Какими мы стали

Джухён напряжена всё то время, пока находится в районном родильном доме. И дело даже не в схватках. Сквозь боль она интересуется, одноразовая ли игла, которой ей хотят ввести эпидуральную анестезию. Не подпускает к себе до тех пор, пока акушер у неё на глазах не помоет руки в перчатках. Да, она может показаться мнительной, но и статус данного учреждения не вызывает особого доверия. Чимин рядом терпит все её капризы и стремглав летит выполнять малейшие просьбы. Не знала бы она мужа так хорошо, подумала, что он просто пытается загладить вину. Но Пак Чимин по природе такой — экстра заботливый и внимательный по отношению к близким. Как на него можно злиться? Он находится рядом все шесть часов её тягомотных схваток, гладит её растрепанные волосы, шепчет, что всё хорошо, что надо потерпеть — они знают, ведь это не в первый раз. Но когда врач объявляет полное раскрытие и велит тужиться, боль охватывает тело так, будто бы никакой эпидуралки и в помине не было. — Ещё чуть-чуть, Джу, — повторяет Пак, когда женщина старается уравновесить собственное дыхание. Ногти впиваются в коечный матрас от очередного приступа схватки. Джухён тужится, задаваясь вопросом, на фиг ей вообще эта беременность сдалась? Больше никаких родов и больше никаких беременностей! Эта — последняя. — Я не хочу, я устала, — ныть ей не свойственно, но этот случай можно считать исключительным. Чимин сильнее сжимает ее руку, поддерживая: — Нельзя, Джу. Помнишь, как ты хотела этого ребенка? Помнишь, как ты планировала мальчика и девочку? Осталось совсем немного… — Я вижу головку, — произносит врач, находясь где-то у Джухён между ног. — Слышишь? Он уже выходит. Надо потужиться ещё немного. Давай вместе! Чимин забавный, когда пытается дышать в одном ритме с женой и тужиться с ней. Джухён посмеялась бы, если б не рожала сейчас. — Тужимся на счёт три, — заявляет акушер. — Раз, два, три… Джухён смотрит на мужа, который надувает щеки. Нет, всё-таки это смешно. Мальчик рождается крепким и здоровым, весом в три с половиной килограмма. Джу прикладывает его, визжащего, к груди, и он успокаивается, наконец найдя пристанище. Чимин обмякает на своём стуле, чрезмерно вымотанный, пока его жена, только что прошедшая все круги ада, целует влажное розовое существо в лоб. — Ты молодец, — улыбается она мужу. — Только тужиться надо не в щёки. — Запомню, когда буду рожать в следующий раз, — смеётся устало он. — Я готов резать пуповину! Этот миг наводит Джу на мысли, что всё, происходившее вокруг, не имеет никакого веса. Единственное, что её волнует и всегда волновало — это дети. Они с Чимином не говорят о былом скандале — ей не интересно. Она до утра не спит, хоть и вымотана полностью после адских болей. Держа в руках маленький комок человека и кормя его грудью, женщина думает, что для полного счастья ей не хватает Минджи. Только её присутствие необходимо, чтобы Джухён чувствовала себя полноценной. — Мама! — девочка влетает в палату как только мать успевает о ней подумать. Вместе с ней в палату заходит Чэён и её сын. Чонгук не показывается. — Джухён-а! — тянет восторженно её подруга, еле волоча за собой бесчисленное количество пакетов. — Поздравляю! Ей, как и Минджи, не терпится взглянуть на новорождённого, который заснул, посасывая грудь. — Какой хорошенький. Минджи, это твой братик! Девочка запрыгивает на койку к матери, отвечая: — Я знаю, у нас тоже будет такой, — она подносит пальчик к маленькой ладони брата, и она рефлекторно оборачивается вокруг него. — Точнее, у нас. — У кого, у вас? — недоумевает Джухён, на что дочь, с готовностью подняв глаза, заявляет: — У нас с Чонином. Взрослые над ней смеются, хоть она и не шутила. Она открывает в возмущении рот, чтобы призвать старших к уважению, но отец вдруг подхватывает её и сажает к себе на плечи: — Неужели вы всё уже решили, молодая леди? — Но это правда! — вступает мальчик. — Мы целовались в губы, значит — у нас будет ребёнок! — Да что вы говорите? — Чимин берет героя-любовника за руку: — У детей не могут рождаться дети, даже если они целуются в губы. — Правда? — обнадёженная Минджи смотрит на мать в поисках подтверждения: — Это правда, мам? Я не беременная? — Нет, дорогая, — улыбается дочери Джухён, но считает нужным её немного пожурить: — Но целоваться в губы вам ещё рано, понятно? — Они больше не будут, — уверяет в их защиту Чимин-аджосси. — А теперь, не хотите, ребята, совершить рейд на буфет? — Так точно, хотим! — отвечает торжественно Чонин. Вроде, пронесло: на них не злятся, да и плюс ко всему — Минджи не беременна! Так что можно и расслабиться. — Мы скоро вернёмся! Чэён провожает очевидно презрительным взглядом Пак Чимина, что не ускользает из внимания его наблюдательной супруги. Дабы вернуть подругу на землю, Джухён просит её уложить уснувшего ребёнка в люльку рядом с койкой. Чэён просьбу послушно выполняет: — Я принесла твою одежду, — молвит шёпотом женщина, подтыкая мальчику выбившуюся в некоторых местах пелёнку. — И ещё покушать. Овощной суп и рис. Поешь хорошо. — Спасибо, Чэён-а. Ты мне очень помогла. И спасибо, что приглядели за Минджи. Эти роды… всё так неожиданно случилось. — Да не только роды, — еле слышно вздыхает Чэён, но тему эту продолжать не время и не место, поэтому девушка перебирает контейнеры с едой, ею привезённые. — Куда положить это? — В общей кухне есть холодильник, — Джухён кривится, вспоминая о месте своего пребывания. В Швейцарии у неё был бы личный холодильник в палате, да ещё какой! С регулируемой температурой и подачей холодной воды. А здесь приходится делить технику с другими роженицами. — Отнести туда? — уточняет её подруга. — Если не сложно. Прости, я всё ещё не в силах. — Конечно-конечно! Лежи! Я скоро вернусь. Чэён уходит с контейнерами, оставляя после себя мысль, что не такой уж она и плохой человек. Да, деревенщина, иногда пренебрегает этикой и борщит с филлерами. Но в общем и целом, она же никому не сделала зла, верно? Джухён даже рассматривает вариант продолжить с ней общение после безумных новогодних каникул. Во всяком случае, теперь их многое связывает. В палату кто-то снова стучится, и Джухён закатывает глаза: опять! Удастся ли ей сегодня хоть на секунду отдохнуть? — Да? — отзывается она, и отворившаяся дверь впускает в палату Чон Чонгука с букетом в руках. — А где все? — удивляется он, осматривая помещение. — Скоро вернутся, — Джу по привычке выдавливает из себя вежливую улыбку при виде мужчины, укравшего у неё супруга. Тот боится на неё взглянуть, что объяснимо. Заходит нерешительно, молвя: — Поздравляю вас. Он спит? — Да, только что уснул. Чонгук наклоняется над люлькой, но эмоции его нечитаемы. Джу было бы интересно узнать, что он чувствует сейчас в самой этой ситуации. Она любопытно наблюдает за каждым мускулом на его лице, а Чон вынужденно улыбается: — Главное, чтобы был здоровый. Это тебе! Джухён принимает из его рук оранжевые розы и благодарит: — Они красивые. Пахнут они свежо, и если бы новая жизнь имела аромат, то он был бы именно таким. Они долго молчат, но неловкость ощущает только Чонгук. Он не знает, куда деть взгляд и самого себя, так что стоит посреди палаты потерянный, ожидая чьего-то возвращения. — Как ты себя чувствуешь? — заговаривает он, посчитав уже неприличной затянувшуюся тишину. — Терпимо. Ты можешь присесть, — Джу в гостеприимном жесте указывает на стул у окна. Чонгук сомневается — и очень сильно — в искренности её манер. Как она может сохранять спокойствие после той новости? Сейчас спрашивать не стоит, но навязчивые мысли сведут его с ума, если он это не сделает: — Почему ты так добра… Ты же помнишь, что было вчера? Он и сам удивлён, что осмелился выдать такое. Однако, этот вопрос терзал его всю ночь: реакция женщины оказалась совсем непредсказуемой. Она ведь даже мужа не пристыдила подобно бесцеремонной Чэён. Чонгук ожидает её ответа будто смерти. Он знает: как только они вернутся к этому событию, всё вокруг померкнет, и всеобщее притворство сойдёт на нет. Тем не менее, ему необходимо разгадать эту проклятую головоломку. — Присядь, — велит мягко Джухён, и если это её единственное условие, чтобы всё рассказать, то Чонгук готов подчиниться всенепременно. Он садится на стул, придвигая его чуть ближе к койке. Джухён кладёт пышный букет на тумбочку рядом и смотрит мужчине глубоко в глаза: — Чимин говорил мне, что он бисексуал, — заявляет сходу она. — Читай: гей, потому что бисексуальность, по мне, это просто смягчение диагноза… Мы решили не держать друг от друга секретов, поэтому он ещё до свадьбы рассказал мне, что долгое время встречался с другом детства. Мне несложно было догадаться, кто это. Вау! Опешивший Чонгук ещё секунд десять переваривает полученную информацию, но не все лунки в его голове оказываются заполненными. Ему по-прежнему непонятно. — Но… если ты знала, что он такой ориентации, — рассуждает медленно он. В воображении тысяча знаков вопроса порхают словно бабочки, — почему ты вышла за него? — Его ориентация не делает его плохим мужем, — обьясняет лаконично Джухён. Где-то он подобное уже слышал. — Вообще, — добавляет она, — моя мама говорила, что самые хорошие мужья — геи. И не ошиблась. — А как же любовь? Ты не хотела быть любимой? — Чонгук чувствует себя интервьюером унылой передачи, что транслируют по утрам. Эти сентиментальные вопросы он задавать вообще не планировал. — Любовь — вещь очень переоцененная, Чонгук-а. Никогда не понимала пар, которые женятся на горячую голову, а потом живут в нищете и разводятся с кучей долгов на плечах. Мне от Чимина никогда не нужна была любовь. А вот надежность… он мог мне её обеспечить. А если не он, то его семья точно. Чонгук озирает её всю, такую холодную и прагматичную, не понимая, что чувствовать к ней. Её рассуждения в голове не укладываются — возможно из-за того, что слишком прямы и несгибаемы. В Бэ Джухён, несмотря на её внешнюю хрупкость, сильный мужской стержень. Его так просто не сломать, как и решений её не изменить, не разубедить её. — Я не против ваших… как вы это называете? Отношений. Но до тех пор, пока это не нарушает гармонию моей семьи. — Прости, — Чонгук судорожно качает головой. — Я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду. — Чимин должен остаться отцом для моих детей, — поясняет она голосом пугающим и жёстким. — Со всеми надлежащими ему функциями. И моим супругом — хотя бы в глазах света. — Джухён-а… — мужчина злится на себя, ведь перед этой твёрдо уверенной в себе особой он рассыпался так, что не собрать. Но её заявления, они настолько категоричны, что Чон не может ими утешиться: — Мне очень неприятно это обсуждать, но если Чимин выберет меня, я не стану делить его с кем-либо. — Это мое условие, Чонгук, — отвечает она сразу, будто знала наперёд о его возражении. — Скажи спасибо, что я не устроила скандал, как твоя жена. Её пассивная агрессия наконец становится явной, и теперь Чон выясняет, какое чувство вызывает в нём эта женщина: неприязнь. Безусловно, справедливость на стороне Джухён — именно она является женой Чимина по документам, именно она родила ему двоих. А кем является Чонгук? Всего лишь увлечением юношества, которое далеко в прошлом. Он действительно должен быть благодарен за уступку. Но кого это волнует, когда Чон просто и упрямо хочет Чимина?! Почему он должен принимать во внимание все нюансы, быть смиренным и понимающим? Да не хочет он, мать вашу, этого делать! Ему кажется проблематичной необходимость контролировать гнев. Руки сжимаются в кулаки, всю душу сводит от бессилия. Джухён стойко выдерживает его взгляд, позабыв совсем о дежурной улыбке. Что он может сделать женщине? Тем более, только что родившей? Она обладает всеми преимуществами этого мира. — Я всё положила! — в палату возвращается Чэён, с которой Гук тоже не в ладах. Она делает вид, что не знает, кто он такой, и не замечает его вообще. С самого утра такая. — Вы уже определились с именем? — спрашивает она, подходя к Джу. Та говорит: — Думаем назвать его в честь отца Чимина. Так будет правильно… Чон в этом спектакле участвовать больше не горит желанием. Он встаёт и покидает палату сиюминутно. Хватит. Надоело. В коридоре он пытается отдышаться, прийти в себя, но буквально через минуту видит приближающихся детей и Пак Чимина вместе с ними. Он весь сияет — сын же родился — смеётся и говорит с детьми. Те поедают моти, пачкая руки рисовой мукой, но упорно цепляются за старшего, чтобы не потеряться в толпе персонала и беременных женщин. Чонгук так зол на Чимина, так необъяснимо зол, что не отвечает на его приветствие, как только тот оказывается рядом. Озабоченный таким поведением, Пак подталкивает детей к двери, наставляя: — Идите к мамам и поделитесь с ними вкусностями. Мы с Чонгуком-аджосси сейчас придём. — Только быстрее, пап! — просит Минджи перед тем, как зайти в палату. — А то мы всё съедим! — Хорошо, солнышко. Оставьте нам рисовые палочки! Чимин обворожительно улыбается собственной дочери. Зачем — непонятно. Зачем он использует свои колдовские чары везде, где можно и нельзя? Дверь за детьми закрывается, отчего Чон начинает нервничать ещё больше. Он не в настроении о чём-то говорить, а пристальный чиминов взор так и выпытывает из него слова. — Ты в порядке? — произносит Пак со смехотворной наивностью. Чон и так был на взводе, а после такого вопроса он вовсе звереет. Вплотную подобравшись к старшему, он рычит сквозь зубы: — А как ты думаешь, Чимин-а? В порядке ли я? Чимин впервые за долгое время видит донсена враждебно настроенным. Он мешкает от легкого шока, но довольно быстро находит такому ответу объяснение. — Чонгук, я в той же самой ситуации… — мямлит он, но его попытки объясниться лишь сильнее провоцируют Чонгука. Он страшен таким: высоким как гора, со сведёнными в переносице бровями и взглядом, абсолютно не любящим. Смотреть на него даже больно. У Чимина щемит в груди, когда он слышит: — Нет, ты не в той же самой ситуации. У тебя всё супер, Чиминни. У тебя сын родился, у тебя понимающая жена. Всё на мази даже после того, как ты облажался. — Всё не так, как ты думаешь, — пытается он оправдаться. Удивительно, как донсен одним взглядом и несколькими колкими фразами заставил его чувствовать всепоглощающую вину. — Я знаю, как, — перебивает его снова Чонгук. — Твоя дорогая супруга мне всё рассказала. — И что она рассказала? — Что ты можешь развлекаться со мной, сколько хочешь. Она не против. Главное, чтобы я не нарушал вашу семейную идиллию. Возникает молчание, во время которого они замечают проходящих мимо людей. Без лиц и пола — просто какие-то существа, время от времени бросающие на них секундные взгляды. — Чонгук… — получается только сказать. Чимину так ужасно видеть его таким: грозным и сломленным одновременно. Он не знает, как остановить его страдания, как угодить ему, задобрить? — Я так зол, Чимин. Так зол, что не знаю, что с собой делать… — Не нужно, — Пак тянется к его лицу, как только он решает его отвернуть. Боль в Чонгуке закипает — это чувствуется сквозь горячую кожу, которую хочется остудить поцелуем. — Ты же знаешь, что ты всегда будешь у меня в… — Это не правда, — Чонгук убирает чиминовы руки от себя, хоть и желал со всей страстью утонуть в их мягкости. — У тебя в приоритете твоя семья. Твой сын… и дочь, и жена. — Чонгук, у тебя тоже есть семья. — Нет у меня ничего! — взрывается Чон, достигнув самой кульминации своего психоэмоционального напряжения. Чимин делает шаг назад, потому что не знает, чего ожидать — Чонгук не зря предупреждал о своём нестабильном состоянии. — Всё развалилось из-за этих гребанных каникул. Мы разводимся! Я буду делить своего ребёнка с уже почти чужой женщиной. — Ты кричишь. — Да насрать мне! Это было слишком. Но что интересно, Чонгука поистине не заботила громкость собственного голоса. — Чего ты сейчас добиваешься? — спрашивает Пак, порядком вымотанный потоком бесконечных претензий и нежелательным вниманием со стороны окружающих. Он смотрит младшему в глаза, окончательно переняв его отрицательную энергию, и выплевывает: — Хочешь вернуть свою жену? Так иди, я не буду тебе мешать! — Я не хочу её вернуть, — мотает Чон головой. — А чего ты хочешь? — То, что я хочу, невозможно. И слишком бесчеловечно. И эгоистично. — Хочешь, чтобы я оставил их ради тебя? — Да! Да, блять! Хочу! Чонгук чувствует свободу после того, как озвучил самое скверное своё желание. Это чувство позволяет ему гордо и решительно поднять голову и дышать ровнее, без каких-либо преград. — Чонгук… — молвит Пак тише просто потому, что хочется. Ему нужно собраться с мыслями, но этот Чонгук, ревнивый собственник, его возбуждает настолько, что плавится мозг. Нет, нельзя! Нельзя так себя вести! Они больше не тинейджеры, они взрослые люди, и: — Да, это невозможно. Так же, как и для тебя невозможно оставить собственного сына… даже после развода. — Чимин разрешает себе приблизиться к младшему вновь. Его накрывает острое желание взяться за руки, похожее на голод, что вызывает спазмы в желудке — такой же силы. — Это наши дети, Чонгук, — продолжает он, переплетая пальцы с чужими. — Это то, к чему обязывает взрослая жизнь — отвечать за поступки. Брать ответственность за то, что сотворил. И мы оба никогда не сможем быть только друг для друга, — он поднимает глаза на донсена. Тот слушает его, кажется наконец признав суровую правду жизни. Чимин усмехается: — Странно, что об этом говорю я. Ты же из нас самый правильный. — Я не хочу терять тебя снова, Чимин, — невидимая тень печали касается чонова лица точно тонкая вуаль: — Я знаю, ты прав, но я не могу ничего поделать с тем, что чувствую. — Послушай, Чонгук, — Чимин слабеет окончательно, теряя бдительность. Он укладывается своим лбом о чонгуков и шепчет так, чтобы слышал только он: — Я люблю тебя, хорошо? Это всё, что тебе нужно знать. И я сделаю всё, что от меня зависит, если ты тоже будешь стараться. — Во имя чего? — Во имя… ты знаешь… если ты хочешь быть со мной, просто поддержи меня. Мне тоже тяжело. — Я хочу. Правда хочу, Чимин-а… Пак чувствует руки на своей талии и готов умереть в них. Их тепла и силы достаточно, чтобы сделать его счастливым до сладкой неги в мышцах. Он тычется губами Чонгуку куда-то в щёку, уточняя: — И ты больше не злишься? — Злюсь. Но только потому что очень сильно тебя…— Чимин впивается в его губы прежде, чем он закончит предложение: — Скажешь мне это через полгодика. Младший быстро кивает, чтобы возобновить поцелуй. Он обнимает хёна крепче, с нажимом отворяя его губы своими. Чимин отдаёт ему себя на несколько секунд, допуская в течение этого времени делать в его рту всё, что заблагорассудится. Чонгуку становится заметно легче с зажегшимся огоньком надежды внутри. Может быть, они вправду справятся?