И тогда ничто вас не погубит. О, если бы я слушала только свой разум, О, если бы слушала только разум, Я была бы холодна, как камень, и богата, как глупец, От которого отвернулись все добрые сердца.
«Со мной всё в порядке, скоро буду:)»
Томита ткнула на кнопку «отправить», и улыбка исчезла с её лица. Она знала, что гнев Акутагавы вряд ли утихнет от одного лишь сообщения, но он так долго и упорно продолжал звонить, что становилось не по себе. Не было сил просто принять вызов и ответить. Её голос совсем не слушался, мысли кружились в полном беспорядке. Что она могла сказать в своё оправдание? Почему ушла? Почему ничего не сообщила? Ей казалось, что слёзы удушат её, как только губы приоткроются, чтобы выпустить звук. Мики стояла возле входа в больницу. Она всё ещё не была уверена, что хочет попасть внутрь. Зачем вообще пришла? Разве есть дело до Дазая? Разве не всё равно, что будет с ним? «Он заслуживает смерти, » — громко прозвучали в голове слова Достоевского. Она сунула руку в карман, чтобы спрятать телефон, но неожиданно почувствовала, что внутри лежит что-то достаточно крупное и отдалённо знакомое по форме. Странно. Томита была уверена, что ещё минуту назад там ничего не находилось. Дрожащими руками она вынула неожиданно появившийся предмет, и глаза расширились от испуга: пистолет. Это был настоящий пистолет, ничуть не похожий на муляж, и девушка всё ещё хорошо помнила, как пользоваться им. Ведь Дазай сам научил её. С тревогой осмотревшись по сторонам, убедившись, что никто из прохожих не наблюдает за ней и не видел оружия в её руках, девушка спрятала его обратно в карман, и вдруг обнаружила смятый листок бумаги внутри. Она боялась читать. «Это только твой выбор. Убить его или простить. Пора сделать выбор, ждать дольше нельзя». Томита никогда не убивала человека по собственной воле.«Он заслуживает смерти. Он заслуживает смерти. Он заслуживает смерти…»
Сердце сжалось, словно губка, из которой вытекает впитавшаяся ранее вода. Этой водой были чувства. Так долго Мики хранила их в себе, позволяя вырваться лишь тем, что не противоречили разуму и «правильности». Даже в бездумной истерике потаённые мысли и хранящиеся в них, точно в музее, эмоции сковывали рамки, пересечь которые считалось моральным самоубийством. Оправдывать убийцу. Психопата. Томита не готова была сделать это. Она не настолько сошла с ума. Сделав несколько уверенных шагов вперёд, Мики растеряла былую решимость, лишь только заметила людей в белых халатах, снующих по коридорам. Не самые приятные воспоминания наполнили её изнутри, как наполняется водой корабль, идущий ко дну. Пистолет в кармане казался невероятно тяжёлым, и девушке постоянно мерещилось, что люди вокруг могут видеть его, слишком сильно отвисший карман выделяется и наверняка вызывает подозрения. Руки дрожали от напряжения, и Томита с трудом удерживала себя от того, чтобы спрятать их. Ноги едва волоклись по полу, как будто к ним сзади прицепились тяжёлые камни; бледная как тень, она двигалась вперёд, точно сама пришла молить о помощи. Когда медсестра спросила имя и фамилию пациента, Мики промямлила нечто нечленораздельное в ответ и удивилась, как из её невнятной речи удалось разобрать все слова абсолютно верно. — Кем он приходится Вам? Она снова вздрогнула, как будто по всему телу пробежался электрический заряд. Кем приходится ей Дазай? Кем? Совершенно неосознанно Томита осторожно вынула из кармана фотографию и положила её на стол регистрации. Дождь ничуть не испортил снимок — плёнка надёжно защитила его от воды. Одежда едва просохла. — Он мой брат. Сожалею, но документов с собой у меня нет, — язык едва ворочился, и слова звучали жутко скомкано, как будто Мики едва научилась говорить. Но медсестра неожиданно улыбнулась, взглянув на фото. — О, я понимаю, — сочувствующим тоном произнесла она. — Вы, наверное, места себе не находите. — Примчалась, как только узнала, — скрывая горечь, сочившуюся из глубины души, Томита поморщилась, как будто сама была ранена. В голове полная суматоха — ни одной здравой мысли. Мозг работает на автопилоте. Медсестра не могла не поверить в искренность услышанного, потому как внешний вид и состояние Мики говорили довольно ясно обо всём. Но могла ли она знать, что на самом деле творилось со стоящей напротив девушкой, дрожащей, точно осиновый лист на холодном ветру? Могла ли знать, что лежит в кармане? — Прошу, пройдёмте со мной, я отведу Вас к нему. Томита вновь сморщилась, почувствовав на себе чужой взгляд, наполненный сожалением. Ноги стали ещё тяжелее, и дыхание казалось почти нереальным в ноющей груди. Не было понятно, откуда взялась эта боль: от прежних травм, оставленных Акутагавой или от чего-то более значимого. Она не знала, зачем вообще продолжает идти, почему не избавилась от пистолета, если ещё утром была уверена, что готова отпустить прошлое. Может быть, простить — это слишком много, недосягаемо много и трудно, но научиться жить со всем, что случилось, — вполне посильная задача. Так казалось ей. Когда Томита увидела заветную дверь, её дыхание едва совсем не прекратилось. Она не хотела заходить, не хотела видеть его, потому что в противном случае начнётся неизбежное. Не хотелось решать ничего прямо сейчас. Она не была готова. Слишком много. Слишком больно. И никто не мог помочь сделать выбор. Даже Дазай. — Почему ты снова соврал мне? — это были первые слова, которые произнесла Мики, когда увидела его. Дазай выглядел жалко. Бледный и худой — раньше это было не так заметно. Его лицо не выражало никаких эмоций, глаза закрыты, и повсюду бинты. Он лежал неподвижно, а рядом стоящий прибор монотонно отсчитывал жизненно важные показатели. Томита знала, ждать ответа бессмысленно, но в тайне лелеяла надежду на то, что чудесным образом он вдруг очнётся и скажет хоть что-нибудь, способное вновь придать равновесия её внутреннему миру. Она всегда хотела принимать решения самостоятельно, но когда появилась возможность, неожиданно струсила, не в силах даже оценить обстановку. — Если я убью тебя сейчас, то чего добьюсь? — рука достала пистолет из кармана, но так и не поднялась. Дазай выглядел абсолютно беспомощным. Вероятно, он даже не спал, а был без сознания. Не отошёл от наркоза или что-то вроде этого. Томита не хотела вдумываться в подробности.«Он заслуживает смерти. Он заслуживает смерти. Он заслуживает смерти…»
Почему так сложно просто прицелиться и выстрелить? Не сомневаясь ни в чём. Человек, лежащий перед ней, не сделал ничего хорошего, чтобы заслужить сочувствие. Испытай он хоть сотни раз боль и страдания — он сам пришёл к ним. Выбранный им путь не мог привести ни к чему иному. Отец мёртв. Каким бы уродом он ни был. Мать мертва. От гордости осталось лишь жалкое напоминание. Убеждения рухнули, затерявшись где-то в куче мусора, которую Дазай соорудил из её чувств. Томита подняла руку, сжимающую пистолет крепче нужного. Если бы она решилась выстрелить сейчас, то попала бы в голову. «Убить или простить». Девушка не могла сделать ни того, ни другого. Но было необходимо выбрать. В одном Достоевский прав — дальше тянуть некуда.«Он заслуживает смерти. Он заслуживает смерти…»
Нет. Ни один человек не заслуживает смерти. Даже такой, как он. Потому что больше рядом никого нет. Она совершненно одна. — Я… не могу… Пистолет выпал из её рук, и Томита, не выдержав больше, заплакала. Рухнув на колени, она рыдала рядом с его койкой, не в силах больше проронить ни слова. Как дальше обманывать себя? Можно было убить его, выстрелить несколько раз, как он сам любил делать, а что потом? Что-то измениться? Что-то станет лучше? Ведь она ничего не могла решить сама за себя. В этом мире Томита Мики была лишь лёгкой мишенью. Если бы она попробовала дать последний шанс… шансы изменить жизнь немного возросли бы? Думать больше не хотелось. Грудь сотрясалась от рыданий. Как она вообще дошла до подобного? Явиться в больницу с пистолетом, пытаться застрелить человека, который лежит без сознания. Это по-честному? Это то, как она сама хотела? Так подсказывал разум? — Значит, ты простила меня, Томита-чан? Томита резко подняла голову, и тёмные круги тут же затуманили глаза, но уже через несколько секунд она увидела печальную улыбку на лице Осаму. Его тихий, но не слабый голос говорил о том, что Дазай пришёл в себя уже довольно давно и лишь притворялся спящим. Но Мики совсем не заметила этого, даже не пытаясь вытереть слёзы. Ей уже было всё равно. Пусть смотрит, пусть смеётся, пусть делает, что хочет! — Да, — заплаканным голосом провыла девушка, задыхаясь от переизбытка эмоций, нахлынувших на неё разом. Её разум бился в очередном приступе истерии, а она по-прежнему не знала, как противостоять ему. Осаму осторожно приподнялся и сел в постели, чтобы лучше видеть её лицо, но девушка закрывала его руками, постоянно вытирая слёзы и громко всхлипывая. Он всё ещё чувствовал неприятную ноющую боль от пулевого ранения, врач рекомендовал полежать в покое хотя бы несколько дней, но Дазай едва ли обращал на это внимание. Неприятное чувство жгло его сердце гораздо больнее и ощутимее, он чувствовал себя не в своей тарелке, глядя на почти лежащую на полу Томиту, разрывающуюся от эмоций, и изнывал от того, что на ум не приходит ни единого слова, способного утешить. — Почему ты так спокоен, чёрт побери? — прокричала Мики в отчаянии. — Я ведь могла выстрелить! Синие глаза пылали безумием, граничащим с крайней степенью обречённости. Она посмотрела прямо в его глаза, и Осаму стало дурно, он не выдержал долго и поспешно отвёл взгляд, сжав простынь холодными пальцами. Спокоен? О, нет. Его с большой натяжкой можно было назвать спокойным. Дазая колотило изнутри не хуже, чем саму Мики, но привычка держать себя в узде и не позволять себе сломаться в ответственный момент, создавала иллюзию хладнокровия. — Не могла, — уверенно произнёс он. — Ты никогда не поступила бы так. Осаму изумился собственному голосу, насколько чисто и без волнения он звучал, хотя изнутри его просто раздирало от странного ощущения, расшифровать которое не получалось уже несколько дней. Томита с горечью улыбнулась. Ему хотелось прогнать её. Чтобы больше не видеть слёз и не слышать сломленного голоса. Раньше он не обращал на это внимание или даже упивался от собственного достоинства, но теперь наблюдать за этим стало невыносимо. — Это… наверняка часть твоего плана, да? — тихо спросила Мики, рвано вздохнув, как будто кто-то резко ударил её по спине. Дазай ничего не ответил. Он долго сомневался, но усталость от собственного вранья и непонимания довели до крайностей. Осаму протянул руку и неожиданно поманил Томиту к себе. Он всё ещё не мог понять, почему Достоевский послал к нему убийцу, даже в теории не способного убивать. Зачем так долго он портил жизнь Томите, сбивая с выбранного пути и внушая всякий бред? Осаму был уверен, что Фёдор хотя бы попытается использовать её, но не догадывался, как именно. Мики посмотрела на него как на умалишённого, словно он предлагал ей не руку, а заряженное ружьё, чтобы свести счёты с жизнью и избавиться от страданий. Но ноги сами подняли тело с пола, когда она вновь почувствовала на себе взгляд, наполненный непривычной неуверенностью. Дазай колебался до последнего. Ему казалось, что его ударят, отвергнут, а это выглядело позорно. Он не привык, что к нему относятся так. Но когда чужая тёплая ручка сжала его, Осаму чуть не задохнулся, едва сдержав удивлённый стон. Тело вздрогнуло от боли, когда Томита навалилась на него сверху, обхватив руками шею и уткнувшись в недавно смененные повязки. Маленькие пальчики перебирали его кудрявые волосы, пока она продолжала рыдать, прижимаясь к нему, не обращая внимания на сморщившееся лицо. Но неприятные ощущения притупились и отошли на второй план, стоило только представить, что она действительно могла прикасаться к нему без отвращения и принуждения. Дазай расслабился, вновь опустившись на подушку, чтобы рана не открылась в такое неподходящее время. Попросить её поумерить пыл? Нет. Он не собирался. Лучше потерпеть немного, чем вновь ощутить холод и одиночество. — Эй, не плачь, — Осаму погладил её по волосам. — Просто забудь на время всё, что случилось. Представь, что мы познакомились неделю назад. Знаешь, что за причина, которая поможет тебе снова поверить мне? Томита промычала что-то невнятное в ответ, с трудом преодолевая всхлипы. Сначала Дазаю показалось, что она не позволит себя тронуть и снова оттолкнёт. Всё выглядело так, как будто девушка не очень ясно понимала, кто разговаривает с ней. Простить или убить. Он хорошо понимал действия Достоевского. Это было очень умно. Подтолкнуть Томиту к вынужденному решению, дав выбор. Убить? Нет, Томита никогда не смогла бы убить человека. Поэтому оставалось лишь… Из двух зол всегда выбирают меньшее. И она свято верила, что иных путей не существует. — Ты самый близкий человек для меня, — Осаму несильно сжал длинные пряди её волос, восхитительно пахнущие цветочным шампунем. Она замерла. Пальцы прекратили успокаивающие движения. Дазай почувствовал, как неожиданно полегчало на душе, словно сбросил огромный камень, лежащий на ней годами. Когда-то он не сказал эти слова Одасаку вовремя, и та ошибка навсегда засела в голове, мешая жить дальше. Томита могла бы послать его далеко и надолго, сказать, что не хочет даже слышать подобного и ей мерзко и противно даже находиться рядом. Но она просто молчала. И это тревожило только сильнее. Осаму не мог видеть её лицо и выражение, застывшее на нём, но почувствовал, что слёзы больше не капали на обнажённые участки шеи. — Если захочешь, можешь убить меня в любое время, — нервно пошутил он. — Даю слово, я не стану сопротивляться! Мики отстранилась. Её лицо теперь находилось прямо напротив его собственного, всего в каких-то нескольких сантиметрах. Тёплое дыхание согревало щёки, и Осаму показалось, что температура в комнате резко возросла. Он чувствовал себя тринадцатилетним мальчишкой, который несколько дней назад узнал, откуда на самом деле берутся дети и почему для свадьбы не достаточно просто подарить букет цветов и сделать предложение. Она смотрела на него, как будто нашла что-то необычное и странное, но не делала больше ничего. Дазай боялся испортить умиротворение, наступившее между ними, но он слишком ясно помнил каждый поцелуй, случавшийся в далёком прошлом, каждую пощёчину и её испуганные глаза. Помнил, как однажды не сдержался и швырнул её на пол от злости, когда оказался отвергнут снова. Единственный раз, но она наверняка тоже хорошо помнила. Если бы Томита ударила его сейчас, он принял бы это как должное. Осаму видел отчаяние в её глазах, полную отрешённость и желание хоть кому-то быть нужной. Вероятно, ему в самом деле стоило отступить. Тот бой с Лавкрафтом, а вернее то, что случилось до него, вносило смятение в голову. Он видел, как напрягся Чуя, когда услышал её имя. Дазай никогда раньше не задумывался над его странным поведением, иначе не упустил бы возможности подразнить при каждом удобном случае. Когда Мики в очередной раз вздохнула, прикрыв глаза от усталости и эмоциональной истощённости, Осаму не сдержался. Плевать на то, что будет дальше, плевать на разум, молящий остановиться и не спешить. Томита не уловила момент, когда он сократил расстояние и не успела никак отреагировать, лишь коротко ойкнув. Его губы были холодными, как и он сам, а её руки сжали от неожиданности перевязанные плечи. Сердце в груди билось в сумасшествии. Она чувствовала себя странно: на протяжении долгих лет Дазай оставался единственным, кто целовал её. Но сейчас это был словно совсем другой человек, ничем не напоминающий прежнего исполнителя Портовой Мафии. Его движения не причиняли боли и не принуждали к ответу. И лишь когда его язык ласковым движением прошёлся по губе, словно прося разрешения продолжить, она опомнилась. Резким движением Мики отстранилась, случайно двинув локтем по его животу. — Чёрт, — Осаму схватился за рану, скривившись от боли. — Я, когда говорил про «не буду сопротивляться», немного не это имел в виду. — Отвали! — её защитная поза, ужасно красные щёки и сердитый взгляд рассмешили его и одновременно обрадовали. — Не целуй меня… так! — она не плакала больше и выглядела очень похожей на себя прежнюю. — Как? — расслабившись, с задором спросил Дазай. — Скажи мне, как ты хочешь, и мы попробуем по-другому! ~ — Не надо, — опустив голову, внезапно попросила Томита. — Не издевайся надо мной. Он растерялся на мгновение, но быстро собрался, тепло улыбнувшись. Её брови нахмурились. Нет, всё же она и Ода были совершенно разными людьми. Удивительно, как много времени понадобилось, чтобы окончательно осознать такую очевидную вещь. Осаму чувствовал угрызения из-за того, что каждый раз невольно проецировал их друг на друга. Он даже не пытался по-настоящему присмотреться к ней: нашёл себе цель, чтобы окончательно не упасть духом, не сойти с ума. Эта идея пришла к нему внезапно после очередного бокала вина в каком-то дешёвом баре. Тогда не появлялись мысли о неправильности и эгоизме. И только теперь стало видно, до чего он докатился. Неожиданно Дазай почувствовал себя чрезвычайно паршиво. Под предлогом помощи Мики, пытался помочь лишь себе. И привёл её к окончательному разрушению, ввязал в историю с Достоевским. — Я говорю совершенно серьёзно, Томита. Дазай снова притянул её к себе, не чувствуя сопротивления. На этот раз он целовал по-настоящему, не маскируя эмоциональный порыв под случайность. Холодные длинные пальцы гладили худые девичьи плечи, избегая обнажённых участков кожи. Её ноги оказались по бокам от его туловища, вынуждая Осаму приподняться и полностью сесть в постели. Мысли улетели куда-то совсем далеко. Всё ощущалось не так, как раньше. Как будто на грани. Девушка плотно сжала губы, но не отстранилась, покорно позволяя ему делать всё, что захочется. Осаму не знал, было ли ей всё равно до такой степени, что даже руки не дрогнули, или она просто терпела. Её тело по-прежнему подрагивало от напряжения, и Осаму неохотно прервал поцелуй первым. Он ожидал кучу оскорблений, гнев, пощёчину — всё, что угодно, только не удивлённый взгляд. Томита казалась растерянной, как будто случилось лишь небольшое недоразумение, а не катастрофа. Глаза потеряли безразличие, и в них мелькнула давно утерянная мягкость. — У тебя рана кровоточит, — сказала она, указывая на окрасившиеся в алый цвет бинты. — Я позову врача. И тут, словно по команде, тело дрогнуло от режущей боли. В Портовой Мафии Осаму не раз ранили, но всё-таки он мечтал умереть без боли. Девушка дёрнулась в попытке слезть с кровати, но вдруг почувствовала, как что-то мешает сдвинуться с места. — Подожди, — Дазай крепко держал её за предплечье, несмотря на жгучую боль, которая вынудила его слегка согнуться. — Останься ещё немного. Хотя бы на пару минут. Он не знал, почему хочет этого. Просто послушать её голос чуть дольше. Так странно. «Акутагава рассердится. Я должна сейчас быть в другом месте, иначе будут проблемы, » — эти слова вертелись на языке, но Томита так и не смогла озвучить их. — Там опасно сейчас. Останься, и мы вместе уйдём, — словно прочитав её мысли, вновь попросил Осаму. Его решительный взгляд не давал покоя. — Куда ты пойдёшь? — недоверчиво спросила Мики, взглядом указывая на кровь, сочащуюся из раны. — Тебе минимум несколько дней здесь валяться. — Ерунда, ты же знаешь, — он небрежно махнул рукой, но неожиданно скривился от слишком резкого движения. Спорить с ним было бесполезно. Она уже пыталась поступить по-своему. К чему это привело? Очередной срыв. Было решено: нужно попробовать сменить тактику. — Ладно, — сдавшись, согласилась девушка. — Но я схожу за врачом. Не почувствовав давления чужой руки, Томита сползла на пол, неловко задев ногой тумбочку. Тихий смех заставил её состроить злое лицо, но восстановить напряжение вместе с чувством собственного достоинства не удалось: Дазай ехидно улыбнулся, словно нарочно подставил невидимую подножку. Как только дверь хлопнула, он откинулся на подушку, облегчённо вздохнув. Если бы не ситуация со способностью-вирусом, можно было бы сказать, что жизнь постепенно налаживалась. Но и эту проблему можно было решить. Возможно, идея уступить Чуе была поспешной. Осаму вновь задумался. Теперь, когда Томиты в палате не было, пелена отрешённости и эмоциональности развеялась, оставляя место холодному расчёту. Одна деталь никак не сходилась. Он понимал последовательность и механику действий Фёдора, но причина оставалась по-прежнему неизвестной. Зачем он послал Томиту в больницу? Зачем дал ей пистолет? Разве не очевидно, что она в конце-концов выбрала бы «простить», даже если никогда не собиралась делать этого прежде. Чтобы сломать её? Довести до истерики? Испортить отношения, едва начинающие налаживаться? Но всё в итоге сложилось совсем наоборот. Дазай мог бы даже сказать, что удачный случай подвернулся ему: он осознал свою прошлую ошибку и нашёл силы сказать Томите то, что он не мог долгое время сказать даже себе. Разрушил иллюзию, в которой она прочно заняла место Оды, обезличившись и обесценившись как человек. Теперь Осаму понял, что было не так. Почему ничего не клеилось. Они с Томитой могли бы попытаться построить нормальные взаимоотношения, а она находилась в шаге от того, чтобы принять их. Достоевский лишь подтолкнул их друг к другу. Не мог же Фёдор так промахнуться? Если только… Тяжёлая мысль ударила его, заставив позабыть о ноющей ране и окровавленных бинтах. Проигнорировав режущую боль, Дазай вскочил с койки, едва не подскользнувшись от спешки. Если только Достоевский не добивался именно этого. Позволить ощутить себя нужным, важным, человеком, в конце концов! А потом… Осаму распахнул дверь с такой силой, что она едва не слетела с петель. В коридоре ещё слышны были тихие шаги, и тяжесть в груди немного ослабла. Замерев на мгновение и повернув голову на звук, он увидел её спину. Томита шла, всматриваясь в таблички на дверях, явно пытаясь найти кабинет дежурного врача. Вздох облегчения сорвался с его губ. — Томита-чан! — Дазай сорвался с места, окликнув её, и собственный голос показался ему чужим. Словно в замедленной съёмке он наблюдал за тем, как девушка обернулась, явно не ожидая увидеть его за пределами палаты. Встревоженный вид бывшего руководителя мафии показался ей необычным, таким Мики не видела Дазая прежде. Казалось, он никогда ничего не боялся. Непроизвольно Томита улыбнулась. — Осаму? — удивлённо воскликнула она, и детектив вздрогнул от того, как чисто и безукоризненно прозвучало его имя. Выстрел разбил тишину, продлившуюся всего несколько секунд. Дазай не сразу понял, что произошло. Для него этот звук не был новым, но реакция внезапно замедлилась, как будто делать что-то уже просто не имело смысла. Он инстинктивно нащупал свою рану, бездумно глядя на следы крови, оставшиеся на пальцах, но ничего не изменилось. И тогда Осаму перевёл взгляд. Ему казалось, что время текло невыносимо долго, но в реальности пролетело лишь только мгновение. Томита была всего в нескольких шагах от него, но её глаза неестественно расширились, а движения казались странными. Он вытянул руки, прежде чем осознал, зачем это делает, и девушка упала в его объятия, не проронив ни звука. Дазай не мог заставить себя пошевелиться. Её голова лежала на его плече, а руки безвольно повисли вдоль тела. Когда он присел на колени, приняв более удобное положение, крови на руках стало заметно больше. Потребовалось время, чтобы осознать: это не его кровь. Отодвинув от себя Томиту, он увидел алое пятно, расползающееся по её груди с пугающей скоростью. Она шевелила губами, пытаясь что-то сказать, но только вздохи боли разрывали тишину. Осаму чувствовал себя парализованным. Он ничего не соображал. Ничего. Картинка, преследующая его в кошмарах, стояла перед глазами, и всё тело дрожало, словно кто-то невидимый тряс его за плечи. Позволить почувствовать себя нужным, чтобы потом разрушить всё одним выстрелом. Как и тогда. Осаму сжал кулаки от злости, разгорающейся в груди. Зачем пытаться убить? Зачем поступать столь примитивно? Есть куча более изощрённых способов вывести из игры. Почему он не догадался сразу? По её щекам текли слёзы, и Дазай опустил голову, чтобы его злые глаза не стали последним, что она видит в своей жизни. — П… пожа… луйста… — едва слышно выговорила Томита, слабо сжав рукав его больничной одежды. — Позаботься… о попугае… Она слабо улыбнулась, набираясь сил, чтобы продолжить. — Пусть Акутагава-кун придумает ему имя. И закрыла глаза. — Врача! Срочно позовите врача!