dusk till dawn

Отбросив от себя мысли об Эване, Зейн, наконец, вышел в гостиную и сразу же направился к спящему Рексу. Он коснулся аккуратно его носа, который уже был влажный и немного холоднее, чем раньше, а дыхание выровнялось. Погладив его, он тихо спросил: — Ну, Рекс, как ты себя чувствуешь? Он ощутил нечто вроде восторженного изумления, когда после его вопроса Рекс приоткрыл глаза и слабо вильнул хвостом. Это принесло ему невероятное чувство облегчения. — Похоже, с тобой все будет хорошо, – прошептал он, почесывая его за ушами. – Если через несколько минут к тебе вернутся силы и если ты действительно хороший сторожевой пес, можешь спокойно выходить на террасу. Возможно, мне потребуется твоя помощь. Мне нужно, чтобы за мной кто-нибудь присмотрел, потому что меня так и подмывает сделать ужасную глупость. А может, и не такая это глупость... Он прервал себя, когда ощутил странное покалывание в затылке, и оглянулся, обнаруживая за собой Лиама, не сводящего с него глаз. — Как он? Пульс Зейна чуть участился. — Уже получше, – кивнул он, вставая. – Сейчас приду, только смою с рук этот мерзкий порошок. Он снова заперся в ванной и наскоро вымыл руки. Проходя через гостиную, он обратил внимание на бар и тут же вспомнил про ведерко со льдом, которым воспользовался, как предлогом удрать на пару минут. Зейн быстро преодолел расстояние до бара и захватил его с собой, а заодно бутылку бренди. — Я не с пустыми руками, – пошутил он, ставя на маленький столик бутылку и ведерко. – Хотите еще вина? — Я налил нам обоим, пока ждал вас. Зейн бросил взгляд на его тарелку и обнаружил, что Лиам не прикоснулся к еде все то время, пока он отсутствовал. Вероятно, предпочел, чтобы все остыло, чем ужинать без Зейна. Помимо всего прочего, отметил Зейн, у этого человека безупречные манеры. Пытаясь оправдаться за свое долгое отсутствие, он поспешно поднял вилку и позволил Лиаму выбрать тему разговора, чем тот воспользовался и, к его внутреннему облегчению... и некоторому разочарованию, Лиам завел легкую, ни к чему не обязывающую беседу насчет отеля и погоды, а также рассказал забавную историю о двух парах, нанявших на острове лодку на три часа и пропадавших три дня. Зейну было очень интересно слушать Лиама, но в особенности его голос, который зачаровывал своим бархатным тембром. Музыканты либо закончили играть, либо сделали перерыв, но доносившиеся с пляжа взрывы смеха означали, что гости отеля по-прежнему развлекаются. Зейн повернул голову, прислушиваясь к шороху прибоя, ритмично накатывавшего на берег, и размышляя о том, как заставить его говорить о себе и одновременно не показаться слишком назойливым. Им владело не обычное любопытство, а искренняя потребность узнать и понять лучше этого человека. Несмотря на его обаяние и внешнее дружелюбие, Зейн с каждой проведённой вместе минутой все сильнее ощущал, что его новый знакомый – человек непростой. Недаром Лиам уклоняется от всяких расспросов на личные темы и мгновенно настораживается, стоит ему попробовать что-то выведать. Очевидно, что попытка Зейна вывести его на откровенность рассказанной им ранее историей из детства, к его сожалению, не сработала. Было ясно, что Лиам не против интимной близости, но Зейну все сильнее начинало казаться, что он вряд ли доступен кому-то на чисто эмоциональном уровне. Даже ему. Эта мысль неприятно уколола его, и, украдкой вздохнув, Зейн выругал себя за то, что думает и чувствует себя, как влюбленный, потерявший голову мальчишка, которому не терпится узнать все возможное о предмете своего увлечения. Лиам поднял бокал и откинулся на спинку стула, наслаждаясь видом прелестного профиля Зейна и соблазнительным изгибом его рта, не в силах избавиться от образа семилетнего малыша, горделиво вышагивающего на кухонном столе с палкой от метлы вместо микрофона. Образ, который то и дело наводил улыбку. Потом он попытался представить его в форме ученика школы, одетого, скорее всего, в белую, идеально отглаженную, рубашку и клетчатый джемпер с тёмными брюками, белыми носочками и коричневыми туфлями. Когда Лиам воображал, как Зейн поднимается на цыпочки, чтобы в сотый раз написать «Я больше не буду грубить учителям», уголки его глаз смешливо сощурились. Вся школа считала, что он поёт, как ангел, вспомнил Лиам, и перед глазами немедленно возникла новая картина: маленький мальчик в школьной форме с огромными карими глазами и с нотной тетрадью в руках, без особых усилий берущего верхние ноты. Лиам очень хорошо понимал Зейна и нашёл отклик в его истории о бесконечных нарушениях, за которые того нещадно наказывали. Сам Лиам терпеть не мог душную атмосферу своей школы, где такие, как он, выделялись среди других учеников своим умом и невероятной сообразительностью, опережая весь класс на несколько шагов вперёд, за что им все время приходилось страдать от рук школьных хулиганов. Лиам не любил вспоминать то время, которое оставило немало следов на его душе от всех тех оскорблений и даже побоев, которые ему приходилось терпеть, но которые стали катализатором в его стремлении стать ещё лучше и добиться всех поставленных перед собой целей. Ему приходилось скрывать это от тёти, что удавалось ему с большим трудом, но, когда Лиам в старших классах стал посещать боксёрский клуб, он сумел, наконец, постоять за себя и свою честь, проучив, как следует, своих обидчиков, от которых с тех пор никогда ничего не слышал. Лиам отпил вино из бокала, втайне поражаясь, до чего же Зейн естественнен и непринужденнен, несмотря на лицо и фигуру, которым позавидовали бы большинство мужчин. Ему доводилось встречать в своей жизни многих умных и красивых мужчин, а также мужчин попроще, зато восхитительно остроумных, начитанных и интеллектуально одаренных. Но Зейн Малик был единственным, обладавшим всеми их лучшими качествами и к тому же имевшим поразительно доброе сердце и некую внутреннюю порядочность. Все это делало его чертовски неотразимым и по-настоящему особенным. Лиам очень надеялся, что моральные принципы Зейна не зайдут сегодня чересчур далеко, и ему всё-таки удастся пробраться сквозь его барьеры и заполучить его беспрекословное доверие. Зейн ни разу не упомянул ни о матери, ни о сестрах или братьях, и, хотя Лиаму было бы интересно узнать о его семье побольше, спрашивать он все же не намеревался. Если Лиам и дальше станет допытываться о его семье, Зейн будет иметь полное право расспросить и о его родных. И хотя Лиам был готов почти на все, чтобы попробовать на вкус его соблазнительные губы и утонуть в его жарких объятиях, он не намеревался ступать на запретную территорию и рассказывать про свое детство и родных. Зейн рассеянно смотрел на стену деревьев и кустов на краю сада: возможно, продумывал в голове для него список вопросов, грустно улыбнулся Лиам. Но тут Зейн неожиданно замер и подался вперед: — Видели? — Что именно? – спросил Лиам, вставая с места. — Какое-то шевеление в деревьях, и я заметил, как что-то сверкнуло, вероятно, отразилось в лунном свете. По его испуганной реакции Лиам понял, что Зейну, похоже, не приходилось жить за городом, около лесной местности, ведь там такие непонятные для городских жителей явления встречались на каждом шагу. Вместо того, чтобы снова сесть, Лиам отошел от стола. — Собака или кошка, – заверил он, шагнув к Зейну. – Их глаза вспыхивают в темноте, когда попадают в полосу лунного света. — В таком случае эта собака или кошка была ростом почти шесть футов. — Потому что она залезла на дерево, – рассудил Лиам, поскольку Зейн, несмотря на его заверения, продолжал с сомнением вглядываться в деревья, но потом Лиам добавил: – Только не ожидайте, что я отправлюсь на поиски. На сегодня моя квота героических поступков, увы, исчерпана. Зейн все же решил, что Лиам был прав насчет животного на дереве, и ему быстро передалось его шутливое настроение. — Где же ваше чувство рыцарства? – упрекнул он с долей юмора в голосе. В низком голосе Лиама зазвучали многозначительные ноты. — Мое рыцарство испаряется, как только с десертом покончено. Он стоял так близко, что штанины чёрных брюк почти касались его коленей, и Зейну пришлось откинуть голову, чтобы продолжать разговор. Но он, как мог, старался казаться веселым и беззаботным, несмотря на физическое преимущество Лиама. — Но мы еще не приступили к десерту, – напомнил Зейн. — Так давайте же начнем, – изрёк Лиам со спокойной неумолимостью и протянул руку. Сердце Зейна ударило в ребра, и все, что происходило дальше, было, словно в замедленной съёмке. Медленно-медленно его рука потянулась к протянутой руке. Его пальцы скользнули в теплую ладонь Лиама. Он протянул другую руку, и Зейн ощутил, как его поднимают, но он совсем не сопротивлялся. Правая рука Лиама легла ему на талию, притягивая Зейна к твердой, как скала, груди. Левой Лиам положил его руку на свое плечо. Зейн понял, что на этот раз долгожданный поцелуй неминуем, и прямо в эту же секунду одна из мечт - ощутить на себе этот чувственный рот, манящий его весь вечер - сбудется. Он, не колеблясь, подставил губы, но Лиам отступил вбок и чуть влево. За мгновение до того, как потерять равновесие и споткнуться о его ноги, Зейн сообразил, что пляжные музыканты играют «Девушку из Ипанемы» Фрэнка Синатры, и что Лиам вовсе не собирается целовать его, а просто, таким образом, пытается пригласить на танец. Причем ключевое слово именно «пытается», и Зейн едва сдержал приступ сконфуженного смеха, поскольку пришлось сделать два быстрых неуклюжих шага, чтобы не наступить ему на ноги, и еще два шага вперед, чтобы поймать ритм. — Ну, как танцуется? – шутливо спросил Лиам. Всего каких-то несколько минут назад Зейн боялся дотронуться до Лиама из страха, что его охватит пламя. Теперь же он, отбросив все последние сомнения, прислонился лбом к той же каменно-твердой груди, от прикосновения к которой покалывало тело. — Могли бы упомянуть, что намерены танцевать, а не тащить в постель, – беспомощно рассмеялся он, пытаясь успокоить свои взбудораженные нервы. — Но я действительно собираюсь оказаться с вами в одной постели, – тихо предупредил Лиам, так близко наклонившись к макушке Зейна, так что его дыхание колебало волосы. Зейну мгновенно стало не до смеха. Зато все ощущения невероятно обострились с ещё большей силой, чем прежде. Чувственная мелодия самбы пульсировала в ночи, и длинные ноги Лиама то и дело прижимались к его ногам. Прошло не меньше минуты, прежде чем Зейн, подчинившись заданному ритму, понял, что танцевал Лиам так же, как делал все остальное: умело и без всяких видимых усилий. Вне всякого сомнения, он и в постели также неотразим: требователен, но нежен, когда это необходимо. Его предательское тело стало теплым и податливым, и Зейн из последних сил боролся с ошеломляющим искушением отдаться легкому нажиму руки Лиама на его спину и прижаться теснее. Интересно, строго спрашивал он себя, что будет после того, как Лиам переспит с ним? Из его намёков и поведения было очевидно, что тот весьма обыденно относится к сексу и, вне всякого сомнения, забывает своих партнеров так же быстро и легко, как соблазняет. Если судить так, то забыть о Зейне ему будет вдвойне легко, горько подумал он. Но вот Зейн уже вряд ли вообще сумеет забыть Лиама, даже если откажется переспать с ним, а, о том, что с ним будет твориться, если он не откажется, Зейн даже и думать не хотел. Он знал себя и знал, что слишком сильно привязывается к людям, которые дороги его сердцу, и в самом худшем случае Зейну долгие годы предстоит ужасно страдать. Пытаясь сосредоточиться на этой невеселой мысли, Зейн смотрел прямо перед собой, но видел только его загорелую шею в распахнутом вороте темной сорочки, откуда, как раз поверх пуговички, виднелись крохотные волоски. Зейн сглотнул и поспешно перевел взгляд вправо, обнаруживая, что уставился на длинные пальцы, переплетенные с его собственными. Их татуировки сливались в гармоничном контрасте, и Зейн восхитился представшей перед ним картиной. Он не мог не отметить, какие у Лиама очень красивые руки, с короткими ухоженными ногтями. Сильные, все умеющие руки, которые безошибочно найдут на его теле самые чувствительные места, если только Зейн позволит… Он не хотел думать, какое удовольствие они могут принести одним лишь прикосновением к нему, потому что не хотел смущаться ещё сильнее. Зейн смирился с поражением. Он готов позволить ему всё. Он готов хоть раз в своей жизни не задумываться о последствиях, намереваясь обнаружить, что его ждёт в объятиях Лиама. Он должен узнать, верны насчёт ли него все его догадки, но Зейн уже знал, что Лиам сможет превзойти их все до одной. Зейн должен был понять, почему Лиам сумел пробудить в нем взрывное сочетание пьянящего желания и теплого дружелюбия всего через несколько часов после первой встречи. Зейн прижался щекой к его груди, закрыл глаза и отдался ритму танца, предугадывая каждое движение Лиама, словно они целую вечность танцевали вместе. Лиам слегка приподнял подбородок, полностью расслабившись в предвкушении того, что должно сейчас произойти. Слегка повернув запястье, он посмотрел на часы. Одиннадцать двадцать пять. Минут через пять служащие отеля придут убрать остатки ужина, если предположить, что они будут точны и прибудут в указанное Зейном время. Он, скорее всего, забыл об этом. В отличие от Лиама. А он не хотел еще одного неудачного поцелуя, как тот, последний. Кроме того, теперь некуда было спешить. По опыту он знал, что предвкушение любого интимного акта, включая первый поцелуй между будущими любовниками, часто также приятно, как и сам акт. А последнее время само предвкушение все чаще казалось гораздо приятнее свершения. Музыканты замолчали, дожидаясь взрыва аплодисментов от слушателей. Зейн остановился и взглянул на него глазами, полными покорности и лунного света. Лиам понял, что он ожидал поцелуя, и, мгновенно изменив решение, подумал, что одарит его пока легким коротким поцелуем, которое послужит обещанием того, что последует позже. Едва он наклонил голову, Зейн приготовился к требовательной чувственной атаке, но поцелуй оказался на удивление легким, скорее, дружеским, нерешительное прикосновение к губам Зейна рта Лиама – улыбающегося рта. И Зейн тоже слегка улыбнулся и, набравшись достаточно смелости, положил руки на его сильные плечи и вернул первый поцелуй. Самый первый. Когда будущие любовники только знакомятся друг с другом. Но тут давление губ Лиама чуть усилилось, потом еще, еще... пока губы Зейна не раскрылись в ответ. Тогда Лиам, воспользовавшись моментом, зарылся пальцами в волосы на затылке Зейна, продолжая прижимать его голову к своей, а свободная рука скользнула по его бедрам, притягивая их к возбужденной плоти. Зейн так забылся в жарком, требовательном поцелуе, что почти не услышал стука. Все ещё пребывая в сладком забытье, он так и не понял, что это такое, пока Лиам не оторвался от него и, злобно нахмурясь, не уставился на что-то за его плечом. — Обслуживание номеров, – пояснил Лиам, отступая. – Ты велел им прийти в половине двенадцатого, чтобы убрать посуду. До Зейна наконец дошел смысл его слов. Поспешно отвернувшись от него, он незаметно оттянул брюки в попытках ослабить давление, поправил вещи и шагнул к двери, чтобы впустить официантов. Лиам смотрел ему вслед и тихо ругался, пытаясь укротить разбушевавшееся не на шутку желание. Поняв, что физическое свидетельство этому никак желает уменьшаться ни на йоту, он повернулся и ушел с террасы, вынужденный ретироваться в темноту сада, чтобы спрятать дикое возбуждение. Лиам не мог понять, почему такой сравнительно целомудренный поцелуй вызвал в нем такую сильную реакцию, хотя, кого он обманывал? Одного взгляда на Зейна с его дьявольской красотой, заключённой в каждой его черте, было вполне достаточно, чтобы взбудоражить все его нутро, и Лиам осознал, что абсолютно перед этим бессилен.