dusk till dawn

Зейн открыл дверь улыбающимся официантам, молодому и постарше. — Как ваш ужин, сэр? – спросил тот, что помоложе, ввозя сервировочный столик. — Восхитительный, – слегка задыхаясь, заверил он, хотя совершенно не мог припомнить, что именно ел. — А вино понравилось? – осведомился второй, осторожно обходя спящую собаку. — Да. Очень, – подтвердил Зейн с улыбкой, пытаясь обрести равновесие. Он подошёл к Рексу, проверил, не стало ли ему хуже, поправил волосы и вышел на террасу. Лиам стоял в саду, сунув руки в карманы, и задумчиво глядел на залитую лунным светом воду. Музыканты заиграли снова, и когда Зейн стал обходить стол, молодой официант, силившийся воткнуть пробку в недопитую бутылку вина, приостановился. — Там, внизу, устроили вечеринку. Надеюсь, музыка не потревожила ни вас, ни вашего мужа. — О нет, мы... мы... нам очень нравится, – пробормотал Зейн, запнувшись при слове «муж». Неужели они настолько хорошо смотрелись вместе, что о них, можно было подумать, как о супружеской паре? Лиаму, похоже, не понравилась сама идея того, что о них могут так подумать, и, наверное, поэтому он ушел в темноту, в самую глубь сада. Вздохнув, Зейн вынудил себя выбросить из головы ненужную мысль и ступил с террасы в траву. Очень скоро ему придется жить с последствиями своего решения остаться на ночь с Лиамом. Но решение принято, и назад дороги нет. Да он и не хочет отступать, особенно после их невероятно потрясающего, сногсшибательного поцелуя. Оказалось, что до этой минуты он совсем не знал, что такое настоящий поцелуй, и отчего-то ощущал, что Лиам почти также удивлен и захвачен этим поцелуем, как и он сам. Словно прочитав его мысли, Лиам повернулся к нему, и Зейн всмотрелся в его лицо, пытаясь найти хоть какой-то признак того, что поцелуй действительно на него повлиял. Очень хотелось верить, что и для него это было также необычно, как и для Зейна. Да-да, Зейну необходимо было поверить в это, и все же в бледном лунном свете он не мог не заметить, как Лиам почти хмурится. Однако он стоял слишком далеко, чтобы Зейн понял это наверняка. Он нерешительно улыбнулся и попытался подобрать нужные слова к моменту, когда подойдет ближе, но Лиам не улыбнулся в ответ. Почему? А Лиам не улыбался, потому что изучал мужчину, который пару мгновений назад единственным поцелуем умудрился возбудить в нем порыв неуправляемого, алчного желания, как цунами, сметавшего все на своем пути. Изучал и вовсе не радовался тому, что видел. Зейн шел навстречу, заложив руки за спину. Ветерок слегка играл его волосами, забирался под брюки и футболку. В эту самую минуту он напомнил Лиаму певчего из школьного хора, и соблазнительный наряд, который он носил и который он мысленно сдирал с него во время ужина, теперь показался девственно-белым. Зейн Малик выделялся среди всех тех, кого Лиам когда-либо встречал, но, несмотря на это, бурная физическая реакция на единственный поцелуй тоже показалась Лиаму весьма необычной. Днем, когда Зейн опрокинул на него «Кровавую Мэри», желание Лиама вновь его увидеть было вполне естественным: в мире, наверняка, не нашлось бы человека, который бы устоял и не назначил бы свидания такому прекрасному человеку. Но вечером его влечение к Зейну усиливалось, словно цепная реакция, неимоверно и бурно, с каждым новым его поступком и словом, и единственный поцелуй, предназначенный, чтобы выразить чисто физическое желание, которое скоро будет удовлетворено, стал чем-то другим. Выражением безумной потребности. Зейн вдруг остановился, чтобы сорвать белый цветок с куста. Поднес цветок к носу, глубоко вдыхая аромат и глядя на воду. И внезапно Лиам перенесся на несколько лет назад, в дом своего компаньона по бизнесу, где праздновалось какое-то деловое событие. Когда ему надоел шум, он захватил с собой выпивку и медленно побрел по тропинке, кончавшейся у входа в маленький, залитый светом факелов садик на краю обрыва. И его внимание сразу же привлекла стоявшая в центре статуя молодого мужчины с вьющимися волосами, державшим в руке цветок. Судя по одежде, статую изваяли совсем недавно, но что-то в ней привлекало Лиама. — Не возражаете, если я присоединюсь к вам? – спросил он у статуи, изучая черты ее лица. Идиотский вопрос. Как и тот факт, что он сравнивает молодого парня ослепительной красоты из Лондона с греческой статуей из алебастра. Его реакция на Зейна Малика была не только странной, но и непредсказуемой, и хотя Лиам понятия не имел, почему Зейн так на него повлиял и куда все это приведёт, он несколько насторожился, осознавая, что такого в его жизни ещё не происходило. Лиам всегда держал все под контролем, даже эмоциональную составляющую его жизни, и он не привык привязываться к людям, старательно обрубая на корню то, что грозило в итоге привести к разбитому сердцу. А то, что Зейн Малик принесёт ему немало проблем, если Лиам не сумеет совладать со своими эмоциями, было неоспоримо. Поэтому ему нужно проследить, чтобы дальнейшее их взаимодействие проходило сугубо на его условиях. Зейн остановился перед ним и посмотрел в сторону берега, где музыканты заиграли очередную самбу. — Мы опять с музыкой, – беспечно сообщил он, стараясь игнорировать его холодноватую улыбку и руки в карманах. – Официант сказал, что там чья-то вечеринка. Лиам посмотрел в ту сторону и назвал мелодию, которую играли музыканты. — «Корковадо», – отметил Лиам, но не попытался вновь пригласить его на танец, и Зейн решил, что ему всё-таки не понравилась реплика о муже, и поэтому он так сдержан в присутствии официантов. Зейн был немного огорчён тем, что то настроение, которое царило здесь до появления официантов, беспощадно разрушено. Поняв, что попытки хоть как-то его возродить, не привели к успеху, он решил, что лучше всего затеять легкую беседу, а если повезет, побольше узнать о человеке, с которым собирался провести эту ночь. — Судя по тому, как вы танцуете, без всяких сомнений понятно, что вы любите музыку, – начал он. – А какая ваша любимая? — Джаз. Зейн с преувеличенным отчаянием вздохнул: — Некоторые вечно предпочитают джаз, потому что им, наверное, лень слушать тексты песен. А с джазом можно даже не притворяться, что слушаешь. Ну а кроме джаза? — Классическая музыка. — В которой вообще нет текстов, – кивнул Зейн с таким самодовольным видом, что Лиам невольно улыбнулся. – А кроме джаза и классической музыки? — Опера. — Тексты, которые вообще невозможно разобрать, – сухо заметил 3ейн, торжествующе поднимая руки в знак того, что сумел доказать свою теорию, но промелькнувшая в глазах Лиама нерешительность заставила его опустить руки. – Вы знаете итальянский? Именно итальянский был одним из языков, который Лиам знал в совершенстве, в силу того, что в течение нескольких лет он прожил в Италии, но вместо того, чтобы признаться в этом и спровоцировать очередной допрос, он просто кивнул. — Может, и говорите на нем? То есть объясняетесь так же хорошо, как на голландском и английском?! — Я не слишком силен в голландском, – напомнил Лиам. Из этого Зейн заключил, что в итальянском он как раз силен, и с возрастающим уважением уставился на собеседника. — И сколько же языков вы знаете? — Не считал. — Давайте посчитаем, – предложил Зейн, принимаясь загибать пальцы. — Лучше не надо! – отрезал Лиам, надежно пригасив и его улыбку, и энтузиазм, отчего Лиаму вдруг стало так стыдно, что он поспешил неуклюже загладить свою грубость, предложив не слишком понятное объяснение, смутившее Зейна и потребовавшее уточнения: – Большинство европейцев говорят на нескольких языках. — То есть вы всё-таки откуда-то с Европы? — Возможно. — Я понял! Родители любили в вашем детстве брать вас в свои путешествия по миру, что теперь вы не относите себя ни к к одной стране, и поэтому знаете столько языков? – предположил Зейн, совсем не сознавая, что проник на запретную территорию. — Я был бы только счастлив, если все, что вы сказали, было правдой, - ответил Лиам, но когда сообразил, что мягкий голос и сияющие глаза только что заманили его в ловушку, заставив высказать то, что он никогда не признал бы вслух, ему стало не по себе. Лиам нетерпеливо посмотрел в сторону террасы и, взяв Зейна под руку, повернул туда. — Официанты уже ушли. Зайдем в номер, – попросил он, намереваясь без дальнейших обсуждений уложить Зейна в постель. Зейн кивнул и послушно пошёл рядом, и Лиам предположил, что тот разгадал его план и совсем не против провести ночь в объятиях друг друга. Но когда они оказались на террасе, Зейн намеренно или случайно расстроил его замысел, усевшись на каменную балюстраду. — Лиам... Зейн впервые назвал его по имени тихим, мелодичным голосом, но тут же осекся, словно звук его имени в его устах доставил Зейну такое же нежданное удовольствие, как и самому Лиаму. Он прислонился бедром к противоположной балюстраде и сложил руки на груди. — Что? – откликнулся он, смирившись с необходимостью, прежде чем затащить Зейна в номер, назвать несколько языков, которыми владел. — Почему вы хотите, чтобы моё предположение оказалось правдой? – прошептал Зейн, доверчиво подняв к нему лицо. — Потому что я рос без родителей. В глазах Зейна промелькнул еле заметный проблеск грусти, и Лиам боялся увидеть и услышать то, что ему было невыносимо лицезреть всю свою жизнь, но Зейн не подал виду, а просто кивнул. — У вас есть братья или сестры? Расстроенный и раздраженный неожиданным оборотом, который приняла беседа, Лиам коротко ответил: — В общем, нет. — И вообще никаких родных? — Да какая вам разница, черт возьми? — Полагаю, никакой, – пожал Зейн плечами, но в голос закрались нотки грусти и отрешенности. У Лиама сложилось отчетливое впечатление, что по какой-то причине дальнейший отказ отвечать на вопросы станет тяжким доводом против него в том решении, которое Зейн сейчас старается принять насчёт дальнейших планов на эту ночь. — У меня есть тетя, – сухо сообщил он, вынужденный сдаться и обнажить всё-таки правду о своей семье. - И брат, - добавил он, представляя в голове Найла, которого по праву считал своим родным человеком. — Так вы же только что сказали, что у вас нет братьев, - спросил Зейн, совсем не скрывая недоумения. — Куда ведет эта беседа? – спросил Лиам вместо ответа. — Может, вы служите в ЦРУ или занимаетесь поисками людей, пропавших без вести? Если бы не усталость и злость, Лиам наверняка рассмеялся бы. — Ни в коем случае. — Нет, разумеется, нет, – весело заключил Зейн, вставая, – иначе приготовили бы гораздо более правдоподобную легенду, верно? Лиам встал и нетерпеливо дернул плечом. — Вы всегда так любознательны? Это прозвучало тонко замаскированным упреком и предупреждением отвязаться. И Зейн отвязался, в прямом и переносном смысле, понимая, что переступил незримую черту. Отвернувшись, он взирал на холодную реальность ситуации, никак не желавшей превращаться в романтическую идиллию, о которой он мечтал несколько минут назад. Все, чего желал Лиам, – провести с ним час-другой в постели. И интересовал его Зейн только, как вполне подходящий сексуальный партнер. В какой-то момент Зейн вдруг подумал, что, может, стоит довольствоваться этим, но вспомнил, сколько боли, неопределенности и грусти ему придется вынести по возвращении в Лондон. И он совсем не желал добавлять к этому унижение и угрызения совести! Язык тела Зейна читался безошибочно, и Лиама внезапно решил, что на этом и стоит закончить вечер. Так гораздо лучше. Мало того, Лиам почувствовал нечто вроде облегчения, что вечер закончится именно так. Завтра, когда они снова встретятся, Лиам вполне успеет насладиться им, морально и физически, но сейчас он был эмоционально выжат. Он совсем не предполагал, что этот вечер всколыхнет его старые раны простыми вопросами о его семье. — Становится поздно, – спокойно напомнил Лиам. – Заеду за вами завтра в десять. Вместо того, чтобы согласиться, как он того ожидал, Зейн покачал головой, откашлялся и пробормотал: — Нет. Спасибо, но завтра я вполне справлюсь сам. Лиам решил, что Зейн был обижен его нежеланием отвечать на вопросы, и поскольку он не выносил обиженных людей, Лиам ощутил извращенное удовлетворение, обнаружив, что и Зейн способен капризничать. Но Лиам понял, что ошибся, когда он повернулся и взглянул на него. Зейн совсем не был обижен, а просто сказал, что думает. — До свидания, Лиам, – попрощался Зейн, мягко улыбаясь. – Спасибо за чудесный неповторимый вечер. Я бы не отказался от него ни за что на свете. Лиам был настолько обезоружен его искренностью, что вдруг передумал заканчивать вечер подобным образом, опасаясь совершить ошибку и отпустить человека, казавшегося для него по-настоящему особенным. — Нам совсем не обязательно прощаться прямо сейчас, – заметил Лиам. — О нет, обязательно. И хотя Лиам был готов изменить свое мнение, он все же не позволял загонять себя в угол или принуждать к компромиссу. — Все потому, что я не захотел поведать вам историю своей жизни, – бесстрастно констатировал он. — Нет, потому что вы вытянули из меня историю моей жизни, ничего не предложив в ответ. — Ничего? – поддел Лиам, поднимая брови. Зейн безошибочно понял, что вместо биографии Лиам предложил ему свое тело, и Зейну снова пришлось бороться с новой волной соблазна и ощущением предопределенности их дружбы, которое уже испытывал раньше. Сам не сознавая, что делает, он положил ладонь на небритую щеку Лиама и широко улыбнулся, глядя в полуприкрытые тяжелыми веками глаза. — Знаю, любой бы на моем месте с радостью согласился бы на все, что вы предлагаете, – шутливо начал он, – но проблема в том, что, по-моему, вы нечто гораздо большее, чем просто очередное смазливое личико... Нерешительная улыбка чуть приподняла края губ. В глазах промелькнули смешливые искорки, и та связь, которая зародилась между ними, усилилась ещё заодно с растущим и неприятно ноющим чувством потери. — По правде говоря, я думаю, что вы похожи на капусту – много-много листьев, слой за слоем, и если бы мы завтра встретились, я бы без всяких колебаний продолжил стараться снимать эти слои, чтобы заглянуть под очередной и посмотреть, что там прячется. – И поскольку Лиам не ответил, Зейн сделал это за него: – Но вы мне не позволите, и вам очень не понравится, если я хотя бы попробую, верно? Захваченный врасплох, шокированный его откровенностью и одновременно восхищенный отвагой, Лиам воздал ему должное, честно ответив: — Не понравится. И очень. — Я знал это, – снова улыбнувшись, прошептал Зейн и медленно скользнул рукой по его плечу, прежде чем убрать драгоценный контакт окончательно. – А теперь уходите, пока я не передумал. Лиам заметил, как неохотно он отстранился, услышал легкую дрожь в голосе и с абсолютной уверенностью понял, что может обнять его и заставить передумать. Он даже ощутил, что на каком-то подсознательном уровне Зейн хотел, чтобы Лиам сделал это, хотел так же сильно, как и он. Но вместо этого Лиам решил исполнить высказанную вслух просьбу, отчасти потому, что сейчас это было самой мудрой тактикой. Однако, не желая заканчивать их короткое знакомство на мрачной ноте, перед уходом он намеренно шутливо объявил: — Вы еще пожалеете о своем решении. — Вне всякого сомнения, – с готовностью кивнув, заверил Зейн ему в тон, но его, глаза так сильно очаровавшие его с первых секунд их встречи, подозрительно блестели. Уже привыкший тонко улавливать каждый оттенок его настроения, Лиам предположил, что этот блеск можно объяснить непрошеными слезами. — Если передумаете насчет завтрашнего дня… — Не передумаю, – тихо перебил Зейн, не оставляя никаких шансов на изменение своего решения. – Прощайте. Зейн уже протянул руку для рукопожатия, совсем как двенадцать часов назад, когда представился Лиаму после истории с пролитым коктейлем. Лиам уставился на эту руку и внезапно ни с того ни с сего, без каких-либо резонов едва не поддался почти непреодолимому желанию уговорить Зейна провести вместе ночь. Игнорируя протянутую руку, Лиам сжал его подбородок большим и указательным пальцами, приподнял лицо и улыбнулся, глядя прямо ему в глаза: — В Европе принято заканчивать вечер, который люди провели вместе, поцелуем на прощание. Если бы Зейн отвел взгляд или попытался высвободиться, Лиам поддался бы искушению, которое не было сполна утолено первым поцелуем, и завладел бы ещё раз его губами, заглушил поцелуями и ласками все его возражения и сомнения. Но Зейн с наивным недоумением уставился на него. — В какой части Европы принято такое? Во Франции? Швеции? Бельгии? Лиам нахмурился: — Вы чертовски упрямы, верно? — В Испании? Трансильвании? – настойчиво продолжал Зейн. Лиам раздраженно передернул плечами и опустил руку. Зейн отступил. — Я провожу вас, – вежливо добавил Зейн, поворачиваясь. Но Лиам отклонил его предложение: — Не трудитесь. Я обойду вокруг здания. Отчаянно пытаясь не утонуть в пучине печальных мыслей, терзавших всего его изнутри, Зейн, не отрываясь, смотрел, как Лиам спускается с террасы и поворачивает налево, на дорожку, ведущую вдоль заднего фасада его виллы. Но тут Лиам внезапно остановился, извлек из кармана ключи, задумчиво наклонил голову и снова обернулся. При виде его улыбающегося лица надежды Зейна возродились с новой силой, но слова прозвучали болезненно пощечиной, мигом вернувшей его к трезвой, болезненно-холодной реальности. — Вы сделали правильный выбор. Лиам совсем не подозревал, как жестоко обидел Зейна равнодушными словами и небрежной усмешкой, но Зейн все равно старательно растянул губы в ответной улыбке. — Знаю, – солгал он. Лиам кивнул, словно обрадованный, что между ними все улажено, после чего пошел дальше и исчез за углом. Исчез из его жизни. И именно в эту секунду Зейн ясно ощутил, как по его хрупкому сердцу начала медленно расползаться новая трещина. В деревьях на границе сада что-то снова прошуршало, но на этот раз Зейн не встревожился и даже не обернулся. Поскольку это не Лиам, остальное не имеет тогда значения. Зейн не мог сдвинуться с места, и стоял, зажмурившись и опустив голову, проигрывая поединок со стыдом и сомнениями и утопая в горечи сожаления об утраченном вечере. Причины, по которым он заставил Лиама так быстро закончить вечер, были всего лишь полуправдой. С самого начала, решив провести с ним ночь, он вовсе не собирался допытываться, сколько языков он знает, сколько сестер и братьев у него было и есть. Зачем ему все это? И какое имеет значение для принятия этого самого решения, если Зейн пошел на попятную, по причинам, которые ему самому казались фальшивыми и нечестными? Зейн с самого начала понимал, что, если переспит с ним сегодня, потом будет терзаться угрызениями совести и стыдом, однако он готов был рискнуть и принять все последствия. Лиам Пейн стоил того, и даже больше. Но внезапно Зейн понял, что совсем не готов вернуться в Лондон и мучиться вопросами, на которые так и не получил ответа. Смерть его отца до сих пор оставалась загадкой, а будущее ресторана, которому он посвятил жизнь, по-прежнему было крайне неопределенным, особенно с нынешним хозяином в его лице. И когда Лиам отказался рассказать о себе, он запаниковал при мысли о том, что на его голову свалилась очередная неприятная тайна, стоявшая прямо перед ним и смотревшая на него чувственными карими глазами под тяжелыми веками. Соблазнявшая обманчиво ленивой улыбкой. И при этом Лиам практически подначивал его обнаружить, что происходит в его душе. Но больше всего Зейн был зол на самого себя и стыдился себя, потому что мог сделать это, пусть и частично. Но он просто не решился. Это он-то, со степенью магистра психологии и многолетним опытом общения с членами неблагополучных семей! Сегодня за ужином Зейн почти сразу понял, что вокруг Лиама буквально громоздятся тщательно возведенные эмоциональные баррикады, причем возведенные много лет назад, возможно, в самом детстве. Но вместо того, чтобы предоставить ему право сохранять эти психологические барьеры и восхищаться тем изумительным теплом и той силой воли, которыми Лиам, очевидно, обладал, вместо того, чтобы испытать на себе всю мощь его неодолимой, уверенной сексуальности, как Зейн и намеревался с самого начала, он сосредоточился на возможном происхождении фундаменте его баррикад и принялся зачем-то докапываться до истины назойливыми вопросами о членах его семьи. А ведь Лиам задал ему поразительно точный и верный вопрос: «Да какая вам разница, черт возьми?» Зейн, краснея, был вынужден признать: абсолютно никакой. Каждый взрослый человек под влиянием различных факторов воздвигает вокруг себя эмоциональные барьеры того или иного рода. Иногда, правда, разрушает их ради тех, которым симпатизирует, но никогда только потому, что едва знакомый человек настойчиво требует сделать это, причем немедленно. Горестно шмыгнув носом, Зейн спустился с террасы, где смеялся, шутил и танцевал с ним... и таял от единственного незабываемого поцелуя. Подняв руку, он потер ноющие мышцы шеи. Всего полчаса назад его длинные пальцы легли на затылок Зейна, зарылись в волосы, а губы жадно сомкнулись на его губах. Зейн неожиданно сообразил, что с его уходом смолкла и музыка. Наверное, теперь на пляже никого нет. Он бесцельно бродил по саду, признавал горькую правду - с уходом Лиама умерла ночь. Зейн вспомнил, как он обернулся, словно, вынимая ключи, вспомнил о том, что необходимо сделать напоследок. «Вы сделали правильный выбор», – усмехнулся Лиам, и Зейн впервые поняла причину его очевидно странного поведения. Лиам учтиво, как истинный джентльмен, принял на себя вину за неудавшийся вечер. Ничего не скажешь, манеры не просто идеальные, а поистине безупречные. Независимо от того, поливали ли его ледяным коктейлем или отказывали в самых интимных желаниях, он ни разу не вспылил и не потерял терпения. Зейн остановился, пытаясь сообразить, где слышал о такой сдержанности, и вспомнил, что читал об этом в книгах. Он всегда восхищался чертами, которые были свойственны представителям британского высшего класса, которые держались так, словно их никогда и ничем не проймешь. Такие люди, пожалуй, были для него примером, как следует себя вести в любой ситуации. Очевидно, Лиам каким-то образом приобрел манеры английских аристократов. Впрочем, теперь уже трудно сказать, так ли это. Из-за собственной нерешительности и ребяческого желания побольше узнать о предмете своего увлечения Зейн навеки потерял возможность вообще что-либо узнать. И от этого ему стало так плохо, что осознание собственной абсолютной для него никчемности послужило почти утешением. По крайней мере можно не винить себя за то, что он лишился тех шансов, которых на самом деле никогда не имел.