Пидоры в Волейболе. Челлендж 2020

      Иваизуми десять, когда он понимает, что чувства, которые он испытывает к Ойкаве, какие-то неправильные. Мальчик не должен любоваться другим мальчиком. Не должен хотеть держать его за руку и на прощание целовать в щеку. Иваизуми, конечно же, этого всего и не делает, но желания никуда не деваются. Наоборот, становятся только сильнее, из-за чего приходится постоянно одергивать себя. Ойкаве вместо поцелуев достаются подзатыльники. Вместо ласковых слов — оскорбления. И тот хоть дуется, но из раза в раз прощает Иваизуми, снова ослепляя потрясающе красивой улыбкой, от которой внутри все загорается, переполняется счастьем.       Иваизуми умный, он знает, что норма — это мальчик плюс девочка, а мальчик плюс мальчик — плохо. Поэтому не может ни с кем поделиться своими мыслями, чувствами. Не говорит маме, которая всегда его во всем поддерживала, чтобы не разочаровать ее. И тем более не говорит Ойкаве, боясь быть осмеянным. А ещё больше он боится потерять лучшего друга. Но в груди бушуют бури чувств, ураганы эмоций. И так хочется хоть кому-то рассказать по большому секрету, что ему нравится Ойкава. Поделиться тем, что Иваизуми чувствует каждый день, находясь рядом с Ойкавой. Он даже пытается вести дневник, но слова на бумагу ложатся как-то неправильно, не передавая и части того, что он испытывает. Да и страшно, что мама, которая убирает в его комнате, найдет дневник. Прочтет и разочаруется в сыне. Разочаровать маму так же страшно, как и признаться Ойкаве.       Иваизуми одиннадцать, когда чувств становится слишком много. Кажется, что они в любой момент прольются словами, но он каждый раз успевает остановиться, заменив комплимент грубым словом. Ойкава уже привык, даже не обижается. Продолжает липнуть, виснуть на плече и ярко, заразительно улыбаться. Иваизуми от такой близости краснеет ушами, бурчит, но не отталкивает. Искоса поглядывает на друга, слушая о его великих планах на будущее, в которых всегда звучит «мы».       Дома Иваизуми встречает другой Ойкава, молчаливый, спокойный. Будто отражение в искаженном зеркале. У него выбеленные волосы, опущенные уголки губ и бесцветные глаза. Но рост, прическа, телосложение, знакомые черты лица — все это принадлежит его лучшему другу.       Воображаемый Ойкава появился несколько месяцев назад. Молча присел возле Иваизуми, позволив выплеснуть хоть часть чувств, которых было слишком много для ребенка. Он был рад такому молчаливому слушателю, которому тихо рассказывал о том, что случилось днём. Где они были с Ойкавой, что делали. А потом говорил то, что боялся сказать кому-то другому. Рассказывал, как становится хорошо, когда Ойкава улыбается. Что его улыбкой можно осветить весь космос, так полюбившийся лучшему другу. Что энтузиазм Ойкавы, его стремление становиться лучше — восхищает. Он делился самым сокровенным, своими ещё не до конца оформившимися желаниями. Чуть слышно шептал, как хочется обнимать Ойкаву в ответ, когда тот наваливался на него после изнуряющей тренировки. Как хочется гладить по голове, а не отвешивать подзатыльники. А ещё хотелось убедиться, что у Ойкавы нежная кожа лица, именно такая, какой она кажется, как гладкий шелк. Воображаемый друг смотрел все так же спокойно. Не осуждал, не дразнил, не ругал. И не отворачивался, оставаясь рядом с Иваизуми.       С возрастом чувства лишь крепнут, обретают новые витки, окрашиваясь ещё более яркими и сочными красками. Пятнадцатилетний Иваизуми тихим голосом делится со своим неизменным другом, поселившимся в его комнате, более откровенным желаниями. Теперь Ойкаву хочется целовать в губы. Касаться его натренированного, но хрупкого на вид тела. Запускать ладони под футболку, гладя по прессу. И смотреть, как Ойкава будет реагировать. Покраснеет или же разозлится? Стыдных желаний много, но Иваизуми каждый раз о них рассказывает безмолвному другу, боясь, что если долго будет сдерживать их в себе, то они прорвутся в самый неподходящий момент.       Иваизуми шестнадцать. Гормоны бушуют, и чувства к Ойкаве приносят одну лишь боль, ведь не получается исполнить ни одно из своих «хочу». Он чаще срывается на лучшем друге, несильно бьёт, придумывает обидные прозвища и ощущает отвратительное удовлетворение, когда видит в чужих глазах обиду. Кажется честным, что им обоим больно. Но как бы им ни было, они постоянно возвращаются друг к другу. Постоянно рядом. Иваизуми злится на себя, на Ойкаву, на безмолвного друга, что продолжает лишь слушать, но так ничего и не говорит. И смотрит так безэмоционально, что кажется — тому все равно. На этих мыслях Иваизуми лишь смеётся, а потом игнорирует друга. Даже пытается сблизиться с девушкой, смотря, как Ойкава начинает встречаться с одной из своих фанаток. У Иваизуми тоже есть поклонницы, он ас команды с шикарными руками, как говорят ему Матсукава с Ханамаки, пытаясь приободрить. Иногда кажется, что эти двое все знают, но Иваизуми не поднимает эту тему, не собираясь ни с кем делиться своими чувствами.       Иваизуми восемнадцать, когда это становится нестерпимым. Его бросает девушка, объясняя тем, что она не чувствует себя любимой. Иваизуми только прикрывает лицо ладонью и смеётся. Конечно, не любит. В его мыслях один Ойкава — красивый, полностью обнаженный и чувственно стонущий. Смущения больше нет. Иваизуми чеканит каждое слово, когда сидит рядом с воображаемым другом и рассказывает ему, как сильно хочет Ойкаву.       — Это невыносимо, это, блядь, невыносимо, — Иваизуми стискивает кулаки, желая разбить их в кровь, и смотрит прямо перед собой.       Кажется, Ойкава у него в крови, отравив все внутри. Любовь не ощущается чем-то прекрасным, лишь сплошными мучениями из-за невозможности выразить ее. Прикоснуться, крепко обнять, вплавить в себя, зацеловать красивые губы, а потом… С мыслями о дальнейшем развитии событий приходится идти в душ, с силой сжимать налитый кровью член и быстро дрочить, представляя, как выгибался бы Ойкава под ним, как цеплялся за его плечи сильными пальцами, как смотрел бы поплывшим взглядом, улыбался и тянул свое излюбленное «Ива-чан». Нет, лучше «Хаджиме».       Ойкава выжег собственное имя на его подкорке, на сердце, на почках. На каждом гребаном органе. Остаётся только татуировку сделать с его именем, чтобы быть окончательно заклеймённым. Иваизуми даже запах его чувствует на школьной рубашке. Ойкава с возрастом становится ещё более тактильным. Постоянно, блядь, просто постоянно прикасается, липнет к боку, виснет на плече. И это не приятно, нет. Это Н Е В Ы Н О С И М О. Ойкава пропитывает его до костей, где древними рунами выцарапано «Собственность Ойкавы Тоору».       Иваизуми все ещё восемнадцать. Ещё немного, и они выпустятся из школы, пойдут разными путями. Почему-то это радует. А вот Ойкава все чаще ходит грустным, задумчивым. Но не делится своими мыслями. Значит, реально что-то важное, болезненное, если он пытается справиться в одиночку. Возможно, у Ойкавы тоже есть воображаемый друг. Только тот ему не всякую похабщину рассказывает, а жалуется на несправедливую к нему жизнь. Честно говорит, как изматывает себя на тренировках. Как у него все болит, что выть хочется. Как ноет травмированное колено во время дождя. Как он сожалеет, что они так и не прошли на национальные. Иваизуми ревнует. Он хочет быть тем, кому Ойкава бы все рассказывал. Говорил правду, а не строил из себя сильного, самодостаточного капитана, у которого не должно быть слабостей. Но Иваизуми полюбил его такого — со всеми фальшивыми улыбками, глупым поведением перед девушками, редкими моментами откровений и надоедливостью, за которой спрятана неуверенность в том, что он хоть кому-то нужен.       Ойкава собирается в Аргентину. Иваизуми — в Америку. Разъедутся по разным странам, и между ними ничего не останется. Кроме сожаления. Упущенные возможности выкручивают жилы. Был же шанс, что Ойкава примет его чувства, не оттолкнет. Позволит стать ещё ближе, но Иваизуми все это удачно проебал.       Иваизуми мечется по комнате, злость клокочет внутри. И больно, как же, сука, больно. Уже не помогает ничего, ни облечение своих чувств в слова перед воображаемым другом, ни быстрая дрочка в душе. Всего так много, и все принадлежит Ойкаве. Кажется, ещё немного, и Иваизуми взорвется, лопнет, переполненный гребаной любовью.       — Признайся, — Иваизуми резко оборачивается, смотрит в угол, где сидит свидетель всех его мучений, который впервые подаёт голос. Показалось, точно же показалось. Но тот приоткрывает бледные губы и чуть слышно повторяет: — Признайся.       Иваизуми накрывает таким шквалом эмоций, смелость переливается через края. Он хватает куртку и выбегает из дома. Да, надо признаться. Давно нужно было все рассказать не воображаемому другу, а Ойкаве. Только это спасет — или окончательно разрушит, чтобы можно было начать все сначала, или даст новый виток их отношениям.       Иваизуми бежит к чужому дому, чуть ли не снося двери. Открывает мама Ойкавы, удивлённо смотря на него, и растерянно говорит, что Тоору ушел прогуляться. Иваизуми подумал бы, что с очередной девушкой, но он слишком хорошо знает своего лучшего друга. Извиняется перед Ойкавой-сан, прощается и снова срывается с места. Через месяц они выпустятся, уже не нужно так отчаянно тренироваться. Но Ойкава находится в спортивном зале. Негодник всегда был обаятельным, получая у сторожа ключи от зала. И этот вечер не стал исключением.       Иваизуми распахивает двери, за задники стягивает грязные кеды и стремительно идёт к опешившему Ойкаве. Тот выставляет перед собой руки, сжимая в ладонях мяч, будто щит. Его хочется по привычке отругать, откинуть мяч и за ухо потащить в раздевалку, но Иваизуми понимает — стоит отвлечься, и от решимости не останется следа.       — Ива-чан, что-то мне не нравится твой вид, — Ойкава и правда выглядит перепуганным, хоть и пытается бодриться, пока Иваизуми преодолевает разделяющее их расстояние. Он тормозит лишь тогда, когда мяч упирается ему в грудь. Хочется его выбить из рук, стереть пространство между ними, но Иваизуми не шевелится. Лишь смотрит прямо в глаза и громко произносит, наконец говоря это перед тем, кто давно должен был услышать:       — Я люблю тебя, Ойкава.       Ойкава сам роняет мяч, от чего Иваизуми слегка качнуло вперёд, и опускает голову. Молчание затягивается. У Иваизуми леденеет все внутри. Неужели разочаровал, оттолкнул? Лишился даже дружбы. Трусливо хочется сбежать, но он ждет, чтобы поставить точку. И никак не ожидает, что Ойкава начнет плакать. Не показушно, чтобы его пожалели, а беззвучно. Слезы скапывают на пол, раня в самое сердце. Неужели Ойкаве так противно, так нестерпимо от его слов?       — Зачем ты это сказал, Ива-чан? — Иваизуми кажется, что эти слова выбивают воздух из лёгких. В груди сразу становится болезненно горячо, но он продолжает стоять на месте, собираясь принять каждый удар. — Я же так не смогу уехать. Как я теперь уеду, Ива-чан? Как?       Ойкава подаётся ближе, цепляясь пальцами за его куртку и вскидывает полные боли глаза. Сцеловывать чужие слезы оказывается до щемящей нежности приятно. Ойкава доверчиво льнет к нему, крепко обнимает и шепчет признания, выливая их на Иваизуми огненным водопадом. Только это не обжигает, согревает.       Обнимать Ойкаву восхитительно правильно, как и целовать его. Он отзывчивый, податливый. И такой же дурной, как и Иваизуми. Они столько лет в одиночку несли в себе эти чувства, забрали у себя же бесчисленное количество потрясающих моментов. Но к черту прошлое, когда в руках Иваизуми его настоящее и будущее.       Домой он возвращается поздно вечером, проводив Ойкаву. Губы болят от долгих поцелуев, кончики пальцев горят прикосновений. А грудь распирает радость. В комнате его никто не ждёт. Иваизуми осматривает все углы, но воображаемого друга больше нет. И правильно, теперь не нужно ему ничего рассказывать, теперь он сможет говорить о своих чувствах Ойкаве. Иваизуми будет делать это постоянно, в привычно грубоватой манере, но искренне, от души. Нашептывать признания на берегу океана под палящим солнцем Калифорнии. Делиться своими желаниями, прижимая Ойкаву к кровати на его съемной квартире в Сан-Хуане. Смущать его «люблю», произнесенными в губы, когда они встретятся дома, вырвавшись на каникулы. Этих моментов будет так много, но каждое будет самым ценным воспоминанием Иваизуми.