Map of the soul: 7

            Так много света, так много белых красок и теплого солнца. Сейчас это было более чем непривычно, после бесконечной темноты и мрачности, которая долгое время была вокруг. Белые, прозрачные тюли мягко покачиваются, впуская свежий предрассветный воздух, наполненный ощущением не легкости, а чего-то жуткого, грядущего. Даже далекий диск солнца, только показавшийся на горизонте, горел алым, раскрашивая все вокруг в темно-кровавый. Все ощущало эту угрозу, эту войну, которая не стихла с одним поражением огромного войска, с ним она только по-настоящему развязалась, и хоть вспыхнуть в полную, разрушающую мощь не могла, но все равно грызлась из тьмы, кусая, только не за пятки, а за саму душу.       Чимин по новой бинтует Хосоку рану, которая, только начав затягиваться, тут же разошлась ужасным швом, выпуская наружу кровь, словно она была этому телу чужда. Паку даже было страшно, что такими темпами она вообще никогда не заживет, хоть он и был рад, что по итогу они смогли спастись, выжить. Но вот ангела, похоже, вся эта ситуация, как и боль в ноге, не трогала. Он смотрел стеклянными глазами в окно за плечами Чимина и размышлял на очень тяжелые темы.       Хосок узнал, что Тэхен Хаос, и, конечно, оставить хладнокровным его это не могло, как бы он не хотел. И его это не пугало, удивляло — да. Так удивляло, что он продолжал и продолжал об этом думать. Теперь даже многое вставало на свои места, и многое поддавалось анализу почти полному, ведь объяснить Хаос не мог никто. Теперь можно было не переживать, что Суа убьет Тэхена, сможет найти какой-нибудь способ это сделать, ведь Хаос — это весь мир, это все, что нас окружает. Она просто не сможет сделать против Тэхена ничего, абсолютно ничего.       Но Хосоку все равно не спокойно. Он видел, каким был сегодня Гадес на поле боя, и его предположения были верны — Суа собирается убить Чонгука именно для того, чтобы вывести Тэхена из себя, чтобы он всем явил свою сущность, чтобы сам все разрушил. Допустить этого было просто нельзя! Единственный, кто мог остановить Гадеса в таком случае — Чонгук, как сегодня, но если его не будет, то все просто сгорит в огне ярости всесильной стихии! Но Тэхен за Чона тигром кидается на врагов, и переживать, вроде бы, не о чем. Однако Хосок слишком хорошо помнит свои вещие сны. Помнит черную фигуру с огромными крыльями, стоящую посреди рек мертвых тел, посреди крови сотен тысяч мертвых существ из разных измерений. Он слишком хорошо помнит мертвого голубя на поле боя, пронзенного стрелой, и слишком хорошо понимает, что тем голубем был именно Чонгук. Недобрые знаки судьбы. Пугающие и недобрые.       — Что с тобой? — все-таки не выдерживает Чимин, смотря прямо в карие глаза Хосока. Он, конечно, мог и предполагал, что ангел в таком шоке, потому что они совсем недавно чудом смерти избежали. Но Пак на уровне бессознательного чувствовал, что дело далеко не в этом.       — Я… думаю… — заторможено отвечает Хосок, а сам смотрит не на Чимина, а куда-то сквозь него, отчего последнему становится откровенно плохо от этого, жутко.       Ангел сейчас пугает, он стопроцентно не в порядке, но и понять, что с ним, Пак не мог. Он не разбирался так уж и хорошо во всей этой магии, потому она его так плохо и слушалась. Потому он и не ощущал приближение кровопролитной войны, потому для него и было единственным важным, что Хосок все-таки остался жив, что они не погибли. И это не мало вовсе. Но дальше всего этого Чимин не мог заглянуть, он не видел того, что видел ангел, а потому сейчас так о нем переживал.       — О чем? Что происходит? — а сам отчаянно ищет ответ на дне карих глаз.       Хосок Пака, на самом деле слышит, но поделиться с ним своими опасениями не может. Это проклятие каждого сильного провидца — молчание. Они не должны вмешиваться в будущее и никому о нем рассказывать не должны, иначе плохо будет. Можно добиться самых ужасных, самых смертоносных результатов. Знать, но никому и ничего не говорить. Все, что собирается сделать Хосок — спасти Чонгука при случае, если вдруг ему будет грозить опасность, закрыть собой, если придется, прошептать Чимину на прощание: «Прости!». Все сделать, но не допустить того исхода, в котором Тэхен зальет все вокруг кровью. Суа, несомненно, этого и добивается. Но Хосок постарается ей помешать, он постарается сделать все, чтобы мир не пострадал, чтобы в нем продолжали жить любимые и дорогие ему люди. Такие, как Чимин, и такие, как Чонгук.       — Я просто устал, — Хосок неожиданно хлопает глазами, и даже Пака этим пугает, потому что происходит все более чем резко. Вот ангел просто прирос к кровати и не шевелился и не жил словно, а вот он снова вернулся в себя! Чимин много странного повидал за последнее время, но Хосок был его любовью, потому за него он еще отдельно очень переживал. — Столько всего навалилось.       Чимин жует губу, но кивает, хотя понимает, что ангел ему что-то недоговаривает. Но ничего ответить на это не может — Хосоку, и правда, следует отдохнуть. Он теперь не способен к такой выносливости, и у него теперь рана, которая снова разошлась, значит, долго и мучительно будет зарастать. По хорошему, ангелу требовался длительный и полный спокойствия отпуск.       — Я тогда тебя оставлю, — кивает Пак, намереваясь помочь Хосоку лечь в постель и без душа, потому что сил у ангела на это явно не было. В первую очередь здоровье, а обо всем другом можно было подумать и потом.       Но Хосок Чимина за руку хватает, не дает ему даже встать. Смотрит в черные глаза уверенно, но с дозой немой просьбы. Сегодня много чего произошло, и одно из этого наравне с этим треклятым даром, который открывал окно в будущее, не давало Хосоку покоя. Он был в шаге от того, чтобы навсегда потерять Чимина, никогда его больше не увидеть, никогда. И однажды он почти опустился в эту пучину беспросветной боли, от потери любимого, лишь чудом смог все вернуть на круги своя, и то до сих пор сомневался, ведь все слишком гладко прошло. Хосок без Чимина жить точно не сможет — он это знает. Вечно. Он его вечно будет любить. Сегодня он ощутил на них дыхание смерти. И этот страх, эта любовь к одному и единственному сейчас не позволяла ему отпустить руку Чимина. Потому что… а вдруг он больше его никогда не увидит? Глупо, да, но сердцу просто не объяснить.       — Не уходи, — Хосок шепчет, — останься со мной, пожалуйста.       У Чимина от этой тихой, но такой искренней и настоящей просьбы сердце начинает в два раза быстрее колотиться. Он даже перестает ощущать в себе ту гнильцу, что в нем поселилась, он даже перестает что-либо вокруг видеть, кроме этих просящих, карих глаз. Конечно, он не откажет, конечно, сделает, как просит Хосок. Он ради него на все готов, абсолютно на все. А уж лежать в одной постели, вдыхая почти выцветший аромат гортензий — верх любого желания. Они только снова воссоединились, у них только снова все пошло на лад, Чимин все это время жутко, до ненависти к себе, тосковал хотя бы по одному взгляду этих карих глаз, к возможности вот так прикоснуться к Хосоку. Все такие пустяки, а для Пака они значат куда больше обычного.       — Останусь, — улыбается Чимин тепло ангелу.       Он уже предвкушает, как будет любоваться на сон Хосока, и не страшно, что сам он теперь его лишен. Главное, что он был с тем, кого любит. Теперь осталось только навсегда избавиться от тьмы, которая поселилась у него в душе, и все снова было бы, как раньше. Наивный просто не понимал, что ни у кого и никогда еще не было «как раньше». Если что-то меняется, то навсегда. Даже если на небе светит солнце и вдруг его прячут облака, звезда через мгновение все равно вырывается на волю, она уже не такая, как была до этого. Обычные законы природы.       Хосок нехотя отпускает руку Пака, чтобы без его помощи, самому закинуть ноги на кровать, удобно в ней располагаясь. Он почти этим действием звал к себе Чимина, и тот знаки читал очень хорошо. А может, просто делал все по наитию. В любом случае, он обошел кровать с другой стороны и забрался в ворох подушек, ложась на бок, лицом к Хосоку, который лежал в идентичной позе. Паку бы хотелось ангела сейчас поцеловать, хотелось бы долго, с явным наслаждением гладить его руками, без капли интимного подтекста, но с океаном любви, который хотелось дарить постоянно. Только он отчетливо видел, что Хосок, и правда, устал. Карие глаза смотрели прямо в черные, почти не мигали, запоминали каждую черточку этого родного лица, каждый луч, мелькнувший в глазах, но в них же и застрявший. Все запоминали — Хосоку это казалось важным отчего-то.       — Я сегодня взял в руки катану — это ведь плохо, да? — Чимин интересуется тем, что не давало ему покоя еще с того момента, как он увидел, как ангел поджал губу, видя, как Пак берет оружие из склада Юнги.       Конечно, в тот момент об этом думать было глупо, да и возражать тоже, ведь на кону стояли их жизни. Но Пака все равно не отпускало осознание, что он сошел с прямой тропинки, на которую так рвался. Он желал очищения, желал быть достойным Хосока, как бы заезжено это не звучало. Если он продолжит в том же духе, если будет продолжать слушать голос тьмы, если останется на этой стороне, то не сможет быть с ангелом. Тот от него не отвернется, конечно, понимал Чимин, но оставаться в объятиях мрака с Паком тоже не станет, не сможет. Потому он сам должен выплыть, должен цепляться за возможность очиститься, должен желать очищения. И он его желает, ведь это способ быть счастливым с Хосоком. А во тьме… во тьме была сила, но ангела там не было.       — Ты нас защищал, — карие глаза уверенностью горят, — в этом нет ничего плохого.       Но сам Хосок на деле скрывает, как переживает за этот инцидент. И да, если бы Пак только защищал их с Чонгуком, то все было бы более чем безобидно. Но ангел отлично помнит, как в момент битвы горели глаза Чимина, с какой жаждой крови он дрался, как буквально был в тот момент похож на безумного Юнги, которого тьма уже выела вплоть до мозгов. Но Хосок никого из этих двоих не смел винить, в конечном итоге, именно он их в бездну собственноручно и скинул. И хоть одного спасти не мог, так должен был, во что бы то ни стало, защитить свою любовь, спасти ее. В конечном итоге, Чимин сегодня никого не убил — и это уже плюс.       — Просто не бери больше в руки катану и все.       Пак губу кусает. Он понимает, что не все так просто, как кажется. Он даже осознает, что как бы ни хотел очищения, тьма его так просто не отпустит. Она у него постоянно в голове что-то шептала, просто обычно он ее голос принимал за голос разума. Но теперь встал на путь искупления, потому отмахивался от ее искушающих предложений. Взять катану в ладонь и ощутить, как она, хоть и сопротивляется, но придает руке невероятную, доселе не прочувствованную силу — сладкое искушение, которое было желание повторить и не раз. Как наркотик, хоть Пак его никогда не пробовал, но был уверен, что эффект тот же.       — А для защиты?       — Я надеюсь, что нам больше этого не понадобится.       Хосок тоже кусает губу, осознавая, как наивно звучат все его слова. Война сейчас только развязалась, это явно не первая битва и явно не последняя. Ангел только надеется, что их она обойдет стороной. Несколько трусливо, но с другой стороны, Хосок желал спасти Чимина, и понимал, что силы для битвы у них не достаточно. Это война древних, могущественных существ, беспомощным падшим в ней места нет.       — Но даже если так, — Хосок смотрит в черные глаза, которые жадно отслеживают каждое его движение, — не убивай. — Пак кивает, он и сам понимает, что ему много грехов надо с себя смыть. Еще навешивать — равносильно никогда не вырваться из мягких объятий тьмы, которая сулила полное могущество, если окунуться в нее с головой. — Обезвредь, выведи из боя, но только не убивай, — Хосок до последнего надеется, что все это обойдет их стороной. Он слишком хорошо помнит, что ему сказал Джин перед смертью: «Если хоть один раз сорвется, ты его вытащить больше никогда не сможешь».       Чимин просто кивает, он согласен с каждым словом ангела. Очищение — это жизнь без греха, это покаяние, это отдача всего себя на служение свету. Конечно же, он не может вернуться во тьму и даже думать об этом не должен. Должен продолжать делать вид, что голоса в его голове вдруг не стало. Продолжать слушать злобное хихиканье и предложения ускорить процесс очищения по иному сценарию. Но все это было не выходом, все это Пак старался игнорировать, не следовать этим советам. Слушать только Хосока, только его. Это должно было стать его настоящим спасением.       — Значит, других способов нет? — Чимин слегка хмурится, задавая вопрос.       Он не сомневается в том, что этот путь, длинный, самый правильный и нужный. Просто он хотел бы ускориться, хотел бы однажды прийти к Хосоку, счастливо улыбаясь, и заявить, какой он стал прекрасный и светлый. В тот момент он мог бы полноправно находиться рядом с ангелом, быть, как он. Сейчас же, он считает, что даже прикасаться к нему не может, потому что это очернило бы святость Хосока, и плевать, что он падший. Не для Чимина. Он падший для кого угодно, но только не для Чимина.       Наверное, что-то такое проскользнуло в глазах Пака, потому что ангел вдруг аккуратно убрал с его лица темно-пепельные пряди волос, мягко подушечками пальцев на мгновение задерживаясь на скуле. Он уже давно видел в Чимине этот порыв прикоснуться, потрогать хоть немного, и видел, как у того печаль сразу же в глазах закрадывалась после. Хосок не понимал ее природу, и спрашивать точно бы не стал. Он просто сам прикоснулся к Чимину, показывая ему этим самым и своей искренней, мягкой улыбкой, что бояться не надо ничего.       — Был способ, которым я хотел воспользоваться изначально, — Хосок кусает губу и убирает руку с лица Пака. Те воспоминания до сих пор делают больно, и, наверное, продолжат делать всегда, несмотря на то, что ангел уже свою любовь вернул. Тогда ему было слишком больно, и эта самая боль не забывается. — Обмен душ, — Чимин еще не очень понимает, но уже ощущает нечто плохое. — Я хотел поменять свою душу на твою, — поясняет Хосок. — Вот только я забыл, что для этого я должен предложить магии в обмен чистую душу, а к тому моменту я пал. Потому у меня тогда ничего и не вышло.       Чимин трясет головой несколько отчаянно и испуганными глазами смотрит на Хосока, шепча:       — Никогда так не делай, слышишь! Не смей менять наши души!       Пак даже представить себе не может, что произошло бы с ангелом, если бы он попал в Ад! «А что с тобой произошло?» — противно хихикает в голове голос, но Чимин его не замечает. Он слишком сейчас возбужден этой неожиданной новостью. Оказывается, за него все это время пытались бороться, все это время не забывали, а он!.. Слепой дурак!       — Если что-то произойдет, не смей собой рисковать ради меня! — Чимин не желает принимать такой подарок.       Он не заслужил. Никогда не заслужит. Из них двоих только Хосок все это время был по-настоящему искренним. Искренне мечтал Чимина спасти, искренне его любил, искренне предлагал свою душу в обмен на его, уже гнилую к тому моменту. Сам же Пак только и мог, что ненавидеть всех вокруг, желая крови и смерти, сдаваясь своим страхам, как слабак, выращивая этот голос в голове, который теперь было не заткнуть.       — Ни одна жертва еще не пошла на пользу, — Чимин уверенно смотрит в карие глаза, а сам аккуратно касается мягких, пухлых губ, все-таки позволяя себе чуть-чуть вольности, — а ты должен жить, ты должен оставаться на стороне света. Магия просто не понимает, что у тебя светлая душа, но и хорошо, — Пак кивает своим мыслям, — она не стала заключать обмен, — Чимин улыбается, наслаждаясь этой мягкостью кожи. — Но никогда, никогда не пытайся спасти меня такой ценой. Обещай мне, Хосок! — смотрит прямо в глаза, в душу смотрит, прося это искренне, со всей любовью. Он знает, о чем говорит. Вот это он хорошо знает. — Ад — ужасное место, оно не для тебя. Оттуда никого нельзя по-настоящему спасти, никого нельзя вытащить. Мы там все прокляты. Поэтому, пожалуйста, Хосок, не рискуй так, не надо, прошу, оставайся чистым! Даже если больно — оно того не стоит.       Ангел удивленно смотрит на Чимина и только и может, что заторможено кивнуть на эту просьбу, сам не осознавая, на что соглашается. Он все продолжает и продолжает думать над этими словами Пака, которые произнесены с такой горечью и сожалением!.. Он не гордился тем, кем стал, он ненавидел эту свою сторону, хоть теперь и будет с ней жить до конца жизни. Но он так искренне и так рьяно пытался от этого спасти Хосока, что того от такой заботы и любви просто примораживало к кровати. Он еще больше уверовал только в то, что тогда должен был стараться дольше и рьянее заключать договор с магией, чтобы они поменялись местами, судьбами! Это он сделал Пака таким, он кинул его в бездну и позволил прочувствовать всю боль от пребывания в Аду, только он! И сейчас только он и может его спасти. И он будет за него бороться до конца.       — Скажи это, скажи, что обещаешь этого не делать! — настаивал Чимин, видя, с каким трудом до Хосока доходит, на что он только что подписался. Но Пак был неумолим, такой жизни он ангелу не желал, как бы раньше не старался убедить себя в том, что его ненавидит.       — Обещаю! — шепчет Хосок, понимая, что нарушить свое слово не сможет. Он им связан крепко, связан Чимином, который сам уже все понимает.       *****       За окном точно рассвет, в этом можно было не сомневаться. Даже не видя диск солнца, даже не видя ни оранжевого лучика за плотными черными занавесками, можно было не сомневаться, что яркая звезда становится полноправным владельцем дня, отгоняя ночь и провозглашая начало дня. В номер не проникали звуки города, но и этого было не надо, чтобы быть уверенным в рассвете. Просто после каждой темной, наполненной страданиями и болью ночи, приходит яркий, сверкающий рассвет, позволяя расслабиться и отдохнуть хоть ненадолго. Вот это ощущение умиротворения, нового начала и некой даже легкости и свидетельствовало о том, что за окном наступил рассвет, отгоняя тяжелую ночь.       И может быть даже потому Чонгук все никак не мог заснуть, по сотому разу ворочаясь на кровати, в руках Тэхена, который на это не обращал никакого внимания. И оно понятно почему. Дьяволу спать не нужно, потому Чон, который не давал покоя ни себе, ни ему, в общем-то, Гадесу и не мешал. Он умиротворенно лежал, закрыв глаза, вдыхая аромат глицинии и слушая вздохи Чонгука, к которому все никак не шел сон. Он проснулся всего полчаса назад, чтобы проверить — здесь ли Тэхен по-прежнему, ведь без него теперь отчего-то было дико страшно. И далеко не за свою жизнь. И вот после этого момента он так и не смог заснуть, прижавшись к Гадесу спиной, чтобы тому было удобнее его обнимать.       Архангел просто не мог выбросить из головы все свои переживания, среди которых лидировал откровенный страх за Тэхена. За то, что может случиться, если он вдруг полностью потеряет себя в одной из вспышек ярости. Ведь война полностью развязана, уже бьют барабаны и трубят в горн. И Суа идет по душу Гадеса, говоря, что точно знает, где она находится. Но она не знает его сущности, не знает с кем встретится, когда выведет Дьявола из себя, и он сбросит маску преисподней, открывая вид на настоящий Хаос. Суа Тэхена не победить — Чонгуку в это хочется верить. Но если ее план именно что и включает в себя желание Гадеса разозлить, вывести из себя, то все очень плохо для всех. И в первую очередь для самого Хаоса, который просто перейдет черту, за которой его будет не вытащить даже Чонгуку. И архангелу от всего этого дико страшно, он не хочет терять Тэхена, но и грузить его сейчас своими переживаниями тоже не хочет. Потому максимум, что он делает — плотнее прижимается спиной к груди Гадеса, слушая мирное, уравновешенное сердцебиение, которое ни в какое сравнение с его бешено сходящим с ума органом, не шло.       Сейчас Тэхен был предельно спокоен в отличие от своего недавнего состояния, в котором собирался убить просто всех. Он мягко обнимал Чонгука за талию, уравновешенно вдыхая чарующий его аромат глицинии, растворяясь в нем, купаясь в нем. Ступая на новую ступень наркотической привязанности. Он и так уже без архангела жизни своей не видел, и так за него готов был рвать и метать, уничтожать. Но с каждым новым таким вдохом отдавал теперь всего себя ему, хотя уже давно был в этих красивых руках и сердцем, и душой, которую спрятал ото всех, но которую Чонгук все равно отчетливо видел. Тэхену не нравилось, что он Чону отдавал себя гнилого и черного, но архангел его даже таким спокойно принимал, не боялся, ни убегал, даже сегодня, увидев монстра, он испугался не его, а за него. Это о многом говорило для Тэхена, конечно же, который никогда не чаял, что к нему будут обращены столь светлые и прекрасные чувства.       Чонгук снова начал возиться в постели, хотя жарко ему быть не могло, ведь лежал он без одеяла. Да и холодно тоже — Тэхен грел ровно настолько, насколько требовалось. Чону просто неймется, вот и все, он не может уснуть, ему нужно действовать, что-то делать, что-то предпринять, чтобы Суа не смогла добраться до Тэхена, не смогла вывести его за точку обычного гнева до уровня разрушений настоящего Хаоса. Но Чонгук ничего, абсолютно ничего предпринять не может. Гадес точно не останется в стороне, когда начнется битва, а она начнется, — просить его об этом бесполезно.       Чон по новому кругу ворочается в постели, вжимается в Тэхена еще сильнее, и даже умудряется спиной к его груди притереться, отчаянно смыкая глаза, надеясь, что сон его все-таки сморит еще раз. Но не тут-то было, Чонгук слишком энергично и слишком долго возился в руках Тэхена, чтобы это не возымело последствий. Как говорил Гадес — он мужчина, вот и тело его действовало как у здорового, сильного мужчины, рядом с которым лежит объект его пламенного, постоянного желания. Чонгук ощущает, как ему в ягодицы упирается возбужденный его же действиями орган Тэхена, и тут же замирает, как нашкодивший мальчишка, коим он сейчас и был. Даже дышать перестает, весь слух обращая назад, где спокойно дышал, продолжал вдыхать аромат глицинии, Гадес, хоть теперь ему и не было так спокойно, как до этого.       Чонгук лежит тихо и молча несколько долгих минут, ощущая, как свое сердце бешено бьется о ребра, заполняя тишину дорогого номера. Кажется, даже Тэхен его стук должен был слышать, а он и слышал, только продолжал ничего не делать. А вот у архангела загорелось. Ему вдруг стало любопытно, что последует дальше. Да ему просто не лежалось спокойно, он просто хотел Тэхена довести по своему — давайте честно это признаем. Изначально он просто не мог уснуть, а теперь у него появилась красивая и очень аппетитная жертва. Хотя жертвой здесь был только маленький архангел.       Чон намеренно только ягодицами трется о колом стоящий член Тэхена, с удовольствием отмечая, как он еще сильнее начал упираться ему в попку, рождая новые, запретные табуны мурашек, скручивающих внизу живота приятный узел. Чонгуку нравилось, что он способен был довести Гадеса до такого состояния, ему нравилось, что тому не все равно на откровенно намеренные манипуляции архангела, который нашел опасные развлечения на свою пятую точку.       Но Тэхен терпит, по-прежнему уравновешенно дышит глицинией, стараясь игнорировать издевательства со стороны Чонгука, который в руках Гадеса вертеться не перестает. Более того, сейчас это делает с особым наслаждением, даже начиная тихо постанывать, чтобы Тэхену крышу сорвало окончательно. Но он терпит, у него больно стоит член, и рука на талии архангела напряглась, потому что оставаться равнодушным в такой ситуации ни у кого бы не вышло. Но Гадес продолжает бездействовать, надеясь, что Чонгук угомонится и все-таки уснет, недооценивая упорство архангела, который ни в каком сценарии не желал остаться незамеченным.       Чон намеренно высоко и красиво стонет, он знает, что у него нежный и очень воздушный голос, к которому легко привыкнуть. Ему ни раз об этом говорили — и не ради банальной похвалы, на него всегда влюбленными глазами смотрели, когда он тихо что-то напевал. Раньше он не придавал этой своей особенности большого значения, сейчас же решил ее проверить в полную силу, хоть и не на совсем трезвую, от возбуждения, голову, на единственном, на ком действительно было интересно. Потому Чонгук сжимает в руке ладонь Тэхена, елозит попкой по его возбужденному члену и стонет протяжно, высоко закинув голову, затылком ощущая ровное дыхание Гадеса, которое было просто прикрытием. И архангел это прекрасно знал. Тэхен всегда с Чоном слишком осторожничал, особенно, когда дело доходило до интима, но вот Гуку эта осторожность была не нужна. Маленький, хрупкий архангел любил жестокого и властного Гадеса.       У Тэхена эти стоны высокие, рожденные прекрасным, чарующим голосом в ушах оседают, в мозгу в особую папку «На повтор» попадают, чтобы слышать их всегда, когда захочется. А этот голос, да всего архангела Тэхену хочется всегда, постоянно, он просто никому, даже себе в этом не признается, потому что сводить все только к интиму не собирается. Он Чонгука любит по-настоящему, не за то, что может пользоваться этим телом, не за то, что может купаться в этих теплых лучах. Он его просто любит, и не может этого чувства и себе объяснить, все в нем любит: вот начиная от таких издевательств над собой и заканчивая звездами в черных глазах, которые единственные его и могли остановить, успокоить вместе с ароматом глицинии.       Чонгук увереннее жмется к Тэхену, плавится от своего же желания, которое в венах у него начало пениться, выгорая вместе с кровью, оставляя только себя в чистом виде, только потребность в Гадесе постоянную. Архангел разворачивается в сильных руках, лицом к Тэхену поворачивается, пьяными зрачками смотрит в черные, уже обычные глаза, дышит тяжело, призывно, и тянется к алым губам за поцелуем, точно зная, что в этом-то ему уж точно не откажут.       А Гадес и не может. Маленький архангел уж больно настойчив, требователен даже. Он лезет на Тэхена с жарким, очень властным поцелуем, почти наваливается на него сверху, кусая за алые губы, прежде чем, испить этот долгожданный вкус их нестерпимо горячей любви, в которой они пылают. Чонгук одну руку продолжает держать переплетенную с ладонью Тэхена, вызывая больше чувственности, больше некого абсолютно невыносимого от красоты чувства где-то в груди. Второй же сам себя пытаясь успокоить, на деле же, наоборот только обстановку между двумя горячими телами накаляя, лезет Тэхену под черный атлас рубашки, жадно оглаживая мягкую, но в то же время налитую силой кожу груди. Чонгук открыто стонет в их сомкнутые губы, а сам нагло щипает Гадеса за соски, забрасывая одну свою ногу на его бедра, чтобы ощущать, насколько Тэхену не все равно. Очень адская игра, почти демоническая, но Чонгуку даже на такое сравнение наплевать, потому что ему то, что рождается в его пьяном мозгу нравится. Взрыв эмоций и желаний приправленный до жути сильной привязанностью к Тэхену.       Гадес Чона с явным наслаждением целует, не как в прошлый раз, когда почти трахал его рот своим языком. Сейчас все медленно, со смаком, чтобы эту глицинию распробовать на новом уровне, чтобы каждый раз, глядя на эти острые губы, ее желать, их желать. Тэхен грудью ощущает, как сердце Чонгука бешено бьется, он каждой клеточкой тела ощущает, какое желание архангелом владеет, потому он так Гадеса сейчас и изводил. И как бы Тэхен не желал сейчас сказать Чону «Нет», а не мог, отказаться от обладания своим маленьким архангелом, он не мог. Желание наравне с наркотической привязанностью. Да еще и Чонгук так грязно играет, возбуждая Тэхена, жадно оглаживая его голую кожу, за соски щипая и продолжая стонать в мокрый поцелуй, потираясь бедром о каменный стояк. Невыносимо прекрасно.       Тэхен свободной рукой Гука за ягодицу хватает и выше на себя тянет, в позу наездника полностью усаживает, ощущая, как начинает рычать нетерпеливо в их сомкнутые губы, чувствуя животом, что у Чонгука тоже каменно стоит. Архангела просто хотелось грубо раздеть, связать ему руки за спиной и оттрахать так, чтобы он потом о таких манипуляциях никогда не думал. И это желание у Тэхена в голове набатом стучит, его зверь от этого предвкушающе рычит, и этот рык выдержку Гадеса потихоньку снимает. Губы Чонгука он снова начинает нетерпеливо терзать, ощущая, как архангела от такой грубости нездорово трясет. Тэхен уже давно заметил, что стоит ему быть с Чоном грубее, как тот становится в разы покладистее, но требовательнее. Вот ровно как сейчас, когда он начинает бедрами, как тогда, мягко покачивать, имитируя толчки, распаляя их до адских температур.       Чонгук с радостью осознает, что все ведет к тому, к чему должно было вести изначально, он даже с радостью, и облегчением выдыхает в ставший властным поцелуй, понимая, что узел внизу живота, этот болючий, требующий немедленной разрядки узел потихоньку начал получать долю свою удовлетворения, хоть и не полностью. И Чона это подталкивает только сильнее Тэхена раззадорить, потому он пахом активнее о член Гадеса трется, потому уже и второй рукой пробирается ему под рубашку, задирая ее выше сосков, чтобы беззастенчиво их щипать, чтобы наслаждаться этим телом, их единением, осознанием, что Тэхен его и только его. Вечно, навсегда. Хоть Дьявол, хоть Хаос — Чонгуку не важно.       Гадес архангелу сдается, потому что сопротивляться этому маленькому, но хитрому и явно знающему точки давления, созданию, он не может. Всем может, а ему нет. Тэхен рычит, разрывает их поцелуй, сверкая черными, пьяными от концентрации желания глазами на Чонгука, а у того в глазах ни капли адекватности, только черное море, в котором он с Гадесом в обнимку, только море, похожее на ту же зависимость, что все это время Тэхеном владела. Он жадно руками мнет аппетитные ягодицы Чона, которые по-прежнему не знают покоя, изводя Гадеса снова и снова, чтобы повернуть назад было уже нельзя. Тэхен резко садится, удерживая архангела, и ноги сгибает в коленях, смотря в черные глаза, ожидающие, когда последует продолжение, ожидающие новую волну незабываемых ощущений. Гадес зрительный контакт не разрывает, когда рвет на Чонгуке рубашку, открывая вид на его еще не зажившие укусы и синяки, на длинную молочную шею, к которой тянуло особо сильно, на темные бусины сосков, возбужденно ожидающие к себе отдельного внимания.       Тэхен больше терпеть не намерен, Чон его знатно раздраконил, чтобы все вот так спускать на тормозах, даже ни разу не прикоснувшись к этому прекрасному телу. Гадес черными, пугающими, но такими красивыми глазами смотрит Чону в самые зрачки, в душу смотрит. Предупреждает о том, что архангел сам виноват во всем, что сам виноват в том, как Тэхена теперь до ломки тянет всего Чонгука искусать, испить, излюбить и начать все по новому кругу, пока архангел голос не сорвет, пока даже шевелиться не сможет! И Чона от этого трясет, не от страха, а от предвкушения, от осознания, что этот болючий узел внизу живота вот-вот сладким наслаждением развяжется, заполняя каждую клеточку тела.       Чонгук уверенно ответно рвет на Тэхене рубашку, не замечая даже, как пуговицы разлетаются в стороны, как звенят прощально в темноте, как просят остаться здесь немыми зрителями, а они и останутся, россыпью черных алмазов на полу и на постели. Будут свидетелями этого соития. Для Тэхена этот жест, как знак, он резко срывается и грубо кусает Чонгука за сосок, сразу получая в ответ восторженный, высокий стон и нити кровавые порезов на плечах от коротких, но острых ноготков архангела. Но все это и близко не сравнится с тем, как бешено прямо под алыми губами бьется сердце, как аромат глицинии враз усиливается, заставляя Тэхена рычать, мягко лизать и так возбужденный до предела сосок, сминать жадно руками ягодицы, оставляя на них новые синяки и рычать голодным зверем, который эту свою добычу не отдаст никому!       Чонгука от этого просто крошит, стирает в пыль, он стонет развязно, громко, не заботясь о том, что его могут услышать, и даже за всем этим продолжает упорно имитировать толчки, осознавая всю тяжесть последствий. Но ему хочется их ощутить, хочется понять, насколько он сможет довести Тэхена, и что тот ему сделает. Потому Чонгук голову выше задирает, дрожит от каждого протяжного, но с явным привкусом боли, мазка языком по возбуждённому соску, за которым сразу же следует укус. Грубый и требовательный, острые зубы вспарывают легко кожу, а язык жадно кровь чистую впитывает, а руки, которые так нетерпеливо, так властно и голодно сминают ягодицы, только дополняют эту мелодию чистого, прекрасного удовольствия, которое бурлит в крови, вырываясь протяжными стонами.       — И почему меня никто не позвал?! — наигранно-обиженный голос раздается сразу же с тихим хлопком двери, оповещающим, что в комнату кто-то вошел. Ни один земной демон не стал бы так рисковать своей шкурой, чтобы посмотреть на интимные наслаждения своего господина с архангелом. Никто. Потому более чем ясно, даже пьяному от желания мозгу Чонгука, кто разрушил всю их идиллию.       Тэхен распахивает глаза черные, недобрые, жадно и протяжно лижет грудь Чона между сосками, заставляя того еще сильнее трястись в своих руках, снова забывая о нежданном госте. А сам Гадес смотрит в черные глаза маленькой черноволосой дряни, которую явно втыкало наблюдать за чужой прелюдией. Иначе объяснить этот маниакальный, без капли ревности взгляд Юнги было нельзя. Конечно же, демон не боялся навлечь гнев Тэхена, конечно же, он готов был всем рискнуть, только бы посмотреть на прекрасную сцену перед глазами воочию.       — Ты был на задании, — хрипло отвечает Гадес и снова кусает Чонгука за сосок, отчего вздрагивают сразу двое: сам архангел, который как ни хотел, а прийти в себя и вспомнить о том, что ему сейчас было бы неплохо укрыть наготу и все закончить, не мог. И Юнги, который чужое удовольствие в воздухе ощущал, как свое, беззастенчиво его впитывая.       — Но ты меня сам на него отправил, — Мин лижет голодно губы, глядя на шею Чонгука с выпирающим сильно кадыком, который чудом что не вспорол еще кожу.       Архангел, тонущий в запретных наслаждениях, прекрасный и желанный даже для черной души. Юнги не любит врать, хоть он и демон, потому честно признает, что Чонгука ему сейчас хочется ровно, как и самому Тэхену.       — Что тебе нужно? — Гадес игнорирует слова Мина, почти рычит, полыхая на него черными глазами, по-хозяйски, намеренно открыто, притягивая Чонгука за ягодицы ближе.       Показывает, что архангел только ему одному и принадлежит, вот только Юнги тоже Тэхену принадлежит, потому маленькому демону ни капельки не страшно, он наоборот только сильнее вспыхивает в своем желании присоединиться к этому сладкому наслаждению. Вот только дела имеют свойство никого не ждать. Мин пришел сюда не для того, чтобы любоваться на соитие своего хозяина с Чонгуком, у него была другая цель. Демон вздыхает, и язык толкает за щеку, произнося:       — Мы все закончили, но Люцифер с Намджуном ждут тебя в кабинете, нужно кое-что обсудить.       Архангел, как за пеленой слышит весь разговор, наслаждаясь тем, как требовательные губы продолжают его изучать, как руки жадные его сжимают, и как возбуждение никуда не девается, только стреляет выше, в самый мозг, расползаясь негой приятной по всему телу. Тэхен ничего и никого не стесняется, в свое удовольствие вдыхает аромат глицинии, который его пьянит, продолжая языком играть с набухшим соском, вырывая тем самым стоны несдержанные и высокие. И Чонгук краем сознания понимает, что они не одни, осознает, что нужно сейчас все прекратить, оттолкнуть Тэхена, напомнить о приличии и предложить просто все перенести. Но он банально не может даже этого сделать, только сжимать и скрести больно по плечам медовым, оставляя кровавые полосы, которые все равно заживут.       Юнги жадными глазами черными скользит по переплетению тел, оторваться никак не может, да и не хочет. По нему сразу видно: сам бы начал участвовать в этом действе, только чудом себя еще на цепи и держит. Смотрит в глаза Тэхена, которые просто сейчас дьявольски, как и должны, полыхают, смотрит на архангела, который стремится вырваться из своей же ловушки, но все же пока безрезультатно. И Юнги очень хочется вкусить эту глицинию и лилию самому, не просто наблюдать, а трогать, действовать. А Тэхен все это видит, чувствует это, и любого другого бы давно уже выгнал или просто убил за такие мысли, но только не Юнги.       Гадес почти с вызовом полыхает глазами на Мина, прежде чем, оторваться от влажного, набухшего и раскрасневшегося от бесконечных манипуляций соска и посмотреть в пьяные черные глаза архангела, шепча:       — Прости, малыш, придется все отложить.       И только эти слова Тэхена в полную силу до Чонгука и доходят, только они и позволяют ему в реальность вернуться, цепляясь за сильные плечи и за взгляд черный, горячий, такой, что и обжечься можно. Архангел неудовлетворенно выдыхает, осознавая, что всем его планам просто пришел конец. Но делать было нечего, во-первых, надо было прекращать устраивать представление для Юнги, а во-вторых, у Тэхена, видимо, и правда, важные дела, раз даже он сам сейчас отказывался от архангела. Ничего не поделать — они в режиме открытой войны.       — Я понимаю, — Чонгук хоть и расстроен отчасти, но капризничать не собирается, только чмокает Гадеса в губы и сваливается в объятия подушек, с тоской осознавая, что справляться со стояком ему впервые придется одному. И как только Тэхен сможет все это вытерпеть?!       Юнги заинтересованно проходит вглубь комнаты, совсем обнаглел, совсем не боится даже предупреждающих взглядов Гадеса, которые он на него бросал. Только заинтересованно поглядывает на Чонгука полуголого в ворохе черного атласа, а Тэхену бросает свои невинные, как у голодного Цербера, взгляды, явно никакого доверия не вызывающие.       — Не глупи, — Гадес смотрит прямо в черные глаза Мина, предупреждая его всего раз.       Юнги с азартной, нехорошей улыбкой окидывает торс Тэхена жадным взглядом, но не прикасается, не трогает, хотя и тянет. По-прежнему играет невинность, хотя на его хозяине такое уже и не сработает, уж слишком хорошо он его знал.       — Просто осмотрюсь, — тянет Юнги, — я был, признаться, очень удивлен, когда узнал, что мы переехали снова, — Мин даже умудряется с завидным талантом, и правда, сыграть крайнюю заинтересованность.       Вот только не шикарным номером, а Чонгуком, который только одним глазом наблюдал за этой сценой. До архангела вдруг дошло, в каком виде его увидел Юнги, и что он увидел, и у Чона была поразительная черта — не стесняться наготы во время непосредственно интимного контакта, но заливаться краской после, что он сейчас и делал.       Тэхен на это заявление только тянет губы в кривой улыбке, знает точно, что Мина на деле так заинтриговало, но надеется на его благоразумие, скрытое за слоем безумства. Потому и оставляет его в номере с Чонгуком, уходя в кабинет разгребать еще одну кучу накопившихся дел. Только его природа хаоса и позволяла ему не уставать от этого, всегда оставаясь бодрым, только осознание, что он делает все ради маленького архангела и гнало его вперед.       Тихо притворяется дверь, и Чонгук остается наедине с Юнги, который никуда не думает уходить, продолжая сканировать архангела самым запретным для любого создания взглядом. Для любого, которое не хочет нарваться на гнев Тэхена, но Мин, пожалуй, даже желал подобного исхода. Маленькое, безумное существо.       Демон буквально ощущает, как от Чонгука исходит волна возбуждения, которое никуда так и не делось, не желая просто так бросать архангела. И у Юнги от этого глаза недобро загораются синим, диким пламенем. Он губы тянет в оскале почти, когда опускается на кровать рядом с Чоном, встречаясь с его, несколько испуганным, взглядом. Архангел надеялся, что останется в номере один, что сможет на холодную голову потушить в себе этот пожар. Но вот проклятье! Один маленький, но назойливый демон, как и всегда, рушил все планы!       — Не знал, что архангелы умеют так… — Юнги мечтательно вздыхает, мокро облизывая свои губы, — сладко стонать! — и улыбается, глядя, как у Чонгука даже уши от этого начинают краснеть, как он еще сильнее прячется в ворохе черных подушек, желая скрыть свое стеснение.       Мин на это только коротко хохочет и резко бросается, как акула на кровать, заставляя Чонгука даже пискнуть от неожиданности, удивленно хлопая на Юнги своими глазами, забыв даже, что собирался от демона прятаться. Мин над архангелом нависает, руки держит по обе стороны от его головы, и черные глаза полыхают голодно, глядя на прекрасное создание под собой. А у Чонгука сердце бешено ударяется о ребра и отлетает обратно и снова-снова по тому же кругу. Он громко и больно сглатывает вязкую слюну, ощущая себя не меньше, чем кроликом, которого поймал сильный и ловкий удав.       Юнги его внимательно рассматривает, скользит взглядом заинтересованным по этому по пояс обнаженному телу и по лицу очень медленно, замечает каждую деталь, видит даже как сердце под ребрами сходит с ума. Видит эту маленькую родинку под губой и шрам, который у архангела от преисподней с рождения остался. Все видит, видит, как глаза у Чонгука похожи на глаза Тэхена, ровно, как и у самого Юнги.       Демон опускает голову ниже, с удовольствием замечая панику, мелькнувшую в черных зрачках, но Мин только с паскудной улыбочкой носом тянет воздух, на мгновение закрывая глаза, наслаждаясь тем, как аромат глицинии с лилией переплелся, создавая новый, незабываемый букет. Прелестно, Юнги почти удовлетворен!       — Расслабься! — улыбается демон Чонгуку, и мягко ведет рукой по контурам красивого тела, заставляя архангела от этого снова начать дрожать. Этот страх и это возбуждение рождали особый, прекрасный коктейль. — Я, конечно, могу и сверху и снизу, — Юнги улыбается Чону слаще, заставляет сердце архангела чуть ли не из груди выскакивать от одних только слов, — и ты, конечно, сейчас более чем соблазнительный, — Мин еще раз рукой обводит это тело, но так к нему и не прикасается по-настоящему, только дразнит. — Но вот я все же предпочитаю, когда меня, сладкий, — выдыхает Юнги на ухо Чонгуку, который просто от этой информации в крошку чуть ли не рассыпается от дрожи, которая его разом всего накрывает от ощущения того, как горячий воздух опаляет ушную раковину. Да, и от всей ситуации в целом.       А демон только улыбается радостно, лижет губы проворным язычком так, чтобы Чонгук точно увидел. Увидел и даже дышать перестал то ли от страха, то ли от того, что вся ситуация хоть и была предельно неправильной, но чертовски искушающей, изводящей и так возбужденного Чона. Конечно, бросаться на Мина страстно он бы не стал, но и не мог сказать, что черные глаза, похожие на глаза Тэхена, оставляли его равнодушным.       — Такой возбужденный, — продолжает Юнги, не намереваясь все так просто прекращать, даже не смотря на явный запрет ничего не делать, — горишь от того, как эта тягучая сладость в крови разливается, я ведь прав? — И сам знает о своей правоте, и сам видит, как Чонгук тяжело сглатывает от этих слов.       Демона вся эта игра знатно вставляет, он чуть ли не мурчит от удовольствия, когда осознает, что архангел под ним мягким желе растекается, хоть трогать его по-прежнему нельзя. А испуганные оленьи глаза ясно дают понять, что и сам Чон не готов к интиму с Юнги, хоть и позволяет ему сейчас такие вольности. На архангела, кажется, надави чуть сильнее, и он просто сбежит! Охотник и жертва — никак иначе.       У Чонгука в голове каша, внизу пожар, который эту кашу разваривает до предельного состояния, в котором архангел даже нормально мыслить не мог. Демон его сейчас по-настоящему искушал, шепча сладкие, запретные мотивы, которые у него на повторе в ушах прокручивались вместе с бешеным биением сердца. И Чон не должен был ни разу в такую ситуацию попасть, он должен был сразу от безумного существа бежать, не вестись на эти провокации. Но было одно большое «но», имя которому «Возбуждение». Архангел сам Тэхена завел, сам хотел с ним близости, но у них все оборвалось, только Гадес, похоже, с такими проблемами легко справлялся и сам, а вот Чонгук в такой ситуации был впервые, потому и сам не знал, как бороться с этим пожаром, который Юнги только сильнее подогревал.       — Я могу тебе с этим помочь, — шепчет демон.       А лисьи, черные глаза по-настоящему дьявольски сверкают в этот момент, но так притягательно, что Чонгуку вся эта ситуация и кажется неправильной, но она же его и заставляет слишком призывно дрожать. И это от Юнги не укрывается, включая, что маленький демон очень многое желает провернуть, поиграть. «Самые безобидные и сладкие игры, от которых вы получите ураган эмоций и бурю наслаждений!» — горела в голове рекламная компания, разработанная самим Мином.       У Чонгука сердце ухает еще отчаяннее, протяжнее, если бы Юнги нагнулся еще немного, оно бы точно стучало о его грудную клетку, выдавая архангела. Хотя он уже был давно разоблачен.       — И с этим, в том числе, — улыбается Юнги нехорошо, рукой проводя в воздухе над стоящим членом Чонгука, контуры которого идеально просматривались даже сквозь ткань домашних штанов.       Архангел просто чудом еще не вывалился из сознания, не отдался в руки демону, который потрясающе, абсолютно запретно его искушал, сладко и очень красиво. Пожалуй, только понимание всей ситуации, только осознание, что с ним сейчас играет опасный и хитрый хищник, только любовь к Тэхену, и нежелание ему изменять вообще никакими способами, даже, на первый взгляд, самыми безвредными, и держало его на поверхности, не позволяя провалиться в пучину этих черных глаз. Он просто не может ни с кем, кроме Тэхена, даже если Юнги его так сладко соблазняет.       — Нет, — в голосе Чонгука достаточно твердости, а вот во взгляде нет. Он не то, чтобы боится демона или желает его, он боится, что Мин может понять его не правильно, продолжая запихивать в архангельскую голову соблазнительные мысли. Ведь большинство адских тварей слова «нет» не знают.       У Юнги полыхают глаза, он улыбается намного профессиональнее, чем Люцифер, соблазнивший Еву на грех. В любом случае, Чонгуку кажется, что этой улыбкой можно за раз соблазнить даже весь двор Папы Римского, заставляя тонуть его в грехе. У архангела у самого от этой улыбки сердце просто сходит с ума, ударяясь сумасшедше о ребра, только он продолжает держать себя в руках даже в таком случае, потому что Юнги, кажется, его намеренно сейчас проверяет.       — Да, ладно, — скалится демон, — неужели ты не хочешь, чтобы кто-то тебе помог?! — и подмигивает двусмысленно, снова невесомо проходясь ладонью над возбужденной плотью. И Чонгук даже честно признает, что член у него в этот момент только сильнее начинает ныть, распространяя проклятое возбуждение по всему телу. — Ты явно не знаешь, что с этим делать, — лисья улыбка становится шире, — а я могу помочь. И каждый из нас в выигрыше!       И что-то в голове Чонгука Мину даже сдается, сдается его такому очаровательному предложению, подталкивая просто согласно кивнуть, не сказать, а просто кивнуть. Ну, не сложно же! Но архангел упорно стоит на своем и просто так сдаваться не намерен.       — Нет, Юнги, — говорит Чонгук, стремясь из-под демона вылезти.       Тот провожает его взглядом черным и опасным, таким, которому хочется подчиниться, но вот Тэхен, когда так смотрит, буквально под себя прогибает, потому на архангеле этот взгляд Мина не работает.       — Какой уверенный! — кивает Юнги и сам садится на пятки, позволяя Чонгуку свободно вдохнуть. Черные глаза по-прежнему блестят заманчивым предложением, но он хотя бы перестал давить архангела буквально своей аурой, призывая опуститься в объятия тьмы полностью. — Я верю, что ты, и правда, сможешь со всем справиться сам! — Мин толкает язык за щеку, смотря на красивую молочную кожу груди, которую Тэхен уже собственнически пометил, и ниже, где очертания возбужденного члена просматривались. Юнги и сам себя этой игрой завел, вот только не до такой степени. — И я рад, что ты, и правда, так сильно любишь Тэхена, что даже изменить ему не готов!       Чонгук хмуро смотрит на Мина, пихая ноги в тапочки, стоящие у кровати. Он так и знал, что это проверка, Юнги слишком дорожит Гадесом, слишком к нему привязан, чтобы из раза в раз не устраивать подобные шоу. Но архангел, даже зная, легче себя не ощущает, потому что он по-прежнему возбужден, и как сказал Мин, будет справляться с этой проблемой в одиночку. И даже не важно, что он просто не знает как, да знает, просто не может признать сей факт перед собой.       — Сходи в душ, — любезно подсказывает Юнги, читая растерянность на лице Чонгука. А сам улыбается гаденько, потому что прекрасно знает, что архангелом сейчас владеет. — Включи воду посильнее, — продолжает, замечая, как по молочному лицу начинает течь румянец, — и наслаждайся! Я, конечно, все могу и сам тебе показать, — а черные глаза только горят запретно, — но ты вряд ли согласишься.       — Ты прав, — Чонгук больно сглатывает, но все равно звучит уверенно и твердо. Он не собирается так легко соглашаться на подобное, даже если сам не знает, что нужно делать, — я сам все сделаю.       Юнги тянет неприличный оскал:       — Хотел бы я на это посмотреть!       А Чонгука румянец окончательно охватывает, он почти пулей от смеющего демона летит в душ, слушая, как в груди больно сердце ухает. Больно и отчасти даже призывно. Он надеялся, что возбуждение его просто покинет без Тэхена, но Юнги постарался усложнить ситуацию, да Чонгук и сам ее усложнял сейчас, как только вспоминал о том, как Гадес его касался под заинтересованные взгляды Мина. Нет-нет! Прочь из головы, вон! Такое не должно было не то, чтобы возбуждать, такое должно было попасть в личный список архангела, как самых отвратительных вещей. Но отвращения и не вызывало.       Чонгук тяжело вздыхает, осознавая, что бороться со своими тараканами ему придется долго и упорно. Он руками опирается о края раковины и смотрит на себя в зеркало, подмечая и засосы с укусами, цветущие на неприкрытой коже груди и шеи, и румянец на щеках и огромные черные глаза, отчасти испуганные, отчасти заинтересованные своим же отражением. Архангел головой трясет и успокаивающе выдыхает, опуская подбородок на грудь, закрывая глаза, чтобы легче было в норму прийти, сосредоточиться, взять себя в руки, забыв о том, как внизу все по-прежнему очень плохо, горит, полыхает, требует внимания. Чонгук наивно полагал, что все само пройдет! Но чем дольше он тянул, чем больше думал о том, что ему необходимо успокоиться и забыть о своем возбуждении, тем больнее член вжимался в резинку домашних брюк, заставляя архангела даже шипеть от этого сквозь стиснутые зубы. Он не хотел себя касаться, не хотел делать этого… он не стеснялся, он стеснялся того, что Юнги точно знает, чем он здесь занимается. Но архангел в этом сам виноват, ровно, как и в том, что позволил демону затянуть этот поводок игры на своей шее так туго.       Чонгук отстраняется от раковины и спиной прислоняется к прохладному кафелю стены, надеясь хоть так себя охладить, свой пыл, свое возбуждение снять. Но как назло у него даже ноги начинают дрожать, не выдерживая такого давления, внизу все тянет, болит режущей, нестерпимой болью. Архангел губу сильно закусывает, почти до крови, чтобы не закричать или не застонать — он и сам не уверен, чего ему хочется больше, когда он стягивает с себя штаны вместе с трусами и красная головка члена упирается ему в живот, пачкая все смазкой.       Первый шаг сделан, дальше только купаться в наслаждении, или бежать от него и дальше, страдая от возбуждения, которое он сам в себе и разжег, играя с Тэхеном. У Чонгука дрожат руки, и сердце громко ухает в груди, когда он с громким выдохом, полным облегчения, сжимает пальцы на стволе, осознавая, что теперь точно пойдет до конца. Он не стеснялся и не боялся близости с Тэхеном, но стоило ему остаться одному, и он тут же начал считать такие утехи совсем неправильным. Какой диссонанс!       Чонгук утробно рычит и медленно стекает на пол, устраиваясь на нем удобнее, чтобы касаться себя было приятнее, чтобы ничто не мешало, в особенности ноги, которые отказывались его держать. Архангел больно сглатывает, затылком опираясь о стену, кадык дергается от этого движения судорожно, а потом Чон просто на пробу ведет сжатыми вокруг члена пальцами вверх и сразу вниз, как желе растекаясь на кафельном полу. Он губу кусает, чтобы его не было слышно, но все равно стонет сорвано и дрожит, потому что это приятной волной расползается по его телу, заставляя даже пальчики на ногах поджать от количества эмоций, превалирующим из которых было удовольствие. Он в самых смелых фантазиях не мог предположить, что может быть так сладко! И да, Тэхен ему уже однажды дрочил, с наслаждением, даже языком своим розовым лизнул головку члена и…       Чонгук громко стонет, осознавая, что картинки Гадеса в голове желание только распаляют, а потому он и рукой по члену двигает увереннее, размашистее, даже умудряется каплю смазки по стволу растереть, признавая, что так даже приятнее. Архангел понимает, что Тэхен смог бы и больше наслаждений принести, но его здесь не было, потому приходилось справляться только своими силами, только так, как ему подсказывали его инстинкты. Чон шумно дышит, у него перед глазами звездочки взрываются, и в их объятиях черные глаза, которые заставляют кровь в венах пениться, грудь обнаженная беспокойно вздымается. Но Чонгук уверенно продолжает ласкать себя рукой, с особым удовольствием проводя пальцами по выпирающим венкам, по головке члена, которая настолько чувствительной была, что архангел от каждого такого прикосновения крупно вздрагивал, громко выстанывая в белоснежный потолок.       Узел внизу живота постепенно начал развязываться, превращаясь в нечто новое, в нечто, что скапливалось миллиардами тонн удовольствий, грозясь в скором времени вылиться в сладкую, манящую негу, которую Чонгук уже познал не один раз, включая, каким ненасытным был Тэхен. Архангел больно ударяется затылком о стену, но даже не ощущает этого, потому что одной только мысли о Гадесе хватило, чтобы рука на члене сжалась резко, а потом в нетерпеливом темпе начала ходить туда-сюда, заставляя Чонгука даже одну ногу к себе подтащить, кричать в потолок, осознавая, что его слышат, но, не собираясь об этом прямо сейчас волноваться.       Тонкие пальцы в последний раз касаются головки члена, и Чонгук бурно кончает, продолжая беззвучно тянуть тонкий стон, сжимая пальцы на ногах до судорог, ловя галактики перед глазами. Запретное, сладкое удовольствие в крови течет, приятной негой по всему телу разливается, соблазняя повторить, когда случай представится. И Чон даже не спорит, купаясь в мягком море, больше не ощущая болезненного возбуждения, он получил разрядку и сейчас мог свободно дышать, не о чем не думать, разве что только о том, что теперь ему снова придется принять душ.       *****       Умение ждать — одно из лучших качеств. И да, многим может показаться, что у демонов такое не в почете, что адские твари о таком слове никогда и не слышали, но все это далеко не так. Конечно, нетерпеливость и превалирует среди расы демонов, но многие из них, самые, пожалуй, сильные и опытные, знают, что ожидания почти всегда себя оправдывают. Можно долго и со смаком раскладывать ловушку, а потом наслаждаться своей пойманной жертвой, или же нестись за ней, сломя голову, не имея шанса ее даже догнать. Вот Юнги отчасти был нетерпелив, но лишь отчасти, потому что он слишком хорошо понимал, что если безумно замереть на месте, в самый, кажется, неподходящий для этого момент, можно поймать свою крупную рыбу. Только вот Мин использовал свое знание не только для масштабных, очень выгодных операций, он использовал их и в обычной жизни, в которой тоже любил поиграть.       Потому Чонгука из душа, он дождался, лежа на черном одеяле в расслабленной позе, на боку, лицом к двери, чтобы сразу увидеть смущенного архангела, которого сам и смутит своим пристальным взглядом. Да, он все слышал. Да, даже если бы не слышал, знал, зачем Чон туда уходил и что делал. Маленький демон на то и демон, чтобы знать о таких вещах.       — А у тебя, и правда, ангельский голос! — с паскудной улыбкой тянет Юнги, с порога вгоняя Чонгука в краску, как и планировал.       Мину дико вставляло так играть с архангелом, и в этих действиях не было ни капли ревности к Чону, только тонна любопытства и желание с ним, пожалуй, даже подружиться? Возможно, что и так. Юнги просто по-другому заводить знакомства разучился после трехсот лет пребывания в Аду.       Чонгук на глаза начесывает мокрую челку, губу и так поврежденную кусает, демону ничего не говорит. А слов и не требуется, более чем понятно, что совет Мина он в действие привел. Но и краснеть архангел не собирался, он хотел просто войти в комнату, переодеться, но никак не краснеть при этом. Весь его план полетел в Ад, откуда Юнги и пришел, как только Чон открыл дверь из ванной и встретился взглядом с этой донельзя паскудной улыбкой. У архангела предательски полыхали щеки, и он надеялся, что это больше сойдет за то, что он только из душа вышел, из-под горячих струй воды, а не из-за слов Мина. Но надежды канут в бездну последними. Юнги все отлично знал!       — Я бы хотел переодеться, — Чонгук игнорирует провокацию демона, желая все это поскорее закончить, иначе он весь начнет полыхать, как тот самый рассвет за зашторенными окнами.       — И что тебе мешает? — Юнги никуда идти не собирается. Он продолжает пускать на архангела сальные взгляды, расслабленно потягиваясь на кровати. — Мы оба мужчины, — Мин тянет оскал, когда сталкивается с хмурым взглядом Чонгука, который понял, хоть и знал, что ровно для всех демонов, понятия «личное пространство» не существовало. — Чего тебе стесняться? — а сам губы предвкушающе лижет, сверкая черными глазами.       Чонгук понимает, что его, как и обычно, загнали в ловушку в словесном споре. Против адских созданий редко можно было найти хоть несколько весомый аргумент, ведь они донельзя упертые и наглые, всегда хотят заполучить то, что маячит у них перед глазами, манит. Да вот только кое-что Чон все-таки успел в демонах понять, даже за всей этой их броней, где они как один упирались рогами в землю, не собираясь сдавать своих позиций. Нужно быть таким же, как они — честными в своих желаниях и наглыми.       — Твоего взгляда, — Чонгук в упор смотрит в черные глаза, — я стесняюсь твоего взгляда. Поэтому, пожалуйста, или уйди, или отвернись.       Юнги восторженно распахивает глаза и резко хлопает в ладоши, разрезая тишину этим звуком, заставляя даже архангела вздрогнуть. Он думал, что демон будет злиться, или будет и дальше настаивать, в конце концов, Чонгук в своей теории был не уверен до конца, когда прорабатывал ее на Юнги, и на успех не рассчитывал. Он, вообще, не рассчитывал, что Мин уважительно ему кивнет, хоть и со своей безумной улыбкой на губах и протянет незамедлительно:       — Переодевайся, а я отвернусь, — и правда, разворачивается на кровати спиной к Чонгуку, хотя его честно подталкивает подсмотреть, — а потом пойдем к старшим, посмотрим, что они там делают.       Архангел еще от неожиданной покладистости Мина не отошел, как на него вывалили еще одну новость, из-за которой он замер у шкафа, с вытянутой рукой, так дверцу и не открыв.       — Они, наверняка, там обсуждают планы на грядущую войну, — Чон от одного этого слова передергивает плечами, смотря в спину Юнги, утянутую в черную рубашку, — вряд ли нам стоит туда идти и им мешать.       Демон усмехается, но, как и обещал, не оборачивается на Чонгука и не смотрит, хоть и знает, что тот пока переодеваться еще и не начал. Какая наивность, какая чистая, святая наивность за этой не прогибаемой натурой! Прелесть! Просто прелесть!       — Ты теперь с Тэхеном, — отвечает Юнги, слыша, как Чонгук открыл все-таки дверцу шкафа, начиная вытаскивать оттуда вещи, — ты имеешь право знать обо всем и приходить на любой его совет, даже если это сложные и долгие переговоры, в которых твоя очаровательная попка либо может помочь, либо накосячить знатно. Будь безумным для Тэхена, дерзким и вольным, только жизнью своей не рискуй и не думай, что твое присутствие будет ему как-то мешать.       Чонгук застывает с очередной черной рубашкой в руках. В который раз думает, кем является Юнги для Тэхена, раз так его хорошо знает? И в который раз думает, почему Мин так легко принял его конкуренцию?       — Он тебя любит, всегда будет любить. Поэтому, если хочешь узнать, что творится на фронте, просто пойди и узнай. Не жмись, не стесняйся и не думай ни о чем другом, эта проблема напрямую касается и тебя, и его. Будь собой, — Юнги даже улыбается на этих словах легко, — только повторюсь — не рискуй своей жизнью по пустякам.       Чонгук медленно закрывает шкаф, вытащив из него все, что собирался надеть. А сам как зомбированный этими словами начал над ними размышлять, хотя обещал себе, что думать станет поменьше. Архангела все никак не отпускало это почти братско-влюбленное отношение Юнги к Тэхену, и Чон не ревновал, но и понять, с чего демон, который должен Гадеса за свою участь ненавидеть, так его оберегает?! И с чего Чонгуку дает советы? Почему не плюется ядом, почему ведет себя совсем не как адская тварь?! Столько «почему», а ни на одно ответа у архангела нет. Все, что он понимает — Юнги прав, Чон не должен думать, что как-то помешает совету Тэхена, если просто туда придет. Он же не шоу там будет показывать, в конце концов! Да и Гадес его никогда бы не выгнал, он даже не увиливал от вопросов архангела на эту тему, только на фронт его не пускал, но там ему и не место. Просто… просто Чонгук до смерти боится услышать что-то ужасное, наверное, в этом все дело. Тэхен — Хаос, непобедимый и всесильный, но у Чона за него сердце болит по-настоящему, неспокойно. Что-то грядет плохое, потому Чонгук себя так ведет.       — А где вы были с Люцифером? — архангел переводит разговор в другое русло, стараясь не думать о плохом, хоть и не получалось. Он даже отмер полностью, начав стаскивать с себя рубашку, чтобы переодеться.       — В Раю, — Юнги тянет обернуться, чтобы застать этим Чонгука врасплох, но он сам себя сдерживает. Он собирался с архангелом подружиться, потому и слово свое обязан был сдержать. — Мы сжигали Рай.       Чон вздрагивает, он уже знает об этом от Тэхена, просто все равно подобное спокойно воспринять никак не может. Да еще и тот разговор с Гадесом!.. Ну, не сможет Чонгук стать Высшим архангелом! Не сможет! Он точно знает, что эта ноша ни для его плеч!       — Паршивенько там, должен признаться! — хмыкает Юнги, чем заставляет Чонгука снова улыбнуться.       Они с Тэхеном дико похожи, могли бы, наверное, даже братьями стать, если бы обе их судьбы сложились по-другому. Но они покалеченные, с поломанными крыльями и сердцами, с выжженными душами и растоптанной, ненужной любовью, которая превратила их в жестоких монстров. Чонгук ясно видит в этом несправедливость, только ничего не может с этим поделать. Он не властен над временем и судьбами. Все, что он мог бы сделать, если бы к тому моменту был Высшим — не допустил такой жестокой судьбы для Юнги, уберег бы его от греха, не дал бы его отцу вырастить еще одного монстра. Но не ему тогда было управлять ангелами и архангелами. Даже сейчас он сильно боится такой власти, он боится не просто, что не справится, он боится, что эта власть его испортит, как Михаила.       — Ключ от Белого Замка у Люцифера, да? — зачем-то спрашивает Чонгук, хотя ответ и так знает.       Только архангел может закрыть дом душ, точно так же, как и открыть его. Немного диковато звучало все в контексте с Люцифером, который был помечен тьмой, ровно, как и Чонгук. Падшие. Два последних архангела и то падшие.       — Да, — Юнги скучающе вздыхает, лениво барабаня пальцами по коленям, он никак не мог дождаться того момента, когда Чон уже переоденется и весь спектакль можно будет свернуть. Ну, право слово, чего там Юнги такого не видел?! — Но будет твоим, ты же следующий Высший.       Чонгук кусает и так пострадавшую знатно губу, быстро застегивая пуговки рубашки. Как ни крути, а Высшим он себя не видит и все тут! Даже у Люцифера силы больше и опыта, чтобы управлять такими делами!       — Может по Раю он и скучает, но сам понимает, что не ему иметь дело с чистыми душами, — говорит Юнги, и Чонгук осознает, что последнюю фразу произнес вслух. — Тэхен выбрал тебя, значит, он видел тебя. — Архангела от последней фразы снова подмораживает. «Видел»? В смысле, что это значит? — Он не может видеть будущее, — Юнги и сам понимает, что ему необходимо все объяснить, — но некоторые отрывки, некоторые его следы видит. Он видел тебя — это точно, иначе бы не стал так настаивать.       — Настаивать? — только и может переспросить Чонгук, чудом не запутавшись в штанине, в которую стремился запихнуть сразу обе ноги.       Юнги устало вздыхает, ему надоело лежать без дела. Пятая точка требовала немедленных приключений, даже не смотря на то, что совсем недавно он сражался с огромной армией Суа. Сейчас всего этого ему было чертовски мало, хотелось еще, безумно хотелось еще.       — Он выбрал ни Люцифера, ни Хосока, ни любого другого ангела или архангела, которые переродятся в ближайшие несколько месяцев, а именно тебя, — Мин снова легко улыбается, — и не потому что он тебя любит. В таких вопросах важны не чувства, управлять Раем, основываясь только на чувствах, не выйдет, как и любым другим миром. Он точно знает, что это будешь ты, уже давно знает.       Чонгук прочищает горло, желая звучать хоть немного ровнее, чем есть на деле. Потому что на деле у него в голове снова начинается каша, снова начинается куча разных мыслей, вдруг озарившихся пониманий, произошедших доселе вещей и многого другого!       — Как давно? — а голос хрипит все равно.       Чонгук вдруг ясно осознает, что к войне готовилась все это время не только Суа, но и Тэхен. Но последний не только о войне думал — знал, и о многом другом, для чего строил сложные планы, которые сейчас медленно приводил в исполнение.       Юнги без разрешения оборачивается — знает, что Чонгук уже давно оделся, а потому сам себе разрешил снова пялиться на архангела, рассматривая его со всех сторон, как диковинную новинку. Черный Чону идет — факт.       — Я еще не попал в Ад, — отвечает Юнги. Он знает, что это тот разговор, про который ему должен не Тэхен поведать, а именно Мин, именно тот, кто лучше всего понимает, что ощутит и Чонгук, и сам Гадес от всего этого. А ведь Тэхен все уже давно знает — каково ему? — Он когда закончил столетнюю войну, когда успокоился после всего, что с ним произошло, начал готовить план, как перезапустить систему. Как сделать мир, в котором ты сможешь жить, — у Чонгука предательски дрожат колени, только он все равно стоит на месте, — он не хотел, чтобы ты стал таким, как все они или как он сам, потому и готовил этот план. Потому сейчас и Рай сжег — это все, чтобы нажать на кнопку перезапуска. Только до вашей встречи недавно он не знал, что именно ты будешь Высшим архангелом, но потом всем нам заявил об этом, в тот день, когда потащил тебя в Ад, а ты сбежал — он объявил об этом Совету.       Чонгуку даже не интересно, откуда Юнги про это знает. Архангела другое волнует — Тэхен не просто знает, что будет, он точно знает, чем все закончится. Он строит мир для Чонгука, не желает видеть, как тот гниет, как и другие его братья и сестры, но он… он все знает. Он знает, но не скажет.       — Он закончит войну, — продолжает Юнги, сам прекрасно понимает, о чем думает Чон, — чтобы ты смог построить другой мир, лучший мир. Старым порядкам и старому воспитанию больше места нет, Суа должна сдаться и перестать всех сталкивать лбами — но на попятную она не пойдет, — Чонгук кивает, и сам знает, что так и будет, — потому Тэхен их всех уничтожит. Ты и сам знаешь, — Юнги слезает с кровати, таким образом, зовя Чона за собой, — чтобы что-то построить, нужно разрушить старое.       Архангел за демоном идет следом, а сам у себя в мыслях находится. Он уже знает, кто такой Тэхен, знает, что сил у него предостаточно, и для того, чтобы видеть будущее, видимо, тоже. Не это его беспокоит, хотя отрицать тот факт, что Чонгука поразило, что Тэхен уже давно ко всему, что сейчас происходит, готовился, нельзя. Это ведь более чем нереально, фантастически и отчего-то отдает не прекрасным ощущением сладкого романа их любви, а чем-то плохим, темным очень. Отсюда, наверное, ноги и росли у того, что Чонгук успел на мгновение забыть, но оно снова вылезло на поверхность — Тэхен теряет сам себя после каждого сильного срыва. Если он уничтожит всю армию Суа и ее саму, он точно не вернется обратно, став монстром, способным только уничтожать и с его силой это будет более чем возможно.       Чонгук смотрит на спину идущего впереди Юнги, и вопрос вырывается сам собой:       — Какой ценой?       Архангел лица Мина не видит, но тонкая спина ясно говорит, что демона этот вопрос равнодушным тоже не оставляет. Он прекрасно все знает, посвящен во все дела магии и во все, что творится намного сильнее, чем может показаться изначально. И ему не все равно — это тоже понятно, он демон, но на Тэхена ему не все равно.       — Боишься его потерять? — Юнги оборачивается неожиданно и в упор, серьезно смотрит в черные глаза напротив.       Чонгук взгляд не прячет, не тушуется и даже не пытается напомнить, что он задал вопрос первым, но ответа прямого на него так и не получил. Все и так ясно.       — Боюсь, — кивает Чон, и голос его дрожит, потому что он представить себе не может, что с ним будет, если Тэхена вдруг рядом не станет! Это… у Чонгука нет слов, чтобы описать, что он будет чувствовать, как будет себя ощущать. — Я не хочу его терять.       Юнги долго-долго смотрит в глаза Чону, прежде чем улыбнуться бодро, совсем не вписывая свой настрой в напряженную атмосферу вдруг возникшую:       — Это хорошо, — улыбается Мин, а после разворачивается под удивленный взгляд Чонгука и дефилирует через гостиную огромного пентхауса к двери кабинета, за которыми даже не было слышно голосов — отличная звукоизоляция для самых высоких гостей.       Чон абсолютно не понимает этого порыва Юнги, но решает подумать об этом потом, потому что сейчас они непосредственно собирались присоединиться к совету, узнать о том, что там происходит, узнать о том, что происходит на линии фронта. Что делают обе стороны. Честно, Чон многого и не знал, он старался не спрашивать о смертях, потому что они не вызывали радости — ни своих, ни чужих. Да и границы как-то стерлись, те, кто раньше были врагами, сейчас его защищали, а друзья обнажили против него оружие. Жизнь — странная штука.       Юнги без стука, без заминки открывает двери в кабинет, не заботясь о правилах приличия, о которых, наверное, даже не знал. В любом случае, Чонгук даже не удивляется такому поведению, только сам входит внутрь аккуратно, ему немного не по себе, что они нарушили совет, хоть он и помнит то, чему его Мин учил. Когда на тебя разом устремляется три пары глаз, становится как-то не до желания показать себя. Чего нельзя было сказать о Юнги, который вальяжно ввалился внутрь с ленивой, немного игривой улыбкой на губах и таким приторно-сладким:       — Привет, мальчики! — и под внимательный взгляд Тэхена берет Чонгука за руку, ведя вперед, словно ребенка. Смотрит в черные глаза Гадеса почти с вызовом, вытворяя такое. — Вот, мы пришли, потому что нам тоже интересно узнать, что у вас тут происходит! — Но сам при этом оставляет Чонгука между Тэхеном и Люцифером, сидящих за круглым столом, и, улыбаясь паскудно Намджуну, почти чмокая его в щеку, приземляется в черное кожаное кресло рядом, заинтересованно оглядывая всех присутствующих.       Люциферу, честно, эта выходка Юнги понравилась, он даже заулыбался впервые за все это время, толкая язык за щеку, но все-таки смотрел только на Чонгука, который привлекал всеобщее внимание.       — Здравствуй, Гуки! — падший почти имя архангела пропел, протягивая ему руку.       А Чон только немного растеряно и может, что озираться вокруг, подмечая, что кабинет более чем просторный и светлый. Жалюзи не задернуты и свет с улицы свободно проникает через панорамное окно. Трое могущественных существ сидят на кожаных черных креслах у стола из идеального белого дерева, вот только никаких карт или военных маршрутов нет. Ничего, что может в голове возникнуть только при одном упоминании военного совета. Складывалось впечатление, что они здесь просто собрались поболтать за стопкой виски, но и того не было.       — Люцифер! — предупреждающе рычит Тэхен и резко тянет Чона на себя, на колени себе усаживает, сцепляя крепко руки в замок на тонкой талии.       Собственник! Но архангел даже не думает вырваться или начать такой ситуации стесняться. В конечном итоге, Юнги прав, Чонгук теперь с Тэхеном, и уже все об этом знают, пора перестать всего бояться и жаться от беспомощности, надо расправить крылья, стать самим собой — свободным и сильным, каким был всегда. Конечно, Тэхен будет любить его любым, но самому Чонгуку пора выбраться из той скорлупы, в которую он сам себя заковал за все нелегкое время.       — А я что?! — падший невинно хлопает глазами. — Я просто хотел поздороваться с племянником! — а сам смотрит на Чона, как на добычу.       А архангелу, честно, надоело, что все теперь на него так смотрят. Да, у него больше нет силы, но это ведь не значит, что каждый может так нагло ему об этом напоминать.       — Здравствуй, дядя! — коротко, но вежливо кивает Чонгук, холодными глазами глядя на Люцифера.       Юнги прыснул в ту же секунду, не скрывая, как выходка архангела ему понравилась. Чон даже спиной ощущал, как довольно улыбается Тэхен, хоть и желает одними глазами падшего испепелить за то, что с Чонгуком просто заговорил. И даже сам Люцифер довольно улыбается, осклабившись, перестав на архангела вешать ярлыки жертвы.       — Прекрасно! — падший даже в ладоши от радости хлопает. Он знал, что за этими черными глазами кроется огромная сила, было более чем забавно ее увидеть полностью. Только Тэхен его и сдерживал. Он за Чонгука его в порошок сотрет. — Он, и правда, во многом похож на тебя, — Люцифер смотрит в черные глаза Гадеса, а потом снова на Чона, и на Юнги.       Троица с абсолютно одинаковыми глазами не только по цвету, а по особым, прекрасным ощущениям, которые возникают внутри, как только посмотришь в эти колодцы. Разве что у Чонгука это звездное небо, а не пропасть, как у двух адских существ, то самое звездное небо, которое когда-то было у Тэхена в глазах.       — Дядя, — тянет Юнги, приковывая к себе внимание. Он был более чем в приподнятом настроении, скалился радостно, уже наполовину растянулся на столе, словно собирался на нем вздремнуть, но это, конечно, не так. — А ты староват для меня, — толкает язык за щеку, провоцирует прямо, без капли стеснения.       Намеренно сталкивает собственника Тэхена и самоубийцу Люцифера лбами. Даже Чонгук это сразу понимает, только не ощущает, чтобы Гадес хоть немного напрягся, тот продолжал архангела к себе прижимать и по ощущениям маниакально снова дышать глицинией, не в силах избавиться от зависимости к ней.       Люцифер ясно осознает, что Юнги все это проворачивает намеренно, он даже знает, что маленькая черноволосая дрянь может специально пытаться подвести падшего под плаху, особенно включая, как недобро сверкнули черные глаза Тэхена при одной фразе Мина. Вот только Гадес своего Цербера лучше всех знает, а потому догадывается даже, зачем он, вообще, все это затеял. И, конечно же, на провокацию не ведется.       — Завязывай, Юнги, — вздыхает несколько устало Намджун, который все это время холодно молчал, как обычно, ничего не испытывая, нацепив на себя маску безразличия.       — Ну, что?! — Мин выпрямляется в кресле и, задорно блестя глазами, тянет: — Я хотел просто посмотреть, как за меня будут драться двое красивых мужчин!       Тэхен позади Чонгука просто усмехается, из чего архангел ясно делает вывод, что демон проворачивает такие трюки часто, в особенности, если ему скучно, как сейчас. И странно, но Чон Мина до сих пор так и не начал ревновать к Гадесу, хотя более чем знал, что они были близки очень лично, интимно.       — А сам не хочешь подраться? — просто спрашивает Тэхен, но всем здесь понятно, что от такого предложения Юнги точно бы не отказался.       — Хочу! — улыбается демон, но тут же становится серьезным. — Но хочу узнать, что у вас тут происходит! Потому, не уйду, пока не узнаю!       — Капризная дрянь, — усмехается Тэхен, и даже Чонгук отчего-то улыбается, соглашаясь с этим высказыванием.       Юнги очень раскрепощен — он же демон, потому и делает, что вздумается и несет, что захочет, включая, что по наблюдениям архангела, Гадес ему все с рук спускает. Чону бы хотелось и самому быть хоть наполовину таким же свободным, как Мин, делать, не задумываясь ни о чем, не размусоливая в голове каждый свой поступок по сотне раз. Но он отлично знал, что избавиться от этой своей черты все равно не сможет.       — В основном, мы пока выигрываем во всей этой ситуации, — говорит Люцифер, тем самым снова переводя все в деловое русло, которое было обрезано внезапным вторжением Чонгука и Юнги. Игры играми, а война ждать никого не станет.       — «Пока» и только «в основном», — прерывает падшего Намджун, обращая на себя все взгляды, но, даже не вздрогнув ни под одним из них. — Суа атаковала Ад с северных ворот, отправила туда огромное войско, но даже и близко не половину из того, что есть у нее в запасе.       Даже Чонгук понимал, что спрашивать, откуда у Намджуна такие знания более чем неуместно. Архангел недавно узнал, что советник Тэхена сам Ману и его брат, а, значит, что хоть силы у него и не столько, сколько у Хаоса, но достаточно, чтобы входить в топ-три сильнейших существ во Вселенной, занимая позицию сразу после Гадеса.       — Они все попали в ловушку и теперь в подземелье, она не сможет их вытащить. — Юнги радостно захлопал в ладоши, улыбаясь ярче новогодней елки. Конечно, это же он там везде расставил сюрпризы для незваных гостей! — И не станет, — добавляет Намджун, с чем все сразу соглашаются. Для Суа ее войско — расходный материал. — Но, я думаю, попробует снова атаковать Ад, точно туда полезет, ей там что-то очень нужно, а ресурсов у нее хватает.       Чонгук кусает губу, сам не замечая, как рукой касается пальцев Тэхена, сцепленных в замок у него на животе. Ему надо знать, что то, что он надумал — неправда, что это вымысел, что ему надо, и правда, меньше думать. Но вот незадача, по лицам здесь всех ясно, что думают они об одном и том же, что мысли здесь у всех тяжелые. Пожалуй, только Тэхена самого все никак не трогало, в любом случае, Чонгук ясно ощущал, как Гадес носом тянет аромат глицинии с шеи архангела, сохраняя предельное спокойствие.       — Она может попытаться перевести весь бой именно в Ад, — говорит Хаос, переплетая свои пальцы с пальцами Чонгука, чтобы его успокоить. — Это выгодное место: силы обеих сторон в преисподней работают, плюс она сама рвется к эпицентру адского огня. Среди ее войска многие, кто хотел бы Адом обладать, и ее сила предельно вырастает там, где ее настоящее место обитания. Чертей преисподняя питает.       Чонгук снова жует губу. Он уже знает, что Суа стала чертом, знает, что все это время она профессионально скрывалась на небесах, всеми манипулируя. Он все знает, но ему чертовски не по себе от осознания, что эта женщина является его биологической матерью. Чонгук надеется, что никогда не станет таким, как она!       — Да, но в таком случае, она вряд ли сунется второй раз через северные ворота, — кивает Юнги, вальяжно раскидываясь в удобных мягких объятиях черного кресла, почти сливаясь с ним, одетый также во все черное. — Скорее всего, она пойдет через западные, — размышляет Мин, никак не реагируя на взгляды, обращенные на него, — она не раз была на переговорах у нас, — Юнги смотрит на Тэхена, — точно знает, где расположены порталы, и какой из них ближе к адскому огню. — Гадес просто моргает, говоря, таким образом, что демона слушает. — Но с другой стороны это слишком легко. Она может понять, что ход ее мыслей мы вычислим и тогда пойдет через южные ворота. С ее армией и ее скрытыми силами у нее есть очень много шансов обойти все ловушки и дойти почти полным составом до Пламенных гор.       Чонгук молчит. У него в голове куча вопросов, многие из которых требуют немедленного ответа, но молчит, и только один срывается с его губ, тот на который он уже и сам, кажется, знает ответ:       — А зачем ей адский огонь?       Наступает недолгая пауза. Чонгук, сам не осознавая, крепко сжимает ладонь Тэхена в своей, у него сердце ухает в ушах, но он все равно слышит Юнги, который смотрит на него долгим-долгим взглядом, пронзительным очень, а потом отвечает:       — Уничтожить душу Тэхена можно только так.       Конечно, найти душу Хаоса — только полдела, другая, не менее сложная часть, заключалась именно в способе ее уничтожения. И как это сделать, если Тэхен самое сильное существо во Вселенной, хоть Суа об этом и не знает?! Конечно же, она обратилась к способу, который может абсолютно все в пепел стереть, может уничтожить даже мертвое, даже Рай, все, что угодно, исходя из своей дикой, необузданной стихии — адский огонь. Она рвется за этой сильной магией ради того, чтобы точно иметь силу и власть продавить под себя Тэхена, отомстить ему, как и планировала, а потом все разрушить, исходя из своих безумных убеждений.       У Чонгука больно бьется сердце в груди, ровно, но больно. Ему неспокойно, оно чувствует что-то плохое, что-то, чего архангел сам себе объяснить никак не может. Потому он сейчас так вжимается спиной в грудь Тэхену, потому так его пальцы в своих ладонях сминает, потому глубоко вдыхает аромат лилий, боясь, что больше никогда не услышит его.       — Сначала ей надо ее найти, — говорит Люцифер, словно желает Чонгука успокоить. Только здесь все знают, что Суа давно уже о местоположении души Гадеса догадывается. Чон знает и его эти слова мало могут успокоить. — И даже если так, сможет ли она до нее добраться?       Все понимают, что ответить «нет» на этот вопрос нельзя. Всегда есть безумный сотый процент, который может сломать просто все. Чонгук этого боится. Чонгук дико боится потерять Тэхена.       — Не сможет, — один Юнги только и уверен в своих словах, — я знаю, что не сможет. — А сам смотрит в черные глаза Гадеса, задорно ему подмигивая. — Ну, право слово! Не думайте о плохом исходе, все-таки наш господин сам Хаос! — восклицает Мин, заставляя Намджуна и Люцифера только обреченно вздохнуть, осознавая, что маленького демона не исправить. — Я уверен, что ее планы сгорят в Аду вместе с ней. — Тэхен Юнги не улыбается, только смотрит пристально, в душу смотрит, но впервые там видит стену, за которую его не пускают. И Гадеса это заставляет напрячься.       — И все равно мы должны быть готовы к любому повороту событий, — качает головой Люцифер. — Она открыто выступила против тебя, — падший смотрит на Тэхена, — хотела убить Чонгука. Просто, если она это сделает, считай, что и победила.       — Значит, — Юнги все никак не желал угомониться, загоревшись очередной идеей, — будем охранять милашку архангела! — и подмигивает Чонгуку. — Чур, я хочу быть личным телохранителем! — и лижет губы в самом двузначном намеке. Чон понимает, что демон сейчас просто развлекается, но не может не согласиться, что отчасти он прав. Чонгук самая важная цель для Суа, если она уберет его с игровой доски, то она, и правда, победит, ведь Тэхен уничтожит все сам от гнева.       — Мы нанесли ей большой удар, спалив склад межизмеренческих, — соглашается Намджун, — она больше не будет с таким мириться. Надо ждать от нее жесткого шага.       И все разом смотрят на Тэхена, ожидая, что тот ответит. Все, кроме Чонгука, которому неудобно пришлось бы обернуться, чтобы встретиться с этими огромными черными глазами. Но он и так ощущает, что Гадес сейчас в глубоких размышлениях, предельно спокойных, тяжелых, но все равно спокойных. Архангел даже думает, что именно Тэхен и смог бы стать лучшим Высшим в Раю с его опытом управления Адом и, в общем, любой запутанной ситуацией. Но, конечно же, все это останется только мечтами.       — Будьте готовы, — наконец, подает голос Тэхен, — в любой момент выдвинуться в Ад. Если она захочет так сильно битвы, то устроим ей ее, в преисподней, куда она так рьяно рвется. Юнги, — демон тут же с интересом смотрит в черные глаза своего хозяина, — предупреди всех Высших о том, что их каникулы окончены, пусть будут во всеоружии каждую минуту.       Мин просто кивает. Конечно, у него могло бы быть задание поинтереснее, но он даже такому рад, главное, чтобы не сидеть на попе ровно, а то этой попе как раз-таки и неймется.       — Она точно попробует атаковать нас по-тихому еще раз, чтобы вывести кого-нибудь из этого кабинета из игры. Но наша задача — всех заманить в Ад, мне нужно, чтобы все ее войско и она в том числе, оказались в преисподней.       И никто даже не интересуется зачем, все и так понятно. Если Тэхен разом решит уничтожить такое количество душ, то целое измерение взорвется, не выдержав такой силы. Только Ад цел и останется, он живое существо, в котором есть сила самого Гадеса, он многое может пережить, кроме смерти своего создателя. Этого не сможет пережить ни одна Вселенная.       Чонгук отчаянно сжимает в пальцах руку Тэхена. Тот собирается закончить все быстро и гладко, максимально безболезненно для всех тех, кто о войне не знает, или кто в ней не хочет участвовать. Но архангел слишком хорошо знает, какой ценой. И слишком хорошо понимает, что разговор о душе Тэхена так быстро свернули, потому что все понимают, что Суа идет в Ад не только за адским пламенем, но еще и за ней. Суа идет за душой Тэхена. Теперь войну не остановить.       *****       Зависимость — самая страшная и ужасная болезнь. Она может довести до слепого отчаяния, до сломанных сотен или тысяч жизней, до отвратительных, неправильных в природе человека последствий. Зависимость может развиться не только к наркотикам, алкоголю или табаку, она может развиться к самым, на первый взгляд, обычным вещам или к людям. И, наверное, зависимость от одной маленькой, но так постоянно нужной души — самая страшная из всех вариантов зависимости. Даже если все взаимно, даже если у вас все более чем хорошо, вы все равно больны, вам все равно до ломки, до боли в каждом нерве необходим постоянно один человек, всегда. Без него словно и жизнь не жизнь, и воздух превращается в яд и травит буквально каждую секунду, злобно хохоча. Эта мягкая и нужная душа необходима постоянно рядом, она успокаивает, она дарит любовь и радость, только рядом с ней приходит умиротворение. И ты готов на все ради нее, на самый безумный поступок, готов сам себя убить, готов и свое сердце из груди выдрать и в руки своего объекта помешательства вложить. Ты болен и ничего вокруг, кроме одной этой души, не замечаешь. По итогу, ты все равно сделаешь несчастным и себя и его.       Чонгук эту грань невидимую еще не переступил. Тэхен ему нужен был постоянно, до резких упадков настроения, Чон, и правда, был болен этой любовью, но грань он так и не переступил, сохраняя здравый, чистый рассудок. А вот про Гадеса он не был так уверен. Однако его волновало не это, не то, что Тэхен болен этой чертовой зависимостью, в конечном итоге, для повелителя Ада, окунувшегося в собственную тьму, это более чем нормально. Если с ним, вообще, хоть что-то имело отметку «нормально». Чонгука, честно, волновало другое, его волновало, что Тэхен рискует собой, чтобы построить новый мир для Чона. Он не мог не знать о последствиях и все равно шел к цели. Конечно, проиграть всю эту войну и Чонгук не хотел: только вот Гадес был готов к таким безумствам уже давно, до начала этой проклятой войны, до всего этого, можно сказать. С момента своего падения в Ад готовился к перезапуску, знал, чем рискует и почему-то не боялся за себя, точно зависимый от одной маленькой персоны архангела, безумец!       Чонгук сглатывает больно отчего-то возникший в горле комок слез, открывая дверь в отдельную кухню, которая была в пентхаусе для удобства богатых гостей. Он сейчас ясно ощущает, что всего, что с Тэхеном произошло, он не заслужил. Юнги был прав, Гадес расплачивается разом за грехи многих, только не за свои. Его сделали таким, его кинули в бездну, чтобы он стал монстром, чтобы умел только убивать и уничтожать. Другие, кто его боялся, сделали с ним такое. Отец Чонгука тоже свою руку к этому приложил, и небеса в общем составе и сам архангел, который сейчас должен был стопроцентно гнить в преисподней, если бы Тэхен не отдал себя вместо него. И сейчас он готовился принять новую порцию боли, потому что ему единственному было не страшно.       — Чонгук? — удивленный голос вырывает архангела из тяжелых мыслей, заставляя голову поднять и встретиться со знакомыми карими глазами напротив.       Хосок сидел за столом, с кружкой чая в руке. Жалюзи задернуты, почти полумрак, только ему это явно и было необходимо, раз он так спокойно продолжал сидеть в богатой кухне, в одиночку потягивая чай.       — Я думал, ты спишь, — Чон немного заторможено хлопает глазами, вдруг понимая, что может насладиться своим утренним кофе в компании с другом.       Хосок улыбается и трясет головой:       — Не могу уснуть после такого.       Чонгук понимающе кивает головой, подходя к дорогой кофеварке. Архангел не знал, насколько в номере было много продуктов, и был ли здесь, вообще, кофе, но судя по тому, что Хосок пил чай можно было предположить, что шкафчики и холодильник забили продуктами до отказа по приказу одного властного и очень нетерпеливого существа.       — Ты ведь знаешь, да? — Чонгук кусает губу, спрашивая то, чему объяснения и не требуются, а сам спокойно выуживает из шкафчика огромный пакет с кофе, начиная приготовление напитка.       Да, и Хосоку не нужны лишние блуждания вокруг да около. Он все сразу понял. Но, как и обещал — все, что услышал и узнал, сохранит в секрете. За эту информацию его не только убьют. Эта информация станет ключевой в этой войне. Эта информация относится к тому, кто очень дорог Чонгуку, ангел просто не желал разрушать все своим болтливым языком.       — Я ничего не знаю, — Хосок уверенно качает головой, под удивленный взгляд Гука. — Ничего не слышал, ничего не знаю, — повторяет. — Понятия не имею, о чем ты говоришь.       Чонгук вот сейчас Хосоку очень признателен, готов на него даже с объятиями налететь, только не делает этого, осознавая, что такое выражение чувств — лишние. Но дарит ему теплую улыбку, одной ей говоря ангелу огромное «спасибо». Он понял все то, о чем его хотел просить Чонгук и без чужой помощи, просто вот так проницательно понял и не требовал немедленных объяснений. Это ценно по-своему.       — Кстати, как твоя нога? — Чон переводит разговор в другое русло, отворачиваясь, чтобы вытащить свой свежесваренный кофе из кофеварки и добавить к нему немного сливок, чтобы было вкуснее и не так горячо.       Хосок вздыхает, отставляя кружку с недопитым чаем. Кажется, что нога у него будет болеть вечно. Она не успевала даже хоть немного перестать болеть, как на нее приходились тут же новые испытания.       — Шов снова порвался, — отвечает Хосок, смотря на Чона, который приземляется напротив ангела с горячей чашкой кофе в руке, — все идет с нуля.       — Не расстраивайся, — пытается его приободрить архангел, — заживет. Как только наступят мирные времена, она точно заживет.       Хосок хмурится. Эти «мирные времена», как и все, что грядет в будущем, не дают ему покоя. Он слишком хорошо осознает все, ровно, как и сам Чонгук. Они уже давно потеряли своих братьев и сестер, но терять самых близких, видеть смерть их, как смерть Джина — будет невыносимо. Каждый думает, что это обойдет его стороной, и каждый в этом жестоко ошибается.       — Что слышно с фронта? — интересуется ангел, стремясь отогнать плохие мысли другими не менее плохими мыслями.       Чонгук делает небольшой глоток кофе, к которому пристрастился еще в особняке, когда спать уже не хотелось, но и заняться толком было просто нечем. Война сейчас самая распространенная тема для разговоров.       — Наши готовятся к массированному вторжению со стороны Суа, — отвечает Чон, и сам усмехается, когда понимает, что «наши» теперь означает не ангелов и архангелов, а демонов, падших и древних могущественных существ.       Хосок кивает:       — Я думаю, что так и будет, — отвечает, — она будет беситься, что потеряла целое войско, потому пойдет ва-банк.       — Я еще слышал, что она потеряла огромный отряд при попытке захватить Ад, — вспоминает Чонгук, облизывая губы от сливок.       — Тогда это будет не просто бешенство, — замечает Хосок, который Суа знает слишком хорошо, включая, что она была его наставником. Он знал, что бесилась она довольно часто, а вот когда несколько раз подряд проигрывала, то просто превращалась в фурию, не видя за своими желаниями абсолютно ничего. Конечно, тогда Хосок этого не видел и сам исполнял ее прихоти, но с тех пор, как прозрел, стал многому находить другие объяснения. — Она развяжет целую битву, войну как ту, столетнюю, чтобы набрать упущенные очки! — Хосок качает головой грустно. — Она в этом до слепоты безумна, теперь и тараном пойдет, чтобы заполучить желаемое.       Чонгуку от этой информации не по себе, хоть он и сам понимал, что ровно так и будет, когда Суа попыталась его сегодня убить, но не смогла. Уж если мать готова лишить жизни своего собственного ребенка, то тут просто не хватит никаких слов, чтобы описать масштаб ее безумства.       — Как у вас с Чимином? Я смотрю, вы вроде снова помирились, — Чонгук уходит от неприятного разговора в другую стезю. Он еще успеет сам себя раз миллион накрутить внутренними размышлениями на тему войны, Тэхена и своей матери. А вот по его наблюдениям у Хосока с Паком, похоже, все начало налаживаться.       — Он меня простил, — улыбается ангел.       Да, у них впереди еще сложный бой с искушениями и тьмой, но хоть что-то хорошее во всем этом уже было. Маленький огонек надежды, маленький-маленький, едва различимый за слоем мрака, который облепил Чимина со всех сторон. А виноват в этом не Пак, не Юнги, а сам Хосок, который все это допустил, который лично своими руками все разрушил.       — Это же хорошо! — улыбается Чонгук, который за ангела искренне рад.       — Да, — Хосок и сам улыбается, — только это ведь начало, дальше предстоит настоящая борьба. — Да эта борьба просто везде, да вся жизнь — это борьба: за право жить, за право питаться, расти, развиваться, любить. Все, что угодно.       — Борьба? — переспрашивает архангел, не понимая, о чем говорит Хосок, даже кружку подальше отодвигает, чтобы случайно не опрокинуть на себя все содержимое.       — Он хочет очиститься, — поясняет ангел, смотря в черные глаза напротив, — хочет стать прежним. Твой отец дал мне способ все вернуть, — и тепло улыбается Чону.       Архангел немного грустно улыбается в ответ. Он до сих пор не может без этой печали и тоски Джина вспоминать. Да, он сделал много плохого, испортил жизнь сразу двум существам: Суа, которую не любил, но к которой сбежал, и Тэхена, которого любил, и от которого сбежал. Но Чонгук не может его ненавидеть, не может и не хочет. Сам Гадес Джина простил, хотя из-за него превратился отчасти в монстра.       — Я буду молиться, чтобы у тебя все получилось, — наконец, отвечает архангел, и в его черных глазах зажигается очередная прекрасная звезда.       Дверь неожиданно резко распахивается, заставляя обоих небесных повернуть голову в сторону, чтобы увидеть вошедшего. И Чонгук, и Хосок уже грешным делом подумали, что это снова Юнги, который просто обожал портить приватные беседы своей персоной. Вот только на пороге стоял не он, а Тэхен, черные глаза которого в упор смотрели на Чонгука так, что у того даже сердце на мгновение остановилось от этого взгляда, чтобы потом с бешеной скоростью погнаться вперед.       — Д-доброе утро! — непонимающе выговаривает ангел, резко ощущая на этой огромной кухне себя третьим лишним.       — Доброе утро, Хосок! — улыбается ему в ответ Тэхен, но снова же переводит взгляд черный, затягивающий на Чонгука, проходя внутрь. Как хищник к своей добыче, даже ангел это ощущал клеточками кожи.       — Я, пожалуй, пойду, — говорит Хосок, понимая, что этим двоим срочно нужно остаться наедине.       — Нет, — отвечает Тэхен, и резко хватает архангела, забрасывая его себе на плечо, — это мы пойдем, а ты оставайся. Извини, но я его украду, у нас с ним нерешенные дела остались.       И звонко хлопает Чонгука по заднице, заставляя его из ступора выйти, но только не начать сопротивляться, нет. У него внутри все в предвкушении сворачивается, он думал, что то, что между ними недавно было, уже прошло, они оба остыли и так далее, к тому же, Тэхен что-то там еще обсуждал с Люцифером, пока Чонгук ушел пить кофе. Короче говоря, на продолжение Чон не рассчитывал, а вот Гадес был явно другого мнения.       — Да, конечно, — отвечает Хосок, а сам во все глаза смотрит на Чонгука, которого Тэхен, словно маленькую пушинку, выносит за дверь без лишних церемоний.       Ну, хоть у кого-то все хорошо, хоть кто-то может наслаждаться полной взаимной любовью. И пусть у них тоже были свои трудности, но хотя бы в их отношениях все было предельно гладко. Хосок не завидовал, он искренне этому радовался и только надеялся, что у Чонгука и дальше все будет так же хорошо.       Он снова притянул к себе немного подстывшую кружку с чаем, чтобы быстрее его допить и чем-нибудь развлечь себя на время, что Чимин ушел решать какие-то важные вопросы. Хосок не спрашивал, он только надеялся на благоразумие Пака, он только надеялся, что тот ушел не убивать и не пытать. Ведь в таком случае, все приняло бы более чем плачевный оборот, в таком случае, Хосок бы Чимина просто потерял. Он и так его терял постоянно, особенно в те моменты, когда Пак отчаянно хотел стать чище ради ангела, покаяться в грехах ради ангела, а не ради всех тех, кому принес только боль. Хосока такой расклад приводил в ужас, пугал не на шутку, потому что он никак не мог объяснить Чимину, что это неправильный настрой, что так он не станет чистым и светлым, так он только удалится во тьму, и не сможет больше из нее выбраться никогда.       Хосок тяжело выдыхает, шипит, поднимаясь на ноги, от того, как рана тянет отвратительно больно, до немых, выступивших слез. Но все равно упорно стоит, зубы сжимает, сгребает со стола свою чашку и Чонгука, относя их в раковину, и думая над тем, чем сможет заняться в свободное время. Ему бы по-хорошему отдохнуть, только спать при свете дня, даже с задернутыми шторами, он не сможет. Все, что приходило на ум — исследовать пентхаус, погулять по нему, пока боль станет совсем невыносимой, тогда можно будет свои исследования и сворачивать.       Хосок тихо шипит, но ногу за собой упорно тянет, используя в качестве опоры любую подходящую для этого дела поверхность. Он еще, когда в особняке был, приноровился так передвигаться и даже, пожалуй, это позволяло ему сейчас не так трагично выглядеть, как если бы он только получил свою травму. Но он все равно чувствовал из-за нее себя крайне беспомощным. Он ничем не мог помочь, просто висел мертвым грузом на шее Тэхена и все. Но с другой стороны, Гадес его ни о чем так и не попросил, и ничего не заставил делать. Относился ровно как к гостю, хоть и виделись они не часто.       Ангел снова думает про тот далекий вещий сон, пока выбирается в огромную гостиную, собираясь воспользоваться лифтом и взобраться на крышу этого гигантского здания, чтобы подышать свежим воздухом и погреться на солнце, чтобы немного забыться и перестать, как сейчас размусоливать все, что скопилось в голове. Но сон этот, в котором мертвый голубь, пронзенный стрелой, лежит на поле боя, забыть никак не может, и не думать о нем не может.       Этим голубем был Чонгук, и да, Суа идет именно за ним, собираясь таким жутким способом — убив сына — выиграть войну. И да, последствия после будут просто ужасающие, ведь Тэхен все на своём пути уничтожит, раз он сам Хаос. И не последствия тревожат Хосока, он просто, до банального просто не хочет лишиться единственного друга, с которым пережил столько всего. Но вмешаться в судьбу было нельзя, он не мог ее изменить, иначе бы стало еще хуже, чем ему показали для начала. Все, что осознает ясно Хосок — он должен хотя бы рассказать о таком исходе Тэхену, хотя бы его предупредить. Гадес не дурак, вряд ли полезет менять будущее, но если будет предупрежден, то и вооружен соответственно. Это все, что Хосок сейчас может сделать.       Богатые золотые дверцы лифта распахнулись, и ангел оказался нос к носу с земным демоном, который был удивлен не меньше такой неожиданной встречей, но, конечно же, пришел в себя намного быстрее, тут же расплываясь в предвкушающем оскале. Хосок ясно осознает, что вот так запросто попал в передрягу просто приблизившись к дверце лифта, даже не выйдя из пентхауса. Он это осознавал по одному простому факту — какой бы породы не был демон, а отвязаться от него не так-то просто.       — Какое прекрасное создание! — тянет мужчина оскал. Да, он понимает, что тронуть ангела ему нельзя, ведь тот пришел с Тэхеном, а значит, за такую дерзость можно было и головы лишиться, но поговорить-то никто не запрещал! — И совсем один, без сопровождения.       Хосок хмурится, но ничего не отвечает, только едва отступает назад, не желая находиться так близко к демону, который так откровенно раздевал его глазами — липко и неприятно. Он бы и плечами передернул, только не доставит такого удовольствия демону.       — Ну, куда ты?! — у мужчины черные глаза загораются, он медленно выходит из лифта и идет прямо к Хосоку, вынуждая того отступить еще дальше, глубже в гостиную. — Я же просто хотел с тобой познакомиться! — глумливо тянет и едва мажет в нескольких сантиметрах от руки ангела, за которую собирался ухватиться.       Хосок инстинктивно быстро перебирает ногами назад, ясно ощущает боль, и что швы, в который уже раз, разошлись под слоем бинтов, но все это для него сейчас пустяки. Главное не дать себя коснуться, уйти от демона подальше, от него и от его грязных намерений! Но тот явно другого мнения, он резко сворачивает Хосока в нужном для него направлении и прижимает его спиной к стене коридора, не имея шанса остановиться, так как почуял запах свежей, чистой крови.       — Мы только познакомимся, — улыбается демон и впритык подходит к ангелу, который его даже оттолкнуть от себя не мог, не имея для этого достаточной силы. — Только немного поиграем, — шепчет демон Хосоку на ухо, даже не замечая отвращения на ангельском лице, этим созданиям любые эмоции, кроме собственных чужды.       Ангел отчаянно руками в грудь демону упирается, пытается его от себя отодрать, не дать ему и дальше к себе прикасаться. Но все его попытки не более чем жужжания мухи для слона — их просто не замечают. У Хосока только один способ все это прекратить — закричать во все горло о помощи, кто-нибудь бы его точно услышал. Но он не успевает свой план осуществить, как демон неожиданно резко пропадает и все, что видит Хосок испуганными, все еще не верящими в освобождение глазами — Чимина, дьявольски злого Чимина, который с легкостью откинул от ангела земного демона на пол дальше по коридору. И явно на одном этом останавливаться был не намерен.       — Да, ладно тебе, — мужчина медленно поднялся с пола, отдергивая край рубашки, — поделим его, — предлагает Чимину, словно совсем не видит, в каком тот состоянии. — Можешь пользоваться им первый, но потом ты должен со мной поделиться, это будет честно!       У Пака явственно ходят желваки под кожей, у него почти безумно горят черные глаза, он не дышит, так как кислород ему теперь не нужен, но у него размеренно, предельно бешено ходит грудь под рубашкой, предупреждая, что трогать Чимина дальше нельзя. Он только чудом этого демона сразу не придушил. А сейчас с каждым словом его решимость не делать этого тает. За Хосока он убьет кого угодно, из-под земли достанет, но убьет! А эта мразь к тому же его и трогала!       — И он же покалеченный, разве тебе такой нужен? — земной демон, видимо, инстинкт самосохранения совсем потерял, плывя по сладкому аромату крови, потому полез на Чимина, который был хоть только демоненком, но силой обладал уже большей, чем все земные. — Его цена резко падает в таком случае…       Чимин резко сносит мужчину с ног на пол, наваливаясь на него сверху, с диким рычанием выворачивая ему руки, которыми тот пытался его остановить. Не выйдет, Пак кости ломает, слышит крики боли, треск сухожилий и костей, но его это только сильнее раззадоривает сделать еще больнее, чтобы к Хосоку никто больше не вздумал лезть!       Пак сидит на демоне сверху, не дает ему ни шанса выбраться, выбрасывает поломанные руки в стороны, рычит почти голодно и наотмашь кулаком по испуганному донельзя лицу мажет. Он быстрой смерти не хочет, он собирается его либо душить долго-долго, как своих грешников в подземельях, либо его по частям резать, чтобы вопил прекрасно, чтобы удовольствие от всего этого получить.       Хосок приходит в себя предельно быстро, и понимает, что происходит тоже. Ситуацию легко оценивает, понимая, что настал тот самый срыв Чимина, которого он так боялся. Конечно же, Пак полез на защиту ангела, конечно, этого стоило ожидать. Но Хосок хоть и понимал, что земной демон всего этого заслужил, чтобы больше руки не распускал, а допустить окончательного падения Пака в бездну мрака не мог. Он должен его остановить!       — Чимин! — отчаянно зовет Хосок, отлепляясь от стены.       А демоненок и не слышит, он рычит жутко-радостно, получает кайф от того, как мужчина под ним дергается, мечтая спастись, а сам руками на нем начинает рвать одежду с кожей. Вырвет это гнилое сердце — да, так будет правильно!       — Чимин, остановись! — Хосок голос повышает и еле ковыляет к Паку, собираясь его при случае и волоком оттащить, насколько силы хватит.       Но слова до него не доходят. В нем горит гнев, в мозгах голос шепчет сладкие казни — блокирует все, что извне поступает. Пак должен наказать того, кто позарился на его святого ангела, на его любовь, на его счастье. Никого не жалеть! Никого! Только смерть! Потому он уже до черных кровавых борозд на теле разрывает кожу на груди вопящего от боли демона, с наслаждением понимая, что расплата близка!       — Чимин! — у Хосока в груди все сдавливает, когда он понимает, что Пак тьме сдается, купаясь в ней вольно, добровольно. Нужно его спасти, нужно спасти! Ангел хватает Чимина за плечи, старается его оттащить, но Пак резко оборачивается, с диким лицом отшвыривает Хосока к стене, как голодный зверь, защищающий свою добычу.       Ангел не успевает удержать равновесие, только руками взмахивает и падает на пол, ударяясь головой о стену, на мгновение выпадая из сознания. А Чимин снова поворачивается к земному демону, продолжая драть его руками. Это важно, важно покарать, убить! В крови искупаться, чтобы искоренить таких мразей, чтобы все вокруг знали, что к Хосоку прикасаться нельзя!       Хосок…       Чимин резко застывает и оборачивается медленно, не спеша, встречаясь с взглядом родных, карих глаз, в которых сейчас только боль плавала и то не за себя, за Пака, а еще какое-то горькое отчаяние. С Чимина вся злость разом сходит, он медленно опускает глаза на свои руки, покрытые ошметками мяса и черной крови. Он все разом понимает, все осознает, и снова смотрит на Хосока, ждет от него помощи, спасения. Но в глазах карих только слезы, а за ними жестокая правда.       *****       На самом деле, двери просто закрываются и открываются, они не несут в себе скрытых посланий, они не более чем мертвая материя, которая выполняет свое предназначение. Мы сами придаем особые смыслы захлопнувшейся или открывшейся двери, чувства, которые нами владеют в данный момент времени и рождают те эмоции, которые мы при этом испытываем. Страх, отчаяние, одиночество, расставание, воссоединение, ожидание — и много-много других. Мы ждем чего-то плохого, потому и двери открываются зловеще, предупреждающе. Мы с нетерпением ждем прихода своей второй половинки, потому и сердце безумно с ума сходит, как только тихо приоткрывается дверь, впуская того, кого мы так жаждем увидеть. И примеров такому можно найти много, бессчётное количество, но все они лежат в основе нашей психики. Ведь дверь останется молчаливой, отчужденной от всего вокруг дверью в любом случае.       Но когда Чонгука опускают на пол сильные руки, когда глаза черные в упор смотрят на архангела, говоря яснее любых слов, когда за широкой спиной Тэхена тихо прикрывается дверь, Чон ясно понимает, что обратного пути у него не будет. Он сейчас в логове вот этого хищника, который медленно, но уверенно идет к нему, явно растягивая момент удовольствия. У архангела бешено бьется сердце в груди, и его снова дрожь охватывает нездоровая, он шумно сглатывает, вдруг осознавая, что в горле панически пересохло и идет спиной вглубь комнаты, оттесняемый своим личным охотником.       — Я намерен продолжить то, на чем мы остановились, — тихим голосом выдает Тэхен, с нотками рычания даже, с такими упоительными, что у Чонгука даже колени начали подкашиваться. Он и сам не понимает, как еще на ногах-то мог стоять. Черные глаза в себя засасывают, поглощают с каждой секундой, обещают море удовольствий, жгучее море, сладкое, в котором боль и наслаждение переплетаются.       У Чонгука от осознания, к чему все клонит, тяжесть внизу живота с новой силой затягивается, и член больно дергается, упираясь головкой в грубую ткань джинс. Наивно было полагать, что после всего, что Чон учудил рано утром, когда буквально возбудил Тэхена, все просто так закончится. Архангел уже давно понял, что Гадес очень ненасытный, только всегда себя с Чонгуком сдерживал. Но вот сейчас собирался получить свой приз в красивой упаковке сполна, наплевав на очень многое. И Чону это отчего-то нравится, ему впервые нравится ощущать себя жертвой, загнанной в угол, смотреть, как к нему приближается прекрасный хищник, желать этого хищника, полностью, всегда.       — Н-но… — Чонгук Гадеса по-настоящему жаждет снова ощутить каждой клеточкой тела, только начинает задыхаться от напряжения, вдруг возникшего между двумя телами в темной, укрытой мраком комнате.       Тэхен коротко качает головой, отчего темно-каштановые пряди падают на глаза, создают по-настоящему зловещий эффект, и Чонгук должен был бы бояться, но он только сильнее начинает дрожать и шумно глотать воздух от предвкушения, которое окончательно заняло лидирующее место, сладкими спазмами стягивая все внизу живота. В этот раз обычными прикосновениями все явно не закончится, по черным глазам хищника ясно, что настроен Тэхен более чем решительно. И эта решительность подкашивает Чонгуку ноги, предлагая упасть на колени перед этим прекрасным и сильным созданием.       — Нет, мой ангел, — рычит Тэхен и грубо разрывает на себе рубашку, откидывая ее в сторону. Мелкие бусины-пуговки рассыпаются вокруг чудесным снегопадом, теряя свой прекрасный звук где-то на полу. — Ты виноват в этом, ты и будешь решать эту проблему.       Чонгук больно сглатывает вязкую слюну, в который раз уже любуется на красивого, идеального Тэхена, обнаженного по пояс, и все равно не может на него насмотреться. Каждый раз, как первый. На него хищник идет, а Чон как сумасшедший мечтает к нему прикоснуться.       В черных глазах архангел теряется, сам тонет в этих интимных, сладких обещаниях. Дрожит от предвкушения и все равно, отчего-то отступает назад, словно боится, что пропадет, как только эти сильные руки его коснутся. А он уже пропал, уже отдался этим великолепным глазам, этому голосу, всему Тэхену разом, только время тянул, словно желал насладиться моментом сполна. Гадес ему это устроит и многое другое — читалось в улыбке-оскале и в черных, огромных глазах.       Тэхен как-то резко оказывается стоящим прямо перед Чонгуком, хватая его за талию и притягивая к себе. У архангела сердце бьется безумно о грудную клетку Гадеса, желает там поселиться, он дышит урывками, словно ему кислорода не хватает. А в воздухе его и нет, только убивающая концентрация дикого желания. Тэхен смотрит прямо в глаза, а сам с ухмылкой лижет свои губы, намеренно дразнит, ровно, как и сам архангел его совсем недавно. А потом грубо разрывает на Чонгуке рубашку, сразу же в грудь его толкая ладонью, отправляя в свободный полет прямо в объятия мягкой кровати.       Архангел охает от неожиданности, смотрит черными пьянеющими глазами на Тэхена, который с довольной улыбкой за всем этим наблюдает и ощущает, как у него все внутри предельно больно сворачивается, возбуждение жжется в промежности, просит внимания, просит Тэхена незамедлительно, прямо сейчас. Чонгук сам себя даже не контролирует, когда приподнимается слегка на локтях, а сам колени в стороны разводит, приглашает.       Гадес рычит, как настоящий дикий, голодный зверь, ему хочется своего архангела прямо сейчас разорвать, забыть про все игры, просто наслаждаться фантастической отдачей и высокими стонами, новой волной зависимости в крови, ароматом глицинии. Но он должен со своим Чонгуком поиграть, он должен растянуть этот момент подольше, чтобы потом получить свой честный приз.       Тэхен на уровень груди поднимает зажатую в крепких руках рубашку Чона, которую так до сих пор и не выкинул, и под изумленный взгляд архангела, ловким, отточенным движением рвет с ее подола длинную, идеальную полоску, тут же накручивая ее на руку, чтобы отодрать еще одну, все это время смотря только в черные, пьяные, но понимающие всю ситуацию, глаза. Потому что — да, потому что у архангела даже головка члена больно натягивает ткань джинс, когда Чонгук осознает, зачем Тэхен рвет рубашку. И Чон всего этого не боится, у него наоборот только сильнее начинает биться сердце, кажется, еще немного и просто выскочит из груди, его дрожь предвкушающая охватывает, и он дышит открытым ртом, потому что в воздухе стопроцентная концентрация желания и лилий, которые заставляют кровь в венах бурлить, заставляют все тело гореть, как в огне.       Тэхен скалится как истинный, сильный хищник на такую реакцию, лижет губы и резко падает на Чонгука сверху, пригвождая его к краю кровати, чтобы ни отползти, ни сбежать не смог. А архангел и не думал об этом, он только тихо стонет от такого неожиданного выпада и губами тянется к Тэхену, желает хоть немного получить желаемой лилии дозу, чтобы внутри все перестало так гореть, чтобы возбуждение перестало болевыми импульсами стрелять в мозг, разводя перед Гадесом ноги настолько широко, что даже член нестерпимо под тканью брюк начал ныть, истекая смазкой. Но Тэхен губы архангела игнорирует, улыбается только и скользит языком тонко по шее, усыпанной укусами, и ниже. Гадес даже цепляет краем глаза свое перо, которое Чонгук постоянно с собой носил, и его от этого отдельно ведет, заставляя утробно рычать, пускать новые сладкие мурашки по чистому, прекрасному телу.       Чон руками хватается за плечи Тэхена, снова дико царапает, несдержанно, а сам стонет, блаженно прикрыв глаза, когда юркий язычок с еще незажившими укусами на сосках начал играть, возбуждать по новому, запрещенному кругу, но снова же стремясь ниже, туда, где все просто в пламени горело! Сильные руки по ребрам скользят, холодные они сейчас только сильнее опаляли, слишком уж невесомо, намеренно дразняще стекая по прекрасному телу. Чонгуку всего этого мало, он желает намного большего, а осознание, зачем Тэхен порвал его рубашку, только подливает масла в огонь, заставляя архангела призывно дрожать, мягко выстанывая гласные своим прелестным голосом.       Гадес аккуратно языком скользит в выемке пупка, и Чонгука от сладкого желания, прострелившего все его тело, просто вверх подбрасывает, заставляя выгнуться красивой дугой. Только руки Тэхена его по-прежнему на месте и держат, только он сам архангела и держит, довольно облизываясь полученной реакцией. Эта отдача и чувствительность ему очень нравятся, настолько, что он немного игру ускоряет, запросто стягивая с Чонгука штаны, вместе с бельем, заставляя архангела облегченно простонать сквозь стиснутые зубы, когда головка члена свободно шлепает его по животу, наконец-то выпущенная из тисков.       А Тэхен видом своего архангела сейчас любуется. Молочная кожа на черных простынях слишком уж прекрасная и притягательная. Тело сильное, красивое с идеальным рельефом, на груди перо черное словно татуировка, высеченная именитым мастером. Руки над головой закинуты, сжимают судорожно одеяло, не смея терпеть этого черного, жгучего взгляда. Губы красные, покусанные, мокрые призывно распахнуты, судорожно хватают воздух. А глаза пьяные, совсем невменяемые смотрят только на Тэхена, так смотрят, что Гадес сам поражается своей выдержке, раз все еще архангела под собой не начал любить.       Он рычит утробно, игнорирует, как собственный член больно в ткань брюк упирается, тоже требует к себе внимание. Смотрит только на Чонгука, только на это маленькое безумие, которое стало его личным наркотиком. А потом снова нагибается над архангелом, буквально губами ловит эти судорожные вздохи с ароматом глицинии, но снова же не целует, зато резко Чонгука переворачивает, вжимая животом в одеяло. Вжимая его возбужденный член в кровать, заставляя архангела от этого и от грубости такой стонать высоко, сгорая в руках, которые его крепко за ребра держат, прямо под собой.       Чонгук попой ощущает, как член Тэхена в него упирается сквозь слой брюк, и честно этот кусок ткани между ними явно лишний. Архангел в поясе прогибается, голову вверх задирает, а сам руками продолжает рвать одеяло, которое одно его сейчас на поверхности и держало. В нем все бурлит и кипит, сейчас через край польется, а он еще и половину дозы своего наслаждения не получил.       Тэхен голодными глазами смотрит на красивые изгибы спины, на плечи широкие, на волосы длинные кучерявые, взмокшие у шеи, на едва мелькнувший профиль лица, когда Чонгук попытался посмотреть из-за плеча на Тэхена. И его от всего этого дико ведет, он мягко губами касается сильно выпирающей лопатки, и Чон дрожит, нежно выстанывая, полностью грудью укладываясь на одеяло, ощущая властность, идущую от Тэхена, который его всем своим весом вжимал в кровать. Гадес целует нежно, прокладывая аккуратную дорожку вверх по спине, прямо по позвоночнику к манящей шее. Сам себя изводит, растягивая удовольствие, заставляет и Чона полыхать от желания, но все равно игру не прекращает.       Чонгук стонет тихо, зубами кусает одеяло, чтобы хоть немного быть тише, а Тэхена это бесит дико, ему хочется, чтобы архангел голос сорвал, крича под ним! Гадес резко Чона за шею сзади кусает, легко вспарывает кожу, рычит при этом, наслаждаясь теплой, наркотически-прекрасной кровью и громким криком, раскрасившим комнату. Чонгук под Тэхеном окончательно растекается сладкой конфетой в летний зной, ощущает, как Гадес его буквально этим жестом заставляет под себя прогнуться, как кобель непослушную суку. Архангел даже сам того не замечая, начал попкой о Тэхена тереться, приглашая его перейти к самому сладкому. А Гадеса это только сильнее распаляет, он зубы глубже вонзает, языком слизывает капли крови, которые не успевает глотать, и руками за плечи Чонгука под себя подминает, заставляет подчиниться, чтобы даже елозить под ним не смел. Но архангел слишком непослушный и слишком уж вертлявый, в нем горит желание, он дышит лилиями и желает Тэхена ближе, без границы, чтобы тело к телу, тело в теле.       Напряжение между ними растет с новой силой, поглощает их под собой, оставляя в мозгу каждого только чистое желание, только жажду этой запретной любви. Чтобы долго и сладко, чтобы напиться друг другом сполна, насытиться. Тэхен языком лижет рану глубокую, кровоточащую, отпускает архангела, а затем Чонгук ощущает, как его глаз нежно касается мягкая ткань, погружая весь его мир в полный мрак. Гадес использует порванную ткань от рубашки как ленту, аккуратно завязывая ее на затылке Чона, начиная свою игру на новом, особом уровне.       Архангел теперь не может ничего видеть, только чувствовать, только вдыхать аромат лилий и слышать тяжелое, утробное рычание, с которым Тэхен снова касается губами кожи на позвоночнике, теперь уже спускаясь поцелуями вниз. А Чонгука эта мягкая ткань на глазах, эта тьма, невозможность ничего увидеть, заводит еще сильнее. Он, сам того не осознавая, обнажает свои чувства до предела, его провода перегорают с каждым новым поцелуем, с каждым новым касанием голой груди Тэхена спины Чонгука. А руки Гадеса обжигают, они жадно скользят по ребрам, собственнически трогают там, где хотят, рождают табуны мурашек и тихие стоны.       Тэхен стекает вплоть до поясницы, с рычанием дарит по поцелую каждой ямке над ягодицами, смотрит голодно на упругие половинки со следами своих же зацветших синяков, видит, как архангел дрожит от этого взгляда, ощущая его почти буквально. Но все-таки к заветному так и не переходит, хотя сдерживать себя становится все труднее и труднее. За руки тянет Чонгука назад, вынуждая его встать на колени, буквально попкой проехаться по стояку, но все равно только рычит, смакуя каждую секунду этой игры. А затем заводит руки Чона за спину, впитывает дрожь архангела, который осознает, к чему все клонит, довольно губы лижет со вкусом глицинии и давит Чонгуку на поясницу, вынуждая прогнуться, грудью и лицом лечь на одеяло.       Архангелу честно неудобно, он щекой ложится на кровати, хоть по-прежнему ничего не видит, сильно ягодицами упирается в стояк Тэхена и дрожит, желая с наслаждением об него потереться. Только Гадес, словно его желания читает, потому что держит по-прежнему руки Чонгука в одной своей ладони крепко, а второй упоительно медленно скользит между раздвинутых половинок, касаясь колечка ануса пальцами запретно-нежно, невесомо, мало.       Чон высоко стонет, вздрагивая резко всем телом, у него медленно затекают мышцы на руках и даже шея, он ничего не видит, почти обездвижен, но ему так все это нравится, что его новой волной желания простреливает до кончиков пальцев на ногах, заставляя несдержанно стонать, мечтая о большем.       Тэхену все это чертовски нравится, не меньше, чем самому архангелу. Он любит доминировать, любит прогибать под себя, потому эта небольшая БДСМ-практика его очень заводит. Гадес ловко снимает со своей руки очередную порванную полоску ткани с рубашки и отточенным движением связывает запястья Гука за спиной, окончательно лишая его хоть какого-либо лидерства в этой ситуации. А Чонгук и сопротивляться не думает, да ему неудобно, да, он весь горит от желания коснуться Тэхена, да, он просто горит от желания. Но вот это последнее здесь ключевое, это и то, что Гадесу он безоговорочно верит. И кого он будет обманывать?! Его самого знатно вставляло каждый раз, когда к нему применяли чуточку грубости.       Тэхен с удовольствием смотрит на архангела, любуется этим беспомощным, невероятно возбуждающим видом и рычит, тихо, дико рычит, рождая новые табуны мурашек у желанного тела. Чонгук обездвижен, преклонен перед Гадесом — делай все, что хочется. Но Тэхену хочется дарить только наслаждение своему архангелу и только. Тонкие пальцы повторно скользят по сжавшемуся колечку ануса, не проникают внутрь, только кружат невесомо, дразнят. И Чонгук стонет от этого, нетерпеливого попку назад еще выше отставляет, желает хоть немного урвать сладкого, но Тэхен в этом слишком опытен, даже не смотря на то, что до Чона у него был только один партнер по сексу — Юнги. Гадесу не нравятся случайные связи.       Тэхен несдержанно кусает Чонгука за одну половинку, пока рукой оставляет на другой новые синяки, впитывает стоны высокие, сладкие, но укусы не прекращает, хоть и не углубляет их, ведя новую дорожку прямо к розовой манящей дырочке, собираясь поиграть с архангелом так, чтобы он потом долго по частям собирался. И Чон это, видимо, чувствует или у него в крови слишком большая концентрация наслаждения, потому что он вдруг начинает пытаться ускользнуть от ласк, хоть по бедру и течет смазка с изнывающей от недостатка внимания головки члена. Однако Тэхен архангела отпускать не намерен, он его крепко за бедра держит, пожалуй, слишком крепко, до новых синяков. И широко скользит языком между половинок, прямо по розовой мышце.       Чонгук почти кричит, у него сильно занемели руки, он ими даже двинуть не может — Тэхен связал его опытно и очень крепко. Архангел полностью во власти своего хищника, который играет с ним как хочет, принося запретное море удовольствий. Чон только пальцы на руках сжимает, дышит тяжело и стонет, а большее он сделать и не может и, наверное, не хочет. Хотя концентрация наслаждения в крови еще чудом его не убила. Особенно после того, как Тэхен упоительно-прекрасно начал языком играть с дырочкой ануса, обводя его по кругу, смачивая добротно слюной, стараясь расслабить.       Чонгука по кровати раскатывает, он шевелит плечами, стремится разорвать узел, связывающий его руки, но у него ничего не выходит. Он стонет громко, плавится в сильных руках, срывая голос, захлебываясь в этом предельно-сладком море. Тэхен играет в свое удовольствие, ведет широкий мазок от ануса вплоть до мошонки и снова вверх, ощущая, как архангела простреливает новая волна наслаждения, от которой он, кажется, просто умрет, если ее не остановит. Но Тэхен знает правду — Чонгуку нравится, ему так нравится, что он даже расслабился почти, позволяя юркому язычку скользнуть во влажную дырочку, проталкивая слюну, служившую вместо смазки, глубже.       Чон ощущает внутри себя этот немного шершавый, но дарящий миллиарды взрывов звезд наслаждений перед глазами, язык, который предельно медленно, с ленивым удовольствием скользит по ребристым стеночкам, вынуждая архангела орать, кусая губы, стараясь быть тише, но все равно орать, потому что сдержать в себе такую бурю эмоций он просто не может.       — Тэхен! — сорвано кричит Чонгук и ощущает, как вместе с новым толчком языка, в него проскальзывает один палец.       Воздуха просто больше нет, архангел в немом стоне рот открывает, напитывает себя лилиями, становится по-настоящему от них зависим, и только потом снова громко стонет, уже и, не заботясь, что кто-то его услышит. Кто угодно, главное, чтобы так сладко было и дальше.       А Тэхен последний раз мягко лижет розовую дырочку и продолжает трахать Чонгука пальцем, наслаждаясь этим учащенным дыханием, этими стонами и криками, этой отдачей полной, не наигранной. Архангел словно и нереальный сейчас в его руках, только убийственная концентрация аромата глицинии об обратном и говорит. Тэхен с особым наслаждением кусает Чона за вторую половинку, оставляя еще один отпечаток зубов, почти как клеймо, как принадлежность маленького архангела только одному Тэхену. И прибавляет к одному пальцу второй, уверенно растягивая все еще тугую дырочку, вырывая новые сорванные стоны, бесплодные попытки бедрами подвигать, насадиться на пальцы сильнее, чтобы заветную точку внутри коснулись, чтобы это ощущение дикой эйфории прострелило тело снова.       Чонгук несдержанно стонет, тянет путы, сковавшие руки, задыхается и ловит под черной повязкой новую галактику с миллиардами звезд, которые стремятся рассыпаться в любой момент. Ему жарко и душно, он с наслаждением впитывает эти движения пальцев внутри, совсем не грубые, пожалуй, даже нежные, дразняще-нежные. У него из-за невозможности ничего увидеть, все чувства обострены, у него из-за этого стойкое желание уже получить желаемое, не просто пальцы, а…       — Тэхен! — Чонгук снова хрипло кричит, плавится под губами, которые мягко с него дрожь призывную сцеловывают, плавится от рук, которые приносят не меньшее удовольствие и все равно жаждет большего. У него смазка по бедру беспрерывно течет, холодит разгоряченную кожу, а головка члена так ноет, что Чонгук бы и сам себя потрогал, только у него так кстати связаны руки. — Тэхен, пожалуйста!.. — стонет Чон, пытается снова бедрами двинуть, чтобы глубже ощутить эти потрясающие пальцы, только Гадес его и одной рукой крепко держит, не дает ни капли свободы. Тиран!       Тэхен только пьяно усмехается на эту просьбу и вытаскивает из Чонгука пальцы, лишая его даже этого. Архангел неудовлетворенно стонет, отчаянно почти, лижет губы сухие, которые уже болезненно зудят, желая ощутить эти несдержанные поцелуи на себе. И даже тихо хныкать начинает, требовательно, надеясь хоть так получить желаемое. Но все, чего добивается — звонкого шлепка открытой ладонью по ягодице. Чонгук кричит, ему не больно, неожиданно, но не больно, наоборот, это заводит будь здоров! И архангел был даже почти уверен, что если бы так продолжилось, если бы Тэхен свою игру начал по новой, то Чонгук точно бы кончил, не имея возможности противиться. Ему нравится эта грубость и властность, и то, как Гадес его изводит сейчас, показывая новые грани запретного наслаждения.       Тэхен смотрит на розовеющую ягодицу, и у него во рту снова слюна скапливается от желания укусить архангела повторно. Но он только гладит мягкую кожу, успокаивает, чтобы потом снова звонко хлопнуть по ней ладонью, слушая новые, протяжные стоны. Тэхен так мог бы долго развлекаться, изводя и Чонгука, и самого себя. Но свой член стоит каменно уже давно, да и архангелу хочется подарить заслуженного наслаждения, сплавляя их тела.       Чонгук судорожно сглатывает, в сотый раз уже лижет свои сухие губы и застывает в ожидании, осознавая, что Тэхен с ним больше не делает ничего, даже не прикасается к нему. Архангел лишь слышит, как Гадес поднимается с кровати, а затем вжикает молния на его брюках. У Чонгука от этого звука сердце еще отчаяннее забилось в груди, предвкушая сладкую развязку, которую он так долго ждал.       Ледяные руки, обжигающие, нежно касаются ягодиц, костяшками ведут по мягкой коже вверх, а потом грубо хватают за тазовые косточки и тянут на себя. Чонгук охает, краем сознания понимает, что у него мышцы на руках огнем горят от напряжения, а потом просто в голос кричит, в уже сорванный от постоянных криков голос, потому что Тэхен без промедлений и предупреждений входит в него, сразу начиная двигаться. Чонгук сам просил без нежности, сам хотел грубости и властности Гадеса и сейчас получал ее сполна, конечно, все еще не всю, потому что покалечить маленького архангела Тэхен не хотел. Но и с осторожностью покончил.       Гадес Чонгука жестко на себя натягивает, вгоняет член в узкую, сладостно узкую дырочку полностью, с каждым толчком попадая по простате, вырывая бесконечные, хриплые стоны. Но Тэхен останавливаться не собирается, он рычит дико, голодно ударяет бедрами о розовеющие на глазах ягодицы, создавая пошлые, ласкающие слух шлепки двух тел. И даже так ему предельно мало, потому он Чонгука за связанные руки хватает и так тянет на встречу своим толчкам, продолжая утробно рычать, смотря как его член пропадает в узкой дырочке, которая его полностью принимает.       Чонгук кричит, он процесс никак не контролирует. А Тэхен его трахает дико, на бешеной амплитуде, даже кровать жалобно начала скрипеть, грозясь развалиться. Но все это не важно, потому что архангелу нравится, он любил нежности, но вот именно с Тэхеном, именно с этим жестоким тираном, ему всегда хотелось стереть все границы, вкушая запретного, сладкого настолько, что доза казалась почти убийственной.       Тэхен одной рукой еще ближе к себе тянет Чонгука, так, что его от каждого нового толчка вверх начинает подбрасывать, а второй давит на поясницу, чтобы прогнуть, чтобы член каждый чертов раз попадал точно по простате, заставляя Чона уже просто хрипло, едва слышимо кричать, шепча заветное на повторе имя: «Тэхен». И Гадес от звука собственного имени звереет по новой, рвет грубо путы на руках Чонгука, позволяет ему хоть ненадолго расслабиться, но тут же за волосы его на затылке хватает жестко и тянет на себя, с наслаждением смотря, как архангел его давлению поддается, раскрашивая сорванным стоном комнату. И не перестает его трахать при этом, давления не снимая ни на грамм, свободной рукой оттягивая розовую половинку в сторону, чтобы архангел всю красоту их соития прочувствовал.       Чонгук спиной снова касается груди Тэхена, стонет даже от такого незначительного прикосновения, руками тянется себя потрогать, только Гадес не разрешает, ловко дрожащие ладони, перехватывая одной своей. А зубами снова вцепляется в ключицу, наполняя себя новой порцией манящего наркотика.       Чон не может никак воздухом надышаться, у него под повязкой рушатся миры, сворачиваются, стираются в пыль звездную, сверкающую, чтобы потом, на самом пике вновь возродиться. У него сил уже стонать нет, горло болит, тело ломит от долгого пребывания в неудобном положении, только Тэхен его не отпускает. Он продолжает его самозабвенно трахать, продолжает кусать за шею грубо, крепко прижимая к себе.       Но Чонгук больше терпеть не может. Тот узел у него внизу живота уже давно набух так, что в пору было от боли кричать, если бы у Чона еще голос сохранился. Он судорожно пальцами сжимает руку Тэхена, рот открывает в беззвучном крике и кончает, выплёскивая сперму себе на живот, уплывая в новое море полное наслаждений. В море, где волны мягкие касаются, где можно тихо плавать и наблюдать, как на небе черном рождаются новые миры.       Тэхен ощущает, как нега охватывает всего Чонгука, но сам все еще не насытился. Он зверь голодный, особенно до любимого до слепой зависимости архангела, аромата глицинии и прекрасного, самого нежного «Люблю», которое ему Чон шепчет. Тэхена от этого на части разрывает, он резко Чонгука переворачивает к себе лицом, выходит из него на мгновение, срывает повязку с глаз, чтобы архангел утонул в новой темноте этих огромных, диких колодцев и бросает их обоих на кровать, задирая ногу Чона высоко, снова несдержанно врываясь в его тело.       Чонгука от всего этого из своего моря наслаждений вырывает, он несколько растеряно, хоть до сих пор и пьяно смотрит в черные глаза, стонет отчаянно, потому что по-прежнему безумно хорошо, настолько, что он и ко второму заходу уже готов, сам подмахивая Тэхену. Гадес смотрит пристально в эти родные глаза, жестко трахает, больно ударяя бедрами о бедра, рычит дико, безумно и тянется за поцелуем. Он знатно их обоих извел этой невозможностью даже толком насладиться мягкими касаниями, желанными поцелуями.       Чонгук сам Тэхена за губу зубами цепляет, сам блестит игриво черными глазами и сам позволяет Гадесу себя несдержанно, требовательно целовать, со вкусом боли, но такой упоительно-прекрасной. Чонгук в поцелуй стонет, а Тэхен этот звук пьет, позволяет дрожащим рукам себя касаться, и трахает Чона дико, ощущая, что они оба на грани своей выдержки. Только архангел кончает второй раз, сжимая член Гадеса в себе, ощущая, как в него толчками вливается сперма. Он хотел бы попросить Тэхена, чтобы тот больше в него не кончал, потому что из архангела потом еще долго течет, только требовательные губы его не отпускают, словно все знают. Гадес продолжает упоительно Чонгука целовать, мягко поглаживая его бока сильными руками. Он дышит глицинией, плавает в море, которое из одной ее и состоит, и сам не замечает, как начинает тихо, но ярко различимо шептать Чону на ухо, вперемешку с короткими поцелуями, которые целятся куда угодно, хоть в губы, хоть в кончик носа:       — Люби меня! Пожалуйста, люби меня!       И Чонгука от этого на части рвет. Он открывает глаза, встречаясь с черными, всепонимающими колодцами напротив, гладит медовую щеку нежно и отвечает:       — Пожалуйста, не забывай меня…       *****       В тихой, темной комнате только камин жуткими вспышками пламени, пожирающими дрова с треском наслаждения, хоть немного освещает помещение. Кроме одного существа, он здесь единственный живой, включая, как радуется, как сверкает, разбрасываясь своими искрами, как норовит покинуть тесное пространство, все пожирая на своем пути. Огонь скалится безумно, смотря на другое безумство, он точно знает, что в своей жажде все уничтожить, закоптить до черноты он не один такой.       Суа с маниакальным блеском в одном глазу сидит на полу, выполняя свою грязную работу без капли отвращения к ней. Она больше не намерена ни разу проиграть, ее серебряная броня забавно сверкает в свете каминного пламени, она теперь словно вся из этого серебра и состоит. Легкого, но прочного, изготовленного ангелами специально для своего святого лидера, героя, который из раза в раз борется со злом, умудряясь не сдаться ему. Наивные и слепые глупцы, которые не видели ничего дальше красивой иллюзии, которую сама Суа им и создала в головах, где их ждет лучшее будущее. Не будет никакого будущего, она все уничтожит, всех уничтожит, но для начала на части порвет Тэхена, который ей костью в горле вот уже много-много лет!       Слышится тихий стон, наполненный болью, но черт никак на это внимание не обращает. В пламени сверкает острое лезвие ножа в ее руке, которое она без лишних раздумий всаживает в еще живую плоть, кромсая ее на куски. Стон становится выше, отчетливее, перерастает почти в крик. На Суа смотрят полные боли и неверия ангельские глаза, но она только своему воину улыбается безумно, и продолжает маниакально отрезать ему руку, чтобы его плотью накормить свое чудище. А ангел даже сопротивляться не может, черт уже ему обе ноги по колено откромсала и даже срезала кисть с одной руки, только сейчас на вторую перешла, чтобы ускорить процесс.       Ангел кричит от боли, от осознания, что с ним его же лидер делает, что Суа просто обезумела, начав убивать своих же! Хотя тут парень не прав, он не сможет умереть ровно до того момента, как черт не вырвет ему сердце. Суа специально с этим тянет, специально режет понемногу, чтобы насладиться болью чужой, чтобы свои желания перестали ее так жрать.       — Замолчи, — бездушно бросает она ангелу, перерезая медленно и со смаком кость на руке, впитывая дикую боль, словно наркотик прекрасный, — ты послужишь для лучшего дела.       Да, он станет кормом для ее монстра, который с каждым часом становится все голоднее и сильнее. А уж если скормить ему ангела, то в своей несокрушимости он явно прибавит. Суа знает, когда-то давно она специально таскала ему мертвых некогда собратьев, чтобы напитать своего зверя силой, чтобы он порвал самого Михаила. Уж если даже главного архангела смог победить, то выдержанный на строгой и долгой диете в полмиллиона лет мог и Гадеса завалить, во что Суа, несомненно, верила! Она сама создала этого монстра, сама его вырастила и кормила сейчас тоже сама. Могла бы и целых ангелов ему в логово тащить, благо такое чудище разорвать могло кого угодно, только ей самой в кайф резать живые тела, ощущая их боль.       — Мне надоело проигрывать, — вещает черт, и жмет искусственной, но оттого предельно сильной рукой на нож, и кость с громким треском сдается, а острое металлическое лезвие со звоном касается пола. Крик становится просто оглушающим, только ангела все равно никто не услышит. — Я постоянно и во всем проигрываю Тэхену, — Суа безумно улыбается парню и откидывает обезображенную руку в тазик к другим конечностям, не заботясь о лужах крови на полу. — Он только в Раю появился, а я ему уже проиграла! — рычит Суа и принимается отрезать другую руку, прямо у плечевой кости, легко справляясь с несильным сопротивлением ангела, который понимал, что его мучения только начинаются.       — И так было каждый чертов раз! Он отнял у меня Джина, пришел, стрельнул своими голубыми глазками, — Суа все распаляется и распаляется, отпиливая руку почти с ожесточением, рычит и сверкает одним глазом, — взмахнул своими огромными крыльями и пуф! — Черт уже пальцами отдельно отдирает мертвую конечность, купаясь в брызгах крови. — Я одна! Он увел у меня Джина! Смотрел на меня, смеялся надо мной, оставил меня одну — ненужную никому! А сам увел Джина! — Суа в бешенстве отбрасывает еще одну обезображенную конечность в тазик и дышит тяжело, безумно, всаживая лезвие ножа в тазобедренный сустав. — Лишил меня всего! Устроил смуту на небесах! Мы с Джином так были счастливы до его прихода, но ему было необходимо все разрушить, необходимо было сделать меня несчастной! Да, я осталась в итоге с Джином, — Суа на мгновение успокаивается, усмехаясь, и начинает пилить уже ногу ангелу, впитывая его крики, как новые зачатки энергии, — но он меня больше не любил! Спал со мной, мы даже дитя зачали, ел со мной, даже разговаривал, а душой, а сердцем постоянно был с чертовым Тэхеном! Я каждый гребаный день видела, как он тоскливо смотрит в небо! Каждый день! — Суа остервенело ножом пилит кость, крепко держа ангела, чтобы не сопротивлялся. — Но даже этого Тэхену было мало! Даже здесь он не остановился! И ребенка моего украл, и его в свою темную веру обратил! Он намеренно меня всего лишил! Специально заставлял меня мучиться! А сам хохотал, я просто уверена, что он хохотал надо мной, глядя, как я лишаюсь всего! — Суа взмахивает ножом и повторно его всаживает в кость, кромсая ее словно топором, чтобы дело пошло быстрее. Ей плевать на страдания других, она только свои видит, только свои пытается заглушить. Она желает только смерти Тэхена, все остальное тривиально.       — Больше не проиграю! — орет Суа и с новым ударом ножа слышит, как кость окончательно сдается давлению, лопаясь, расходясь трещинами. Она дико дорезает остатки сухожилий и мяса, откидывая конечность в кровавое месиво тазика. — И не прощу! — рычит. — Он поплатится за все! Я давно готовилась!       Она усмехается, глядя на гримасу боли на лице ангела, и ее захватывает новое желание, она слегка вверх поддается, собиралась отрезать и вторую ногу, но безумство гонит к большему.       — Ты идешь на корм моим деткам! — Усмехается. — Они должны сытно есть, чтобы иметь возможность Тэхена победить. Он существо древнее и сильное, мне нужно что-то, чтобы задержать его на время, пока я не сожгу его гнилую душу дотла!       Суа ножом задирает вверх окровавленную рубашку почти до груди, смотрит в полные боли глаза, от осознания, что этот безумный черт сейчас будет делать, и с удовольствием ведет лезвием по мягкой коже, ниже пупка, вдоль всего живота, достаточно глубоко, чтобы в тусклом свете сверкнули внутренние органы. Но даже этого ей мало, потому что она с маниакальным блеском в глазу запихивает нож в рану, купается в криках боли и тянет острие ножа вверх, вплоть до сердца, только его не задевает, чтобы ангел так просто не умер.       Кожа трещит, расходится в стороны под диким давлением, выплевывает наружу сгустки крови и внутренние органы, которые тут же стремятся вниз, не сдерживаемые больше ничем. Кишки, селезенка, желудок — Суа все это видит отчетливо, и ее ведет еще сильнее, она руками выдирает еще теплые органы из ангела, пачкается в крови, но потрошит своего воина, отбрасывая все в тазик, чтобы накормить своего монстра. Да она словно и сама питается, пока творит такие безумства!       — Не ори! — Суа выдирает правое легкое с особым наслаждением. — Ты расходный материал, ты нужен, чтобы я достигла отмщения! — Черт с нажимом изнутри выламывает нижние короткие ребра и нож сует в пустую грудину, чтобы их оттуда вырезать, слышит отчаянное биение сердца, но оно ее только заводит. — Ты все равно никому не нужен! — Суа отдирает пару костей и кидает их в переплетение органов, которое уже вываливается из заполненного таза. — Я тоже была никому не нужна! Вот потому, такие как мы и страдаем! Чертов Тэхен! — орет она и резким движением вырывает из ангела сердце, прекращая все его мучения.       Суа дико дышит, вся в крови ее серебряная защита, но она упорно продолжает свое грязное дело с уже мертвым ангелом. Она убьет Тэхена, даже если придется все свое войско перерезать, чтобы накормить своего монстра, которого Суа сама и создала. Она сделает все, чтобы победить в этот раз, абсолютно все! Да, Тэхен силен, у Тэхена много скрытых талантов, про которые черт не знает. Но Тэхен сам при всем при этом сделал себя слабым и уязвимым, влюбившись в Чонгука. Ахилесова пята Гадеса. Падший, беззащитный архангел, который не сможет ничего сделать, никак остановить своего конца, если Суа спустит монстра именно на Чона, а не на Тэхена, как планировала. Гадес не сможет архангела воскресить в случае смерти, ведь тот отмечен тьмой, на нем темное клеймо. Он снова смог нормально жить, потому что Тэхен отдал свою душу в обмен на его. Если Чонгук умрет еще раз, то никакие силы, никакие договоры с магией — ничто его не воскресит. Тогда ахилесова пята Гадеса заработает в полную силу.       *****       Сердце бьется ровно — раз, два, три, четыре; не бежит, не торопится, оно, словно уже давно смирилось, наверное, потому что единственное и знало, что все так и будет. Но ему тоже больно, оно ощущает в себе тысячи мелких игл, которые его стремятся пронзить, и потому, наверное, никуда не рвется, потому сейчас так тихо ударяется о ребра, чтобы не возвести боль в уровень выше. Чтобы не было так невыносимо, как было душе, которая единственная надеялась до последнего, она не верила, что все так закончится. Ей хотелось чудесного, прекрасного конца, счастливого. Но его не будет, на этих руках достаточно крови и сломанных судеб, пора расплачиваться, кара настигла и от нее не уйти. Однако самое противное заключается снова же в том, что расплачиваться будут другие.       Хосок стойко идет вперед по длинному, светлому коридору отеля, мимо прачечных и складов, крепко держится за стены, волоча за собой ногу, которая отказывалась работать, отказывалась вести ангела туда, где обратного пути уже никогда не будет. Но он даже ощущая всю эту боль, даже сейчас глотая слезы предательские, которые не дают ему покоя, упорно идет вперед к концу коридора, где располагался скрытый от людских глаз ход на самый нижний уровень здания.       Мягкий, абсолютно неразличимый аромат цветков вишни его вперед ведет. Он точно знает, где Чимин, он точно знает, куда он сбежал после того, что сделал у Хосока на глазах. Ангел только не успел его остановить, он каждый раз пытается встать между ним и тьмой и каждый раз на проклятые секунды проигрывает, не успевая этого сделать.       Хосок зубы плотно сжимает, использует боль в конечности как отрезвляющую энергию, позволяющую идти вперед, идти к своему личному кошмару, который он создал собственными руками. Он ничем не лучше всех демонов, на которых смотрел свысока, ничем не уступает их жестокости и слепому эгоизму. Всегда только о себе и думал, всегда только о себе и заботился, о своих чувствах и желаниях — проклятый эгоист, разрушающий чужие жизни! Одного Юнги ему когда-то было мало, правду говорят, после первого убийства в процесс всегда втягиваешься. Хосок никого прямо не убивал, но стоял за спиной, толкая в бездну, смотрел на чужие страдания и ничего не делал! Он должен был отпустить Чимина, как и хотел, должен был порвать с ним эту связь, себе сделать больно, но сказать «не люблю», чтобы ситуация не зашла так далеко, не полыхала так ярко, как сейчас, уничтожая на своем пути абсолютно все!       Столько ошибок! Хоть бы время вспять повернуть и сделать все по-другому! Хоть бы избавить всех от боли, исправиться, научиться видеть шире и чище, не замутненным сознанием, перестать любить. Страдать, но не любить Чимина, чтобы он никогда не познал ни предательства, ни любви зависимой и слепой, ни чувств Хосока, которые умеют только убивать. Пожалуй, они с Тэхеном похожи, только Гадес умел о себе забывать, думать только о том, кого любит. А Хосок… что ж, он расплачивается именно за свои грехи, не за чужие, как Тэхен, а только за свои. Его настоящее место в Аду, гореть в адском пламени каждую секунду вспоминая все, что сделал «из благих побуждений».       Как только все закончится, как только война утихнет, Хосок сам отправится в преисподнюю, чтобы лично прочувствовать на своей шкуре боль всех тех, кого он сделал несчастными. Это его путь, это его очищение. Не просто покаяние, не просто осознание всех ошибок, он должен в себе всю боль пронести, должен себя ею напитать, чтобы никогда, никогда не забывать того, что сделал!       Хосок давит непрошенные слезы, легко открывает небольшую дверь в самом конце коридора и сильно жмурит глаза, хотя хочется закрыть уши, потому что до него сразу долетают десятки криков боли, мольбы сжалиться, пощадить! Ангел никогда всего этого не забудет, каждая там отнятая жизнь ляжет отпечатком на его душу. Хосок вдыхает тяжело, сквозь стиснутые зубы и, хватаясь за прочные перила, ведущие вниз по металлической лестнице, начинает спуск, к своему личному кошмару.       Нога невыносимо болит, штанина вся кровью пропиталась, ведь швы давно разошлись по сотому разу, смеясь над ангелом, который надеялся избавиться от своей беспомощности поскорее. Да он всегда был беспомощным, потому и рушил чужие жизни, чтобы возомнить себя богом! Сердце бьется по-прежнему ровно, запоминает каждую секунду этого кошмара, чтобы потом напоминать о нем Хосоку до тех пор, пока он от невозможности больше это выносить, не прогнется окончательно, ломаясь, как жалкая тростинка.       В воздухе запах крови плотный осел, все остальные ароматы перебивал своим металлическим, отвратительным вкусом. Вкусом смерти. Из глубины, дальше, где Хосок еще не видит, куда он боится посмотреть, раздаются крики. Их бессчетное множество, за ними ничего не слышно, только редкие мольбы сжалиться, только просьбы о пощаде, которые мгновенно прерываются. Ангел знает, что там происходит, он не видит еще, но знает, и упорно спускается вниз, ведь только он и может остановить это безумие, только он и должен его остановить. Он породил этот кошмар, в который сейчас сам и окунается.       Тусклые лампы подземелье освещают плохо, они горят над высокими потолками только по широкому коридору, оставляя все клетки с обеих сторон укрытыми тьмой бесконечной. Но даже без яркого света, даже без отличного ангельского зрения Хосок, ступая на последнюю нижнюю ступень, видит, как в клетках беснуются взятые в плен существа, которые чуть их не убили у разрушенного особняка. Они лезут по головам друг друга, по стенам, скребут ногтями по бетону, только желают оказаться подальше от выхода вопреки всему.       — Не надо! Пожалуйста, не надо! — ясно долетает до слуха Хосока, и он стеклянными глазами смотрит на то, как Чимин без толики эмоций на лице режет посреди коридора очередного ангела, отпихивая его труп в сторону с пренебрежением.       В черных глазах ни капли жалости, ни капли сожаления о том, что он делает, там только тьма и кровожадное чудище, учуявшее свежие души, подталкивающее всех перерезать, испить до дна, наполниться чарующей силой, которая Паку поможет со всем справиться. Она поможет ему стать достойным Хосока. Да, нужно только найти того единственного ангела из всей этой грязной своры, которого можно будет выпотрошить, можно будет заставить отдать душу, вместо своей!       — Где ты?! — рычит Чимин, ногой отпихивая со своего пути трупы тех, кому уже не повезло оказаться его жертвой. — Где ты?! — снова спрашивает и закидывает катану на плечо, не обращая внимание, как с лезвия на него капает кровь. — Выйди по-хорошему, милый ангел! — почти поет, наслаждаясь этими криками, этими мольбами. Ощущая себя настоящим богом, ведь все эти жизни сейчас в его руках! — Отдай мне свою душу! Надо меняться, я хочу обмен! Я должен стать чище, достойнее, отдай свою душу мне, отдай!       Чимин ярко помнит, что увидел в глазах Хосока. Ярко помнит эту боль и разочарование, эту жестокую, колющую остатки души правду. Тогда Пак и понимает, что он не справился, что не оправдал ожиданий ангела, что стал мерзкой, отвратительной тварью. Но и тогда вспоминает, что Хосок упоминал этот чудесный обмен душ — чистую на черную, как у Чимина. Потому он и спустился в подземелье, к плененному войску, среди которого было несколько сотен ангелов. Он заставит одного из них отдать душу, чтобы совершить обмен, чтобы очиститься и стать достойным Хосока!       Пак подходит к очередной клетке, кровожадным, неконтролируемым зверем смотрит на узников, впитывает их страх, их крики — купается буквально в этом чудесном букете, а сам злыми, черными глазами высматривает свою очередную жертву с белыми крыльями, очередного ангела, которого будет пытать, которого заставит его душу очистить. Он должен стать прекрасным и светлым, должен выйти из тьмы, только не понимает, что тьма у него в голове и толкает его на такие жестокие вещи.       У Хосока разом руки опускаются, он боком приваливается к металлическим перилам, которые идут дальше лестницы, загибаясь на конце причудливым завитком. Он смотрит на тела под ногами Чимина, смотрит на кровь, лужами растекающуюся по бетонному, грязному полу и отказывается поверить. Он хочет это осознание из головы выкинуть, хочет его забыть, не вспоминать, но не может, он проклят все это вечно помнить, он проклят своим знанием.       Чимина давно уже нет, того веселого и яркого Чимина, который светом изнутри сиял, который был самой доброй душой, которую Хосоку довелось повстречать, который пах изумительными цветками вишни, которого ангел так сильно, до беспамятства любил. Осталась только оболочка, только жуткий монстр, нацепивший на себя эту личину, только зло, создателем которого Хосок сам и был. Сам изгнал из этого тела до боли любимого Пака, сам бросил его в Ад, выжигая изнутри. А потом сам каждый раз смотрел в черные глаза и не замечал того, что натворил, не видел, что исправить дело рук своих он уже никогда не сможет. Чимина давно уже нет, остался только его призрак, которого Хосок так отчаянно видит каждый раз, потому что отпустить его не может.       Ангел свои слезы глотает, старается остаться сильным даже в такой ситуации, даже понимая, что долго и счастливо — не его сценарий. Он аккуратно отталкивается от перил, ужасно сильно хромает на больную ногу, но идет вперед, а сам дрожащим, неспокойным ни разу голосом, зовет:       — Чимин!       Гвалт и шум из криков и рыданий стоит такой, что услышать ничего не представляется возможным. Да и Пак слишком уж увлечен выбором очередной своей жертвы, нетерпеливо поигрывая пальцами по рукояти катаны. Но он слышит родной голос, который его зовет, ощущает в воздухе гортензию, незамедлительно оборачиваясь к выходу, откуда к нему медленно, но уверенно шел Хосок.       Чимин разом весь собирается, осознает, в какой ситуации, при каких обстоятельствах его ангел застал. Видит и тела эти мертвые и кровь липкую, лужей огромной залившей все пространство. Он понимает, что Хосок ни разу не должен был всего этого увидеть, он не должен был его найти здесь. Но нашел, потому что любил крепко, сильно. Потому и сейчас его ни сколько не боялся и отвращения не испытывал, двигаясь только к Паку, отчаянно протягивая ему руку.       Чимин катану с плеч снимает и несется к ангелу сам, ничего вокруг снова не видит, только успокаивающие карие глаза, только эту сладкую, прекрасную любовь. Подхватывает Хосока на руки, опускаясь вместе с ним на пол, потому что ангел больше стоять не может, он крепится до последнего, но силы его покидают. В тишине, неожиданно возникшей, звонко о пол падает катана, которую Пак выпускает, чтобы обнять своего возлюбленного, самого горячо любимого и нужного. Того, без кого жить уже не сможет никогда, только с ним, навсегда, вечно. Притягивает его к себе ближе, держит крепко-крепко, а сам в глаза карие смотрит и шепчет:       — Я старался ради тебя, хотел стать лучше ради тебя! — у Хосока по щеке первая слеза катится при этих словах, он ее как не хотел, а сдержать не смог. — Я искал, искал среди них, — Чимин головой указывает на клетки с узниками, которые все разом притихли, не желая привлекать к себе внимание, только смотрели на эту сцену любопытными, испуганными глазами, — но там нет никого, у кого можно было бы забрать душу на обмен! Я пока еще не нашел, — добавляет Чимин отчаянно, — но найду, я обязательно найду! Я обязательно стану лучше ради тебя!       У Хосока душа медленно, но верно сыплется в пепел, только сердце все еще спокойное, оно знает, как будет невыносимо больно, знает, что настанет и его черед. Пальцами ангел Пака держит крепко в своих объятиях, смотрит в черные глаза и осознает — не карие они больше, это больше не глаза Чимина, а за ними больше не он. Все это время Хосок кормил себя иллюзиями, все это время он очевидного не замечал. Слепой глупец.       — Я… — Пак видит, как ангел слезами давится, как у него в глазах боль проскальзывает многотонная, убийственная. Ощущает, как аромат гортензий враз усиливается, как обволакивает и успокаивает, дарит мягкие, трепетные прикосновения. Потому, наверное, и замолкает, позволяя ангелу собраться и сказать Чимину то, что он уже и сам понял:       — Нет, — Хосок мотает головой, и новые слезы у него по лицу стекают стремительно, чудом еще не перекрыли картинку, не перекрыли взгляд этих черных, неожиданно понимающих глаз. — Не надо больше смертей, не надо пытаться стать лучше для меня. Ты погрузился во тьму, но виноват в этом только я. — Хосок носом шмыгает, глотает больно слезы и шепчет: — Я должен тебя отпустить. Мы не можем быть вместе, я должен тебя отпустить.       Чимин отчаянно хватается за ангела, держит крепко, явно не собирается расставаться со своей первой, но такой сладостно-горькой любовью, головой трясет и одной рукой смахивает слезы Хосока со щек.       — Нет-нет! — не хочет в это верить. — Мы должны быть вместе! Мы любим друг друга, мы же «вечно», помнишь?!       Хосок помнит и знает, и слезами отчаянными давится, слушая, как его душа с глухим свистом падает на пол, усеянный иглами, чтобы встретить свой конец. У него в горле ком от недосказанности, в голове хаос, понимание. Он кивает подбородком Чимину за плечо, едва слышимо шепча:       — Это все невинные жертвы, которые пали от твоей руки, но из-за моей жадности, — Пак растеряно смотрит в карие глаза, красные от слез, — и из-за моей самоуверенности, слепоты. Я не могу тебя спасти, я тебя люблю, вечно, — Хосок еле сдерживается, чтобы прахом в этих руках не рассыпаться. — Но чем сильнее я хочу с тобой быть, тем глубже ты уходишь во тьму. Я сделал тебя таким, понимаешь? Это я. Ты их убиваешь из-за меня. Потому я должен тебя отпустить…       Чимин стеклянными глазами на ангела смотрит, не шевелится совсем, переваривает все, что услышал. Давится осознанием всего, что услышал. Он ведь и сам знал, каким был монстром, и сам знал, что смерть и чужие крики боли стали его новой любимой мелодией. Только отчего-то отказывался все это принять, яростно желая очищения. Потому что в очищении был скрыт путь к воссоединению с Хосоком. Паку не нужен был свет, не нужна была прежняя жизнь, где он был никем. Ему нужна была его любовь, и вот ради этого он и играл добродетель, в душе оставаясь жестоким убийцей, который готов на все, лишь бы стать снова счастливым. Хосок зря себя в этом винит, Чимин добровольно ведь стал таким, его не заставляли, ему предложили этот путь, и он сразу по нему побежал. Он никогда не станет достойным своей любви, никогда, он желает очиститься ради Хосока, но сам своими же поступками только сильнее его клеймит. Потому что убивает ради желания быть с ним, ищет очищения и спасения только из-за эгоистических побуждений. Ему своих жертв не жаль, ему жаль, что он не сможет больше быть с Хосоком, будет любить его до ломки, будет жаждать встреч и рвать всех на пути к ангелу. Он его отпустить не сможет.       — Помнишь, ты обещал, что поможешь мне очиститься? — Чимин давит улыбку, но она тут же тухнет. Он смотрит в карие глаза и старается запомнить в них каждую темную черточку вперемешку с шоколадными реками, оплетающими всю радужку глаза. Это все, что у него останется.       Хосок просто кивает, давится беспомощными, ядовитыми слезами и кивает, ощущая, что сердце все-таки сдалось давлению, больше не имея сил оставаться спокойным.       — Тогда, можно я тебя поцелую в последний раз?       — Да, — снова кивает ангел и сам аккуратно тянется к этим мягким, нежным губам, запоминая этот вкус сладкой любви, которая несет боль.       Этот аромат цветков вишни, который напоминал ему об этих добрых, искренних улыбках. Хосок не хочет больше рыдать, хочет остаться стойким до конца, но дарит свой вкус ядовитых слез Чимину, а тот и не жалуется, глотает его, а рукой успокаивающе ангела по спине гладит, как будто пытается ему сказать: «Все хорошо! Не бойся, все хорошо!».       А затем Хосок собственными руками вгоняет лезвие катаны в грудь Чимину, перерезая его ниточку жизни. Всхлипывает, разрывая поцелуй, зубы сжимает, смотрит в черные глаза и словно видит в них проблеск прежних карих, прежде чем Пак тянет ему улыбку легкую, словно и не ощущает боли от лезвия, которое отнимает у него жизнь, и шепчет едва различимо:       — Спасибо!       Тишину подземелья прорезает дикий, полный невыносимой боли крик Хосока.