Бессмертие или краткий миг счастья?

Случилось новое происшествие, которое снова вырвало нас из домашней гармонии - Фолл обнаружил следующую шкатулку, но уже здесь, в Штатах. Я не хотел, чтобы она уезжала, но каждое утро на рассвете девушка покидала дом, и мне приходилось заполнять время бумагами и бороться с приступами чувства, мне доселе не слишком знакомого. «Казалось, я забыл... точнее, никогда не знал, что такое ревность и как тяжело с ней мириться...». Моё состояние усугубляли нарывающее осознание её недавних слов и туманный облик будущности. Я пробовал обратиться к литературе - отвлечься мне удавалось лишь на несколько часов. Я принял решение, которое воспротивилось всей моей сущности. Через несколько дней я стоял на пороге дома Ноэля. «Не сообщить о своих европейских планах будет худшим унижением. Или, возможно, Мия на меня так влияет? Я стал добр и уязвим». Конечно, назвать себя добрым было слишком опрометчиво: молча пройдя в дом, я вытянулся на барном стуле и вынуждающе на них уставился - хотя сам не знал, чего от них жду. Этот разговор долгое время формировался в наших воображениях, поэтому отец любезно сказал: — Дастин, я попрошу тебя найти в погребе самую старую бутылку, которую только видел этот особняк. — Но я бы хотел принять участие в разговоре. — О, несомненно, примешь. Однако приятнее вести беседу под напитки хорошего качества... Дастин направился к выходу. — И прикрой, пожалуйста, дверь. — Сейчас ты неизмеримо повысил градус беседы, отец. Он бесновался. Напряжение выдавали лишь побелевшие костяшки пальцев - он ходил вдоль стола и метал в меня взгляды, схожие по напряжению с разрядами молний. — Мне нечего сказать. У меня сложилось ощущение, что твой подростковый возраст немного запоздал. Я дёрнул уголками губ на это абсурдное заявление. — В последние несколько месяцев ты только и делал, что шёл мне наперекор. Любое решение, любой совет воспринимался тобой в штыки. Я сосредоточил на нём свой взгляд. Это был мой излюбленный приём. Люди этого не выносили. — Я могу предположить, что это - последствия общения с девушкой, живущей у тебя в доме… — Пока деменция окончательно тебя не поглотила, напомню имя в тысячный раз: Мия. — И если моё предположение верно, то, несомненно, ты кардинально поменялся. И не в лучшую сторону, Виктор, — он тяжко вздохнул. — Так расскажи же, какие изменения ты во мне уловил. — Не забывай, с кем говоришь, и, пожалуйста, поубавь иронии в голосе. Я видел акции твоих компаний. Успехи незначительны, Виктор, — он вновь выразительно выгнул бровь. — Когда я слушаю разговоры в клубе, мне становится ясно, что ты основательно поменял вектор своей жизни. Скорсезе не может сдержать улыбки, когда начинает говорить о тебе и твоём образе жизни... Супружеском образе жизни, сын, — последнее предложение он выплюнул сквозь зубы. — Тебе никогда не казалось, что это может быть улыбка понимания и взаимного расположения? — Как показывает опыт, я практически никогда не ошибаюсь. — И в этом твоя трагедия. Ты даже вообразить себе не можешь, что прав могу быть и я. Он неожиданно взмолился: — Я видел для тебя такие достойные партии! Я всё для тебя делал. Всё, что я делал, я делал для твоего благополучия. И это то, чем ты мне отплачиваешь? — Ты прекрасно помнишь, чем обернулась твоя «достойная партия». — Если бы только ты не принялся тешить свою гордыню, Виктор! Тогда бы она не погибла. Тогда всё было бы по-другому. Прошло столько лет... А ты всё не можешь забыть. — Ты никогда не поймёшь, что я пережил, Ноэль. Никто из вас, мелочных людей, не поймёт, что значила для меня её смерть. — Свои воспоминания ты строишь на костях. И свою великую любовь, о которой с упованием шептался весь Старый Свет, ты разменял на какую-то американку! Это ли достойно? — Я люблю её. Он с негодованием прикрыл глаза, как будто попытался воспротивиться реальности, которая была проста и очевидна. — Я никогда её не приму. Но тебя я не хочу терять, сын, не хочу. Я становлюсь слабее. Я... нуждаюсь в общении с тобой. Как только воспоминания о нашей жизни вспыхивают в моём сознании, я не могу понять, как мы - две потерянные души, два забытых Богом человека - смогли отказаться от общего прошлого и устроить такую безнравственную борьбу. — Ты обучил меня всему. Отец, я без преувеличения горжусь этим. Ты тот, кто заложил основу моей жизни, её основное направление. Но она - моё настоящее и моё будущее. Это моё последнее слово. Как бы ни была тверда твоя воля, моя, несомненно, окажется крепче в этом вопросе. В этот момент Дастин распахнул дверь. — Теперь я допущен ко взрослому разговору? Ноэль сидел, глубоко задумавшись. — И всё же я рад, что вы сильны, дети мои. Именно такими я хотел вас видеть. Однако я никогда не поверю, что ты приехал без повода… — Я улетаю в Чехию, в Богемию, если быть точным. У тебя будут ко мне особые поручения? — Ах, вот оно что. Да, пожалуй, будут... Он ещё долго изучал меня взглядом, а после мы говорили... как члены одной семьи. Он не смирился с моим решением, нет, конечно, он этого не сделал, но, кажется, по общению со мной он всё же скучал. Мне было поручено нанести пару визитов вежливости и передать несколько писем. Когда я сел в машину, отец ещё долго провожал меня взглядом, стоя на пороге дома. И в этот момент я понял, что его жизнь осталась в прошлом и эти несколько писем - единственное утешение, которое осталось у него в столь грустном периоде жизни, обычно именуемым старостью. Дома меня снова ожидала тишина. Я пробовал звонить - она не отвечала целое утро. «Это желание облегчить участь утопающего не может не сказаться негативно...». Я читал несколько часов, прежде чем её случайным ветром занесло в наш двор. — Привет, милый, сегодня столько всего произошло! Я лишь кинул желчный взгляд и снова перевёл его на строки «Фауста». Она, несомненно, понимала, что эти их совместные путешествия по волчьим стаям не доставляют мне удовольствия, а потому попыталась с первого мгновения притвориться, что ничего не произошло. — Ты снова так молчалив. Ах, я бы простила тебе это, но через несколько дней нам вместе предстоит высадиться в Европе. — И это значит?.. — Нам нужно будет как можно более правдоподобно натянуть улыбки на лица... — она притворно подползала ко мне на диване. — А сделать это будет приятнее, если мы не будем враждовать. Она сплела наши пальцы, и я вымученно поцеловал тыльную часть её ладони. — Ты слишком заинтересована в конфликте двух сторон, к тебе никоим образом не относящихся, Мия. — Я знаю, всё знаю... Но он мой друг, и я считаю, что обязана оказать необходимую поддержку. Она гладила меня по голове, и в глазах мелькало что-то, что я никак не мог уловить. «Обида? Просьба? Желание?». — Вик, а ты не мог бы... оказать содействие мне? — Каким образом? — Мне бы не хотелось, чтобы после шли нелицеприятные толки о тебе и мне. Я не обладаю достаточно большим авторитетом у бессмертных, может быть, ты объявишь, что у меня в этом конфликте были лишь благие намерения? — Объявлю. Но о большем не проси. Линяющих я, увы, защищать не стану. — Ты чудо! Она так быстро оказалась на мне, что я издал удивлённый звук. — Стой, подожди, Мия... Почему ты такая одухотворённая? — Соскучилась по тебе, — она прогнулась и принялась расстёгивать мне рубашку. «Нет, её приподнятое настроение можно объяснить как-то иначе...». — Да стой же, — я перехватил её запястья. — С кем ты сегодня виделась? — Особо ни с кем, с Дидье и Максом... Виик, — она принялась покусывать кожу моей шеи. Пришедшая мысль мне опротивела: «Неужели из-за общения с Фоллом у неё столько энергичности? Теперь я не могу быть ни в чём уверен». Впрочем, она одержала победу, и в следующие несколько часов мы утопали в блаженстве рядом друг с другом. Она ночевала у меня в комнате, и сбивчивое дыхание во время сна напоминало мне о предстоящем путешествии и о том, как сильно я не хочу видеть ликантропа в следующие несколько лет. Я держал её голову у себя на груди. «Я ведь ни разу не говорил ей, что люблю её. Вслух? Нет, кажется, ни разу не доводилось. Странное чувство. Будто боюсь, что не вовремя сказанная фраза разрушит и без того хрупкую грань наших отношений». В чём я мог поклясться, так это в том, что её слова, её уверенность в таком быстром будущем, никак не выпускали меня из своего ледяного оцепенения. Я не верил в своё воскрешение, не верил в возможность снова испытывать эмоции... Точно так же я не верю в то, что она изменит своё решение. «Мне бы хотелось надеяться на обратное, но интуиция редко меня подводит. Практически никогда. Во второй раз жизни обстоятельства оказываются сильнее меня». Я прижал её к себе, и она довольно понежилась. Я вслушался - Мия лепетала что-то бессвязное о загадочных Аши, и оборотнях, и пророчестве. «Несколько последних рывков, и мы будем у цели. Только бы у неё хватило сил. Тогда я всё сделаю для её спокойствия. В противном случае отдам жизнь во благо её жизни». На следующий день мы отправились по делам - закончить начатое и приступить к ещё не начавшемуся. Она надеялась забрать шкатулку у проклятых Обье, я же отправился в клуб, дабы усмирить крадущиеся слухи и придать этой ситуации более цивилизованный вид. Я обсудил события с несколькими знакомыми, некоторые из них были даже яро настроены против: — Играть в политические игры с волками чревато для их же безопасности, Ван Арт. Не успеют заметить, как окажутся за пределами штата. — О, я разделяю твоё негодование, Рональд, но спешу заверить, что Мия руководствовалась только благими намерениями, дабы не распылить пламя войны ещё больше. — Я начал было думать о твоей журналисточке в негативном ключе, но вижу, что ты волнуешься за её репутацию, Виктор. Проблем не возникнет. Я верю в её благоразумие. Весь вечер у меня на языке крутилось слово «журналисточка». Почему-то оно показалось мне довольно приятным и комичным в этой ситуации. Дело было сделано, и я прощался с друзьями в приватном кабинете. — На кого ты меня оставляешь, дорогой? — Скорсезе, смеясь, указывал на утопающего в женщинах Джордана. — Я не ручаюсь за долгое отсутствие. Длина визита будет скорректирована исходя из быстроты выполнения наших целей. — О, сделай одолжение, хоть раз смени этот колючий тон на более дружеский. Я успел к тебе привязаться, Ван Арт, — он лукаво на меня посмотрел и хлопнул по плечу. — Милый Скорсезе, — я не смог сдержать улыбку. — Америка без тебя стала бы девятым кругом ада. Я буду держать тебя в курсе. Сообщай вести финансового характера, и я буду благодарен. Дома нам удалось открыть третью шкатулку. — И охранит Свет от Тьмы... Звучит как молитва. От этих слов она невыразимо помрачнела. Впрочем, для полёта всё было готово, и мне приходилось лишь сдерживать неутомимый ропот сердца перед встречей с чешской Богемией. Ночи холодели. Уже на лётном поле она куталась в мой пиджак, пока я беседовал с Джоном о погоде над Атлантикой. — В целом, можем вылетать, сэр. — Чудесно, тогда не стоит задерживаться. Я взглянул на неё. В свете ночных фонарей пар, исходящий из её рта, принимал причудливые фигуры. — Снова Европа. Ты готова? — она прекрасно понимала, что это глубоко личный вопрос. — Только бы не дождь... И всё будет хорошо, — Мия меня обняла. Мы стояли недалеко от взлётной площадки и наблюдали за тем, как Джон заносит чемоданы в салон. Фолл ходил неподалёку, явно сконфуженный моим недавним заявлением, и пытался на нас не смотреть. Дело в том, что мы побеседовали на тему недавних событий, и я - впервые за много лет - проявил излишнюю эмоциональность. Волк не стал противиться и внимательно выслушивал предупреждения о том, что его роль в поездке не выходит за рамки телохранителя. — Я впервые вижу тебя таким взбесившимся, Виктор. — Увидишь ещё раз, если перейдёшь рамки дозволенного. Кажется, он сам не догадывался о том, что его проблемы разожгли во мне ревность. Но верно говорят мудрецы: самый спокойный бывает страшен в порыве гнева. Небо бушевало в полёте, и во время набора высоты я видел яростные вспышки молнии на горизонте. Мия ёжилась от холода, я укутал её в плед, и в моих объятиях она проспала несколько часов. — Невиданная удача не чувствовать холод, — вымолвила она, едва проснувшись. — Зато на пляжах Мадейры, о которых ты говорила с таким восхищением, я никогда не смогу появиться на солнце. — Тоже верно. Иногда забываю, что ты и не человек вовсе... — я вопросительно на неё взглянул. — В хорошем смысле, конечно. Фолл спал весь полёт, и я удивлялся такому крепкому сну, пока не увидел пачку снотворного на столике. Позже он признался, что страдает аэрофобией. Небо над Францией стало приторно-небесным, но я не посмел надеяться, что в Праге будет безоблачная погода. Всё же Восточная Европа, прежде чем принять путника в свои радушные объятия, сначала отчаянно хлестала его по щекам злыми грозовыми каплями. Момент прибытия оставил неизгладимый отпечаток в моей памяти. Ещё в здании аэропорта шум и чешский говор отвлекли меня от путников, и я наблюдал за тем, как пражанка средних лет умилялась и гладила по голове своих детей. Было в этих жестах что-то совершенно мягкое, славянское, невообразимо женственное. По прибытии преобразившийся я стал ещё более иным. — И всё равно дождь, Вик, ты был прав, — я вёл её под руку, спокойную и погрустневшую одновременно. — Я хочу, чтобы вы направились в отель. Дабы не задерживать наши поиски, я сразу навещу несколько заведений. Вероятно, мне станет доступна какая-то информация о клане Аши. Макс и Мия уехали, я же - в непривычной для себя манере - отправился в город пешком. Мне очень хотелось, наконец, слиться с биением города, ощутить себя нужным, понять, что я - дома. С Европой наши судьбы сплетались в весьма приятных узелках воспоминаний. Надолго искалечившая меня любовь, первые единомышленники и предательства, потери и утраты, первая сладость триумфальных побед... Всё это пронизывало мою грудь, пока я, предельно обострив слух, шёл по шумным улицам и пытался впитать в себя дух таинственной Праги. Мне удалось повстречать в клубах местных вампиров - никто из них даже не обмолвился об интересующем меня клане. Поняв это, я принялся выуживать факты о преимуществах здешней охоты, и тогда все с хмурым видом заклинали меня не охотиться в Старом Городе. Сделать вывод, какой район выпадает из общепринятых мест охоты, было несложно, но меня поразил выбор клана: Старе-Место было оживлено практически в любое время суток, и легенды, рассказывающие мистические истории, веками слагались на противоположном берегу Влтавы - в районе Мала-Страна. И всё же я наслаждался, лелея в своей душе эйфорию от пребывания в столь желанном для меня месте. Уже подходя к отелю на рассвете, я поймал себя на желании - в случае свободного времени - показать Мие семейное поместье. Желание сперва показалось мне диким, но, понаблюдав за тем, как она дремлет на софе, я отбросил все сомнения. Отыскать их оказалось несложной затеей. Сырость сводчатых стен жилища отдавала холодностью могильного склепа. С первого момента нашего знакомства я принял решение во всём подчиняться их традициям - в противном случае исход событий мог сложиться печальнее. «Строжайший церемониал и почитание традиций. Редко встречаешь в современном мире настолько укоренившуюся культуру». Со мной Аши обходились почтительно даже для их образа жизни. Сыграла моя репутация: глава клана метнул в мою сторону удивлённый взгляд и утвердительно кивнул, мысленно согласившись со своим предположением. — Ах, Ван Арт... Какие высокопоставленные гости. Что же, приступим. И советую вам не лгать, Мия, и даже не приукрашивать... Пока мы таинственным образом добирались до места, я чувствовал её энергию и был поражён тем, насколько спокойной она была. «Это либо последняя степень отчаяния, либо сила, невиданная сила, возросшая в её душе после всех перенесённых тягот. И если это - второй вариант, то мне сие, несомненно, очень импонирует». Каждая произнесённая фраза гулким эхом вибрировала по всему залу. Глава клана обладал пронзительным, до невероятной степени проницательным взглядом. Казалось, из его предела зрения не способна выскользнуть ни одна деталь. Он впился в Мию, которая не дрожала и даже не боялась смотреть ему прямо в глаза. Это была беседа двух абсолютно мудрых людей. «Изумительно! Теперь она та, кто может противостоять властному созданию. И в этой схватке они не уступят друг другу в милосердии». Я не вмешивался в разговор. Хотя сидящий господин и удивился тому, что я выполняю роль сопровождающего - не ведущего, а ведомого. По возвращении Мия спокойно, с царским самообладанием на меня посматривала. — Как думаешь, Макс согласится отдать свою кровь? — Если бы такое предложили ликантропы мне, я бы никогда не согласился, Мия. По прибытии в отель меня ожидало одно очень деликатное известие: старые друзья любезно решили совершенно беспардонным образом вмешаться в мою жизнь. София, Артур и Ксандр мастерски выловили меня из толпы европейской знати и теперь хотели убедить взять титул. — Ты ведь уже здесь, Виктор! Такие случайности не бывают зря! Ситуация выходит из-под контроля, — женщина, смутившая своим напором стоящих рядом мужчин, диктовала мне условия. — София, вы подобрали крайне неудачное время для подобных обсуждений. Ах да, твоя старая знакомая… Вампирша лучезарно заулыбалась: — Рада новой встрече, Мия, — и протянула ей руку. — Я даю обещание на этот раз подумать над вашими словами. — Уже прогресс, — констатировал Артур. — Раньше ты даже слышать об этом не желал. — И сейчас не имею к этому тяги. Однако ваша настойчивость... Она невыносима. Прошу, оставьте меня, у меня чрезвычайно важные дела в Европе. Я свяжусь с тобой, София, как только смогу. — Но у тебя всегда были и будут верные друзья, Виктор, — томным, приторным голосом промурлыкала вампирша, садясь в машину. Я ответил ей немым подобием улыбки. Следующие дни погрузили меня в полную гармонию с внешним миром. Мия пыталась совладать с желаниями клана, не посвящая нас с Максом в излишние подробности. Я наведывался в библиотеки, работал с инкунабулами, перебирал драгоценнейшие документы. Мне удалось навестить несколько домов, чьи обитатели радушно приняли меня после столь долгой разлуки. В Старом Свете ничего не менялось веками: те же вышколенные дворецкие, те же томные удивления и те же добротные конюшни... Однако я был счастлив снова быть здесь гостем, чьё присутствие не продлится слишком долго. — Виктор, завтра в Obecní dům пройдёт изумительная лекция о деятелях эпохи Возрождения. Со всей уверенностью аристократа, — мужчина подмигнул, — могу посоветовать тебе это мероприятие - я слышал, ты прибыл с дамой. — О, благодарю, такие вести всегда полезны. Вдруг в голове чётко выстроился дальнейший сюжет нашего турне. В следующий же вечер Мия, оправившись от глумливого давления Аши, входила со мной в врата самого большого концертного зала Праги. Она так кротко и так элегантно делала плие в знак своего почтения, что я не мог сдерживать невольной улыбки оттого, как она красива. В главном холле я увидел наше отражение в зеркале исполинского размера и сделал вывод, что как пара мы вместе смотримся невыразимо гармонично. Мия с удивительным вниманием слушала лекцию, а позже аристократично обсуждала услышанное с вампирской знатью. Я был горд находиться рядом с ней. Неприлично сильная при свете солнца, настолько же великолепная после его захода - это был тот идеал, который я днём с огнём не мог найти по всему белому свету вот уже больше сотни лет. Подошедшая пожилая пара - добрый друг Ноэля и его жена - раскланялись нам в лучших манерах европейского воспитания. Джентльмен задал вопрос: — Виктор, не могу выразить свой восторг от вида такой прекрасной пары. Давно вы в Чехии со своей?.. — он вопросительно изогнул бровь. И я, восхищённый её поведением и грацией, не задумываясь ответил: — Ах, прошу, моя супруга. Они оба опешили от такого заявления, и ей понадобилось несколько секунд, чтобы сдавленно вымолвить: — Мне лестно с вами познакомиться... Уже отойдя чуть дальше, она, пытаясь сдержать так неожиданно пришедший восторг, сдержанно сказала: — Однако не знала, что ты умеешь так хорошо лгать, — и улыбнулась. — «...нет на Земле ни горя выше кары её, ни счастья выше наслаждения служить ей...». Ближе к полуночи я сказал ей, что мы обязаны покинуть границы Чехии и провести некоторое время в другой стране Европейского Союза. Она всё пыталась узнать, куда мы направляемся, пока окончательно не смирилась с моей молчаливостью. Фамильный замок царственно выплыл из пелены вечернего тумана. Выйдя из машины, Мия воскликнула: — Боже правый, какое великолепие! — Пройдём внутрь? — О, если только можем... Мне хотелось показать ей дом, открыть свою душу до конца, выложить всю подноготную своей жизни. Мы вошли в замок, который всегда томил меня печалью воспоминаний о детстве и семье, и она завороженно огляделась. — Я прежде... мне прежде не доводилось бывать в таких замках… — Я покажу тебе комнаты. Идём, милая. — А что это за снимок? — Свадьба Королевы Елизаветы, 1947 год. Я был в числе приглашённых в Вестминстерском Аббатстве... — Ты лжёшь! Я не могу в это поверить, — она рассматривала фотографии ныне здравствующей королевы Великобритании. — И всё же... В каком году ты родился, Виктор? — Одна тысяча восемьсот тридцать седьмой год. — Мне казалось, цифра должна быть менее… — Пугающей? Не хотел заранее тебя шокировать. Но коль ты здесь, в колыбели моей жизни, я готов ответить на все твои вопросы. Позже мы расположились в гостиной у камина. Луна зачарованно заглядывала в широкие окна дома, чтобы в сотый раз напомнить, что сегодняшняя ночь не будет длиться вечно. — Я видела часовню у входа. У неё чудесно выдержан архитектурный стиль. — В ней венчались мои родители. Я рассказывал о своей жизни с самого её начала, и она, элегантно удерживая бокал в руке, внимательно слушала, лишь иногда задавая сопутствующие вопросы: — ...и что тогда? — Они были убеждены в том, что я не смогу сохранить первоначальный вид своего особняка. Якобы я был слишком юн для того, чтобы затевать войну с такими влиятельными людьми... Как видишь, здесь со дня постройки ничего не менялось. — Удивительная душевная сила... Виктор, я всё не решалась спросить, — она махнула рукой, будто то, что её интересовало, стояло совсем близко. — Однажды ты рассказывал мне о тяготах, перенесённых тобой в молодости… — Я полагаю, ты хочешь узнать самое сокровенное? — Да, — у неё в глазах мелькнул страх. — Видишь ли, жизнь вампира сильно разнится с человеческими «мерками». У бессмертных глубина чувств приобретает другой масштаб... намного более ошеломляющий. Вампиры неистовее ненавидят. Вампиры сильнее любят. И те истории любви, которыми восхищается современный мир, зачастую разгорались под сенью готических соборов между представителями бессмертного сообщества... Она стала совсем другой. Я был с ней рядом весь период её преображения, и - Господь! - теперь передо мной сидело то создание, которым обычно посвящаются романы, жизни, войны и завоевания... — …мне бы не хотелось описывать её внешность. Это было... это было слишком давно. Вся суть мироздания сосредоточилась для меня в этой любви. Так, как любили тогда, больше никогда нигде не станут любить. Это был чистейший образец жертвенной, возвышающей над земными тяготами любви. И я со свойственной мне глубиной чувств следовал за духом своего века. Мне никогда не забыть те слёзы, отчаянно застилавшие мне глаза. Тот момент и последующие моменты скорби, отчаяния и великого страдания. Это сделало из меня отчуждённого, хладнокровного убийцу. Я ни в коем случае не стану посвящать тебя... — горло перехватило от воспоминаний слабеющего тела девочки, — в те события, когда я был охвачен демонической жаждой мщения. Выражение лица Мии было достойно кисти самого Боттичелли. Пугающая скорбь и сочувствие, выжженный взгляд, притаившаяся грудь, и глаза, всё понявшие и всё простившие глаза. Они вновь стали свидетелями моей исповеди и вновь подарили надежду на веру в светлый мир. Этот момент для нас обоих стал значимее венчальной клятвы. Она узнала меня всего, достигла той глубины, к которой никто не смел даже прикоснуться. Ни отца, ни матери не существовало в этот момент, все близкие и враги померкли на фоне прошлого, и засияло необозримое будущее, ясно отразившись в её глазах. — Мир ещё не знает таких слов, которые могут выразить моё сочувствие и мою, — она на секунду осеклась, чтобы испуганно и искренне вымолвить. — Мою любовь, Виктор. Теперь затих мой голос. Затих для того, чтобы она, наконец, могла говорить истину: — Это наваждение, любовь моя, чудовищное наваждение! Люди, проживая целую жизнь, не могут познать такую любовь - я не жила на свете и три десятка лет прежде, чем стала свидетелем этого величайшего во вселенной чувства. Сначала мне казалось, это миф, не более чем легенда - так покорно и стойко любить. Но, глядя на тебя, я могу поклясться: мне приоткрывается твоя душа и каждое её мерцание. Я не вижу твою телесную оболочку, я вижу только то, что скрыто от чужих глаз завесой королевской горделивости. В её голосе было столько восхищения… Теперь она предстала передо мной в своём истинном обличие - и я готов был умереть, только бы ни разу не увидеть этот мир в отражении застывших зрачков её неземных глаз. Сердце, которое обнаружило своё присутствие после встречи с Мией, трепетало и не давало мне возможности сделать вдох. — Для меня теперь не существует ни прошлого, ни будущего, ни настоящего, любовь моя. Прими мою клятву вечной верности. Говорить о любви я не в силах, но знай: твоё имя стало молитвой для проклятой Богом души. Я накрыл её губы своими и принялся целовать их со всей нежностью, на которую только способна была моя душа. Она млела от моих прикосновений. — Ты искушение в самом красивом смысле этого слова, любовь моя. Мне казалось, что под нежными пальцами её рук моя вечно холодная кожа вдруг почувствовала тепло. Я весь стал живым - от скрытых от всего мира душевных тайн до кончиков пальцев на обеих руках. Встрепенулся весь мой пыл, чтобы моментально раствориться в этой девушке. На бархатной ткани кровати она стала желаннее, чем была когда-либо до этого. Мне было мало её губ, я с жадностью искал её взгляд и находил то же выжигавшее желание. И луна, бессильно пытавшаяся оповестить нас о невечности происходящего, наконец, ослабила свою хватку и оставила две распятые души на взаимное сожжение любовью. Позже - мы ещё не спали - я шептал ей стихотворения на разных языках мира, и ни я, ни она не решались спугнуть наполняющую весь дом безмерную любовь. Выстраданную любовь. Спустя столько лет, но всё же снизошедшую до меня любовь. Я заметил призрачное движение в тёмном углу комнаты. Приподнялся на кровати, и меня ослепила пронзительная боль. Я мог поклясться памятью своих предков в том, что передо мной стояла живая Аллегра. Призрак внимательно, но очень мягко на нас смотрел. Хотелось кричать. Хотелось вопить оттого, что моя уверенность больше никогда не увидеть этот взгляд, была сломлена. В молчании прошло несколько секунд. И Аллегра, увидев, наконец, что-то, что было для неё важно, вдруг мне улыбнулась. И начала исчезать. Она немым взглядом мне всё сказала. Ей (и моей памяти) теперь суждено было навсегда раствориться в необратимости вечных законов прошлого. На рассвете не спалось. Я слышал ржание из конюшни. Сильное животное взывало ко мне и к свободному ветру в его гриве. Бесшумно спустившись к Деймосу, я вывел животное из конюшни и ударил по шпорам с такой силой, что конь сорвался с места подобно лучшему скакуну на скачках. Мы долго скакали по лугу, выпуская его мощь и смягчая мою боль расставания с прошлым. Мы подъехали к обрыву и оба, заворожённые величественной красотой долины, всматривались вдаль. Она меня окликнула. Мия ехала верхом на белой лошади и лучезарно улыбалась солнцу. Они были ещё далеко, но мы оба смотрели друг на друга, освещённые лучами яркого рассвета. Я прошептал: «Любовь моя», и ветер повторил эту фразу. Она улыбнулась и произнесла то же в ответ. В то утро вся природа бельгийских угодий стала свидетельницей нашей истории о любви. В то утро мы были абсолютно счастливы. Она приняла мою клятву. Она приняла мою любовь.