Бессмертие или краткий миг счастья?

Она попросила ещё день. Я согласился. В эти сутки меня никто не тревожил, потому что прежде я успел сполна на всех отыграться. И они меня не обвинили. Просто оставили одного. Я нервничал. Меня не покидало чувство кипящей обиды. «Она, верно, не понимает, чтó значит для меня. Как глупо, Виктор, все свои сердечные переживания отдавать в руки молодой девушки, которая может обернуться такой опрометчивой...». Весь день я провёл в размышлениях. «Отчего я так зол? Её безопасность и жизнь - моя клятва, которые я не привык нарушать. Я давно воспитал в себе это непоколебимое чувство долга. И если она решила этому помешать - намеренно или случайно - это может сильно обжечь нас обоих». В один неожиданный момент на пороге появился Дастин: — Что ты творишь?! Я одарил его отягощённым раздумьями взглядом и не ответил, задумчиво вдохнув. — Отец в бешенстве от твоего поведения. Джордан так же не желает о тебе говорить. Скорсезе с Габриэлем в замешательстве: ты накануне поставил всех в неудобное положение. — Мне нет до этого дела, — спокойно выговорил я. — Виктор, что с тобою сделалось? — Своей жизни я больше не хозяин. Старшие оставили меня на время, прошу, последуй их примеру. Я не хочу портить с тобой отношения. — Извечная холодность, — выплюнул брат. — Ты не можешь даже вообразить, насколько я это в тебе ненавижу. — Заметь, не я заявился к тебе домой, чтобы читать лекции по воспитанию. Я же сказал: если ты сейчас оставишь меня одного, впредь нам не придётся выяснять отношения. — Счастливо оставаться, — он с раздражением развернулся и махнул рукой. — Пожалуйста, передай, что я приношу извинения в клубе всем, кого имел неосторожность обидеть, — отрешённо сказал я. Он зло посмотрел на меня через плечо: — Как благосклонно, — и хлопнул дверью. «Сейчас они все меня не занимают. Меня разъедает трепещущее чувство от осознания собственной оплошности. Скоро приземлится самолёт. Пора собираться». В груди меня грело чувство невероятно желанной встречи. Но оно трескалось и бесследно исчезало каждый раз, стоило мне только вспомнить её путешествия. «Неужели забыла, каким я могу быть на самом деле? Моя сердечная склонность может благополучно закончиться в любой момент». Меня уже давно не заставляли волноваться. Сейчас же я превратился в сгусток нервной энергии, вибрирующей, как мне казалось, перед нашей встречей. Однако настроен я был решительно. Внешне я был спокоен до тошноты. Но когда в зале ожидания она появилась в поле моего зрения, решительность вздрогнула и вздумала жестоко меня испытать. Мне не нужно было специально чувствовать её эмоции: всё было сказано в глазах. Всё: смущение, желание остаться сильной, уверенность и разумная опасливость. Мия кротко меня обняла, и её обдало ледяным дыханием моего безразличия: — Я всё могу объяснить... — Оо, не сомневаюсь. Я предоставлю тебе такую возможность. Мы вошли в дом, я спокойно отставил её чемодан и закрыл дверь. Она прошла на середину комнаты, сложила руки на груди и уставилась на меня по-детски виноватыми и гордыми глазами. Когда она, наконец, вернулась и я мог измерять её зрительной способностью, я готов был ввести её в такой глубокий гипноз, что она неподвижно просидела бы на диване несколько суток. Однако эта злость граничила с безупречным спокойствием, и это сочетание рождало острые движения, возведённые яростью в степень абсолюта. Я ходил вокруг неё, осматривая, как прицеливается гепард прежде чем сделать прыжок, и мучительно молчал. Я выжидал. Она, наконец, решилась: — Виктор, я... — она подняла палец вверх, готовясь к оправданию, но я метнул в её сторону такой взгляд, какого прежде она не видела даже у Александра Кабанеля на картине «Падший Ангел». — Позволь кое-что тебе объяснить, милая, — я, подчинив её волю, заставил девушку медленно отходить к дивану. — Кажется, ты забыла несколько правил, — я, дабы не перейти на угрожающий шёпот, сжал зубы и выждал пару секунд. — Их было не так много, правда ведь? Я не терплю ложь ни в своей жизни, ни в жизни окружающих меня существ. Она приводит меня в ярость. Ложь - это, в первую очередь, неуважение себя, как следствие, - других людей. Ты заставила меня переживать. Я не могу смириться с этим, как бы я этого ни хотел. Она безвольно сидела на диване, сознавая происходящее, но не в силах пошевелиться. Взгляд не метался, он был неподвижно сосредоточен на мне. Я специально слегка притупил её сознание, чтобы слова врезались в её память как можно чётче. — Своим поведением ты поставила меня в неловкое положение. Я колеблюсь перед вопросом: дорог ли я тебе как близкий человек? Она, очевидно, хотела воспротивиться, потому что мучительно прикрыла глаза, но я лишь сильнее сжал её сознание в своей хватке. Я громко и настойчиво чеканил слова: — Впереди у нас много совместных действий, поэтому изволь решить сейчас, что ждёт нас в будущем. Ты ведь понимаешь: мне много лет, принуждать тебя делать что-либо я не вправе. Я не стану этого делать, Мия. Ты достаточно взрослый человек, чтобы принимать осознанные решения лично. Говори, — я облегчил гипнотический транс, и она встрепенулась. — Виктор, я... — она не могла выстроить логическую цепочку. — Виктор, я могла оставаться под наблюдением Ксандра и не причинить тебе неудобств, но это было выше моих сил… Я вопросительно вскинул бровь. На лице не выразилась ни одна эмоция. Мне было тошно от собственного слабоволия - раньше с человеком, так со мной поступившим, я не счёл бы нужным даже говорить. Но я стоял, сведя руки на груди, и выслушивал оправдания. — Пойми же... Данте появился в самый удачный момент, появилась возможность узнать что-либо о себе, о своей сущности... Виктор, мне нужно было почувствовать себя сильной. Я... — у неё дрогнул голос. Этого я боялся больше всего. Я схватился за голову. — Почувствовать себя сильной?.. Сильной, Мия?! Ты даже вообразить не можешь, как я испугался за твою жизнь, когда мне сообщили, что ты успела посетить половину Европейского союза! Сильной, Мия? Господи... — я развернулся и прошёлся по комнате. — Удалось? — в моём голосе прорезалась сталь. — Нет, — она опустила голову, и на щеках я увидел тонкий след свежей слезы. — Почувствовать себя сильной, Мия? Ты ведь... Разве я мало сделал? От тебя требовалось лишь оставаться в отеле, в безопасности, там, где мои друзья любезно согласились о тебе позаботиться. Я что, так мало сделал? — теперь в моём голосе слышалась горечь выстраданных чувств. — Прости, Вик... Девушка подскочила с дивана и прижалась ко мне грудью. Я почувствовал влагу на своей рубашке. Она заплакала. Я остался неподвижным, чувствуя тепло её тела, которого мне так не хватало во время разлуки. В эту секунду я взмолил свою решительность побыть со мной ещё несколько мгновений, но девушка заплакала... И я вновь был повержен. — Ну как же... Ты хоть понимаешь, на что ты меня чуть не обрекла? — я крепко взял её за плечи и посмотрел в глаза. Взгляд снова всё сказал за неё. — Поклянись, что больше никогда так не сделаешь, поклянись мне, Мия, — я прижал её к себе, кутая в объятиях, и чуть не задохнулся от счастья. — Прости, Вик. Мне так стыдно... Я так скучала, милый. Здравый смысл подсказывал, что мне не следует радоваться, как малому дитя, но её присутствие вновь меня вдохновило, обрадовало и... Оживило. И была далёкая Европа, скрытая за густыми облаками Атлантического океана, и были её худые плечи, и... Какое мне было до того дело? Любовь вдруг окутала весь мир, белым одеялом покрыв все близлежащие города, любовь заставила меня крепко сжать в объятиях эту девушку и вновь почувствовать её тепло, и заулыбаться - скромно, искренне - простому человеческому счастью. — Наконец-то ты дома, Мия. Мы впредь никогда не расстанемся, слышишь? Я такого не допущу. Ты отныне... Она не дала мне договорить, сомкнув губы на моих устах. Я улыбнулся, не в силах оторваться от томящего предвкушения, и поднял её на руки. — Наконец-то ты дома, милая. — Прости меня, Виктор, отныне я не стану заставлять тебя так нервничать, я не буду... Слышишь? Но я уже не слышал. Раскаяния вслух меня не занимали, я заглянул в её глаза и увидел всю палитру удушающей тоски. Я не мог её отпустить. Мне так хотелось, чтобы она чувствовала, что чувствую я: восторг и немое восхищение заиграли во всех жилах моего тела. Она обвила мою шею руками, и я прикоснулся к её груди - невероятно красивой груди, утешающей меня в минуты особо тоскливых душевных исканий. Слова, которых мы и так друг от друга не требовали, бесследно испарились в пространстве, и остался лишь звук её кровяного темпа. Только сейчас я понял, как тосковал. Я провёл языком по шее, и она беззвучно ответила мне взаимностью: «Конечно, тосковала и я». Какое это было наслаждение - чувствовать на руках её просыпающееся к ласке тело! Мы прозрели к прощению, и воздух зарябил, поддаваясь давлению наших чувственных резонансов. Она целовала меня, и в каждом прикосновении я находил чувство надежды и раскаяния. Какое мне было дело до прошлого? До будущего и настоящего? Была только она - та, в которой сосредоточилась вся моя жизнь. В спальне она скинула с себя одежду и попросила меня показать ей истинную любовь. Она (любовь) переливалась через края моей душевной чаши, поэтому я, конечно, не собирался останавливаться в следующие несколько часов. Девушка ловила ртом воздух от наслаждения, и на окне оставались отпечатки её ладоней. Мне казалось, что я двигаюсь во сне - один момент, и тонкая эстетика её тела разобьётся, разлетевшись на множество осколков экстаза, однако этот момент приходил, и комната не нарушала быстрый ритм моих движений. Я сплёл пальцы своей руки с пальцами её ладони, дав почувствовать девушке свою нежность и своё бесконечное желание быть рядом, сопровождать её на пути жизненных стремлений. Пик наступил, и я беззвучно упал рядом с Мией. — Там, — она махнула рукой на восток, в сторону Европы, — я многое поняла. Мне показалось, я увидела Амстердам через призму твоих воспоминаний. Ты мог стать Князем, Виктор, — эта фраза была глубоко личной для нас обоих, и я прекрасно отличил её тон. Если бы я не боялся спугнуть чувство вселенского наслаждения, я бы ответил ей более холодно, но сейчас произнёс: — Мог. Но власть не для меня, милая. — Какие глупости, Вик. Ты предельно серьёзен и рассудителен: лучшего Князя я бы и вообразить не могла. — Возможно, я обладаю этими качествами, но... — я не мог подобрать уместных слов. — Что «но», милый? — Я боюсь, — выдохнул я, мысленно согласившись быть с ней откровенным до конца. Она заинтересованно на меня глядела, и лунный свет серебрил её бархатную кожу. — Ты ничего не боишься. — Боюсь. Мия, ты знаешь меня настоящего, полагаю, я один из самых хладнокровных людей в твоей жизни. Но я люблю их. Она внимательно слушала. — Я люблю людей. И люблю вампиров. У тех есть всё: время даёт преимущество. Я боюсь обрести власть и сделать ошибку, причинить кому-то вред. Любые подданные заслуживают идеального правителя, в руках которого сосредотачиваются мудрость и справедливость. Я боюсь не выдержать этот идеальный баланс мироздания. — Мне казалось, этим суждениям не доставало места среди твоих жизненных впечатлений. Никогда не увидела бы в тебе задатки такого мудрого и деликатного правителя. — Они хранятся глубоко внутри меня, Мия. За десятилетия своей жизни мне доводилось много размышлять и анализировать. Но это убеждение... Его даровал мне отец. Он был одним из самых успешных дипломатов евразийской политики. Я жутко боялся его острого взгляда: он часто усаживал меня рядом с собой и пытался беседовать со мной о политике. Позже к нему приезжали другие дипломаты, он говорил, а я, притаившись, слушал из-за стены. Мне многое становилось понятнее из речей других людей. По-другому человек не может выучиться какому-нибудь убеждению - только если долго и внимательно будет слушать. — Другие жестоко воюют за власть, ты же боишься возлагать на себя ответственность за подданных... В этом твоя исключительность, Виктор. Мы лежали в тёмной комнате. Я смотрел вверх, погружённый в скоротечный поток мыслей, а она пыталась отличить отпечатки этих раздумий на моём лице. Вдруг мягкая рука накрыла мою ладонь - она подвинулась ближе и легла мне на грудь. — Как приятно, должно быть, понимать, что у тебя неограниченный запас жизненного времени, — она горько усмехнулась. — Мы не до конца знаем последствия твоего обращения, Мия, вероятно, ты тоже бессмертна. — О нет, Вик, я не стремлюсь к такому желанию, напротив же... Я коснулся пальцем её подбородка и приподнял её голову, чтобы заглянуть ей в глаза и понять: шутит ли она? — Повтори, пожалуйста. — Я никогда не мечтала о бессмертии. — Кажется, сегодня уже было сказано: я не терплю любое проявление лжи, Мия, — в ответ на мои слова она грустно улыбнулась. — Отчего же, ответь, ты не искала эликсира бессмертия? — Жизнь имеет смысл, только если она конечна, Виктор, — она, понимая, что я жду продолжения, задала вопрос. — Почему, ты думаешь, на Земле случаются разного рода бедствия? — Боги гневаются на человеческий род? — А почему они гневаются, Виктор? — Я не понимаю. — Они нам завидуют. Боги нам завидуют, — она снова приложила ухо к области моего сердца, спокойная, как будто то, что она говорила, было очевидной истиной. — Жизнь - это миг. Краткий миг счастья, Виктор. Они там, в поднебесье, не могут жить человеческой жизнью, непредсказуемой, интересной, упоительной жизнью. Жизнь - это миг. И счастье человеческого рода - в способности его почувствовать, вовремя им насладиться. Будущее неумолимо относит момент настоящего в прошлое, и через секунду все эти явления становятся невозвратимым прошедшим. Мы никогда не станем прежними, Виктор. И я уже никогда не буду так молода. В этот момент что-то оборвалось внутри меня. «Страх липкими и чужими руками меня обвил», — как сказано в одном удивительном стихотворении. Она не собиралась проживать со мной века, минуя эпохи и очередные столетия. Она рассчитывала свою жизнь на жалкие восемьдесят лет земного существования. Эта мысль ослепила меня, и на лбу выступила испарина. — Мне хочется... хочется увековечить момент твоей ненасытной молодости. Навсегда оставить юную свежесть на твоём лице... — Я боюсь, этого не случится, Виктор. — Но как же? На что ты меня обречёшь, ты осознаёшь это, Мия? — Прежде чем об этом подумать, необходимо разобраться, кем я являюсь и для чего я стала воплощением древнего пророчества. Я уже не слышал и не хотел слышать её суждения. Я был парализован мыслью о том, что она не оценила все достоинства нескончаемого существования. Она тихо покоилась на моей ключице, и я чувствовал истинное жизнелюбие, исходящее от неё. В эту ночь она поразила меня глубиной своей философии. — Ты так повзрослела, девочка моя. Засыпай, прошу тебя. — Я чувствую: ты расстроен. Отчего, Виктор? — Мы побеседуем об этом завтра. — Но... — После своих проказ ты обязана безоговорочно мне подчиняться, милая. Сейчас - сон. Через некоторое время она притихла, я обнял её за талию и пытался выявить суть её суждений. «Ведь я обрёл в ней смысл, наконец-то моя жизнь стала им наполняться. В этой ситуации я беспомощен. Я обречён на вечное существование, она же решила прожить около меня только несколько мгновений - бесценных мгновений, какими они представляются ей в её сознании». В её незаменимых достоинствах к удивительной филантропии я добавил совершенно немыслимое жизнелюбие и глубочайшую по охвату мысли философию. С утра я уехал в офис, поцеловав её в щёку два раза. Мне стало лихо от мысли, что я проснусь в кровати с человеком, не разделявшим мои убеждения. Я был напуган, но вместе с тем восхищён. Мне давно хотелось увидеть в ней задатки княжеской уверенности - я их увидел, и мне нужно было несколько часов, чтобы с ними примириться. По дороге я удивлялся: «Какой живой стала моя душа. Радость, волнение и любовь слились в удивительном калейдоскопе трепетных переживаний... Верно говорят: мертва та душа, что черства для любви. Я давно не жил чувством. Возможно, пришло время немного потешить себя им в присутствии этой девушки?». Я внимательно наблюдал за ней из-за угла. Она по-детски сложила ножки на стуле и задумчиво разводила пальцами в воздухе, будто пытаясь выхватить что-то, что требовалось ей для статьи. — Тебе легко даётся писать? — я приблизился и сел подле неё. — Да, пожалуй... Говорить я не мастер. Выражать чувства на бумаге получается куда лучше. — Владение пером - тонкое искусство, — я перехватил её пальцы, разрезающие воздух, и поцеловал их окончания. Девушка легко пересела ко мне на колени и крепко меня обняла. — Ты когда-нибудь писал? — Нет, я лишён такой склонности… — Но тебе хотелось? Да, кажется... Ты хотел это делать: читаю по твоим глазам! — Не то чтобы хотел... Но попробовать не доводилось. — Это несложно. Закрой глаза. Она, практически невесомая, сидела у меня на коленях, кончиками пальцев закрывая мои веки. — Представь что-нибудь яркое. — Мия? — Настройся на спокойный лад и представь что-нибудь яркое. Я задумчиво вдохнул. Логические способности работали у меня практически безупречно, творческие же иногда вводили в замешательство. Постепенно в закромах моего сознания начали всплывать воспоминания залитого солнцем семейного поместья. — Ну? Что ты представил? — Мия свела ладони на моей шее и обвила мой торс ногами. — Старинный особняк. Солнце и отражение зеркал. — Дополняй образ, — она говорила это около моих губ, тёплым дыханием обжигая мою холодную жилистую шею. — Женщину и мужчину. У неё бархатное бордовое платье с тугим поясом. Это важно, — я поднял палец вверх. Мия обхватила его, и с детским восторгом похлопала меня по плечам. — Он в возрасте. Седые волосы... — Сцена сама по себе всплывала в моих мыслях. Мне было легко это представлять. — А стены? Какие в доме стены? — С серебристыми молдингами и... украшены портретами XV века... Тёмные полотна. Рогир ван дер Вейден, полагаю. Я раскрыл глаза и встретился с радостным взглядом. Он метался, а она тем временем пыталась подобрать нужные слова: — ...пространство переливалось ослепительным блеском хрусталя... солнце, не смея проникнуть в дальние комнаты поместья, лучами перетаптывалось на пороге западных комнат... — Чудесно, да... — я положил руки на её талию, наблюдая, как девушка распахивает глаза, пытаясь перенестись в западные комнаты дома. — Бархатное бордовое платье... Цвет? — она щёлкнула пальцами в воздухе. — Цвет вишни! Цвет томлёной вишни! — я спохватился, разгадав образ. — Да... Он - статный, великовозрастный... — И на затылке волосы поблёскивают первой сединой. — Именно так, милый. Видишь же, это совсем просто. Тёмные портреты? — Да. Выедающие картины... Ты должна была видеть что-то подобное в Нидерландах. — Тсс, — она положила указательный палец мне на губы, и я его поцеловал. — Нет, эту темноту лучше всего оттенят золотистые плинтуса! — Это совершенно удивительно, Мия! Она соскользнула с моих коленей, и мы записали на компьютере то, что у нас получилось. Я заворожённо смотрел на её быстро бегающие по клавиатуре пальцы. — Кажется, у тебя настоящий талант, Мия. Пожалуй, стоит потрудиться вместе ещё, — я притянул её к себе и поцеловал в шею. Девушка сверкнула. — Неужели это вторая вещь, которую я освоила лучше тебя? — радостно спросила она. — О, вынужден признать: как минимум третья. Видишь ли, компьютеры и высокие технологии слишком поздно пришли в мою жизнь. Ты - ребёнок современности, гаджеты ты освоила практически безболезненно. — У тебя с ними отношения не заладились? — Именно так. Освоить маленький универсальный смартфон после века печатных машинок оказалось очень сложным процессом. Она засмеялась. — А есть ещё что-нибудь, что ты вовсе не умеешь делать, Вик? Я задумался, оглянувшись по сторонам. — Наверное, нет. Всему я был обучен с детства. Хотя, постой... Я не освоил навык готовки, — я улыбнулся своей оплошности. — Как же?! Ты не умеешь готовить Филе-миньон? — она очень по-французски произнесла это название. — Нет, однако очень люблю. Откуда тебе известен этот старинный французский рецепт? — Отец любил ездить на охоту. Он часто увозил нас в Скандинавию и там, в домиках заснеженных долин, мы пробовали все разновидности мяса. Отец прекрасно готовил все белковые продукты. — Что же... Полагаю, ты угостишь меня обедом? — я снова перехватил её руки и поцеловал запястья. Через три четверти часа продукты были доставлены, и она засуетилась на кухне, умело расставляя всё необходимое. Я не знал, чем помочь, поэтому остался стоять в стороне, внимательно наблюдая за её мягкими движениями. Через несколько минут она протянула мне нож: — Приступай. — Я, кажется, лучше их метаю, нежели применяю в готовке. Она улыбнулась: — Это ничего, в течение двух часов исправим, ручаюсь. Смотри, режь вот таким образом... И она принялась показывать, что я должен делать. Картина вырисовывалась забавная. Мия спокойно нарезала кусочки говядины, а я, согнувшись, старательно пытался справиться с неприступным врагом - пармской ветчиной. Когда все ингредиенты были сложены в чашу, я остановил её мягким движением и протянул ревень. — Хочешь добавить? — Блюдо выйдет завершённым. Этот секрет знают только мишленовские рестораны, — я ей подмигнул. — К тому же я много лет жил в Китае, поэтому вкус ревеня навевает мне ностальгические нотки. — Хорошо. Поэкспериментируем, повар-любитель. А что у нас на десерт?.. Мы обедали на верхнем этаже дома, и длился размеренный спокойный день, полный тихого молчания, день, лишённый мелочной суеты. — Чудесно, ты замечательно готовишь, Мия. — Благодарю, — она подняла бокал вина. За столом мы мало говорили: всё было сказано ночью. Мы просто наслаждались компанией друг друга. Чуть позже мне позвонил коллега: — Мия, я прошу прощения, мне нужно поработать. — Конечно. Я всё приберу. — Виктор, дело не терпит отлагательств. Нужно проверить шанхайские выписки... Я ненадолго погрузился в работу и забыл, какое умиротворение царит за стенами моего кабинета. Через пару часов я встретился с ней в коридоре второго этажа. Она молча выскользнула из комнаты и вошла, полная безмятежного, мягкого спокойствия. В руках я различил... Цветочный горшок? — Мия? — Они подарили мне луковицы и рассказали, как правильно ухаживать за голландскими тюльпанами. Я хочу их вырастить, — она мягко, совсем по-женски ступала аккуратно выведенными стопами по паркету. В этот момент она была одета в длинное струящееся платье. Волосы свободно вились по плечам, и во всём её образе я буквально видел ореол абсолютной женственности. Она хотела вырастить цветы? — Конечно, давай их посадим, — она сверкнула тремя лучезарными улыбками. — Господи, ты хочешь вырастить цветы. Какое наивное замечательное желание! Ну конечно, давай их посадим. — Я в секунду оказался у неё и поцеловал её тыльную сторону руки, прижав ладонь к своей груди. — Знала бы ты, как я теперь хочу увидеть их цветение! Мы можем делать всё, чего только пожелает твоя душа, милая. Цветы, живопись, путешествия, скульптура! Одно слово, и я всё для тебя сделаю, клянусь. Меня охватил восторг. Я стоял, глядя ей в глаза, и буквально готов был расцеловать её плечи, лицо и руки. «Боже, какое детское и наивное желание!». В этот момент я готов был купить пол-Амстердама, только чтобы она могла ходить по полям тюльпанов и созерцать, и вдыхать их прекрасный аромат. — Мне никогда не предлагали заняться чем-то домашним, до боли мне незнакомым. Я буду сам за ними ухаживать, ты только скажи как, хорошо? Только сейчас я понял, что она стоит в замешательстве и не понимает, отчего я пришёл в такую радость. Её округлившиеся глаза заставляли меня объясниться, но вместо этого я взял её за руку и утянул через комнаты на первый этаж. — Они будут стоять вот здесь, — я указывал на дорогой стол, вырезанный из толстого мрамора. — Хорошо... Виктор, это просто цветы, милый. Ты только не нервничай так. Но моему энтузиазму было тесно в груди: — Что нужно делать? Я отыщу в городе лучший цветочный - я только хочу, чтобы это были самые красивые тюльпаны в мире, и ты была от этого счастлива. Она с мягкосердечной опасливостью провела рукой по моему лбу. — Ты болен, Вик? Ты переутомился. Может быть, отдохнёшь? — Нет. Что. Им. Требуется? — Только вода, — она рассмеялась. — Только вода? — Да, Вик. Хахаха! — Значит, я достану такие тюльпаны, которым требуются лучшие удобрения, и мы будем за ними ухаживать, — я не удержался и подхватил девушку на руки. Она задёргала ножками и рассмеялась. — Тише-тише, садовод, — она прыснула в кулак и успокоительно положила ладонь на мою грудь. Я опустил её и развернулся, полный восторженного рвения. Выходя из комнаты, я сам с собой смеялся, приговаривая, как умалишённый: — Цветы? Значит, это будут самые красивые тюльпаны на свете. Я немного времени провёл у себя в комнате. Радость разжигала во мне энергию созидателя. Немного успокоившись, вышел к девушке. Я нашёл её на верхней террасе особняка. Распахнув стеклянную дверь, я вдохнул свежий воздух раннего лета, и он вскружил мне голову. Мне вдруг показалось, что нет в мире ничего роднее этой террасы и стоящей рядом девушки. — Там сейчас теплее, — она по-родному выделяла это «там» - так, что я сразу понимал, что она говорит про Европу. — Знаешь, я даже полюбила дождь. — Где, преданный мечтам,
 Какой-то призрак болен, Упрек сдержать не волен,
 Тоскует с долгим стоном, И вечным перезвоном
 Поёт и здесь и там...
 О тихий Амстердам!
 О тихий Амстердам! — Мы ведь окажемся там, правда же? — Ну конечно. И я чувствую, что очень скоро, Мия. Я обнял девушку и подумал, что всё время, пока она была в отъезде, я притворялся. Мне было плохо, мне было тоскливо, печаль грызла мне сердце. Только с ней я был счастлив. Только она выстраивала облик моего скорого будущего. Я думал об этом, когда засыпал в постели на рассвете. Солнце так же перетаптывалось лучами, не смея целиком проникнуть в мою комнату. Границы яви снова были стёрты приходящим сном: вдалеке я различал зелёные долины Тибета. Стоя на выступе скалы, я распростёр руки к небу, и жестокий порыв воздуха подхватил моё тело. Меня охватило уже известное чувство... И чувству этому имя было - счастье. Безграничное счастье, дарованное мне силой её жизнелюбия.