, перехватывает копье сильнее и уверенно движется к двери. Он выйдет первый, чтобы в случае чего принять весь удар на себя. А Чон каким-то чутьем это понимает, но оббежать ангела и отворить дверь первым не может, да и не успеет. Вместо этого он крылья поднимает высоко и перья черные распушает воинственно, готовится схватить Хосока и с ним улететь в то же мгновение, как двери распахнутся. Он не хочет, чтобы из-за него хоть кто-то умирал.       Падший прикасается свободной ладонью к деревянной шершавой поверхности двери, выдыхает, успокаивая сам себя, и медленно, аккуратно открывает проход наружу, тут же впуская в помещение злой ветер, который мгновенно начал трепать одежду и волосы небесных созданий, смеясь над ними.       Впереди поле бескрайнее, Чонгук его из-за плеча Хосока видит и подсознательно понимает, что вся ситуация не в их пользу складывается. Даже если он сейчас резко и вырвется с ангелом на свободу, то их сразу же заметят, сразу отправят погоню. Но ему следовало рискнуть, ибо другого выхода у него не было. Бой для них был изначально проигран, побег — все, что было в запасе.       Хосок выходит медленно, аккуратно придерживает дверь, чтобы ветром она не стукнулась о стену и не вызвала лишнего шума. Рядом никого из ангелов нет, и он их вокруг не чувствует, а потому ощущение чего-то нехорошего просто набатом у него в голове бьется, желая Хосока предупредить об опасности, о которой он и сам знал, но ничего поделать не мог. Ангел аккуратно ступает на холодную землю, делает всего два шага вперед, чтобы Чонгук мог выйти за ним следом, как в него тут же прилетает блестящая золотом сфера, попадая прямо падшему в ногу.       Хосок шипит и на землю валится, копье бросает, хватаясь за пострадавшую конечность, стремясь эту боль, выжигающую, в ней унять.       Чонгук реагирует быстро, пригибается в тот же момент, хватает ангела за подмышки и, зубы сжав, пытается взлететь, при этом, не попадаясь под градом обрушившиеся на него ангельские сферы. Конечно же на выходе их ждала ловушка, никто выпускать Чонгука живым из особняка не планировал. Но архангел даже в такой ситуации не сдается, он Хосока держит крепко, крылом его закрывает от новых ударов, понимает, что падший их переносит теперь не так легко, как это было бы раньше. Но сам себя, таким образом, под удар ставит, его не жалеют. В воздухе, прорезая ветер, свистят сферы, стремясь попасть по архангелу.       — Брось меня, Чонгук, спасайся сам, — шипит сквозь зубы падший, стараясь стрясти с себя Чона, дать ему шанс выбраться отсюда.       Но архангел непреклонен, он не тварь дрожащая, и не предатель — хоть кто и что о нем будет думать — он не бросит того, кто из-за него в пасть к акуле сунулся. Он не станет жалким трусом!       Чонгук тащит Хосока пару метров по земле, виляет от ударов как может, но уже слышит, что ангелы подлетают ближе, а, значит, целиться будут лучше. А потому он в панике, в хаосе от непонимания, что ему делать и как спастись, взлетает в воздух всего ничего и тут же получает контрольный прямо между крыльев, заставляющий его сломанной игрушкой упасть на землю. Кожу жжет, крылья жжет, словно на них попала кислота, которая стремится все на своем пути разъесть. Боль такая, что даже слепит Чонгука на мгновение, а может, его слепит удар головой о землю. Даже с такой небольшой высоты он все равно заставляет его на время впасть в дезориентацию, на четвереньках поднимаясь с земли, волоча за собой крылья, потому что поднять их слишком больно. Любое движение и больно.       Хосок только и успевает, что рукой закрыть лицо, чтобы в него не попали удары разъяренных, спятивших ангелов, он краем глаза видит, что Чонгук в нескольких метрах от него лежит, что у архангела крылья — одна кровоточащая рана. У Хосока сердце кровью обливается, как бы он не хотел, а спасти Чона не смог. У него не было для этого силы, он был беспомощен, только на удачу и надеялся.       Ангел тянется к Чонгуку, хочет того собой закрыть от череды ударов, хотя понимает, что после смерти самого Хосока Чона все равно достанут из-под мертвого тела ангела и убьют.       Чонгук встать пытается, пытается крыльями взмахнуть и хоть какую-то силу использовать, остатки ее, чтобы безумное небесное войско от себя откинуть хоть на несколько метров, чтобы обеспечить им не такое позорное поражение, не такую позорную смерть. Но ангелов больше и они злее. Сразу два удара Чону в бок попадают, нестерпимо больно прожигают кожу, добираясь до внутренностей, но встречая сопротивление остатков архангельской силы. Однако Чонгук уже бороться не может, у него все тело ватное и слабое, эти удары только с виду кажутся не особо опасными, а на деле действуют как яд. Архангел обессиленно ударяет ладонью о землю, но продолжает стоять на четвереньках, все еще надеясь встать. С ранеными крыльями ему не улететь, но… но он должен бороться.       Удары заканчиваются как-то резко. Раз и нет их, как и ветра заодно. Повисает угнетающая тишина, которая в одну секунду взрывается бешеным ударом грома и таким ужасающе мощным разрядом молнии, бьющим прямо в землю, прямо в ангелов, которые на Чонгука и Хосока напали, что архангел даже думает, что и его этот разряд зацепит. Но электрическая дикая стихия обходит их с падшим стороной, снова собираясь в причудливый зигзаг, и улетая высоко на небо.       Хосок видит их спасителей первым, потому что продолжает к Чонгуку тянуться, чтобы ему помочь. Сам же архангел только после того, как голову вверх поднимает, видит, кто их спас от верной смерти. И это просто немыслимо!       В воздухе в схватке с ангелами всего три демона парят и один из них Чонгуку слишком хорошо знаком. Юнги. Он не вступает в прямой бой, держится в стороне, только улыбается безумно, держа руку высоко над собой поднятой, и без сожалений спускает молнию с поводка повторно, насмерть поражая выбранных им для уничтожения ангелов.       Юнги бы хотел лично им глотки всем перерезать, чтобы кровь кругом все заливала, но был обязан действовать быстрее, чтобы вытащить отсюда Чонгука живым, пока Суа заперта в своем кабинете; пока спала защита над особняком из древней магии, и демоны смогли к резиденции ангелов подобраться непозволительно близко.       — Хосок, ты как? — Чон тоже не желает промедлений, сам еле двигается, у самого и спина, и бок, на который пришлось несколько ударов, болят и кровью обливаются.       В особенности ноют крылья, которые просто превратились в мясо. Но архангел даже в такой ситуации не желает бросать Хосока, который не обязан был, но спас его, рискуя собой.       Падший выглядит не так уж и хорошо, помимо ноги, пара ударов так же пришлась ему и в спину, правда, задела похоже только верхнюю часть кожи, только обожгла. Больно, но не смертельно. Нога пострадала куда сильнее, вся в крови с жуткой глубокой раной почти до кости. Вначале ангелы били жестче — пока хватало силы, потом их удары уже стали слабее.       — Нормально, — несмотря ни на что, отвечает Хосок, переводя взгляд с Юнги, парящего в воздухе, на Чонгука, который медленно приближался к нему, желая ангелу помочь, хотя и самому ему помощь требовалась. — Жив и на том спасибо, — даже силится улыбнуться.       Чон знает, что «нормально» просто маска, чтобы архангел не волновался. Но Чонгук истинное положение вещей видит, знает, что Хосок пострадал сильно. Не как сам Чон, у ангела рана была глубже и опаснее, потому что он лишился всех своих сил разом, когда пал. У Чонгука же небесного благословения осталось хоть немного, и оно помогало ему справляться с мелкими ранами, даже немного боль в крыльях притупляло, хоть и вылечить их не могло.       Архангел на дрожащих ногах поднимается и пытается с собой Хосока следом поднять. Он не знает, насколько силы демонов хватит, чтобы сдерживать ангелов, сдерживать Суа, пока она запертая билась в своем кабинете, не зная, как из него выбраться. Юнги хитрый и сильный демон, может, с древней магией и плохо знаком, зато адская ему подчиняется сполна. Запереть кого-то в его же собственном доме, восставшим против хозяина запутанным лабиринтом, демон мог с легкостью.       — Надо уходить, — говорит Чонгук, не без труда помогая Хосоку подняться в вертикальное положение, продолжая придерживать его, потому что сам ангел стоять не мог.       У него на лице боль отражалась, но он никак ее не выдавал, потому что знал, что и сам архангел сильно пострадал в этой атаке, а Хосоку все равно ринулся помогать.       — Похоже, — ангел тяжело выдыхает, стараясь унять разрывающую ногу боль, стреляющую глубоко вверх во все нервные окончания, — это Тэхен послал их за тобой, — Хосок даже умудряется Чонгуку в этот момент улыбнуться.       А архангел ничего не отвечает ему, хоть и тоже улыбается в ответ. Конечно же, это Тэхен, конечно же, он.       — Так и есть, — рядом со звонким ударом о землю приземляется Юнги, ярко улыбаясь. В черных глазах молния пляшет, а у демона за спиной она же ангелов разит — слушается Мина, который был ей слишком уж симпатичен. — Гадес сказал следить за тобой, не подпускать к тебе Суа, — поясняет Юнги. — Но ты шустрый, — демон архангелу подмигивает, — да и тут защита не шуточная, я сразу даже пробраться и не смог.       — Из-за вас и ставили, — мрачно отвечает Хосок, хотя благодарен сейчас демону, если бы не он, их ждала бы смерть.       Юнги только улыбается, склоняя черную макушку на бок:       — Не сказать, что нас она прямо-таки надолго удержала, — скалится Мин. — Но на эту тему потом будем грызться, — мгновенно становится серьезен, только молнии в глазах бушуют. — Пора уходить, — без промедлений выдергивает из крыла перо, легко бросая его в воздух, открывая портал.       Чонгук все это время молчит, он тоже благодарен — и пусть демонам — что те их спасли. Но только сейчас понимает, что перо Тэхена все это время продолжал неосознанно держать в руке, прятать ото всех, оберегать. Свою жизнь под удар поставил, а его пытался спасти, своего врага… а врага ли?       — Парни! – кричит Юнги, отзывая своих демонов, которые с особым наслаждением бились с ангелами, пуская божественную кровь.       Адские твари Мина сразу слушаются, только напоследок рубят еще несколько голов, чтобы удар в спину не получить, и чтобы Юнги с ангельскими гостями защитить. Хотя через молнию Мина ангелы прорваться все равно не могли. Демоны просто наслаждались битвой.       — И куда он ведет? — Чонгук впервые подает голос, хмуро смотря на Юнги, который в улыбке от этого расплылся.       Не то чтобы Чон сомневался, он бы, наверное, просто так в портал ступил. Скорее он сомневался только для галочки, потому что вдруг понял, что он верит демонам. Точнее, он верит Юнги, потому что тот был демоном Тэхена. Он верит Тэхену.       — К Гадесу, он приказал доставить вас к нему, — отвечает Мин, легко приглашая Чона с Хосоком прошествовать в портал.       Падший даже не стал на это возражать, раз с ним Чонгук, то все должно было быть хорошо. Хосок доверился Чону, как тот доверился Тэхену.       Два демона незамедлительно к Юнги подлетают, правда, продолжают его со спины прикрывать, тогда как самого Мина армия ангельская за плечами не волнует. Он намного сильнее их всех вместе взятых. Только сейчас должен спасать Чонгука, а потому не может порвать небесные глотки, искупавшись в их крови.       — В Ад? — для справки интересуется Чон.       — Нет, — с оскалом Мин отвечает, и новый разряд молнии на небе яростно начинает сеткой трещать, полностью отрезая ангелов от их маленькой группки, — в его поместье.       Чонгук просто кивает, не сомневается, не задает лишних вопросов, перехватывает Хосока удобнее и идет в портал, рябящий в воздухе, где пропало перо Юнги. Позади архангела продолжает трещать молния, но он уверенно погружается в темноту, легко проникая на ту сторону, в особняк полный запаха распустившихся лилий, полный запаха небес.       — Ты ему доверяешь? — спрашивает Хосок шепотом, когда они проходят через врата.       У него в голосе боли полным полно, и не понятно: то ли физической, то ли душевной после всего, что с ним произошло.       — Юнги — нет, — отвечает Чонгук, а потом больно кусает себя за губу, но продолжает: — А Тэхену — да.       Он долго бежал от этих своих чувств, скрывал их за яростью и гордостью, постоянно от них отмахивался, не желал принять. Но сейчас, загнанный ими же в ловушку, ярко и отчетливо понимал, что Тэхена он любит. Он не просто в него влюблен, он его любит. Потому и перо это проклятое не отдал, потому и доверился сейчас демонам слепо; да, потому что сам Тэхен Чонгуку доверился — отдался сам архангелу, позволяя тому делать с ним все, что ему вздумается.       Хосок на признание Чона никак не отвечает, потому что эти глубоко личные дела его не касаются. Он не смеет в них вмешиваться, сам знатную гору проблем натворил, в своей личной жизни не может разобраться, а уж в чужую лезть вообще желанием не горит. Но если Чонгук так доверяет Тэхену, то и Хосок будет, сомневаться в Чоне у него смысла нет. Они сегодня взаимно друг друга спасали — это ли не лучшее доказательство их бесхитростного отношения друг к другу?       Чонгуку Хосока не так уж и легко нести, но он не жалуется, даже с учетом, что крылья у него просто адски болят, кровью обливаются, пропитывая ею всю его одежду, стекая липкой дорожкой вниз. Но архангел потерпит, главное оказаться в безопасности и помочь Хосоку.       На той стороне их ждет Намджун, как и обычно, холодный и непоколебимый. Ангел смотрит на него широко распахнутыми глазами, совсем недавно имел честь увидеть его во всей красе, а сейчас он снова обычный демон. Немыслимо! И Хосок мог бы сейчас вылить на Намджуна град вопросов, но, во-первых, он не так воспитан, а во-вторых, он резко вспоминает, при каких обстоятельствах сумел увидеть истинную сущность этого не-демона. Радость от спасения улетучилась так быстро, словно ее и не было.       Чонгук хмуро смотрит на Намджуна. Не доверяет и это понятно. Однако тот спокоен, не бросается на небесных созданий, не делает ничего из обычного демонского арсенала, только стоит у стены и смотрит на них, но словно и не видит.       — Ну, что вы замерли? — позади Чонгука раздается бодрый голос Юнги.       Демон отправился через портал за своими подопечными сразу, не желая растягивать время. Ему все равно нельзя было больше ангелов убивать, а, значит, и оставаться у особняка Суа не было смысла.       Чон держит Хосока крепко, отходя в сторону, подозрительно косясь на демонов. Он не сомневался, что их, и правда, приказали спасти, просто не доверял им. Если бы здесь был Тэхен, то, конечно же, архангел так бы себя не вел, но Гадеса не было, только его советники и еще пара демонов. А потому Чон как бы не старался, а в таком обществе нервничал.       — Хосока нужно осмотреть, — беря над своими фобиями верх, говорит Чонгук, понимая, что каждая секунда — это потеря крови. А в условиях, когда Хосок уже не ангел, это особо опасно.       Юнги скалится довольно, у него в глазах уже нет молний, но там теперь кое-что пострашнее, отчего падшего начинает нездорово трясти.       — Я могу его осмотреть, — отвечает Мин.       Чонгук хмурится и только сильнее к себе Хосока прижимает. Он знает, что Юнги из всей этой своры лучше вообще не доверять, знает, что он с ангелом сделал и с Чимином, и много еще с кем, имена кого Чон не знает.       — Я сам, — отрезает архангел.       — Тэхен просит вас к себе, — подает голос Намджун впервые за все это время.       Юнги смотрит на Ману и улыбка его тухнет. Он знает, он слишком хорошо все знает, а еще ощущает, как Тэхену сейчас больно. Мин знает все чувства своего хозяина, может каждому дать название, у каждого найти корень. Ощущает его потерю, как свою собственную, а потому дальше свои игры все прекращает, выполняя приказ Гадеса без лишних нареканий.       Чонгук на это заявление только удивленно брови поднимает, за всей этой погоней и попытками спасти себя и Хосока, он забыл, что ему ангел сказал. Забыл, что его отца с ним больше нет. А потому сейчас не до конца понимает, что Тэхену от него нужно, конечно, он его спас и все такое. Но почему тогда здесь не встретил, почему сам не пришел за ним в особняк к Суа? А еще архангел отчаянно не желал Хосока оставлять с демонами и, видимо, это отражается на его лице, потому что Намджун снова голос подает:       — Мы присмотрим за ним.       — Мы? — с недоверием переспрашивает, хотя понимает, что «мы» заключает в себе еще и Юнги.       А вот ему архангел отдельно очень не доверял, даже Намджун заслуживал доверия, но только не черноволосый демон.       — Иди, — подает голос Хосок, который понимает все так же, как и Юнги.       Он знает, зачем Тэхен его к себе зовет, догадывается, и это делает ему очень больно — осознание, что ждет в скором времени Чонгука.       Архангел хмуро смотрит на падшего, одними глазами дает понять, что не бросит его. Но Хосок смотрит на него с мольбой, с просьбой оставить его и идти к Тэхену. Чонгук этого порыва не понимает, но отчего-то ему подчиняется, с неудовольствием, но, наконец, тяжело выдыхает и произносит:       — Ладно.       — Я возьму его, — к архангелу тут же Юнги подходит, нагло обнимая Хосока со свободного бока.       Чонгуку не нравится такой расклад, но падший его легонько толкает в грудь и одними губами шепчет: «Иди». И Чон окончательно сдается, только на Мина полыхает глазами, предупреждая, чтобы с Хосоком ничего не делал.       — Где он? — архангел спрашивает у Намджуна, хотя мог бы просто по запаху найти Тэхена.       Да, лилиями теперь пах весь особняк, но источник аромата Чонгук бы все равно смог найти.       — У себя в кабинете, — отвечает Ману, следя за тем, чтобы Юнги не сильно развлекался с Хосоком, статус которого в этом доме был еще не подтвержден. Чонгук неприкосновенен, молодой господин, возлюбленный Тэхена. А падший пока здесь никто.       Чон кивает, бросает прощальный взгляд на Хосока, но тот только ему головой указывает, чтобы архангел поторопился и шел к Гадесу. И Чонгук идет, разворачивается и безошибочно плывет по темному коридору особняка, направляясь к Тэхену, запах которого сейчас был невероятно силен. Чон не думает, почему так, потому что сейчас занят совсем другими вопросами, а лучше сказать новыми фобиями, в которых, оказывается, Чонгук не может сейчас на Тэхена посмотреть после всего, что ему сказал. А еще не может ему отдать перо, которое по-прежнему в пальцах сжимал, и признать, что он слабый и ничтожный, и смерть Гадеса ему не нужна. Он ни за что в жизни не сможет его убить, никогда, потому что любит его.       Архангел легко покидает верхний этаж, быстро спускаясь вниз, к кабинету Тэхена. У него болит спина, и крылья адски горят, но за всеми своими мыслями и переживаниями он на боль не реагирует. Он только идет к заветной двери, и не знает, какой ужас там его ждет. Чонгук сейчас и предположить не может, что увидит; он просто считает, что Тэхен захотел его увидеть. Может, он над его глупостью посмеется, а может, просто снова молча выслушает. Кто знает, ведь Гадес такой неоднозначный каждый раз.       Дверь приоткрыта, и это сам по себе недобрый знак, но архангел подобного никогда не замечал и сейчас тоже этого не увидел. Через щель из кабинета могильным холодом веет, но даже на это Чонгук не обратил внимание. Он несмело пробирается в укрытую тьмой комнату и тут же замирает на пороге, сразу глазами натыкаясь на Тэхена, сидящего по-прежнему у тела Джина, и на самого мертвого архангела.       У Чонгука земля уходит из-под ног. Слова Хосока, произнесенные ранее, больно бьют под колени и прямо в саму душу, заставляя Чона обессиленной, поломанной игрушкой звонко упасть на колени, не в силах даже двинуться вперед. Внутри все ядом полыхает, там змеи скользкие и холодные ползают и жалят все сильнее и сильнее, чтобы боль распространить в каждую клеточку тела, не понимая, что больнее быть уже не может. Душа и так сдалась этому напору, пала в свой собственный пепел жалкая и уничтоженная пониманием того, что Джин не просто лежит на этом черном диване, укрытый мраком, он мертв, архангел мертв, его отец мертв.       Чонгук отказывается это признавать, в груди боль адская разрастается, там, в пламени, весь он сгорает и больше не поднимется, больше бороться не сможет. Он сломан, он сейчас окончательно сломан, только пока еще этого не понимает.       — Нет… — шепчет архангел, начиная медленно мотать головой, не желая признавать эту реальность.       Не желая признавать смерть того, кто хоть и врал ему, а по-прежнему был дорог. Он бы его простил, просто дулся, как капризный ребенок, не ценя то, что было всегда рядом с ним. А если бы он не улетел тогда, то и этого бы не произошло!..       — Нет…       Ядовитые слезы текут по щекам, проедают кожу насквозь, но боль вызывают ту, что душу в огне палит, а она жалобно скулит, но сдается. В этот раз сдается этому напору, она больше не может бороться. Теперь нет.       Тэхен поднимается почти сразу, как Чонгук падает на колени. Он, как и обычно, открытая книга на инопланетном языке — ничего не прочесть. Он холоден и уравновешен, спокоен до боли в своих черных глазах, в которых зверь дикий продолжает жалобно скулить, уничтоженный своей потерей. Но внешне он выглядит очень сильным и непоколебимым, готовым все преграды на своем пути разрушить. Он остается таким только ради Чонгука, которому так же больно, как и ему. По-другому, конечно, их потери разные, но одинаково ядовитые.       Тэхен аккуратно подхватывает Чона под плечи, чует запах крови на крыльях, а потому ведет себя бережнее, чтобы пострадавшую конечность не задеть, не догадываясь, что этой боли архангел бы даже не почувствовал. Он смотрит только вперед, только на тело Джина, и крупные капли слез у него градом из глаз катятся, его трясет нездорово, он готов сознание в любой момент потерять, а лучше умереть, чтобы не ощущать боли, разъедающей все тело.       Ноги архангела не держат, у него теперь вместо мышц и костей сплошная вата, пустота, которая стремится собой заполнить это обезображенное потерей близкого человека тело. Только Тэхен его на весу и держит, если бы не он, архангел снова бы упал на пол, не в силах даже пары секунд простоять. Чонгук руками тянется к телу Джина, а Гадес все понимает просто так без слов. Он ощущает, как архангелу больно, знает его чувства, потому что и сам то же самое испытывает. Но свою утрату и скорбь пихает глубоко в себя, в ту клетку, где его зверь заперт, он справится, а Чонгуку намного тяжелее, это его первая и уже такая болезненная потеря.       Тэхен аккуратно опускает архангела у тела Джина, давая ему время все понять и принять, проститься со своим отцом, хотя он отлично понимает, что Чонгук такую реальность примет нескоро, эта боль его так быстро не отпустит, после этого он будет собираться по крупицам очень долго, если вообще соберется.       Чонгук давится слезами, захлебывается в них, но они и не думают его отпускать, они яд, который его тело с наслаждением поедает, хоть так стремятся выплеснуть наружу освобождающей порцией. Дать архангелу вздохнуть свободно, но он сам не может. Он смотрит на тело Джина, на его лицо, пустое и холодное, и сдержать себя не может, падая архангелу на грудь, обнимая его руками, рыдая так сильно, что, даже не видя перед собой абсолютно ничего.       Он свое тепло стремится Джину отдать, наполнить его им, дать жизнь, он отказывается признавать, что отца ему больше никогда не вернуть. Никогда не извиниться перед ним за свое поведение и не сказать, что на самом деле не винит его, а любит. Он его понимает и любит, как своего отца, но теперь он Джину уже ничего сказать не сможет больше никогда. И от этого осознания боль становится мучительнее, ужаснее. Она грызет его снова и снова, сжигает заживо, а он только и может что шептать: «Нет, нет…». Это отрицание все, что у него осталось.       Тэхен рядом стоит и молчит. Отвлекает себя тем, что рана у Чонгука на спине и крыльях ужасная, и ее надо бы залечить. Но до конца поддаться этим мыслям все равно не может. Он все равно продолжает возвращаться взглядом к телу мертвого архангела, к этой боли, и умирать в ней остатками своих бывших чувств. Ему сейчас слабым быть нельзя, нельзя тоже прикоснуться к Джину и позволить эмоциям взять свое. Он должен остаться сильным для Чонгука, которому плохо, которому нужна поддержка и опора. А Тэхен теперь единственный, кто у него остался, и он сделает все, чтобы Суа к Чону даже не притронулась.       Чонгука боль душит, он пачкается в черной крови Джина, но ему наплевать, он только и может, что обнимать его отчаянно, надеяться, что архангел тепло и жизнь его заберет, что оживет вдруг у него на глазах. Чон на чудо надеется, и подсознательно даже понимает, что это все бесполезно — Джина больше нет, но даже в таком раскладе себя не слушает. Он хочет, чтобы архангел оказался живым, он просто этого хочет, и это делает боль особо уничтожающей, потому что уже ничего не вернуть. А еще Чонгук сейчас себя ненавидит за тот инцидент, ненавидит за то, что променял своего отца, который его всегда оберегал и защищал на мать, которая вдруг захотела его убить ради мести. Чон Джина за все простил уже давно, просто дулся, просто вел себя как дурак, и вот за это он будет себя ненавидеть всю оставшуюся жизнь. Постоянно будет это вспоминать и есть себя живьем ненавистью, пока от него не останется ничего. Хотя по ощущениям, он сейчас уже начал выгорать изнутри, пропасть разинула свою пасть и начала архангела в нее вместе с кровоточащей душой засасывать.       — Прости меня… — сорвано шепчет Чонгук, всхлипывая надрывно, давясь своими слезами, ненавистью к себе и болью.       Тэхен молчит все это время, он понимает, что успокоить Чона сейчас — задача почти непосильная, да и к тому же он должен дать архангелу время проститься со своим отцом. Да, от этого Чонгуку будет только больнее, но так нужно, так правильно. Пусть лучше сгорит сейчас как феникс со знанием, чем постоянно будет оставаться в неведении.       Архангел сжимает Джина в объятиях крепко, отчаянно, а в руке по-прежнему перо Тэхена прячет, сам этого не осознавая. Врагов больше рядом нет, но Чонгук об этом и не думает. Он в голове продолжает прокручивать каждую встречу с Джином, каждый их разговор, его улыбки и смех, родительское отношение архангела к Чону — и делать от каждой этой новой мысли себе только больнее, но не иметь возможности остановиться. Он хочет время вспять повернуть, успеть Джина спасти, успеть все исправить, все свои ошибки, каждое обидное слово, которое произнес. Но над временем никто не властен, а душу никто уже не вернет, кроме…       — Тэхен, ты же можешь его спасти, да?       Чонгук поднимает свое заплаканное лицо на Гадеса, который холодной статуей рядом все это время стоял. У него в черных, с красными, опухшими от слез капиллярами, глазах просьба, мольба почти. Архангел хорошо помнит, что Тэхен упоминал эту свою способность, он отказался от нее тогда, но готов был и свою душу Гадесу продать, чтобы Джина вернуть.       — Ты же можешь, я знаю. Спаси его, пожалуйста! — Чонгук хватается за рукав рубашки Тэхена, перепачканной кровью и просит, на коленях просит. На гордость ему наплевать. — Я все что угодно готов сделать, только спаси его! — Новые слезы из глаз катятся, обжигают кожу, выворачивают всего архангела наизнанку, заставляют чувствами давиться. — Пожалуйста, Тэхен!       Гадес словно к мольбе этой глух, словно его она не трогает, хотя маска его по швам трещит, осколками под ноги звонко падает. Он сам готов на просьбу Джина наплевать и вернуть его на этот свет, но держится до последнего, потому что архангелу слово дал, потому что был обязан его сдержать. Но боль Чонгука его и самого глубоко режет, оседает в гнилом сердце, заставляя его в груди, съеживаясь, умирать, а зверя в клетке выть отчаянно и сломлено. Больно не только Чону, Тэхен свои чувства хорошо прячет, чтобы Гуку было хоть немного, хоть самую малость, легче.       — Прошу тебя! — Чонгук почти стонет в беспомощности, двумя руками хватается за рукав рубашки Тэхена, но перо по-прежнему крепко держит, бережет, не осознавая этого.       Гадес бы и сломался под этим натиском, выполнил просьбу Чона, потому что ради него на все готов, но Джину обещал и ставит предсмертное желание выше, и себе этим больно делает, и Чонгуку.       Тэхен только на колени рядом с архангелом опускается и, легко отрывая его руки от своей рубашки, мягко к себе притягивает, обнимает, потому что это все, что он может. У него нет ничего. Он силен, но беспомощен перед просьбой того, кого когда-то слепо и крепко любил. Чонгук не брыкается, не пытается выбраться, он сам на Тэхена налетает, не ощущает даже, как спина ноет от боли, как у него все саднит от мелких ран, архангел Гадеса крепко, непозволительно сильно обнимает в ответ. Утыкается лицом в грудь и рыдает, выплескивая все свои чувства через слезы, боль свою этими мокрыми пятнами на черной рубашке оставляя. Он не любит быть беспомощным и жалким ни перед кем, но перед Гадесом может себе это позволить, и позволяет каждый раз.       — Тэхен… — изредка всхлипывает, крепко до треска ткани вцепляясь в рубашку, словно боясь и его потерять.       Он теперь совершенно один остался, других архангелов нет, да у него вообще никого, кроме Тэхена и Хосока теперь нет. И это страшно, это так страшно и больно, что Чонгука начинает от этого трясти нездорово, он ближе к Гадесу жмется, с каждым новым всхлипом вдыхает аромат лилий, который его окутывает успокаивающе. Но архангел так легко отпустить свою боль не может, он ничего не может забыть, отца своего… и от этой мысли новые слезы из глаз катятся.       Тэхен его держит мягко, но крепко, он боится рану задеть, вообще, желает ее залечить, но пока временит с этим, потому что Чонгука для начала нужно было успокоить, нужно было ему дать время выплакать хоть часть боли. Сам Тэхен не может поддаться своим чувствам и позволить себе хоть немного быть слабым, он будет сильным для Чона, будет его оберегать и защищать, сколько будет нужно, любой ценой.       Он Чонгука к себе почти на колени притягивает и за плечи держит несильно, но архангел сам вцепился в Тэхена крепко, не желая его отпускать. А Гадес и не собирается, легко качает Чонгука в своих руках, почти незаметно, пытается его успокоить, а еще боль забрать. Архангел в ней тонет, а Тэхен с ней живет всю свою жизнь, а потому впитывает ее, ядовитую, чтобы Чонгуку стало легче, чтобы он перестал так в слезах захлебываться, в своей потере.       Чон так с Гадесом в обнимку долго сидит, и сам не может сказать, сколько точно, но по ощущениям долго. Он себя, как бы ни старался, а успокоить не мог, впитывал тепло от Тэхена идущее, его запах приятный, родной, а сразу унять боль силы не было. Как только ему хоть немного легче становилось, в памяти сразу всплывал их последний разговор с Джином, и слезы по новой начинали его топить. Он здраво понимал, что сам свою боль подкармливает, но сделать с этим ничего не мог, у него не было силы бороться.       И Тэхен это прекрасно понимал, а потому Чонгука не торопил, не пытался насильно в чувства привести — он и сам знал, что ощущает архангел, потому что сам перенес не одну потерю за свою жизнь. Он давал Чону время самому успокоиться, выплакать все слезы, унять боль, хоть и ненадолго, а потом можно было уже и к другим делам переходить.       — Когда зарождается новое измерение, вся тьма и хаос вокруг нее вспыхивают красным, и сразу синим, а потом переливаются мириадами бриллиантов, создавая Вселенную, подобную этому взрыву, родственную ей, — Тэхен архангела продолжает медленно покачивать в своих объятиях, а рассказом этим желает его хоть немного отвлечь и успокоить. — Все говорят «Большой взрыв», но это не так. Каждая Вселенная по своему создана, у каждой разное начало, как и разные в ней живут существа. Все уникальны, у всех разные силы и способности. Мы здесь на земле ходим под Богом, как говорят люди. Но в других измерениях создатель уже не он, это может быть что угодно, начиная от взрыва старой звезды, заканчивая волей какого-то существа, способного создать новый мир.       Чонгук громко всхлипывает и сильнее в Тэхена вцепляется, слышит его голос, и даже понимает, о чем он говорит. Постепенно в рассказ втягивается, успокаивается, но Гадеса все никак не отпустит, продолжая сжимать его своими руками вместе с пером, которое даже не думал выбросить. Оно ему было не нужно, но он подсознательно не желал его нигде оставлять, боясь, что оно попадет в руки врага.       — Но все это отчасти неправда. — Тэхен говорит тихим и очень ровным голосом, желая Чонгука успокоить, зная, что архангел уже обратился в слух. — Чтобы создать новый мир, нужно вытащить его из хаоса. Только в этой первородной стихии есть все, что используется для построения целых Вселенных. Бог создал землю, именно обратившись за помощью к хаосу, у него не было силы, чтобы самому лично все построить, только в хаосе были знания на этот счет, только хаос мог показать, как их использовать. А потому земля создана не только Богом, заслуга в этом лежит так же на плечах хаоса первородного, который дал основу для ее создания.       Чонгук окончательно стихает, только носом шмыгает изредка, больно пальцами впиваясь в спину Тэхена, чтобы его не отпустить, а еще щекой прижимается к его груди, вдыхает запах лилий, который только позволяет ему успокоиться быстрее, а сам слушает рассказ Тэхена, а еще удары его сердца — ровные и четкие.       — Я не раз видел, как новый мир зарождался, смотрел на все его причудливые формы, пока он не обретал свое окончательное великолепие. Видел, как гаснут звезды и вспыхивают новые, ослепительные и прекрасные. Но самое прекрасное, что я видел — твои глаза.       Чонгук замирает, не дышит даже, успокоился полностью, но и представить себе не мог, как реагировать на то, что Тэхен ему неожиданно выдал.       А Гадес продолжает, потому что хочет удостовериться, что сейчас архангел окончательно пришел в себя и может относительно нормально функционировать:       — Они черные, и это все, что видят остальные. А я вижу в них всю Вселенную. В твоих глазах часто загораются и также гаснут звезды, там пролегает самый красивый Млечный путь, он словно радужку оплетает, вспыхивая десятками бриллиантов. А еще там, как и в любой галактике, есть Солнце, оно согревает порой, а порой замораживает, как самые редкие звезды во Вселенных. Там бывают свои звездопады, россыпью драгоценных камней устремляющиеся прямо в зрачок, чтобы твои черные глаза незабываемо вспыхнули, доказывая, что даже во тьме есть невообразимая красота.       Чонгук коротко сглатывает — не знает, как на все это реагировать.       Единственное что, и правда, забыл о своей боли, ненадолго, но сейчас Тэхен сумел его правильно отвлечь. Архангел судорожно выдыхает в грудь Гадеса и подает тихий, едва слышимый голос:       — Зачем ты мне это сказал?       — Мне захотелось, — сразу отвечает Тэхен, а сам хмуро смотрит на жуткую рану на крыльях Чона, — тебя надо подлатать.       — Я… — Чонгук так и не договаривает, он ощущает боль в спине снова, ноющую и очень неприятную, но душевная все еще скребется в теле сильнее, чем физическая. А потому и сам архангел испытывает от раны только легкий дискомфорт.       — Пойдем, — Тэхен мягко поднимается и Чона тащит за собой.       Архангел понимает, что лучше не оборачиваться и не смотреть на тело Джина, но сам себя пересилить не может, потому что там его отец. А Тэхен, видимо, все это понимает, потому что держит Чонгука за плечи крепко и произносит, качая головой:       — Потом, мы сделаем это потом.       Чон только губу закусывает и кивает, потому что и сам понимает, что сейчас ему со всем этим не справиться. У него от одной мысли об архангеле слезы предательские в глазах ожили, и внутри все по новой начало ядом заливаться. Его от новой истерики спасает только то, что он до сих пор Тэхена держит за плечи, боясь, что если и его сейчас отпустит, то тот просто миражом растворится в воздухе, и архангел останется навсегда один.       Гадес держит Чонгука мягко, но крепко, уводит прочь из комнаты, чтобы Чона вид на тело мертвого Джина не трогал, чтобы дать его измученной душе хоть немного времени передохнуть и забыться. А сам Тэхен одними мыслями тьму оживляет под потолком скопившуюся — стихия знает, что от нее требуется. Она легким облаком стекает вниз, мягко, но плотно укутывая тело Джина своим черным одеялом, сохраняя и оберегая его для последующей церемонии погребения, которая произойдет только после того, как Чонгук относительно будет к этому готов. Когда в очередной раз будет, словно феникс, восставать из своего пепла, хотя прежним уже никогда не станет.       Тэхен бы архангела на руки закинул и быстрее бы донес до своей спальни, где и рану бы его осмотрел, и заставил бы Чона отдохнуть после такого выматывающего дня. Но все упиралось именно в рану, из-за которой Гадесу приходилось действовать осторожнее с архангелом. Он и мог только, прижав его к себе плотно, вести на верхний этаж, сдаваясь перед обстоятельствами, но не перед своим желанием помочь Чонгуку. А сам архангел даже сейчас Тэхена не отпускает, ему определенно неудобно так идти, обеими руками сжимая широкие плечи, но он не разрывает их контакта, не хочет отходить от Гадеса ни на метр, потому что ему страшно, а еще больно. А от всего этого вместе просто уничтожающе невыносимо, и только запах лилий его на поверхности и держит сейчас, а еще глаза черные, которые даже в темноте умудряются откуда-то свет черпать и сиять дьявольски. Страшно, но завораживающе.       Тэхен снова же силой, как и в прошлый раз, открывает двери в спальню, и заходит туда легко, но в этот раз немного света добавляет, заставляя маленькие настенные лампы тускло вспыхнуть, освещая комнату ровно настолько, насколько это было Тэхену необходимо. Но ведет он архангела не на кровать, а в соседнее помещение, где стояла огромная прекрасная ванна. Чону необходимо отмыться от грязи, а еще обработать раны. На самом деле Тэхену наплевать, что архангел бы кровью всю кровать заляпал — это пустяки, он просто желал, чтобы Чонгук под струями воды смыл не столько грязь, сколько этот день.       Ванная комната вся из черного мрамора, подозрительно похожего на тот, который был повсюду в преисподней, только здесь не было адского огня в настенных факелах, вместо него россыпь сияющих теплым светом звезд на потолке. Само помещение слишком огромное, но это черта уже Тэхена, который любил большие здания и комнаты, словно страдал клаустрофобией. Сама ванна высечена из куска мрамора, словно просто образовалась здесь, рядом с ней полочки тонкие и очень изящные, на них редкие и дорогие в красивых упаковках гели и масла, и разные другие принадлежности для личной гигиены. Недалеко висит зеркало большое круглое, из настоящего золота, а рядом стулья и табуреты из черного дерева с золотыми обрамлениями — все более чем дорого и шикарно. Но Чонгук даже не думает об этом, он, если честно, очень плохо соображает.       Тэхен подводит его к одному из табуретов, легко накрывает его руки своими и отдирает от себя, заглядывая в черные пустые зрачки.       — Садись, — почти приказывает, давит на плечи, заставляя архангела опуститься на табурет.       Чонгук от голоса его вздрагивает и снова выныривает на поверхность, немного растеряно оглядываясь по сторонам. Он пропустил тот момент, когда оказался здесь, но не пропустил того, что Тэхен вдруг от него отошел. Архангел в панике оглянулся, замечая каштановую макушку боковым зрением позади себя.       — Не шевелись, — снова подает голос Гадес, — мне надо осмотреть твою рану.       А Чонгук и замирает, потому что успокаивается, потому что Тэхен по-прежнему здесь, никуда не ушел, не растворился в воздухе. Он здесь.       Сила ангелов прожгла оба крыла у самого основания, приварила к мышцам ткань кофты и даже перья, до кости разорвала кожу, обнажая позвонки и мясо, свисающее с раны чуть ли не лоскутами. Архангел боли не ощущал только потому, что страдал душевно и потому что от шока болевой порог притупился. Когда ему станет легче, то боль будет просто невыносимой.       Тэхен в этот момент ненавидит Суа еще больше, хотя куда больше — остается загадкой. Так покалечить собственного сына, надо, как сам Гадес, не иметь души! Но Тэхен свою злость пока на цепи держит, скапливает ее в своем теле разрушительной порцией, чтобы потом при случае использовать. Сейчас же важен только Чонгук, который весь в слух обратился, не имея возможности развернуться и проверить — Тэхен все еще с ним или нет, но слушая при этом легкий шелест его ног о пол, а еще запах, который был сильным и очень умиротворенным рядом с ним.       Гадесу понадобилось всего пары опытных взглядов, чтобы понять, как вылечить рану Чонгука. Очень просто для такого древнего существа, а еще очень безболезненно для архангела. Тэхен отдельно не желал приносить Чону еще большей боли, чем он уже испытал, а потому выбрал самый эффективный и самый редко используемый способ лечения, из-за его силы и побочного действия. Но для начала ему необходимо было удалить с Чонгука кофту без всяких пошлых мыслей. Просто не хотелось, чтобы ткань осталась в ране и вдруг начала гнить — это не лучший исход.       — Мне нужно тебя раздеть, — говорит Тэхен, аккуратно притрагиваясь к низу кофты, ожидая, что Чон начнет яростно отбиваться от этого, но архангел вопреки всему просто кивает головой, с облегчением понимая, что чувства его пока не предали — Тэхен все еще рядом с ним.       Гадес легко взывает к своей силе, легко призывает тьму, которую Чонгук даже не ощущает, потому что она постоянный спутник Тэхена, всегда с ним. И с этими своими силами, он аккуратно тянет кофту прочь с архангела, снимая с него всю боль, когда ткань, приваренная к коже, треща и плавясь под действием адского огня, начала покидать рану, очищая ее.       У Тэхена силы так много, что он с легкостью блокирует у архангела все нервные окончания, не позволяя ему чувствовать, как тьма вместе с дьявольским огнем его плоть жрут, чтобы сделать ее идеальной для последующего лечения. А сам Чонгук и не думает в Тэхене сомневаться, ничего не спрашивает, никак не интересуется тем, что Дьявол там делает. Он только надеется, что тот не исчезнет вдруг.       Исковерканный кусок ткани летит прочь на мраморный пол, и крылья архангела незаметно трепетно взлетают, тут же опускаясь обратно. Чонгуку не больно, это не более чем рефлекс. Тэхен смотрит на широкую спину, красивую и подтянутую, но у него нет времени насладиться этой красотой, потому что Чонгук весь кровью залит, и рана все еще не залечена. Но это дело всего пятнадцати секунд, и нескольких тонн потраченной магии, для Тэхена это все пустяк. Он аккуратно прикладывает руки к ране, знает, что Чонгук боли все равно не ощутит, и взывает к силе такой, что вокруг все враз меркнет — тьма пожирает абсолютно все, не пропуская ни луч света к ним двоим, пока Тэхен заставляет рану, вопреки всем законам природы, тут же затянуться здоровой кожей, мышцы и сухожилия срастись, крылья тут же восстановиться. Невероятная сила, которая должна была бы, но Чонгука не пугает, он только на пару секунд покрывается гусиной кожей, когда ощущает, что запах Тэхена стал тусклым, теряя свою яркость. Он даже хотел обернуться, чтобы удостовериться, что Гадес все еще рядом с ним, но вовремя вспоминает, что если тьма вокруг такая густая и звонкая, то значит и ее хозяин рядом. А потому архангел успокаивается и терпеливо ждет, когда все вокруг снова встает на свои места, словно и не было этого мира, укрытого мраком.       Тэхен легко руки отрывает от раны, и с удовольствием отмечает, что лечение прошло очень даже успешно. От жуткого зрелища, кои представляли крылья архангела и его спина, не осталось ничего. Это ли не удача? Нет, не удача, а древняя сила.       — Все, — произносит Тэхен и магию полностью с Чонгука снимает, давая ему ощутить, что рана зажила, и ничего не болит.       Чон вздрагивает и на пробу крылья поднимает, у него в глазах неверие и какой-то детский восторг, хоть и покрытый знатным количеством потерянных сил и нервов. Он не ожидал такого результата, знал, что Тэхен очень сильный, но не ожидал.       — Спасибо, — только шепчет Чонгук, цепко следя за фигурой Гадеса, снова возникшей в его поле зрения.       К нему, по меньшей мере, снова хочется прикоснуться. Но Тэхен, словно это ощущает, потому что смотрит в черные зрачки Чона и говорит ровным, но не терпящим возражения голосом:       — Тебе надо помыться.       Чонгук так не считает, но сейчас спорить не хочет, а потому просто кивает. У него не осталось на сегодня сил ни на что, а горячая вода помогала бы хоть немного расслабиться и забыться на время. А потому звучит предложение вполне логично.       — Я буду за дверью, — просто говорит Тэхен, легко разворачиваясь к выходу.       Он бы и остался, но не станет, потому что Чонгуку необходимо сейчас хоть немного побыть одному, и Гадес это понимает.       А вот архангел даже порывается его остановить, но не делает это, понимая, как глупо будет звучать, прося Тэхена остаться с ним в ванной, где он будет голым мыться. Стыдоба. Но останавливает его даже не это осознание, а мелькнувшее в вытянутой руке черное перо, по-прежнему красивое и совсем не помятое вопреки всему. Чонгук с ним так и не расстался, не смог его отдать, хотя раньше только смерти Тэхену и жаждал. Сейчас даже представить себе не может, что с ним будет, если и Гадес его покинет.       Чон закусывает губу и медленно встает с табурета, когда Тэхен закрывает за собой дверь, оставляя архангела одного. Он не знает, что делать с этим пером, абсолютно не знает, но кладет его аккуратно на табурет, а сам идет к ванне, включая позолоченный вентиль с горячей водой и настраивая температуру, потому что сейчас стал к ней особо неравнодушен.       Когда-то ему не требовалось ни есть, ни спать, ни даже мыться. Хотя последнее он делал, но только в крайних случаях, сейчас же, лишившись сил, он снова пришел к тому, с чего когда-то и начинался его путь. Возможно, он сможет подняться снова, но уже точно никогда не станет считать небеса чистыми, никогда не станет считать себя и ангелов выше остальных существ, он никогда не станет прежним. Все, что с ним произошло, его очень изменило, он увидел мир по-другому, без розовой призмы. А без нее оказывается Рай, и правда, гнил.       Архангел аккуратно сбрасывает с себя грязную одежду и, выключая вентиль, добавляет в ванну пару мерных флаконов пены, тут же погружаясь в воду на несколько градусов выше любимой им температуры. Чтобы мозги окончательно в жижу превратились, и никакие уже мысли Чонгука не могли занять, хотя они все равно изредка вспыхивали, не желая просто так пропадать. Чон крылья держит высоко, чтобы они не намокли, иначе сушить он их будет очень долго, но перья у основания все равно в воду погружаются, а потом и вся половина крыла, а архангелу уже и наплевать на это. Вода делает свое дело — он расслабляется, откидываясь на черный мрамор, позволяя измученному телу и рассудку отдохнуть, душе отдохнуть. Хотя на самом деле он и близко не может предположить, как долго продлится его относительное спокойствие, как долго он сможет прятать эту боль.       — Я принес тебе чистую одежду и полотенца, — Тэхен открывает дверь и легко входит внутрь, держа стопку вещей в руках.       Он словно точно знал, что Чонгука голым не застанет, скорее всего, слышал, как архангел погрузился в воду. У Тэхена на лице идеальная маска спокойствия, он не язвит и не заигрывает как обычно, холоден, и, пожалуй, это заставляет Чонгука даже в такой ситуации остаться спокойным. Он только внимательно следит, куда кладет чистую одежду Тэхен, но даже нисколько не нервничает сейчас, он Гадесу доверяет.       — Спасибо, — снова шепчет, смотря, как причудливо у Дьявола вспыхивают глаза под действием тусклого света и пара, медленно поднимающегося от горячей воды.       Тэхен тянет улыбку и просто уходит. Ничего не говорит, не играет, как любит, просто уходит, оставляя архангела одного. И это отчего-то так ценно сейчас, что взгляд Чонгука снова падает на перо, одиноко лежащее на табурете. Чон собирался Тэхена предать, убить — он хотел его убить, жаждал этого слепо. Вот только сердце его решило по-другому, оно влюбилось в их врага, наполнилось к нему чувствами и привязанностью. Чонгук поступал не как архангел, и близко не так, как должен был. Но не мог с собой бороться. Тэхен сволочь и убийца, он Дьявол, а у Чона влюбчивое и доверчивое сердце, а еще у него в руках оружие против Гадеса, способ его убить, который он сам Чонгуку и дал. И почему-то это контрольным выстрелом архангелу по сердцу. Ему не доверяли так даже на небесах, даже другие божественные создания не готовы были дать Чонгуку над собой такую власть, хотя они все друг другу, вроде, там доверяли. А Тэхен отдал жизнь свою в руки Чону и даже не моргнул, даже бороться не стал, просто отдал и все.       Чонгук прижимает обе ладони к лицу, тяжело выдыхая. Какой дурак! Доверял тем, кто его постоянно предавал, использовал как кусок мяса, и ненавидел того, кто, своей сущности не изменяя, всегда архангела оберегал, с кем угодно готов был из-за него закуситься, где угодно его вытащить и спасти. Да, Тэхен та еще сволочь, да, он много бед архангелу принес, но он никогда не пытался в его глазах выглядеть тем, кем не являлся. Он не пытался его использовать, убить или предать. Он просто его добивался, и со стороны очень жестоко, но по-другому не умел.       Чонгук руки от лица отнимает только чтобы зачерпнуть горячей воды и плеснуть ее на себя, смывая этот проклятый день. Щеки адски горят, как и веки, раздражённые бесконечным потоком слез. Чон шипит, но все равно моет лицо тщательно, хотя вымыть хочется саму душу. Он бы и еще так полежал в воде, но слишком хорошо понимает, что чем дольше он так проваляется, тем больше вероятность, что его разморит окончательно, и он уже и сам подняться не сможет. Поэтому архангел тянется к полке со стеклянными баночками, без проблем находя легкий гель для душа с горьким шоколадом и шампунь с легким ароматом парфюмерной отдушки. Все дорогое и явно сделанное на заказ, но Чонгук думает всего пару секунд, прежде чем выдавить содержимое флакона себе на голову и начать отмывать волосы, слипшиеся от грязи и крови, сразу замечая, как вода резко окрашивается в грязно-коричневый, даже несмотря на черный мрамор ванны, который многое скрывал.       Архангел моется яростно, ногтями соскребает с кожи засохшую кровь, до красноты ее натирая, моет и крылья даже, ощущая, как в них эта боль въелась вместе с потерей. Раны уже не было, но болела и не она. Чонгук не столько очищал свое тело, сколько, и правда, стремился душу отмыть — не от грехов, а от этого дня. А еще было бы неплохо и разум так же смыть горячей водой, полностью в ней раствориться, чтобы ничего не помнить и ничего не знать. Но память — это то, что с ним и останется, память и боль.       Чон аккуратно выходит из ванной, полностью вымытый, чистый, раскрасневшийся от горячей воды и постоянного трения кожи. У него с крыльев тонкие струйки воды стекают, и он их легко стряхивает в ванну, не желая, чтобы брызги раскрасили все стены здесь. Конечно, убираться будет не Тэхен, но Чонгук не хочет лишние проблемы создавать никому.       Он берет из стопки вещей сверху лежащее белое полотенце и легко им промакивает волосы, зачесывая их назад, а потом и весь обтирается, отмечая, что полотенец Тэхен принес целую кучу, явно рассчитывая на то, что Чонгук в воду с крыльями полезет. Очень предусмотрительно. Чон обычно сушит перья естественным способом, не боясь простудиться, его иммунитет к такой заразе силен. Но сейчас он крылья, как может тщательно вытирает полотенцами, хотя они все равно остаются сырыми, как бы он не старался. Он легко даже самое основание крыльев протирает и вздрагивает, когда пальцы ощупывают абсолютно целую поверхность без единой царапины или раны. Магия Тэхена поистине велика, если он смог такое. Чонгук никогда, даже на небесах, не видел, чтобы хоть кто-то использовал такую мощную целительную силу. Ни разу не видел, чтобы рана затянулась по щелчку пальцев. Это было невероятно, а еще невероятнее то, что Тэхен сделал это ради Чонгука. Гадес был знатной скотиной, но, похоже, что архангел ему, и правда, нравился. Чон закусил губу, он надеялся, что не просто нравился Тэхену, надеялся, что даже без души он его…       Чонгук сам себя одергивает и склоняется к стопке с одеждой, как и обычно, черной. Под цвет настроения в этот раз. Но он даже мысленно на это не ворчит, просто натягивает свободные шелковые штаны с такой же футболкой, ноги сует в тапки, берет перо Тэхена, пряча его в карман брюк, и идет на выход, помахивая крыльями в надежде, что они так еще подсохнут сильнее. Он сейчас без силы, опустошенный и растоптанный, готов и так без лишних слов в постель завалиться и забыться на время. Побыть почти человеком, благо, в этом нет ничего плохого. Он и сам понимал, что если сейчас пойдет и начнет что-нибудь делать, то снова весь расклеится карточным домиком под дождем.       Тэхен стоит у наполовину зашторенного окна, смотрит на темные облака, на бурю, которая никак не угомонится. В комнате снова темно, светильники не горят, и только редкие молнии освещают спальню и самого Тэхена с его таким пустым и холодным лицом. Он не спеша оборачивается на запах глицинии, когда Чонгук несмело выходит из ванной комнаты. Архангел весь чистенький и раскрасневшийся с мокрыми волосами и влажными крыльями, которые сейчас сверкали особо красиво, но у него опустошенные, усталые глаза, опухшие даже.       — Тебе нужно отдохнуть, ложись, — говорит Тэхен, легко задергивая штору окончательно, погружая комнату во мрак, в котором им обоим только их хорошее зрение и дает возможность видеть друг друга.       Чонгук мнется, не то, чтобы он стеснялся или боялся, или не хотел спать. Он очень сейчас хотел завалиться в эту кровать, в которой просыпался уже дважды, но себя заткнуть архангел никак не мог.       — А как же ты?       Тэхен легко тянет улыбку, которая тут же гаснет:       — Мне не нужен отдых, — а сам идет на выход, — ложись, спи сколько нужно, тебя никто не потревожит.       Чонгук губу закусывает, продолжая в воздухе крыльями помахивать:       — Хосок…       — Что Хосок? — Тэхен легко разворачивается, приподнимая вопросительно бровь.       — Он пришёл со мной, он мне помог, — говорит Чонгук, смотря в черные спокойные глаза Гадеса, — не обижайте его.       — Как скажешь, — просто кивает Тэхен, готовый выполнить любую просьбу архангела, но сейчас уперто считающий, что ему необходим отдых.       Он хорошо понимал, что Чонгук сейчас только храбрится и желает казаться не таким уж и раздавленным, не таким уничтоженным. На деле ему до сих пор больно, он это чувство просто прячет. И избавиться от него сможет не так уж и скоро, а может никогда. Но сейчас ему лучше отдохнуть и силы набраться, чтобы сражаться дальше.       Чонгук кивает непонятно чему и идет к кровати, укрытой знакомым черным одеялом, утянутым в великолепный шелк. И ворох этих подушек уж слишком заманчиво сейчас выглядит для измученного тела. Чон даже внимание не обращает на то, каким внимательным взглядом его провожает Тэхен до кровати, желающий удостовериться, что архангел, и правда, заснет. А Чонгук сразу зарывается в одеяло по самые уши, высоко на подушках раскладывает крылья и блаженно прикрывает глаза, вдыхая аромат лилий, витающий в воздухе, родной аромат, успокаивающий.       Тэхен тянет улыбку уголком губы и разворачивается к двери, открывая ее легким взмахом руки, но позади раздается тихое, но отчетливо слышимое:       — Не уходи, пожалуйста.       И он не уходит. Смотрит в черные глаза Чонгука, которые горят просьбой, глядя на Тэхена, и не уходит. Он хотел архангела оставить одного, чтобы тот отдохнул и пришел в относительное равновесие, пока бы побыл один. Но Чонгук смотрит на Гадеса так, что тот все разом понимает — ему спокойно только когда рядом Тэхен, когда аромат лилий невероятно силен, когда он не один. Ему одному страшно, он должен знать, что его не покинули, что рядом есть Гадес, что он не иллюзия, что он живой, и он рядом с Чонгуком. Все это глупо на первый взгляд, но архангел не мог заставить себя спокойно лежать в мягкой кровати в одиночку, когда в мозгу пылало осознание, что у него больше никого нет. Даже других архангелов нет. Он один, а рядом только Тэхен, и пусть он будет рядом.       — Полежи со мной, хотя бы пока я не усну, — глаза в глаза, — пожалуйста.       Гадес просто кивает. Ему это «пожалуйста» совсем не нужно, чтобы с архангелом остаться. Без всякого мотива, без похоти по отношению к нему он готов выполнить его просьбу. Если Чонгук хочет, то пусть так и будет.       Тэхен ложится прямо поверх одеяла на бок, лицом к архангелу, но не пытается его смутить, не смотрит голодным волком, у него в глазах спокойная гладь озерной воды, под которой по-прежнему от боли стонет зверь, запертый в клетке из цветов.       Чонгук губу закусывает и довольно закрывает глаза, вдыхая аромат лилий полной грудью, позволяя ему себя нести в царство снов. Пока Тэхен рядом, он со всем сможет справиться, все сможет пережить, главное, чтобы он продолжал быть рядом, чтобы продолжал быть рядом с Чонгуком.       Тэхен смотрит на архангела, у которого умиротворенно подрагивают ресницы, и сам бы сейчас хотел опуститься в сон, вот так проваляться с Чонгуком на кровати, просто иметь возможность провести с ним больше времени. Но он лишен такого маленького, но самого неоцененного подарка, как сон, а потому может просто смотреть на Чонгука и не более.       Архангел быстро проваливается в царство Морфея, расслабляя пальчики, которыми держал одеяло у самого лица. Он так и не увидел, как у Тэхена на спине кровоточит рана глубокая, которую Гадес забрал от Чонгука себе, «вылечивая» архангела ценой договора на крови с древней магией, забирая себе его боль.