Poste Italiane

      Эрмаль оказался прав – следующее утро началось слишком рано. Его разбудили детские голоса и топот ног по лестнице. Часть его хотела остаться в постели, спрятаться в комнате, пока семья не уедет в школу, на работу. Однако он знал, что не может позволить подобное поведение. Это всё равно, что обращаться с Фабрицио, как с гостем, а он этого не заслужил. Если вчерашний вечер был хоть каким-то намёком, то Моро и сам не собирался обращаться с ним как с «безымянным гостем», а скорее как с другом семьи. И это действительно было так, хоть и являлось чем-то странным, необычным, ведь он никогда раньше не проводил так много времени вместе с этой семьёй. Зачем ему это, если у него был дом всего в нескольких улицах отсюда?       Поэтому Мета всё-таки вылез из постели, преодолев сонливость, оделся и спустился вниз. Он нашел Фабрицио, Либеро и Аниту завтракающими на кухне. Мужчина с лёгкой улыбкой пожелал ему доброго утра и кивнул на свободное место за столом, где Эрмаля ждали ещё одна тарелка и стакан апельсинового сока. Он с благодарностью сел, глядя на стол перед собой и пытаясь понять, о чём беседуют дети.       За едой Эрмаль понял, насколько двойственны его отношения с этой семьей, особенно с Фабрицио. С одной стороны, это было настолько поверхностно, они почти ничего не знали друг о друге, а с другой стороны… это выглядело так, словно они завтракали, брошенные в самый разгар лихорадочной утренней рутины, готовили двух детей к школе. Утренняя рутина, которая включала в себя сборы на учёбу и здоровый завтрак.       В конце концов, Фабрицио и дети покинули столовую – Анита и Либеро отправились в школу, первый уехал на интервью. У Эрмаля оставалось ещё немного времени, прежде чем он тоже покинет дом, собираясь на работу. Вернувшись с почты, он снова оказался в доме, полном людей – Фабрицио готовил лёгкий перекус для своей семьи.       День прошёл спокойно, дети играли и занимались своими обыденными вещами, глава семьи смотрел какой-то сериал на своем ноутбуке, Мета углубился в книгу, которую взял с полки в гостиной. Да, всё было спокойно, пока Фабрицио, закончив очередной эпизод, не проверил время и не окликнул сына и дочь. – Мама скоро приедет, почему бы вам не собрать вещи и не попрощаться с Эрмалем?       Либеро молча ушёл в свою комнату упаковывать рюкзак с необходимыми вещами, не задавая никаких вопросов. Анита, однако, этого не сделала и подошла к Фабрицио, который снисходительно улыбнулся и посадил девочку к себе на колени. – Эрмаль останется здесь? – Да, piccola, он останется здесь до завтра, а потом добудет свой ключ и пойдёт домой. – Я тоже хочу остаться здесь!       Мужчина нежно провел рукой по её волосам, чтобы немного пригладить непослушные тёмные пряди. – Ты не можешь, милая, ты должна поехать с мамой на выходные, как и всегда. – Но я не хочу никуда уезжать, – прошептала Анита, и её губы угрожающе задрожали, а когда Фабрицио повторил уже более тихо «ты должна, amore, только на выходные», обнимая её, она заплакала, казалось, совершенно убитая горем.       Эрмаль просто смотрел на них, не зная, что ему делать, что он мог сделать, пока в середине всего этого не раздался звонок в дверь. – Ох, не мог бы ты открыть, пожалуйста? – умоляюще спросил Фабрицио, всё ещё пытаясь успокоить Аниту, но безуспешно.       Мета, не комментируя просьбу, вышел в коридор и открыл дверь женщине, которая улыбнулась ему с несколько растерянным видом. Вероятно, Джада. – Привет, кто ты? – спросила она с плохо скрываемым интересом.       Прежде чем Эрмаль успел хоть что-то ответить, их прервал Либеро, спрыгнувший с лестницы. – Мама!       Джада обняла сына и тихо спросила: – Почему Анита плачет? – рыдания маленькой девочки были отчётливо слышны даже в коридоре. – Она не хочет прощаться с Эрмалем, – объяснил Либеро. – Кто такой Эрмаль? – Я, – ответил Мета, а Либеро услужливо пояснил: – Он почтальон. – Друг Фабрицио, – поправил он, поскольку это был лучший способ объяснить, почему он открывает дверь, чем комментарий Либеро, и пожал руку женщине. – Приятно познакомиться, Эрмаль, почтальон, друг Фабрицио, – в глазах Джады мелькнул огонёк, заставивший албанца заподозрить, что ей уже что-то рассказывали о нём. Хорошо это или плохо – вот в чём вопрос.       Они прошли в гостиную, где Мобричи всё так же безрезультатно пытался успокоить плачущую девочку. Увидев их, она протянула к ним свои маленькие ручки. Но не к матери, нет – к Эрмалю. – Я хочу остаться здесь, – взвизгнула она, и Мета бросил испуганный взгляд на Фабрицио, когда тот неожиданно протянул ему Аниту. Зачем? И что ему теперь делать? – Ты увидишь меня снова на следующей неделе! – он попытался успокоить девочку, но получил в ответ только ещё один громкий всхлип. Пожалуй, даже слишком громкий. – Но тебя здесь не будет! – пожаловалась она, уткнувшись лицом в крепкое плечо. Что же, это было правдой. Но что он мог поделать? Он просто знал, что не сможет вынести истерику маленькой девочки. – Знаешь что? Если ты хорошенько попросишь маму и папу, может быть, они разрешат тебе прийти ко мне в гости в ближайшее время.       Это привлекло внимание Аниты. – Типа ночёвки? – спросила она, широко раскрыв глаза.       Не успев опомниться, он кивнул: – Да, что-то вроде того.       Затем он понял, что сказал, и бросил ещё один взгляд на Фабрицио, задаваясь вопросом, может ли он вообще что-то предлагать, задаваясь вопросом, не переступил ли он очередную черту, задаваясь вопросом, почему он вообще решил успокоить ребёнка таким образом.       Хотя, похоже, это оказалось не такой уж плохой идей, потому что Анита успокоилась и внимательно посмотрела на родителей. – Можно? Пожалуйста.       Тут вмешалась Джада. – Если только ты сейчас будешь хорошо себя вести и соберёшь вещи в рюкзак. Либеро тебе поможет.       Дети исчезли наверху, а трое взрослых остались в комнате, глядя друг на друга. Ну, конечно, всё внимание было сосредоточено только на почтальоне. – Извини, конечно, это не мое дело, я скажу ей, что это невозможно, мне так жаль, – пробормотал Эрмаль, и щёки его покраснели под этим пристальным взглядом. – Если Фабрицио не возражает, то я не понимаю, почему она не может этого сделать. Он знает тебя достаточно хорошо, чтобы принять это решение. Только если ты не хочешь, чтобы она всё-таки приходила? – ответила женщина, и это прозвучало как вызов. Теперь он немного лучше понимал, откуда у Аниты такой сильный характер. Это прозвучало как вызов, но он услышал и предупреждение. Теперь всё зависело от него – хочет ли он разбить сердце малышки. – Конечно, хочу, она очень желанная гостья в моём доме. Фабрицио?       Моро посмотрел на него с непонятным выражением лица. – Фабри? – мягко произнесла Джада, когда он не ответил, и Эрмалю оставалось просто смотреть на них, гадая, доверит ли Фабрицио свою дочь какому-то почтальону. – Не вижу никаких проблем, конечно, я не против. – Неужели? – выпалил Эрмаль, прежде чем успел сдержать порыв.       Но ответа он так и не дождался, Либеро и Анита уже бежали вниз по лестнице, готовые уйти. Девочка всё ещё не выглядела счастливой, но, по крайней мере, у неё было что-то, чего она ждала с нетерпением, и она не собиралась всё испортить своим поведением.       Дети обняли Фабрицио и Эрмаля и ушли вместе с Джадой; мужчинам оставалось лишь махать им на прощание, стоя на пороге дома. Когда машина завернула за угол, они вернулись внутрь, не глядя друг на друга, но занятые одними и теми же мыслями. Разве это не здорово – остаться наедине, когда детей нет? Всё ещё имея кого-то, чтобы поговорить, не будучи поглощённым домом, который был действительно слишком большим для одного человека? Разве это не прекрасно – чувствовать себя частью этой семьи, быть принятым, заслуживающим доверия? Разве это не здорово – находиться здесь вот так каждую неделю..?

***

      Римлянин решил приступить к ужину, попросив Эрмаля помочь ему с сервировкой стола. Приём пищи прошёл довольно неприметно – несколько светских бесед, дружеское молчание, по крайней мере, никакой неловкости, как прошлой ночью. По крайней мере, пока, потому что скоро всё изменится. – Я должен был сказать тебе раньше, но сегодня меня не будет дома, – неожиданно сказал Фабрицио. Эрмаль поднял на него взгляд, собираясь сказать, что всё в порядке, он оказался здесь совершенно неожиданно, конечно, у Моро были другие планы. – Я встречаюсь с друзьями, – объяснил мужчина, прежде чем тот успел что-то сказать, и Мета задумался, что же ему делать с этой информацией. Это не было похоже на приглашение, он был абсолютно уверен, что это не приглашение, но тогда что он хотел ему этим сказать? – Это здорово. Развлекайся, – выдавил Эрмаль, разрезая мясо на аккуратные кусочки, жалея, что не может так же эффективно разделаться с гнетущей тишиной, внезапно возникшей вокруг них. Как это вообще возможно, что один момент был великолепен, а следующий просто... нет? – Спасибо, – ответил Фабрицио немного погодя, и, казалось, он тоже не знал, что случилось с его прежним хорошим настроением.       Они молча закончили ужин, и Мета направился на кухню сказав, что он может помыть посуду, пока Фабрицио готовится к выходу – всё, что угодно, лишь бы занять себя, лишь бы заполнить это гнетущее молчание. Моро не стал даже спорить как обычно, если бы кто-нибудь из гостей предложил помыть посуду – ему самому не терпелось вырваться из атмосферы, царившей между ними, и Эрмаль только что предоставил ему прекрасную возможность сделать это.       Наконец римлянин ушёл, посуда была вымыта, и Эрмаль растерянно сидел на диване. Он чувствовал себя совершенно одиноким в этом незнакомом доме, уставившись в телевизор, на который не обращал внимания. Глядя, как на часах проходят минуты, он, наконец, встал и принес из кухни бокал вина. Хорошее вино. У Фабрицио был прекрасный вкус. Эрмаль бродил по комнате, изучая взглядом различные личные вещи, которые были разбросаны на кухне.       Магниты на холодильнике – явно сувениры, привезённые из отпуска. Пробковая доска на стене, заполненная письмами из детской школы, расписаниями спортивных клубов и сбора мусора, листовками для доставки еды, какими-то картинками и рисунками. Одна полка была заставлена поваренными книгами, хотя, насколько мог судить Эрмаль, ими пользовались нечасто.       Он вернулся в комнату, ненадолго задержавшись в коридоре, чтобы полюбоваться семейными фотографиями на стене. В гостиной на стенах висели ещё картины и рисунки – профессиональные и те, что были выполнены детской рукой. Полки в углу были заполнены не только музыкой, но и книгами, и Эрмаль просто сидел рядом какое-то время, проводя рукой по обложкам, сравнивая свои вкусы с вкусами Фабрицио, перелистывая книги, которых он не знал.       Взглянув на часы, он понял, что ещё довольно рано, особенно для вечера пятницы. Конечно, Мобричи будет отсутствовать довольно долго. Эрмаль не знал, что делать – телевизор не предлагал ничего интересного, да и читать ему не хотелось.       Он долил себе вина и ещё немного побродил по дому. Во время обхода обнаружилась ещё одна закрытая дверь, он остановился перед ней. Фабрицио представил эту комнату, как свою студию, и Эрмаль не был уверен, стоит ли ему туда входить. Вопрос заключался не столько в том, можно ли ему войти, сколько в том, стоит ли это делать в принципе.       Он постоял немного, размышляя, взвешивая все «за» и «против», убеждая себя, что вполне может пожалеть потом, что не встретился с тем, что находится по ту сторону. Сделав ещё один глоток вина, он принял решение и медленно толкнул дверь. Комната оказалась совсем не такой, как он ожидал. Он мог предположить, что в комнате будет тесно и темно, но это было не так, совсем не так. Она была современной с хорошим освещением – это он понял, как только щёлкнул выключателем. Большой камин, которого Эрмаль никак не ожидал здесь увидеть, изящный диван перед перегородкой, за панорамными окнами – непроглядная тьма.       И пианино.       Пианино – вот оно, чёрное и блестящее, зовёт его. Каким-то образом комната вокруг исчезла, и от неё осталось только пианино. Он медленно подошел к нему, оставив стакан на одной из полок перегородки. Он стоял перед инструментом, воспоминания уже боролись за внимание в его голове, а он ещё даже не прикоснулся к нему. Немного отодвинул стул и сел. На мгновение его правая рука зависла над клавишами. Он всё ещё мог вернуться в реальность, он всё ещё мог покинуть эту комнату и притвориться, что инструмента здесь нет. Но нет. Ещё один дрожащий вдох, и он опустил руку, позволив силе тяжести сделать своё дело, и звук заполнил комнату.       Это было похоже на возвращение домой. Возвращение домой, но не в то место, которое помнишь. Это было похоже на место, которое осталось, когда ушли все сомнения, когда все возможности сложились вместе, пока не остался только один путь. Это звучало так, словно возвращение домой разбивало ему сердце.       К правой руке незаметно присоединилась левая. Такое знакомое чувство, но и чужое. Это было так давно. Слишком долго. Он знал это, он чувствовал это в своей груди. Он нажал ещё несколько клавиш, прислушиваясь к звукам, наполнявшим воздух. Какой-то определенный тон заставил его с внезапной, совершенной ясностью вспомнить, как он впервые сделал это, нажал на эти белые и чёрные клавиши и заставил звуки появиться, как по волшебству. Он помнил уроки, тренировки, вечера, проведенные за игрой одних и тех же маленьких кусочков музыки снова и снова. Он помнил и другую музыку: его мать играла на скрипке, призывая его подыграть ей и вместе сотворить волшебство.       Он вспомнил, когда играл в последний раз. Тогда это было не пианино, нет, клавиатура. Клавиатура, которая должна была быть подарком, но он знал, что не может принять её. Он сыграл на ней свои любимые песни, а потом вернул обратно.       Он вернул клавиатуру и поклялся, что не позволит своей семье тратить на него деньги подобным образом. Не тогда, когда они могли использовать их для по-настоящему нужных вещей. Это было не так важно, он был не так важен.       И всё же какая-то часть его сердца разбилась в тот день, когда он оставил подарок в магазине и направился в сторону дома с деньгами в кармане, чтобы вернуть их матери. Он знал, что принял правильное решение, но это не означало, что ему не было больно. С тех пор он избегал инструментов, и прежде всего фортепиано.       Но теперь он был здесь, и всё это вернулось к нему, как будто годы вовсе не прошли. Его пальцы вырисовывали узоры, ритмы, его уши улавливали каждый звук, который появлялся, сопоставляя их с ожидаемыми звуками в его сознании, пока они не становились одинаковыми.       И здесь, в этой комнате, которая так отличалась от той, что рисовалась в его фантазиях, в жизни, которая так отличалась от того, на что он когда-то надеялся, он позволил себе задуматься о том, какой могла бы быть его жизнь, если бы он не отказался от музыки в тот день...       Может быть, у него бы всё получилось, может быть. Как тогда могла выглядеть его жизнь? Каково это – всё ещё жить и дышать музыкой? Насколько хорошим музыкантом он мог бы стать? Это изменило бы всё: то, чем были наполнены его дни, опыт, который он имел, людей, которых он встретил.…       Эрмаль оставался там, забыв о времени, погруженный в свои мысли, погруженный в музыку, вызванную к жизни его пальцами. В этом была удивительная лёгкость, как будто десятилетия вообще не прошли, как будто вчера он играл в последний раз. Он не собирался уходить, продолжая играть.       Пока чей-то голос не вернул его в настоящее. – Эрмаль, звучит потрясающе! Я и не знал, что ты умеешь играть.       Раздался ещё один звук, когда палец Меты соскользнул с клавиатуры, и он замер. С этим коротким комментарием его швырнуло сквозь время и пространство обратно в эту комнату в доме на одной из улиц Рима.       Он медленно повернулся на стуле лицом к человеку, появившемуся в дверях. Фабрицио. – Эрмаль? Почему ты плачешь? Что случилось? – В голосе Моро звучало очевидное беспокойство, и он сделал маленький шаг в комнату, ближе к албанцу.       Тот ничего не сказал, только медленно поднял руку, чтобы коснуться щеки, и с удивлением обнаружил, что она мокрая. Он действительно плакал. – Эрмаль? – снова спросил мужчина, теперь уже мягче, сделав ещё несколько осторожных шагов, колеблясь, не зная, стоит ли вообще прерывать этот момент. Не улучшало ситуацию и то, что Мета не отвечал – он всё ещё казался потерянным в своем собственном мире, смотрел на Фабрицио, но не видел его. – Я принесу тебе что-нибудь выпить, – произнёс Моро, подождав секунду-другую, чтобы посмотреть, как это подействует, но когда этого не произошло, медленно вышел из комнаты.       Он вернулся позже, через некоторое время, показавшееся ему более долгим, чем требовалось для того, чтобы налить стакан воды. Впрочем, Эрмаль не возражал. Время дало ему шанс вернуться в настоящее, вернуться к самому себе, снова овладеть своими мыслями, своими эмоциями.       И Фабрицио вовремя спохватился, потому что пока Мета приходил в себя, у него не было достаточно времени, чтобы впасть в беспокойство и сомнения. Некоторые мысли всё ещё всплывали на поверхность, когда он взял стакан и отпил воды. Можно ли ему вообще находиться в студии, не спрашивая разрешения? О чём подумал Фабрицио? Он ведь наверняка хотел получить ответы, верно?       А может, и нет, потому что в этот момент Моро снова тихо заговорил: – Ты хочешь ещё немного побыть один?       Мета отхлебнул воды и задумался. Хотел ли он этого? Не совсем. Да, он боялся вопросов Фабрицио, его осуждений, но его собственный разум, вероятно, был более тёмным местом, в которое он так боялся вернуться. Он не доверял своему голосу, пока не доверял, поэтому просто покачал головой, глядя на мужчину, надеясь, что тот поймёт, чего он хочет, в чём нуждается прямо сейчас.       И, похоже, так оно и было, потому что римлянин опустился на край дивана, чтобы быть как можно ближе к Эрмалю, но при этом не мешать ему. А потом ничего не произошло. Не было ни вопросов, ни комментариев, ничего. Фабрицио просто сидел на диване, предлагая свою компанию, свою поддержку, но не навязывая её Эрмалю.       Кудрявый чувствовал, что если он сейчас передумает, если скажет: «пожалуйста, оставь меня ненадолго в покое», Фабрицио сделает это без каких-либо жалоб. Он просто находился рядом, ничего не требуя от Эрмаля. И, возможно, именно это заставило его открыться.       Он рассказал Фабрицио о своем прошлом, не скрывая ничего. Конечно, это было трудно, но часть его была рада, что он наконец-то рассказал кому-то всю свою историю. Фабрицио. Но это было трудно. Он не хотел смотреть на него, не хотел читать выражения его лица. Так что он, не отрывая взгляд от пустого стакана, поигрывал им, перекладывая из ладони в ладонь, пока во второй раз чуть не уронил, а рука Фабрицио взяла его и поставила на полку позади. Это оставило его руки свободными, но это было не очень хорошо, ему нужно было на чём-то сосредоточиться, пока он говорил, и теперь, когда у него не осталось ничего, он запнулся.       Но история ещё не закончилась, ему нужно было ещё многое рассказать мужчине, и теперь, когда он начал, ему нужно было закончить. Мета посмотрел на Фабрицио, застывший в желании заговорить, но неспособный сделать это. Моро лишь спокойно ответил на его взгляд, всё ещё поддерживая его, даже после всего, что услышал. – Играй, если это поможет, – мягко сказал он, кивая на инструмент.       Эрмаль медленно повернулся, сомневаясь, стоит ли вообще возвращаться к пианино. Он осторожно прикоснулся к клавише и стал ждать, что она заставит его почувствовать. На удивление, он чувствовал себя… хорошо. Так или иначе, это соответствовало истории, которую он рассказывал, и поэтому он продолжил с того места, где остановился, пальцы теперь сами по себе бегали по клавишам, наполняя комнату мягкими звуками, которые сопровождали его голос.       Наконец, он закончил, и его голос стих. Но пальцы его не слушали, они продолжали играть мелодию, которую он точно никогда раньше не слышал. Но он не думал об этом, не сейчас, он просто позволил этому случиться, и с каждой нотой он чувствовал себя всё более умиротворенным. Фабрицио был прав, игра действительно помогла. Откуда он мог знать? Затем, спустя некоторое время, его пальцы замерли следом, и Эрмаль повернулся к мужчине. Он испытывал перемену в настроении по сравнению с тем, что было раньше, и теперь не беспокоился о том, что другой может подумать, потому что его разум был спокоен.       С мягкой улыбкой он встретился взглядом с Фабрицио. – Спасибо, – сказал он, стараясь вложить всю свою искреннюю благодарность в одно короткое слово. Каким-то образом римлянин сделал именно то, что требовалось Эрмалю, даже когда он сам не знал, что именно. Он слушал, не перебивая, не осуждая, и таким образом дал албанцу душевное спокойствие, которого ему так долго не хватало. – Это всё ты, – тепло ответил Фабрицио, отражая улыбку Эрмаля, – ты всё сделал сам, я просто сидел здесь рядом. – Это было именно то, что мне нужно, – ответил мужчина и поднялся, протягивая руки, пока Моро не понял намек и тоже не встал, обнимая его. – Так что спасибо тебе за то, что ты здесь.       Когда они, наконец, отпустили друг друга, Фабрицио стоял и смотрел на Эрмаля, а тот смотрел на него, чувствуя себя так уютно в его присутствии. Он не ожидал ничего, скорее, ожидал только чего-то обратного после всего рассказанного, но это не было чем-то неловким или странным. – Я рад, что ты чувствуешь себя лучше, и что я смог тебе помочь, – честно сказал Фабрицио, помолчал и добавил с задумчивым видом: – Знаешь, Эрмаль, никогда не поздно начать всё сначала. Ты можешь приходить сюда и играть, если хочешь.       Мета снова перевёл взгляд на пианино. Каким-то образом оно всё ещё зазывало его к себе, но теперь уже не требовательно и отчаянно, как раньше, а как даже… по-дружески. – Я бы с удовольствием. Спасибо, – ответил он, улыбаясь Фабрицио и снова усаживаясь на стул. Он потрогал клавиши, вспоминая ту незнакомую мелодию, которую услышал раньше, и начал играть её – мягко, но уже увереннее, чем раньше.       Фабрицио с минуту смотрел на него, а потом решил оставить парня в покое. На мгновение он положил руку на чужое плечо – тепло и присутствие римлянина наполнили его дополнительной силой. Эрмаль поднял на него взгляд, полный благодарности, и мужчина покинул комнату, оставив дверь приоткрытой, позволяя чарующей музыке незаметно наполнить его дом.