Тот, кто погас, Будет ярче светить, чем кометы, Пролетающие над планетой. Тот, кто терял, Будет снова любить. За рассветом близится вечное лето.
— Хорошая работа, Акутагава-кун. Дазай слабо улыбается, пряча руки за спину. От солнца слезятся глаза, но Осаму всё ещё хорошо может видеть своего ученика. Он чувствует напряжение каждой клеточкой тела, как будто температура воздуха резко упала до нуля, а ветер изменил направление. Эти слова долго оставались невыговоренными, и теперь все точки были расставлены. Слишком много времени прошло. Слишком много всего случилось. Дазай больше просто не мог смотреть на него как на озлобленного пса Портовой Мафии. Нет, только не сейчас. Сейчас он был лишь младшим братом Мики Томиты, которая даже не догадывалась о том, что у неё всё ещё остались родные люди в этом мире. Было противно понимать, что мнение о Рюноске изменилось по такой глупой, но важной причине. Осаму чувствовал себя ужасным лицемером. Ужасно виноватым лицемером. Ведь как он мог продолжать делать гадости человеку, который был семьей для Томиты? Как он мог игнорировать его после всего, что узнал? Дазай ничего не мог сделать для неё больше. Лишь позаботиться о том, что ей дорого. Он был уверен, что если бы девушка узнала о том, что Акутагава приходился ей братом, она бы приняла и его, и Гин. И что будет, если Томита умрёт? Лицо Рюноске не выражало ничего, кроме неприязни. Он нахмурился, крепко сжав губы, как будто услышал нечто унижающе неприятное. Поимка Пушкина стоила и ему, и тигру огромных трудов, но казалось, Акутагава не был рад долгожданной похвале от наставника. Поравнявшись, владелец Расёмона остановился бок о бок с ним, не поворачивая головы и даже не взглянув, а потом неожиданно тихо заговорил. Порывы холодного ветра колыхали подолы его длинного чёрного пальто. — Моя старшая сестра умерла из-за Вас, — его руки дрогнули, и он поспешил спрятать их в карманы. — Больше не о чем говорить. Слова вырвались изо рта, словно плевок, и парень, опустив голову, двинулся с места вперёд. — Она не умерла, — вдруг поправил его Дазай, больше убеждая в этом самого себя. Акутагава не обернулся. Несколько секунд он думал, а потом тоном, скрывающим злость, ответил. — Это только вопрос времени. Словно пощёчина. Дазай почти физически мог чувствовать боль, которую причинила ему невидимая рука. Он снова ошибся? Снова провалился? Томита ведь не умрёт? Она не может умереть! И в тот момент Осаму понял, что его ученик отвернулся от него. Тот, который больше всех был предан. Люди всегда отворачиваются от него. И Ацуши, и ребята из Агенства тоже отвернутся, когда придёт время. Дазай и сам знал, что ничьей вины здесь больше нет. Он также знал, почему способность Йосано не сработала, как и его способность, как и другие способности. Ведь несколько лет назад это была его цель. Цель, ради которой Томита каждый день проживала в кошмаре — снять ограничения. Ему не потребовалось много думать, чтобы понять, как всё произошло. Томита активировала способность в момент выстрела, инстинктивно почуяв беду. Её эмоциональный срыв стал пусковой кнопкой для эволюции. Токио не развеялся, когда девушка потеряла сознание, а застыл во времени, и, хотя три часа давно прошло, отсчёт не возобновлялся. И Осаму догадывался, что этого не произойдёт, пока Мики не очнётся. Но очнутся сама она не могла. Замкнутый круг. Теперь её способность аннулировала всё в пределах шести метров, и он ничего не мог сделать. Как только Дазай попадал в зону действия, его способность исчезала, как все другие. Он мог только наблюдать за тем, как последний близкий ему человек медленно умирает. Этого он так усердно добивался? Когда Акутагава ушёл, маска спокойствия треснула. Осаму едва находил в себе силы, чтобы не упасть на колени. Это определённо был конец. Самый настоящий. Что он будет делать, когда врачи зафиксируют биологическую смерть? Чего стоили все те идеалы, которые пытался внушить Одасаку, если ничего в итоге не сработало? Она ему нравилась, чёрт возьми. Всегда. И Дазай знал, почему не понял этого раньше: он был абсолютным дураком, когда дело касалось светлых эмоций и чувств. Порождённый в вечной темноте и грязи, брошенный и переоценённый — этот мальчик тоже был человеком. Но никто не хотел это видеть. И когда Осаму встретил её, просто стало уже поздно. Он оброс жаждой крови и ложью, не зная, чем можно ещё заменить привычную повседневность, которая служила надёжной заплаткой для вечной пустоты внутри него. Дазай смотрел, как возле клумбы воркуют голуби, как пчёлы кружатся вокруг цветов, как толстый полосатый кот умывается, сидя на краю широкого бордюра, но ничто из этого не возвращало его в реальность, не придавало значимости или бодрости. В этом бессмысленном мире сама судьба играла против него, а в схватке с ней разве остались ещё шансы? Жертвовать больше было некем. Не было больше слабых мест. Делай, что душа пожелает — никто не глянет с упрёком. Никто значимый. Его сердце, очень редко сбивающееся с ритма, впервые за долгое время даёт конкретный сбой, когда Осаму хочет заплакать, но не может выдавить из себя слёзы и лишь корчится от надуманной боли в груди. Это хуже, чем он себе представлял. Гораздо хуже, чем было в первый раз. Его рука находит пистолет в кармане пальто. Дазай проснулся уже сидя в постели, не помня, как и когда именно принял такое положение. Плечи до сих пор дрожали, словно в припадке, и капельки пота упали со лба на руку. Сон. Всего лишь сон. Потребовалось несколько минут, чтобы осознать это и убедить себя, что с Томитой всё в порядке. С её способностью ничего не случилось. Йосано успела, рана была залечена, и вскоре девушка должна прийти в сознание. Осаму ждал этого с нетерпением. Он с трудом уговорил врачей не держать её долго в больнице и отпустить домой под его строгим присмотром. «Она наверняка не обрадуется, очнувшись в моём доме, » — печально подумал Дазай, попытавшись представить, каким будет пробуждение. Уже утром он собирался забрать её, но волнение лишь усиливалось. Изо всех сил детектив старался отвлечь себя от мыслей о кошмаре, но он слишком ясно помнит все детали, как будто всё это было настоящим воспоминанием, а не дурным сном, которые нередко случались в последнее время. Захотелось даже позвонить в больницу, дабы убедиться, что всё действительно закончилось хорошо. Он не придумал это. Просторная кровать казалась ему неудобной; засыпать в одиночестве — сущий ад, а просыпаться — вечное скитание в нём. Тихое урчание послышалось на полу возле кровати, и Осаму словно очнулся от забвения. Наклонившись, он заглянул за свисающее вниз одеяло и увидел два жёлтых глаза, сверкающих в темноте. — А, Медуза-сан, тоже не спится? — с насмешкой спросил детектив, и кот громко мяукнул. — Любишь спать в тёплой постели? Перебинтованные худые руки с лёгкостью подняли пушистого зверя, и тот довольно пискнул, облизнувшись и пошевелив усами в знак одобрения. Дазай слегка откинул край одеяла и опустил кота рядом с собой. Ещё совсем недавно Осаму потерял надежду на то, что пропавшего питомца Томиты можно отыскать. Даже с тигриным обонянием Ацуши. Оставалось слишком мало шансов, что кот всё ещё был жив и бродил где-то по улицам Йокогамы. Но Накаджима всё же справился с заданием и притащил непослушное животное, едва только оправился после поимки Пушкина. — Не волнуйся, твоя мама скоро поправится и вы обязательно встретитесь снова, — мягко произнёс он, словно объяснял очевидные вещи шестимесячному ребёнку. Медуза довольно заурчал, быстро переместившись под бок, и вскоре засопел, уткнув нос в рубашку Осаму, которую он забыл сменить от усталости. Хорошо, что Томита потеряла кота, а не собаку.***
Акутагава не сильно удивился, когда Чуя не сдержался и выложил всё, о чём сам знал. Это заняло всего пару минут, потому что нападение на Агентство не терпело отлагательств, но информации было не так много, чтобы растягивать на несколько часов. В конце концов единственный человек, который мог прояснить случившееся, был известен. Отвратительно хорошая тёплая погода портила настроение. Он предпочёл бы дождь или хотя бы переменную облачность, может быть, не было бы настолько противно в душе. Акутагава толком не знал, что именно так раздражало его, вынуждая хмуриться сильнее обычного, когда он видел беззаботно снующих по улице прохожих, но нечто потаённое и давно похороненное в глубинах сознания всплывало наружу. Все мысли в голове вращались вокруг одного человека. Почему она бросила их? Почему оставила Томиту? Почему он и Гин носили другую фамилию? Эта история больше не казалась ему такой однозначной, какой виделась раньше. Слишком много пробелов, несовпадений и запутанных фактов, противоречащих друг другу. Но Рюноске до сих пор не решил, о чём хочет спросить. И хочет ли вообще? Сомнения наполняли его изнутри, мешая прийти хоть к какому-нибудь выводу. Он ненавидел мать большую часть жизни, не так просто в один момент избавиться от этих чувств или хотя бы попытаться их пересилить. Ноги сами несли в нужное место, а глаза пытались не смотреть вперёд — только под ноги, чтобы случайно не заметить ненужного, усугубляющего сложное положение. Акутагава не раз видел в различных фильмах, которые смотрела Гин, сцены воссоединения родителей и детей, хотя каждый раз пытался заставить сестру переключить на другой канал, но она всё равно продолжала смотреть, словно даже не обращая внимания на раздражённые упрёки в свою сторону. Рюноске не нуждался в словах, чтобы догадаться: девушка, в отличие от него, давно перестала держать обиду на мать, несмотря на то, что совсем не помнила ничего о ней: ни лица, ни голоса, ни даже имени. Он продолжал злиться. Продолжал, но всё ещё хотел узнать правду. Эспер не покупал цветов или подарков, не готовил пламенных речей — все эти вещи казались такими формальными и наигранно-сентиментальными, что начинало подташнивать. Чем ближе Акутагава подходил к нужному адресу, тем холоднее становились его ладони и чаще пробивало на кашель. Он впервые за долгое время действительно боялся. Чувствовал такой сильный страх и растерянность, что едва удерживал себя от побега. Хотелось просто развернуться и забыть обо всём услышанном от Накахары, сделать вид, что ничего не произошло. Но сможет ли он после этого посмотреть в глаза Гин и соврать, не отводя взгляда? Сможет ли наблюдать за тем, как Томита воссоединиться с матерью, но так и не узнает правды о нём? Потому что сам он вновь останется за бортом обычной жизни, брошенный и забытый. Ведь зачем нужен измученный пёс, когда есть Дазай-сан и родной человек, о смерти которой она так переживала? Рюноске не хотел вновь становиться никем. Вот почему он продолжал шагать, преодолевая смутные мысли, порождающие волнение. Акутагава не дошёл до дома, указанного навигатором, совсем немного. Лёгкий порыв тёплого ветра взлохматил тёмные волосы, когда внимание Рюноске привлекла женщина, сидящая на скамейке возле большого куста сирени. Рядом стояла инвалидная коляска, явно принадлежавшая ей. И в тот самый момент ему не нужно было каких-нибудь объяснений, он сразу понял всё, даже не вынимая фотографии из кармана. Несмотря на несколько метров, разделяющих их, эспер мог внимательно рассмотреть женщину. Усталые синие глаза, словно скопированные у Томиты, бездумно наблюдали за птицами, клюющими хлеб возле клумбы. Мертвецки бледная кожа, вероятно, служила признаком какой-то болезни, скорее всего, связанной и с коляской. Акутагава решил, что ей не меньше сорока пяти, хотя морщины на лбу хорошо просматривались. У женщины были такие же тёмные прямые волосы, едва доходящие до плеч, но также Рюноске заметил немало седых прядей. Синее платье с белым воротником почти висело на худющем теле. Она явно не купалась в счастье и радости, переживания оставили на её теле слишком много явных следов, и отчего-то эспер почувствовал, как его сердце сжалось от непонятного чувства. Он был уверен в своём выводе. Эта женщина — абсолютно точно его мать. Мать, которая оставила его. Мать, которая никогда не интересовалась его жизнью. Мать, которая сейчас выглядела так… несчастно? Она очень долго не замечала пристального взгляда, и Рюноске изо всех сил пытался принять безучастный вид случайного парня, ждущего друга в назначенном месте, но просто не мог заставить себя отвлечься на что-нибудь другое, чтобы не вызывать подозрений. Он, как и Гин, не помнил почти ничего о родителях. Но нечто внутри кричало об очевидном, не могло случиться иначе. Все мысли резко пропали из головы, когда она медленно перевела взгляд от глупых птиц, снующих в поисках еды, на него, и время остановилось. Рюноске знал, что нужно хотя бы опустить голову или отвернуться, но не сделал ничего из этого, продолжая молча смотреть в ответ, точно загипнотизированный. Эспер вдруг почувствовал себя таким глупцом: все его сходства с Томитой показались очевидными настолько, что становилось смешно, ведь раньше он даже не допускал подобной возможности. Акутагава напрягся. Не ясно было, что вообще должно произойти в следующий момент; должен ли он приблизиться, сказать что-нибудь или просто уйти? Узнала ли она его? Конечно, нет, ведь прошло столько лет… Она продолжала смотреть. Её губы чуть приоткрылись, словно воздуха вдруг стало не хватать, и в глазах появился какой-то странный блеск, напоминающий блеск утренней росы на цветочных листьях. Женщина медленно протянула дрожащую руку вперёд, словно пытаясь прикоснуться к чему-то невидимому, и Рюноске ощутил напряжение во всём теле, едва удерживая себя от каких-нибудь случайных действий. Она выглядела жалко. Но эта жалость не раздражала, не вызывала отвращения. Акутагава молча наблюдал за тем, как худые бледные пальцы тянутся к нему, хотя расстояние между ней и им совсем не уменьшилось. Она не смогла бы добраться или приблизиться, даже если бы очень захотела — для этого пришлось бы сделать несколько десятков шагов. Страх усиливался. Рюноске не знал, что делать и как вести себя. Его собственные руки тоже дрожали, и он не мог даже пошевелить ими, чтобы спрятать в карманы или хотя бы за спину. И вдруг женщина резко подалась вперёд. Её коричневые замшевые туфли встретились с землёй, и рука инстинктивно нащупала ручку кресла, чтобы не потерять опоры. Несколько секунд она продолжала смотреть, затаив дыхание и замерев в неестественной позе, но потом неожиданно дёрнулась. Ноги подкосились в один миг, и женщина рухнула на траву, болезненно вскрикнув. Заколка выпала из её волос и покатилась по асфальту в сторону клумбы, создавая неприятный звон. «Что я должен делать?» — этот вопрос продолжал терзать голову Рюноске, несмотря на очевидный ответ, который продвигали его собственные чувства. Чувства, которые он мечтал отбросить, оставив лишь ненависть и гнев. «Как мне поступить?» — никто не учил его подобному. Время, проведённое в Портовой Мафии, показало ему лишь как безжалостно убивать, отбросив сомнения в сторону. Почему с ней не было никого? Почему она была совершенно одна? Кто-то привёз её сюда? Акутагава старался сохранять спокойствие, но едва успел заметить, как подолы пальто заискрились алым, пробуждая Расёмон непроизвольно. Приказав способности исчезнуть, Рюноске сжал пальцы в кулаки, стиснув зубы до боли в дёснах. Очередной болезненный вздох заставил сомнения исчезнуть из сердца, тело двигалось уже само по себе, не требуя никаких сигналов разума. Акутагава не помнил, как преодолел расстояние за пару мгновений, не помнил, как руки потянулись к матери, помогая ей подняться. В тот момент ему показалось, что они знакомы давно, просто не виделись пару недель; её прикосновения казались слишком знакомыми, слишком приятными, Рюноске не собирался так легко поддаваться эмоциям, когда решил встретиться с матерью, но ничего с собой поделать не мог. Она была похожа на Томиту. Вернее, Томита была похожа на неё. И он просто не мог подумать, что такой человек на самом деле когда-то отказался от него, желая зла, хотя был уверен в этом ещё несколько дней назад. — В кресло? — холодно спросил эспер, стараясь выглядеть как можно менее взволнованным. Но одно только его сердцебиение можно было услышать за несколько метров. Получив лёгкий кивок, он мягко опустил костлявое женское тело в инвалидное кресло, нехотя отстраняясь от незнакомого тепла. Его нужно было ненавидеть! Но Рюноске просто не мог заставить себя. — Извините, — опустив голову, прошептала женщина. — Я засмотрелась. Вы напомнили мне моего сына. Её голос пробудил ещё больше воспоминаний в его голове. Ничего конкретного, но Рюноске точно мог вспомнить, что слышал его когда-то очень давно. В глубоком детстве. — Что с ним случилось? — сдержанно спросил он, как будто и не хотел узнавать вовсе, а поинтересовался лишь только из вежливости. Она посмотрела в ответ с жалостью и едва удержалась от слёз, которые так и наворачивались ей на глаза. Вблизи они казались ещё синее и выразительнее, в таких не должно было быть столько страданий и боли, Акутагава старался не замечать их. Противное солнце вынуждало его щуриться и наклонять голову так, чтобы пряди волос закрывали большую половину лица. Но он продолжал слушать, даже если услышанное не будет правдой или разочарует его. Лучше знать хоть что-то, чем вернуться с пустыми руками после всего испытанного и пережитого. — Его забрали у меня, — с трудом выдавила из себя женщина потерянным голосом и вдруг слезливо добавила: — И он умер. Но Рюноске хорошо знал, что он не умер. Нет, её сын сейчас стоял прямо перед ней. Знала ли она об этом? Он мог поспорить, что хотя бы догадывалась. — Как его звали? — Акутагава поражался тому, как спокойно и размеренно звучали его слова, хотя всё внутри металось в полнейшем беспорядке, порождая хаос. Он не помнил, чтобы настолько хорошо умел контролировать свои эмоции. Особенно не самые приятные. И ждал, когда его имя сорвётся с её уст. Ждал, словно путник, изголодавшийся по питьевой воде в жаркой пустыне. Ни на секунду не переставая бояться, будто рядом сидела не его мать, а провидец, предрекающий судьбу. — Рюноске. Это звучало намного лучше и слаще, чем выходило у Томиты. Но с ней отношения сложились через злобу и боль, а потому не могли ещё настолько быстро очиститься. Когда-нибудь, вероятно, и она произнесёт его имя столь же открыто и нежно. Когда-нибудь, если только Акутагава сам не испортит всё в очередной раз. Он не привык чувствовать себя нормальным человеком, даже с сестрой порою приходилось тяжело. Но впервые злость не приходила к нему, сколько бы ни была желанна. И все мысли о расспросах исчезли из головы, и Рюноске вдруг подумал, что найдёт время разузнать обо всём потом. Другой раз будет — он уже не сомневался. И такие перемены пугали его. Годами выстроенный защитный фасад рушился со стремительной скоростью, обнажая израненную слабую душу, которая слишком долго не видела света и дрожала от каждого доброго слова. «Если и есть в этом мире, кого нужно ненавидеть, так это твой папаша, » — вдруг пришли на ум слова Накахары, которые так и оставались до конца не понятыми, но принесли облегчение. Дали важную причину, чтобы попытаться простить. То, чего прощать было непозволительно. Рюноске делает шаг назад, дабы позволить рассмотреть себя вблизи, и по-детски обиженно хмыкает. — Какое совпадение, — его тон не кажется недовольным, но содержит так мало нескрытых эмоций, что Акутагава на мгновение теряется в них сам. Её глаза расширились.