Map of the soul: 7

      Дождь острыми струями ударяется о землю, тучи и не думают небосклон очищать, сдавать свои позиции. Они надолго над городом повисли, желая залить его своими горькими ручьями, чтобы люди хоть раз в них разобрались, хоть раз открыли глаза и поняли стихию, а не только проклинали ее за такую непогоду. Но этого, конечно же, не произойдет. А потому и молния вдруг яростно, очень неожиданно чертит тяжелые облака своим ярким рисунком, раскрашивая вечерний серый пейзаж новыми красками. Она словно негодует над людской слепотой, хотя негодует она из-за ангелов, из-за небес, которые противно было видеть теперь всем существам, вдруг узнавшим, что ничего светлого в мире не было уже давно и явно больше не будет.       Молния ярко вспыхивает прямо над особняком, укрытым тьмой, освещает богатый старинный пейзаж, легко соревнуется с фонарями, вдруг вспыхнувшими с наступлением темноты. Гром ей в помощь в этот раз не идет, но она и без него может справиться. К тому же, ее задача сегодня не только пугать, она вдруг яростно учуяла нечто прекрасное и стремилась увидеть его воочию. Вот только тьма ее в особняк не пускала, а потому она на небе ярко сверкала, негодующе, норовясь попасть в панорамное окно в темную комнату, увидеть все и ощутить на себе эти невероятно прекрасные эмоции. Но она такой привилегии лишена, может только сверкать и беситься, с каждым новым отчаянным всплеском света выхватывать две фигуры на кровати, укрытые темнотой и своими желаниями.       Тэхен смотрит на Чонгука в упор, не моргает, в саму душу светлую глядит, словно там вдруг сможет увидеть хоть долю неуверенности, хоть долю бахвальства архангела в этот момент. Но у Чона все перед Гадесом нараспашку и душа, и сердце — он смотрит ответно в эти черные глаза и не врет. Сам себе не врет и Тэхену не врет. Он хочет, знает цену, которую заплатит, но хочет. Ему не страшно, потому что единственное, чего он теперь может бояться, что Гадеса вдруг рядом не будет, что он исчезнет или умрет. И по сравнению с этим, ничто не может вызывать столько страха, близость уж точно. Конечно, ему было более чем волнительно, но не страшно.       — До конца, Тэхен, — шепчет Чонгук и мягко касается гладкой медовой кожи щеки, водя по ней медленно и мягко своими пальцами, замечая, как зверь в черных глазах мурчит довольно и рвется к архангелу, о котором так долго мечтал. — С тобой до конца, — Чонгук улыбается Гадесу, он знает, почему тот себя сдерживает, но хочет показать ему, что больше этого не надо. Можно к архангелу прикасаться и целовать, и жадно поедать его своими чувствами, потому что он и сам этого желает.       Тэхен, честно, готов спорить, готов просто уйти, отказать Чонгуку, потому что архангел точно не понимает, чего хочет, на что себя одной фразой обрекает, чего себя лишает. Вот только Чон смотрит в глаза Гадеса пронзительно, в свою душу приглашает, а там, в ней, почти приказ для самого Дьявола — взять невинное и чистое тело в свои руки и любить его долго и красиво, так, как Тэхен сам хочет. И Гадеса просто срывает, он разом осознает, что Чонгук никогда уже не станет поворачивать назад, бежать не станет и Тэхена уже никогда не бросит. Он с ним не просто развлекался, не просто искал защиты, Чон его любил так же искренне, как и шептал об этом Гадесу, так же чисто, какой была душа архангела, так же прекрасно, как сверкали эти черные глаза Чонгука каждый раз, когда он был по-настоящему счастлив. А сейчас он был счастлив, он был с Тэхеном.       Чон аккуратно пальцами водит по щеке Гадеса, восхищенно любуется, как его кожа вспыхивает оранжевым от каждого нового разряда молнии на небе за окном, но в глазах не отражается черных, там место только тьме и тем чувствам, которые Чонгук принимал и собирался им снова показать свет, чтобы чудовище, наконец, выбралось из той клетки, в которую само себя и заточило.       Архангел коротко облизывает свои вдруг пересохшие губы и тянет Тэхена на себя, собираясь выдавить этот ненужный воздух между ними. Он добровольно тонет в черных глазах напротив, раскрывает свою душу до предела и в нее приглашает Гадеса окунуться ответно, без всяких «если» и «а вдруг». Вот так доверительно и глупо, как умеет только Чонгук, и как умел когда-то и сам Тэхен, только обжегся очень сильно, больно, до глубины своей души, которую пожаром просто выжгло из него. Но он все равно рискует повторно, потому что Чонгуку доверяет, потому что у того, в самой красивой и светлой душе, ничем не скрытая и неприкрытая любовь плещется. Архангел осознает весь риск, но ему не страшно, он доверяет Тэхену и верит, что тот его спасет. А Гадес готов все измерения перед Чоном на колени поставить, если он еще хоть раз на него так посмотрит. Только архангелу никто, кроме Тэхена не нужен, и это отдельно так прекрасно, что в мире нет даже слов, чтобы это чувство описать.       Гадес целует Чонгука сам, стремительно преодолевает разделяющее их расстояние, но нежно касается этих алых, манящих губ, сдерживая себя, не съедая всего архангела разом, как хочется. Он с ним обращается так, словно он из хрусталя сделан, потому что, кажется, что надави он на Чона сильнее, и тот просто испарится — таким нереальным был сейчас. А архангел ответно целует, продолжает одной рукой держать лицо Тэхена, а второй нетерпеливо спускается вниз по его шее прямо на грудь, продолжая рвать ненужную сейчас рубашку, чтобы добраться до этого самого красивого и любимого тела.       Крылья мягко трепещут, Чонгук даже не стремится их убрать, он подсознательно хочет и их отдать Тэхену, как доказательство, что он ему о своих желаниях не врал.       Архангел даже вздохнуть толком не может, сам себя кислорода лишает, жадно и требовательно сминая губы Тэхена, изредка поглощая только аромат лилий, сходя в нем с ума окончательно. Сердце стучит быстро, разгоняет кровь по жилам вместе с желанием, этот стук даже в ушах отдается утроенной дробью, заглушая музыку дождя. Внутри все горит и сплавляется в один тугой узел, оседающий нестерпимой тяжестью внизу живота, заставляющей архангела призывно ноги развести, чтобы тело Тэхена касалось его плотно, запретно близко.       Гадес не желает торопиться, не просто хочет растянуть момент, не просто хочет насладиться полной отдачей этого чистого тела. Он знает, что если сорвется сейчас, то потом просто не остановится. В первый раз он смог себя осадить только благодаря чуду и нежеланию пользоваться пьяным состоянием Чонгука, а сейчас у него вряд ли найдутся для самого себя же такие весомые доводы. Но он, конечно же, сам себе врет, потому что слишком уж жадно сжимает в руках края рубашки архангела, желая просто разорвать этот ненужный кусок ткани на лоскуты, чтобы по отзывчивому и любимому телу всласть провести горячими ладонями, собирая на них всю невинную дрожь и аромат глицинии, враз усилившийся.       Чонгук хочет больше — это не просто инстинкт, не просто похоть. Он Тэхена любит очень сильно, и он не хочет этой нежности и осторожности, он знает, что Гадес себя сдерживает, даже догадывается, что тот нежно-то на деле и не умеет, а потому так медлит. Но архангелу на все это плевать, он хочет так, как нравится самому Тэхену — без границ и тормозов, дико, дьявольски. Это не пугает, потому что Чонгук верит, что Гадес не сделает ему больно; это заставляет нетерпеливо дрожать и руками полностью стекать на твердую грудь, разрывая проклятую рубашку с протяжным жалобным треском.       Архангел на мгновение поцелуй разрывает, дышит тяжело в опухшие красные губы Тэхена и прямо в них выдыхает, открывая глаза и тут же проваливаясь в черноту напротив:       — Не сдерживайся.       И это — как точка невозврата, потому что Гадес этим словам неожиданно внемлет, вгрызаясь в губы архангела новым поцелуем, сплетая их языки несдержанно и слишком уж голодно. А он и был голоден. Он долго ждал этого момента, да даже никогда и предположить бы не мог, что тот вдруг произойдет, что архангел сам этого захочет. А сейчас у Тэхена на все был зеленый свет, абсолютно на все. Он просто не хотел делать Чонгуку больно, не хотел, чтобы тот думал, что Гадесу от него нужно только его безвинное тело. Хотя черное сердце желало его получить. Тэхен архангела тоже любит, по-своему любит, так, как только он один и умеет, чтобы они в этих чувствах вдвоем сгорели. А Чонгук даже все это понимая, не против, он ничего не боится.       Чон жадно, немного неуклюже, но все равно слишком уж прекрасно и мучительно водит руками по голой груди Тэхена, очерчивает его мышцы пальцами, отчего-то дрожащими, и стонет протяжно в сомкнутые губы, наслаждаясь жаром, охватившим их тела, пожирающим их с новым особым удовольствием. Тэхен этот стон глотает, чтобы потом при случае воспроизводить его с новой нездоровой дозой. Да он уже давно наркоман просто по одному аромату Чона. Теперь же будет еще и по этому телу; да он те стоны архангела до сих пор забыть не может. Но эти кажутся ему прекраснее, то ли потому что Чонгук сейчас адекватно понимает, что творит, то ли потому что с каждой новой дозой Тэхен будет втягиваться только сильнее и сильнее, пока этот наркотик его не убьет.       У архангела медленно, но верно отключаются мозги, теряясь в сладостном тумане, который ядом в кровь и огнем во всем теле. Его начинает почти лихорадить, он хочет больше и глубже, чтобы заклеймить их обоих, чтобы навсегда они вместе остались в этом диком, несдержанном порыве. Чонгук одну ногу закидывает поверх бедра Тэхена и ближе его на себя тянет, выдавливает между ними остатки здравого пространства, потому что он впервые не хочет быть здравым, он вообще не хочет ни о чем думать, потому и мозги отключил, просто наслаждаясь моментом их единения.       У Тэхена на самом деле выдержки столько, что можно цистерны ею заливать, но Чонгук в пекле это все сжигает, когда притягивает к себе Гадеса, когда он пахом касается его паха, и архангела пробивает крупной дрожью, потому что у Тэхена стоит железно, упираясь в промежность Чону так, что узел у него внизу живота еще сильнее скручивается, заставляя архангела поцелуй разорвать, протяжно выстанывая, задирая длинную шею высоко на подушках.       Тэхен смотрит на такого Чонгука — открытого и настоящего, утонувшего добровольно в своих желаниях. Влажные губы приоткрыты, ресницы трепещут, грудь вздымается прерывисто и слишком уж высоко, а крылья дрожат предательски. И руки эти неспокойные продолжают трогать грудь Тэхена, обводить его мышцы жадно, почти скрести по ним маленькими ноготками.       У Гадеса глаза становятся полностью черными, тьма собой и белок глаз заливает, потому что выстоять перед таким Чонгуком не смог бы никто, хотя Тэхену рвать хочется только от мысли, что к архангелу мог кто-нибудь еще, кроме него прикасаться. Эта темная звезда только его, всегда была его и будет! Навсегда, навечно, не потому что Тэхен это Дьявол, а потому что Чонгука он до беспамятства любит, нездорово любит.       Гадес слегка приподнимается, из-за чего руки архангела сползают с его груди на бедра мощные, без сожаления рвет на Чоне рубашку медленным и протяжным движением сильных рук. С наслаждением смотрит, как архангел от одного звука вздрагивает и глаза распахивает, совсем невменяемым взглядом смотря на Тэхена и губы облизывая. У Чона на груди на серебряной цепочке висит перо Гадеса маленькое и аккуратное, то самое; в черных глазах рождается еще одно новое понимание — взаимно до глубины души.       Бесполезный кусок ткани летит в сторону стремительно, так же как и Гадес с себя черную рубашку стягивает, отмечая, что их цвета кожи отлично гармонируют: молочная Чона и медовая Тэхена — прекрасная композиция. Архангел по пояс голый лежит перед Гадесом, дышит по-прежнему тяжело, заставляя грудь подниматься, маленькие коричневые ореолы сосков на этой белой коже прекрасно выделяются, твердеют только от одного взгляда Тэхена — голодного и нетерпеливого. Но Чонгук нисколько не стесняется, как тогда, так и сейчас спокойно принимает свою наготу, не боясь демонстрировать свое тело Гадесу. Да он и сам своим взглядом прожигает медовую кожу, и у него шальная мысль в голове пробегает — а если ее лизнуть, она сладкая?       Но архангел даже ничего предпринять не успевает, когда Тэхен на него стремительно налетает, как акула, как настоящий хищник, коим и являлся. Эта добыча была для него особо значимой, потому что он ее любил вопреки всему. Гадеса манят к себе алые, искусанные губы, хранящие запах глицинии, но так же его манит и длинная, молочная шея, которую тянет искусать, оставить там следы от зубов и красные болючие засосы, перетекающие в бордовый. Но в этом себя Тэхен, конечно, сдерживает. Только не в поцелуях несдержанных прямо под нижнечелюстной костью и обязательно к этому еще и прикусывает слегка, хотя хочется до крови вцепиться зубами в архангела, только аромат глицинии и сдерживает, только эти высокие, рваные стоны и позволяют не потерять контроль окончательно.       Тэхен ко всему еще и руки Чонгука в капкан своих больших ладоней хватает и задирает их высоко над головой Чона рядом с его крыльями, почти в тисках держит, вот только архангел этому не сопротивляется. Он извивается под Тэхеном нетерпеливо, не вырывается, хотя пальцы и горят от желания Гадеса потрогать еще раз. Но он наслаждается этой властностью, тем, как губы горячие жадно и влажно чертят контуры его шеи, как их тела полыхающие касаются друг друга, рождая табуны несдержанных мурашек, дрожи почти.       Чонгук глаза прикрытыми держит, сам шею выше тянет, открывает к ней доступ и дышит часто-часто, выстанывая протяжно каждый раз, когда Тэхен особо несдержанно кусает его, точно оставляя на молочной коже следы. Но Чону все равно мало, он сам не понимает своих жадных порывов, но ему вдруг мало всех этих ласк; тугой, отчасти уже больно ноющий, узел внизу живота не дает ему покоя, жаждет ощутить всю ту запретную сладость, только о мысли о которой архангела нездорово ведет. Чонгук выше свою ногу на бедре Тэхена задирает, сильнее его к себе прижимает и сладостно-дико трется своим пахом о его, показывая, что у него и у самого болезненно стоит, он и сам уже хочет переступить все границы.       Тэхен откровенно рычит Чонгуку в шею, пуская по его телу табуны мурашек этим звуком. Кусает за тонкую ключицу больно, только архангела это не останавливает, он проделывает свой трюк еще раз, шире разводя ноги, приглашая так открыто, что Гадес странно как еще эти тонкие запястья не сломал. Чон играл совсем нечестно, но нисколько об этом не задумывался, он только глаза пьяные открывает медленно, понимая, что Тэхен на него голодно и слишком уж близко смотрит. А архангел ему улыбается довольно, улыбается этому зверю, который стремился его тело полностью познать, и снова бедрами вверх поддается, потираясь своим пахом о пах Тэхена, ловя перед глазами парад звезд.       А Гадес не железный, он понимает, что Чонгук все это намеренно делает, и что он наслаждается этой небольшой игрой, и… Да, Тэхен просто снова сминает эти жутко сладкие от глицинии губы жадным, жарким поцелуем, а сам несдержанно и резко своими бедрами толкается, имитируя толчки, разжигая пламя между ними горящее так высоко, что они точно в нем оба сгорят, уже ничего не останется.       Чонгук не ожидал, да, провоцировал, но честно не ожидал. Он стонет в сомкнутые губы, почти захлебывается этим поцелуем и чувствами, и ощущением того, как сильные бедра ударяются о его пах, через одежду втрахивая архангела в кровать. Чонгук горит от этого, у него внизу живота уже все болит, свернувшись в слишком уж тугой узел, он весь дрожит и пальчики на ногах до судорог сжимает. Но ему нравится. Ему так нравится, что он сам неосознанно поддается движению бедер, его руки крепко держит Тэхен до сих пор, но даже так архангел все равно стремится получить этого любимого тела больше.       Гадесу нелегко, он сам себя дразнит, вбиваясь через одежду в Чонгука, который такой открытый и податливый, что Тэхена на части рвет осознание — архангел готов. Он не просто так бахвалился, не просто лживо кричал свое «хочу», он, и правда, хотел. И как бы странно это ни звучало, а хотел он чисто и невинно. Тэхен их жаркий, слишком уж открытый своей правдой и чувствами поцелуй разрывает, смотрит в глаза, подернутые дымкой, и сам видит, как там звезды пляшут. Это… волшебно.       Чонгук волшебный.       Тэхен мягко отпускает его руки из своих тисков, чтобы скользнуть вниз по прекрасному телу, глядя исподлобья нереальными, дьявольскими глазами на Чона, на пробу касаясь языком темной бусины соска. Архангела просто прошибает током. Он смотрит огромными неверящими глазами в потолок, пальцами сжимает подушку над головой и дрожит нездорово, плавясь от того, как его тело отреагировало на такую незамысловатую ласку.       У каждого своя эрогенная зона. А Тэхен дьявольски умел ее определять с завидным мастерством, хотя, кроме Юнги, у него никого не было. Он просто был повелителем Ада и этим все сказано. Гадес руками нежно, невесомо дразня, скользит по ребрам, впитывает эту дрожь, эту запретную сладость своей наркотической конфетки. Медленно взгляд опускает вниз на приоткрытые губы, кадык, вот-вот грозящийся вспороть искусанную кожу шеи, тонкие, острые ключицы и манящие бусины сосков, прямо перед алыми голодными губами Тэхена. Он и секунды не раздумывает, когда несдержанно всасывает затвердевший сосок в рот и тут же с привкусом тянущей легкой боли начинает его посасывать, изредка пуская в ход зубы.       Чонгука крошит на части, растирает в пыль, на микрочастицы, чтобы потом он уже восстал совсем другим архангелом. Он стонет, почти кричит в этом стоне, потому что ему хорошо. Ему настолько непозволительно и запретно хорошо, что он начинает весь извиваться и вытягиваться в руках Тэхена, но тот его, конечно же, из своего плена не отпускал, крепко держа за тазовые кости. А Чонгук в ощущениях теряется, потому что ему еще никогда не было так сладко и невыносимо одновременно. Он сам не знает: то ли Тэхена попросить прекратить, то ли и дальше плавиться в этих ласках?       Молния все ярче за окном бушует, крылья Чонгука все сильнее и сильнее дрожат, не имея возможности выжить в этом запретном наслаждении. И стон высокий, красивый раскрашивает темную комнату, впервые позволяя ей по-настоящему наполниться жизнью. Таким интимным и очень личным способом, но наполниться жизнью.       Тэхен продолжает архангела изводить, ему всегда нравилось то, каким послушным становилось тело Чонгука в его руках. Ему всегда нравился этот яркий аромат глицинии, который сводил его с ума. Ему всегда нравилось смотреть и ощущать, как Чон получает наслаждение, как тонет в нем, как позволяет ему собой править. И как все это он делает не потому что у него был скрытый мотив, а потому что он любил Тэхена, от этого черное сердце наполнялось запретной радостью, в которой в итоге грозилось захлебнуться. Но Чонгук рискнул всем, и Гадес тоже собирался это сделать. Он готов хоть все отдать и все потерять, но только не архангела, не своего маленького и наивного ангела.       В темноте, раскрашенной тяжелым сорванным дыханием, ярко раздается звук брякнувшей о пол пряжки от ремня и сразу после вжик от расстегнутой змейки. Чонгук не сразу понимает и не сразу осознает, что губы Тэхена его больше не касаются, что он прекратил эту сладкую пытку и теперь отточенным движением снимал с архангела брюки, смотря прямо ему в глаза. Если он увидит хоть тень страха, то остановится, не станет заходить дальше. Однако в черных, подернутых дымкой глазах, которые легко фокусируются на фигуре Тэхена, сидящей у его разведенных широко ног, нет ни капли боязни, отвращения или неуверенности. Там только тонна любви, приправленная желанием быть с Гадесом близко настолько, чтобы их уже даже различить никто не мог. Сплавиться в этом огне сердцами и телами, а одной души архангела на них двоих хватит. Чонгук только губами беззвучно шепчет:       — Давай.       Тэхен без лишних раздумий стягивает с него штаны разом с бельём ловким и резким движением. Теперь Чон перед ним полностью обнажен, лежит на черных простынях, прекрасно оттеняющих его молочную кожу. Возбужден, и непозволительно горит в своих желаниях. Член аккуратный, красивый плотно прижат к животу, с него прямо в выемку пупка стекает капля смазки, дразня чувствительную кожу, заставляя архангела дрожать от этого. А еще от взгляда черных, откровенно наслаждающихся видом глаз Тэхена, который смотрит на всего Чонгука разом и словно отдельно изучает каждую деталь божественного тела, чтобы никогда его не забыть. На Чона так смотрели впервые, и это было и близко не противно, от этого хотелось урчать довольно, не было даже и мысли прикрыться или начать стыдиться наготы. Чонгук, напротив, вытягивается только сильнее, закидывая крылья выше и ужасно-потрясающе разводит ноги в стороны шире, приглашая Тэхена настолько открыто, насколько это возможно.       Если бы не природная выдержка Гадеса, то сейчас он непременно бы наделал бед, разрывая под собой архангела, наслаждаясь не только этим девственным телом, но и душой прекрасной, впитывая в себя глицинию еще больше, становясь ее неотъемлемой частью. Но Тэхен себя по-прежнему держит на поводке, хотя Чон очень умело дергает за ниточки, заставляя его поспешить в своих действиях. Гадесу не хотелось спешить, только не сейчас и только не с архангелом. Им хотелось наслаждаться и дарить наслаждение в ответ.       Черные, дьявольские глаза блестят от нового удара молнии, которая по-прежнему не теряет надежды пробраться в эту комнату и своими глазами увидеть переплетение любящих тел. Чонгук от этого взгляда Тэхена дрожит, у него в жилах начинает буквально пениться кровь, а нервные окончания иглами во всем теле оседают, но такими мучительно-приятными, что архангел и сам себя не может остановить от нового стона. Полуоткрытые глаза до сих пор пытаются насмотреться на Тэхена, который выглядит сейчас не меньше чем настоящий Дьявол. Чонгуку неправильно приятно осознавать, что он сам выглядит как добровольная жертва для сатаны.       Архангел, утонувший в запретных желаниях. Сам того захотевший, сам ставший и жертвой, и возлюбленным. Хотя так, как с ним трепетно и аккуратно обходился Тэхен, он не меньше, чем самый любимый. Никакая не жертва. Жертвой перед архангелом пал сам Гадес.       Тэхен аккуратно скользит руками по длинным, сильным ногам, рождает новые табуны мурашек в этом девственном, чистом, прекрасном теле, и резко за лодыжку архангела хватает, подтягивая его ближе к себе немного грубо и немного несдержанно. Чонгук плывет, рассыпается в новом стоне и не сопротивляется, только из-под трепещущих ресниц поглядывает, как Гадес мучительно медленно касается губами его икры, носом тянет аромат глицинии и тут же тянется вверх к нежной и чувствительной коже бедер, в дразнящем жесте ведя по ней языком до самого основания, прямо до паха. У Чонгука больно стоит, а еще больнее что-то внизу живота скручивается, стягивая внутренние органы, прося большего, не желая уже тянуть. Архангел бедрами неосознанно вверх подается, но сильные руки его обратно к кровати пригвождают, он мечется и стонет, разрывая в руках подушку, потому что только так может хоть часть напряжения снять. Но Тэхен неумолим, он не собирается просто так все прекращать, архангел должен гореть ярко, без возможности затушить этот пожар внутри своего тела, чтобы удовольствие его прямо здесь съело.       Гадес ноги Чонгука шире разводит, крепко держит за бедра, заставляя архангела от этого по-новому стонать, извиваться как кошка и дрожать, понимая, что так сладко ему еще никогда не было. А Тэхен только распаляется, это все только прелюдия, но именно прелюдия и должна их поджечь, а соитие сжечь в пепел. Черные глаза устремляются прямо на небольшой член Чонгука, смотрят жадно, так, что архангел просто ощущает, что произойдет дальше. Но даже так, он не может предположить, насколько Тэхена понесет. А его от ситуации вело настолько нездорово, что контролировал он себя… никак. Контроля не было давно.       Тэхен широким мазком языка проводит по всей длине дрожащего тела, слизывая даже смазку проступившую, и только его руки в этот момент, удерживающие Чонгука, не дают архангелу пошевелиться, потому что он резко вверх поддается, словно хочет уйти от ласк, хотя в этом врет, конечно. Никогда, ему никогда так хорошо не было. Чон почти кричит, но вовремя себя за губу кусая, проглатывая это наслаждение, у него сердце бешено бьется в груди, а перед глазами новые звезды рождаются, чтобы тут же утонуть в черных зрачках Тэхена, который немедленно к Чонгуку подтянулся, сминая несдержанно его губы, делясь с ним вкусом его же смазки. Архангелу и близко не противно, он стонет в поцелуй, руками, наконец, снова касается Тэхена, водит по его груди, щипая за соски, заставляя Гадеса рычать, углубляя поцелуй так, что Чонгук даже вздохнуть не может. А Чону этот кислород и не нужен, только запах лилий, только сам Тэхен.       Архангел извивается под своим партнером, закидывает ноги на его бедра, с неудовольствием отмечает, что на Гадесе еще проклятые штаны, но все равно трется об него, желает продолжить, ускориться. Тэхен вот тоже бы готов был ускориться, разорвать последние жалкие сантиметры, которые их разделяют, но понимание того, что в его руках девственное тело, действует как ушат холодной воды. Он свои желания глубже пихает, ему надо Чонгука как следует подготовить, прежде чем дарить наслаждение от их соития.       Тэхен слегка сдвигает руку с тазовых костей и без лишних раздумий берет член Чона в ладонь, легко проводя по всей его длине, размазывая смазку. Архангел отчаянно распахивает глаза, разрывая поцелуй, громко и красиво выстанывая в черный потолок. Чонгука просто на лоскуты от этого рвет. Он никогда себя не касался, не то чтобы дрочил. Он же архангел и… и… да гори оно все в пекле!       Тэхен пожирает его отзывчивого и чувствительного к ласкам своими черными глазами, продолжает не спеша водить по члену ладонью, с явным наслаждением отмечая, как ему нравится такой архангел, такая самоотдача и явное нестеснение. Сердце Чонгука о грудь Тэхену ударяется, пробуждает и его черное сердце, заставляет и его зверя плавиться от этих чувств, скидывая свою приросшую маску монстра, открывая себя настоящего.       Чон больно и сильно вцепляется руками в бока Гадеса, потому что по-другому просто рассыплется, просто не сможет сдержаться. Он в голос кричит от каждого нового движения руки Тэхена, бедрами в его ладонь толкается, ощущает, что горит с новой силой, ощущает, что узел так сильно затягивается, что вот-вот и просто разорвется к чертям.       А Гадес только во вкус входит, начинает дрочить быстрее, размашистее, растирая большим пальцем чувствительную головку, а сам смотрит на архангела. Как у него крылья дрожат, как глаза блаженно закатаны и там кроме тьмы ничего нет, как кадык резко ходит под кожей от каждого нового стона. И да, Гадес, похоже, теперь будет часто так Чонгука изводить, чтобы слышать эти ласкающие, наркотические для слуха стоны снова и снова.       — Тэхен!.. — архангел сорвано кричит и свою руку на плечо ему кладет, не понятно то ли остановить хочет, то ли попросить ускориться.       Чону так хорошо, что он просто в этом ощущении теряется, просто готов от него сгореть, у него мышцы внизу живота свинцом наливаются и сейчас готовы взорваться. Это так, что он даже описать нормально это чувство не может!       Гадес это удовольствие как свое впитывает, аккуратно ведет пальцами до самого основания члена и резко вверх, заставляя архангела кричать несдержанно, выплескивая сперму долгими и тягучими толчками. Тэхену нравится, ему нравится, что он у Чонгука первый, что только он сможет подарить ему такое наслаждение. Нравится, как архангел весь напрягается враз, как широко глаза распахивает, утопая в своем сладком море. А ему было запретно сладко, настолько, что от этой дозы и умереть можно было. Сердце бьется где-то в горле, а в теле столько легкости, что в пору и без крыльев взлететь. А еще аромат лилий повсюду, и он тянет архангела обратно в реальность, обратно в лапы самого дьявольского искушения.       Тэхен не дает Чонгуку опомниться, не дает возбуждению пропасть, а сладости просто раствориться. Он готов дать еще больше наслаждений, еще больше того запретного, от чего архангела по новой накроет с головой. Тэхен пальцами быстро собирает сперму с дрожащего впалого живота Чонгука, чтобы, да… смазки-то под рукой у Гадеса не было. Он мягко разводит ноги архангела шире, слегка одну поднимает в колене, отслеживает все эмоции на лице Чона, который еще по-прежнему плавал в своем сладком море. А затем мягко коснулся подушечкой пальца сжатого колечка мышц, без промедлений проталкивая его на всю длину, сразу же снова вгрызаясь в чистый участок кожи шеи, ловя удивленный и отчасти вдруг здравый стон, прошедшийся дрожью по всему телу.       Чонгук резко распахивает глаза, но не видит ничего кроме тьмы и моря звезд, зато ощущает все отлично и язык Тэхена, жадно слизывающий капли пота с его шеи, и его палец внутри себя, который… боже! мягко скользил внутри архангела, но с нажимом проходился по ребристым стеночкам, рождая в Чоне новое, абсолютно неправильное удовольствие. Это совсем не больно, немного непривычно, но не больно, от этого новый узел, еще прочнее и нетерпеливее завязывается у него внизу живота. Он думал, что его уже отпустило, что можно было свободно вздохнуть, но невинный архангел слишком в этом ошибался. Однако его это непомерно радует, ему волнительно, но он готов идти до конца.       Чонгук руками по-прежнему держится за плечи Тэхена, то сильнее в них впиваясь, то отпуская, действуя, как волна пожара внутри него, который готовился архангела поглотить, но каждый раз отступал, заставляя Чона дышать прерывисто, стонать открыто и красиво. А Тэхена это только сильнее распаляет, он рычит, задирает ногу архангела выше, чтобы трахать его одними пальцами было удобнее, а сам продолжает за шею кусать, спускаясь снова вниз по груди к чувствительным соскам.       Чонгук распят на кровати, горит и плавится, ему неправильно, запретно хорошо, но ему наплевать теперь на все запреты, с Гадесом до конца. Тэхен палец вынимает и собирает еще тягучей спермы, чтобы узкую дырочку разработать лучше. А Чон к удивлению сам ему на встречу поддается, сам тянет колено к груди, позволяя Тэхену беспрепятственно себя любить. Архангел дышит тяжело, почти загнанно, дрожит, когда два пальца Гадеса в него проникают и кричит, когда они задевают простату, вдавливая ее внутрь. Его в пепел крошит, он больно сжимает пальцами плечи Тэхена, раскрывается до предела, позволяя Гадесу почти по-настоящему себя трахать. Особенно учитывая, как нетерпеливо и резко он двигал пальцами внутри Чонгука, отчего архангел только громче стонет, только яростнее сам на них насаживается, заставляя Тэхена с рыком кусать его за соски, без капли нежности в этом жесте. Он непонятно как еще себя держал, чтобы не разорвать Чонгука, но тот и сам в огонь бензина подливал. Безумец, который хочет быть любимым полностью только Гадесом.       — Тэхен… — стонет Чон, у него снова ноет член, прижатый к животу, снова все внутри горит и просится прекратить эту пытку или же уже перейти все границы. — Тэхен… — Чонгук почти зовет Гадеса, заставляя его исподлобья, из-под каштановых взмокших прядей посмотреть на архангела ответно своими черными, дьявольскими глазами, — пожалуйста, Тэхен!.. — выстанывает от нового движения пальцами Чонгук.       В туманных и невменяемых глазах Чона тьма и желание, но там же Гадес отчетливо видит, что архангел готов. Он здраво, насколько мог, полностью был готов, без остановки, без сожалений. С Тэхеном до конца.       Гадес слегка приподнимается и смотрит в эти прекрасные глаза, а потом просто впивается в губы Чонгука жадным поцелуем, продолжая трахать его пальцами, пока невинное тело медленно, но уверенно подходило к своей второй разрядке, пока плавилось от ласк и желания. Пока Чонгук жадно снова водил руками по груди Тэхена, обжигая его своей глицинией и жаром.       У Гадеса спина болит от того, как крепко он мышцы напрягает, не пуская крылья, которые на свободу рвутся, но это все пустяки по сравнению с тем, как он архангела желает со всей его душой, и сердцем, и телом прекрасным. Тэхен поцелуй разрывает, приподнимается слегка, но смотрит только в глаза Чонгуку, жадно следит, как у него по виску бежит капля пота, как он дышит открытым ртом, облизывая красные, опухшие от бесконечных терзаний губы. А сам быстро избавляет себя от остатков ненужной одежды, шипя, когда ноющий от недостатка внимания член, лижет прохладный воздух.       Чонгук жадно, и совсем не стесняясь, скользит взглядом по красивому телу, возвышающемуся над ним. Отмечает краем сознания прекрасный ровный цвет кожи и крепкую мускулатуру. А сам воздухом давится, понимая, что член у Тэхена не маленький и… и, как он в нем поместится? И… но архангел все свои мысли осекает, только руками к Гадесу тянется. Он не будет ничего бояться, он абсолютно уверен в том, что собирается сделать.       Тэхен в эти объятия падает, снова терзает губы алые с ароматом глицинии, рукой высоко одну ногу архангела задирает, водит голодно по бедру пальцами, заставляет Чонгука трястись и дышать задушено в сомкнутые губы. А пальцами скрестись о спину Гадеса с оттенком боли, прижимая его так плотно, что даже воздух между ними пропадает.       Архангел готов, он хочет. И Тэхен это отчетливо понимает, когда приставляет свой ноющий от возбуждения член к сжавшейся вдруг дырочке ануса и толкается резко и сильно бедрами, раскрывая Чонгука до предела, входя в него полностью и замирая, сдерживая рвущийся из груди рык. Он и в самой смелой мечте представить не мог, что у него когда-нибудь будет секс с тем, кого он так долго и так трепетно любит.       Чонгуку больно, как бы он не был готов, а ему все равно больно. У него слезы предательские бегут из глаз, сердце вдалбливается в грудную клетку Тэхена, а дышит он только открытым ртом, стараясь всеми силами игнорировать боль, стреляющую куда-то в поясницу.       Гадес руками гладит Чонгука нежно, успокаивает, губами сцеловывает соленые дорожки слез, шепчет тихое: «Прости» в самое ухо и продолжает его нежно гладить и целовать повсюду, игнорируя, как архангел короткими ноготками ему легко вскрыл кожу на спине, пуская кровь. Тэхен здраво понимал, что не с его размерами Чонгук впервые должен был лишаться девственности, но его от одной мысли, что архангела бы кто-то вот так трогал, пронзала ревность и злость. Чонгук только Тэхена и только!       Гадес мягко кусает Чона за линию подбородка, за хрящик уха, пуская первую ответную дрожь, и снова опускается на шею, прикусывая сонную артерию, заставляя адреналин новой дозой прострелить каждое нервное окончание тела архангела, позволяя ему сбавить эту боль.       Чонгук губу кусает, его возбуждение никуда не делось, особенно учитывая, что Тэхен его уверенно держал за основание бедра, намеренно раздразнивая тонкую кожу легкими поглаживаниями. Особенно учитывая, что Тэхен в нем не двигался, позволяя привыкнуть к своим размерам, к заполненности внутри, хотя у самого все мышцы в сталь разом превратились. Гадес сдерживал себя — легко понимает архангел, он ничего не делает только, чтобы не принести новую боль Чонгуку.       А Чон… а он голову в сторону поворачивает, щекой упирается в подушку, высоко поднимает подбородок, позволяя Тэхену, почти приказывая ему, укусить себя в сонную артерию повторно. Вызвать эффект легкий удушающий, от которого архангела заводило не на шутку, от которого он вдруг понимал всех тех, кто получал мазохистское наслаждение от странных, как он раньше думал, сексуальных практик. И Тэхен его кусает, просто вонзается в молочную кожу зубами, оставляя ровную дорожку из несильных, но все же укусов до самой острой ключицы. Сигнал архангела Гадес не вербально понимает, тут же резко выходя из тугой, сжавшейся дырочки и вбиваясь в нее снова, но уже не останавливаясь.       Боль уходит на «нет» медленно, но Чонгуку от этого контраста слишком вдруг хорошо. Внизу все тянет и пылает, и к этому примешиваются жадные укусы, заставляющие воздух из легких выходить тихими, зарождающимися стонами. Чон продолжает спину Тэхена полосовать кровавыми ранами, но при этом подставляться под его укусы-поцелуи, начиная снова извиваться нетерпеливо, требовательно.       У архангела явно будет завтра все болеть, полыхать от боли. Он ноги даже сейчас свести не может, только заставить себя раскрыться для Тэхена, принимать весь его немалый размер, вдруг с диким криком понимая, что всю эту боль стоит вытерпеть хотя бы ради вот одного такого попадания крупной головки члена по простате. Чонгука молочным шоколадом плавит на кровати под сильным телом, у него перед глазами снова галактики рушатся, а наслаждение ядом по венам, прямо в душу, которая требует шепотом:       — Еще.       Тэхен вбивается в ту же точку снова, безошибочно попадая по простате, заставляя архангела снова кричать, разрисовывая спину Гадеса новыми ранами, но не отталкивая его, нет, притягивая ближе, чтобы он и не думал останавливаться больше. Чонгук не знал, что может быть так хорошо, так сладко и красиво, а главное, что все это удовольствие ему дарит любимый человек. Он расслабляется неожиданно резко, позволяет Тэхену вбиваться в себя в нужном ему темпе и тонуть в этом наслаждении, попутно ощущая, как пресс Гадеса при каждом движении трется о головку его члена, доставляя еще больше удовольствий. Архангел в них теряется, мечется в сильных руках, принимая их ласки, и плавится от горячих губ, которые только еще не съели его, такими голодными были. А Чонгуку все мало, у него убийственная концентрация наслаждения в крови, а ему мало, потому что он с Тэхеном.       Гадес толкается так, что даже кровать начинает жалобно скрипеть, понимая, какая жажда владела им все время, что он сейчас так наслаждался этим прекрасным телом, так его любил, что и себя сдержать никак не мог. Он с каждым резким толчком вбивался прямо в простату, зная, что архангела от этого лужицей мороженого в жерле вулкана вытапливает. И сам при этом в удовольствии рычит, беря от Чонгука столько, сколько сам хочет и отдавая всего себя ему. Он на самом деле нежно не умеет, но Чону, кажется, этого и не надо. Архангел сам резким толчкам навстречу подается, сам громко и открыто стонет, сам Тэхена за подбородок к себе тянет, желая ощутить вкус этих губ, сгореть в нем окончательно.       Чонгук жадно целует, стонет в этот поцелуй, позволяя Гадесу все свое наслаждение впитать и прочувствовать, рычать довольным зверем, которому все равно будет мало, но который принуждать архангела на повторение все равно не станет. Чонгук руками скользит по твердым бокам Тэхена, даже их умудряется изрезать ноготками, позволяет себя за губы кусать, сам в ответ кусает, а сердце его прямо о грудь Гадеса ударяется, кажется, уже внутри него и бьется. По-другому объяснить, почему вдруг архангелу наплевать, что у него крылья живьем медленно сгорают, он не может. Ему не жаль. Ему теперь ни крылья, ни нимб не нужен. Только Тэхен.       Гадес трахает беспощадно, так как только он один и умеет, чтобы жажду хоть на половину угомонить, чтобы Чонгук всю палитру наслаждений получил, чтобы никогда не забывал, кто его так любил. А архангел и не забудет, у него теперь эта любовь и жажда быть с Тэхеном по жилам вместо крови, отравой в мозгах и в душе. Он сам так захотел, сам принял это решение и не жалеет.       Чонгук поцелуй разрывает и голову выше задирает, выстанывая охрипшим голосом высокие красивые ноты. У него внизу уже все сгорело и сейчас готово взорваться от количества того наслаждения, что он получил. А Тэхен все это ощущает, рычит Чону в самое ухо, кусая за хрящик, и темп увеличивает, руками удерживая тело архангела, которое просто начало от каждого удара подбрасывать. Он мог бы и дальше Чонгука любить, хоть всю ночь, изматывая их обоих, но здраво понимает, что Чону требуется время отдохнуть, это его первый раз, ему не следует перетруждаться. Особенно учитывая, что крылья его, как и нимб, теперь полностью сгорели. Он пожертвовал ими ради того, чтобы быть с тем, кого любит. И никаких сожалений.       — Тэхен!.. — сорвано кричит Чонгук, и узел внутри него разом рвется, заставляя кончить повторно, выплескивая сперму наружу, пачкая их животы.       Чон глаза широко распахивает, даже дышать перестает, ощущая, как дьявольское наслаждение ядом течет по венам, пропитывая каждый участок кожи, каждую клеточку тела, всего архангела, унося его в страну зависимости от персоны Тэхена, туда, где целые галактики зарождаются с одним этим именем.       Гадес делает еще пару толчков резких и жестких, мог бы дольше в него вбиваться, дольше насыщаться, но отпускает себя, изливаясь глубоко в архангела, заполняя его собой во всех смыслах этого слова. Он так долго ждал этого момента, да даже на него не надеялся, а сейчас получил все, о чем мечтал, и даже больше. А дальше только расплата за это счастье, по-другому не бывает. Но Тэхен ни о чем сейчас не жалеет, держа в руках эту красивую душу. Заплатит любую цену, абсолютно любую.       — Я тебя люблю, — шепчет в приоткрытые губы Гадеса Чонгук, медленно возвращаясь из своего сладкого моря.       — Я тоже, — отвечает Тэхен, мягко подушечками пальцев водя по влажной щеке. — Мне жаль твои крылья.       — А мне нет, — улыбается архангел и утягивает Гадеса в новый поцелуй.       Не жаль, не страшно, не противно — Чонгук сам ступил во тьму, потому что в ней света оказалось больше, чем на небесах. Потому что во тьме была любовь, был Тэхен, которого он навсегда, навечно, без которого теперь и жить не сможет.       *****       Обычно тихий и, пожалуй, даже мрачный замок как никогда оживлен. Демоны стайками парят, быстро мечутся туда-сюда, словно забыли, зачем они вдруг здесь оказались. Но адские создания ничего и никогда не забывают. Они с недобрыми, предвкушающими улыбками делали все свои дела запланированные, успевали даже низших по углам зажимать, используя их для своих утех. В Аду как таковых правил нет, каждый берет то, что может позволить его сила. Главное, что у демонов есть время на свои утехи; если обстоятельства приводят к неизбежному, они могут очень даже быстро начать действовать, выполняя любой приказ за считанные секунды. А вот потом есть дни и недели, чтобы красивых низших где-нибудь зажать, откровенно-бесстыдно ими пользуясь у всех на виду. Дико. Но это Ад, по-другому здесь просто не может быть.       Тьма с интересом на все это действо глядит, здесь она не прячется, здесь она свободно скользит между телами, между крыльями вспархивающими то там, то тут. Следит за всеми открыто и холодно, чтобы потом отдельно доложить обо всем своему хозяину, хотя здесь есть кое-кто, кому Тэхен безоговорочно доверяет. Тьма здесь не только для слежки, она для важных дел всегда нужна, особенно, когда готовишь замок для сдачи своим врагам.       Да, вот так просто Тэхен и все остальные демоны покидали преисподнюю, не жалея ни клочка этой проклятой земли. Но оставляя для захватчиков — хотя, можно ли этих трусов таковыми назвать? — очень «приятные» сюрпризы. Все ценное из Ада было давно вывезено и спрятано надежно самой матерью тьмой, осталась только жалкая оболочка этого мира. Но демоны хоть и покидали ее, однако ничего не оставить ангелам и межизмеренческим, и кондорам, и многим другим измерениям не могли. Это же скучно и неинтересно! Тэхен приказ такой не давал, конечно, но знал, что демоны и сами поймут, что делать, чтобы своего хозяина не разочаровать.       Чимин хмуро смотрит на адских тварей. Во-первых, завидует их крыльям, а во-вторых, единственный здесь, кто не знает, с чего Ад вдруг эвакуируется. От кого? Кто в здравом уме мог на него напасть? А как же узники в подземелье? Что с ними будет? А с другими, кто только в Ад за грехи попал? У него в голове куча вопросов вертелась, но он все равно исполнял стойко приказ Юнги и собирал факельные головешки с адским огнем в черный резной кувшин, удивляясь, отчего тот не становится теплее от этого дикого и жестокого пламени. Хотя нечему удивляться, в преисподней все кверху ногами.       Мимо Чимина пролетали демоны, сверкали своей силой и крыльями, искушали Пака. Он только губы кусал, заставляя их еще больше распухать; он уже с неделю тренировался в магии, тренировался контролировать и растить в себе силу, которая всем адским созданиям была дана с их перерождения, но которую не каждый мог правильно приручить, выдрессировать. Чимин вот как бы ни бился, а в ответ пока получал только звенящую пустоту, ни тебе крыльев, ни хотя бы жалкого поднятия в воздух пылинки! От этого злость и зависть его душу пожирали с особым наслаждением. Но Пак все равно попыток своих стать сильнее не кидал.       — Аппетитный демоненок! — рядом с Чимином приземляется Высший, хвастливо держа свои крылья поднятыми над собой.       Он с неприкрытым интересом липким взглядом скользил по фигуре Пака, плотно обтянутой черным, и более чем ясно давал понять, зачем он, вообще, вдруг здесь остановился.       Чимин на Высшего бросает холодный взгляд. Никакого впечатления на Пака он не произвел: обычные крылья, обычная внешность, обычный демон — он встречал и лучше и сильнее. Да хотя бы Юнги взять или Намджуна, которого он не раз уже видел, а про Тэхена даже заикаться не стоит. Этот Высший им и в подметки не годился.       Пак молча продолжает снимать адское пламя с настенных факелов, погружая замок в абсолютную темноту с каждым продвижением вперед. Может Чимин и стал демоном, но это не значит, что будет перед каждым ножки раздвигать, гордость свою он еще не продал.       — И неразговорчивый! — Высший не отстает, блестит черными глазами, следуя за Паком.       Демоненок его заинтересовал, а все, что цепляет взгляд адских тварей, им нужно, они хотят этим обладать, вкусить и сломать, присвоить при желании.       — Зато какой красивый! Ну же, иди сюда, я могу стать твоим покровителем! — искушает прямо, но Чимин не ведется, даже не смотрит на демона, продолжая свою работу, но боковым зрением за Высшим неустанно следя, отлично зная, что он способен на многое, даже на подлость. — А ты сейчас мне неуважение выказываешь, — понимает быстро, что метод пряника не действует и сразу переходит к кнуту. Страх — как оружие. — Должен на коленях передо мной ползать. Я Высший, а ты никто, я за такую дерзость и убить тебя могу.       Чимин смотрит на демона долгим, нечитаемым взглядом, снимает показательно со стены очередной факел и стряхивает адский огонь в свой кувшин, откидывая древко в сторону. Всем видом демонстрирует это непочтение. Он только с триумвиратом ведет себя уважительно, а больше никто здесь его коленопреклонства не заслужил!       Демон на глазах звереет, бросает в сторону Чимина взгляды-молнии, крылья распушает уже не просто чтобы похвастаться. Готов Пака прямо здесь завалить и разорвать под собой, взять это тело столько раз и так, как хочет. А Чимин даже знает, что противиться силе Высшего не сможет, но из-за этого с гордостью расстаться не готов. Об него уже давно ноги вытирали, хватит, надоело!       — Маленькая сучка! — зло шипит Высший, явно собирается напасть, но Пак даже не дрожит, стойко на месте стоит, смотря в черные разъяренные глаза напротив.       — Лапы свои от него убрал! — холодный голос прямо из темноты раздается, заставляя обоих демонов разом вздрогнуть, осознавая, что тот, кто сюда идет, по силе превосходит многих здесь.       Высший разворачивается к неожиданному гостю лицом, но остается все таким же настроенным на бой, хотя отлично понимает, что ему в поединке с Юнги не выиграть никогда.       Мин выходит на свет не спеша, величественно. У него нет крыльев, и он выглядит совсем не страшным, самым обычным, пожалуй, даже хлипким, как тростинка. Но это такой обман наравне с миражом в жаркой пустыне. Юнги не зол, у него на лице вообще никаких эмоций нет, только глаза дьявольские глядят прямо на Высшего, явно желая его разорвать прямо здесь.       Чимин смотрит на Юнги в упор и впервые с момента своего перерождения рад его появлению. Да, он не собирался сдаваться перед этим липким демоном, но и быть под ним не хотел. Мин его спас почти. Пак был в Аду не так уж и долго, но успел с ясностью понять, что у Юнги здесь авторитет жестокого и безумного убийцы. С ним никто не хотел соперничать, хоть и мечтали, его боялись и завидовали ему, он был в триумвирате, хотя был обычным, не обладал никакой особой силой, только той, которой с ним поделился Тэхен. Из-за этого ему завидовали еще больше — приближенный самого короля. Это ли не повод бросать черные проклятия в его сторону?       — Это моя игрушка, иди и ищи себе другую, — холодно выдает Юнги, уничтожающе глядя на Высшего.       Чимина даже сейчас никак такое отношение к себе не коробит. Игрушка? Но все именно так и было. Он для Мина —личная игрушка.       Высший в ответ ноздри разъяренно раздувает, явно хотел бы с Юнги закуситься по такому пустяку. Но шкура своя жалкая дороже, хотя здраво демон понимал, что, так как он состоит в совете, убить его Мин без приказа Тэхена не мог. Но мог его знатно потрепать, так, чтобы он и думать не смел к Паку подходить! Высший думает всего секунду, не желает уступать, но и для грызни не лучшее место и время. Он потом до Юнги отдельно доберется, потом покажет этому жалкому и ничтожному демону, что вся его сила зависит только от Тэхена, и без него он пустое место!       — У тебя всегда были странные вкусы! — шипит на прощание Высший и фыркает, упархивая в темноту с громким хлопком крыльев.       — Торопись, надо закончить быстрее, — кидает Мин Чимину, нисколько этими словами и ситуацией в целом не задетый.       Внешне, конечно же, спокоен, а внутри горит ярче этого адского огня, хочет прямо сейчас тьмой поймать этого Высшего и до жалких остатков души его выпотрошить. Но сдерживает себя, а потому сам себя за это и хвалит.       Чимин удивлен на самом деле, что Юнги за него заступился, хотя не должен был бы уже ничему удивляться, особенно включая, каким педантом и собственником был Мин. Как сам и сказал — не желал, чтобы к его игрушке хоть кто-то прикасался. Он не был хорошим, этот поступок и капли добра не нес, просто демону не нравилось ни с кем делиться. Раньше бы Пака подобное потрясло и, пожалуй, даже обидело, но не сейчас, когда он столько перенес и столько видел. Однако несмотря ни на что отвечает Чимин четкое:       — Спасибо, — слегка кланяясь в знак уважения тому Высшему, который был поистине могущественен.       Мин глаза щурит, смотря на все на это с отсутствующим выражением лица. Прямо отмечает, что да, Чимин красивый и очень аппетитный, как демон и сказал. Вот только такие конфеты разворачивать опасно, можно уже обратно к строгой диете и не вернуться.       — Метку на руке видишь? — Юнги словно благодарность игнорирует. Она ему ни к чему, он защищал просто потому что Пак его, ничего более.       Чимин перехватывает в левую руку кувшин, а правую на уровень лица поднимает, хотя и так все прекрасно видит. Золотая метка раньше, пока он человеком был, для него была незаметна, а сейчас он ее часто у себя на ладони видел. Правда, отчего-то так и не поинтересовался, что она значит.       — Ты мой, — говорит Юнги, внимательно за Паком следя. — Эта метка обозначает, что твое имя принадлежит мне, но так как сейчас ты мой демоненок, то не только имя, — Чимин глаза поднимает и встречается с черными застывшими как ледяной океан зрачками. — Если хоть кто-нибудь посмеет к тебе подойти, сразу показывай ему ее, иначе я убью не только этого наглеца, но и тебя, свет мой, — улыбается демон. — Я не делюсь — запомни это.       Чимин кусает губу, всё, как он и предполагал. А на другое было глупо надеяться. Но даже так и лучше, ему ни к чему все эти чувства, пусть уже выгорят из его души, а лучше с его душой. Быть игрушкой легче, чем быть преданным человеком, которого до боли любишь.       — Я запомню, — Пак снова кланяется, становясь мрачным от мыслей о… Прочь из головы, прочь! — Хозяин, а… а что происходит?       Чимин отчаянно любые мысли о карих глазах гонит и о гортензии этой проклятой. Его предали, а он, каким был слабаком, таким и остался, видимо, мало страдал! Потому он разговор в другое русло переводит, спрашивает о том, что его уже давно волновало.       Юнги не спеша руки на груди складывает, видит, что Пак сам в своей голове торопится, что-то — кого-то — отгоняя там. И демон даже знает кого, и он бы снова Чимина здесь одного оставил, чтобы тот по новой сгорал от своих чувств, но отчего-то Мин не уходит. Тянет поболтать. Он сделал все, что было запланировано, а потому мог себе позволить немного отдохнуть.       — Мы покидаем Ад, — Юнги пожимает плечами, говоря вещи для него само собой разумеющиеся, — спятившие ангелы собираются его захватить, а потому мы просто уходим.       Чимин медленно моргает, переваривая услышанное. Демоны были кем угодно — вот, что Пак понял за такой небольшой промежуток времени — только трусами они не были. Не в их стиле бежать, они должны были дать бой! Тэхен, по слухам, самое сильное существо во всех измерениях, так почему он бежит?! Вся его мощь просто бахвальство, да?! Видимо, что-то такое Пак все же вслух произносит, потому что Юнги резко меняется в лице, почти сверкает зло на Чимина глазами, говоря лживо-ровным голосом:       — Никогда не смей сомневаться в Тэхене, понял?!       Пак как-то неожиданно резко осознает, что проболтался, не уследил за языком и хватил лишнего. Он уже давно понял, что Мин за Гадеса порвет, надо было оставаться внимательным с ним до конца и не допускать таких промашек! Чимин тяжело сглатывает и глаза в пол уводит, кланяясь:       — Да, хозяин.       Мин фыркает только, злость никуда не ушла.       — Приказы Тэхена — это то, что мы все безапелляционно выполняем. Если сомневаемся, то я или Намджун ему об этом говорим — для того мы и есть его советники, остальные же просто молча следуют указаниям.       — Конечно, хозяин, — Пак мысленно себя бьет за болтливый язык, но все равно поднимает голову, сталкиваясь с черными злыми глазами, и спрашивает, потому что ответ ему знать хочется очень, даже если за свои мысли он и получит: — Но разве мы не можем выстоять? Разве у нас мало силы?       Юнги глаза щурит, злится, конечно, но уже рвать и метать не тянет. Он даже почти осклабился вдруг, да, потому что у Чимина в голове неожиданно правильные вопросы были.       — У нас есть целая армия, — отвечает демон, слегка склоняя голову на бок, — но зачем ей жертвовать, если драться здесь нам не за что? — весомо задает встречный вопрос.       В этом захолустье не было ничего, кроме бесплодной пустыни, и та способна была убить кого угодно просто ради забавы. Для Ада всё как игра, он — живое существо — бездушное и беспринципное, как и многие его обитатели. Бороться за него высшей степени маразм.       — Разве это не ваш дом? — не понимает Чимин, сжимая в руках кувшин сильнее, чтобы не выпал. Он не был тяжелым, но могло так статься, что Пак случайно из-за какой-нибудь неожиданной новости мог его обронить.       — А ты считаешь его домом? — Юнги снова отвечает вопросом на вопрос, улыбку тянет на губах.       Неужели, кому-то может нравиться такое «райское» местечко? Бред, никому. Чимину-то уж точно, он вопросы задает просто потому что не может понять, с чего вдруг демоны так легко сдаются. А они и не сдаются, это стратегия такая, ловушка почти.       — Нет, — Чимин кусает себя за губу, глядя в черные, блестящие глаза напротив.       — Вот и никто — нет. — Хмыкает Юнги, прислоняясь спиной к черной мраморной стене, сливаясь с ней в своей черной одежде. — Мы отдаем Ад, потому что им никто, кроме Тэхена, все равно править не сможет. — Улыбается Юнги. — Всех ангелов просто перемелет здесь в труху, они сами сбегут. Ад — это не котенок пушистый, это монстр, у него свой разум и своя сила, абы кому он не подчиняется.       Мин и сам был бы не прочь здесь королем быть, но, во-первых, Тэхена никогда не предаст, а во-вторых, управлять преисподней он не сможет, даже обладай всей властью тьмы. Глупые ангелы и жадные существа других измерений просто не знают цену, которую им придется заплатить, чтобы Ад перед ними склонился. Юнги было бы даже забавно посмотреть на то, как все они в пламени синем горят, неспособные хоть как-то эту крупицу хаоса контролировать.       — А как же другие узники? — Чимин хмурится, понимая, что демоны эвакуируют себя, но никак не других. Эгоизм здесь процветал невиданных масштабов.       — А тебе разве не все ли равно? — Юнги бровь вопросительно поднимает, глядя на Пака с легкой улыбкой на губах.       Ох, каким бы плохим не пытался Чимин выглядеть, как бы не старался быть похожим на остальных демонов, но в общую картину все никак не мог вписаться. И Мин даже знал, почему и из-за кого.       — За грешными душами нужно кому-то присматривать, — увиливает от ответа, но не очень ловко Чимин, взгляд отводя в черный пол.       Да яснее ясного, что всех готов эвакуировать непонятно зачем. Ну, Паку-то понятно, а вот Юнги, который слишком хорошо Ад знал — нет.       — Преисподняя все сама сделает, мы ей только помогали все это время, — жмет плечами Мин.       На самом деле, ни один ангел, даже имей силу всех измерений вместе взятых, не смог бы пробраться в подземелье, не имей на то разрешение Тэхена. Об этом никто не знал, абсолютно никто, но у Гадеса с Адом на этот счет был подписан особый договор. Преисподняя, его исполняя, кого угодно в порошок сотрет, но к грешникам не пустит. Они там сами будут вариться в своих мыслях, как Чимин раньше. Система не может быть прервана, если Ад не будет работать, то и люди на земле резко перестанут умирать.       — Но мы забираем адское пламя, — Пак снова глаза на Мина поднимает.       Тянет разговор, просто ясно, что не хочет оставаться один, когда какой-нибудь Высший снова начнет к нему лезть. Да и просто отвлечься и поговорить было неплохой идеей. Да, Юнги та еще скотина, но надо отдать должное, он разбирался в мире намного лучше многих, кого знал Чимин.       — Это я так хочу. — Мин тянет улыбку-оскал, небрежно откидывая со лба черные, немного кудрявые пряди волос. — Мне не нравится, что Суа к нему прикоснется.       Чимин удивленно хлопает ресницами и переспрашивает почти полушепотом:       — Суа?       У Юнги вмиг в черных глазах вспыхивают недобрые синие огоньки зарождающегося бешеного пламени. Он это имя так же терпеть не мог, как и Тэхен. Ангел слишком многое у всех отобрала, слишком много, кому жизнь испортила. Да Мину было достаточно уже того, что она хотела Гадеса убить!       — Та самая, из-за которой ты здесь, которая на тебя поспорила, — выдает Юнги, а сам руки в кулаки сжимает.       Хотелось бы так же и горло ангелу сжать, уничтожить ее, сжечь! Мин надеялся, что когда Тэхен ее поймает, то хотя бы кусочек от нее Юнги перепадет!       Чимин губу кусает. Он уже давно понял, что ангелы не белые и прекрасные создания с нимбом на голове, это жестокие и эгоистичные существа, которым нет дела ни до кого, кроме своих мнимых божественных задниц. На их фоне даже демоны были лучше, они хотя бы не старались казаться хорошими и не говорили: «Люблю», нагло пользуясь этими словами для своих целей.       — Это ведь она пыталась убить Чонгука и Хосока, да? — Пак свою злость глубже пихает, знает, что ей не место в данной ситуации. А потому даже умудряется вспомнить, что именно про нее говорили тогда Намджун и Юнги, когда архангел и ангел попали в особняк к Тэхену с множеством ран.       — Именно так, — кивает Мин с холодным выражением лица.       Демон до сих пор не понимает, как Суа удалось избежать гнева Гадеса за такое. Хотя оно и понятно, Тэхен хоронил Джина тогда, у него просто на остальное не было времени.       — Но они же все вместе, — Чимин непонимающе свел брови на переносице.       — Она спятила. — С усмешкой злой отвечает Юнги. Демону всегда говорили, что это он двинулся, и да, оно и было так, но вот до уровня Суа он не опустится. — Спятила окончательно, косит и своих, и чужих. Хочет стать королевой всего мира. — Почти выплевывает последнюю фразу, понимая, как тривиально она звучит. Это глупо — претендовать на всю Вселенную, когда вокруг тебя такие древние и сильные существа.       Чимин хмурится еще сильнее, падает в свои тяжелые размышления. Да, Хосок сволочь, предатель и заслуживает смерти за то, что сделал с Паком, за то, что врал ему, пользовался им и предал его. Но… но он ведь тоже стал предан своими, тоже пострадал. Он крыльев лишился, согрешив с Чимином, и другие ангелы его пытались убить по приказу его же командира. Бессмыслица! Пак бьет мысленно себя по щекам очень больно. Глупец, не должен был никаких мыслей допускать о Хосоке, никак его не должен был оправдывать!       А Юнги словно все по одним глазам видит. Хотя так и есть, у демона особый адский талант в этом. Он прекрасно знает, кто и что заставило Чимина так вдруг мрачно задуматься. Он ощущает эти трепетно сохранившиеся в нем чувства всеми своими сенсорами. Глупый демоненок, который все еще бился в своих же сетях.       — Что? — Юнги подает ехидный голос. — Все еще не можешь не думать о нем, да?       Пак вздрагивает от этих слов, старается нацепить безразличную маску, но уже понимает, что этот матч продул. От Мина ничто не укрывается, надо было запомнить это на всю свою жалкую жизнь! И не давать ему поводов к себе цепляться, к этим чувствам цепляться.       — Скажи, почему ты ему мстил? — неожиданно задает вопрос Чимин, смотря в черные утягивающие омуты глаз Юнги. — За что?       Мин вмиг холодеет так, что даже в Аду, где и так постоянный мороз, температура падает, словно до минус ста. Жуткое ощущение и взгляд этих черных глаз вдруг становится особо пугающим. Чимин, сам того не осознавая, задевает Мина за больное.       — Правда хочешь знать? — ровным голосом, совсем не вяжущимся с его состоянием спрашивает.       Пак уже хочет ответить «нет», но передумывает в самый последний момент, даже осознавая весь риск, отвечает:       — Да.       Юнги медленно отлепляется от стены, хрустит шейными позвонками, разминаясь, и мертвым голосом отвечает, глядя прямо Чимину в душу:       — Это будет долгий рассказ.       *****       Дождь неустанно колотит по крыше, по листве рассаженных вокруг особняка гортензий, собирается в маленькие ручейки, тихо журчащие, и течет себе дальше, заливая землю своими слезами. Молния сверкает ярко, разъяренно кидая свои лучи по всему небу, заставляя ночную темноту вспыхивать от этого оранжевыми бликами, затмевая даже искусственный свет многочисленных фонарей, затейливо разбросанных по саду, создающих атмосферу загадочного леса. В этом удвоенном свете мокрая листва блестит дорогими янтарями, покачивается в легком ветре и тут уже вспыхивает бесконечными бриллиантами, медленно стекающими на землю, чтобы с остальными собратьями продолжить свою дорогу, по тонким ручейкам убегая в неизвестном направлении.       Намджун смотрит на молнию, на дождь этот тоскливо несколько, его тянет стать частью этой стихии, хоть он и так ею является. Просто ему невероятно хочется растворяться в воздухе, как ветер, принимая свой истинный облик, а не прятаться в тени постоянно, скрывая свою сущность. Хотя Намджун в этом был свободнее, он мог иногда перевоплощаться в себя настоящего, мог легко принимать свою суть стихии. Вот Тэхену было намного сложнее, Джун и представить себе не мог, каково ему держать свою истинную сущность взаперти, каково каждый раз сдерживать силу. Это же просто до отвратительного больно! Наверное, поэтому Намджун отдельно очень Тэхена уважал за все это.       — Пташки напели, что межизмеренческие помогли Суа схватить Люцифера, — говорит Ману Гадесу, сидя рядом с ним на открытой веранде, слушая стук дождя о крышу и редкие барабанные удары грома.       Они встречались за пределами особняка не боясь быть услышанными, потому что подслушивать Тэхена, который вечно окружен огрызающейся на все тьмой, не посмел бы никто. Это самоубийство чистой воды. Тьма не Намджун, она тоже стихия, но у нее нет физического тела, и она до своей сущности предана Тэхену, способна найти опасность даже за слоями магии. Найти и убить, даже не получая на то приказа.       — Рюджин решила сменить сторону окончательно.       Гадес абсолютно спокойный сидит в соседнем кресле, по пояс обнажен, сверкает своей исполосованной грудью и боками, но ему наплевать, если кто-то увидит, пусть смотрят. Пусть все знают, что Чонгук его и только его! В особенности Суа, которая явно после того, как схватила Люцифера, будет пытаться до Чона добраться. Тэхен ей последнюю руку в пепел сотрет!       — Скорее всего, сунется в Ад с остальными, — продолжает Намджун, — их видели у северных врат вместе с ангелами и данами, они вместе собираются вторгнуться в преисподнюю.       Гадес выглядит крайне спокойным и даже, пожалуй, довольным. А что может быть прекраснее, нежели твой враг, который добровольно идет на штыки? Тэхен знал, что ангелы рискнут попасть в Ад, чтобы перебить там демонов и лишить Гадеса армии. Но ему нравилось, что вместе с небесными, и их союзники попадут в то же самое заблуждение. Хотят быть правителями преисподней, так, пожалуйста! Двери открыты!       — В Аду кто-нибудь еще остался? — Тэхен смотрит, как молния чертит чудными зигзагами небо.       Непогода его отчего-то успокаивала, то ли потому что Намджун был его братом, то ли еще какая-то была причина. Гадес в такое не особо любил вникать, ему просто нравилось и все. Для такого не нужны никакие причины.       — Юнги развлекается, — отзывается Намджун, и легкая улыбка плывет по его губам при воспоминании этого маленького демона, который очень не двухзначно намекал, что собирается очень гостеприимно встретить ангелов и других существ в Аду. — Сказал, что пока не закончит, не придет.       Тэхен тоже от этих слов улыбается, головой качает, наслаждаясь мягким ветром и относительным спокойствием. А еще он впервые за долгие годы был по-настоящему счастлив, и это отдельно накладывало на него особый отпечаток.       — Маленькая дрянь! — Без тени злости говорит Тэхен.       Зная Юнги, стоило ожидать, что он так просто даже этот жалкий клочок земли, который люто ненавидел, не сдаст. Не его стиль. Он же Цербер, он будет рваться в бой всегда и везде. Если бы Тэхен приказал ему остаться в Аду и встретить их гостей в одиночку, то Мин бы без сожалений умер в той битве, с черной радостью исполняя приказ Тэхена. Но Гадес, конечно же, Юнги такое приказывать не станет. Он эвакуирует весь Ад именно потому, что не собирается вступать в бой так рано. Сейчас все будет просто бессмысленным, а смерть его маленького черноволосого демона так и подавно.       — Они утащили Люцифера в Лету? — Тэхен снова возвращается к насущной проблеме.       Он знал, что Суа по итогу до падшего доберется, знал, что она в своем слепом желании сильно преуспеет. Вот только, как уже говорил, Люцифер не готов был принять помощь от Тэхена, а сам Тэхен не готов был ее оказать падшему. Немного тупиковая ситуация, но и Гадес, и Люцифер были слишком гордыми. Вот к чему эта гордость привела, но даже так Тэхен был просто уверен, что падший, даже имея возможность переиграть все, не стал бы пользоваться привилегиями быть в свите Гадеса. За это Тэхен его отдельно очень уважал.       — Да, — кивает в знак согласия Намджун, хотя на брата своего не смотрит. Они оба, как завороженные глядят в небо, только у них разные эмоции по отношению к стихии. Ману ощущает сейчас свою силу в этой бури, Тэхен же зрелищем просто наслаждается. — Она, видимо, хочет узнать, кто ты.       Гадес презрительно фыркает, отчего даже тьма, все это время тихо наблюдающая за своим братом (стихией), начинает медленно к своему хозяину ползти, мягким туманом клубиться, нежно и очень красиво, грациозно, как кошка. А еще и под руки Тэхену ластится, ну точно, как домашний питомец, который может разом обглодать до костей своего нерадивого хозяина. Хотя тьма Гадесу подчинялась именно потому, что такого господина и желала иметь, другого бы даже терпеть не стала!       — Как она отчаялась! — с тихим, но не скрытым рычанием в голосе, выдает Тэхен, и гроза его словам вторит громким раскатом.       Намджун на это только головой трясет с легкой улыбкой, может он и стихия, а Гадес все равно в силе выше. Однако то, что он сказал, заставляет его брата нахмурено выдать:       — Она знает, что я Ману, — Намджун хорошо помнит, что ему пришлось предстать в своем истинном облике, чтобы пробить защиту из магии и добраться до Джина в тот день, — но про тебя до сих пор не догадалась.       Джун не мог знать наверняка, но знал. Если бы Суа предполагала хотя бы, кто такой Тэхен, то давно бы развернула целую операцию по его поимке, давно бы уже осаждала стены этого особняка, забыв даже про Люцифера, мирный договор и про то, что никто из ее войска не должен был знать, что она просто мстит Тэхену.       — Она и раньше не знала, кто я, — Гадес с нотками злости выдыхает. Каждый раз, когда разговор о Суа заходит, ему хочется просто ангела на части рвать, желательно в адском подземелье, чтобы потом она возвращалась вновь и получала новый арсенал пыток от Тэхена! — У нее словно блок на эту информацию в голове, слепота. — Гадес сам себя пытается успокоить, вспоминая, сколько раз еще в Раю у нее был шанс просто и легко понять, кто Тэхен на самом деле. Да, даже Люцифер сам понял, но только не Суа, которая невзлюбила его тогда, и сейчас это чувство только окрепло.       — Я надеюсь, что Люцифер не сдаст ей ничего, — в голосе Намджуна сквозит небольшое напряжение.       Он бы не хотел, чтобы хоть кто-то догадался о том, кто такой Гадес именно тогда, когда он впервые стал счастлив. Это бы все разом порушило. Ману не знал о том, насколько сильны чувства Чонгука к Тэхену, и смог бы архангел принять такую правду. Стоит Гадесу принять свой настоящий облик, и все точно будет гореть в Аду.       — А твои пташки там бессильны? — Дьявол кажется слишком спокойным сейчас.       Конечно, он переживает по-своему, но Намджун, как никто другой знает, что переживать Тэхен может о ком угодно, только не о себе. Он всегда таким был, именно поэтому за доброту свою и поплатился. За доброту и чистую душу.       — Они все и везде видят. — Намджун не моргающим взглядом провожает сорвавшийся лист гортензии, улетающий далеко в темноту. — Только вот это же Лета, Тэхен, к ней опасно приближаться.       Конечно, опасно. Река забвения из древних сказок была совсем не выдумкой. Пролегала на границе между небесами и Адом, как некий связующий их узел, к которому все боялись даже приблизиться. Ходили слухи, что достаточно одной случайной капли, чтобы забыть, кто ты навсегда. Такой участи никто не хотел. Странно даже, как Суа решилась на такое. Хотя она безумна до крайности, потому и ринулась в пропасть с головой. В конечном итоге, к Лете будут идти ее войска, а не она — Суа только руководит процессом, приказы отдает.       — Они, конечно, проследят и дальше, но не значит, что смогут что-то запомнить или вытащить оттуда. Она же для этого Люцифера туда и ведет. С чистым листом работать легче.       Суа намеревалась просто напугать падшего тем, что сотрет его личность. А если бы угроза не сработала, то, и правда, бы сделала задуманное, оставив от падшего оболочку, которую превратила бы в марионетку и делала с его помощью все, что пожелает. Отвратительно!       — Она его все равно убьет, — говорит Тэхен, а сам лелеет, как будет ангела наизнанку выворачивать.       Не за Люцифера, и не за себя, а за Джина, за Чонгука. Если она к последнему хотя бы прикоснется, то Гадес ее точно в покое уже никогда не оставит.       Намджун буквально ощущает, как Тэхен злится, как у него внутри буря полыхает похлеще той, что на небе гремит. И он даже этот его порыв разделяет, однако готов остановить его, если он вдруг бросится в омут с головой. Хотя с Гадесом такое случалось не часто, но порой его следовало сдерживать.       — Но для начала она выставит против тебя Люцифера, когда выяснит все, что ей нужно.       Тэхен тяжело выдыхает. Все считали, что он от всего этого не уставал раз был повелителем Ада, но правда была в том, что он просто делал вид, что способен работать без перерывов и ничто не могло его сломать. Сломать не могло, но он уставал изрядно. Ему бы сейчас хотелось полежать с Чонгуком в постели, слушая его мирное сопение, но он был лишен этой возможности, потому что именно ради архангела и вел эту битву. Он поклялся, что Чон выживет, и он выживет любой ценой в этой войне.       Тьма мягко под руку Тэхену поддает, покоящуюся на подлокотнике, требует, чтобы он ее призрачную потрогал, погладил, обратил внимание. Она его, таким образом, от нелегких мыслей отвлекает, помогает с гневом справиться. Тьма по-своему очень хорошо знает все, что Тэхена изо дня в день с наслаждением ест.       — Люцифер не глупец и сам знает, что делать в таком случае, — наконец, выдает Гадес, все-таки идя на поводу у стихии, начиная ее в воздухе пальцами перебирать, словно мех животного. Кажется глупым все это, ведь у тьмы нет тела, но она метафизически ощущает прилив удовольствия, а потому чуть ли не урчит от счастья, продолжая вокруг Тэхена клубиться.       — Думаешь, он не станет тебя предавать? — Намджун так легко ничему и никому не верит.       Он знает, что Гадес и Люцифер вроде как враги-союзники, но все равно предпочитал не надеяться на случай. Хотя в условии, когда падшего уже схватили, поделать было ничего нельзя. Только если не отправить пташек, чтобы они убили его до того, как он натворит непоправимых дел.       — Я не знаю точно, Намджун, — Тэхен откидывает со лба каштановые упрямые пряди волос, смотрит в небо неспокойное, и ему самому неспокойно, он знает, что война уже началась, не тех масштабов, что могла быть, однако наступление и уничтожение уже началось, — но есть вероятность, что не станет. Он может и та еще сволочь, но Суа и ему жизнь испортила.       Намджун с этим не согласиться не может. Ангел уже тогда мутила воду, убирая всех, кто мешал ее захвату власти. Беспощадная стерва просто шла к своей цели, наживая себе самых сильных и злопамятных врагов. Не самый лучший расклад дел, но в этом уже была ее большая ошибка. Слепота такого масштаба не лечится.       — Она попытается добраться до Чонгука, — отвечает Намджун.       Он хорошо понимает, что после смерти Люцифера ей нужно будет убить только еще одного маленького архангела, чтобы развязать войну, в которой сама же себя и сожжет. Она просто хотела с собой забрать Тэхена, вот и все!       Гадес зло клацает зубами, а тьма ему вторит, тоже злится, тоже набирает свою концентрацию, вот только не спешит ее выплескивать, ведь хозяин такого приказа не давал.       — Я знаю, — слишком уж спокойно произносит. И без объяснений ясно, что зол дико.       — Он теперь ведь без силы, я правильно понимаю? — Намджун впервые за разговор смотрит на Тэхена.       Ему не нужно видеть все эти царапины на его теле, чтобы знать, что он с Чонгуком был сегодня. Да, потому что от Гадеса за версту пахло глицинией, этот запах здесь все перебивал. Только глициния. А еще у Тэхена впервые за долгие годы в глазах мирно спал зверь, не уничтожая ничего, не стараясь выбраться, не стараясь никого убить, на части порвать. Тэхен был счастлив, и это не заметить было трудно. А Намджун за брата был рад, слишком давно Гадес горел только в ненависти и крови, он заслуживал небольшого счастья.       — Да, — Тэхен просто кивает. Нет смысла отрицать, он с тем, кого любит, и дальше только правда, даже если от нее может быть больно.       — Если с ним рядом не будет тебя, то она просто в порошок его сотрет за раз. — Намджун знает, что Тэхен такого исхода не допустит, но все равно свои мысли озвучивает, все равно говорит то, что в голове и у самого Тэхена крутилось.       Суа без промедлений убьет Чона, если у нее появится случай, она без жалости убила мужа, и сына ждет та же участь. Намджун Гадеса не пугал, он просто не хотел, чтобы тот вдруг из-за какой-нибудь дурацкой ошибки лишился всего.       Тэхен рычит отчетливо, обнажая зубы, и молния на небе на секунд пять диким зигзагом застывает, пугая такой метаморфозой. Он ни за что в жизни не допустит, чтобы Суа к Чонгуку хотя бы приблизилась, не то чтобы прикоснулась. Он делает это не только потому, что Джину обещал, он делает это потому что жизнь маленького архангела ставит выше своей, потому что любит его, хоть и души у него нет, но он Чонгука любит так сильно, что из-за этого сам же и сгорит. И даже так пусть, главное, чтобы он был в безопасности.       — Ей до него не добраться никогда, — Тэхен сжимает пальцами подлокотник кресла так сильно, что тот начинает жалобно трещать.       И тьма рядом шипит, клубится разъяренно, буквально просит Гадеса, чтобы он ее отпустил, а она Суа нашла и уничтожила. Заманчивая идея, но Тэхен на нее не ведется. В свое время из-за своей вспыльчивости он наделал кучу ошибок, за которые никогда не расплатится.       Намджун молчит минуты три, дает время Гадесу остыть. Он сможет его сдержать, если будет нужно, а не он, так тяжелая артиллерия в виде Юнги подоспеет, а будет мало маленького демона еще и Чонгука подключит для этого. Уж против воли архангела брыкаться Тэхен точно не станет.       — Хм, — задумчиво тянет Намджун, смотря на снова ожившую бурю, начавшую беситься еще сильнее, недовольную тем, как на нее действует сила Тэхена. Ману просто уверен, что в большинстве случаев такого всплеска энергии Гадес и не виноват, у него это непроизвольно выходит, включая, кто он, это более чем понятно. — Я слышал, что она знает, где твоя душа. Уже все существа об этом шепчут.       Тэхен новостью не удивлен, Чонгук ему сегодня то же самое рассказал. А потому и злиться больше тоже смысла не было. Он уже и так изрядно был на взводе, пора было отпустить это чувство и вспомнить, что в доме его ждет маленький прекрасный архангел, пахнущий дурманящей глицинией, с огромными самыми красивыми в мире глазами и самой чистой душой.       — Даже если и так, добраться до нее она не сможет, — спокойно отвечает Тэхен, заставляя Намджуна облегченно выдохнуть.       Бури от Гадеса можно было не ожидать, это радовало. Но Ману напрягало то, от чего Тэхен так легко отмахнулся. Суа болтала всем вокруг о том, что знает не просто местоположение души Гадеса, а что она в любой момент может его убить. Но вот не складывается как-то картинка, ведь она до сих пор не предприняла ни одного шага, чтобы хоть как-то душой Тэхена завладеть. Это было более чем странно.       — Если так посмотреть, у нее был не один шанс убить тебя, — Намджун высказывает свои мысли вслух, заставляя Гадеса впервые посмотреть на точеный профиль своего брата, — но она его упускала каждый раз. Она словно всем лжет о том, что знает о твоей душе, если бы знала, сразу бы проткнула ее мечом ангельским, как только увидела. — Намджун тоже голову поворачивает и встречается с черными задумчивыми глазами Тэхена.       — Однажды она попыталась, — вспоминает Гадес, слегка склоняя голову на бок.       Джун в ответ кивает, да, было такое. Она могла бы тогда хоть в слепую, но угадать, сделать такой огромный шаг вперед, что даже думать об этом было противно. К счастью, Тэхен всегда умел хранить самое нужное на видном месте так, чтобы это для всех оставалось тайной.       — Она тогда точно не знала, просто хотела тебя позлить. Да, и сейчас я не очень-то уверен, что знает местоположение твоей души. — Намджун до сих пор не верит Суа с ее «великими» достижениями. — Хотя я все равно буду тщательно за ней следить.       Тэхен тянет улыбку мягкую, не оскал, как обычно, а самую обычную улыбку, которую дарят близким людям:       — Спасибо. — Намджун просто кивает. — Чонгук сказал, что она в особняке кого-то прячет, монстра, чтобы с его помощью меня убить. — Вспоминает Тэхен. — Они с Хосоком видели только сотни красных глаз. Вот уже сколько думаю, а так понять о ком речь и не могу. — Прямо просит у Намджуна в этом помощи. Никакой слабости, они один триумвират, всегда делятся знаниями и силой. В этом ничего необычного.       — Красные глаза? — переспрашивает Ману задумчиво.       — Да, и запах гнили повсюду, — кивает Тэхен.       По описанию Чонгука было похоже всеми признаками на Ад, вот только в преисподнюю Суа при всем желании спуститься могла, а забрать оттуда без ведома Тэхена ничего не могла. И оба древних создания сейчас это отчетливо понимали.       — Не так уж и много информации, — качает головой Намджун, зачесывая назад белые волосы, — почти все категории демонов так или иначе, сюда подходят.       — В этом ты прав, — просто кивает Тэхен.       Если бы он был в особняке сам, то смог бы сказать, кого Суа прячет. Да, он бы монстра просто голыми руками там же и разорвал. Но так у него было предельно мало сведений и никаких зацепок, в общем-то.       — Я спрошу у своих пташек, — говорит Намджун, задумчиво глядя в черные облака, — что они слышали или видели, может, мы сможем вычислить. Но не думаю, что есть кто-то сильнее тебя, Тэхен. — Улыбается Ману своему брату. Уж он-то лучше всех знает, на что способен Гадес, особенно в гневе, особенно, когда абсолютно себя не контролирует.       — Я бы не хотел использовать всю свою мощь и показывать свою сущность, — Тэхен трясет головой, снова начиная пальцами поглаживать невесомую тьму, которая больше всех выдавала в нем его истинную сущность. Хотя если бы хоть кто-нибудь узнал о том, что законы древней магии писал сам Гадес, то к разгадке его личности приблизился бы на семимильный шаг.       — У нас есть Пустые, и мы готовы для следующего шага. — Отвечает Намджун и сам понимает, что Тэхену лучше своего истинного облика не показывать. — Нам только мешает Суа.       Гадес хмурится еще сильнее, их дьявольский план нового мира был готов на все сто процентов, оставалось только привести его в исполнение, но именно на этом этапе им палки в колеса начала пихать Суа. Тэхен бы эти палки ей в глотку запихал!       — Она тянет нас назад, — недовольно рычит Гадес.       — Именно так, — Намджун просто кивает, сам не в восторге, что они пока не могут ничего предпринять, — нам придется пойти на риск или ждать.       — Мы не можем ждать, уже слишком давно ждем, — отвечает Тэхен.       Да Ману и сам понимает, что им придется действовать прямо сейчас. Ситуация привела к тому, что медлить больше уже было нельзя. Если они хотели создать лучшее будущее, то требовалось создавать его сейчас. Это не просто прихоть Тэхена, это жестокая правда.       — Тогда скоро начнем операцию, — соглашается Намджун, — как только отдашь приказ, мы выступим.       — Хорошо. — Тэхен несколько устало кивает.       У него было еще много и много дел, он справлялся с ними по мере их поступления, вот только некоторые не желали просто так сдаваться, некоторые, которыми были Суа, желали смерти. А Тэхен желал ее принести, но и здесь было все слишком запутанно.       Гадес смотрит на темное окно особняка, туда, где мирно в комнате сопел архангел. Он будет и дальше ради него бороться, будет все и всех на пути сметать, чтобы только защитить Чонгука. Все, лишь бы он никогда не познал больше боли.       Тэхен лениво водит руками по призрачной тьме, и шепчет ясно различимо:       — Присмотри за ним.       *****       Густые черные ресницы трепещут, словно крылья бабочки, отбрасывая тонкую тень на молочную кожу щек с маленьким едва заметным шрамиком. Брови нахмурены так, что между ними v-образная складка пролегла, будто во сне он решает какие-то важные вопросы или о чем-то усердно думает. Хотелось, чтобы он спал без тяжелых мыслей, хотелось разгладить эту складку, просто чмокнуть его в нос или лоб, но была вероятность, что он проснется, а этого бы не хотелось. Ему следовало отдохнуть.       Даже милые губки с четким контуром и те были во сне закушены. Слишком красивый и нереальный сейчас, как картинка из далекой мечты. Хотя Тэхен однажды уже видел архангела вот таким спящим в тот день, когда он напился, правда, тогда из-за сделки на час, он не смог с ним остаться, да и не стал бы. Гадес в те времена был явно последним в списке желаний Чона, кого он бы хотел видеть с утра. Сейчас как-то неожиданно все поменялось, как-то слишком светло стало вокруг Тэхена. Счастье, вокруг него было счастье, а его источник мирно сопел совсем рядом, крепко держась пальчиками за края одеяла, в которое кутался из-за холода, гуляющего по особняку.       Тэхен ни о чем не жалел, он, вообще, был не тем, кто станет сомневаться в своих поступках, но он отчетливо понимал, что карма злобно от него снова отвернется, натягивая над ним черные тучи. Он знал, хотя гнал от себя это знание — его счастье продлится недолго. Так было всегда, мир всегда был направлен против него с момента его рождения. Но даже так он не жалел. Чонгук ни о чем не жалел, и Тэхен тоже. Тем более, он сможет перенести все, что угодно, главное, чтобы архангел был жив и здоров. А Гадес проследит, чтобы все так и было.       Архангел ворочается неожиданно, тянет на себя одеяло выше, чтобы закутаться в него плотнее. В темноте блестит черное перо Тэхена, с которым он никак не мог расстаться, и Гадес тянет на это улыбку. Он был просто готов умереть от рук Чонгука, чтобы тому стало легче, чтобы он избавился от своих чувств и причины своего помешательства. Но архангел неожиданно пошел по другому пути — просто признался сам себе, что любит Тэхена, а потом и ему признался, просто позволил себе его полюбить. Гадеса никто, никогда так не любил, единственный, кому он готов был когда-то подарить свое сердце, от него отказался. Он всегда был ненужным, но вдруг оказалось, что его — монстра — готов принять один маленький и чистый архангел. Прямо красавица и чудовище. У Тэхена даже был своеобразный цветок, правда, время он ему до смерти не отмерял, наоборот ее отсрочивал.       Чонгук вертится снова, недовольно хмурит брови еще сильнее, пытаясь вытянуть одеяло из-под Тэхена, но у него, конечно же, не выходит, поэтому он почти сразу затихает, перекатываясь на бок, упираясь лбом Гадесу в грудь. У него на неприкрытой шее цветут бутонами лилий укусы и засосы. Как бы Тэхен не желал себя в этом порыве сдержать, а не смог. Это было не слепое собственническое желание, он просто хотел запомнить каждый миллиметр этого тела, просто хотел его до дна высосать, но, конечно же, этого делать не стал. Только вкусил слегка, на пробу оставил аромат глицинии на языке, чтобы потом безумно желать еще. Еще хочется даже сейчас, но Гадес свои «хочу» гонит от себя подальше. Архангел теперь без крыльев, пал окончательно, лишился нимба и благословения, а значит, он в десять раз более хрупкий, более нежный. Он мог бы сохранить свою силу, если бы был, как Люцифер, но Чонгук был слишком молод для такой мощи, а потому просто пал, превратившись в обычного человека. А Тэхену на все это наплевать, его силы на них обоих с лихвой хватит, он будет Чона любить даже таким. Кто-то скажет обычный, а для Гадеса все равно особенный.       Чонгук лбом утыкается в голую грудь Тэхена и вдыхает запах лилий слишком уж концентрированной дозой, отчего его постепенно на поверхность из сна вырывает. А может дело не только в наркотической зависимости от этого аромата, может здесь еще немалую роль играет и то, что архангел, перевернувшись, обнажил голую спину, отчего холод с особым удовольствием ее кусал. А может, сработали оба этих фактора. В любом случае, Чонгук начал медленно расфокусировано хлопать глазами, ясно осознавая, что впервые он просыпается в этой кровати не один. Впервые тот, кого он и хотел бы видеть рядом по утрам и даже, как сейчас, поздней ночью, был с ним. Чон смотрит на исполосованную грудь Тэхена, ощущает во всем теле ноющую боль и слабость, но ни капельки не жалеет. У него нет крыльев, да и зачем они ему вообще нужны, когда рядом с ним Гадес?!       Чонгук легко высовывает руку из-под одеяла и обнимает ею Тэхена, прижимаясь к нему ближе, носом потираясь о кожу груди, собирая аромат лилий еще одной дозой. Он рад, что может вот так просто лежать с Гадесом в обнимку, ни о чем не переживая и не думая, рад, что может просто наслаждаться этим моментом. Даже если это и глупо, даже если он выглядит, как девчонка из сопливых мелодрам, ему наплевать. С Тэхеном и душой, и сердцем, и телом, а главное их любовью. Главное тем самым прекрасным чувством, что давало ему новые крылья в обмен на старые, которые архангелу уже давно были не нужны.       Тэхен одной рукой Чонгука к себе притягивает, аккуратно держит за спину, знает, что, скорее всего, она будет болеть, не только из-за их жаркой ночи, еще и из-за потери крыльев. Но архангел сам к Гадесу жмется теснее, безмолвно дает понять, что с ним все в порядке, о нем не надо переживать. Но Тэхен о Чонгуке переживать будет всегда, это ведь его маленький архангел.       Чон сдвигается еще выше, почти на грудь Гадесу ложится, смотрит в окно, где все черное, но уже без бури, без грома и молний. Он, видимо, проспал всего ничего, раз все еще была ночь, но даже в таком случае своим коротким сном не был раздражен. У него будет еще время отоспаться на всю свою жизнь. Хоть он теперь и стал почти человеком, а по-прежнему останется бессмертным, без крыльев и звания, но с возможностью жить вечно, как еще одно наказание для падших. Правда, Чонгуку было на все на это наплевать, он с любимым человеком сейчас, а потому и вечность не проклятие.       Архангел бы хотел снова попытаться заснуть, вот только сон почему-то больше не шел, да он был физически очень вымотан, даже немного пошевельнувшись, ощущал, как тело ныло, а в некоторых местах просто огнем полыхало. Но, даже беря все это в расчет, его больше не тянула эта жутко удобная кровать, он просто отчего-то глядел в окно, ощущал с трепетным наслаждением, как Тэхен аккуратно гладит его по голым плечам и думал.       Думал о том, что же будет дальше. Не в плане их с Гадесом отношений, хотя это было достаточно интересным и как оказалось туманным будущим. Чонгук снова мыслями возвращался к тому, что Суа хочет Тэхена убить, что у нее есть для этого ресурсы, она долго готовилась, и она точно пойдет до конца. Чону от всего этого было неспокойно, он не хотел себя нагружать лишними мыслями, не хотел понапрасну накручивать себя, но вот так выходило, что от природы Чонгук часто и очень много думал обо всем, что его окружало, обо всем, что червем грызлось в сердце.       Чону бы хотелось поверить в то, что опасаться нечего, что угрозы нет, и не будет, что можно спокойно дышать и радоваться жизни. Вот только он не мог всю ситуацию так легко отпустить. Ему было наплевать на себя и на все, что ему могло грозить в этой войне. Он жутко боялся за Тэхена. Он знал, что тот сильный, видел многие его трюки, да и слышал о многом, вот только что-то не отпускало его, не позволяло вот так легко плыть по течению. И этим чем-то была Суа, которая очень недвусмысленно дала понять всем вокруг, что может и убьет Гадеса. Верить ей или нет — Чон не знал, но мог с ужасающей точностью сказать только то, что за Тэхена он дико переживал, словно у его горла уже держали меч.       Архангел сильнее в Гадеса вцепляется, почти отчаянно, и тот знает, что Чонгука что-то сильно тревожит. Он даже предполагает что, кто. От этого хочется снова наплевать на все сделки с древней магией и просто Суа уничтожить. Только архангел, его крепко держащий, и не дает ступить в омут. Только глициния на месте и держит.       — Тебе нужно поспать, — нарушает мирную тишину Тэхен, вплетая свои пальцы в отросшие волосы на затылке, покручивая их, перебирая, осознавая вдруг, что Чонгук от этих незамысловатых движений довольным котенком урчит, явно в наслаждении улыбаясь.       — Я не хочу, — шепотом отвечает Чон, а сам только глаза от удовольствия прикрывает, неожиданно осознавая, что ему дико нравится, как Тэхен играет с его волосами. Это было чудесно, хотел, и правда, как кот начать мурчать, жаль, что только не умел.       Гадес на это просто головой устало трясет, а сам продолжает волосы архангела перебирать, отмечая, что ему нравится то, как они отросли. Это придавало Чону некой дерзости с одной стороны и еще больше невинности с другой. Да, телом он больше и не невинен, но в душе был по-прежнему наивным ребенком. С какой-то стороны он был раз в сто чище всех ангелов, которые встали на сторону Суа.       — Тэхен, а… — Чон кусает себя за губу, все еще продолжая наслаждаться мягким массажем головы, — а как ты смог меня спасти тогда? Как вытащил из Ада?       Гадес смотрит в потолок черный, где тьма очень открыто со своим природным любопытством клубилась, явно собиралась стать третьим лишним между ними, вот только не решалась, потому что Тэхена не хотела тревожить. Ей было интересно до архангела дотянуться, потрогать и понять, насколько приказ своего хозяина, в случае опасности, может выполнить. Она сможет Чонгука и от смерти спасти, просто ей было интересно узнать, а как далеко в своих смертельных играх она может идти? Вряд ли архангел будет рад лужам крови, но если того потребуют обстоятельства, то насколько?       Тэхен посыл стихии разом понимает, а потому смотрит на нее так пристально, почти угрожает, чтобы она не смела Чона пугать. Тьма, может, и воспротивилась бы, но против Тэхена, как подсказка, ни одна стихия противиться не может. Он выше их всех. Они и ходят с ним под ручку, потому что он им как отец. Даже после того, как пал, как стал правителем Ада остался для них все таким же могущественным.       Гадес продолжает перебирать волосы Чонгука, а сам всего с полминуты, но думает, о том, о чем спросил архангел. Конечно, он бы не хотел рассказывать эту часть, не даром все это время ее так рьяно пропускал, сокращая до обычного «спас и все». В этом отрывке было много боли, не физической, там его душа на части буквально рвалась, ее рвали с особым наслаждением, безжалостно.       Чонгук вдруг отчетливо понимает, что в своем любопытстве, прямо как тьма, зашел далеко. Он явно ступил туда, куда не следует, но с другой стороны ему очень хотелось это узнать, почти так же, как и о сущности Тэхена, но он избегал этого ответа не просто так. Он, вообще, был весь покрыт сплошной тайной. Некоторые на каждом шагу кричали о своих крутых поступках, вроде спуска в Ад и спасения там из лап кровожадных монстров маленьких детей. А вот Тэхен такого избегал, он не любил о себе рассказывать и хвастаться уж точно не любил. У него вопреки всему после вопроса архангела не задрожало радостно сердце, о том, о чем его спросили, не заблестели глаза, и даже не видя его лица, Чонгук знал, что черные глаза наоборот стали еще темнее. Тэхена только пробила некая напряженность и почти желание ничего не рассказывать. Но спросил Чон, маленький архангел, и Гадес не мог просто избежать прямого ответа.       — Прости, я, наверное, спросил лишнее, — Чонгук сильнее Тэхена обнимает, щекой прижимается к его голой груди и слушает, как сердце там бьется ровно-ровно. Оно уже давно привыкло выносить любую боль. Конечно, каждый раз, как новый, но Гадес уже давно к этому привык. Наверное, потому еще так отчаянно не хотел, чтобы подобные муки познал Чонгук.       — Нет, — отвечает Тэхен, выдыхая и сразу наполняя легкие ароматом глицинии. — Когда-нибудь ты все равно об этом бы узнал, уж лучше от меня, чем от кого-нибудь другого.       — Но ты не хочешь об этом говорить, — сам себе противоречит, потому что правду очень желает знать. А еще не желает, чтобы Тэхену было больно, архангелу все отчего-то казалось, что у него в жизни кроме боли и не было ничего.       Конечно же, не хочет, но при этом отвечает:       — В том отрывке я стал Гадесом.       Чонгук замирает весь, покрываясь коркой льда. Когда он спрашивал о том, как Тэхен его вытащил из Ада, то и предположить не мог, что будет такой исход, будет такая правда! Он думал, что получит небольшую геройскую балладу и не более. И уж точно не ожидал подобного, уж точно не думал, что наткнется на самый центр боли, что всадит туда нож, да еще и по-садистски его прокрутит. Этого всего он не ожидал, он не хотел прикасаться к этой ране, не хотел ее бередить. Он давно догадывался, что Тэхену не нравится быть Гадесом, что он не любит свою роль провожатого в царство мертвых. Просто не мог от всего этого отказаться, просто, словно был проклят. И даже если не так, то дело здесь было не чисто. Тэхен был жестоким и безжалостным, но за всем этим Чонгук успел кое-что увидеть очень давно — он ненавидит того, кем стал. Гадес себя ненавидит, ненавидит свою сущность, силу и власть, он ненавидит всего себя, и чем больше в нем горит это чувство, тем неуправляемее он становится.       Чонгук вверх поддается, чмокает Тэхена в острую линию подбородка и кладет ему голову на плечо, выдыхая в медовую кожу шеи:       — Не надо, можешь не рассказывать.       — Но твой интерес никуда не пропадет, Чонгук-и, — весомо отвечает Гадес, а сам при этом, прикрыв глаза, наслаждается тем, как архангел дышит ему в шею, опаляя ее горячим дыханием.       Тэхен еще и сам Чона к себе ближе прижимает, держит его крепко одной рукой, второй легко натягивая на голое тело одеяло, чтобы архангел не замерз окончательно. Он бы сам так долго пролежал, ничего не предпринимая, просто еще не привыкнув к тому, что теперь он почти человек, а, значит, и болеть он может, как человек, да, выздоровеет быстро, но даже такой расклад не нравился Тэхену.       — О таком лучше узнать заранее, чтобы потом не было искушения услышать правду страшной ценой.       Чонгук просто кивает мысленно, сам осознает, что Гадес прав, рассуждает очень здраво. Конечно, если бы выпала возможность узнать все от Суа, то он бы естественно не стал так легко на ее предложение соглашаться, но на секунду, всего на секунду бы замешкался, а этого было бы достаточно. Тэхен очень опытным и наметанным глазом вычислял все варианты развития событий, сам архангел, конечно же, так не мог. Но понимал очень здраво, что Гадес не слишком уверен в том, что собирается ему рассказать, ведь Чонгук мог на эту информацию отреагировать совсем неожиданно. Чон себе мысленно поклялся, что вынесет все, даже если будет больно. А больно точно будет, только не ему, а Тэхену.       — Когда твой отец мне отказал, — начинает Гадес, продолжая впитывать успокаивающее дыхание Чонгука в свою шею, — я его просто отпустил. Принял его решение и отпустил, но находиться в Раю больше не мог, а потому отправился в путешествие по другим измерениям, чтобы посмотреть, как там обстоят дела, кто живет и так далее.       Чон себя за губу кусает, и ладонь на грудь Тэхену кладет, почти кричит этим жестом, что он больше не один, что не взаимно больше не стоит опасаться. Чонгук его любит крепко и навечно. Навсегда.       — Я точно не знаю, сколько времени прошло с того момента, но я был очень далеко, за пределами миров, которые имели выход на землю. Там нет порталов, чтобы попасть в другое измерение, там требуется иметь печать, чтобы пересекать границы с другими народами, там действуют законы только древней магии, но при этом ни одна наша сила не имеет никакой цены. Эти измерения почти закрыты, они благодаря этому выживают, ведь мы в их дела вмешаться не можем, мы же бессильны там.       Чонгук понимает всю ситуацию, но все равно в своих мечтах хотел бы побывать за пределами открытых миров, далеко, там, где был Тэхен, а возможно и дальше. Наверняка там все по-другому, наверняка, там красиво. Даже без силы архангел бы хотел там побывать, даже осознавая весь риск, у него в душе теперь теплилась новая мечта. А еще осознание, что Тэхен, наплевав на все запреты и правила, как-то там оказался. Получил печать, чтобы пересечь границу? И так каждый раз? Чонгук не знал прошлого Тэхена, но отчего-то был железно уверен, что он путешествовал только со своей силой в арсенале, которая работала вопреки всему везде. Те измерения закрыты, а, значит, не были бы рады такому неожиданному гостю. Даже если бы не пытались его убить, то попытались бы схватить и выгнать со своих земель. Но этого не произошло, раз Тэхен путешествовал так долго. Так откуда растут ноги у силы Гадеса? Насколько он могущественен? Просто, кто он? Ответы на эти вопросы, что-то подсказывало Чонгуку, точно не оставят его мир прежним.       — Но вот однажды я получил послание от Люцифера, — продолжает Тэхен, как ни в чем не бывало. Может, он и ощутил некое замешательство Чона, но явно не собирался на этом весь рассказ бросать. — По праву первенства, так как он архангел из первой волны, он имеет право вопреки законам других измерений отправлять мне послание через свое перо. Эта та магия, которая действует везде. У меня было его перо, у него мое. Так я узнал о том, что черти вырвались на землю и утащили тебя в Ад. — Чонгук медленно хлопает ресницами. У Люцифера есть перо Тэхена, но он им не воспользовался?! Не попытался его подчинить, или убить?! Это же!.. — Эти перья считаются обменными, мы не можем с их помощью ничего сделать друг другу, — поясняет Тэхен, словно мысли Чона прочитав. — Мы с Люцифером враги, конечно, но когда я ушел из Рая, мы все равно решили связь поддерживать. Так я и узнал, что ты в Ад попал, а Джин за тобой ринулся. Из того места, где я был, попасть в преисподнюю я не мог, как я уже говорил, там нет порталов. Я сломал пространственный континуум, нарушил правило его неприкосновенности, чтобы в Ад попасть сразу, а не пересекать границы всех миров, ища портал. Это было первое, за что меня судили тогда.       Чонгук прерывисто выдыхает. Суд. Тэхена судили в Раю за все это? Так получается? И за то, что дальше произойдет, его тоже судили, да? У архангела было жуткое предчувствие обо всем этом, потому что он и сам мог ответить твердое «да», на все свои вопросы.       — Найти тебя в Аду не составило труда тогда, он с того момента не сильно-то изменился, но был все таким же в основном, да и шел я тогда по кровавому следу чертей, они же не прятались.       Чонгук слегка приподнялся на локтях, смотря своими огромными оленьими глазами в черные спокойные колодцы глаз Тэхена. Он знал, что тот и близко не так спокоен, каким выглядит на первый взгляд. У него внутри буря из всех этих воспоминаний, но он не обращает на нее внимание, оставаясь холодным. Время, когда он долго и упорно пожирал себя всем, что тогда произошло, прошло, только боль и осталась, а за ней пустота. Уже ничего не изменить, и даже если бы у него был шанс все исправить, не спускаться в Ад тогда, то он бы все равно его упустил.       — Джин к тому моменту был уже мертв, — Чонгук вздрагивает заметно, в груди все противно сворачивается, потому что об отце вспоминать все еще было больно. Он все еще сам себя не простил за произошедшее и вряд ли когда-нибудь простит. — Даже включая всю его архангельскую силу, он не смог справиться с целой ордой чертей, они сносили на своем пути все, — в черных глазах дрогнуло маленькое синее пламя.       Чонгук просто клетками кожи ощущал ту боль, какую Тэхен испытал, когда увидел, что его первая любовь, Джин, лежит мертвым, растерзанным в грязном пепле. Архангел Гадеса еще сильнее обнял, он сам бы ни за что в жизни бы такой потери не перенес, никогда бы уже фениксом не воскреснул, если бы увидел Тэхена, своего самого любимого, мертвым. Это тот страх, который его преследует с момента, как он понял, что любит Гадеса. Он только обрел свое счастье и не хотел его отпускать, не хотел видеть его смерть. Никогда. Он сам этого не переживет.       — Тогда я нарушил еще один запрет — я его воскресил, — продолжает Тэхен ровным голосом, а Чонгук в черных глазах видит его истинного, не укрытого маской, с настоящей, режущей архангелу душу болью. — Погибли другие народы, несколько ангелов даже, ведь я нарушил закон природы. Кто-то возвращается из царства мертвых, но на его место кто-то должен пасть. А включая, что он был архангелом, то это не душу за душу, а душу за несколько десятков душ. Цена высока.       Чонгук должен был бы испытывать отвращение после этих слов, ведь Тэхен эгоистично вернул Джина из-за того, что не смог его отпустить. Но никакой ненависти или отвращения в архангеле не было, он отлично понимал чувства Тэхена в тот момент, да он и сам хотел наплевать на все запреты тогда и отца своего воскресить. Гадес просто спасал того, кого любил; да, не думал о последствиях, и его есть в чем винить. Но Чонгук его чувства все равно понимал.       — Я отправил его к порталу, черти на нас внимание не обращали, они были заняты теми, кого еще не успели убить. Я сказал Джину, что вытащу тебя, чтобы он снова не попался в лапы чертей, и он послушался тогда. — Чон замирает и ложится снова Тэхену на грудь, словно ощущает, что они приближаются к чему-то плохому. — Ты был мертв уже. — Чонгук просто превращается в статую, а потом: — Успел переродиться и стать чертом.       У архангела внутри все разом рушится. Вся его тихая гавань вмиг начинает кишеть кровожадными акулами, каждая из которых старалась укусить Чонгука, схватить его за руку и утянуть в свою пучину, где он бы захлебнулся одним явственным осознанием — он не был чист никогда. С момента его рождения в нем было что-то, что постоянно тянуло его к тьме. И он стал архангелом… А почему он стал архангелом? Как такое произошло? Он же стал чертом, стал адской тварью! Он не имел в таком раскладе даже доступ к небесам!       Тэхен все понимает и все ощущает. Он руками плотно укутывает Чонгука и тянет их обоих выше, принимая положение сидя, по-прежнему держа Чона плотно прижатым к своей груди, но тщательно укрывая его голые плечи одеялом. Это не могло согреть архангела, вдруг узнавшего о таком, но и не это требовалось. Тэхен тянет его к себе на колени, кладет свой подбородок на мягкие волосы на макушке и держит крепко-крепко. Он знал, что у Чонгука будет такая реакция на эту правду, у любого бы был ступор после этих ужасных слов. Но пусть уж Чон узнает это от Тэхена, чем от какого-нибудь недоброжелателя. Гадес архангелу больно делать не хотел, но понимал, что по-другому эту информацию было просто не преподнести.       — Н-но… — Чонгук к удивлению в себя приходил быстро, скорее всего, потому что уже пережил достаточно потрясений, чтобы даже в такой ситуации мыслить здраво, начиная разбираться в проблеме сразу, со всеми вытекающими вопросами, — но я же был архангелом… Как? — а сам одну руку вокруг талии Тэхена оборачивает, держась за него, как за спасительный круг в этом море, кишащим акулами.       — Это сделал я, — отвечает Гадес, вдыхая аромат глицинии, слушая тяжелые удары сердца Чонгука, — это я дал тебе второй шанс, я не мог очистить каждого из детей и выбрал только тебя.       Архангел тяжело сглатывает и аккуратно приподнимает голову, чтобы не ударить случайно Тэхена, заглядывает в эти черные, неожиданно обманчиво-спокойные глаза и спрашивает, почти в самые губы ему выдыхая:       — Какой ценой? Что ты сделал? — Зрит в самый корень.       Тэхен смотрит ответно в эти прекрасно-космические глаза, следит за каждой звездой в них пролетающей, а сам думает, что даже целое звездное небо, вся Вселенная по красоте с этими глазами не сравнится.       — Я забрал твое проклятие себе, — отвечает Тэхен.       И Чонгук просто ошарашенно продолжает смотреть в эти черные колодцы, вдруг отчетливо понимая всю ситуацию. Ведь другого способа, и правда, не было, по-другому Чона бы ждала участь гнить со всеми другими в Аду до сих пор, он бы никогда не стал архангелом, и о небесах мог бы только мечтать. Очищение таких масштабов, вытаскивание души из лап преисподней, всегда стоит высокую цену. Одна черная душа в обмен на одну прекрасную и светлую душу. Никаких других вариантов просто не предусмотрено.       — Тэхен, — шепчет Чонгук, отчаянно глядя в черные глаза, желая, чтобы Гадес вдруг выдал другую правду, но он отрицательно покачал головой.       — Я бы смог сопротивляться проклятию, смог бы не дать ему ко мне прикоснуться, отобрать душу, но, — Тэхен тяжело выдыхает и взгляд отводит за окно в черное небо, — но когда я полез вытаскивать тебя, черти меня заметили. Они не могли меня победить, но их было слишком много. Одно прикосновение черта к тебе, и ты дополнительно становишься проклят преисподней. Потому говорил тебе тогда не давать к себе прикасаться.       — Грязные существа, не позволяй им прикасаться к себе, — наконец шепчет Тэхен, с трудом отрывая взгляд от Чонгука, от его четкой линии губ, к которым тянуло безумно.       — Странно слышать от тебя что-то сродни заботе о другом.       — Просто делюсь небольшим опытом.       Чонгука пробивает неожиданное осознание всей жестокости и безумия того, что тогда произошло. Это ведь… это ведь… Архангел больно сглатывает, глядя на точеный профиль Тэхена, и вдруг ясно понимает, что тот стал Гадесом из-за него. Он полез в Ад, полез в самую гущу событий потому что хотел спасти Чонгука и спас его, но какой ценой!.. Он заплатил за это своей душой. Прекрасной душой, иначе бы сделка на обмен его на Чонгука не состоялась бы. Тэхен все это время горел за то, что пытался спасти Чона, за то, что был хорошим, что отдал себя другому, получив в ответ только боль! Архангел вдруг ясно осознал, жертвой был не он и даже не Джин, ей был Тэхен, который за свою доброту поплатился всем, что у него было.       — Каждое прикосновение, как яд, — тихо продолжает Гадес, — он проникает медленно, накапливается и накапливается, чтобы потом в самый удобный момент убить, когда его будет много. Достаточно, чтобы погрести под собой, чтобы перед глазами только мрак и стоял, а ты в нем в самом центре, а внутри у тебя ничего вдруг оказывается, уже нет — яд все выжег, все сожрал. — Чонгука неожиданно трясет, больно должно было быть Тэхену, но его боль архангел впитывал, как свою. — Но мы все равно все тогда вернулись в Рай. Однако изменения во мне Михаил увидел сразу, все увидели. Да и в тебе тоже. — Тэхен смотрит в звездные глаза и улыбается через боль, — у тебя были светлые волосы, а потом они стали черными и уже к прежнему состоянию не вернулись.       Чонгук молчит, каждому слову внимает, знает, что больно, но молчит.       — Я нарушил три главных закона: пространственный континуум, воскресил мертвого и пробрался с черной душой с ребенком, поцелованным тьмой, на небеса. Меня должны были просто изгнать, но и тебя тоже, ты, по законам, не имел права находиться на небесах. Суа предложила тебя либо изгнать, либо убить. — Чонгук вздрагивает, губу кусает, но не поддается эмоциям, не сейчас. Только не сейчас. — Все были напуганы произошедшим, напуганы, что в Аду была жизнь, и она была ужасна, а потому ее слова возымели тогда вес. Только я не дал ей тебя забрать, я убил нескольких ангелов, чтобы они не смогли убить тебя, за это меня и судили.       Тэхен смотрит куда-то в стену, во тьму, которая слушает его внимательно, хотя сама все это видела своими метафизическими глазами. А Чонгук смотрит в черные глаза и сдерживает себя, держит крепко-крепко, как самого Тэхена.       — Я поместил тебя в капсулу, чтобы никто не смог к тебе прикоснуться, ты бы переродился в нужный момент, но никто к тебе доступа не имел, но поплатился за это отдельно. По их мнению, ты был отмечен тьмой, а, значит, не мог находиться на небесах. Переубедить их тогда было невозможно, они боялись, а страх штука сложная. А потом был суд. Я мог бы его избежать, но не стал, был слишком наивен и полагал, что смогу доказать, что проклятию я не поддаюсь, что могу им управлять. Я надеялся на помощь Джина в этом вопросе. Его воскрешение все легко приняли. — Чонгук точно знает, что будет дальше. — Но он тоже испугался, он испугался Ада, испугался моей силы, испугался, когда мои глаза стали черными. Он видел, что я без раздумий убил ангелов, которые хотели тебя отнять у меня. Он словно уже тогда осознавал, что я не смогу тебя просто отпустить после случившегося, и я, правда, очень часто о тебе думал, словно это стало моей болезнью. Он боялся за тебя, потому что начал бояться меня. Все понимали, что с моим проклятием я долго оставаться на стороне света не смогу. Может они были правы, а может и нет. Я уже так и не смог выяснить, как долго смог бы сопротивляться этой тьме. Джин сказал, что я опасен для Рая, все его поддержали, а потому меня изгнали. — Чонгук смахивает неаккуратно горькую слезу. — Это нельзя назвать предательством, но я тогда только и мог думать о том, что Джин меня предал. Он испугался меня, испугался своих чувств, никакой благодарности за свое спасение, никакой хоть небольшой привязанности ко мне. Я горел в этой ненависти, скинутый в Ад, я горел в ней и в проклятии, от которого становился демоном. Я бежал от тьмы отчаянно, но потом просто не видел смысла ей сопротивляться. Всем интересно, почему тьма меня слушает? Потому что тогда я слушал ее, я позволил ей править мной, пустил ее в свою душу и сердце, отравил себя так, как этого сделать не смогли даже проклятые прикосновения чертей. Я стал Гадесом тогда. Сгорел полностью и в голове только билась одна мысль — я хотел увидеть тебя еще раз.       У Чонгука слезы бегут по щекам, но он все равно слушает, все равно себе поблажек не дает. Ведь Тэхен стал Гадесом из-за него, из-за него, и из-за Джина. Ничего кроме боли, ничего кроме тьмы они ему не принесли за его доброе и чистое сердце.       — А потом я узнал о том, что Люцифер закатил войну. Я хотел только увидеть тебя, а потому принял его сторону. Хотя не буду отрицать, мне нравилось резать глотки всем, кто сделал из меня монстра, всем, кто тогда проголосовал против меня. Я тогда был просто как стихия, все на своем пути сносил. Но Люцифер проиграл, и война на несколько месяцев утихла, но я добился, чего хотел. Я был в Раю, и я мог тебя снова увидеть. — Тэхен тянет очень грустную улыбку, явно вспоминая все те события. — Вот только меня поймали там, хотели убить, хоть и не смогли, они бы не смогли меня изгнать повторно. Но появился твой отец, и я, — Гадес на секунду затихает, смотря в сверкающие от слез глаза Чонгука, — я хотел его убить, но не смог. Я его ненавидел за все, что он сделал, а убить так и не смог. Я предложил ему уйти со мной, второй раз уже предложил, сказал, что мы сможем и тебя забрать, я бы смог вас от всего защитить. Но я уже тогда был монстром, был полностью в крови, а потому Джин всего этого испугался. Он вонзил свой меч мне в сердце и скинул с небес.       Чонгук больше сдерживаться не может. Он вырывается из кокона одеяла и ураганом сносит Тэхена на мягкие подушки, с нотками отчаяния и трепетной любви, его целуя. Он словно собирался себе всю его боль забрать, разделить ее хотя бы на них двоих, чтобы Гадеса хоть немного она отпустила. Он знает и ощущает, как ему плохо было все то время, от осознания своей ненужности, от осознания, что его предал любимый человек. Чонгук и близко не сможет понять, как Тэхен все это вынес, как, вообще, смог жить и функционировать. А ответ просто на поверхности — он лишил себя души, чтобы ничего не ощущать. Это, конечно, помогло только наполовину, потому что на другую ему было по-прежнему нестерпимо больно от своего ядовитого одиночества. Сам архангел и нескольких дней не смог бы пробыть один, а Тэхена в Ад скинули, чтобы он там гнил, чтобы никогда не возвращался, его туда любимой рукой скинули как ненужную вещь на помойку. Чонгука от этого осознания ломает, у него эта боль между ребер засела, потому что он знает, что все случилось из-за него. Джин испугался из-за него, хотел защитить его, поступая так. И винить мертвого архангела было за что, но одновременно и нет — он просто защищал свое дитя. Однако Чонгука все равно рвет на части, он все равно продолжает Тэхена целовать, высасывая из него эту боль, рыдать тихо, даря поцелуй со вкусом соленых, израненных слез.       — Прости, — шепчет архангел и мажет мокрой щекой по скуле Гадеса, пряча лицо в сгибе его шеи, но руками по-прежнему его крепко держа.       — За что ты извиняешься? — Тэхен выглядит очень спокойно, отчаянно спокойно.       Держит Чонгука в своих руках, вдыхает эту глицинию и ни о чем не жалеет. Только о том, что поддался тьме тогда, а о большем не жалеет. Ему ни душу свою, ни тело не жалко. У него были полмиллиона лет, чтобы все осмыслить по нескольку сотен раз. И он отлично понял одно — надо было тогда просто оставить Чонгука в капсуле и уйти, надо было сдерживать в себе эту тьму, а не идти у нее на поводу. Если бы он был тогда морально сильнее, то все прошло бы хорошо; если бы не пошел за Люцифером, то все было бы хорошо; если бы не отдал свою душу взамен Чонгука, то все было бы хорошо. Но он ни за что бы себе не простил тогда эту трусость, не смог бы жить, зная, что Чона он мог, но не спас. Даже будь у него возможность все переиграть, он бы ей не воспользовался. Какой надо быть дрянью, чтобы оставить маленького архангела, ребенка! гореть в Аду за грехи, которых он и не совершал еще?! Тэхен вот не смог, себя отдал, а его не смог.       — Я обещал, что больше не буду плакать, — Чонгук шмыгает носом, желая себя успокоить.       Гадес на это только грустно усмехается. Чон в его руках был поистине нереальным, маленькое счастье. Тэхен еще тогда понял, что против архангела у него нет иммунитета, а сейчас, когда увидел его через полмиллиона лет, осознал, что эта болезнь не лечится и никогда не лечилась. И он был даже рад, что заразился, готов был даже умереть, и никогда бы не смел предположить, что эта самая болезнь и станет его исцелением. Чонгук любил его чисто и открыто, и это все, что держало Тэхена на поверхности и не давало ему снова упасть в эту бездну, в которой он так долго находился, в которой кроме тьмы и голода не было ничего. Маленькое счастье.       — Но так ведь легче, — замечает Тэхен.       — Я должен быть сильным, не смейся, — отвечает Чонгук, стирая мокрые дорожки слез с щек, силясь Гадесу улыбнуться, но было все еще больно осознавать, через что пришлось Тэхену пройти, что держать в себе все это время.       — Глупый, — качает головой.       — Да, глупый, маленький архангел, — вспоминает Чон фразу, которую ему часто твердил Тэхен.       Гадес усмехается уже не так измученно:       — По сравнению со мной ты, и правда, маленький.       — Мне полмиллиона лет! — гордо замечает Чонгук, смахивая последние слезы с ресниц.       — И даже так, я старше! — улыбается Тэхен, снова притягивая Чона к себе.       *****       FLASHBACK       Черное подземелье, стоящее на краю мира, буквально утопающее в бесконечных далеких звездах, словно созданное из них. Черные камни создавали овальный проход внутрь этого жуткого места, оттуда веяло холодом и почему-то все казалось, что некое чудище смотрит на тебя из этой раскрытой пасти горы, словно сейчас сожрет. Если бы не миллиарды звезд вокруг, если бы не Млечный Путь, пролегающий прямо над острием этой горы, если бы не светящийся неожиданно прекрасными боками черный мрамор, то Джин и близко бы так к этому подземелью не подошел.       Все вокруг говорили, что здесь живет жуткий монстр, что сюда соваться не следует, что с такими, как он, лучше ничего общего не иметь. Кого так боялись ангелы и архангелы, Сокджин отчаянно не знал, но вот сбежав из Рая, вырвавшись от всевидящих глаз Михаила, он добрался до края мира, до самого далеко и необитаемого его места, чтобы посмотреть на того, кого остальные так отчаянно боялись.       Но вокруг неожиданно не было никого. Никаких признаков, что в подземелье кто-то живет. Тихо и пусто, а еще непривычно холодно и… и пахнет лилиями, очень сильно пахнет лилиями. Самими небесами вопреки всему, и Джина это с толку сбивает. Он крылья высоко поднимает, на случай, если вдруг встретит кого-то страшного и идет вперед к самому входу в подземелье, выискивая любые намеки на что-то необычное.       — Ты кто?       Сокджин подпрыгивает резко и взлетает, отчаянно глазами ища говорящего. Но вокруг как никого не было, так до сих пор и не намечалось. Однако голос повторился:       — Что тебе нужно? Зачем ты пришел?       — Я… — Джин резко машет крыльями, оборачиваясь вокруг себя, но никого так и не замечая, — я не сделаю ничего плохо, я без злых намерений пришел.       — Вы все так говорите! — голос был холодным и недружелюбным.       — Честно! — Джину становится жутко страшно, потому что он понимает, что разговаривает с тем самым чудищем из подземелья. — Никто не знает, что я здесь, я пришел один!       — Тебе страшно? — голос вдруг становится мрачным, словно говорившему не нравилось, что Джин его вдруг испугался.       А архангел даже не думает отрицать, врать не любит:       — Я тебя не вижу, потому — да.       — Вот он я, — неожиданно голос разносится прямо из самого подземелья.       Мраморная гора вмиг растворяется, как видение и на ее месте стоит обычный, абсолютно обычный парень с парой огромных, нереально больших черных крыльев. У него светло-русые волосы и пронзительные голубые глаза.       А Джин вдруг подвисает, потому что рассчитывал увидеть настоящего монстра, от которого бы сразу дал деру, как ему и советовали старшие, но вот кого он не ожидал увидеть, так это парня, который так легко вышел из самой черной горы, стоящей на краю мира. Красивого парня, от которого невероятно пахло лилиями.       — Ты кто? — все, что у Джина вертится в голове.       — Я не знаю, — просто отвечает парень.       — Как твое имя?       — У меня нет имени, — парень жмет плечами и поднимает крылья выше, и, кажется, словно задевает ими сам Млечный Путь.       Джин хмурится:       — Такого не бывает, имя есть у всех.       — У меня нет, — снова повторяет незнакомец, с интересом рассматривая архангела.       — Тогда… эм, может, придумаешь его себе? — предлагает Джин, и сам себе поражаясь опускается обратно на землю, не испытывая перед незнакомцем ни капли страха.       — А что такое «имя»?       — Я Джин, — отвечает архангел, — ты можешь так ко мне обращаться.       Парень хмурится, явно размышляя:       — Я не знаю, как ты можешь обращаться ко мне, — наконец отвечает, — я не знаю имен.       Архангел никак не может понять: это и есть то чудище, которого все до дрожи боялись? Он же выглядит совсем безобидным, немного странноватым, но абсолютно точно настроен очень дружелюбно. Чего все так боялись? Черных крыльев? Это же просто бред!       — А можно я дам тебе имя? — предлагает Джин.       Парень вдруг улыбается ярко, так, что все звезды враз тухнут по сравнению с этой улыбкой:       — Давай.       — Я назову тебя — Тэхен.