Какими мы стали

Силач-Чон держит на руках двух немалых детей и даже бровью от тяжести не ведёт. В его глазах отражаются красочные рождественские фейерверки, зрачки сверкают в глубокой ночи, и улыбка его настолько детская и безгрешная, что Пак ловит бесконечные флэшбеки, глядя на неё. У него привычка морщить нос, когда он смеётся, и зубы верхние обнажать так, чтобы все до единого видны были. Всё, как раньше. А ещё у него привычка разбивать людям сердца, и Чимин не понимает, почему всё ещё пялится на него спустя восемь лет. Его импровизированная месть удовлетворения не принесла, остался только зуд душевный да чувство незаконченности, не говоря уже о стыде за пьяного себя. Крутить голой задницей буквально человеку перед лицом, как можно до такого вообще додуматься? Чимин моментально переводит взгляд на салют, когда младший глядит на него мельком. «Так, у нас тут Рождество, и я на тебя совсем не смотрю, Чон Чонгук». Любуясь взрывами тысяч огней в полуночном небе, Пак гадает, о чём же младший может сейчас думать. Безусловно, случившееся не стёрлось из его памяти бесследно. Но насколько это было для него значимо? Соблазнить можно любого и даже совершенно равнодушного человека, если открыто демонстрировать ему свой зад. Чонгукова реакция ничего не говорит о его истинных чувствах. На вид, Чон беззаботен и счастлив, как дитя. Веселится со своими сверстниками по уму, а к чиминовой дочери особенно ласков. Он заботится о ней даже больше, чем о собственном сыне — может быть, потому что она младше, может — потому что перед её шармом не устоять. Когда он поджигает следующую коробку с фейерверками, дети всплескивают руками и упоенно таращатся в небо — это зрелище им никогда не надоест. Чонгук возвращается и укутывает плотнее Минджи в шерстяное одеяло. — Тебе не холодно? — интересуется он, а девочка отрицательно мотает головой, глазея, как разлетевшиеся искры от золотистого салюта взрываются на несколько маленьких хризантем. Чэён фотографирует их тишком, оставляя в памяти телефона изображение мужа в профиль, держащего на руках чужого ребёнка. Наверняка, напишет сегодня в Инстаграм, как чудесно провела Рождество с супругом, и как хочет от него дочь. Раздражает. — Чимин-а, — окликает его вдруг Джухён. Он вздрагивает, точно пойманный с поличным, и поворачивается к жене, у которой таинственно мерцают глаза. Честное слово, даже спустя пять лет он не в силах разгадать женщину, с которой живёт. Что обозначает её улыбка — не разберёшь. Та протягивает ему нечто, обёрнутое подарочной бумагой, и молвит: — Это тебе. Пак заведомо знает, что внутри, потому что, несмотря на загадочность, Джу каждый год стабильно дарит что-то из одежды. — Спасибо, — он целует её в щёку и притягивает к себе для собственного утешения. Укладывается подбородком ей на плечо и обвивает короткими ручонками её живот. Он большой, тёплый, и жизнь внутри него ощущается на интуитивном уровне. Его сын. Готов ли он к нему? Они стоят так на веранде до тех пор, пока не угаснет последний огонёк в небе, и Джу чувствует тревогу в его сбившемся дыхании. — Пойдём в дом, — предлагает она, хлопая легонько мужа по локтю. — Мне интересно, что ты мне приготовил. Что касается подарков, Чимин также вполне предсказуем: очередное ювелирное изделие из белого золота — как Джухён и любит. Пак помогает довольной супруге надеть тонкий браслет на запястье, боковым зрением замечая, как Чон, играющий с детьми, бросает на супругов украдкой взгляд. Тот скидывает детей на ближайший диван, и они, здорово плюхнувшись, в очередной раз беззаботно смеются. — А когда придёт Санта? — спрашивает Минджи после тщетных попыток взобраться Чонгуку-аджосси на спину. — Когда вы все ляжете спать и оставите ему угощения, — он опускается перед детьми на корточки. — Кстати, что вы ему приготовили? — Мы купили ему имбирное печенье! — говорит Чонин, а младшая, стремясь снова обратить на себя внимание аджосси, добавляет: — И молоко! — Отлично, тогда бегом за угощениями, иначе Санта не придёт! Как по команде дети прыгают с дивана и бегут прямиком на кухню. Тем временем Джухён дарит жене Чонгука чайный сервиз, с виду недешёвый, и он чувствует себя за это чрезмерно обязанным. Затем Джухён подзывает Чонина и надевает ему на ворот рубашки клетчатую бабочку. Чонгуку умереть как неудобно. Эта семья по своей же инициативе пригласила их на праздники; кормила и поила за свой счёт, да ещё и подарками закидала — и всё это после того, как Чон поступил с главой этой же семьи откровенно нехорошо (просто чудовищно). Чонгук оглядывает собственную жену — она фотографирует сына, чтобы выложить его в сториз красивым и нарядным. Ни намёка на смятение на её выбеленном личике. Удивительная женщина. — Я надеюсь, ты им тоже купила подарки, — шепчет он, приблизившись. — Чонгук-а. Рождество — это праздник для детей. Мы ведь даже друг другу ничего не дарим, — Чэён беспечна донельзя, отчего муж её едва сдерживает в шаткой клетке своей души мечущегося зверя. — Хорошо, — молвит Чонгук, засовывая руки в карманы. Там он сжимает их в кулаки. Ногти вонзаются в мягкую кожу ладоней, и боль от воздержания становится в прямом смысле осязаемой. — Тогда ты купила что-нибудь для Минджи? — А я обязана? Она хлопает ресницами, сбитая с толку обилием отрицательной энергии, исходящей от мужа. Его глаза бегают по её лицу, не упуская на нём ни единой детали. Он злится. Она знает его слишком давно, чтобы спутать это с чем-то другим. — Чэён, что ты делала три часа в торговом центре, если ты ничего не купила? Хороший вопрос. Занималась сексом с любовником в его же машине. Такой ответ устроит? — Я купила подарок для Чонина, — говорит Чэён, пренебрегая мелькнувшими в мыслях остроумными вариантами. — Ты купила ему гребанных солдатиков, Чэён! — Чонгук повышает голос, ранее им подавляемый. Сейчас ему безразлично присутствие людей вокруг, безразлична репутация семьи. — И в чём проблема? — упорно не понимает жена. Жар спора достигает запредельных показателей, и Чон не желает сбавлять обороты: — В том, что он хотел перчатку Железного человека! Женщина оглядывает комнату: супруги Пак стоят у камина друг напротив друга, будто общаются, но время от времени бросают на них псевдослучайный взор. Дети из кухни появляются переполненные праздничным настроением, которое уничтожил у остальных Чон Чонгук. — Раз так, — вспыхивает Чэён, — то почему ты сам не пошёл за покупками? Возмущение сдавливает Чонгуку горло. Он задохнётся, если не выплеснет всё прямо сейчас и перед всеми. Слишком долго он запирал в себе ярость и недовольство: — Я ещё и за покупками ходить должен? Я зарабатываю для вас, чтобы ты могла сидеть в своём Инстаграме и разгуливать по ресторанам да магазинам! — Я тоже зарабатываю! — возражает Чэён, по-видимому, не осознавая, что её протесты — лишь тряпка красная для разъяренного Чонгука. — В инстаграме! — И ты не могла на эти заработанные деньги хоть немного заморочиться и купить всем нормальные подарки? Какая ты вообще после этого жена? — А какой ты муж? Импотент хренов! Крики слышат все: и Паки, и дети, и весь домашний персонал. Но пару этот факт мало интересует — если интересует вообще. На этот раз они затевают поединок взглядов, который намного красноречивее всех сказанных слов. Молчание первой нарушает Джухён, обращаясь к сконфуженным детям: — Так, оставляем угощения под рождественским деревом и ложимся спать, чтобы Санта поскорее пришёл! Женщина берёт с их рук тарелку с печеньем, молоко и немедленно ставит на пол. — Мам, а что такое «импотент»? — интересуется Минджи, когда она подталкивает их к лестнице, ведущей на второй этаж. Что Джухён ей отвечает, Чонгуку уже не слышно. Не в силах и секунды в этой комнате быть, он выходит из неё, а затем — и из дома. Были бы у него сигареты, он бы закурил. Но, к несчастью, Чонгук ведёт здоровый образ жизни, а курил только раз — травку, и то с Чимином и не в этой стране. Поэтому остаётся только мёрзнуть без верхней одежды на веранде и думать о том, как ему по всем фронтам не повезло. Он никогда не углублялся в понятия везения и счастья, в его случае более применимы «судьба» и «обстоятельства». Он стал таким, потому что так сложились обстоятельства, и женился на Чэён по той же причине. Ему жаль себя в настоящий момент, ведь обстоятельства почти никогда не совпадали с его желаниями. В этом его невезение. И несчастье. Он знает, что делает несчастной и женщину, которую никогда не любил. Знает, что не один тут мучается. Но никто из них эту связь не разорвёт — в чём смысл? Чонгук терпит её патологический эгоцентризм, Чэён — его отстранённость и равнодушие. Однако, быть в неидеальном, но стабильном браке — легче, чем искать зыбкое им самим неизвестное счастье. Эти рассуждения никогда не доводили его до слёз и истерик, никогда не выводили из себя. Сегодня они нанесли удар, от которого болит всё без исключения. Потому что он видит его так близко. Он видит, как сложилась его жизнь, неожиданно мирная и благополучная. А ведь говорил, что до конца своих дней будет любить его. Чонгук вздрагивает, когда на его плечи ложится какая-то куртка. Он оборачивается, чтобы выяснить, откуда это, и рядом встаёт Пак Чимин собственной персоной. Опирается о деревянные перила и смотрит куда-то вдаль загадочно, словно не к Чонгуку пришёл. — Я не думаю, что Чонин устроит скандал из-за солдатиков, — начинает он, по-прежнему на младшего не смотря. — Он растёт настоящим мужчиной. Весь в деда. Чонгук смеётся. Вариант, что Чонин пошёл в отца, Пак даже не рассматривает. И несмотря ни на что, Чон обожает, когда тот ведёт себя как настоящая сучка. — Думаю, ты прав. Рождение Чонина — лучшее, что случалось в моей жизни. Чимин замолкает внезапно, что младшего настораживает. Он сказал что-то не так? Обидело ли Пака, что Чон дорожит лишь одним эпизодом в своей жизни? Нет, он неправильно сформулировал. Точнее, он не продумал детально эту реплику перед тем, как озвучить. В попытке выйти из коммуникационного тупика, Гук выдаёт: — А Минджи, кстати, на тебя похожа. Тот же нос и губы. Ему снова неловко. Выходит, что он девочку тщательно изучал на предмет сходства с отцом. А это как-то… — Поэтому ты так ей одержим? — усмехается Пак. Реакция положительная, так что можно расслабиться. Чонгук стирает тревожные мысли в момент и произносит: — Она же просто очаровательная. — Конечно, она ведь моя дочь, — Чимин горд в своём заявлении. Чон видит нежную улыбку на его губах и тает от предельной мягкости, излучаемой им в данную минуту. От шутки, тем не менее, он не может воздержаться: — Думаю, по части очарования она скорее в маму. — Эй, — Пак обращает на него возмущённый взгляд, напоминая о тех временах, когда младший на постоянной основе его бесстыдно дразнил. — Это моя жена! Следи за языком! — Хах! Ты уверен, что тебя задело именно это? Чонгук ведёт бровями, что становится последней каплей в чаше его терпения. — Ах, ты!.. — в порыве негодования Пак собирает с перил остатки снега и, наскоро слепив из него шар, бросает в обнаглевшего донсена. Тот с хохотом уворачивается и спускается с веранды во двор. Чимин бежит за ним: — Каков негодяй! — причитает он, попутно лепя новые снежные комья. — Ни капли не изменился! Чонгук второпях надевает накинутую на него куртку, и в неё как из гранатомёта летит несколько плотных шаров. Больно! И метко, кстати. В отместку Чон охапкой берёт груду снега под ногами и направляется с этой кучей прямиком к Чимину, пока тот, убегая, отбивается мелкими снежками. — Эй! Так нечестно! — кричит старший, но Чонгук неумолим. Высота его снежной пирамиды превышает его собственную голову, и всё это он собирается бросить на Чимина-полторашку. — Нет! Нет! — восклицает он точно перед смертью, но кары избежать ему не удаётся. Пак уворачивается, и снег бьётся о его бок, залетает за ворот куртки и немного в ухо. Чонгук смеётся как в детстве, заливисто и тоном по-девчачьи высоким. В уголках его глаз образовываются рыбьи хвостики. Красивый мудак. Как же бесит! Чимин рычит от соприкосновения холода с тёплой кожей. Снег тает на нём за считаные секунды. Чон убегает вовремя, потому что старший это просто так не оставит. На этот раз, позабыв о каких-либо снежках, Пак бежит на него в твёрдом намерении задушить. Чонгук бы прибавил скорости, но территория двора недостаточно велика, и деться ему попросту некуда. И как только он попадает в тот самый угол, из которого не выбраться, Пак на него со спины налетает. Два тяжёлых тела, столкнувшись, падают в снег. — Ай, Боже, больно, — тянет страдальчески Гук, задавленный злым и азартным хёном. — Пусти! — Неа! Ты за всё заплатишь! — Чимин седлает его и руки свои влажно-ледяные подносит к чонгуковой шее, дабы задушить. Чон изгибается как может, сопротивляясь, и бёдрами дергает так, что Чимин, не обуздав дикого быка, соскальзывает с них. У младшего замирает сердце, когда тот укладывается на него плашмя. Расстояние между их лицами минимальное, между телами — нет вообще. И обоим резко становится несмешно. Все кряхтения и визги затихают. Слышно только шумное дыхание, неизвестно чьё — наверное, синхронизировались. Чонгук нет-нет, да и опускает взор на пухлые губы. Снова вспоминаются сегодняшние события, и щёки рдеют от неловкости. Чимин уделяет эти скудные пару секунд интима на любование космическими глазами и носом таким выдающимся, с круглым кончиком и маленькой родинкой, которую Пак целует. Ой, да, он целует. Чонгук каменеет, широко раскрыв глаза, пока старший чмокает его в нос, а потом — в носогубную складку. Его мягкие губы оставляют тепло везде, куда касаются, и Чон в изнеженном бессилии прикрывает веки. Он целует хёна куда-то в подбородок, потому что тот до его губ ещё не добрался и не планирует пока. Чимин не спешит — вдыхает в полные лёгкие родной чонгуков запах и губами проходится по гладкой коже. У Чонгука аккуратный розовый бантик на месте рта, под ним ещё одна родинка — он каждую помнит. Чимин целует её тоже, и младший, воспользовавшись этим, жарко впивается в его губы. Они окунаются в долгожданный глубокий поцелуй. Чонгук пропускает пальцы в волосы на хёновом затылке, надавливая, и вводит в горячий рот язык. Чимин покладист и отзывчив поначалу. Чон чувствует, как тот от мощи желания растекается над ним. Он стонет в нетерпении, потому что хочется большего. А большее невозможно. Губы его невероятно нежны, Гук всасывает их в рот и терзает до потери сознания. Чимин издаёт нечто вроде «Мхмнет» и снова сдаётся, позволяя чужому языку хозяйничать в его рту. Руки старшего путешествуют по беспокойно вздымающейся груди, опираются о неё, и Пак с силой отрывает себя от чонгуковых губ: — Нет, Чонг… Младший тянется вновь, и довольно легко крадёт у него поцелуй. Чимин делает ещё одну попытку, нехотя отстраняясь: — Нельзя… мне нельзя… с тобой. У хёна влажные глаза, в них мольба о спасении. Он один не справится. Если Чон настоит на своём, Пак сдастся однозначно — однозначно отдаст себя ему, а потом будет снова несколько лет собирать по кусочкам остатки своего существования. — Я тебя люб… — ладони Чимина накрывают чонгуков рот прежде, чем он успевает договорить. — Замолчи. Ты бы не поступил так… Пак плачет, действительно плачет, когда донсен, бесстыдно уставившись на него, целует руку, которой он его заткнул. — Всё равно, — хрипит Гук едва слышно. — Всё равно лю… — Нет! — Чимин хочет исчезнуть прямо сейчас, провалиться сквозь землю, но видеть прямо перед собой это лицо невыносимо. Он продолжает бесконтрольно реветь; горячие слёзы падают Чонгуку на губы, и он слизывает их, попутно стирая с чиминовых щёк неостановимые ручьи. — Прости меня, — произносит он. — Прости меня, я знаю. Я виноват. Чимин слабеет и укладывается лбом в сгиб чонгуковой шеи, когда тот притягивает его. — Как бы я хотел всё изменить. Боже, столько лет прошло… — Вы помиритесь, — мямлит Чимин ему куда-то в челюсть. — И всё встанет на свои места. Он перебарывает спазмы и запястьем слёзы вытирает. Ему нужно подняться и уйти. Подняться и уйти. — Долго ты ещё будешь со мной так? — Чонгук с большим усилием над собой отпускает старшего. Пытка. — Меня ты не жалел. Почему я должен? — Мальчики! — Джухён появляется на веранде, когда Чимин уже стоит на ногах. Сделал бы он это секундой позже — она бы всё увидела. — Нам, что, тут с Чэён вдвоём Рождество праздновать? — Идём! — отвечает ей супруг, и руку младшему даёт, чтобы тот встал. Больше они не говорят друг другу ни слова. Чонгук возвращается в дом мокрый до нитки. Меняет даже трусы — и это не из-за снега. Спустившись в гостиную, он обнаруживает супругов Пак и собственную жену тихонько жующими убитого давеча зайца. Рождественское настроение сохранилось только у Бэ Джухён — если оно, конечно, не показное. Он садится рядом с Чэён, не желая её даже видеть, и приступает молча к еде. Всеобщее молчание разбавляет только звучащая в колонках Марайя Кэри с песней «Всё, что мне нужно на Рождество — это ты». Чонгук иронично думает: почему госпожа Кэри так бодра и весела? Неужто все её желания сбываются по щелчку? Если да, то Чонгук ей завидует, ведь Пак теперь игнорирует любые его взгляды. — Зайчатина просто потрясающая, любимый, — наконец заговаривает Джухён, на что муж её скромничает: — Думаю, она просто удачно приготовлена. — Чеснок и майонез спасают любое блюдо, — замечает Чэён улыбаясь, и Джу, хихикает, довольная по большей части тем, что смогла разговорить присутствующих. — Что у нас в повестке дня на Рождество? — интересуется Чимин, всё ещё не поднимая глаз с тарелки. — У нас есть настольная игра! — вспоминает радостно Джухён, но тут же угасает: — Правда она для пьющих. — Отлично, мне она идеально подходит! — все, кроме Чона, смеются над шуткой его жены. Джу подхватывает: — Пообещай мне, что мы поиграем в неё снова через полгодика! — Да зачем через полгодика? Можешь пить и когда кормишь тоже. Ребёнок будет лучше засыпать. Чэён после ссоры в ударе — шутки её заходят как у профессионального стендап комика. Она в этом успехе плещется с удовольствием, ведь быть в центре внимания — её вечная и неизменная цель. — Чэён, прекрати. Ты сделаешь из меня алкоголичку! — жалуется Джухён шутливо, неся с собой коробку, на которой яркими буквами напечатано: «Я никогда не…». — Игра проста, — обьясняет девушка, усаживаясь за стол. — В каждой карточке есть утверждения, которые начинаются с «Я никогда не», а далее — какое-то действие. Если кто-то совершал это действие, он пьёт шампанское, а в моём случае — сок. Проигрывает тот, кто раньше всех опьянеет. — То есть, победитель заранее определён? — хмыкает Чонгук. Джухён обращает на него приятно удивленный взгляд, поскольку уже потеряла надежду, что этот немой рот хоть что-то выдаст. — Да, моя беременность даёт мне преимущество. Чэён скептически пожимает плечами: — Ну, это как посмотреть. Пьянеть веселей. — Ну, вот, тогда ты и начинай, — Джу ставит перед ней перетасованные карты рубашкой вниз, чтобы та вытянула первую. — Хорошо, — девушка читает карту, взятую из середины, и прыскает от смеха: — Что? «Я никогда не писался под себя в сознательном возрасте»? — А в сознательном, каком сознательном? — уточняет Чимин, разливая шампанское по бокалам. — Давайте, после двадцати, — предлагает Чэён. — Потому что восемь-десять лет — это тоже сознательный возраст, а там конфузы, знаете ли, всякие случаются. — А, тогда не было такого, — Чимин откидывается на спинку сиденья, а его супруга, всё это время их внимательно слушавшая, вздыхает со словами: — Чэён, ты будто специально! — она устало берёт свой бокал с соком и выпивает его, пока её подруга, тотально обескураженная, смеётся: — О Боже, я совсем забыла, ха-ха! — Я — женщина беременная. Так что вы, — она пальцем указывает на сидящих рядом и напротив мужчин: — не смейте осуждать, если никогда не были в моём положении! — О, да, я помню этот момент, — добавляет Пак. — Мы были в дороге, и нам негде было остановиться… — Хватит! — перебивает его жена и тянется к колоде: — Теперь мой ход, — она уделяет секунду на то, чтобы прочитать фразу про себя. — Господи, почему здесь всё на уровне гениталий? Подобное вступление Чэён заинтриговывает: — Что там? — «Я никогда не занимался сексом в общественных местах». — Эм… смотря что считается общественным местом. — Ну, — задумывается Джухён. — Например, парк, примерочная, парковка, — она поднимает глаза на девушку по ту сторону стола и улыбается уголком губ, заметив секундную панику на её лице. Рот её дрожит, и руки она убирает под стол, заявляя: — Не было. Было, Пак Чэён. Ещё как было. Чонгук пьёт, никак не комментируя. Чимин тоже. — Так, я что-то про вас не знаю? — хмурится в шутку она, пытаясь отвлечь себя от сомнений, прокравшихся в душу после джухёновых слов. Да, Пак Чэён. Не знаешь. Чонгук, как перед смертью, воссоздаёт в голове ряд картинок, где они с Чимином трахаются во всех перечисленных местах. Их мамы обе домохозяйки, так что заниматься этим дома получалось не всегда. Тогда в ход шли любые возможные варианты, и им это не сказать, чтобы не нравилось. Страх быть пойманными разжигал в крови бурное пламя. От бушующего в них адреналина они кончали мощно и очень обильно. Пак по-прежнему на него отказывается смотреть, хоть и взгляд чонгуков на себе чувствует. Знать бы, что творится у него в груди сейчас. Так же ли там горячо? — Тяни, герой-любовник, — обращается к Чимину супруга. Как ни странно, она не стала у него что-либо расспрашивать. Безмолвие Чэён объяснимо — они с Чонгуком в ссоре. Но Джухён… Может быть, она не ревнива? — «Я никогда не тащил пьяного друга домой». Чимин сдаётся. Ему приходится на Чонгука посмотреть, когда тот спустя секунду выпивает ещё один бокал шампанского. — Как раз тебя я и тащил, — решается произнести младший. — Да у вас интересное прошлое! — тянет задорно Джухён. — Как это было, Чонгук? Чимин мне никогда не расскажет. Чон видит лёгкий испуг в расширенных зрачках Чимина. Тот определённо не хочет ударяться в воспоминания. Но младший плюёт на его невербальные сигналы — обижен. Пристально хёна рассматривая, он начинает: — Нам было по четырнадцать и шестнадцать. Чимина посадили под домашний арест, потому что он в очередной раз что-то натворил. А наши одноклассники устроили какую-то супер-вечеринку дома с бесплатным алкоголем, так что мы не могли это пропустить. Я помог Чимину сбежать из дома и мы вместе поехали на эту тусу. Там у него снесло крышу от бесплатного бухла, вот и вся история. Родители очень ругались. Нам даже запретили видеться некоторое время… — Это твои родители запретили тебе видеться со мной, — поправляет его неожиданно Пак. — Я очень плохо влиял на образцового Чонгукки. Чонгуку режет слух это определение. В юности он всегда злился на Чимина за такие слова. Но тот продолжал говорить, что Гук слишком хороший, слишком правильный, и этим собственно провоцировал донсена. Все скверные вещи Чонгук делал именно с ним. Пил, курил марихуанну, сбегал из дома, занимался сексом в общественных местах. Полный набор плохого парня. — Вы по этой же причине перестали общаться? — интересуется Чэён. Чонгук хочет ответить, но старший делает это раньше: — Нет, мы перестали общаться, потому что наступило время, когда Чонгук должен был занять место господина Чона. Он сказал мне, что ему пора взрослеть. Пора вести бизнес, жениться. Да, Чонгукки? Гук слышит в ласковом голосе горькую издевку. Так и есть. Всё в точности, как Чимин говорит. — …А я ему мешал. Я хотел другого, и мы разошлись как в интересах, так и в жизни. В комнате негласно объявляется минута молчания в память их умершей дружбы. Теперь Чонгук сам прячется от взгляда, который прямиком направлен на него. Что ж, видимо, Чимин ещё долго будет тыкать его носом в содеянное. Как будто это уже не сделала жизнь. — Дурацкая игра, — изрекает Джухён, забирая со стола карты. — Давайте выпьем просто так!