Какими мы стали

Впервые за долгое время в гостиной не играют бесконечно похожие друг на друга диснеевские песни. Их заменил треск дерева, полыхающего в камине, да звон игрушек, которыми дети облагораживают пугающий изначально дедушкин дом. — Что ты попросила у Санты? — Чонин помогает младшей повесить фарфоровую балерину на пушистую еловую ветку, потому что та в силу своего роста не дотягивается. Ель у них самая настоящая — из леса! Её папа Чонина срубил, он у него очень сильный и крутой. От огромного дерева исходит маслянистый и поистине рождественский аромат, но иглы у него острые, и мальчик предпочитает вешать большинство игрушек сам, дабы Минджи не укололась. — Платье Эльзы! — заявляет она так гордо и воодушевленно, будто ждала этого вопроса и долго к нему готовилась. Её хлебом не корми — дай поговорить о Холодном сердце. Чонин не то, чтобы жалуется, просто немного не понимает: — У тебя же есть её платье, — произносит он, но и на это маленькой Пак тоже есть, что сказать: — Оно из Холодного сердца-1, а я хочу из Холодного сердца-2. Белое, как у невесты! — девочка крутится на месте, уже представив, как тонкими крыльями развеваются слои её белоснежного наряда. В нём она будет в самом деле неотразима, и с этим уж точно никто не поспорит! Чонин старается не выражать открытого восторга, и в ответ на её грациозное представление пожимает равнодушно плечами, цепляя из коробки с ёлочными игрушками очередной золотистый шар. Минджи обижается, не добившись приличествующей реакции. Буквально вчера она целовала его перед сном, а сегодня мальчик ведёт себя так, будто ничего между ними не было! Однако, она — девочка гордая, цену себе знает, поэтому и виду не подаёт. Вернувшись к украшению дерева, она будничным тоном спрашивает: — А ты что хочешь на Рождество? — Я попросил перчатку железного человека! — восклицает Чон младший, вмиг встрепенувшись. Он уж думал, что не спросят его — Минджи ведь только её принцессы интересуют. — Буду стрелять лазером в своих врагов! — он раскрывает ладонь и целится ею куда-то в сторону, имитируя всевозможные звуки стрельбы. Девочка на это изнуренно вздыхает: ох уж эти мальчики! Только об одном и думают! — И как я могла полюбить такого дурачка? — качает она головой. Видать, сердцу не прикажешь. Вскоре входная дверь открывается, и их дорогие отцы ступают на порог румяные от холода и по колено в снегу. Дети, в мгновение позабыв о межличностных проблемах, подскакивают счастливые с ковра и бегут к ним. — Ааа! Что это? — Минджи отлетает от папы, точно кошка от воды, обнаружив в его руке мёртвое животное. — Это зайчик, — Пак пытается быть деликатным с испуганной дочерью, приглаживая кровавую шерстку на зайце. Тщетно. Заяц симпатичнее не становится, так как всё ещё мёртв. — Из него получится вкусное рагу на Рождество. Глаза Минджи увеличиваются в размерах, до краёв наполненные ужасом. Чонин пытается её утешить, обещая, что его просто испекут в духовке. Лучше от этого ей почему-то не становится. На шум спускаются женщины. Видеть ушастого в руке мужа Джухён, как и дочь, не рада. — Боже, и стоило тебе марать руки о бедное животное? — причитает она, брезгливо прикрывая нос. Она просит мужа скорее отдать трофей кухарке и переодеться, а тот расстраивается пуще прежнего — он всего лишь хотел совершить мужской поступок в духе своего отца, а в итоге предстал перед всеми безжалостным монстром. Несправедливо! — Ты куда-то собралась? — Чонгук оглядывает жену, одетую и накрашенную слишком безупречно для дома, и та его догадки подтверждает: — Мне нужно в Молл, — ни слова не добавляя, Чэён указывает взглядом на их сына. Чонгуку намёк понятен, но он, тем не менее, остаётся недовольным. Видимо, всё это время супруга была слишком занята Инстаграмом, чтобы купить подарок Санты заранее. Упрёк уже просится наружу, но Чон вспоминает о присутствии людей вокруг. Ему не очень-то хочется устраивать шоу, и он запирает очередную невысказанную претензию в ментальной шкатулке семейных проблем. Для Паков у них всё замечательно, как и для пятисот тысяч чэёновых подписчиков. — Я вызову такси, так что можешь не переживать за свою драгоценную машину, — она закатывает глаза, предвосхищая реплику мужа, и отворачивается к зеркалу в прихожей, чтобы нацепить новые серёжки. — Тебя может отвезти наш водитель, Чэён, — предлагает любезно хозяйка дома. — И, кстати, мне тоже нужно кое-что прикупить. Поедем вместе? Чонгук хмыкает, упиваясь замешательством на лице благоверной. Та, наверняка, надеялась отдохнуть от общества Джухён. Отказать ей она не может за неимением приличных аргументов. Довод «Я не хочу с тобой никуда идти» в счёт не берётся. — Мм, ну-у… конечно! — Чэён скрепя сердце выдавливает из себя неискреннюю улыбку, а Чимин, избавившись от всеобщего внимания, незаметно уходит наверх, чтобы снять с себя костюм живодёра и убийцы. В зеркале ванной он больше обычного глядит в отражение, изучая внешний вид будто бы со стороны. Ему тридцать два, и черты его лица лишились той юношеской мягкости, когда-то делающей его чертовски милым. Линия челюсти стала чётче, тех щёк уже давно нет, а в уголках глаз пролегли мелкие морщины. По-прежнему ли он красив? По-прежнему ли привлекателен для него? С тех пор, как всё оборвалось, Чимина перестала заботить его внешность. Одежду за него покупала Джухён, и ему лишь повезло, что у неё хороший вкус. Но сейчас, когда он возглавил бизнес, когда появилась необходимость видеться с ним, Пак должен признаться — ему не всё равно. Он хочет выглядеть хорошо для него, даже если всё кончено. Он хочет, чтобы Чонгук не забывал. Под водой он бреется везде, где только можно, кое-как обосновывая это сомнительным «для уверенности». Растирает тело лосьоном и обливается молекулярным парфюмом. Осознав, что переборщил, решает компенсировать это небрежностью в мокрых волосах — вроде как «мне всё ещё плевать». Накидывает на себя узкие джинсы и белую рубашку, что велика ему в плечах. Он носил такое раньше — Чонгука невероятно умиляло, когда кисти маленьких чиминовых рук пропадали в манжетах. Когда он возвращается в комнату, Джухён уже нет, хотя в воздухе ещё витает её классический Шанель номер пять. Он волнуется. Волнуется так, что воздух начинает тяжелеть. Так, что засасывает под ложечкой. — Успокойся, — шепчет он себе. — Успокойся, ничего не происходит. Он бы мог объяснить это внезапной панической атакой, но это ощущения другой природы. Он действительно себя не понимает — его тело словно знает что-то наперед. Возможно, он сам создал этот мандраж вокруг себя, принарядившись. Теперь его обнадёженное подсознание готовится к чему-то особенному. Но ничего не будет. Всё как обычно, слышишь, тело? Он вспоминает, что как-то находил древний папин коньяк в комнате, и решает малость пригубить. Рванувшись к шкафу, Чимин наскоро перебирает вещи на его полках в поиске заветной бутылки. Как назло, она будто сквозь землю провалилась, и нигде её не видать. — Я точно видел в шкафу… — бормочет Пак, запуская руку далеко за аккуратно сложенные стопки с одеждой. Ладонь на радость проходится по бугристому стеклу, и мужчина понимает: это оно! Он аккуратно вытаскивает декоративную бутылку — вероятно, хрустальную — из самого дальнего угла. — Папа, прости. Стаканов в спальне нет, поэтому Пак, стремительно откупорив коньяк, делает большой глоток из горла. Жжёт сильно. Чимин думает, что заодно и микробы все в организме разом уничтожил. Запах у напитка изысканный, шоколадный — вполне соответствует статусу выдержанного алкоголя — но на вкус дрянь полная. Нужно выпить ещё. Пак нетерпелив, потому что ему необходимо спуститься к детям, поборов наконец этот дурацкий трепет. Но его не отпускает и после второго глотка. Он садится на кровать и пьёт ещё чуть-чуть. Коньяк крепок и неприятен до тошноты, и кроме волнения мужчине теперь приходится подавлять ещё и рвотный позыв. Жар от алкоголя распространяется по всем кровеносным сосудам, и опьянение чувствуется буквально физически. Чимин способен заявить: прямо сейчас он пьянеет. Прямо сейчас коньяк путешествует по его ушам, горлу и носу, заполняет выемки мозга, но он не в состоянии успокоить его разбушевавшиеся нервы. Он твёрдо уверен, что дело в одежде, которую он на себя натянул. Так, может, снять её? Ведь Джухён определённо купит ему что-то сегодня на Рождество, осталось только дождаться, когда она выберет между синим поло и фиолетовым. — Чэён, как ты думаешь? — Джу стоит с двумя вешалками в руках, пока её подруга окунается в беспросветные глубины своего смартфона. За всё время, что они здесь, она не совершила ни единой покупки, хоть это была её инициатива — съездить в Молл. — Чэён? — А? — девушка выныривает из цифрового мира и смотрит на знакомую потерянно. — Я не могу выбрать, — повторяет Джухён. Госпожа Rosé на первый взгляд вообще не соображает, в чём дело. Кажется, её маленькая головушка забита другими вопросами, и для джухёновых поло там мест попросту не осталось. Из вежливости она, недолго думая, тыкает в фиолетовый, и отчего-то её мнение не вызывает особого доверия. — Слушай, мне нужно сбегать в один магазин, прикупить вам подарки. Так что давай через полчасика увидимся, ладно? Чэён тараторит со скоростью, не позволяющей Джу вставить и слова. Она испаряется, едва женщина успевает вымолвить неуверенное «хорошо». Очень жаль, ведь та надеялась поэксплуатировать Чэён в качестве носильщика тяжелых пакетов — должна же быть от неё хоть какая-то польза! Джухён приходится справляться со всем в одиночку на девятом месяце беременности — где это такое видано, чтобы женщину на таком сроке оставляли без присмотра? Она включает режим ворчливого шопоголика — того, кто жалуется на отёкшие ноги, но не отказывает промоутеру в предложении послушать новый аромат и приобрести его. Чимину она, кстати, покупает оба поло, так и не определившись. Семье Чон — прекрасный чайный сервиз от японского дизайнера. Конечно, Чэён не способна по достоинству оценить этот подарок, но Джу действует лишь из соображений чести и приличия. Быть может, Минджи когда-нибудь станет хранительницей их очага и, благодаря материнскому воспитанию, найдёт подобным предметам быта верное применение. Для потенциального зятя женщина покупает набор юного джентльмена: галстук-бабочку от Бёрберри и подтяжки. Если всё удачно сложится между детьми, то рядом с Минджи должен стоять солидный и заслуживающий её молодой человек. Вопреки выходкам Чэён, Джу поддерживает идею о будущем союзе между семьями Пак и Чон — он выгоден для обеих сторон, да и более подходящей друг другу пары не найти. Разумеется, для Минджи можно было пожелать свекрови и получше, но ничего: это следует воспринимать как незначительную плату за благопристойную, безбедную жизнь. Чонин, на удивление, хорошо воспитан. Подходя к игровой, где резвятся дети, женщина наблюдает, как младший Чон бросается поднимать Минджи, когда та падает с батута, и как беспокоится после, не ушиблась ли она. — Тут болит! — жалуется девочка, указывая на покрасневший локоток, и Чонин в отчаянном желании забрать у неё боль, чмокает в место удара. — Прошло? Минджи сияет, из чего становится ясно, что несильно-то ей было больно. Довольная, она кивает и мигом поднимается с пола. Лиса! — Дети, домой! — зовёт их Джухён, а те, заметив её за ограждением, неприкрыто опечаливаются. Как быстро все закончилось! Они просят ещё пять минут, но Джухён-аджума строга. В особенности — к Минджи: ей она велит незамедлительно сложить в рюкзачок все свои вещи и выйти из игровой. Маленькая Пак ожидаемо капризничает, но после того, как Чонин просит её собраться, покорно это выполняет. Джухён, может быть, и плохая мать, но она отдаёт детям по одному из своих пакетов, потому что одной их тащить становится невозможно. — Мам, смотри! — Минджи свободной рукой достаёт сложенный листок из кармана. — Это я нарисовала для Чонина! Только тш! — она раскрывает рисунок, а там какая-то мощная красно-желтая фигура изображена. — Это Железный человек! — вкрадчиво шепчет она и улыбается во все зубки, ошеломлённая собственной гениальностью. — Очень красиво, Минджи. Ему понравится! После бургеров и фри, о которых дети без конца умоляли, Джу звонит Чэён. Та трубку не берёт, несмотря на то, что оговорённые полчаса давно прошли. После трёх проигнорированных звонков она вызывает водителя, и тот откликается сразу, поскольку ему за это платят. Он поднимается к Джухён и детям на пятый этаж торгового центра и, забрав у них вещи, спускается вместе с ними на парковку. — Только осторожнее с этой коробкой, не разбей! — собственно, именно поэтому она и направилась с водителем на парковку — проконтролировать погрузку. А ещё, чтобы вытянуть ноги в салоне автомобиля, пока Чэён шэппится наверху. — Всё, закрывай! Джу отходит, позволяя двери багажника захлопнуться, и взгляд её скользит по ряду автомобилей на дальних отсеках, в одной из которых… Пак Чэён? Джухён щурится и фокусирует зрение, ведь машина значительно дальше, и увиденное может быть просто оптической иллюзией. Но на девушке, целующей неизвестного мужчину, то же розовое пальтишко с песцовым мехом на вороте. И рука её, обвивающая широкую мужскую шею, в той же кожаной перчатке. Какая глупая девчонка. Могла бы хотя бы отъехать на пару километров. — Садитесь в машину, — бросает Джухён детям, а сама прячется за ближайшим столбом подземки. Живот, конечно, скрыть не удаётся, но и Чэён — не профессиональный игрок в прятки. Видно, потеряла голову от страсти, которая в этом компактном Хёндэ бесконтрольно бурлит. — Ох, бедный Чонгукки, — Джу отчасти даже неловко наблюдать, как её с недавних пор подруга открывается навстречу губам бедного студента. То, что он студент, понятно по внешнему виду парня; то, что бедный — по модели его автомобиля. Но что поделать, сердцу не прикажешь! Чонгук же тем временем тоскливо обходит второй этаж, в частности — дверь в чиминову комнату, из которой тот не выходит уже час. Если он войдёт — это будет считаться вторжением в личное пространство, если так и будет прогуливаться по этажу — потеряет впустую драгоценное время, подаренное ему свыше. Чон умирает от назойливых фантазий, что лезут ему в голову — что же Пак там делает? Ему не терпится увидеть — до покалываний в ладонях. Он хочет открыть эту чёртову дверь и войти. Боже, как же хочет! Сердце уходит в пятки, когда он стучит по дереву один-единственный раз. Страшно. А вдруг спит? Или занят работой? Вдруг ему вообще не до него? Чон стучит ещё раз — громче и уверенней, сразу несколькими костяшками пальцев. По ту сторону раздаётся заинтересованное «М?», и первый вариант отпадает сразу — Пак бодрствует. Господи, что он ему скажет, когда войдёт? Они же не дружбаны больше, нельзя вот так врываться в чужую комнату просто потому, что захотелось! Чонгук сглатывает перед тем, как нажать на ручку двери. Это пытка какая-то. Умереть накануне Рождества — как обидно и нелепо! Дверь поддаётся до абсурда легко, учитывая, что он готовился к этому действию целый час. Вид на кровать открывается тут же. На ней, вытянув длинные обнаженные ноги, сидит Пак Чимин. Ох… не зря он переживал. — Почему не спускаешься? — молвит Чон, делая вид, что не заметил на нём этой прозрачной оверсайз-рубашки, скатившейся с плеча. Он, что, ждал его, такой невыносимо соблазнительный и полуголый? Специально оделся так, как Чону всегда нравилось? — Ой… — Чимин растягивает в полуулыбке влажные губы. — Прости, я тут запил, — он демонстрирует вошедшему выпитую до половины бутылку и хмыкает, как оплошавшая школьница, надеющаяся добиться прощения красивыми глазками. — Прости, что заставил сидеть с детьми один. Я сейчас спущусь, — он поднимается неуклюже на согнутых коленях, и полы его рубашки едва прикрывают верхнюю часть бёдер. — Чёрт, где мои штаны? — Дети уехали, — произносит Чонгук, с силой заставляя себя отвести взгляд от гладких карамельных ног. Зачем делать мужчину таким идеальным, Господь? В чём смысл? — А, да? — Пак обращает на него отрешенный взор. — Тогда отмена! — и плюхается обратно на кровать. Он пьян. И нехило. Он очень даже здоровски пьян! Чонгук закрывает за собой дверь, без понятия, что будет делать дальше. Импровизировать, видимо. Благо, Чимин пьян, и в случае чего, на следующий день не будет помнить подробностей. — Почему меня не позвал? — спрашивает Чон, оглядывая раскинувшегося на постели мужчину. Тот своего вида не стесняется вовсе: и на то, что глубокий вырез рубашки обнажил его сосок, ему тоже плевать. — Зову, — Чимин протягивает бутылку, которую Чон охотно берёт. Без глоточка в этой ситуации не обойтись. Пак убирает темные пряди со лба, наблюдая заинтересованно за движением чонгукова кадыка, когда он пьёт. Искусство. — Крепкий, — резюмирует Чон, слизывая с чувственных морщинистых губ капли алкоголя. Чимин непроизвольно ноги разводит — по старой памяти, наверное — глядя на возвышающегося над ним Чон Чонгука. — Папин, — смеётся он, продолжая мужчиной любоваться. Ему совсем не стыдно лежать так перед ним и откровенно изучать — не чужие же люди, в конце концов. И чонгукову взгляду он тоже рад, путешествующему по всему его телу. — Выглядишь так, будто позируешь, — младший нервно усмехается, и Пак впитывает в себя его очаровательное волнение. Как вкусно! Ему хочется смущать его снова и снова, довести до самого пика. Поэтому он с готовностью отвечает: — Тогда сфотографируй. — Что? Чонгук замирает от услышанного, и под взглядом бесстыдным плавится. Чимин флиртует без обиняков, ничего более очевидного в этом мире и найти нельзя. — Ты же любил фотографировать. Сфотографируй меня! — На что? Чимин пожимает плечами: — На свой телефон. Главное же не чем, а что! Так говорил Чонгук раньше, когда останавливался во время прогулок, чтобы снять закат на мыльницу. Чон опускает голову, улыбаясь по-кроличьи, и кладёт бутылку на прикроватную тумбочку. У Чимина дёргается рука в желании провести ею меж его сильных бёдер, но он лишь заводит локти над головой, ожидая, когда младший возьмётся за телефон. У Чона трясутся пальцы — естественно! Он не сразу открывает камеру, потому что они ещё и вспотели, и экран на влажные касания просто не реагирует. Когда очередная попытка оказывается успешной, на нём внезапно отображается чрезмерно охрененный Пак Чимин — и это Чонгук ещё даже не сфокусировался. — Выстави лицо вперёд, — просит его Чон, перемещаясь на середину кровати. Модель его гордо поднимает свой маленький нос и створки пухлых губ разводит так, что Чонгуку становится жизненно необходимо сфотографировать это портретно. Он встает на кровать, умещаясь где-то старшему между ног, и делает первый снимок. Прекрасен. — У тебя татуировка на ребре? — спрашивает Чон как бы невзначай. Он не просит Пака её показывать, но тот именно это и делает, потянув край рубашки вверх до самой груди. — Это? — интересуется старший абсолютно невинно. Пальцами он проводит по небрежно выведенным буквам, собранным в единое Nevermind. Гук забывает о съемке, зачарованный прекрасным сочетанием чернил с цветом кожи. — «Nevermind»? — читает. — Что это значит? — Неважно, — отвечает старший, то ли отмахнувшись, то ли на самом деле объяснив. — Тебе нравится? По правде говоря, да. Ему нравится место, выбранное Чимином для татуировки, ему нравится её лаконичность. И ему нравится, что уж скрывать, её пятисантиметровая доступность от соска. Её рельеф можно ощутить языком, лаская грудь и… чёрт, кажется, он твердеет. — Ты можешь её потрогать, — разрешает Пак и берёт его свободную руку, которая дрожит. Ладонь накрывает большую часть выведенного на коже слова и выпуклый от холода ободок соска. Кожа Чимина такая мягкая и тёплая, что Чонгука сражает наповал. Ноги не выдерживают, и он сгибает их в коленях, чтобы стать к хёну ближе. — Красивая, — хрипит он, обводя большим пальцем фигуристую M. — Сфотографируешь? — интересуется Чимин, но не позволяет убрать руку, когда младший целится на него камерой. Пак обвивает его запястье, чтобы чонгукова рука присутствовала на снимке тоже. Когда в галерею отправляется балансирующая на грани эротики фотография, замысел Пака становится понятен. Целомудренная фотосессия ему неинтересна. Хорошо. — Твои трусы не очень сочетаются с общей картиной, — лукавит Чон, отстранившись. На Чимине чёрные Кэлвин Кляйны, и на фоне белой рубашки и простыней, они действительно выделяются. — Снять? — спрашивает тот, ни капли не зардевшись. Чон кивает. Сумасшедший. — Ладно, — Чимин почему-то решает перевернуться к Чону спиной, цепляя пальчиками кромку нижнего белья. Чонгук огорошенный смотрит, как ткань спускается вниз, обнажая выставленные прямо перед ним округлые ягодицы. Чимин разводит колени шире и опускается грудью на матрас, позволяя ненужному элементу одежды сползти по его бёдрам. Чонгук дышит тяжело, когда от чиминовых движений ему открывается живописный вид на нежную дырку, по которой он, чёрт возьми, скучал. — Так лучше? — интересуется Пак, раскачивая тазом. Чон вытягивает застрявшие на сгибе колен боксеры и бросает их на пол. — Теперь да. Чимин такой аккуратный там и мягкий, что Чон сгорает от желания провести ладонью по мошонке, ягодицам и надавить пальцами на пульсирующий вход. Но едва он поднимает руку, Чимин опускает бёдра и закрывает их полами рубашки. — Сфоткай так, — просит он, выглядывая из-под плеча, и Чон фоткает. Разбитый, сломленный, с тяжестью в паху, но фоткает. — Приподними немного рубашку, — требует он, фокусируясь, и Пак послушно приоткрывает задницу, к которой доступ запрещён. Сердце стучит сильно и болезненно; Чонгук ощущает себя на грани нервного срыва, и теперь ему далеко не до установления правильной экспозиции и резкости. Он до смерти Чимина хочет, и про смерть он не гиперболизирует. Пак чувствует, как мокнет простынь от сочащейся из его члена смазки, поэтому долго не решается перевернуться. Он знает, что в штанах Чонгука такой же Армагеддон, это видно по вздутой ширинке и стремлении мужчины задеть ею чиминовы лодыжки. — Повернись, — требует Чонгук голосом грубым и до умопомрачения низким. Он злится. Злится, что Пак не подпускает. Чимин не особо стесняется своей эрекции, потому что во-первых пьян, а во-вторых — не один с такой проблемой. Он раскрывает в тяжелом выдохе губы и смотрит на мужчину томно, наслаждаясь тем, как того мажет. Чон без шуток уже начал обратный отсчёт, а губы эти его только ускорили. Он подносит к ним пальцы, и к великому счастью, чиминов рот их принимает. Камера ловит эти блаженно прикрытые веки, мокрый рот, заполненный двумя пальцами сразу и разметанные по подушке волосы. Чонгук пропускает пальцы глубже, представляя на их месте свой изнывающий член. Возьмёт ли его хён? Ведь сейчас ему просто необходимо войти в эту горячую глотку. Чимин причмокивает громко и вульгарно, без каких-либо проблем открываясь навстречу третьему пальцу, и как только позволяет себе издать стон, младший срывается. Телефон падает на, слава богу, мягкий ковролин, и Чонгук накрывает собой полуобнаженное тело, что всё это время взывало к нему. Он обвивает Чимина в крепкие тиски, стремясь в неконтролируемом голоде его полностью впитать. Он тычется губами в чужие губы, глотая выходящие из них горячие выдохи. Он пялится в полуприкрытые хмельные глаза, сам от них пьянея. — Что ты делаешь? — пыхтит Пак в попытке оттолкнуть его. — Отпусти. — Ты же сам… — Чон почти скулит от хёнова непослушания. — Ты первый начал! — Просись к своей жене, — выплевывает Чимин, вкладывая все имеющиеся силы в толчок. Чонгука отбрасывает в сторону, и он впечатывается спиной в подножие кровати. — Или она недостаточно громко стонет? Чимин подбирает с пола трусы и уходит из собственной же комнаты. Была ли это месть? Определённо. Чонгук заслужил.