Я не мог налюбоваться её обнажёнными чувствами. Меня опьянило искушение человеческих порывов... Я не помнил себя под утро. От счастья? От сумасшествия. Она, не намереваясь, надломила прочные стены моего аскетизма, заставила мучиться в забытие – с трудом вспоминать, кто я и для чего был рождён. В шесть часов я был окончательно изнеможён.
— Пожалуйста, Господи, ляг спать, милая, засни, — я посмотрел на свою мучительницу.
— Твоя воля, — она облизнула мои губы и грациозно извернулась.
Было приятно.
«Попытаться заснуть? Совершенно тщетная попытка... Вдохновение располагает к музыке». Я вошёл в комнату записи. Включив аппаратуру, сел за стол и скрестил руки на груди.
«Такой спектр эмоций пагубно влияет на мою психику. Множество чувств противопоставлены моему вековому одиночеству...» Я перебирал аккорды, подбирал созвучия, выстраивал тонкий ряд мелодии, но я сам весь вибрировал в такт всепоглощающего звучания.
«Надо же, удивительно легко и складно выходит...»
Девушка заглянула в комнатку после двух часов беспечного сна. На ней совершенно удачным образом села ночная сорочка – нежная, невесомая ткань. Она снова напомнила мне француженку – символ моей юности, полной искаяний и томной рефлексии... Но это было не напоминание. Девушка становилась уникальной во всех своих проявлениях и скоро должна была стать абсолютно самобытной грациозной дамой.
— Мия, я вынужден вернуть тебя в кровать. Тебе необходим отдых...
— Как я могу спать, когда до меня доносятся такие чудесные звуки? — она подошла сзади и с нежностью положила руку мне на плечо. Мы друг другу тепло улыбнулись.
— Что же, расскажешь, какую музыку предпочитаешь?
Через время мы оказались в столовой. Я ждал, пока чайные листья раскроются сполна, чтобы выдать нам свой бесценный экстракт. Между нами тянулся разговор:
— Тебе часто доводилось... ну, пить кровь?
— Не смущайся произносить это вслух, Мия. Это – обычный способ пропитания моих сородичей, — я сделал паузу, чтобы она запомнила. — В жизни мне доводилось брать кровь чужих людей не только с целью поживиться. Видишь ли, милая, это такие нелицеприятные моменты моей жизни, в которые мне бы пока не хотелось тебя посвящать.
Она равнодушно хмыкнула.
— Мне импонирует твоя новая манера безразличия.
— Меня это действительно не интересует.
— Верно. Ты должна сделать так, чтобы я сам захотел тебе поведать, — я сверкнул глазами.
Сделал шаг навстречу ей, слегка гипнотизируя её сознание. Она это поняла и без испуга, но опасливо на меня смотрела.
— Ты должна это запомнить, — ещё шаг. — Ты должна делать так, чтобы мне тебя хотелось. Холодностью разожги во мне страсть.
Я проговорил это ей в самые губы и ослабил давление. Она восприняла мои слова достойно:
«Видимо, всё правильно поняла».
— Так что насчёт твоего режима суток?
— Я практически не сплю. Строение вампирского тела несколько отличается от человеческого. У меня в организме вырабатывается специальный... — я не знал, как правильно выразиться, — ...некое вещество, полностью восполняющее затраченную мною энергию.
— Так сон для тебя – развлечение?
— Он некогда таковым являлся. Когда я был моложе, мне доводилось видеть сны – радостные красочные сны.
— Но потом что-то изменилось?
— Да, и я перестал ложиться в кровать.
— Надо же... ты проснулся с таким воодухотворением тогда, на рассвете.
— Да, Мия, и это удивительно. Я никогда не думал, что возымею счастье снова видеть сны... Но одно из них пришло ко мне на рассвете, и я был бесконечно этому счастлив.
— Сколько тебе нужно для счастья, Вик, — девушка с наслаждением попивала чай, изредка давая замечания. — Кислинка в напитке составляет неотъемлемую часть его неповторимого букета. Этот вкуснее, чем предыдущий.
Мне нравилось говорить с ней о вещах, в которых она была если не дилетантом, то очень поверхностным зрителем.
— Ноэль и Дастин питались кровью?
— Отец когда-то в далёком прошлом. Дастин же отрицает всякие формы этого, как он выражается, «пережитка эпохи». Вообще, новое поколение становится всё более прогрессивным. Они вовсю продвигают донорство.
— Интересно, продуктивно ли это у них выходит?
— Можешь поинтересоваться у своего знакомого. Бенни – сторонник данной тенденции.
— Хм-м...
Мы оба устремили взгляды в панорамное окно, за которым туман кутал город в свой неосязаемый облик. Мне вновь привиделись высокие шпили европейских башен, утопающих в молочной пелене тумана.
«Ненавистная бесчувственная Америка...» — я прикрыл глаза, и эта фраза пронизывающей болью отпульсировала по всему периметру моей головы.
— Почему в ночь, когда ты меня спас, у тебя возникло желание выпить моей крови?
— Я тогда слишком долго... голодал. Я иногда утоляю жажду животной кровью, но тогда отказался даже от этого. — Мне пришлось немного слукавить, ибо в тот период времени я был заперт в своём доме своими же безумными мыслями. Я практически ополоумел, а здесь мне на глаза попалось это беззащитное создание со свежей кровью…
— Разве ты не мог взять чужую? Уверена, те, кто бывал у тебя дома, могли сойти за вполне себе достойную пищу. Наверняка их было множество.
— Мия, — в исступлении произнёс я. — До тебя в этом доме не было ни единой души.
«И как она сама этого не поняла? Неужели я похож на чересчур радушного хозяина?» Я внимательно следил за изменениями выражения её лица. После сказанной фразы оно стало настороженным, а после выразило невообразимую скорбь.
— Расскажи что-нибудь из своей жизни, — попросил я. — Ты лишь однажды поведала мне историю из детства...
— Моя жизнь несколько отличается от твоей, в ней меньше... триумфальных моментов, — девушка стеснительно улыбнулась. — У меня чудесная семья, они живут очень далеко отсюда. С детства отец прививал мне благородные помыслы. Знаешь, с ними тяжело жить.
Я вопросительно вскинул бровь.
— Люди порой очень жестоки. Я часто видела пороки и бесчинства... Хотя мне и немного лет, некоторые моменты моей жизни оставили в груди сильные ожоги.
— Ты поэтому так стремишься помогать людям?
— Пойми же, Виктор. Человеческая жизнь – это жалкие восемьдесят лет земного существования. Кем же мы будем, если полностью абстрагируемся от взаимной любви и помощи? — где-то в глубине души её слова навеяли мне образ Сонечки Мармеладовой.
— Удивительная филантропия, — в четвёртый раз произнёс я и накрыл рукой ладонь девушки, улыбнувшись.
— Вик, я тебе так благодарна. Спасибо за твои попечительство и заботу. Сама бы я не вынесла всех испытаний, давления новых способностей и... всего этого, — она показала рукой на дом, и я, конечно, понял, что она имела в виду.
— Ноэль не лгал тогда. Я не оставлю человека, который некогда нуждался в моей помощи, Мия. Признаться, ты несколько нарушила мерный порядок моей жизни... Но мне приятно слышать стук чужого сердца в моём доме.
— Твой слух обострён до такой степени? — девушка искренне изумилась.
— Непостоянно, но при любой концентрации я слышу биение сердца и незаметное шелестение крыльев бабочки.
— Восхитительно.
Помолчали.
— Виктор, я могу поехать сегодня в клуб, немного развлечься с Тришей?
— Это может быть опасно, Мия. Ты с завидной частотой попадаешь в неприятные ситуации.
Мы ещё недолго поспорили, и я всё же дал согласие.
— Пожалуйста, следи за телефоном. Не советую тебе пропускать звонки, — настоятельно сказал я.
— А иначе?
— Ты прекрасно знаешь. Я тебя накажу.
— Хи-хи, хорошо, Вик, спасибо. Тогда я уехала! — она легонько поцеловала меня в щёку и ушла к себе наверх.
«Что же... Коль моё спокойствие нарушено, полагаю, нужно заняться делами», — мысленно рассудил я.
Позвонил отец.
— Виктор, я могу к тебе заехать?
— Конечно, Ноэль.
Через час он сидел в кабинете напротив меня. Войдя в дом, отец бросил презрительный взгляд на вещи Мии, но сдержался от колкого замечания.
— Пока Артур и София пребывали в наших краях, они, конечно, нанесли мне визит вежливости.
— Вежливости, отец?
— Мальчик мой, вежливость априори означает обсуждение насущных проблем.
— Продолжай.
— Старый Свет никогда не придёт в гармонию с нынешним Князем Нидерландов. Я понимаю, Алэн – прекрасный человек и рассудительный юноша, но в Европе ему претит множество людей.
— Я неоднократно сообщал всем вам, что моё решение было окончательным и я не собираюсь ни с кем его обговаривать.
— Ты сильно ошибаешься, Виктор. Позволь мне критиковать твои действия – моя критика всегда конструктивна, — отец ходил по длинному кабинету, скрестив руки на груди. — Ты, несомненно, поступил верно, отдав предпочтение своему другу. Но он не сможет долго сдерживать противоречия... Алэну не хватит силы воли, мальчик мой.
— Эти проблемы не в моей компетенции. Он дал своё согласие – больше я не желаю участвовать в его решениях. Ты знаешь, я бесконечно доверяю этому человеку.
— Нет, всё не так, Виктор, всё в корне неверно. Это место по праву принадлежит тебе. Пойми же, ты сделаешь благое дело, вернувшись в Европу…
— Благое дело? Не в угоду ли тебе я должен это сделать?
— О чём ты говоришь?
— Ты ведь мечтаешь видеть меня на престоле, — я оскалился. — Как заманчиво, надо же, сын, взращённый тобой, европейский Князь!
— Прежде, чем говорить, Виктор, подумай. Это походит на безрассудство, — он попытался предотвратить ссору.
— Ты прав. Больше не затрагивай эту тему, прошу тебя. А сейчас уезжай, у меня много дел.
Только Ноэль покинул территорию моего особняка, раздался звонок телефона.
«В какую ужасную суету превращается моя жизнь?.. Приятели, коллеги и близкие, увидев во мне перемены, решили, что я теперь медийная персона. Это неверное предположение». Звонил Габриэль, вежливо приглашал на собрание по поводу реставрации европейского памятника.
— Конечно, друг мой, я скоро прибуду в клуб.
***
Автомобиль летел по шоссе; я, погружённый в размышления, спокойно следил за дорогой.
«Кроуфорд не врал, я точно это знаю: он не покушался на жизнь волчонка. Да и какую выгоду он бы получил? Нет, именно в этом моменте логическая связь прерывается. Говард не планировал убивать ребёнка. Это сделал кто-то другой».
Скорсезе, Габриэль и несколько известных личностей города уже собрались в приватном кабинете за беседой.
— Меня не покидает чувство, джентльмены, что каждый хочет злоупотребить моим вниманием... — сказал я сразу же, как дверь в помещение распахнулась. — Я стал бывать в обществе чаще прежнего.
— Прекрати, — с отеческой снисходительной улыбкой сказал Скорсезе. — Мы не вправе обсуждать проблемы искусства без твоего участия, Виктор.
— Где же твоя прелестная спутница? — поинтересовался Джордан.
— Предпочла отдохнуть, — я кивнул ему в знак примирения. Тогда в офисе накричать на него было полностью моей виной. Он этого, конечно, не забыл.
— Что же, господа, приступим, — тактичным жестом предложил близкий соратник Вуда.
Обсуждение сфокусировалось на памятниках Баварских угодий. Беседа вскоре превратилась в диспут, однако в нём я был ключевой фигурой. Каждый внимательно прислушивался к моему мнению, понимая, что я посвятил искусству, в частности зодчеству, не один десяток лет.
— Нет, Габриэль, стиль Duomo di Milano мне не слишком импонирует. Там потрясающе выведены апсиды, а в остальном этот собор ничем непримечателен.
— Но ведь его масштабы поражают, Ван Арт, — Джордан пытался спорить, помня затаённую обиду.
— Разве что они... — я, соглашаясь, кивнул. — Но с точки зрения зодчества собор абсолютно безынтересен, Джордан.
Вампиры неспешно беседовали, предаваясь воспоминаниям из путешествий. Я внимательно слушал их рассуждения, склоняясь над немецкими чертежами:
— Ничего величественнее Китайской Стены люди уже не возведут, я глубоко в этом убеждён...
— Что же насчёт египетского Сфинкса? Говорят, человечество будет на исходе, когда эту скульптуру занесут пески времени.
— ...вы не правы, господа, всё величайшее человек создал во времена Возрождения! — воскликнул Скорсезе и посмотрел на меня. Я поднял бокал в честь произнесенных им слов.
— Бесконечно с тобой согласен, мой друг.
Очевидно, Скорсезе был единственным человеком, который не раздражал мои нервы. Наоборот, его такт и происхождение мне очень импонировали.
— Виктор, имеешь ли ты своё избранное произведение архитектуры? — обратился ко мне Габриэль, прервав разговор с молодым человеком.
— О да, имею. Это Собор Святого Семейства, расположенный в самом сердце Барселоны.
— Тот, что строят вот уже две сотни лет?
— Именно он.
— Почему же твой выбор пал на Sagrada Família?
— Temple Expiatori de la Sagrada Família, если быть точным, Фабрицио. Он абсолютно уникален в своём величии. Гениальный проект, ему суждено было строиться на пожертвования прихожан долгих два века. Над его эскизами работали архитекторы пятнадцати стран: японцы, итальянцы, французы... Каждая деталь выведена в безупречность.
— Не бывает безупречных вещей, Виктор.
— Однако, когда священник спросил, почему Гауди так беспокоится об отделке шпилей, находящихся на высоте ста семидесяти двух метров над землёй, тот ответил: «Монсеньор, ведь их будут разглядывать сами ангелы».
В кабинете на секунду воцарилась тишина, и сразу же каждый присутствующий улыбнулся находчивости великого архитектора.
— О да, так и должен творить настоящий художник! — с воодушевлением произнёс Габриэль.
***
Я получил наслаждение от общения с близкими сородичами. Вернувшись домой, принял ванну и решил немного вздремнуть в гостиной. Спокойные узоры огня полыхали в чаше камина. Наблюдая, я погрузился в сон.
И моментально почувствовал неладное. Перед глазами вспыхнуло зарево кровавых побоищ.
«Это ведь 1940 год, Англия...» Я огляделся по сторонам. Явь слилась со сном воедино. Передо мной предстали реки крови – разговоры с Дастином и Мией оживили в памяти воспоминания военного времени. Тогда я не был человеком, тогда я не был вампиром – я был зверем, который потакал безрассудному желанию крови. Я пил многих: без разбору, без счёту, без эмоций. Жажда мести овладела моим сознанием. Я был безжалостен, я был жесток.
И всё же в череде этих кровопролитных состязаний я выхватил одно мучительное воспоминание, которое воспаляло мой разум долгие годы.
Стоял мёрзлый март. Я бродил в окрестностях города, пока гремел смертельный бой. Наткнувшись на двух солдат, я выпил их кровь. Красная жидкость ещё не успела засохнуть на губах, как мой взгляд остановился на маленькой девочке лет четырёх. Ребёнок, побледневший, смотрел на мои действия не в силах пошевелиться. Я остервенел.
С тех пор её глаза перед смертью сопровождают каждый мой полоумный кошмар... И вот я беру её на руки, прокусывая шею – жилки начинают работать быстрее – и тело слабеет в моей хватке. И эти глаза, ослеплённые, совершенно дикие, ни в чём неповинные глаза...
Я проснулся задыхающимся и через долю секунды подскочил с дивана в холодном липком поту.
«Боже, Боже, Боже... я будто пережил это вновь». Тело болезненно пульсировало. Я медленно подошёл к окну – Луна, породившая меня, давшая мне жизнь, светила высоко на небе. Тоска лизала мне сердце. Ядовитая слюна разъедала его при одном лишь воспоминании о смерти ребёнка.
Я стоял, опершись на подоконник, но ноги меня не держали.
«Сколько эмоций, какой удивительный калейдоскоп радостей и печалей... Кто со мной сотворил такое? Невыносимо. Я стал одним большим резонансом... Век я не чувствовал ничего, я никем не интересовался и никого не любил. И здесь это неискушённое создание, лелеющее в душе добродетельные помыслы...»
Вновь с пошатнувшимся сознанием я стоял, опираясь на подоконник. Головную боль невозможно было терпеть. Не контролируя себя, я слышал каждый треск пыли, каждую эмоцию далёких соседей. Луна меня ослепляла.
«Я не знаю, какой волей обладает эта девушка, но она сломила моё бездушие. Я вижу сновидения – болезненные, тягостные, радостные, побуждающие... Я не знаю, какой волей она обладает, но я вверяю этой воле свою судьбу и не имею никаких сил ей противиться...»
