***
День отца. Эрмаль не придавал этому особого значения, он всегда старался относиться к этому дню, как к любому другому, не желая останавливаться на достигнутом. Но теперь всё изменилось. Он вовремя сообразил, что должен помочь детям найти подарок для Фабрицио, и также поговорил с Джадой, не зная, какова будет её роль, и что он сможет сделать, не нарушая их семейных традиций. Она отвечала на его вопросы со странной улыбкой, которую он не мог понять – по крайней мере, до тех пор, пока сам день не преподнес ему эти ответы. Он планировал встать пораньше и приготовить завтрак для Фабрицио вместе с детьми, но почему-то его будильник так и не зазвонил, хотя он был уверен, что действительно поставил его накануне вечером. Вместо этого он проснулся одновременно с Мобричи, когда вошла Анита с подносом – её лицо сияло от гордости. Там были круассаны и пирожные, апельсиновый сок и маленькие кусочки шоколада. Либеро последовал за ней, сосредоточившись на двух дымящихся чашках кофе. Эрмаль мог только молча наблюдать за тем, как Фабрицио накрыл его ладонь своей, поглаживая большим пальцем. Анита поставила поднос на прикроватный столик, а затем забралась на кровать и устроилась между мужчинами. Либеро поставил кофе на тумбочку рядом с албанцем, выбежал из комнаты и через несколько секунд вернулся с пакетом, а затем тоже присоединился к ним на кровати. Он взглянул на Аниту, молча досчитал до трёх, а потом оба ребенка воскликнули: Счастливого дня Отца! Эрмаль пребывал в оцепенении, его разум никак не мог понять, что это и для него тоже. К счастью, Фабрицио обошёлся без подобных хлопот, мягко поблагодарив Аниту и заключив её в объятия. Она прижалась к отцу на секунду, а затем снова попыталась освободиться. – У нас есть подарки! – она подползла к Либеро и порылась в шуршащем пакете. – Это от меня, там внутри стихи! Вы должны прочитать всё это, я написала вам письма! Да, ты тоже, Эрмаль, это твоё! Мета взял письмо и вопросительно посмотрел на мужчину. Тот просто кивнул ему, давая знак продолжить, и Эрмаль развернул маленькую записку; ему пришлось проглотить комок в горле, прежде чем он смог читать. Это был короткий, милый стишок, такой же банальный, как и всё остальные, но всё же лучший подарок, который он когда-либо получал. И на этом дело не кончилось: после того как Либеро достал подарки, которые он помогал делать Фабрицио, для него нашлись и другие, и тут он почувствовал влияние самого Мобричи. Наконец, были два самодельных подарка от Либеро. Пакет был пуст, и мальчик устроился между ними рядом с Анитой, прислонившись к Эрмалю. – Мы делали их в школе. Мой учитель сказал мне, что я никогда не смогу закончить оба вовремя, но я сделал это! Я должен был, потому что мне нужны были два, по одному для вас обоих! – Она прекрасна, – прошептал албанец, глядя на деревянную рамку, которую держал в руке, на фотографию, изображавшую его и Либеро внутри – это зрелище заставляло его отчаянно пытаться сморгнуть слёзы. Прежде чем ему это удалось, мальчик поднял на него взгляд, думая о чем-то другом. – Эрмаль? У нас также был вопрос. Мы не можем называть тебя папой, потому что это было бы странно, но как мы можем называть тебя в таком случае? Мета посмотрел на него – он слышал вопрос, но не мог понять его, не говоря уже о том, чтобы сформулировать ответ. Слёзы были уже совсем близко, и теперь моргание только позволит им упасть, поэтому он старался не делать этого. – Если… если всё в порядке, то нам и не придется, – добавил Либеро, чувствуя себя немного неуверенно, когда албанец промолчал. К счастью, Фабрицио был рядом, чтобы помочь, лучше заполнить это молчание, делая правильные выводы. Он положил руку на плечо Эрмаля, показывая ему, что он здесь, что он не один. – Как насчёт албанского слова? Разве это не должно сработать? Эрмаль, ты не против? – мягко предложил он. При этих словах он сумел кивнуть, и дрожащая улыбка осветила его лицо, хотя в глазах по-прежнему блестели слёзы, готовые вот-вот пролиться. – Да! Скажи нам, как это будет на албанском! – обрадовалась Анита. Потребовалось несколько попыток и несколько нервных выдохов, прежде чем он смог ответить, и его голос звучал не так твёрдо, как ему хотелось бы. – Это будет… babë, – наконец ответил он и стал слушать, как Либеро и Анита пробуют произнести иностранное слово.***
Он сидел на песке, глядя на тусклый горизонт, погруженный в свои мысли. К холодному дождю на его лице примешались горячие слёзы, но Эрмаль не обращал на них внимания. Из всех вещей, которые он никогда не ожидал иметь – эти дети, которые называли его babë. Это было слово, которое он уже давно не надеялся когда-либо применить к самому себе, и всё же он был здесь. Внезапно он очнулся от этих мыслей, когда кто-то сел рядом с ним. Мета поднял голову и увидел рядом с собой Фабрицио, тоже закутанного в дождевик. – Я так и думал, что найду тебя здесь, – улыбнулся римлянин. Эрмаль посмотрел на него, он никак не ожидал увидеть его здесь, рядом с ним под дождем, ведь прекрасно знал, что Фабрицио не любит выходить на улицу в такую погоду. – Я скучал по тебе, – сказал Моро, словно прочитав мысли кудрявого. Эрмаль улыбнулся, ещё не вполне доверяя своему голосу, и склонил голову на плечо Фабрицио. – О чём ты только думал? – спросил мужчина, как-то заметив его настроение. Эрмаль слегка повернул голову, чтобы спрятать лицо на шее Фабрицио, и прошептал: – День отца. Римлянин взял его ладони в свои, окутывая теплом; дождь ещё не успел остудить их. – Ты знал, что Джада звонила мне, чтобы сказать, что ты ничего не ожидаешь? Что ты пытался выяснить, что сделать с детьми в подарок мне, но совершенно не думал о себе? – Она это сделала? – удивлённо спросил Мета, но затем продолжил: – Конечно, я ничего не ожидал, я не отец. Ответ Фабрицио не заставил себя долго ждать. – Но это так. Во всех отношениях, которые имеют значение, ты один из них, ты знаешь это, Эрмаль, из всех людей, ты знаешь это. Албанец снова заплакал, пытаясь спрятать слёзы между каплями дождя, но безуспешно, потому что Фабрицио слишком хорошо его знал. Он почувствовал, как его обхватили руки, мягко покачивая взад-вперёд. Мобричи продолжал говорить, стараясь немного изменить настроение, сделать его чуть светлее. – И это было весело, ну, держать всё в секрете от тебя. Джада помогла Аните с её второй открыткой, и Либеро действительно так много работал в школе, чтобы закончить оба наших подарка. А потом… мне оставалось только выключить твой дурацкий будильник, к счастью, сын сказал мне, что ты планируешь, и я справился с этим. – Я так и знал, что это твоих рук дело! – воскликнул Эрмаль, и на его лице появилась улыбка. – Конечно же, ты говорил мне снова и снова, что никогда не забываешь, что никогда не опаздываешь! – Ну, это правда, – он защищался, как мог, но потом продолжил уже более серьёзным тоном: – Спасибо тебе, Бицио, за всё. Фабрицио только кивнул и улыбнулся, и они сидели под дождем, глядя на волны, разбивающиеся о песок, который был и без того мокрым от дождя. Через некоторое время римлянин поднялся, увлекая за собой Эрмаля. – Да ладно, есть более удобные места, чем мокрый, ветреный пляж. Если мы зайдём в магазин кемпинга, то сможем купить ещё немного молока. Я могу приготовить горячий шоколад, и мы будем лежать в спальных мешках, пока не вернутся дети. Как это звучит? Эрмаль схватил его за руку, когда они шли по песку. – Идеально. Фабрицио Эрмаль знал, что ему не придется ждать, пока Фабрицио выйдет из дома, прежде чем отправиться в студию. Ему было позволено входить туда в любое время, он был желанным гостем там, конечно, он был, и Мобричи говорил ему это много раз. И дело было не в том, что албанец не хотел этого – временами его пальцы чесались вернуться в заветную комнату и сыграть на этом пианино. Просто когда Фабрицио был рядом… было так много других способов провести время, провести его вместе. Но теперь он был один. Джада заехала за детьми незадолго до этого, Фабрицио всё ещё был на работе. Эрмаль собирался приготовить им ужин – только они, вдвоём. Это была бы приятная, спокойная ночь вместе. Он имел некоторое свободное время, которое не знал, чем заполнить перед этим, хотя… здесь он и обнаружил себя сидящим за роялем. Мгновение перед тем, как он нажал первую клавишу, было тяжёлым, но когда звук разнёсся по комнате, ему стало просто хорошо. Эрмалю вдруг вспомнилось, что говорил ему Фабрицио, когда он в первый раз снова играл на пианино. Ещё не поздно начать всё сначала. И разве это не так? Мета улыбнулся, когда его пальцы скользнули по клавишам, играя без его сознательного решения ту же самую мелодию, которая пришла к нему раньше – ту оригинальную мелодию. Мелодию, которая была полностью его собственной. Он сыграл её несколько раз, теряясь в ощущениях силы и защищённости, которые она вызывала в нём. Он был бы рад остаться таким, он был бы доволен, но вдруг что-то изменилось. У него возникло неожиданное желание сделать что-то большее, чем просто играть, и он сосредоточился на тех словах, которые сказал ему возлюбленный; они соответствовали тем чувствам, которые он испытывал, они соответствовали этой мелодии. Сначала он начал напевать, но и этого оказалось мало. Мгновение он колебался, но потом понял, что терять ему нечего. Эрмаль снова заиграл мелодию, тихо напевая слова, которые кружились у него в голове. Теперь он чувствовал себя хорошо. Да, что-то новое, неожиданное, необычное, всё это было так, но ему было хорошо. И он не хотел потерять это. Мысленно повторяя эти слова, он огляделся в поисках бумаги и ручки. К счастью, их было не трудно найти, поскольку он находился в студии. Это место было подготовлено для внезапных вспышек вдохновения. Эрмаль нацарапал несколько строк и уставился на бумагу. Это были всего две строчки, и он задумался, есть ли ещё, откуда они взялись. Он снова погрузился в мелодию, в те чувства, в те воспоминания, во всё то, о чем рассказывал Фабрицио здесь, в этой комнате, много недель назад. Но теперь не было этого отчаяния, а было что-то ещё. Была надежда. Эти чувства и воспоминания превратились в новые строчки, превратились в слова, настоящие слова. Не только слова Мобричи нашли своё место в мелодии, но и слова его матери – слова, которые она произнесла так давно, но которые никогда не покидали его, и он был уверен, что никогда не покинут. Он продолжал играть, петь, записывать слова, вычёркивать их и писать новые. Наконец он понял, что с ними покончено. Теперь его разум был пуст, он сказал всё, что хотел, всё, что ему было нужно. Он сыграл всё заново, от начала до конца, довольный тем, что создал. И тут его осенило. Он написал песню, настоящую песню. Эрмаль в изумлении уставился на бумагу, лежавшую перед ним, на пианино. На его губах появилась гордая улыбка. Он действительно сделал это сам, позволив музыке и словам течь из его рук, его ума, его рта. И он чувствовал себя хорошо. Наконец тишина была нарушена тихим щелчком открывшейся двери, и из-за неё показалась голова Фабрицио. – Как поживаешь, Эрмаль? Мне не хотелось прерывать тебя. – Фабрицио! Ты уже дома? – спросил он в лёгком замешательстве, но, взглянув на часы, добавил: – О нет, я совсем забыл про время! Я хотел приготовить тебе ужин, прости меня. Мужчина только улыбнулся ему. – Я заказал кое-что для нас, всё в порядке, ты был занят. Он подошёл к Эрмалю, остановился за его спиной и начал мягко массировать его плечи. Албанец откинулся назад и слегка повернул голову, чтобы посмотреть на Фабрицио. – Я написал песню, Бицио, – прошептал он, всё ещё не веря своим ушам. Одно дело – сделать вывод, подумать, но совсем другое – сказать это вслух кому-то другому. Моро посмотрел на него в ответ, и выражение его лица можно было назвать только гордостью. Он наклонился и нежно поцеловал Эрмаля в щёку. Он ждал следующего очевидного вопроса, но его не последовало. И, если подумать, это, возможно, не должно было удивлять его. Фабрицио всегда умел дать ему свободу действий, когда он в ней нуждался, даже когда сам этого не знал. Но сейчас всё было не так, он хотел поделиться этим с Фабрицио, если вообще и хотел с кем-то, то, конечно, именно с ним. После той роли, которую он сыграл в том, что привёл его сюда. – Ты хочешь это услышать? – он предложил это мягко, немного застенчиво, но в этом не было необходимости, потому что римлянин тут же кивнул. Он присел на краешек табурета рядом с Эрмалем. Мета глубоко вздохнул и заиграл свою песню. Он не обращал внимания ни на Фабрицио, ни на его реакцию. Опять же, он был полностью очарован музыкой, и ему даже не нужно было смотреть на свои каракули, чтобы понять их правильно. Они просто текли из него, как и должно было быть, и не имело значения, что теперь у него была аудитория. Он закончил, позволив последним нотам затихнуть, и через мгновение Фабрицио прислонился к нему, обхватив его руками. – Это было прекрасно, Эрмаль. Я уже говорил тебе, что люблю твой голос, но эта песня... Она потрясающая. Албанец посмотрел на него, по-настоящему посмотрел и увидел то, что он подозревал, но что Фабрицио так старался скрыть в его голосе. По его щеке только что скатилась слеза, и Эрмаль убрал руку с клавиш, чтобы стереть её. – Я так… так горжусь тобой, – тихо сказал Фабрицио, прежде чем уткнуться лицом в шею Эрмаля; его кудри наверняка щекотали, но мужчину, казалось, это не волновало – он снова обнял его. Наконец мужчина отпустил его, уже более спокойный. Некоторое время они молча смотрели друг на друга, и Эрмалю показалось, что у Фабрицио на языке вертятся какие-то слова, но он их не произносит. Но через некоторое время он лишь неопределённо покачал головой. – Может, пойдём поедим? – спросил он. Эрмаль лишь кивнул и потянулся, вставая. Он упустил время, но его суставы, конечно же, не упустили его, и он чувствовал себя немного одеревеневшим. Он последовал за Фабрицио на кухню, прихватив с собой тарелку с едой. Они ели, сидя на диване, не заботясь о том, чтобы накрыть на стол сегодня вечером. Когда они оба закончили, Мобричи взял пустые тарелки и поставил их на кофейный столик. Затем он устроился поудобнее на диване и притянул к себе албанца, которого не нужно было долго уговаривать подчиниться. Он любил эти нежные, сладкие мгновения, когда они были только вдвоем, мгновения, которые могли стать чем-то большим и привести куда-то ещё, или мгновения, которые оставались такими же, как сейчас, уютными и удобными. Сегодня вечером, похоже, это будет второй вариант, поскольку Фабрицио провёл пальцами по кудрям Эрмаля, казалось, погруженный в свои мысли. Мета оставил его в покое, найдя, чем занять свои мысли, и расслабился под чужими прикосновениями. Наконец рука Фабрицио замерла, и кудрявый задумался, не заснул ли он. Это будет не в первый раз. Но нет, мягкое «Эрмаль?» прозвучало в комнате, и парень промурлыкал в знак согласия. – Я рад, что ты снова попробовал музыку, – сказал мужчина, каким-то образом сказав гораздо больше, чем просто эту обычную фразу. Мета повернул голову, чтобы посмотреть на него, и рука Фабрицио задвигалась вместе с ней, возвращаясь к прежнему успокаивающему ритму. – Я тоже рад, что снова взялся за это дело, – ответил он, – кстати, это из-за тебя, ты и твои слова… ещё не поздно начать всё сначала. Ему было важно, чтобы Фабрицио знал об этом, и Эрмаль не был уверен, заметил ли он это, когда играл ему песню. – Ну, это не так. Никогда не бывает слишком поздно. Если ты хочешь, ты всё ещё можешь попытаться сделать это в музыке, эти старые мечты всё ещё могут стать реальностью. Я уверен, что ты сделаешь это потрясающе, если эта первая песня хоть как-то покажет, на что ты способен. Голос мужчины звучал мягко, но твёрдо, и Эрмаль понял, что он говорит серьёзно, но всё же усмехнулся. – Не говори глупостей, – сказал он, хотя в его словах не было резкости. – Я и не говорю, – ответил он, всё так же спокойно, проводя пальцами по волосам Эрмаля так, что ему захотелось растаять. Однако ответ его не убедил. – Бицио, брось, я всего лишь почтальон, конечно, я не могу заниматься музыкой. Уже слишком поздно. Теперь Фабрицио ответил с мягкой улыбкой, которая прозвучала в его голосе. – Ещё не поздно начать всё сначала. – Ой, заткнись. – Нет, правда, я серьезно. Сочинять музыку, Эрмаль, тебе бы это понравилось? Не думай обо всех вещах, которые могут пойти не так, просто представь на секунду, если бы всё получилось – тебе бы это понравилось? Вопреки себе, Эрмаль так и сделал… вообразил это. Он представлял себе песни, которые мог бы написать, игру на пианино, кто знает, изучение других инструментов – он всегда был заинтригован гитарой, и то, как Фабрицио играл на ней… он представлял себе концерты, которые он мог бы играть, людей, которые наблюдали за ним, слушали, даже пели его тексты. Он представлял себе сообщения, которые он мог бы послать, людей, с которыми он мог бы связаться с помощью своей музыки, добро, которое он мог бы сделать. Он снова посмотрел на Фабрицио сверкающими глазами и молча кивнул в ответ на этот вопрос. Да, ему бы это понравилось. И в этот момент он понял ещё кое-что. Почему бы не попробовать? Если это не сработает, то всё будет в порядке, ведь он сделал всё, что мог. Он мог попытаться, и он знал, что независимо от того, что произойдёт, один из его самых больших поклонников всегда будет на его стороне. Сегодняшний день показал ему, что он может это сделать, что музыка всё ещё была внутри него, ожидая, чтобы выйти наружу, независимо от того, как он подавлял её все эти годы. Он мог работать с этим, и он мог попытаться. Ещё не поздно начать всё сначала.