Map of the soul: 7

      

Убей меня, прекрасная звезда,

Порви на части все мои надежды,

Забудь меня, и не люби меня.

Я приведу тебя лишь к неизбежной смерти.

      Солнце. Яркое летнее солнце задорно, во всю свою силу освещало землю, согревало ее, питало за все то время, что было вынуждено сдать позиции тьме и мраку, которые вечно ходили друг с другом под ручку. Жаркие лучи беспрепятственно проникали через окно в большую комнату, наполняя ее светом и долгожданным теплом, рождая стайки солнечных зайчиков, которые задорно прыгали по полам из черного дерева, стремясь попасть вглубь особняка, который неожиданно весь загорелся этим солнечным светом, заставляя хозяйку тьму только шипеть зло по углам, прячась там от яркой звезды, где она все равно бы не смогла ее достать.       Тьма на самом деле готова была весь особняк во мрак погрузить, задернуть каждую штору, затопить своей чернотой окна, чтобы ни лучика света в помещение не проникло. Но она ничего это не делает, просто холодно бездействует, потому что теперь обязана была подчиняться воле молодого господина — Чонгука. Конечно, она бы ни в жизнь не стала так легко служить бывшему архангелу. Только то, что его любил Тэхен, только то, что он из-за него стал Гадесом, из-за него собирался нарушить кучу правил повторно, но уже на суд не попасть, но попасть в свой личный кошмар — наталкивало тьму на неопровержимое желание Чонгука защищать и выполнять некоторые его прихоти. В конечном итоге, если Чон хотел пустить свет в особняк, то пусть так и будет, тьма ведь все равно никуда отсюда не уйдет. Это не значит, что стихия будет тапки в зубах архангелу таскать, она будет только его оберегать и терпеть его «светлые» выходки. Не такая уж и большая цена, Тэхен в свое время заплатил куда больше.       Чонгук ворочается в постели, перекатывается на бок, крепко кутаясь в одеяло, и тянет к себе в объятия подушку, которая неожиданно очень легко поддалась его давлению. Даже не разлепляя глаз, даже толком еще не проснувшись, архангел понял — он в постели снова один. Снова. Конечно, он и не надеялся, что каждый раз, просыпаясь, будет встречать глазами идеальный профиль Тэхена или эти черные таинственные глаза, однако рассчитывал, что хотя бы сегодня он проснется в этих согревающих объятиях. Да, он уже вставал ночью, а Гадес был рядом с ним, и… и он очень многое узнал и понял за эту ночь. Но все-таки архангелу хотелось снова немного в обнимку с Тэхеном полежать, совсем немного. Однако у повелителя преисподней не так уж и много свободного времени. Тем более свои небольшие выходные он полностью посвятил Чонгуку, и последний не смел жаловаться.       И он не жаловался, он тосковал. Тосковал по тому, кому продал всего себя, не зная даже, что Тэхен перед архангелом уже давно стоит на коленях, готовый принять от его руки хоть жизнь, хоть смерть одинаково смиренно. Чонгук будет дарить только любовь. Не из-за чувства долга, он просто любит Тэхена, и ему не нужны для этого долгие и полные сложных определений объяснения. Для того чтобы кого-то любить не нужна причина: ты просто любишь или нет.       Архангел лениво разлепляет глаза, сразу натыкаясь на несколько черных маленьких перьев, покоящихся на дальней подушке. Чон сам себя остановить не может, начиная глупо улыбаться. Тэхен с ним остаться не смог, но и будить не стал, просто оставил небольшую, но очень драгоценную часть себя Чонгуку, как немое послание, в котором разрешал архангелу делать с ним все, что он хочет. Как утренняя записка со словами любви, только дороже, ценнее, в ней не было слов, только чувства. Много чувств и еще доверия. Тэхен так доверял Чону, что оставил ему горсть своих перьев, как напоминание, что от его рук и умрет без сожалений.       Чонгук зевает еще немного сонно и подтягивается, как кот, желая размять затекшие ото сна мышцы. И это было очень опрометчивым решением. Потому что у архангела болело просто все! Воспоминания, чем они с Тэхеном занимались накануне, очень быстро всплыли в голове, заставляя Чона даже покраснеть непонятно перед кем. Ночью он вот так не стеснялся, был раскрыт перед Гадесом, обнажен полностью, позволяя себя трогать, кусать, любить. И Тэхен в своих порывах был очень даже не сдержан, был таким, что у архангела от одного только воспоминания мышцы внизу живота судорогой сводило, отчего растянутые связки ныли по-новому, но все равно в теле была сладость от прошлой ночи. Такое запретное наслаждение, искушение повторить, несмотря на то, что он теперь был человеком почти, и за ночь у него ничего не зажило: ни укусы на шее, ни синяки на ребрах, ни уж точно…       Чонгук отчаянно прячет лицо в ладонях. Если он не остановит поток этих воспоминаний сейчас, то просто с ума сойдет! Нужно было срочно подниматься с кровати и начинать приводить себя в порядок, чтобы потом спуститься и что-нибудь пожевать, взяв за компанию Хосока, который до сих пор еще не мог нормально ходить. Рана все еще не зажила.       Архангел выбирается из-под одеяла, игнорирует, как ноют мышцы и связки, сгребает горсть перьев в охапку и с неким маниакальным блеском в черных глазах прячет их в ящике комода. У него на шее висит на цепочке только одно перо, самое ценное, самое первое, благодаря которому Чонгук окончательно и бесповоротно понял, что Тэхена любит до беспамятства. А тот его все равно сильнее, дольше — полмиллиона лет с этими чувствами жил, чтобы однажды услышать, как Чон не хочет их принять, как готов убить и его, и себя из-за этого. Архангела до сих пор те его слова в дрожь приводят. Он был тогда жестоким и очень несправедливым, слепым, хотя отчасти и действовал так, как было для самого себя легче, как он мог отказаться от чувств и не переживать об этой глобальной проблеме. Он думал, что не взаимно у него, но какого было Тэхену осознать такое, прождав полмиллиона лет?! Чонгуку даже думать не хочется, но он думает и осознает, что нелегко, настолько нелегко, что он стал Гадесом из-за него. Ничего не побоялся, чтобы его спасти. Это то, за что Чону Тэхена никогда не отблагодарить.       Архангел ноги пихает в тапки черные, как, в общем-то, и вся одежда, что имелась в гардеробе, нагим добирается до шкафа, уже больше и не стесняется. А еще наслаждается, как солнечные лучи согревают его истерзанное в добровольном посыле тело. Ему не хватало света. Чонгук достает из шкафа черный шелковый халат, попутно замечая, как в зеркале сверкает его покусанная шея с темно-бордовыми отметинами. Их было не так уж и много, да и синяков на теле тоже было не больше пары с каждого бока. Тэхен себя сдерживал — понимает архангел. Иногда, конечно, жутко срывался, беря столько, сколько вообще мог, но, в общем, был невероятно аккуратен. Хоть Чонгук и дал ему зеленый свет, Гадес так легко терзать Гука не стал, иначе бы бордовых отметин на теле было бы куда больше.       Чон смотрит на себя в зеркале и не знает — нравятся ему эти укусы или нет. С одной стороны они были сладким и тягучим напоминанием о его первой ночи, о том, как невероятно приятно и до наркотической нирваны может быть хорошо. Но с другой стороны эти укусы болели и выглядели на его теле не так уж и красиво — он слишком светлый для этого. Вот если бы подобные отметины были на медовой коже Тэхена, то все предстало бы в по-настоящему дорогом свете. Но Гадеса рядом не было, а потому все это останется только в мечтах архангела.       Чонгук тяжело вздыхает, берет с полки чистое белье и медленно направляется в ванну, отмечая, что двигаться, а тем более ходить было не то, чтобы больно, скорее несколько неприятно и, да, все-таки больно, потому что аппетитная задница архангела была этой ночью впервые растянута. Раздраженные края ануса саднили и болели, и как бы Чон не бахвалился, что хотел бы воспроизвести эту ночь еще раз, но даже он не мог отрицать, что ему требовался отдых ближайшие пару дней, потому что, по ощущениям, он не мог даже сесть.       Однако никаких сожалений. Чонгук ни о чем не жалеет. Он отдал всего себя тому, кого любит, кому было вначале так страшно довериться, а потом уже наоборот не страшно, а даже слишком легко. И, пожалуй, это только больше доказывало то, как искренне и чисто Чон любит Тэхена. Он его так сильно любит, что пока на автомате развешивал одежду и залезал в кабинку душа, снова начал жутко переживать о том, где Гадес и чем занят.       Чонгука стойко не желало отпускать предчувствие чего-то нехорошего, даже не смотря на многочисленные заверения Тэхена, что он почти абсолютно неуязвим. И архангел даже верил этому, но отчего-то это осознание, что Суа знает, где душа Гадеса, его не желало отпускать. Она, отчего-то думал Чонгук, наверняка, не врала, когда подобное говорила, она, скорее всего, просто волынку тянет, готовится напасть в нужный момент. Все это пахло ощущением грядущей беды. Даже радостное солнце, пробивающееся через огромное панорамное окно, не могло успокоить жгучий узел в груди архангела, который больно бился в самое сердце, желая, чтобы Чонгук начал действовать. Вот только он не понимал, что он может сделать, как может остановить что-то, о чем и сам пока не знает?       Он без силы теперь, полностью пал, лезть в пасть к Суа — не лучшая идея. Не потому что Чонгук боялся умереть, а потому что он и представить себе не мог, что овладеет Тэхеном, когда он узнает, что глупый архангел лично полез на рога и погиб. Он же просто, он… да, разнесет все измерения за раз! Чонгук даже не зная, кто Тэхен на самом деле, помнил отлично те далекие рассказы с небес, где Гадес, прежде чем стать повелителем Ада, уничтожил многие народы, стер целые измерения в порошок в своем гневе. Только сейчас Чон понял, что это был не гнев, это была боль — Тэхена предал любимый человек, именно поэтому он и пытался унять в груди эту уничтожающую боль, именно поэтому и лишил себя души. Чонгук бы, наверное, такое перенести не смог, Гадес во многом был сильнее него, но даже если ему и было невыносимо больно, он это просто скрывал. За полмиллиона лет и не такому научишься.       Чон тяжело вздыхает, выключает воду и вылезает из душевой кабинки, сразу кутаясь в мягкое полотенце. Ссадины и синяки все еще болели, хотя глупо было предположить хотя бы, что они так легко заживут. Чонгук больше не архангел, он пал и проклят вечно жить на земле без силы. Но почему его все это не пугает? Раньше бы он в панику впал от такого, а сейчас спокойно все принимает, даже не думая брыкаться. Он словно нашел какой-то дзен, покой если на то пошло, он просто нашел того, кому мог доверять на все сто процентов и даже больше, настолько, что отдавал ему всего себя. Тэхен обещал, что не отпустит и всегда будет рядом, и Чон, может кому-то это и кажется глупым, но он верил, что обещание свое Гадес сдержит.       Чонгук, сам того не замечая, крутит в руке перо, которое даже в душе не снял. Оно было абсолютно сухим и по-прежнему прекрасным, невероятная магия! Все, что окружает Тэхена невероятно, тьма эта и сила вся. Он не меньше, и правда, чем Бог! Вот только архангел не был уверен, что Гадес имеет хоть малейшее отношение к небесной свите. Да, он был в Раю, и крылья его более чем похожи на те, что есть у всех архангелов и ангелов. Но он точно не был Создателем, не мог им быть, потому что был еще выше всего этого. И Чонгука нехило бросало в дрожь от осознания, кем мог на деле являться Тэхен.       Архангел натягивает белье, кутается в черный нежный халат и идет обратно в спальню, напряженно думая. У него даже между бровей складка пролегла, и он, сам того не замечая, кусал и так истерзанные губы, продолжая вертеть в руке маленькое перо.       Тэхен как-то обмолвился, что видел не раз, как зарождались галактики; он с легкостью разбирался в тех вещах, в которых никто из ныне живущих не разбирался. Даже Суа, которая считала, что с практикой освоила древнюю магию, оказывается, не знала о ней абсолютно ничего. Силы Тэхена были ужасающе велики, он мог делать такое, что многим даже и не снилось! Начиная с того, что он легко мог воскресить мертвого и, заканчивая его способностью перемещаться между мирами как межизмеренческие демоны. Вот только он был ни одним из них, и его сила на беспортальном перемещении не заканчивалась. Тэхен был выше, чем Создатель, он был, словно первородным, словно это он создавал всю Вселенную. Чонгук отчаянно трясет головой, просто бред! Такого быть не могло, ни одно существо не знало о том, кто был тем первым, как все началось, никто кроме…       Чона словно обухом по голове ударило. Он остановился перед открытой дверцей шкафа, слепо протянув руку к вешалке с рубашкой, и застыл весь, словно попал под действие заклятия. Осознание его ногами мысленно избивало до болевых импульсов в мозг. Архангел неожиданно, сам того не осознавая, дал себе ответ на эту правду о том, кто такой Тэхен. Но ведь этого просто не могло быть! Так не должно было быть! Ведь это… это дико! Это же просто предположение, Тэхен ведь не может быть… быть…       Чонгук яростно зачесывает назад влажные волосы, резко приходя в движение. Ему следовало перестать так много обо всем думать, а то он еще больше себе всякого напридумывает, а потом будет вот так лихорадочно перебирать руками вешалки, сам не осознавая, что делает!       Архангел снова сжал в руке перо, заставляя себя успокоиться. Он ведь мог просто себя накрутить, это ведь могло быть не правдой! Ну, право слово, какова вероятность, что Тэхен мог быть… Да, почти миллионнопроцентная! Но это ведь совсем не значит, что Чонгук перестанет от этого любить Тэхена. Он его по-прежнему безумно и навсегда. И вот потому он так легко вдруг успокоился и принял свою теорию о том, кем Гадес мог оказаться на самом деле.       Неважно кто, неважно насколько он силен и сколько ему лет, ведь даже если взять все это в расчет, то выходило, что о многом архангел давно уже догадывался, вот только все равно позволил себе любить Тэхена и принял его чувства в ответ. Он считал его раньше Дьяволом, и так оно и было, он влюбился в Дьявола! Все остальное было просто неважно, и даже если его теория окажется верна, это неважно, он все равно до своего последнего вздоха будет любить Гадеса, даже если тот так ему и не расскажет правду о том, кто он. Для Чонгука он навсегда останется Тэхеном, самым сильным существом во всех мирах, с идеальными глубоко-черными глазами, которые смотрят далеко за душу, туда, куда и сам архангел боится заглянуть, но Тэхена туда все равно пускает.       Чонгук улыбается радостному Солнцу, натягивает черные джинсы с черной рубашкой, ворчит мысленно, что хочет чего-нибудь белого, но настроение его постепенно уходит далеко в плюс. Да, он все еще переживал, но за всем этим начал светиться жизнью, отгоняя прочь плохие мысли. Отсутствие Тэхена рядом — не повод постоянно грустить, пора привыкать ко всему этому, нужно быть сильным и в два раза более светлым, компенсируя потерю своих крыльев. Нет, Чонгук не стремится стать архангелом снова, он просто будет Чонгуком.       Длинный коридор по-прежнему с отдернутыми занавесками утопает в солнечном свете, черный переливается ярко и, пожалуй, даже, с неким золотым блеском. Богато — лучшего слова и не подобрать. Тьма шипит из углов, но Чонгуку она даже сейчас кажется несколько забавной. Жуткой — да, но забавной. Архангел уверенным шагом идет вниз, намереваясь заглянуть в гости к Хосоку, чтобы потащить и его с собой на ранний завтрак.       Ангел находился в комнате этажом ниже, хотя мог бы жить и на одном с Чонгуком этаже, включая, как огромен был особняк, и сколько здесь было пустых комнат! А обитаемы только три с учетом кухни. Чон бы хотел, чтобы Хосок жил на одном этаже с ним, желательно в соседних комнатах, но отлично понимал, что с больной ногой ангелу будет в десять раз сложнее спускаться каждый раз вниз на кухню. Хосок и ходил только потому, что не хотел весь день сидеть в четырех стенах, Чонгук видел, что он отчаянно игнорирует боль в конечности только чтобы двигаться. Движение — жизнь.       У Чона на личном все более или менее было понятно. Он не знал только, что ждет его в этих отношениях дальше, но надеялся на хорошее, включая, что в своих чувствах, как и в чувствах Тэхена был стопроцентно уверен. А вот у Хосока все было не так уж и радужно. Архангел не должен был лезть в эти дела, но так уж вышло, что он от рождения много и обо всем думал. Конечно, с советами он к ангелу не лез, да и в душу тоже. Но все и так было на поверхности.       Хосок любил Чимина и всеми силами мечтал его спасти. Но вот Пак этого не желал, ведь по сути, да, ангел его обманул, почти предал, используя, как объект в глупом споре. Но он его любил. Чонгука самого на самом-то деле использовали его же собратья, мать, он как никто чувства Чимина понимал. Вот только их ситуации отличались многим, и прежде всего тем, что для Пака его предал тот, кого он любил. Чонгук бы, наверное, такое тоже просто так простить не смог. Да он бы даже жить с такой информацией не смог! Но и Хосока было до глухих ударов сердца жалко, потому что он Чимина любил искренне, однако вернуть к себе Пака даже с таким раскладом не мог. У них все было предельно сложно.       Чонгук трясет влажными прядями черных волос и, не спеша, спускается по лестнице, корча гримасу каждый раз, когда растянутые мышцы особо сильно отдавались болью в пояснице. Придется потерпеть какое-то время, это архангел ясно понимал.       На этаже Хосока было так же светло, как и во всем особняке теперь, ведь Чонгук уже давно исследовал каждый темный закоулок, распахивая в нем шторы, чтобы впустить больше света. Тьма на это никак не реагировала, Тэхен, вообще, словно и не заметил изменений в своем доме, все были в выигрыше и все довольны. Даже Юнги было наплевать на все эти изменения, а это уже что-то, да значило.       Чонгук стучится к Хосоку в дверь и почти сразу ее открывает, сталкиваясь с кричащей пустотой. Ясно, ангела уже у себя не было, скорее всего, спустился вниз без помощи Чона. Так уже не раз было, они в особняке вдвоем, выспались, кажется, на сотню лет вперед, часто просыпались посреди ночи и встречались на кухне, болтая ни о чем. Они оба были побиты жизнью и своей «семьей», но оба очень быстро поняли, что долго сидеть и заниматься Ничегонеделаньем, они не смогут. Правда, у них все равно был не такой уж и большой выбор времяпрепровождения, в конечном итоге, никто из них двоих к бою не готов, да и на поле боя вряд ли бы продержались хоть несколько секунд. И не надо забывать, что Чонгука Тэхен никуда не пустит, уж в битву так точно, а архангел в свою очередь не пустит туда Хосока, зубами в него вцепится, но не пустит.       Ангела Чонгук, и правда, находит на кухне, он сидит у самого окна, глядя на огромный, богатый сад, раскинувшийся на заднем дворе особняка, рядом с искусственным лабиринтом и большим бассейном с кристальной ярко-голубой водой. Хосок явно о чем-то сильно задумался, смотря стеклянными глазами в окно, положив больную ногу на свободный стул. Но он очень быстро отреагировал на появление Чонгука, оборачиваясь к нему с легкой, но с оттенком грусти, улыбкой на губах.       — Доброе утро! — говорит ангел.       — Доброе утро! — в ответ улыбается Чон, проходя внутрь, с неудовольствием отмечая, что у Хосока на столе только чашка с чаем.       Конечно, он и сам знал, что иногда есть не хотелось до приступов тошноты, но все равно стремился сделать ангела хоть немного счастливым с помощью того, что ему давалось предельно легко — кулинария.       — Ты давно встал? — интересуется Чонгук, а сам идет к кофеварке, чтобы сделать себе ядреный напиток, после которого можно будет энергичным зайчиком бегать весь день. Ну, не бегать, так хоть и не засыпать на ходу.       — Нет, — отвечает Хосок незамедлительно и полностью выплывает из своих нелегких мыслей, распахивая удивленно глаза. — Чон… Чонгук, твои крылья!..       Архангел кусает и так пострадавшую знатно губу и старается вести себя как можно более естественно, оборачиваясь к ангелу, чтобы залиться краской полностью, потому что Хосок по одному виду понял абсолютно все, а еще по бесконечной цепочке укусов, растянувшейся по шее Чонгука, которые рубашка совсем не прикрывала. Чон мысленно себя бьет, потому что следовало о таком подумать. Хотя архангел не собирался скрывать то, что произошло между ним и Тэхеном этой ночью. Просто было несколько неловко, совсем чуть-чуть.       — Я сам, сам захотел, — отвечает Чонгук, глядя в карие глаза Хосока, а сам продолжает безбожно краснеть.       Ангел только улыбается на это. Он все понял, и лезть в чужую личную жизнь дальше не собирался. Он давно уже осознал, что Чон к Тэхену не просто привязан, он его очень сильно любит, и это ведь прекрасно. И пусть в Аду горят все законы небес по поводу правильной и неправильной любви. Любовь правильна любая, потому что такое чувство не может родиться в безнадежно черном сердце. Если ты любишь, то это навсегда, даже если тебе кажется, что уже ничего к бывшему или бывшей не испытываешь, это не так, в груди все равно что-то будет предательски каждый раз трепетать, если ты любил по-настоящему. Хосок любил и Чонгук тоже, у них были разные истории, но одинаково сильные чувства, почти уничтожающие.       — Я надеюсь, ты счастлив, — кивает ангел.       Чон немного смущенно отводит взгляд, приготавливая себе кофе, и отвечает уверенным, ровным голосом:       — Да, я счастлив рядом с ним.       Хосок улыбку тянет. Он рад за Чонгука искренне, даже если и сам страдал, не думал, что вместе с ним и архангел должен был страдать, это все-таки несколько эгоистично. Да и разве нельзя не улыбаться, видя радостные, счастливые огоньки в глазах своего друга?! Это же прекрасно, когда в темноте вспыхивает свет, способный собой озарить саму тьму, отогнать ее ненадолго. И пусть он идет не от тебя и не для тебя, счастье другого должно быть так же ценно, как свое.       — Ты ведь еще ничего не ел? — спрашивает Чонгук, охлаждая свои полыхающие щеки.       Да он и так знал, что Хосок не мог ничего поесть, потому что готовить не мог и не умел. Просто ему хотелось перевести разговор в другое русло, чтобы успокоить свое радостно кричащее сердце, разгоняющее кровь с невероятной скоростью, из-за чего он весь был похож на помидор.       — Нет, — жмет плечами ангел, даже не думая о том, что его не видят. — Я пока не хочу.       — Надо, — с повелительными нотками отвечает Чонгук, и сам себя неожиданно ловит на мысли, что становится в этом порыве похожим на Тэхена. Немыслимо! — Я что-нибудь сейчас приготовлю, — смягчаясь, отвечает.       Хосок абсолютно не задет. Он знает, что Чон о нем беспокоится, а потому принимает эти слова не более чем за заботу. Они теперь оба как люди и чтобы жить, им надо спать и питаться. Или был еще один способ — стать демоном. После падения только два пути: жить вечно без капли силы или поддаться тьме и стать адской тварью. И Хосок более чем был уверен, что ни он, ни Чонгук последний вариант не выберут. Даже несмотря на то, что они были в логове Тэхена, повелителя Ада, они не стали от этого демонами; да и к выбору их никто не принуждал. Чон-то понятно теперь был не менее чем возлюбленным Гадеса, а вот Хосок здесь был почти никем, на куриных правах так сказать. Но его странным образом не трогали, то ли просто забыли, то ли он адским тварям был не нужен из-за своей травмы.       — Тэхен снова ушел? — спрашивает ангел очевидные вещи, чтобы разбавить перезвон тарелок, которые вытаскивал из шкафа Чонгук.       — Да, — отвечает архангел, отставляя посуду в сторону и разминая мышцы спины, которые с ночи тоже нещадно ныли.       Рядом пыхтел бокал со свежим кофе, приглашая немного отдохнуть, а потом уже браться за готовку. В конечном итоге, его никто не гонит, и он может просто немного подзарядиться, прежде чем начать развлекать себя таким неожиданным способом — кулинарией. Не сказать, что у него все и всегда шло гладко, но чаще всего получалось очень вкусно.       — Они, — Чонгук ставит чашку с кофе напротив Хосока и опускается на стул, немного морщась при этом, когда боль с промежности стреляет высоко в поясницу — неприятно! — Они сдают Ад.       — Что?! — ангел во все глаза уставился на Чона, пропустив тот момент, когда он скорчил гримасу, садясь.       Здесь все было более чем понятно и настолько лично, что Хосок и сам грозился краской залить все, если начнет об этом думать! Важнее было то, что сказал архангел. Демоны сдают Ад?! Как? Почему? Они же никогда не отступают, с чего вдруг?!       — Да, — кивает Чонгук, прикрывая один глаз, в который слишком уж ярко светило солнце, — Тэхен сказал, что Суа собралась вторгнуться в Ад, и потому они его оставили. — Хосок неверяще качал головой. — Он еще сказал, что править там все равно никто, кроме него не сможет, сказал, что они сами роют себе могилу.       Ангел на мгновение задумался. Ад — место, которое все хотели себе заполучить, сгнивший кусок земли, который всех манил своей силой и неизведанностью. Стратегически важное место, очень выгодное с адским пламенем в запасе и душами, с которыми можно делать, все, что захочется. Хосоку было страшно подумать о планах Суа на души. Но ангел отлично знал, что захватить это «райское» местечко желал каждый. Но если здраво подумать, то об устройстве Ада, о его среде обитания никто и ничего не знал, кроме демонов и непосредственно самого Тэхена. Однако никто из них не стал бы ничего Суа рассказывать. Она лезла в змеиное гнездо, слепо идя на поводу у мести, готова была положить все свое войско ради какого-то жалкого удовлетворения от отмщения! Полное сумасшествие! Хосок не так уж и хорошо знал демонов и Тэхена, но мог с точностью сказать, что просто так они бы ни за что сдавать Ад не стали, они готовили там ловушку, а жалкие, слепые ангелы радостно в нее шли.       — Это ужасно, — ангел качает головой, откидывая назад свои каштановые волосы.       Чонгук просто кивает, он чувства Хосока понимает, ему и самому неуютно и больно сознавать, что его собратья — пусть они его и предали — вот так глупо и бесполезно умрут. Но, но…       — Другой дороги теперь просто нет, — шепотом отвечает Чон, закусывая губу, смотря в черное дерево стола.       Ангелу такое больно слышать, больно осознавать, но Чонгук был прав. На всех небесных теперь стоял большой крест, они, видимо, еще и сами этого не поняли, но в Рай никто больше из них не попадет, они все очернены, все разом перешагнули ту черту, которую просто переступать не следовало. Они стали убийцами, и хуже этого быть не могло ничего. Почему они еще не потеряли свои крылья — оставалось загадкой.       — Я хочу, чтобы они проиграли, — говорит Хосок, кусая себя за губу при этом. Это ужасное желание, но по-другому уже никак.       — Я тоже, — кивает в знак согласия Чонгук. — Если… если убрать Суа, то все может улечься. — Он с надеждой смотрит на опущенную макушку ангела.       — Нет, — Хосок голову поднимает и отрицательно мотает при этом с горькой улыбкой на губах, — не забывай, что ее место сразу займет кто-нибудь другой, такой же прокультивированный ее идеей, как и она сама. Да, там не будет мести, но круг этот не разорвать. Они верят в идею Суа. — Ангел тяжело выдыхает. — Им всем придется умереть, только если кто-то, как мы, вдруг не прозреет.       Чонгук просто кивает. Он знает, что Хосок на этот счет прав. Они все же, как стадо, когда умирает один ослик, его сменяет другой, а порядок мысли при этом у них остается один и тот же. Суа их сделала такими, но не надо было думать, что с ее смертью хоть что-то бы изменилось. Должны были умереть все ее последователи, чтобы начать все заново, с чистого листа. Вот так жестоко, но только так.       — И куда демоны теперь подадутся? — Хосок нарушает мрачную тишину, вдруг возникшую, которую даже солнце не смогло истребить. Это все не закончится, пока одна из сторон окончательно не проиграет.       — Не знаю, — Чонгук жмет плечами и берет в руки чашку с кофе, делая небольшой глоток ядреного напитка, — я не спрашивал.       — Наверное, на землю, — с нотками не особого удовольствия размышляет Хосок, — в другие измерения они точно не стали бы идти.       — Не стали! — раздается неожиданно бодрый голос, заставляющий обоих небесных синхронно на своих стульях подскочить, смотря на вошедшего, который проник на кухню с завидным мастерством передвижения тихих кошек.       Маленький демон лучисто всем улыбался, даже ярче чем само солнце. У него было отвратительно приподнятое настроение, даже не смотря на то, что он полностью был одет во все черное, как, в общем-то, и сам Чонгук, и Хосок, в шкафах которых были только вещи черного цвета.       — Зачем нам куда-то идти, когда здесь так прекрасно? — Юнги задает риторический вопрос, вальяжно рассаживаясь рядом с Чонгуком на свободное место. — Столько возможностей, — демон подмигивает мрачному вдруг Хосоку, а потом переводит взгляд невинно-детских глаз на архангела и выдает, заставляя всех разом обомлеть: — Приготовь мне что-нибудь поесть, пожалуйста, Чонгук-и! Я очень сегодня устал.       Хосок даже забывает, что надо держать мрачную маску рядом с Мином, чтобы снова не попасться в какую-нибудь его ловушку. Просто демон выдал вдруг такое! Да еще и попросил об этом Чона словно тот уже для него готовил. И ангел смотрит на Гука и понимает, что близок к правде, он же не знал об их ночном разговоре ничего!       Архангел медленно моргает, смотря в черные глаза Юнги с близкого расстояния. И не может понять, что его больше всего так удивило: это сладкое «Чонгук-и» или то, как похожи глаза Мина и Тэхена. У них даже одинаково было по одному двойному веку! И одинаково в зрачках обоих была какая-то горечь, боль, которую залечить ничем не удастся.       — А что ты хочешь? — Чонгук сильно тормозит, стараясь вырваться из плена этих неожиданно родных глаз.       Юнги отпускает его сам, скользит внимательным взглядом по укусам на шее, по опухшим от долгих терзаний губам, по мягкому запаху лилий, которым был пропитан просто весь Чонгук. И он все знает, точно все знает, а потому на губах у него плывет предвкушающая улыбка, его так и подначивает сказать: «Тебя, дорогуша!». Но он себя сдерживает, только и выдает:       — Как в прошлый раз — нэнмен.       Хосок только еще больше убеждается, что готовит Чонгук для Мина не в первый раз. Но отчего-то не тянет крикнуть: «Предатель» и гордо уйти. Отчего-то ангелу вдруг стало интересно, с чего это Юнги, который ненавидит просто всех вокруг, так неожиданно спокойно принял конкуренцию Чонгука рядом с Тэхеном, которого обожал?! Разве это не странно?! Почему Мина это не задело? А может и задело, но он специально пытается казаться пушистым, с него ведь станется?! Но Хосок, который неожиданно прозрел, видел, что демон в своем поведении не врет, он относился к Чонгуку так, словно был знаком с ним давно, словно они вдруг подружились, словно Юнги вдруг и сам начал испытывать к Чону что-то запретное, отчего Хосока нехило ударило жестким осознанием всего, что творилось вокруг. Впервые он был бессилен, зато прозрел на новом уровне, на том, до которого дойти сможет точно не каждый.       *****       Богатые разноцветные кусты гортензий растянулись на многие метры в разные стороны, украшая плотной стеной широкие, но вдруг ставшие от обилия цветов узкими, тротуарные дорожки из белого, кристального белого натурального камня, так разительно отличающегося от местного черного интерьера. Каждый куст был по своему прекрасен, они гармонично дополняли друг друга по цвету, перетекая из насыщенно-красного, почти бордового в светло-розовый и дальше устремляясь к более светлому цветотипу. Местный флорист был явно мастером своего дела, раз так идеально подобрал гортензии и так качественно смотрел за ними: ни один куст не завял, даже ни один цветок не покрылся желтыми умирающими пятнами. Сад цвел прекрасный и волшебный, добротно вскармливаемый добродушным хозяином.       Хосоку здесь нравилось. Вообще, весь особняк ему в целом нравился, да, изначально тьма его пугала, она постоянно норовилась за ним подсмотреть, постоянно была где-то рядом, и это, по меньшей мере, нервировало, но ангел ко всему этому неожиданно быстро привык. На территории врага было спокойнее, чем рядом с бывшими собратьями. Здесь не тянули в интриги, не пытались заставить обманом что-то сделать, он был здесь просто гостем, и честно это ценил. Хосок о Тэхене знал только из рассказов Суа и других ангелов и архангелов, он думал, что тот живет в замке из костей, где все залито кровью, и каждый день водит к себе невинные души, чтобы воспользоваться ими, а затем сожрать. Выходило, что ангел о Тэхене не знал абсолютно ничего. Да, он был жесток, но за всем этим Хосок узнал такое, что заставляло его коркой изо льда покрыться. Это то осознание, которое теперь он из своего мозга ни в жизнь не изгонит. Он точно не должен был знать, но он знал, и он пообещал себе, что заберет это знание в могилу теперь, когда все так обернулось.       Хосок медленно двигался вперед, упрямо игнорировал тупую боль в конечности. Он не собирался оставаться инвалидом и засиживаться в своей комнатке до тех пор, пока не разучится ходить! Он был и будет ангелом, пусть падшим, но от этого его истинная миссия теперь только увеличила свое значение — он будет спасать души. И даже если не может спасти всех, то тех, кто рядом худо-бедно сберечь сможет. Он должен.       Хосок неудачно ступает, и ногу пронзает сильная боль, почти жгуче-невыносимая, такая, что в пору даже кричать. Но он только шипит и опускается на землю, садясь прямо под куст лиловых гортензий. Он мог бы и Чонгука попросить с ним пройтись, но архангелу тоже нужно было дать время отдохнуть от его постоянного общества. И пусть Чон так не думал, но думал Хосок, он знал, что иногда всем нужно побыть одним и привести свои мысли в порядок. Ангел вот именно это и пытался сделать, особенно после того, что узнал. А еще в голове кипел на повторе один и тот же вопрос, который не давал Хосоку покоя уже долго: за что ему мстил Юнги? Что он сделал ему? Ну, ведь не заставлял же его убивать своих родных! От этих мыслей Хосок даже вздрагивает, потирая коленку на больной ноге, чтобы хоть немного снять с нее неприятные ощущения. Там точно было что-то еще, что-то, чего ангел отчаянно не мог вспомнить, как ни старался.       — Что ты здесь делаешь? — над Хосоком раздается знакомый голос, заставляющий его вынырнуть из своих мыслей и голову поднять вверх, встречаясь с черными глазами Чимина.       Пак стоял совсем рядом, он выходил из-за поворота, укрытого кустами гортензий и потому Хосока не заметил. И сейчас был в легком замешательстве. Во-первых, потому что он и пришел в сад, чтобы в мозгу по-садистски воспроизвести аромат ангела. А во-вторых, потому что, увидев Хосока на тротуаре, ему вдруг стало несколько, не то, чтобы страшно — страшно — почему ангел на земле? Что с ним произошло? Он знал, что у того было сильное ранение, и потому переживал даже больше положенного. Ненавидел, но переживал и потому ненавидел еще и себя за это.       — Я гулял, — Хосок пожимает плечами.       Он помнит, что обещал себе просто Чимина отпустить, перестать постоянно искать с ним встреч, пытаться его вытащить. Он запретил себе Пака любить, чтобы у него появился хоть шанс на холодную голову его по-настоящему спасти. Но вот он смотрит на Чимина сейчас, а сердце кровью обливается, потому что обещать себе легко можно все что угодно. А выполнить — сложнее. Он ведь его, и правда, очень сильно любит, крепко, до беспамятства.       — И решил присесть, — Чимин почему-то разговор продолжает. Но старается выглядеть безразличным, немного холодным, даже руки на груди складывает, глядя на Хосока сверху вниз.       Ангел снова жмет плечами, но ногу тереть перестает, не желая казаться слабым, хотя сидя на земле с вытянутыми конечностями, которые отказывались его слушать, он именно что слабым и казался. Вот только поделать с этим ничего не мог, попробуй он встать резко, и точно бы упал, показав свое бессилие во всей красе. Он этого не хотел.       — Прекрасная погода, — просто отвечает Хосок, а сам губу кусает, пряча взгляд в рисунке тротуарной плитки, делая вид, что солнце его слепит.       Какой бред! Он просто не мог долго смотреть в эти черные глаза, которые по-прежнему любит, хоть стали бы они красными или белыми. Он любил не их цвет, а то, кому они принадлежат. Вот только его чувства разрушали все вокруг, а потому их просто необходимо было выкорчевать, просто и бездушно сделать это, чтобы спасти Чимина. Потому что если не так, то останется только самый ужасный на то способ, и Хосок не хотел им пользоваться. Никогда.       Пак губу кусает, сам глаза сужает, подозрительно косясь на ангела, который неожиданно был очень неразговорчив. Все время пытался с ним на беседу выйти, пытался эту рану, никак не заживающую, побольнее поковырять, и тут резко затих. Словно отчаялся или словно ему было противно говорить с Чимином, который теперь стал демоном!       — Что, я теперь не достоин вашего ангельского внимания? — начинает беситься Пак на пустом месте, и сам себе не может это чувство объяснить.       Его больно задевало, что Хосок неожиданно к нему почти охладел. Хотя он же его и не любил по-настоящему, чего это Чимин от него вообще ожидал?!       Хосок тяжело вздыхает. Он хотел просто Пака отпустить, чтобы вытащить его из тьмы было легче, находясь не ослепленным к нему чувствами. Но вышло все снова не так. Конечно, Чимин понял все ровно, как и должен был, с отравленными адом мозгами и отравленной любовью душой. Но Хосок все равно не мог сдать позиции на этом этапе своего плана, иначе у него ничего бы не вышло. Пусть Чимин и дальше сыплет его проклятиями, пусть ненавидит, Хосок же будет его любить вечно и сильно, потому его и решил отпустить, потому и будет терпеть его ядовитые слова. Он все это заслужил.       — Я просто не знаю, что тебе ответить, — жмет плечами ангел, продолжая взглядом ковырять рисунок тротуарной плитки.       Чимин шумно выдыхает через ноздри и руки в кулаки сжимает, чтобы не поднять ангела в воздух и не встряхнуть его хорошенько! Чтобы в его карие глаза смотреть так близко, как давно уже не делал этого! Чтобы лишний раз убедиться, что Хосоку он и даром не сдался, просто игрушка, не более.       — Ты просто не хочешь со мной разговаривать! — правильно все понимает Чимин, но ему от этого не легче.       Потому что душа с адским грызущимся в ней червем теперь все воспринимает в своей призме, в своей трактовке. Хосок не говорил с Паком, потому что тот был ему противен, потому что всей этой хваленной любви никогда не было! Потому что Чимин полный дурак, раз так сильно до сих пор в Хосока влюблен, что готов ему это прямо сейчас в лицо выкрикнуть, а потом выдрать его сердце, убить ангела, чтобы его душу к своей подселить, чтобы ему не было так одиноко. А потом рыдать над телом мертвого Хосока, рыдать и ненавидеть себя за все, что сделал!       — Что ты хочешь, Чимин? — ангел устало выдыхает и все-таки голову вверх поднимает, прикрываясь козырьком ладони от яркого солнца.       Пак выглядел крайне разозленным, даже взбешенным отчасти, кажется, тронь его, и он просто рванет, сметая все на своем пути. Хосок только думает, что впервые видит его таким. Ад с ним не на шутку развлекся, делая из него настоящее чудовище. А виноват в этом только ангел, он почти собственноручно кинул Чимина в пасть к акулам, собственноручно посодействовал его падению. И когда было надо, не пришел и не спас его. Пошел к Суа за помощью — глупец, надо было сразу перерезать себе глотку, отдавая свою жизнь за его! Неправильный и древний ритуал, но только он мог помочь в тот момент, сейчас же он банально бессилен уже. Чимин больше не человек, а значит, нужна другая магия, еще более темная и беспощадная, та, которую Хосок будет всеми силами избегать.       — Что я хочу?! — усмехается Пак, блестя злыми черными глазами на ангела.       Он бы многое хотел — начиная от того, чтобы Хосока убить и заканчивая тем, чтобы пасть в своих к нему чувствах еще ниже, ползать у него в ногах и молить, чтобы ангел его любил! Слепой глупец.       — Тебе разве хоть когда-нибудь было это интересно?! — вопреки всем своим мыслям ядовито выдает, сжигая своими глазами Хосока, чтобы всю боль прочувствовал, чтобы понял, как Чимин страдал от этих жалких и никчемных чувств!       Ангел стойко выносит все это, потому что Пак был прав. Никто зашуганного и бедного Чимина не спрашивал: хочет ли он участвовать в споре или нет? И уж точно никто не спрашивал его, а хочет ли он такой жизни, хочет ли быть втянут в интригу, хочет ли страдать от ошибок других? Пак верно подметил — его мнение не было интересно никому. Хосок и сам был здесь жестоким эгоистом, который вдруг влюбился и просто слепо утащил на дно этих чувств и себя, и Чимина, прекрасно осознавая, что ничем хорошим это не закончится.       — Ты прав, — неожиданно легко соглашается ангел, чем выбивает Пака из колеи, — я эгоист и никогда не заботился о твоих желаниях.       Чимина начинает трясти, он смотрит в карие глаза и ненавидит. Себя ненавидит, потому что любит их! Потому что не ожидал, что Хосок не станет обороняться, не ожидал, что тот так легко во всем сознается. Он хотел бы с ним спорить до охрипшей глотки, да даже на это и нарывался, но вот только ангел все свои грехи и ошибки вдруг спокойно принял, не стал сопротивляться. И от этого Чимину отдельно хотелось еще больше беситься и все вокруг уничтожать! Но он только зубами скрипит, помнит, что ему трогать Хосока нельзя, но продолжает повышать температуру своего бешенства.       — А Юнги был прав, когда сказал, что ты и раньше был таким! — ядовито шепчет Чимин, с наслаждением отмечая, как на лице ангела впервые проскользнула заинтересованность. — Да, — Пак лижет губы, резко выпрямляясь весь, демонстрируя свое превосходство, — он мне рассказал, что между вами произошло! — У Хосока в этот момент на лице со звоном лопается маска безразличия. — Во всех подробностях описал твой гнусный поступок! Ты предал его тогда, и меня сейчас — видимо, в этом твое истинное ангельское предназначение!       Хосок разом весь цепенеет, только смотрит огромными, немигающими глазами на Чимина, но и его, словно не видит. Он до сих пор так и не смог выяснить, что произошло с ним и Юнги в далеком прошлом, в чем он виноват перед Мином? Он только знал, что когда-то они были лучшими друзьями, а дальше просто провал в памяти; он отгородил себя от болезненных воспоминаний, словно… словно еще тогда догадывался, что такого сделал Юнги, как его предал. А уж если даже Чимин теперь считает, что Хосок Мина предал, то, видимо, все действительно было так. Раньше ангел считал, что Юнги просто в чем-то заблуждается, что его черная душа выбрала Хосока, как объект для травли. Ведь если бы ангел, и правда, был предателем, то никогда, никогда не смог бы переродиться в небесного воина. Но он переродился, и в этом была загвоздка. Однако раз теперь даже Чимин считал Хосока предателем, то эта жестокая правда именно такой и есть — он предатель. Только что он сделал — для него так и останется загадкой.       — Он тебе сказал? — ангел хлопает медленно ресницами, приходя в себя.       Сглатывает больно и смотрит в черные глаза Чимина, которые хотели бы сейчас гореть торжеством, но так и не смогли насладиться окончательно видом ошарашенного Хосока. За это Пак себя отдельно очень сильно ненавидел. Слабак просто!       — Конечно! — а голос все равно пытается оставить язвительным. — Я ведь не только был твоим ангельским заданием, но еще и щитом от Юнги! — Чимин зло блестит глазами. — Не хотел признавать перед ним своих ошибок, потому и выставил меня, сыграл в любовь, чтобы он не тебя покарал, а кого-то очень тебе дорогого. Вот только он, видимо, в выборе ошибся! — Пак горько усмехается. — Тебе ведь было на меня всегда наплевать!       Хосок жестокие слова выносит стойко, потому он все это заслужил. И он никак себя не станет оправдывать, кроме одной жестокой истины, кроме…       — Я не помню того, что произошло между мной и Юнги раньше, — говорит тусклым голосом ангел, снова отводя взгляд в рисунок тротуарной плитки, который уже выучил наизусть, мог бы и с закрытыми глазами воспроизвести его с потрясающей точностью.       Чимин презрительно фыркает, сверлит ненавидящим взглядом каштановую макушку и тянет зло:       — Так уж и я должен тебе в этом поверить!       А Хосок молчит, потому что ему нечего сказать. Чимин ненавидит его за дело, а Юнги за то, что было между ними много лет назад, за то, чего ангел так и не может вспомнить. Он виноват перед ними обоим, только как ни крути, а не знает, как можно хотя бы попытаться загладить свою вину. Пак ему не верит, он его ненавидит и заслуженно ведь, и ангел готов его понять и отпустить, только спасти, только вытащить из трясины Ада. А вот Юнги… для начала Хосоку хотелось хотя бы понять, что он сделал демону, за что тот так жестоко ему отомстил? Почему?       Чимин продолжает на ангела смотреть, ожидает, что тот все-таки поднимет свою голову и ответит на эту колючую фразу, но вот незадача, Хосок никак не реагирует, просто сидит поникший и даже возразить не пытается. Пака такой ангел бесит, он не пытается ему врать, не кричит, что хочет спасти, он просто до бешенства ничего не делает, и это ужасно! От этого хочется волком выть, и даже это осознание Пака бесит.       — Почему молчишь? — не выдерживает Чимин, нетерпеливо постукивая носком ботинка по тротуарной плитке.       — А что ты хочешь, чтобы я тебе ответил?       У Хосока голос абсолютно бесцветный, он весь такой — лишен красок, увядает. Бессильный, беспомощный — бесит! Пак смотрит на него внимательно, с нотками злости и яда, хочет его и дальше своими словами задушить, хочет ему больше показать, каким Хосок его сделал. Но ничего так и не предпринимает, просто смотрит на ангела и осознает вдруг, что тот, и правда, не знал ничего из того, что ему Юнги рассказал. Лицо Хосока в тот момент, когда Чимин ему об этом сказал, нужно было просто видеть! Он не ожидал. И не ожидал он не того, что демон Паку все расскажет, он не ожидал, что на его плечах будет вина еще перед кем-то.       Хосок стопроцентно не врал, когда говорил Чимину, что не помнит своего проступка перед Мином. Не врал. И вот за то, что Пак ангела оправдал у себя в голове, он себя ненавидел еще больше! Не должно было быть никаких оправданий, а только желание убить Хосока, для которого все вокруг были просто пешками в его ангельских играх! Но Чимин словно в этом бессилен, он ненавидит, но постоянно пытается сделать образ Хосока чуть более добрым в своей голове, изгоняя из нее того жестокого ангела, который измывался над ним в подземелье Ада. Он не должен был этого делать, но делал, ненавидел себя, но понимал, что не любить Хосока не может. Это такая зараза, что ее ничем из организма не выведешь.       — Ты выдал его тайну.       Ангел весь аж вздрагивает от этих слов и поднимает непонимающие глаза на Чимина, считая, что ослышался вдруг. Пак невесело усмехается и тяжело вздыхает.       — Он доверил тебе тайну, но ты ее в секрете не сдержал, — поясняет Чимин. — И сейчас не помнишь?       Хосок отчаянно напрягает память, но там звенящая пустота. За этой непроходимой стеной у него в сознании были ответы на многие вопросы, но преодолеть ее ангел, как ни старался, а не мог. Она была абсолютно неприступной, казалось, только начинаешь на нее лезть, только преодолеваешь несколько метров, приближаясь ко многим ответам, но тут же летишь вниз. Тебя сбрасывает с этой стены обратно в пучину незнания, где когда-то было даже спокойно, только не сейчас. Сейчас эту стену хотелось покорить, найти к ней ключ, но его в той темноте отчаянно не было видать.       — Н-нет, — отвечает Хосок дрожащим голосом.       Чимин не желает полностью терять свою гордость и быть добрым тоже не желает. Он пострадал от этой мести — да, но дальше не хотел во всем участвовать. Во-первых, ему было больно. А во-вторых, больно ему было за Юнги, как ни странно. Ведь Хосок перед ним так сильно виноват, что даже странно как этого не помнит, он ведь Мину жизнь разрушил, он ведь никогда у него за это прощения не сможет вымолить. Чимин и сам понимал, что за такое бы не простил. Он был готов наплевать даже на свою гордость и попросить Хосока себя снова любить после всего, что он ему сделал, но за то, что он Юнги сделал, он бы его не простил. Просто бы не смог. Наверное, потому что Чимин слишком хорошо понимал, как ощущал себя Мин, попадя в Ад и расплачиваясь за грехи других людей.       — Хах, — Пак безрадостно усмехается и трясет пепельными волосами, явно собирается уходить, вот только Хосок его теперь не желает отпускать.       Ангел резко встает, пытаясь схватить ладонь Чимина, но забывает, что у него нога болит, а потому сразу же падает обратно на жесткую плитку, раздирая себе в кровь колени, но за руку Пака схватить успевает, прежде чем тот уйдет. Хосок огромными, молящими глазами на Чимина смотрит и просит:       — Расскажи! Пожалуйста, расскажи, что я ему сделал!       *****       Золотые воды, не спеша, текут по широкому рву без дна, теряются в темном ущелье, и только камни от редких всплесков вспыхивают ярчайшими красками. Здесь в срединном мире, где вокруг только серые тусклые камни и ни капли жизни, ни намека на ее зарождение, эта река не менее чем чудо, единственная хоть как-то скрашивала мертвый пейзаж и тишину мягкими ударами волн о крутой берег. Редкие капли оседали на сером камне расплывчатой желтой лужицей, в ней тонко вспыхивал золотой луч, а после мгновенно исчезал, отчего и сама капля волшебной воды превращалась в самую обычную, без толики магии.       Суа с не скрытым превосходством смотрит на Лету и улыбается жутко только одной частью лица, победителем оборачиваясь к Люциферу, которого по-прежнему ее воины держали связанным в тисках, чтобы не смел сбежать.       Он стоит на коленях, но и близко не выглядит испуганным или хоть немного взволнованным тем, что ангел сдержала угрозу и притащила его к берегу реки, которая могла сделать из него никого, пустой сосуд без личности. У него сильно кровоточит плечо, которое Суа проткнула копьем Михаила, но даже с таким раскладом он и близко не желает выглядеть побежденным, продолжая ангелу легко улыбаться. Одним видом говорит — его ей не сломать.       — Я даю тебе последний шанс, Люцифер, — Суа вертит копье в здоровой руке и пристально смотрит в ярко-голубые глаза напротив. Она его пугает откровенно, по ней сразу можно понять, что не блефует. Здравый смысл покинул ее давно.       — Мне стоит покаяться в своих грехах? — язвит падший, за что сразу получает сильный удар от одного из ангелов в живот.       Но продолжает безумно улыбаться, даже ощущая боль. Он ей не даст возможности насладиться его окончательным падением. Он никогда ее ни госпожой, ни хозяйкой не признает, скорее язык себе откусит.       Суа презрительно фыркает и оборачивается к золотой реке, вещая:       — Я не шучу, Люцифер, — и снова смотрит на падшего, — я скину тебя в нее, и ты станешь бесполезной оболочкой без своих мыслей, воспоминаний и желаний. Никем! — злобно улыбается ангел. — Просто кукла, с которой я буду делать все, что захочу!       — Какая ужасная перспектива, — издевательски улыбается падший, ощущая, как ангелы позади буквально ему крылья ломают, чтобы иметь возможность держать его крепче.       Они его боялись, шли только за Суа, но боялись, что план не сработает. На этом можно было бы здорово сыграть, только если бы не межизмеренческие демоны, которые все еще были здесь и все еще держали его связанным своими золотыми плетями.       Суа даже в лице меняется, насколько ей это позволяет здоровая часть. Вспыхивает гневом, сжимает в бешенстве копье, явно желая его применить еще раз и просто всадить Люциферу в грудь и убить его, как и хотела. Если бы не информация о Тэхене, она бы без промедлений так и сделала, очистила бы мир хоть от одного монстра!       — Ты либо сотрудничаешь со мной, либо, и правда, можешь начать каяться! — рычит ангел, приставляя острие копья к горлу падшего.       Люцифер и бровью на это не повел, он ощущал, как холодный метал легко вспарывает его кожу, но все это было пустяками. Все это неважно и совсем даже не больно, не страшно даже, по сравнению с кое-чем другим!       — Я не боюсь тебя, — усмехается падший и сильнее режется об острие копья. — Я боюсь Тэхена. — Сверкает своими ярко-голубыми, нереальными глазами. — Ты и близко не способна на то, что сделает со мной он, если я его предам.       Суа злится еще больше, буквально на глазах покрывается коркой ненависти и бешенства. Резко руку вверх вздергивает, боком копья поднимая голову Люцифера за подбородок выше, чтобы смотреть ему в глаза и пытаться донести, что и она в жестокости Тэхену теперь не уступает, и она в угрозах не шутит! Ей не хочется просто скидывать падшего в Лету, но тот сам нарывается!       — Ты просто не знаешь, на что я способна! — рычит Суа.       — И на что же? Покажешь мне? Мне стоит поучиться? — позади ангела раздается ледяной голос, от которого все вокруг вмиг стынет.       Больше не раздается журчание реки, не звучат редкие всплески волн и далекое эхо подземного ущелья. Больше нет бесконечных шелестов крыльев ангелов, которые держали Люцифера в тисках. Нет абсолютно никаких звуков, кроме ровного, четко повторяющегося взмаха огромных крыльев, с легкостью разрезающего воздух.       Суа оборачивается и словно в замедленной съемке смотрит в глаза своему злейшему врагу, явно читая в них свою смерть. Тэхен парит прямо над замерзшей вдруг гладью реки, отлично вписывается в этот мрачный пейзаж, как и обычно в своих черных одеждах. Его крылья даже здесь умудряются задевать каменный свод, не помещаясь банально и в таком широком пространстве, пожалуй, только в небе они могли полностью распрямиться, показывая свою красоту. Он непозволительно спокоен и непозволительно беззащитен здесь в срединных землях, где обычная магия просто не работала. Он с собой даже ни одного демона не взял, даже тьмы рядом с ним не было — Суа все это отмечает за долю секунды.       — Пришел за своим дружком? — ядовито шипит ангел, крепче сжимая в руке копье.       Оно — ее первая линия обороны от Тэхена. Она может и безумна, но понимала, что Гадес сюда без шанса на победу бы не сунулся. Но и она не может использовать здесь свою небесную силу, они оба будут сражаться древними знаниями, в которых были хороши. И Суа этой битвы не боится, она давно готовилась, чтобы показать Тэхену весь свой арсенал и все же не весь. Надо что-то оставить и на потом.       — Смотрю, на должность красавицы ты уже не претендуешь, — ехидно тянет Гадес, чем явно Суа пытается выбесить. И она, даже это зная, ведется, потому что такой ее сделал Тэхен!       — Не без твоей помощи! — огрызается она, полыхая на Гадеса одним здоровым глазом полным ненависти.       — Отдай мне Люцифера, и мы сегодня разойдемся мирно, — Тэхен снова игнорирует слова Суа, словно она не более чем надоедливая муха.       И это ангела отдельно очень бесит, так, что она с трудом в руке удерживает копье, чтобы не запустить его в Тэхена, начиная этим самым бой.       Позади нее ангелы и межизмеренческие уже не с такой уверенностью держали падшего в своих тисках. Они увидели появление Гадеса первыми и были, мягко говоря, очень напуганы им. Здесь каждый знал, что с Дьяволом бодаться провальное занятие, но они все равно Суа не бросали, тряслись заметно в страхе, но никуда не спешили удрать. Ангелы, потому что должны защищать своего командира, а межизмеренческие, потому что слишком хорошо знали, что пока Тэхен здесь, им отсюда просто не уйти. Либо бой и смерть, либо смерть. Не самая радужная перспектива, но другой просто не предвиделось. Они так были напуганы Гадесом, что даже слегка свои хватки ослабили, что не укрылось от внимания Люцифера. Но он так же глупо сейчас бежать, не смел. Здесь не работала обычная магия. Он один раз так уже попался, второй наступать на те же грабли не было желания.       — Мирно? — переспрашивает Суа с усмешкой, а сама начинает тихо собирать свою силу, вытягивая ее из самого мертвого камня, из воздуха, концентрируя ее на кончике копья, собираясь им Тэхена пронзить. — Ты, наверное, запамятовал, но мирно мы уже с тобой ничего не решим! А если ты думаешь, что я тебя боюсь, то ты ошибаешься!       — Да, неужели? — усмехается презрительно Гадес.       И река под ним тут же снова начинает свой ход, наполняя широкое ущелье своим мирным эхом. Золотые капли ударяются о берег и пенятся, летят в разные стороны, отчего сразу становится ясно, что никто в здравом уме к Тэхену и близко не подлетит, чтобы попытаться его убить. Ведь капли оседали даже на самом Гадесе, вот только никакого эффекта на нем не имели. Просто впитывались в черную ткань его брюк, исчезали бесследно.       Межизмеренческие в этот момент как-то одновременно ослабили путы, держащие Люцифера, поддаваясь назад. Они умрут здесь — ясно читалось послание в черных глазах Тэхена.       — Один шаг и я убью его, — Суа понимает, что угроза от Гадеса не то, на что стоит наплевать.       А потому и сама стала играть грязно, приставляя копье к горлу Люцифера, ясно показывая, что нажмет куда сильнее и вспорет кожу, протыкая гортань. Она тоже не шутит. Они оба перешли в режим настоящей войны.       — Давай, — искушающе шепчет Люцифер, уже змеиными глазами смотря на Суа, с легкой предвкушающей улыбкой на губах, — убей меня! Я же знаю, что ты хочешь, так давай!       Ангел зубы сжимает, чтобы не зарычать. Оказаться между двух Дьяволов, это надо постараться! Правда, она прямо-таки из кожи вон лезла, чтобы убить их обоих. Но она все равно ни о чем не жалеет, время, когда она оглядывалась на свои поступки прошло, теперь только движение вперед и никуда больше.       Тэхен на нее смотрит с легкой усмешкой, сложив на груди руки. Он сдаваться был не намерен. Даже несмотря на то, что Люцифера готов был здесь и бросить, но хорошо помнил их сделку и готов был ее выполнить. Они точно враги и оставить его здесь умирать было бы хорошей идеей, но Тэхен смотрел выше мести и слепого величия.       — Чего ты медлишь? — шепчет падший и губы облизывает и, кажется, странным, что у него сейчас язык не раздвоенный, как у змеи. — Хочешь показаться слабой?       Люцифер играет грязно, выводя Суа из себя настолько сильно, что концентрация ее магии, как тогда у озера, переходит грани разумного, выжигая воздух и само пространство, заставляя нескольких ангелов даже разом отшатнуться от нее, ощущая, как эта сила их буквально начинает плавить.       — Не хочешь меня убивать? Тебе меня жалко? — Люцифер и не думает затыкаться. Его язык часто был его врагом, но иногда, как сейчас, мог его спасти.       — Заткнись! — рычит Суа и мечется, потому что падший ей все же нужен, чтобы узнать, кто такой Тэхен. Но Дьявол вот тоже здесь, и если не остановить его, то он без сожалений убьет их всех.       — Определенно так, — подает голос Гадес и делает изумительно прекрасный взмах крыльев, подлетая чуть ближе, разрывая напряжение, повисшее в выгоревшем воздухе, заставляя всех разом начать действовать. Ему просто надоело медлить, у него дома маленький архангел, к которому сейчас так сильно тянуло, и разборки с Суа были последними, хоть и нужными, в списке его желаний.       Ангел делает выпад назад, собирается убить Люцифера одним ударом копья, но зажатая меж двух огней, не замечает, что падшего уже давно никто крепко не держит. Он легко уклоняется от удара, рукой хватается за плеть и подтягивает межизмеренческого на себя, буквально насаживая его на копье. Улыбку тянет змеиную, поднимаясь на ноги, и машет Суа рукой на прощание, разом растворяясь в воздухе, в портале, который Тэхен так незаметно и ловко построил прямо за спиной ангела.       Она рычит, в бешенстве скидывает с копья мертвое тело и оборачивается к Гадесу, который без особо интереса, легкими взмахами рук убивал подлетающих к нему ангелов, скидывая их в Лету, отчего золотые брызги летели в стороны фонтаном, но даже это уже здесь никого не могло остановить. В этот раз им стычки не избежать, да Суа и не станет. Она, уже не скрываясь, выпускает вокруг себя свою силу, свой кусок древней магии, который освоила, губит этой смертельной концентрацией своих молодых ангелов, которые просто ее не могут выдержать, но ей самой на это наплевать. Она уверенно наливает обе стороны себя безумной энергией, благодаря которой даже искусственное крыло вдруг начинает работать, позволяя ангелу взлететь.       Суа победно улыбается, кровожадно, готовясь к приближению Тэхена, готовясь его убить сегодня, уничтожить. А если не удастся так покромсать, как он ее! Отомстить! Она не будет использовать все, чему научилась, не станет призывать своего монстра! Ей достаточно пока и этой магии, достаточно и уровня самой магии здесь Тэхена, чтобы вступить с ним в бой, впервые являясь ему равной. Если он думал ее так легко победить, то его ждало большое разочарование!       Последний мертвый ангел летит в Лету, межизмеренческий мечется на берегу, сам не зная, что ему делать. Он не может сбежать, но и в бой вступать не желает, а потому только и ищет, где может спрятаться, понимая, что вокруг нет ни единого камня, за которым можно было бы укрыться.       Ни Суа, ни Тэхен на него внимания не обращают. Дьявол парит в жалких ста метрах от ангела, и его уже ничто не может остановить. У него в руках нет ни копья, ни катаны, абсолютно ничего, но от того, как черные глаза недобро горят, как там горит синее пламя, бросает в дрожь даже Суа. Она не готова, конечно, отступать, не станет бежать, пока не отомстит Тэхену, но ясно понимает, что не только она в себе уверена, Гадес тоже не боится отсутствия в срединном мире своей обычной магии. Они здесь оба прокачаны составом и посильнее, останется только выяснить, насколько хороши их навыки.       — Ты уже это не остановишь! — улыбается Суа, сжимая в руке копье, кончик которого даже начинает золотом полыхать от того, сколько силы она к нему призвала. — Я все равно их всех убью, как Джина! — намеренно пытается Тэхена из себя вывести. — И Чонгука тоже убью, он будет у тебя на глазах подыхать, но ты его спасти не сможешь!       — Какая уверенность, — холодно тянет Гадес, на провокацию не ведется.       — Я отберу у тебя все силы, поставлю тебя на колени! — рычит Суа. — Но оставлю в живых, чтобы видел, как я убиваю всех, кто у тебя остался! Лишу тебя их так же, как ты лишил всего меня!       — Ты сама себя всего лишила, — отвечает Тэхен, взмахивая рукой, в которой появляется маленький тонкий кинжал — шутка по сравнению с копьем Суа. — Ты их сама бросила, тебя никто не заставлял.       — Они были сосудами зла! — ангел машет крыльями яростнее, вся собирается разом, понимает, что пустой болтовне пришел конец. — Они должны были умереть после Ада.       — Как и ты, — отвечает Тэхен, и крылья враз распушает, отчего они острыми, сияющими концами встают нимбом вокруг него, готовые резать и убивать. Маленький кинжал тут же вырастает в длинную катану. Игры окончились.       Суа рычит громко, дико, и летит стремительно на Гадеса, своей силой легко пробивая его защиту, скрещивая их оружие с громоподобным звуком, разлетевшимся эхом от стен ущелья. Без тьмы Тэхен не смог бы куснуть ее неизведанной силой, и потому они были равны впервые, сражались своими жесткими умениями и опытом.       Вокруг них выжженный воздух трещит искрами синими, воды реки грозно волнуются, разбрызгивая золотистые струи во все стороны, норовясь попасть в них обоих. Суа избегает даже капли воды из Леты, потому что не переживет ее прикосновения, а Тэхену на все это наплевать. Он ловко катаной орудует, пожалуй, даже несколько лениво отбивая многочисленные удары Суа, которыми она сыпала куда угодно, лишь бы дотянуться хоть острием конца копья вспороть кожу Тэхена, чтобы злость ее так глубоко внутри не разъедала, как сейчас.       Суа блестит одним живым глазом дико, норовит ударить Гадеса в плечо своим искусственным крылом, но при этом и сама не желает попасть под его удар, от которого ее просто на части разрежет. Она копье держит очень крепко всего одной рукой, но удары наносит стальным древком такие, что эхо в ущелье не затихает никак. Она разъярена, желает смерти и крови, но здраво вдруг понимает, что в обычном бою ей Тэхена не победить. Он легко орудует катаной, изящно, не испытывает никакого дискомфорта от этих ее ударов, словно отмахивается от комара. И Суа это дико бесило!       Ангел отлетает от Тэхена, тяжело дышит, но совсем не от усталости, а от злости, смотрит в черные глаза и шипит:       — Это все, что ты можешь?!       — Скорее, этот вопрос относится к тебе, — ехидно тянет Гадес с глумливой улыбкой на губах.       Точно выводит Суа из себя, точно делает это намеренно, вот только ангел слишком зла и слепа сейчас, она не думает ни о чем, кроме смерти Тэхену. Убить его! Утопить в этой реке! А потом и всех остальных убить его приспешников, и Чонгука, и Хосока — всех убить!       Суа удобнее копье перехватывает и вмиг отпускает свою силу с поводка, отчего все пространство вокруг, сам воздух вспыхивают красным золотом, выгорая и опадая на голые камни, чтобы продолжать гореть ярче и выше. Она скалится зло Тэхену, гордо задирает подбородок, всем видом показывает, что не шутки пришла шутить. За ней куча энергии, магии древней и сложной, которой она училась десятками лет. У нее в подчинении сложные переплетения мирозданий. Она готовилась к этому долго, чтобы убить Тэхена ей пришлось многому учиться!       Гадес не выглядит ни капли тронутым таким поворотом событий. Он давно уже ощутил идущий от нее поток энергии и только злил ее, драконил, чтобы она показала все, на что способна. Предупрежден, значит, вооружен. Но, даже увидев всю мощь, скопленную ангелом, Тэхен ее не боялся. Он все знал, он просто давно уже все знал.       Суа без предупреждения снова бросается на Гадеса, но уже действует с помощью своей силы против него, не только физической, она именно что привлекает на помощь магию, нанося удары такой мощи, что даже копье в ее руке звенит. Даже ответно звенит катана в руке Тэхена, который полыхает на Суа черными глазами, но все равно свою силу против нее не использует, только опыт.       Но ангелу все это не по нраву, она желает его выбесить, хочет, чтобы он пал в сравнении с ее силой! Она снова Гадеса атакует, желая копье вонзить в это гнилое тело, а сама исподтишка собирает один из горящих в воздухе красно-золотых огней и метко посылает его Тэхену в крыло, не имея возможности промахнуться. Если бы они сражались в другом месте, то даже такой удар до Гадеса бы не долетел, но они были в срединном мире и здесь все эти защитные чары, как у Люцифера не действовали. Удар попал прямо в цель, выжигая черные перья вместе с мясом до костей. Суа злобно скалится, не давая Тэхену возможности себя ответно атаковать, это ее месть за свою испорченную красоту!       Но Гадес по-прежнему держится в воздухе, по-прежнему невозмутим и только глазами ангела давно на части порезал и каждую отдельно сжег! По-прежнему не использует свою силу, только скрещенную в ударе катану с противным визгом ведет вверх по металлическому древку копья и резко Суа от себя отпихивает, жёстким ударом. И даже ей прийти в себя не дает, сильно хлопая крыльями, подныривая из-под низу, срезая, словно адской бритвой ее искусственную ногу острыми перьями.       Суа кричит, ей больно, потому что под слоем серебра у нее была живая кость. Она оборачивается молниеносно, совсем рассудка лишилась, пикируя на Тэхена в слепом желании его убить. Вокруг нее еще больше красно-золотых огней вспыхивает, они все разом разрастаются до нереальных размеров и пулями летят в Тэхена.       Гадес отмахивается от них легко катаной, разрезает их пополам, но искры все равно на его коже оседают, все равно прожигают ткань одежды, норовясь добраться до тела. Он на это внимание не обращает. Жалкие раны его не интересуют. Он снова блокирует удар Суа, снова отбрасывает ее в сторону, чтобы разрезать очередную магическую сферу, желающую продырявить ему крыло.       Но битва на этом не закончится. Суа не сдастся просто так, она с ума сходит каждый раз, как видит, что для Тэхена вся ее магия не более чем легкая помеха. Она от этого с цепи окончательно срывается, поджигает весь воздух вокруг Гадеса, желает в нем его сжечь, и сама в этот пожар летит, как сумасшедшая. Она его дезориентировала, закрыла ему обзор и собиралась этим подло воспользоваться.       Тэхен считает ее жалкой, но не может отрицать, что она достаточно так мощи набрала, чтобы, и правда, стать для него противником. Только не учла, что Гадес физической боли лишен давно, он ее просто не ощущает! А потому даже огонь, который его поедал, был для него не более чем легким ветром, которые он тушит разом широким взмахом крыльев, с многочисленными ранами, но и их не ощущает. И именно в этот самый момент у него под правым глазом пролетает копье, ударяясь прямо в стену позади него. Тэхен реагирует очень быстро, взмахивает катаной, и искусственная рука Суа так же летит в Лету, как и прошлая конечность.       Ангел кричит ужасающе громко, корчась от боли, которая теперь была просто адски невыносимой. Она отлетает от реки и падает на голые камни, продолжая громко кричать, не в силах заглушить эту боль. Вся ее магия в воздухе разом тухнет, от нее ничего не остается, потому что концентрацию ангел потеряла.       Тэхен не ощущает, как у него на скуле появляется рана, не ощущает, как все тело в ссадинах и порезах ноет. Он только выдирает из стены копье Михаила и подлетает к Суа ближе, без толики сожалений глядя на то, что сделал с ней. Точнее, что она сама с собой сделала.       С ангела пеплом осыпается все серебро, которое служило ей прикрытием ее уродства, оно разлетается мелкой пылью, открывая ее прожжённые тьмой раны. Красная кровь, тонкой струйкой заливающая камень мгновенно чернеет; чернеют и кости вдруг показавшиеся, становятся полностью обугленными, совсем без намека на белизну. А крыло просто в труху рассыпается, его кости со звоном опадают на камень, чтобы превратиться в пепел.       А потом начинает чернеть и обугливаться и здоровая часть тела. С нее слезает кожа мерзкими длинными лоскутами, закручиваясь, словно под большой температурой. Она кричит от этого и извивается на камнях, хватается рукой за лицо, но и там все разом слезает с нее, сухожилия лопаются, и мясо в труху перетирается. Скальп выгорает полностью вместе с волосами, один только целый глаз с ярко-красными сосудами и остается жутким свидетельством, что она еще жива. Кости почти по всему телу теперь видны, все черное, все мерзкое и противное, уничтоженное уже давным-давно. И последним вспыхивает ее здоровое крыло, рассыпаясь разом в труху. И вот после этого она замирает, перестает кричать, только бешеный глаз поднимает вверх и смотрит на Тэхена, наверное, улыбается сейчас, только кожи на ней больше нет, губ тоже. Ее рот ничем не прикрыт, можно увидеть прогнивший язык и почерневшие зубы.       — Ты все равно не выиграешь! — шипит Суа, потому что половина слов в разодранном горле сипением теряется.       — Как и ты, — отвечает Тэхен, без капли жалости смотря на ангела.       Какого ангела?! Она была чертом! Она еще при том нападении на их общину полмиллиона лет назад получила свои проклятые прикосновения, после которых очень стремительно стала адской тварью. Только под шумок от страшной трагедии на небеса и смогла пробраться, притворяясь своей. А все остальные были настолько слепы, что даже ничего не увидели! Не видели, что среди них не ангел, а черт! Потому она так яростно старалась тогда избавиться от Люцифера, потому и пыталась потом и самого Тэхена в Ад скинуть, они были единственными, кто о ее природе мог догадаться. Гадес сейчас своей катаной скинул разом все ее чары, открывая миру ее истинное лицо. Лицо черта! Ангел не была ангелом никогда.       — И как давно ты понял? — она перекатывается на спину, пытается сесть, но без двух конечностей даже этого не может. — Почему всем не рассказал? Ты же хороший и правильный!       — Я никогда не был правильным, — холодно отрезает Тэхен. — И разве мне хоть кто-нибудь бы поверил?       Суа жутко смеется, только весь воздух у нее из горла свистами выходит:       — Если бы ты оставил Джина в покое, если бы не бросился за ними в Ад, я бы тебя не стала трогать.       — Я должен сказать тебе «спасибо» за то, что пал и вдруг прозрел, но ты моей благодарностью подавишься, — Тэхен лениво крутит в руке копье и рассчитывает, куда его изначально воткнуть в Суа? В горло или глаз единственный?       — И все-таки, как ты понял?       — Когда ты сражалась тогда с Люцифером полмиллиона лет назад, то использовала катану, а не меч, но тогда я не особо об этом задумывался, пока не увидел, как ты катаной недавно убила Габриэля, — Тэхен безрадостно усмехнулся, — все вдруг встало на свои места.       — Браво! — Суа, кажется, снова смеялась. — Это все равно не конец. Ангелы верят мне, они слепы и ничего не подозревают!       — Как не противно это признавать, а все именно так, — легко соглашается Тэхен. Даже увидь они Суа такой, и решили бы, что это не более чем проклятие, и уж точно не тот факт, что она черт. Они ей верили, и это было ужасно!       — Восстановлю свои силы и убью тебя! — Отвечает Суа и легко хватается за межизмеренческого демона, который все это время просто за всем наблюдал, здоровой рукой, рвет ему вены на запястье и резко исчезает, воспользовавшись порталом на магии крови, только шепчет напоследок: — Я знаю, где твоя душа.       *****       Чистая и прекрасная вода изредка волнуется от легкого, едва ощутимого бриза, следуя мягкой, нежной рябью к берегу. В ней, как в кривом зеркале, отражаются облака и солнце далекое, яркое, и даже стекающие в чистую гладь воды цветы лилий, окутавшие весь близкостоящий к пруду кустарник, сделав из него своего вассала. Намеренно или нет, было неважно, ведь сами лилии никогда не росли запутанными лианами, которые оплетали все вокруг. Эти цветы были не меньше чем волшебными, и так на самом деле и было. Об этом говорили диковинные расцветки бутонов: красно-белые. В основном, конечно, белые с россыпью красных, багряных пятен, словно на них вдруг брызнули кровью. Немного жуткое, но завораживающее зрелище.       Чонгук сидел у самой кромки пруда, на крутом, хоть и невысоком берегу рядом с лилиями, которые дарили ему аромат Тэхена, успокаивающий и родной аромат. Архангел прятался в их тени и одновременно наслаждался их красотой, хотя в глазах у него закралась грусть. Он смотрел на гладь пруда и четко, в деталях помнил, как здесь темной ночью прощался со своим отцом. Эта рана до сих пор у него в сердце многотонной болью грызлась, обвиняя архангела в случившемся. Это то, что с ним навсегда останется, то перед чем он бессилен, и что будет для него вечным напоминанием о том, что от дорогих сердцу людей не стоит отмахиваться никогда, даже если душу колет обида и боль. Станется так, что будет ужасно поздно сказать им «Прости», и эта недосказанность будет вечным спутником боли в твоем теле, за которую ты будешь корить себя каждый день, вспоминать и не прощать себе этой чертовой гордости!       Чонгук быстро моргает, давя в себе слезы, и взгляд свой в небо переводит, смотря на стайку облачков, летящих по своим делам, наверное, на встречу со своими собратьями. Вот у Чона теперь нет: ни способности летать, ни тех, кого он мог бы гордо назвать братьями или сестрами. Он, конечно, не жалел своих крыльев, в конечном счете, они были ему и не нужны вовсе, чтобы ощущать себя архангелом, коим теперь он и не являлся. Хотя на самом деле во многих смыслах был намного чище своих некогда собратьев, он продолжал оставаться архангелом в душе, а это намного важнее внешних показателей.       — Смотри-ка, и тьма здесь с тобой! — тишину вдруг разрывает знакомый голос, заставляющий Чонгука хоть и не подпрыгнуть, так вздрогнуть от неожиданности точно.       Архангел хмурится и оборачивается, чтобы встретиться взглядом с довольным улыбающимся лицом Юнги, который без зазрения совести открыто рассматривал Чона со спины, отмечая, что он, и правда, был достаточно собой хорош, как ни крути.       — О чем ты? — не понимает Чонгук.       — Тьма, — вздыхает Мин, но продолжает улыбаться, подходя ближе к берегу, отчего Чону пришлось даже голову выше задрать, чтобы на демона смотреть, — она следует за тобой по пятам. — Юнги дарит архангелу кривую улыбку. — Вон, — указывает в тень от куста лилий, — смотри, следит за тобой, прячется.       Чонгук взглядом прослеживает за рукой Мина, встречаясь с особо обширным и богатым кустом, усыпанным бесконечными цветами, и, конечно же, потому создающим такую длинную широкую тень, в которой, прямо в густой траве, словно нежась в солнечных лучах, но являясь для них недостижимой, клубилась тьма, нисколечко не боясь быть рассекреченной. Она даже на взгляды, на нее обращенные, никак не отреагировала, продолжая самозабвенно купаться в мягкой траве.       — А она разве не должна избегать света? — Архангел с интересом смотрит на стихию и сам не знает: ему нравится, что она так за ним следит — явно по приказу Тэхена — или же нет? С одной стороны это было разумно, но с другой, не жутковато ли?       Юнги усмехается, тряся копной черных, вьющихся волос.       — Нет, она из первородных стихий, — отвечает демон, привлекая к себе внимание Чонгука, — более могущественная, что ли? Да, пожалуй, именно так.       Чон смотрит на профиль Юнги, который продолжает смотреть на тьму, и думает: а насколько демон во всем разбирается? Насколько он посвящен в тайну Тэхена? Он тогда точно утвердительно кивнул, имея в виду, что знает о Гадесе все, но знает ли он, догадывается ли о том, что сам Чонгук надумал? А если да, если все это правда, он расскажет архангелу? Конечно, нет. Юнги вряд ли бы стал трепаться о таком, даже с Чоном, который был теперь с Гадесом. У Мина есть одна особенность, которую в нем многие уважали — он не был предателем.       — А свет разве не стихия? Он разве не первородный? — спрашивает Чонгук, продолжая на Юнги смотреть снизу вверх, отмечая уже в который раз, что демон выглядел невероятно хрупким.       Мин переводит взгляд черных глаз на архангела, губы облизывает, складывая руки на груди:       — Тьма сильнее, — с улыбкой отвечает, — она была изначально в соседстве с хаосом. А свет уже, как стихия второго порядка вышел из хаоса, так что против тьмы он бессилен.       Чонгук задумчиво кусает себя за губу, переводя взгляд с черных глаз обратно на спокойную гладь пруда. Даже в системе мироздания выходило, что темное побеждало все светлое. Так было заложено природой, и, наверное, по-своему правильно. Тьма, вообще, не вызывала у архангела никакого негатива, да, она была очень жестокой и слишком самовлюбленной, но за всем этим не стоило забывать, что ангелы сейчас ничем ей в этом не уступали. Разве что она, как стихия, вела себя правильно, а вот небесные были изуродованы изнутри своими мыслями, поступками и той верой, в которую захотели поверить, за которой пошли.       Добро и зло — не то, чем вещи или живые существа выглядят изначально. Уж Чонгук-то на собственном опыте это узнал. Свет такой прекрасный и завораживающий, ослепляющий намеренно, чтобы за своими «добрыми» делами никто не увидел, как он гниет и пожирает на своем пути всех неугодных. А зло не всегда полностью беспощадно, не всегда несет только разрушения и боль. В нем может быть много прекрасных и трепетных чувств, много правды и жизни вопреки всему. Четкой границы между добром и злом не было никогда, просто некоторые безумно хотят быть в своих же глазах светлыми и чистыми и для этого идут на все. А другие не видят в слепой жажде убийства ничего хорошего.       — Наверное, она следит за мной по приказу Тэхена, — шепчет архангел, хотя на тьму и не смотрит, но ее присутствие теперь замечает.       До этого ничего не ощущал, просто не придавал этому значения, а может, привык, что стихия постоянно за ним ходит по особняку. В любом случае, она его даже сейчас не особо волновала.       Юнги смотрит на бордовые укусы на шее Чонгука, на его истерзанные губы. Даже без доли своей силы демон понимал, что архангел полностью пал, пал в объятия Тэхена — Мину казалось это поэтичным. В любом случае, у некогда небесного создания не было больше благословения, крыльев и нимба. Он был падший, обычный, как Хосок. То есть, никак себя защитить не мог, а ведь Суа шла теперь намеренно за ним после Люцифера. Конечно, Тэхен позаботился о том, чтобы она даже дотронуться до архангела не могла. Интересно, как бы Чонгук отреагировал, узнав, что сейчас в особняке скоплена вся концентрация тьмы, что Тэхен ушел без ее поддержки, оставив ее всю архангелу? В любом случае, Юнги не собирался выдавать этот маленький секрет.       — Она тебя защищает, — отвечает Мин, отрывая взгляд черных глаз от Чона и смотря туда же, куда и он, безошибочно определяя место, где плавал похоронный плот с телом Джина. Конечно, им всем тогда пришлось нелегко.       — И она сможет выстоять против всей ангельской мощи? — у Чонгука в голосе сквозит неверие.       Юнги на это только хмыкает, разминает шею, намереваясь уйти. Он и подошел только для того, чтобы удостовериться, что тьма, и правда, везде ползет за Чоном, хотя не стоило в этом сомневаться, она ни в жизнь не стала бы противиться приказу Тэхена. Стихии, в отличие от существ очень преданные.       — Она и не такое может, — тянет Юнги, оборачиваясь к пруду боком, — она сестра Хаоса. Назови хоть что-то, что способно ее остановить? — риторический вопрос, на который не требуется ответ.       Против такой мощи бессильно всё и все. Чонгук никогда не видел стихию в полном ее действии, но что-то ему подсказывало, что после такого, Земля не выживет.       Архангел поднимает голову и смотрит в глаза Юнги, в который раз удивляется, как эти черные колодцы похожи на глаза Тэхена. Но думает сейчас совсем не об этом, у него в голове другое, то, что он сам так неожиданно понял, но никак с этим не мог смириться. Потому что… а вдруг это окажется правдой? Хотя он готов принять даже такой расклад, просто это было бы более чем шокирующе!       — Я не знаю, — отвечает Чонгук, тряся головой.       Мин хмыкает и разворачивается полностью, намереваясь уйти и заняться какими-нибудь умопомрачнительно-жуткими делами, чтобы скрасить скуку от своего здесь пребывания. Он хотел остаться в Аду и лично встретить там их гостей, но Тэхен запретил Юнги так рисковать, а потому Мину и оставалось только что искать, чем можно было занять себя на поверхности. Однако Юнги даже развернуться толком не успевает, как все его адские инстинкты разом включаются, с ужасающей точностью предупреждая его о приближающейся опасности.       — А я все думал, где эта маленькая шлюшка! — раздается елейный, громкий голос, заставляющий Чонгука разом обернуться, вскакивая на ноги.       Юнги все еще стоял рядом с архангелом и прожигал ненавидящим взглядом фигуру демона, который очень вальяжно, почти величественно приближался к ним. Он позади себя тянул пару черных крыльев, но у него и близко не получалось делать это так же, как и Тэхен. Во-первых, у них были разной длины крылья, у Гадеса просто гигантские, отчего и шлейф был поистине потрясающим. А во-вторых, идущий к ним демон и на долю не имел той ауры, которую распространял Тэхен одним своим появлением.       Чонгук весь напрягся, глядя на адское создание. Частью сознания он отлично понимал, что его никто из демонов не тронет, потому что теперь он с Тэхеном, и не ощутить такое они не могли. Но с другой стороны, избавиться от своей архангельской выучки никак не мог. К нему приближалась опасность, и даже почему-то Юнги он перестал таковой считать, только не других демонов, не тех, кто никакого отношения к триумвирату Тэхена не имел.       — Мне был нужен адский огонь, а он только у тебя хранится, — мужчина останавливается на приличном от них расстоянии, улыбается при этом, глядя то на Мина, то на архангела.       Близко не подходит, потому что есть границы, которые переступать Высшие сразу не стремятся.       — И что? — Юнги звучит более чем недружелюбно. Чонгук краем глаза на демона смотрит и видит, как у того на дне черных глаз полыхают голубые огоньки жуткого пламени. — Хочешь, чтобы я дал тебе его?       — Шлюхам не пристало так обращаться с теми, кто их выше, — усмехается зло демон, ответно прожигая на Мине дырки глазами.       — Мы оба в Совете, у нас у обоих одинаковое положение, — холодно отвечает Юнги, сжимая зло кулаки.       Чонгук явно чует, что его здесь на месте только чудо и держит, иначе бы давно уже на лоскуты порвал этого демона. Непонятно почему, но архангел сейчас полностью на стороне Мина, он даже брови негодующе свел, чувствуя явное неуважение демона к Юнги.       — Это было раньше, — скалится демон, переводя заинтересованный взгляд на Чонгука. Архангелу от него даже передернуть плечами захотелось, его рассматривали так же липко, как и делало это большинство адских тварей. Очень неприятное, отвратительное ощущение. — Пока ты был игрушкой Тэхена, — демон снова смотрит на Юнги и улыбается при этом победно, — но теперь он сменил тебя на кого-то поинтереснее! Поэтому ты не более чем обычная шлюха, с чего начал, тем и закончишь!       Чонгук все-таки остаться полностью хладнокровным не может. Ему неправильно больно за Юнги, до бешенства больно, хочется самому вцепиться демону в лицо и разодрать его до мяса! Он оскорблял прямо и очень грубо, причем задевал и самого Мина, и архангела. Вот только Чону на себя было наплевать. Какой бы сволочью не был Юнги, а это все уже слишком!       Мин был предельно спокоен, подозрительно спокоен, прямо как Тэхен перед тем, как выходил из себя и сметал целые галактики на своем пути, чтобы достичь желаемого. Его не задевали обидные слова и ярко неуважительное к себе отношение. Его бесило, что демон так легко скинул его со счетов, за противника даже не держал! Мог бы хоть как его называть при всех, только если бы хоть раз в честном бою смог бы Мина победить! А так всего лишь пустословил, выводя Юнги из себя, потому что прямо назвал Чона «игрушкой». Мин был игрушкой и признавал это, но не архангел!       — Катись отсюда, — холодно бросает, — я не дам тебе адский огонь. Пойдем, Чонгук, — Юнги не глядя кивает Чону, чтобы шел за ним.       Оставлять его с этим демоном было глупо и легкомысленно. А Мин никогда глупым не был, он знал, что архангела отсюда надо было уводить поскорее. Демон бы его не тронул, но гадостей бы много наговорил!       Чонгук зло стреляет в мужчину своими глазами, но сам идет за Юнги, потому что в нем ощущает поддержку, как бы глупо это не звучало. Мин бы не стал его обижать, не стал бы над ним издеваться, а вот другие демоны это бы с удовольствием делали. И как бы архангелу не хотелось вцепиться этому мужчине в лицо, он здраво понимал, что без благословения у него нет силы, а значит, он ничего сделать ему не сможет. Оставалось только полыхать на демона злыми глазами и двигаться следом за Юнги.       — Куда это ты направился? — мужчина Мину уйти не дает, смотрит на него, как на кусок мяса, вставая у того на пути. — Архангел может идти, но не ты, маленькая шлюха!       Чонгук абсолютно не понимает, почему Юнги до сих пор демону ничего не сделал. Не то, чтобы он ждал кровавой битвы, просто было странно, что Мин вдруг ведет себя так относительно спокойно.       — Ты теперь снова являешься подстилкой для всех, кто захочет! А я очень хочу научить тебя хорошим манерам, а потому ты остаешься со мной!       Юнги смотрит на демона черными, абсолютно черными глазами, в которых кроме тьмы нет абсолютно ничего. Кулаки сжимает, так концентрируется на том, чтобы не сорваться, что даже обстановка вокруг них словно по щелчку пальца тухнет — солнце перестает так сиять и сверкать, они словно погрузились в грязно-серую призму. Но даже несмотря на все это Юнги все равно не нападает, все равно остается стоять на месте и только кипеть от переполняющей его злости. И вот только сейчас до Чонгука вдруг дошло, почему Мин ничего не делает. Он просто боялся испугать архангела или боялся его ранить своей силой.       — Я не твоя шлюха, — ровным до мурашек голосом отвечает Юнги, — и я сам решаю с кем буду спать. А теперь уйди с дороги и дай нам пройти.       Мужчина презрительно усмехается и без лишних раздумий влепляет Мину звонкую пощечину, от которой маленький демон тут же летит на землю, явно проигрывая в весовых категориях. Юнги только успевает смягчить удар, выставив перед собой руки, опускаясь на четвереньки. Он ощущает, как у него полыхает щека от удара, чувствует даже тупую боль в нижнечелюстной кости от силы демона, но даже так не собирается сдаваться, не собирается перед ним пресмыкаться.       Чонгук только удивленно распахивает глаза, оставаясь стоять на месте. Отчего-то понимая, что Юнги не надо помогать вставать, он такую помощь не оценит. Архангел только руку от шока ко рту прикладывает, он не ожидал, что до этого дойдет. Не думал, что демон все-таки пойдет на крайности, хотя не надо было забывать, что адские твари жадны до этих крайностей.       — Рот свой закрой! — шипит мужчина, глядя на Юнги сверху вниз. — Я теперь твой господин и хозяин! И ты будешь моей шлюхой, будешь делать только то, что я прикажу! Тэхену ты теперь не нужен, ты теперь никто! Поэтому смирись и заткнись!       — Что он должен сделать?       Солнце вмиг тухнет, его затягивают густые черные облака, пожирающие на своем пути голубой небосвод и любой лучик света, погружая землю в объятия тьмы. Резко ветер пронзительно-холодный налетает, заставляет волны на пруду с громким плеском биться о берег, траву шелестеть, склоняясь в низком поклоне перед своим господином. Вся природа разом начинает дрожать и шуметь, его ярость разрядами тока по волоскам на теле для всех ощутима.       Чонгук оборачивается мгновенно, ошарашенно распахивая глаза, когда видит Тэхена. Он весь в крови и не понятно своей или нет, потому что черного и красного россыпью зловещего художника на нем так много, что и не узнать уже, откуда все эти липкие кровавые следы на нем взялись. У него явственно через правую щеку прямо по скуле, опасно близко с глазом пролегает глубокая рана, с которой черная кровь стекает на подбородок и ниже на шею, утопая в вымоченной в крови рубашке. Пара черных крыльев, словно сами тяжелые облака разрезают, поднятые вверх, с несколькими жуткими рваными ранами, но по-прежнему прекрасные, по-прежнему величественные и сильные. Тэхен боли не ощущает. Он смотрит черными жуткими глазами на горе-демона и странно как тот еще не вспыхнул синим пламенем, как все неугодные Тэхену.       — Почему ты молчишь? — голос у Гадеса ровный, убийственно ровный.       Под ним гнется адское создание, буквально падает в ноги своему господину, лбом в землю утыкаясь, будто это могло его спасти.       — Простите, хозяин, простите!       — Разве я не говорил, что к Юнги прикасаться нельзя? — Тэхен его словно и не слышит, только приближается к нему медленно, как сама смерть.       Чонгука он почему-то не пугает, должен был бы, но не пугает. Потому что архангел только и может думать о том, насколько сильно Гадес ранен? А где он ранен? А что с ним произошло? Где он был? Кто это его так? А может он кого-то? — и это даже не важно! он просто хотел сейчас налететь на Тэхена и удостовериться, что с ним все хорошо. Только не делал этого, давая Гадесу возможность наказать демона, которого и сам архангел желал наказать. Да, он знал, что это жестоко и совсем не в стиле небес, но ему было наплевать. За все ужасные слова, которые он Мину сказал, он должен был поплатиться!       — Разве я не предупреждал, что будет с тем, кто его тронет? — Тэхен убийственным взглядом пронзал демона у своих ног. Даже окровавленный, и явно потрепанный выглядел куда сильнее этой адской твари. Выглядел так, что дрожали даже черные облака, предвещая беду.       Юнги поднимается незамедлительно на ноги, у него на щеке алеет след от удара, но заживет с его генами быстро. Он и близко не выглядит побитым щенком, который сейчас же начнет жаловаться обо всем своему хозяину. Скорее он выглядел несколько обеспокоенно, потому что ощущал, в каком опасном состоянии сейчас был Тэхен. Он знал, что подобное в ста случаях из ста не заканчивалось ничем хорошим, и как бы он сам не хотел наказать демона, который над ним глумился, а понимал здраво, что допустить взрыва Гадеса было нельзя.       — Простите, хозяин, простите! — демон на земле крупно дрожал, понимал, что его уже ничто не спасет, но продолжал просить Тэхена сжалиться. Какое бесполезное занятие!       — Я предупреждал, что не прощаю, и предупреждал, что Юнги мой и только мой! — рычит Гадес.       И Чонгук в этот момент должен был бы начать ревновать, вот только ревности отчего-то не было. Было уважение. Тэхен не разменял Мина на него, маленького демона он все равно оставил как часть своего триумвирата, как кого-то очень важного для себя, настолько, что готов был из-за него рвать и метать. Не любовь, не дружба, а что-то большее, чему Чонгук никак не мог дать описание.       — Тэхен, не надо, — Юнги подходит к Гадесу очень близко, почти вплотную, за руку его берет, а второй ему в грудь упирается, встает между ним и этим демоном, как всегда не боится за свою шкуру, не боится стоять так близко к секундной бомбе, которая вот-вот рванет. — Он того не стоит, он не успел даже сделать ничего, только болтал.       — Он тебя тронул! — рычит Тэхен, и у него в глазах синее пламя начинает гореть, явно предвещая недоброе. — Он посмел к тебе прикоснуться!       — Не надо, — Чонгук подходит к Гадесу с боку и обнимает его, нещадно пачкаясь в крови, но, не обращая на это внимание.       Ему не страшно, что может он сделать с глупым демоном, ему страшно, что похоже, с каждой такой вспышкой гнева, тьма пробирается в Тэхена все глубже и глубже, пускает корни и цветет. Только не дает жизнь, она убивает. Чонгук своего Гадеса терять не хотел.       Дьявол по-прежнему смотрит на демона ненавидящими дикими глазами, по-прежнему хочет его разорвать, прожарить в адском пекле хорошенько, чтобы на всю свою никчемную жизнь запомнил, что к его людям никому нельзя притрагиваться. Но его с двух сторон держат двое дорогих ему существ, каждый из которых готов ради него все отдать безвозмездно. И Тэхена это осознание и понимание успокаивает, он вздыхает тяжело, греется в запахе глицинии и мерзнет в холодных руках Юнги, которые всегда его так профессионально отрезвляли. Тьму отпускает и даже позволяет темным облакам разойтись, снова пуская горячее солнце и прекрасную погоду. Словно и не было этой вспышки гнева.       Демон на земле, кажется, в этот момент от счастья умер, понимая, что жестокая кара его избежала. Но подняться все равно не спешил, если хозяин прикажет, он будет всю свою жизнь здесь так лежать.       Чонгук на Юнги смотрит, но Тэхена держит по-прежнему в объятиях, как и Мин, они оба знают на личном опыте, как легко Гадеса вывести из себя повторно, и как тяжело будет его потом успокоить. А архангел его даже не упрекал в этом. У него всю жизнь не было рядом никого, он всю жизнь был никому не нужен, потому так рьяно и держался за тех, кто его не боялся, кто не боялся его тьмы, кто готов был ради него на все. Никакой ревности со стороны Чонгука — Юнги друг. Юнги определенно жесток, та еще сволочь, но друг. Немного неправильный друг.       Мин смотрит на архангела в ответ и одними глазами дает понять, чтобы увел Тэхена от греха подальше! Да, Чон это уже и сам понял, только не знал, как бы так увести его. К счастью, Гадес все начинает сам. Он не видит глаз своих пташек, но отлично ощущает, как они не вербально переговариваются друг с другом. Спелись!       — Юнги, — подает голос Тэхен, и Мин тут же отлепляется от Гадеса, заглядывая ему в черные глаза своими такими же, — не забывай, что ты волен делать все, что захочешь. Хочешь его убить — убивай.       Чонгук вздрагивает, но ничего не говорит. Юнги был последним в списке, кому стоило доверять, но именно ему архангел и доверял. Потому что ему доверял Тэхен.       — Я не хочу его убивать, — Юнги зло смотрит на демона, но не спешит с ним так легко прощаться. Даже, если эта мразь смерти и заслуживает, то за все, что сделал и наговорил просто так — легко — точно не сдохнет!       — В любом случае, он твой, — отвечает Гадес, а сам одной рукой архангела в ответ обнимает, еще больше успокаивается под ароматом глицинии. — Можешь делать с ним все, что пожелаешь.       Мин усмехается недобро, но Чонгука почему-то не передергивает. Ему почему-то все равно. Он вдруг понял, почему в Аду такие суровые и жестокие правила, потому что по-другому его жители просто не понимают. Даже если бы ему хоть немного было жалко этого демона, он здраво понимал, что опусти планку Тэхен сейчас, и потом уже многие будут считать, что могут играть за его спиной, и им за это ничто не будет. Гадес был тираном, зато имел неоспоримый авторитет.       — И тебя ждет у себя Намджун, есть интересное задание, можешь поразвлекаться.       Юнги предвкушающе скалится, он любит разного рода задания, особенно если они включали в себя программу игры со смертью. Так же намного интереснее, не так ли? В любом случае, Мин теперь мог свободно сдать свой пост и целого и невредимого Чонгука в руки Тэхена и уйти разбираться с другими более интересными проблемами.       — Спасибо, — отвечает Юнги, и не понятно то ли благодарит за то, что во всю эту ситуацию вмешался, то ли за возможность размять крылья. Но выглядит как никогда бодрым, оборачивается к демону, все еще лежащему на земле, и холодным голосом выдает: — За мной, — отвешивает Чонгуку поклон и тут же упархивает по своим делам, не обращая внимание на Высшего, который покорно плелся следом за ним.       Чон даже на это никак не реагирует, раньше бы точно начал кричать и обвинять адских тварей в варварском акте, но только не сейчас. Он не то, чтобы понял всю систему правления преисподней, он, скорее, старался ее понять, и чем больше видел, тем больше осознавал что, да как. Осуждать демонов за их жестокость то же самое, что осуждать дождь за то, что он мокрый.       — Тэхен, что с тобой? — архангел поднимает голову, заглядывая в черные неожиданно мирные глаза, но по-прежнему держа Гадеса крепко в своих объятиях. — Откуда твои раны? — и просто ответа не дожидаясь, отстраняется и мягко тянет его на себя за руку, выдавая: — Пойдем, я должен их осмотреть.       Тэхен на это только улыбку тянет, окончательно успокаивается, видя, как архангел, на деле, впустую, о нем беспокоится. Но даже так было приятно, что ему не все равно. Он не хотел перед ним появляться в таком виде, просто обстоятельства привели к тому, что иного выхода у него не было. Юнги хоть какая дрянь, а в обиду он его никому, кроме себя, не даст.       — Раз ты настаиваешь, — улыбается Тэхен, но за тянущим его за руку архангелом покорно идет, вдыхая аромат глицинии, по которому уже успел соскучиться. Он бы никогда и никуда бы не уходил, вечно сжимая Чонгука в своих объятиях, наслаждаясь его запахом и теплом, его искренней, ничего не требующей любовью. Но таких обычных радостей он был жестоко лишен.       — Откуда у тебя все эти раны? — архангел смотрит в черные глаза выпытывающе, старается вперед не нестись, хотя в этом он себе врет.       Ему вдруг жутко стало только от одного вида рваной раны на крыле, с которой струйкой стекала кровь. Хотелось всего Тэхена перебинтовать, накачать лекарствами и никуда не отпускать, пока все это не заживет. Архангел просто за всем этим забыл, что для выздоровления Гадесу требуется всего ничего. Сегодня у него даже царапины не будет на теле.       — Расскажу, когда отмоюсь от всей этой грязи, — улыбается Тэхен и тянет Чонгука на себя, сжимая его крепко в своих объятиях, пачкая его в крови.       Но архангел даже на это сопротивляться не стал, сам Гадеса в ответ обнял и даже позволил ему себя так несколько метров пронести, пока в него не ударило вдруг осознание, что у Тэхена все болит, и он, скорее всего, так не может идти. Он потому и завырывался, отстраняясь от Гадеса, заглядывая ему в глаза, нежно, почти трепетно касаясь пальцами черных перьев на широкой спине.       — С Юнги же все будет хорошо?       Тэхен усмехается, даже у него в глазах появляются радостные огоньки:       — Ты так о нем беспокоишься?       Чонгук губу закусывает, отходя от Гадеса на несколько шагов, все еще считая, что тому надо поскорее отмыться и залечить все раны.       — Он не такой уж и плохой, — отвечает Чон, пожимая плечами.       — Да, — соглашается Тэхен с нотками грусти. — Он родился, чтобы стать архангелом.       Чонгук ошарашенно распахивает глаза, смотря на Гадеса так, словно ему сказали, что Земля плоская! Но Дьявол головой кивает, свои слова подтверждает, он не шутит и не врет. А Чон… а он и не знает, что думать на этот счет! Потому что вдруг выходило, что Юнги был архангелом, рожден архангелом — сказал Тэхен. Так значит, он не успел переродиться, что-то сделал еще при жизни, за что в Ад угодил. Но как так-то? Все небесные еще в человеческой жизни имеют этот духовный посыл — оставить свою душу и души, окружающих его людей, без греха. Как Юнги поддался тьме? Как его угораздило пасть до перерождения?! У Чонгука ни предположения, ни ответов хоть на один вопрос не было.       — Но так вышло, что стал демоном, — продолжает Тэхен, грустно улыбаясь Чону. — У нас с ним почти одинаковые истории. Оба пали по одной и той же причине — потому что любили.       *****       FLASHBACK       Внизу море о скалы бешено бьется, пеной расплевываясь во все стороны дико, почти зло. Чистая голубая гладь сейчас грязно-зеленого оттенка еле просматривается под шапкой пены. Чайки разъяренно над этим действом кружат, высматривают рыбу, которая не справилась со стихией, став добычей для голодных птиц. Небо серое и мрачное, да и ветер совсем уж не легкий, порывистый и, пожалуй, даже жестокий. Прилив всегда был таким неукротимым и завораживающим.       Хосок сидит на самом краю утеса, легко раскачивает в воздухе ногами, руками опирается позади себя о холодную землю и наслаждается неожиданной прохладой после стольких дней невероятной жары. Ветер жадно треплет его одежду и волосы, но ему на это наплевать, он всем этим только наслаждается, подставляя лицо под прохладные струи.       Рядом Юнги сидит, он обычно всегда весел, ему не сидится на месте, но в последнее время он стал словно сам не свой. Хосок все чаще и чаще видит его задумчивым и несколько мрачным. Он пытался сам дать объяснение его такому поведению, но никак не мог. Все, что он может с точностью сказать — Юнги стал таким после того, как его отец привел в дом мачеху с дочерью. Хосок не знал точной причины, но, кажется, что Мин такой непохожий на себя именно из-за этого. Может, ревнует или новая мама ему не по душе, или еще что-то забралось к нему в душу и грызет ее. Хосок точно не был уверен, но знал, что в душе Юнги точно что-то грызлось вот уже несколько недель. Ангел не хотел лезть не в свои дела, но видел, как Мин вял на глазах, несмотря на то, что он и так был очень хрупким и маленьким. Потому Хосок и вытащил Юнги сюда, не чтобы разговорить, а просто, чтобы его друг развеялся, чтобы, может, обрел покой или даже сам выговорился. Давить на него ангел, в любом случае, не станет.       Но Юнги пока только сидел и печальными, черными глазами смотрел в небо, ничего не говоря. Его черные, сильно отросшие волосы зло трепал ветер, одежда парусила, подобранная не по размеру. А он ничего этого не замечал, продолжая смотреть на далеких чаек в небе и думать о том, что возможность летать одна из самых недостижимых для людей. Со всеми своими силами маленький Юнги так и не смог еще взлететь, он мог многое делать, умел по-настоящему сложно и красиво колдовать, но крыльев у него не было. Печально. Так он мог бы улететь куда-нибудь от всех своих забот и проблем, быть свободным и ни о чем не беспокоящимся. Но он был только жалким бессильным человеком.       — Хосок, не хочешь сбежать со мной? — неожиданно подает голос Юнги, заставляя ангела вздрогнуть, переводя взгляд на своего друга. Он-то думал, что тот никогда уже и не заговорит.       — Что? — Хосок выпрямляется, заглядывая в черные глаза. — Почему ты хочешь сбежать?       Юнги тяжело вздыхает, опускает глаза на свои сцепленные на коленях пальцы. Ему было тяжело все это рассказывать даже своему лучшему другу. Он долго все отрицал и бежал от этого, не спал ночами, переваривая в голове всю ситуацию по нескольку раз. Но легче ему так и не стало, наверное, было необходимо своим секретом хоть с кем-нибудь поделиться, попросить совета. Хосок должен был его понять, должен был что-то ему подсказать! И даже если не так, то просто выслушать его. Потому что носить в себе эту тайну изо дня в день было все сложнее и сложнее. Кажется, некоторые уже начали замечать неладное.       — Я в тупике, Хо, — Юнги трясет головой, отчего волосы его ветер раскидывает во все стороны, создавая беспорядок. Но этого, конечно же, никто даже не заметил.       Хосок ясно понимал, что Мин готовится ему рассказать о том, что его гложет все эти дни. И ангелу почему-то заранее уже самому было страшно от того, что Юнги собирался ему поведать. У него было нехорошее предчувствие, удушающим комком завязавшееся в груди. Только Хосок все это игнорирует, он бросать своего друга в беде не собирался, и готов был его поддержать, несмотря ни на что.       — Что случилось? — ангел смотрит на бледный профиль лица Юнги, глаз не видит, потому что они почти закрыты сейчас, словно Мин с мыслями собирался.       А это и было так, он хотел рассказать своему другу о проблеме, которая у него вдруг возникла, но при этом абсолютно точно не понимал, как начать, как подойти в этом вопросе?       — Похоже, что я влюбился в ЁнХи, — убитым голосом выдает Юнги и тут же снова затихает, глядя через едва приоткрытые глаза на море, бушующее у подножия утеса.       Хосок от этих слов просто выпал в осадок. Потому что… потому что ЁнХи была сводной сестрой Юнги! Да, она была очень красивая и талантливая, в деревне ее сразу полюбили, она была здесь как своя. То есть, не влюбиться в нее было невозможно. Вот только Юнги говорил не о простых чувствах, вроде нравится, как всем, он говорил именно в личном плане о том, что влюбился в девушку. И это должно было быть прекрасно, ведь такие чувства красивые и чистые. Вот только она была сестрой Юнги, хоть и не родной, а сестрой. И вся ситуация в таком свете выглядела более чем неправильно. Они просто не могли быть вместе, даже если бы и она в ответ любила Мина. Они родственники, такие отношения запрещены, они же ужасны!       Хосок смотрит ошарашено на Юнги и молится, чтобы он вдруг ослышался. Но мальчик, словно все это ощущает, поднимает свои черные, грустные глаза на ангела и шепчет одними губами, так что ветер эти слова подхватывает и уносит. Но Хосок все равно все отчетливо слышит:       — Что мне делать?       А ангел ответа на этот вопрос и сам не знает. Он не думал, что все обернется так, не думал, что Юнги вдруг понесет в темные степи. Они оба избегали всего плохого, стремились только к свету, так почему Мин неожиданно свернул с правильной дорожки? Он не просто не должен был испытывать таких чувств к своей сестре, он должен был сразу гнать эти мысли из своей головы, не давать себе и повода о ней думать. Она же его сестра! — Хосока никак это не желало отпускать.       — Вы родственники, — заторможено выдает ангел, потому что прямо сказать Юнги, чтобы он весь этот бред из головы выкинул, не может.       Это несколько жестоко, потому что у Мина в глазах столько печали, что яснее ясного — он не просто влюбился в свою сестру, не спутал это чувство с другим, он ее любит. И это прекрасное чувство, но Юнги придется от него избавиться. Они не смогут быть вместе. И, кажется, и сам Мин это прекрасно понимал.       — Я знаю, — сокрушенно выдыхает Юнги и отчаянно хватается за голову, зарывая тонкие пальцы в волосах. — Но я не знаю, что мне с этим делать, понимаешь? Мы с ней постоянно рядом, живем в одном доме! Я и сам не заметил, как полюбил ее! — Мин смотрит в карие глаза Хосока. — Мы не можем быть вместе, это неправильно, — ангел утвердительно кивает. — Но я просто больше не могу! — Юнги отчаянно хлопает руками по коленям, замирая, глядя далеко на линию горизонта, где волновалось море. — Мне, кажется, что я с ума сойду, если ничего не сделаю, если хотя бы не скажу ей об этом!       Хосок вздрагивает. Он отчетливо видит, что Юнги в своих желаниях и чувствах окончательно потерялся. И ангелу от этого страшно, потому что они еще дети, но даже дети могут наделать ужасных ошибок. Мин не должен был губить ни свою жизнь, ни ЁнХи из-за того, что нашел в неправильных, запретных чувствах сладость. Его нужно было вытаскивать, нужно было предупредить все возможные ошибки. Главное, чтобы сам Юнги понял, в чем его ошибки. И для этого был только один способ, и это далеко не попытка сказать Мину все прямо.       *****       У маленькой, покосившейся лачуги рядом нет ни дров запасенных, ни скота, ни даже птиц. Один из самых жалких и нищих домов, где спали на полу, потому что и стога сена заготовить его жильцы не могли. Дверь дырявая и кривая, внизу совсем не прикрывает жилище от холода, неровно стоя в косяке, создавая длинную тонкую щель, из которой с воем вырывался ветер. Странно, как он еще не снес эту лачугу, хихикая над такой жалкой постройкой.       Юнги возвращается сюда снова, это ведь его дом. Он по лесу с самого утра бегал, в надежде найти хоть жалкую куропатку, хоть белку на ужин. Но ничего так и не смог найти или поймать. Он видел оленя и мог бы с легкостью его завалить и даже дотащить до двери дома, но животное смотрело на него такими кристально-чистыми глазами, что у Мина просто рука не поднялась его убить. И потому горе охотник возвращался домой ни с чем. Только с голодным желудком и тяжелыми мыслями, как ему и дальше поступить с ЁнХи, ведь он ее любит. Вот так глупо и сразу в нее влюбился, а поделать с этим ничего не может. Он надеялся, что это чувство просто пройдет, но с каждым днем, с каждой ее улыбкой оно крепло.       Юнги хмурится сильно из-за этого, кажется, к старости у него эта складка между бровей будет присутствовать всегда, если он продолжит в том же духе. Но ему на это все равно, потому что проблему это не помогало решить. ЁнХи была прекрасной и светлой, очень доброй. В деревне Мина побаивались и считали чудаком, вот только она так не считала, у нее в глазах всегда только свет к нему отражался. И не понятно: то ли из-за этого Юнги в нее влюбился, то ли по другой причине, но свои чувства просто взять и уничтожить не мог.       Мин с несколько мгновений топчется на пороге дома и только после тянет покосившуюся дверь на себя, заходя в лачугу и сразу взглядом натыкаясь на пристальный взгляд отца и опущенную голову ЁнХи, сидящую рядом. Юнги облепляет липкий страх, он сам себе не может объяснить с чего, но какое-то чувство ему подсказывает, что произошло что-то очень плохое. Он часто теперь дрожал от одного взгляда отца, но это было другим уровнем страха — не за себя, а за ЁнХи, которой, видимо, тоже грозит гнев папы Мина. Раньше отец Юнги был очень хорошим человеком, веселым и добрым, но как только умерла его жена — мать Мина — его словно подменили. Он постоянно ходил злым и на всех огрызался без причины, в деревне их семью особо сторонились и не понятно, как вдова У пришла в их дом со своей дочерью, как, вообще, не побоялась.       — Садись! — строгим голосом приказывает отец Юнги, не сводя с него взгляда недовольных глаз, с зарождающимися нотками бешенства.       Мин губу кусает, смотрит на ЁнХи, которая только тихо трясется под гнетом тени его отца, и сам себе на глотку наступает, опускаясь на грязный пол прямо напротив своего родителя. Его рвет на части ощущение чего-то грядущего, ужасного, но он его стойко игнорирует, ожидая для начала того, что скажет его отец. И он долго себя ждать не заставил, выдохнул шумно полной грудью воздух и начал ровным, предельно спокойным голосом:       — Ты знаешь, как мы живем? Знаешь, что мы на грани того, чтобы просто по миру пойти, потому что твоя мать-шлюха была настолько доброй, что раздавала все нуждающимся, а как только сдохла, вышло, что оставила нас ни с чем?       Юнги кулаки сжимает, не желая приходить к рукоприкладству. Ему до слепой злости хотелось ударить отца за такие слова о его матери! Он не смел так о ней отзываться! Не смел говорить о ней все эти ужасные вещи! Но Юнги терпит, ожидая, что последует дальше.       — Брак с госпожой У помог бы нам выбраться из этого болота, в которое мы угодили! — продолжает господин Мин, начиная тихо клацать от злости зубами, пугать сидящую рядом ЁнХи, но не замечать этого. — Но что я слышу! — ехидно усмехается мужчина и смотрит в черные глаза Юнги, явно давая ему понять, что кары он не избежит. — Ты — выродок — решил все испортить! Влюбился в ее дочь! — мужчина грубо бьет ЁнХи ладонью по лицу, заставляя девушку сломанной игрушкой свалиться на пол, держась за щеку.       Юнги вскакивает на ноги моментально, сжимая кулаки и челюсть, чтобы просто на отца не наорать! Он полыхает гневом, как и его родитель, и готов даже на их родство наплевать, но не дать ЁнХи ему в обиду, готов даже силу свою использовать, чтобы остановить его.       — Сядь! — рявкает его отец, но Юнги не слушается, он продолжает стоять, и только и ощущает, как внутри у него растет буря, которую он контролировать просто не может.       Господин Мин тут же на ноги вскакивает ответно и бьет уже Юнги по лицу, заставляя и его свалиться на пол ничком, теряя всю концентрацию разом. Щека полыхает, но это совсем не важно, потому что в голове только набатом одна мысль бьется — спасти ЁнХи.       — Щенок, смеешь меня ослушаться! — отец Мина просто перешел черту своей злости, уже не видя в ее ярком пламени абсолютно ничего. — Выродок! — сильно пинает Юнги ногой в живот, заставляя его калачиком свернуться на грязном полу. — Я не дам тебе сломать мои планы! Твоя мать и так уже постаралась нас угробить, тебе этого сделать не дам! — и снова бьет мальчика ногой, но уже больнее, уже не останавливаясь, чтобы даже встать не мог, чтобы таким червяком продолжал валяться на полу до самой своей смерти!       А Юнги и пошевелиться не может, он маленький и такие удары на нем в два раза сильнее отражаются, чем на ком-то другом. Он и может только свернуться эмбрионом, защищая голову от особо жестоких ударов, слушая, как трещат кости в пальцах, сдаваясь такому напору. Но он не может сопротивляться, он даже сдвинуться не может, ничего не может. У него по рассеченной брови кровь стекает, заливает лицо, глаза, мешает что-либо разглядеть. У него в голове какая-то каша образуется и по ощущениям он, похоже, отключался потихоньку, не в состоянии больше терпеть этих издевательств.       — Не трогайте его! — с этой фразой побои резко прекращаются. Наступает секундная тишина, а потом крик и что-то большое валится на пол и снова, и снова.       Юнги силится глаза разлепить, хочет посмотреть, что произошло. Но и может только дышать открытым ртом, вдруг явственно понимая, что у него сломано несколько ребер, потому что вдыхать воздух ему предельно больно. Он с трудом отнимает сломанную руку от головы, кривыми, переломанными пальцами стремится смахнуть с глаз кровь, чтобы увидеть, что там произошло, но в этот же самый момент его грубо хватают за волосы и вздергивают голову вверх. Юнги сталкивается расплывчатым взглядом с оскалом отца.       — Никакой любви не существует, ясно! — рычит мужчина. — Все только про нее болтают, но даже твоя шлюха-мать знала, что все это пустой звук! И я тебе, выродку, сейчас это покажу! — он больно поворачивает голову Юнги в бок.       У Мина перед глазами пелена, но он отчетливо видел тело ЁнХи, лежащее на полу. Он не знал: жива она или нет. Но его объяла новая порция страха, из-за которой он попытался вырваться из хватки отца, чтобы защитить ту, которую любит. Но господин Мин тут же снова бьет его ногой в живот, приказывая грубо:       — Лежать! — и снова его за волосы вздергивает. — А теперь смотри — никакой любви нет, и не было! Это все твои фантазии! — А затем отпускает Юнги, отчего тот безвольной, поломанной игрушкой снова падает на пол, но продолжает смотреть на отца, пытаться скопить в себе эту злость, призвать свою силу, но терять контроль от количества боли в теле, ядом расползающейся.       А затем господин Мин без раздумий опускается на пол к телу ЁнХи, за ноги ее к себе подтаскивает и спускает свои штаны, начиная свое грязное дело. Юнги на это смотреть не может, он давится беспомощными слезами, закрывает глаза, стараясь хоть немного сконцентрироваться, хоть немного призвать свою силу, чтобы она ему помогла. Но его отец насильно снова его голову к ним поворачивает, больно выдирает волосы и рычит:       — Смотри! Смотри, никакой любви, видишь! Ничего этого нет!       Юнги не может смотреть, просто не может открыть глаза и смотреть на все это, за что тут же получает кулаком по лицу, но боли, словно уже и не чувствует. Он плавится в своей беспомощности, злости и отчаянии, но за всем этим вдруг четко понимает одно — отец не мог узнать о чувствах Юнги к ЁнХи сам, ведь Мин не давал ни повода для подозрений, а единственный, кому он рассказал о том, что девушку любит, был Хосок… лучший друг!..       Юнги давится слезами, рычит, не обращает внимание, как его отец бьет его по лицу, крича как на повторе: «Смотри! Никакой любви, смотри!». Он замечает только выпавший из ножен брюк отца маленький серебряный кинжал, и просто начинает тянуться к нему сломанной рукой, не замечая ни боль, ни злорадную гримасу на лице своего отца, который продолжал осквернять тело ЁнХи, при этом желая, чтобы Юнги ничего не пропустил.       Мин не пропустит, и не забудет, не простит никогда! Он тихо закипает в своей детской беспомощности и злости, касается сломанными пальцами холодной рукояти кинжала и сжимает ладонь на нем крепко-крепко, так, что даже больно, но ему наплевать. Юнги всю свою силу, которая у него была, концентрирует на этом маленькой предмете, собирает ее причудливым светом на острие кинжала, понимая, что так ему управлять магией легче.       А потом с ненавистью смотрит на отца, старается разглядеть его за слезами и кровью, застилающими глаза. Рычит сорвано:       — Гори в Аду! — и тут же без сожалений вонзает ему в живот маленький кинжал, наслаждаясь тем, как шок и удивление отразились на этом лице настоящего чудовища. Он даже волосы Мина из хватки выпускает, неверяще глядя на своего сына.       Юнги собирает силы еще больше, так что даже боль не ощущает, что позволяет ему на колени подняться, и снова вонзает в своего отца кинжал, но уже в грудную клетку. Металл тяжело преодолевает сопротивление ребер, но Юнги давит силой, и кости трещат, сдаваясь такому напору. Мин кричит, ничего не может поделать с этой злостью, ему отца совсем не жалко, он вынимает кинжал из его тела, смотрит, как изо рта его папы начинает тонко бежать струйка крови, и снова бьет его лезвием в живот, но уже не останавливается. Пачкается в его крови, видит, как жизнь из родительских глаз уходит, но продолжает вгонять кинжал в него снова и снова, заливаясь горькими слезами.       Маленький и бессильный ребенок не мог ничего сделать против «умных» взрослых, не мог никак им противостоять! Мог только страдать в этой жестокости, сгорая в ней окончательно, превращаясь в монстра похуже, чем все они. Он убил своего отца! Но при этом так отчаянно понимал всю суть произошедшего, что рыдал при этом, не мог с этим смириться. Он желал отцу смерти, но при этом понимал, кем стал в таком раскладе!       Юнги ударяет уже мертвого, совсем не шевелящего отца в перемолотую рану еще раз и затихает, отбрасывая кинжал в сторону, давясь своими слезами, опускаясь на пол, рядом с телом ЁнХи. Он только сейчас увидел лужу крови у ее головы, только сейчас увидел, как карие глаза мертво уставились в потолок.       Юнги зверем воет, не обращая внимание, как все у него болит. У него сейчас душа болела, и это куда хуже всего! Он потерял все, что у него было: и любовь свою и отца, который ее отнял и… лучшего друга, который его предал! Который не смог сдержать даже такую маленькую тайну! Который и был виноват в том, что произошло! Юнги этого не забудет, никогда не забудет!