Какими мы стали

Накануне Нового Года, ближе к девяти вечера кто-то стучится в дверь ванной комнаты. Чонгук, находясь одной ногой в воде, недоволен, но спрашивает терпеливо, что побеспокоившему нужно. — Там проблемы со смесителем. Открой, покажу. Голос Чимина успокаивает действенней любой настойки. Чонгук, сиюминутно подобрев, охотно завязывает полотенце вокруг бёдер и, мокрыми ступнями шлёпая по кафелю, идёт открывать. Старший заходит внутрь со скоростью, не уловимой глазу, и закрывает за собой тут же, чтобы остаться с Чоном наедине. — Какие проблемы? — заговаривает тот первым. У Чимина на губах медленно, как бутон розы по утрам, расцветает улыбка: — Никаких. Он делает шаг вперёд, рука его требовательно обвивает чонгукову талию — так туго, что сопротивляться бессмысленно. И целует. Сладко целует. У Чонгука слабеют колени от внушительного доминирования над собой. Сегодня Пак решает быть дерзким. Младший кладёт руки ему на плечи, вроде как пытаясь остановить. Это всё очень неожиданно — с тех пор, как они занимались подобным, прошло несколько дней, за эти несколько дней они вернулись к своим заждавшимся жёнам, беседовали между собой на формальные темы и жили обычной жизнью лицемеров. Да, Чон успел зверски соскучиться по хёну, и судя по тискам последнего, тот его даже превзошёл. Но, чёрт возьми, это переходит всякие границы: они настолько небрежны в своих порывах, что удивительно, как до сих пор не оказались пойманы. — Чимин-а. Давай остановимся, — просит Гук, прикладывая большие усилия над самообладанием. — Сегодня последний день. Давай потом встретимся отдельно… — Я хочу завершить этот год, трахая тебя, — заявляет Пак непреклонно. Чонгук застывает во времени и пространстве, озирая блеск в глубоких зрачках. Этот чиминов взгляд поработит любого. Заключённой в нём страстью и обожанием можно задохнуться. Чимин неодолим, когда хочет донсена. Его просто невозможно остановить. — Нет, — умоляет Гук, когда старший, сбросив с него ненужное полотенце, водит ладонью по груди. — Нет, Чимин, я не… — Что такое? — Чимин с интересом наклоняет голову, изучая чужие эмоции. Чонгук мечется. Хёнова полуулыбка и чуть прикрытые веки действуют на него как афродизиак. Что-что, а по части искушений Чимину опыта не занимать. — Думаешь, если отдашься хёну, то перестанешь быть мужчиной? Каким же ты стал скучным со своей Чэён! Его пальцы проходятся по линии острой челюсти, и младший, под действием агрессивных флюидов, поддаётся прикосновениям, желая впитать в себя их тепло. Чимин целует его ещё раз, чем окончательно лишает всякой воли. Чонгук тает под ним, отдаёт ему власть, и язык его принимает. Пусть берёт всего без остатка. Пусть владеет им, делает, что хочет. Ни с кем больше ему не будет так хорошо. Старший подводит его к краю ванной, заставляя на него опереться. Поцелуи Чимина влажные, пружинистые, хаотично спускаются по груди, животу к мягким паховым волосам. Чонгук откидывается к стене, опираясь о бортики руками, и смотрит, как Чимин водит носом по сгибу бедра. Он мягко разводит чоновы ноги в стороны, и осыпает рядом чмоков напряженные мышцы бёдер. Такие же сильные и накаченные, как восемь лет назад. Невероятно. Чэён знатно подфартило, что её муж сейчас не подле, а где-то там в ванной. Она в комнате одна, и золотое освещение в нём как никогда располагает к интимной фотосессии. Вооружившись камерой телефона, она спускает с плеча шелковую бретельку. Возраст даёт о себе знать, когда ей достаточно долго приходится выбирать более выгодный ракурс. Нужно приподнять плечико, дабы придать позе женственности и хрупкости. Также нужно приоткрыть губы, чтобы выглядели пухлее. Наконец продумав все детали, она делает первый снимок. На втором сползшая с неё одежда обнажает полную грудь, которую Бэкхён боготворит. Вообще, Бэкхён боготворит в ней всё. Каждый изгиб на теле и каждую морщинку. Именно с ним она чувствует себя по-настоящему красивой, и теперь денег на бьюти-модификации совсем не жаль. Наконец, кто-то действительно оценил все её усилия по достоинству. Она старается ради Бэкхёна, ради Бэкхёна делает красивые фотографии и ждёт от него восторженных откликов сразу после. Поэтому торопится отправить снятое настолько, что случайно нажимает на контакт мужа. С подписью: «С наступающим, Бэкхён-а»… — Твою ж!.. Она замирает, в шоке прикрыв рот, будто только что убила человека. Но в реальности дела обстоят намного хуже: Пак Чэён отправила мужу нюдсы с указанием адресата. И всё бы ничего, если бы ей не вздумалось воспользоваться iMessage, где отменить отправку сообщения нельзя. Отлично. Прощай, брак. Чэён судорожно копается в настройках, не зная, что делать, пока не раздаётся звук, оповещающий о новом сообщении. Девушка оборачивается: телефон супруга здесь. Слава тебе, Господи! Она вскакивает с кровати и кидается к чужому девайсу. Воровато стрельнув взором в сторону двери, она берёт его в руки. Это письмо раздора нужно незамедлительно удалить. Только… «Введите код-пароль»? С каких пор у Чонгука пароль? Ещё до прибытия в это богом забытое место, женщине была доступна любая информация из телефона Чонгука. Что изменилось? Она бы поразмышляла на эту тему немного, да времени в обрез, так что Чэён, не теряя ни секунды, приступает к разгадыванию пароля. Количество попыток ограничено, поэтому она начинает с самых очевидных вариантов: дат рождения. Первое сентября не срабатывает — слишком просто. Её дата рождения — тоже, что неудивительно. Остаётся только их сын. У Чэён трясутся пальцы, она жмёт не туда, и телефон раз за разом тревожно вибрирует от неверного набора цифр. Одна попытка. Она не может облажаться — на кону сохранность семьи и её благополучие. Она просто не имеет права облажаться! С особой аккуратностью она вводит шесть заветных цифр, и рабочий стол — о небеса! — открывается. Девушка ликует, но это ещё полдела. Поверх иконки сообщений — жирная единичка. Именно там находится злосчастное письмо. Чэён удаляет его, как только видит, а потом переходит в галерею, чтобы стереть возможно сохранившиеся в ней фотографии… Чонгук болезненно кусает губы, цепляясь об углы ванной. Его швыряет из стороны в сторону от мощных паковых рывков. И Пака нестерпимо много: он внутри, снаружи и вокруг; и некуда взгляд отвести. Он вбивается в донсена, вцепившись мертвой хваткой в шею. — Тебе нравится, Чонгукки? — интересуется он полушепотом. — Нравится, как я вхожу в тебя? Чимин сам в предобморочном состоянии: Чон под ним кряхтит, крайне уязвимый — у него широко расставлены мужественные ноги, которые хочется целовать и гладить целую вечность. Несмотря на обилие детского масла, которым он смазан, Чонгук узкий донельзя, в него так трудно и в то же время так приятно проникать. — Да… Да, Чимин-а. Поцелуй меня! — младший притягивает его к себе за шею и вкладывает всю любовь в поцелуй, всю отдачу и самоотверженную похоть. Влажные тела звучно шлепаются друг о друга. Быть тихими не получается, да они и не пытаются. — Чонгук! — стук в дверь сбрасывает их с рельсов. Чимин замирает внутри возлюбленного, который обхватывает его крепко. Они оба молчат, затаив дыхание, и слышат: — Чонгук, открой! Голос Чэён. Она стучит громче, настойчивее, и, видимо, не собирается отступать. — Чёрт! — Чонгук отталкивает от себя хёна, избавляясь от его присутствия в себе, и встаёт на ноги: — Я моюсь! — кричит он, а у самого голос содрогается от парализующей паники. Чимин не знает, что делать: у него шестерёнки в голове заржавели, и не функционируют ни черта. — Открой сейчас же! — Что случилось? — Открой! Они думают об одном и том же, но не рискуют озвучить. Вместо этого они ускоренно одеваются, но как объяснить, что они вдвоём в ванной — по-прежнему не имеют понятия. — Спрячься! — шипит Чонгук старшему. — Куда? — Ляг в ванную! — Издеваешься? А что потом? — Чонгук! — Чэён почти выламывает дверь, не давая шанса принять хоть какое-либо решение. Это уже не адреналин — это чистой воды страх, без каких-либо примесей. Замок двери щёлкает. Вдвоём они наблюдают, как поворачивается защёлка, которую девушка, видимо, нашла чем зацепить. Это конец. Они стоят полуодетые, а перед ними чонгукова жена с непроницаемым лицом оглядывает их с головы до пят, ничуть не удивлённая. — Чэён, — успевает вымолвить Гук перед тем, как жена, молниеносно оказавшись рядом, бьёт его по щеке. Чимин становится рядовым наблюдателем. Видит, какая чёрная туча окутывает стоящую перед ним пару, и молится всем богам, лишь бы это был сон. Но всё вокруг слишком реалистично, слишком ощутимо, чтобы быть плодом глумящегося подсознания. — Какая же ты мразь! — цедит девушка, и Чонгуку на это нечего сказать. Ну, мразь. Он согласен. — Мы можем поговорить наедине?.. — просит он наивно. Глупый Чонгукки! Как будто ты знаешь, что сказать! — Почему это? — перебивает его в истерике Чэён. — Судя по тем фотографиям, между вами нет никаких секретов. — Каким фотографиям? — Чонгук хмурится, чем смешит супругу. Та качает головой, в шоке от того, насколько эта ситуация абсурдна, и достаёт из кармана чужой телефон. Чон понимает, о каких фотографиях идёт речь ещё до того, как девушка показывает им полуголого Чимина, распластанного на кровати. Этому можно найти какое-то сомнительное, но всё же оправдание, но он этого не делает. Да, Чонгук фотографировал «друга» в постели и без нижнего белья, потому что они всегда были больше, чем друзья. Чимин безмолвно разглядывает позорные фотографии, и жалеет о своём рождении в целом. Лучше бы он не жил никогда, чем стоял бы сейчас как на выговоре, не имея абсолютно никаких прав на Чон Чонгука. Почему они вынуждены чувствовать вину за всё это дерьмо? Почему эти поступки неправильны? — Что вы делали здесь? — спрашивает строго девушка. Директор школы, не иначе. — Чимин… — Чонгук еле двигает сухим ртом, — тут не работал смеситель, и Чимин… — Вы трахались? — у Чэён дрожат губы. Чонгуку неожиданно больно смотреть на это. — Вы трахались, пока мы здесь? Пока наш сын здесь, Чонгук? Пока… фу! Да как… Да как ты?.. — она неизбежно роняет первые капли слёз, когда принимается бить мужа по груди. — Чэён… стоп, остановись… — девушка пихает Чимина локтями, пока тот пытается её утихомирить. — Я столько работала над собой! — восклицает она, будто одержимая вырываясь из захвата. — Столько пыталась нравиться тебе, чтобы спустя восемь лет узнать, что ты чёртов гей, Чонгук? Как ты можешь? Как ты, мать твою, мог столько врать? — её крики слышны всему дому, наверное. Именно поэтому к ним вскоре присоединяется Бэ Джухён в халате, которая ранее готовилась к праздничному вечеру: — Что происходит? Почему ты кричишь, Чэён? Что вы все тут делаете? Вопросов у неё куча, и на все Чэён отвечает одним торжественным объявлением: — Наши мужья трахаются, Джухён! — ей удаётся оттолкнуть от себя Чимина, но легче не становится. Её лицо изуродовано потёкшей тушью, она вся зареванная, но на губах стоически держит ироничную улыбку. — Ты знала? — И что? Реакция Джухён ошеломляет её дорогую подругу. Видимо, она не до конца уловила мысль. Чэён считает своим долгом объяснить: — Как «и что»? — переспрашивает она: — Джухён, твой муж… — Что делает мой муж, касается нашей семьи, — заявляет Джу голосом твёрдым и холодным, как сталь. — А ты кричишь на весь дом, пока спят дети. Поразительно. Если её не вывела из себя новость про гомосексуальное увлечение супруга, то что вообще может вывести? Есть ли у этой женщины вообще какие-то чувства кроме тщеславия? Чонгук разглядывает чужую жену, пытаясь уловить хотя бы мельчайший проблеск обиды в проявляемых ею эмоциях. Либо она умело её скрывает, либо её нет вовсе. Одно из двух. Четверо молчат в слишком маленьком для такого количества людей помещении. Воздуха на всех не хватает, но Чэён старательно и шумно вдыхает его остатки, не оставляя другим ни хрена: — Я, что, сошла с ума? Мне это кажется? Чонгук решает вступить в разговор, хоть и рискует получить ещё один удар, матерное слово или плевок в свою сторону. — Чэён-а, — заговаривает он, приближаясь. Он просто будет искренним, и плевать, какие последствия его ждут: — Я знаю, что это всё ужасно, но… Чэён, пожалуйста, выслушай меня. Мне нужно всё объяснить. Он никогда раньше не видел безразличия вкупе с ненавистью в её глазах. С другой стороны, раньше он и повода для этого не давал. — Объясняй! Как давно у вас это? Вы с самого детства такие? Она кривит лицо при слове «такие». Чонгук озирает мельком мужчину, в котором растворялся буквально десять минут назад. Да. Они «такие». И да: — С самого детства. Чон некстати ловит себя на мысли: ему нравится говорить об отношениях с Чимином даже под страхом смерти. Он действительно чокнулся от своей любви. Просто-напросто уничтожен ей. — Тогда какого хрена ты женился на мне? — вопрошает Чэён, — Зачем врал, что любишь? Зачем я ребёнка от тебя родила? Боже, почему Бэкхён не встретился мне раньше?.. — Кто? Чонгук поднимает глаза, услышав незнакомое имя. Жена его замешательством упивается точно маньячка: — Мой любовник! — гордо изрекает она. — Да, у меня есть любовник! Или ты думал, что я до старости буду лежать и ждать, когда ты ко мне прикоснешься? В ванной вновь возникает внезапная тишина, и, видимо, так звучат позор и унижение. Ровно, как и свобода от лжи и семейных уз. Чэёново признание вызывает поистине необъяснимые чувства. — Так, давайте, мы сейчас все успокоимся! — врывается в ссору Джухён. — Сегодня Новый… Ах! — она хватается за живот к всеобщему удивлению. Все до единого обращают на него испуганный взор. — Что такое? — подлетает к ней супруг. У Джухён от боли подгибаются колени, и Пак ловит её, взволнованно приобнимая. — Не знаю… Скорее всего тренировочные… — бормочет женщина, крепко сжимая руку Чимина. — Ах! — вскрикивает снова. — Нет! Это не тренировочные! — её глаза расширяются за миллисекунду. Они полны ужаса: — Боже, Чимин, у меня схватка! Вот, что способно вывести Джухён из себя. Роды. — Спокойно, Джухён, — её подруга забывает о былой истерике и тотчас оказывается рядом: — Дыши. Всё в порядке. Скоро это пройдёт. Вызывайте скорую! — Нет! — протестует сорвавшимся голосом Джу — Я не хочу рожать в деревенской больнице! Она капризничает, несмотря на боль, ломающую её изнутри. В этом вся Джухён. — Тогда будем рожать здесь! — изрекает решительно Чэён: — Нам нужно наполнить ванную! — Ну уж нет! — кричит роженица громче: — Звоните в скорую! Чэён бросает супругу его же смартфон, извлечённый из кармана, и велит позвонить, так как он единственный среди них стоит без дела. Под звуки криков и судорожных вздохов Чон звонит службе скорой помощи, и краем глаза смотрит на то, как утешает собственную жену Пак Чимин. Он знает: так нельзя, и за эти мысли можно запросто угодить в ад, но ничего не может с этим поделать. Его бесит, что эта женщина скоро родит ему очередного ребёнка. Бесит, чёрт побери, бесит! Он не хочет, чтобы это произошло; ему не нравится, что Пак с ней такой ласковый и нежный даже после скандала. Почему она ни разу его не оскорбила? Что за сказочные отношения? Чимин успокаивает её, гладит по голове и держит за руку, пока Гук диктует в трубку адрес. Боли Джу в какой-то момент затихают, и она изъявляет мужу желание: — Хочу, чтобы ты поехал со мной. На что Пак преданно кивает и целует костяшки её пальцев: — Конечно. Конечно, я поеду. И они едут. Скорая забирает их двоих, и в доме остаётся прислуга, хлопочущая на кухне ради новогоднего стола; дети, набирающиеся сил перед праздником, и несчастная пара, только что узнавшая об изменах друг друга. Весьма необычно. Ближе к двенадцати за набитым яствами столом они понимают, что праздника не будет. Дети непривычно молчаливы, переглядываются временами, а из вопросов задают только «когда родится братик?». От Паков, уехавших три часа назад, ни одной вести, так что на вопрос детей остаётся отвечать скупыми фразами вроде «скоро» и «совсем скоро». Чэён наливает себе вино и включает детям новогодний эпизод Пингвиненка Пороро. Те не жалуются — мультики это тоже хорошо. Даже очень. Она садится на диван и смотрит вместе с ними, потихоньку опустошая бокал. Чонгук, набравшись смелости, садится рядом. Все одиннадцать минут, что идёт серия, они молчат. Чэён гасит вино, а когда оно заканчивается, информирует мужа: — Когда вернёмся в город, я подаю на развод. Чонгук пожимает плечами. Не сказать, чтобы он удивлён.