Жажда

      ДонСик порхал по кухне, глупо улыбаясь. Его радовало буквально все: лучи солнца, что светили в окно, легкий ветерок, раздувающий шторы, навязчивая, бессмысленная песня, что раздавалась из динамиков радио. Это состояние неудержимой эйфории держалось уже целую неделю — с тех самых пор, как ему удалось добиться от ИнУ желаемого.       Одни боги ведают, насколько тяжело пришлось его пленнику, но справедливости ради стоило отметить, что и самому ДонСику было ох как непросто. Он и сам почти ничего не ел, пока морил своего пленника голодом: аппетита не было совсем, просто кусок в горло не лез от одной мысли о том, как ИнУ страдает. ДонСик буквально заставлял себя впихивать хоть что-то из еды раз в день, ведь ему нужно было оставаться в форме. Однако этого явно было мало, и к концу их обоюдных пыток он и сам выглядел как тень самого себя: изрядно потерявший в весе, с бледным осунувшимся лицом и синюшными кругами под глазами. Заехавшая однажды проведать его БоГён даже порывалась отвезти его в больницу, но ДонСик солгал, что просто простыл и ему вполне достаточно немного отдохнуть. Девушка, кажется, поверила, но звонила с того дня регулярно.       Что интересно, они больше не заговаривали о Со ИнУ. И если с ДонСиком было все понятно, то полное отсутствие интереса, да и просто банального любопытства, со стороны девушки выглядело немного странным. Но Юк не хотел лгать и выкручиваться и был даже рад такому поведению подруги.       Он готовил очередной, наверняка осточертевший ИнУ бульон и размышлял о том, мог ли он поступить иначе. Вообще, об этом он думал на протяжении всех тех бесконечных дней, пока они оба страдали от голода. Каждый раз, глядя на изможденное лицо своего любимого, он порывался все бросить, перестать его мучить… Безумно, до дрожи в пальцах хотелось просто накормить его, укутать в теплое мягкое одеяло и согревать до тех пор, пока тот не забудется спокойным сном. Он до боли сжимал кулаки и прикусывал губы, чтобы не выдать себя стоном, чтобы не начать сокрушаться или молить о прощении. Он держался изо всех сил. Когда прошло еще немного времени с начала этой пытки, ДонСик хватался за спасительную мысль, что если он сейчас остановится, прекратит мучения, то все было зря. Все страдания, что они оба испытали, будут напрасными. И именно это помогло ему продержаться до конца, а еще уверенность в том, что он никогда не отпустит ИнУ, а стоит лишь дать слабину — он потеряет этого мужчину.       День за днем он смотрел на своего любимого и не мог не восхищаться его выдержкой. Гордость и сила воли этого человека были воистину непоколебимы, и хоть именно эти качества и доставляли страдания им обоим, но в глубине души ДонСик испытывал уважение и преклонение. Его ИнУ… Такой сильный, такой потрясающий. Невероятный.       Когда ИнУ, наконец, сломался и принял его условия, когда он опустился на колени и принялся слизывать с пола еду, ДонСик испытал двойственные чувства: безграничное счастье — от того, что все закончилось, что он добился желаемого, и дикую боль — от зрелища, как его возлюбленный ломает себя, буквально наступает себе на горло, топча собственную гордость. Но разве не этого он добивался?.. Почему тогда смотреть на это было столь тяжело?       Как бы то ни было, ДонСик победил и теперь с упоением делал то, что ему нравилось больше всего — заботился об ИнУ. Уже больше недели он изгалялся как мог, стараясь готовить разные блюда, а учитывая тот факт, что выбор разрешенных продуктов был сильно ограничен, приходилось изрядно поломать голову. Еще он с упоением помогал ИнУ с уходом, хотя тот уже почти все мог делать самостоятельно, но Юк не упускал возможности потереть спинку, когда тот мылся, помочь с мытьем головы или сделать массаж. Последнее доставляло особое удовольствие, ведь ИнУ больше не морщился от его прикосновений и принимал их вполне благосклонно, да и в целом позволял ДонСику многое из того, на что раньше лишь рычал или огрызался.       Сам ИнУ уже более-менее пришел в себя и медленно, но верно возвращался к хорошей форме, и в голову ДонСика то и дело закрадывались мысли о близости. Только вот страшно было накосячить после недавнего насилия. И, хотя Со ИнУ точно не был слепым, да и не заметить красноречивый стояк или сбитое дыхание ДонСика было невозможно, ни один из них об этом не заговаривал.       Юк же просто не представлял, как начать, учитывая все то, что между ними уже было. Он не хотел, чтобы секс между ними случился из-за того, что ИнУ просто побоится сопротивляться, не захочет вновь вызвать его гнев или спровоцировать наказание. Возможно, стоит начать с разговора? Объяснить, что он не собирается постоянно морить его голодом или еще как-то издеваться без веских на то причин, и ИнУ может не опасаться ляпнуть что-то лишнее? «Наверное, именно так и стоит сделать», — решил ДонСик и в очередной раз понес в подвал порцию своих кулинарных шедевров.       Стоило ему отпереть первые двери и заглянуть за решетку, как ИнУ, спокойно до этого лежавший на кровати, поднялся, поспешно застегнул на ноге браслет и замер на месте, молча наблюдая, как ДонСик расставляет на столе принесенную еду.       — Еще пара дней — и твое меню можно будет значительно расширить, — он широко улыбнулся, жестом приглашая молчаливого пленника к столу.       Тот безропотно сел на отодвинутый стул и, взявшись за ложку, принялся есть, как всегда, неспешно и аккуратно. ДонСик сел напротив, с умилением наблюдая за процессом и силясь поймать взгляд ИнУ, чтобы начать разговор. Однако тот упорно смотрел в тарелку, словно там находилось что-то жизненно важное. ДонСик иногда безбожно тупил, но сейчас он прекрасно понимал, что ИнУ чувствует неуверенность и нечто сродни страху, не зная, что еще ему стоит ожидать от ДонСика.       — ИнУ, — тихонько обратился он к своему пленнику. Тот перестал есть и таки соизволил поднять глаза на ДонСика. — Поговорим?

***

      Опустошенность… Пожалуй, именно это чувствовал ИнУ, каждый вечер засыпая в объятиях ДонСика, слушая счастливые интонации в его негромком голосе и впервые за долгое время ощущая абсолютную беспомощность. Он не мог ничего сделать, ни на что повлиять и, как бы он ни старался, все закончилось именно так, как хотел того ДонСик. Эти эмоции заставляли его погружаться в непроглядную темноту, утаскивая все глубже.       На следующее утро после своего поражения он проснулся и обнаружил, что в подвале больше не ощущалось затхлости, будто, пока он спал, его похититель как следует все проветрил. Едва пошевелившись, он тут же почувствовал, как ДонСик бережно приподнимает его, помогая сесть, а затем увидел перед собой горстку таблеток.       — Выпей, хён, — настойчиво попросил ДонСик, — это поможет тебе быстрее поправиться.       ИнУ послушно проглотил одну за другой все таблетки и отвел взгляд. Смотреть в глаза своему похитителю было неловко. Это было второе чувство, которое он испытывал — он не знал, как все теперь будет. Станет ли Юк наслаждаться своей властью, как сделал бы на его месте сам ИнУ, или его поведение не изменится? Ведь он столько раз утверждал, что больше всего хочет, чтобы он, ИнУ, принадлежал ему, был только с ним, но как именно он себе это представляет, ИнУ не имел ни малейшего понятия. Все это вводило в ступор, и он не стал противиться, решив плыть по течению. Что ж, пожалуй, сейчас это было самое верное: затаиться, наблюдать и ждать, пока не поймет, как ему следует обращаться с ДонСиком.       С одной стороны, было страшно снова вызвать гнев своего мучителя, а с другой — как себя вести теперь, он не знал, слишком мало времени прошло, чтобы составить новую — и успешную! — модель поведения. Ту, что позволит ему манипулировать похитителем. Непредсказуемость ДонСика только подталкивала ИнУ соблюдать осторожность, поэтому, загнав поглубже собственную агрессию и злость, он послушно принимал все, что давал ему ДонСик.       Через какое-то время он стал ловить себя на постыдных мыслях. Нет, ему не стало нравиться его положение, но было что-то приятное в том, чтобы позволить кому-то заботиться о себе. Такого внимания он не получал даже в детстве, окруженный гувернерами и учителями.       ДонСик помогал ему мыться, постоянно разминал мышцы, делал массаж, старательно готовил диетическую пищу, и это не могло не подкупать. Как бы ИнУ ни злился в глубине души, он не мог лгать себе: такое внимание, когда ты — центр чьей-то вселенной, не могло не нравиться. Это было… вдохновляюще приятно. То, как бережно, нежно, но в то же время сильно ДонСик разминал ослабшие мышцы, как аккуратно, чуть ли не с благоговением прикасался к нему в душе, помогая вымыться, как обнимал его перед сном, перебирая волосы. И если бы не очевидные признаки его возбуждения, ИнУ бы все устроило… Однако, несмотря на воцарившуюся между ними идиллию, он не мог не вспоминать, какую боль причинил ему ДонСик, как сильно его унизил. Изнасилование снилось ему, обычно под утро, и он выныривал из темных вод кошмара, задыхаясь, с заполошно бьющимся сердцем, весь в испарине…       Он до сих пор не мог решить, как относиться к этому поступку его похитителя: поначалу он был уверен, что это было лишь наказание, но теперь в голову закрадывались сомнения. Быть может, ДонСик просто не сумел сдержаться? Если принять на веру последнее, то это даже льстило в какой-то мере, скажем прямо — совсем незначительной… Куда больше его пугала мысль о том, что будет, если ДонСик снова не удержится? Или просто не захочет этого сделать. Душил он тогда его вполне осознанно, с искрой безумия, сверкавшей в темных глазах. Тело еще помнило фантомную боль, и ИнУ вздрагивал и сжимался в комок, невольно вспоминая, как пришел в себя, абсолютно беспомощный, еле живой от недавнего удушения; унизительная подготовка, обжигающая боль от проникновения, противное распирающее ощущение изнутри и после того, как все закончилось, чувство, будто он… грязный. Оскверненный.       Несмотря на радушное сейчас поведение ДонСика, на то, как старался угодить ему Юк, ИнУ не спешил доверять ему. Где-то в глубине он чувствовал все нарастающий гнев, но старательно подавлял его. А еще стыд. Ему действительно было стыдно — в первую очередь перед самим собой. Он, считавший себя таким безупречным хищником, не справился, не смог защитить свою честь.       Замкнутое пространство подвала, так подавляюще действующее на его психику раньше, теперь казалось безопасным. Тишина, еще пару недель назад раздражавшая до одурения, теперь казалась ему островком спокойствия. Желание выбраться наконец из постыдного плена, чтобы свободно пройтись по улицам, посидеть в баре со стаканом виски, вернуться на работу и усердно трудиться там, почувствовав, что твои решения влияют на стольких людей, теперь трансформировалось в желание остаться в этом островке безопасности… Неотъемлемой частью которого стал ДонСик. Какая ирония: тот, кто представлял для него основную угрозу, превратился в ту силу, что не давала ему утонуть, в спасательный круг, что удерживал на плаву.       ИнУ ломало от этой двойственности. Он всегда старательно отводил глаза, выполнял все, что ДонСик просил его сделать, с удовлетворением чувствуя, как приходит в норму. Конечно, до совершенства прежних форм и реакций еще слишком далеко, но начало было положено. И в то же время он не мог не понимать, что ДонСик нужен ему.       В какой момент ДонСик из ненавистного похитителя стал важным фактором для его спокойствия, он не смог отследить. Пожалуй, самым вероятным был тот день, когда ДонСик решил поговорить начистоту.       Тогда он смотрел на него отвратительно понимающе, ловил глазами его собственный взгляд и, как всегда, пугающе прямолинейно проговорил:       — ИнУ, — и стоило ему все-таки посмотреть на него, как ДонСик предложил. — Поговорим?       ИнУ молча кивнул. О чем и как говорить, он не имел ни малейшего представления.       — Ты же знаешь, что я люблю тебя, — произнес тот утвердительно. — Я понимаю, что любящий человек так не сделает, и мы оба знаем, о чем я сейчас говорю, — ИнУ ощутил нарастающий гнев, но сдержался, продолжая бесстрастно смотреть в тревожное лицо своего похитителя. — Я знаю, что поступил непростительно, но все равно надеюсь, что ты однажды простишь меня… Мне жаль, что я причинил тебе боль…       ИнУ только крепче сжал губы, чтобы не сорваться. Немного помолчав, так и не отведя виноватого взгляда, ДонСик продолжил каяться:       — Ты должен понять, что спорить со мной бесполезно. Я не могу противостоять тебе напрямую, потому что ты сильнее меня, но я могу попытаться изменить твое отношение ко мне, — что? ИнУ подумал, что ослышался. — Я знаю, что этот поступок, да и все остальное, — он обвел широким жестом подвал, кровать и цепи, — за границей общечеловеческой этики и морали, за гранью добра и зла. Но и у нас ситуация очень далека от обычной…       — Ты! — ИнУ даже не мог подобрать слов. Он все-таки не сдержался: гнев, злость и ярость распирали изнутри. — Ты!..       — Я знаю и прошу: прости меня. Я хочу верить, что однажды ты поймешь, что иначе было нельзя. Не скрою, в самом начале я хотел наказать тебя за все зло, что ты совершил, но те времена давно прошли. Если поначалу я желал, чтобы ты был со мной, из эгоистичной потребности ребенка в новой красивой игрушке, то теперь… Видя твою силу, гордость, непреклонность, твою стойкость и нежелание сдаваться… Ты воистину совершенен. Ты — самое красивое, самое потрясающее, что я когда-либо видел, — после этих слов ИнУ просто-напросто опешил; все, что еще секунду назад бурлило и кипело в душе, жгучей кислотой обжигая внутренности, просто испарилось.       Чертов непредсказуемый ДонСик снова выбил его из колеи. Неподдельное, искреннее восхищение, звучавшее в голосе парня, было, несомненно, приятно слышать, а видеть, как в чужих глазах расцветает теплыми искрами любовь и вдохновение, было непереносимо… Только сейчас ИнУ понял, что всегда мечтал увидеть эти чувства, обращенные на него. От председателя Со. Надеяться, что его сможет полюбить кто-то другой, даже если родной отец относится к нему с прохладцей, не проявляя ни малейшего следа привязанности, он не смел. Подобное казалось невероятным, а значит — невозможным. И вот, когда, казалось бы, он давно прекратил даже мечтать об этом, ДонСик столь легко говорит эти слова. Так легко признается, что ИнУ ему важен, что несмотря на все, что он совершил — а ИнУ не мог отрицать, что в их мире убивать — плохо, — ДонСику он по-прежнему нравится, по-прежнему нужен… Это он осознать пока не мог.       «Забавно, — пришла в голову мысль, — что я могу получить то, чего всегда так жаждал, от человека, который никогда мне не казался хоть в чем-то занимательным, кроме внешности: отрицать его привлекательность глупо. От одной из моих жертв. От мужчины, в конце концов. Какая ирония… Вот уж действительно: никогда не знаешь, где обретешь богатство».       — Я дам тебе все, что смогу. Сделаю все, что ты попросишь, клянусь, — продолжал говорить ДонСик. ИнУ уж открыл рот, чтобы… Он и сам толком не знал, на что рассчитывал, но тот поднял руку, не дав ему сказать и слова. — Но только после того, как ты примешь меня.       ИнУ издал короткий смешок, едва сдерживаясь, чтобы истерично не рассмеяться. Его просто разрывало от диаметрально противоположных чувств. Бесили и та наглость, с который чертов извращенец заявлял о своих чувствах, и непререкаемая уверенность в собственных словах — в том, что он, ИнУ, однажды сдастся… О, проклятый ДонСик в своем скудоумии просто не понимает, что он готов выжить любой ценой, а лишь после — мстить. Но тем лучше.       И при этом он не мог не реагировать на ту искренность, настоящие неподдельные чувства и эмоции, что отражались в словах, в глазах, на лице его похитителя. Так не сыграть… Не солгать, даже если веришь в свою ложь. Уж он-то мог за это ручаться.       Как непревзойденный манипулятор, он знал все человеческие чувства, сиречь слабости, наперечет и мог их имитировать, но ДонСик, несмотря на свою… нестабильность, был почти нормальным. Исключая зацикленность на личности ИнУ. Но он подозревал, что подобное отклонение возникло из нескольких случайных факторов: внезапной амнезии, искренней уверенности, что дневник — на самом деле его, ДонСика, и той темноты, что есть в каждом человеке, которую столь старательно подавлял в себе парень и которая так жадно рванула наружу, стоило приоткрыться маленькой щели на свободу, во внешний мир.       Он совершенно запутался. В душе царила такая мешанина из чувств и реакций, что он просто потерял себя… Свой ориентир. Словно мир разбился на цветные осколки и теперь его нужно было собрать заново. Но не факт, что картина бытия останется прежней. ИнУ ощущал себя разобранным на части, да не один раз. Еще не успев восстановиться после предыдущей ломки мировоззрения, он снова был вынужден столкнуться с пересмотром ценностей.       И все же он не мог не признать, что, по-своему, ДонСик гениален. Он понимал, что тот делает, но эффективно противостоять этому не мог, даже несмотря на то, что ИнУ как объект воздействия знал о самом воздействии.       Потрясающе…       — Я хочу, чтобы ты обдумал до вечера то, что я сказал, — ровным тоном проговорил ДонСик, видимо что-то углядев у него на лице. — И мы поговорим. Обед на столе, ИнУ. Я не буду беспокоить тебя до ужина — надеюсь на твое благоразумие.       С этими словами ДонСик поцеловал его в лоб, нежно погладил костяшками пальцев скулу и, ободряюще улыбнувшись на прощание, ушел.