Ты - не ты, когда ты - демон

«Лучше бы пешком дошел» — эта мысль навязчиво долбится в моем мозгу вот уже последние минут двадцать, пока автобус, на который меня угораздило сесть, стоит в пробке. Уведа с приглашением от Рудбоя упала мне на телефон в тот самый момент, когда я подходил к универу. Там я должен был встретиться со своим научным руководителем по диплому. В результате я два часа нарезал круги вокруг кафедры, после чего добился лишь «Артем, извините, бла-бла-бла, сегодня, к сожалению, бла-бла-бла» и прочего бормотания в том же духе. От выноса двери с ноги меня уберегло только чудо. Спускаясь по лестницам, я мысленно уже втягивал спасительный дым, который обязан был помочь мне справиться с раздражением и злостью от потраченного впустую времени. И только у самого крыльца меня догнала мысль о том, что зажигалки с собой у меня нет. Перед глазами мелькнула знакомая Zippo, которой весь вечер прикуривал мне сигареты мой новый знакомый. Никотиновое голодание наслоилось на разочарование от мысли, что ночью мы расстались, так и не обменявшись контактами. Прощаясь у дверей «Семнашки» я был совершенно уверен, что этого человека я никогда теперь не потеряю из виду, но сегодня на трезвую голову я понял, что мне некуда писать или звонить. В общем, Ванино приглашение оказалось очень кстати. От универа я побрел в сторону остановки, в надежде по пути обзавестись заветным огнем. Теперь же я жалею, что не выбрал другой способ транспортировки. На часах почти восемь. Да еще и эта мелкая шавка, что вперилась в меня своими крохотными черными глазками. Она сидит на коленях у хозяйки, но пялится только на меня. В тишине салона иногда слышно, как она тихонько рычит. Никогда раньше не наблюдал за собой неприязни к животным, но эта тварь вызывает во мне какую-то противоестественную злость. Я стараюсь ее максимально не замечать, но чем дольше длится ожидание, тем мне сложнее себя сдерживать. Когда она начинает тявкать в открытую, я бросаю с усмешкой: — Quam cute quod canis!* — хозяйка и еще пару пассажиров как-то странно на меня косятся, зато автобус наконец двигается, и совсем скоро я могу вылезти на свежий воздух.

***

Дверь в квартиру мне открывает Дашка, а не Рудбой. Широко улыбаясь, она обнимает меня и говорит, что «кина не будет, ибо режиссер — в дрова», а потом убегает в комнату с криками «не переключай, это моя любимая песня». Я скидываю кроссы, пристраиваю на вешалку куртку поверх уже образовавшейся горы, сквозь дверной проем цепляю взглядом валяющегося на диване хозяина хаты и привычно двигаюсь в сторону кухни. — О, здорово! — Илья преграждает мне путь, выглядит он как всегда жизнерадостно. — Привет! — я звонко хлопаю рукопожатием по его протянутой ладони. — Че, как тут? — Да весело! — он еще шире расплывается в улыбке, хотя уж куда шире. — Я сегодня за массовика затейника, бармена и консьержку, — говорит, прикладывая руку к груди и слегка наклоняя голову в притворном поклоне. — Исполняющий обязанности хозяина вечеринки, так сказать. — Ясно, — понимающе киваю я. — Это ты его так? — мотаю головой в сторону комнаты. — Почти, — Погребняк усмехается. В этот момент в комнате что-то раскатисто брякает. Илья рефлекторно дергается, но тут же останавливается, напряженно оглядываясь на дверь кухни. Шум в комнате повторяется, музыка становится тише. Судя по голосам — идет бурное обсуждение. Парень напротив меня все-таки не выдерживает и спешит разобраться. Я беспрепятственно просачиваюсь на кухню, плотно прикрывая за собой дверь. В первую секунду мне кажется, что в темноте никого нет. Почти полную тишину прорезает лишь чье-то медленное, сдавленное дыхание. Когда глаза привыкают к полумраку, понимаю, что кто-то, сгорбившись, сидит в самом темном углу, на том самом месте, где я впервые увидел Сегу. Делаю осторожный шаг вперед, обогнув холодильник, встаю напротив. Натянутый на голову капюшон, опущенные плечи, упершиеся в колени локти, зажатое в ладонях горлышко початой полулитровой бутылки чего-то крепкого. Это он. Сега. Я узнал его. Почувствовал. Все внутри меня будто рвется ему навстречу. — Приём, — с трудом узнаю собственный голос. Хриплый, надломленный, чужой. Сергей поднимает голову с оттяжкой. Стекляшка в его руках, качнувшись, едва не выскальзывает на пол — он успевает удержать ее в последний момент. Кажется, ему стоит огромных усилий, чтобы поднять руку и поставить ром на стол. Наверняка, все дело в выпивке, хотя даже в полумраке кухне поднятый на меня взгляд видится ясным, без хмельной дымки. — Привет! — выдыхает он. То ли из-за нехватки освещения, то ли из-за чего-то еще Сережа выглядит очень бледным, почти фарфоровым. Бескровные губы практически не выделяются на лице, а кожа кажется прозрачной. — Все нормально? — дергаю из-под стола табуретку и сажусь по диагонали. — Да, устал просто, — он слабо, но все-таки улыбается. — День тяжелый. — Это да, — поддерживаю я. — М? — он едва заметно мотает головой в сторону бутылки. — Да, спасибо, — я, не задумываясь, берусь за горлышко и делаю большой обжигающий глоток. — Рудбой спит? — вяло интересуется, повернув голову к закрытой двери. — Угу. — Хорошо, — отвечает и тоже тянется, чтобы глотнуть. — Чего, буянил? — ухмыляясь, тянусь за сигаретами. — Немного, — Сергей тоже улыбается и, не дожидаясь просьбы, протягивает мне уже вспыхнувшую зажигалку. Касаюсь его ладони с тыльной стороны, чтобы кончиком сигареты попасть по огню, и в этот момент Сега поднимает на меня глаза. Долго смотрит, вглядывается, а я то и дело отвлекаюсь на отражение пламени, которое перекатывается у него по радужке. И чем дольше я смотрю на эти пляшущие огоньки, тем сильнее ощущаю собственный жар. Он растекается волной откуда-то снизу, клокочет где-то под ребрами, облизывает шею и рвется к губам. Хватает одного движения напротив — вздернутой вверх брови, чтобы моя сигарета так и осталась незажженной. Щелчок захлопнувшейся Zippo — как выстрел из стартового пистолета. Не скажешь точно, кто первым подался вперед, да и какое это имеет значение. Импульсивность рывка мешает попасть в губы — цепляю только самый уголок, проезжаюсь по колкой щетине, и ощущаю, как откликается тело напротив. Тяну вниз ворот с капюшоном, чтобы достать до шеи. Теплая, гладкая кожа. Кажется, я даже губами чувствую, с какой бешеной скоростью его сердце сейчас гонит по венам кровь. Ладонью скольжу под толстовку — Сергей вздрагивает, напрягая живот, рефлекторно делает шаг назад и едва не теряет равновесие. Придерживаю его рукой за поясницу, прижимаю одновременно к себе и к кухонному столу. Последний жалобно скрипит, от чего мы оба замираем. За дверью слышится музыка и отголоски какой-то возни, но к нам никто не ломится. Чувствую горячее дыхание у себя на щеке. Каждый выдох отдается волной в паху. Адреналин херачит через край, но ему все равно не перебить желания. Чуть отодвигаюсь, чтобы заглянуть в глаза. Хочу точно знать, что я не один тут такой помешанный. Серьезный. Внешне абсолютно спокойный. Будто это вовсе не его стояк упирается в мое бедро. Настолько усталый? Или обреченный? Не знаю, что творится у него в голове, но чувствую, как что-то разъедает меня изнутри. Сомнения разрывают мозг и забирают драгоценные секунды, а это что-то толкает, перекатывает все мысли к пропасти. Губы застывают, не давая выдавить из себя ни звука — спросить, точно ли это то, чего он хочет — быстрый перепих за стенами у веселящейся толпы. Хочу спросить, что-то сказать, как-то отшутиться, чтобы дать нам время, чтобы, может, еще немного узнать друг друга. Хочу коснуться его губ. Потому что это кажется важным, но не могу заставить себя убрать руку с теплой кожи. Какая-то внутренняя сила не дает. Прожигает искусственным желанием обладания, хотя я и сам не уверен, что хочу этого так. Здесь. Сейчас. И вдруг он решает все сам. Просто делает шаг в сторону подоконника, прокручиваясь в моих руках. Слышу, как звякает пряжка ремня, и понимаю, что уже не смогу остановиться. Просто не хватит сил побороть то, что прожигает. Ядовитыми щупальцами оплетает волю, похищает разум, будто самый крепкий в моей жизни алкоголь. И кажется, что меня здесь осталось процентов десять. Остальные девяносто уже оглаживают ладонями поджавшийся живот. Отголосками сознания ловлю мысль о ребрах, о которые можно было бы порезаться. — У тебя есть что-нибудь? — спрашивает, стаскивая плотный джинс вместе с бельем. Киваю ему в спину, убираю руки, чтобы нащупать в кармане тюбик и презерватив. Расстегиваю ремень, наблюдая, как он упирается ладонями в подоконник, максимально широко расставляет ноги, насколько позволяют спущенные штаны. Где-то в глубине меня стучит мысль о том, что это неправильно. Слишком холодно и по-деловому, но ладонь все равно проходится по вставшему члену. — У меня давненько никого не было, — говорит куда-то в сторону пола. — Тебе придется постараться, — легкая усмешка и первые живые нотки, которые я от него слышу за сегодня. — Понял, — и даже у меня в эту секунду голос звучит увереннее. Лью смазку на пальцы, скольжу по расщелине и медленно толкаюсь одним пальцем внутрь. Почти сразу двумя — слышу, как он мычит, совсем тихо, но мне хватает, чтобы хотеть еще сильнее. Еле сдерживаюсь, чтобы не загнать три пальца до казанков. Растягиваю, придерживая свободной ладонью за бедро, и ловлю себя на мысли, что все меньше ощущаю происходящее. Будто мне разрешают только смотреть из глубины. Пальцы кажутся чужими. Чужой член упирается в бледную кожу ягодицы. Чужая рука заставляет головку упереться, раздвигая плохо поддающиеся мышцы. Давление на член выхватывает меня на границе сознания, совсем близко к темноте. Еще немного и ух… Глухой стон сталкивает меня вниз. Я почти не контролирую собственное тело. Минута-две и движения становятся резче, глубже. Воздуха не остается совсем. Над губой выступают капли. Я знаю, что они соленые на вкус, но не чувствую ничего. Веду ладонями вверх по ребрам, свожу вместе и цепляюсь за какую-то нитку. В следующую секунду — острая боль пронзает кончик указательного пальца. — Gosh!** — Что? — Сергей чуть выгибает шею, чтобы обернуться ко мне. — Omnia bene!*** На несколько мгновений он вдруг перестает двигаться. Где-то подсознательно улавливаю, как он напрягается. На лбу собираются складки. — Быть не может… — бормочет, но я не могу остановиться, чтобы переспросить. Продолжаю двигаться, а он хмурится. Ничего не говорит, но закатывает глаза. Вижу, как мечется по своим мыслям, упирается побелевшими костяшками в подоконник с облупившейся краской. Потом глубоко втягивает воздух и отворачивается. Опять подается навстречу и даже как будто стонет громче. Неминуемо утягивает меня за край, крепче сжимая мышцы, и я улетаю… Будто в слоу мо смотрю, как он, не оборачиваясь, вытирается подвернувшимися под руку салфетками, натягивает белье, штаны, одергивает толстовку. Кажется, будто я несколько часов простоял у самых колонок на каком-нибудь «мясистом» концерте. В голове звенит и темнеет. Язык ватный, ноги гудят. Нужно что-то сказать, но буквы упорно не складываются в слова. Как-то бессознательно стягиваю презерватив, завязываю узлом и кидаю в мусорку. Надеваю штаны, и палец снова отдается болью, как тогда. В темноте не разобрать, но маленькое пятнышко похоже на ожог. На автомате прикладываю поврежденное место к губам, пока Сега, протянув руку, берется за горлышко бутылки. Делает три-четыре крупных глотка, потом неаккуратно стукает донышком об стол. Цепляет пальцами какой-то вытянутый предмет и, развернувшись, бросает мне в руки. Чуть качнувшись, ловлю, и ладони тут же озаряются розовым свечением. Перевожу взгляд с неоновой палочки, которые так любит в последнее время Рудбой, на глаза парня напротив. — Я так и понял, — говорит он глухо и поворачивается в сторону двери. — Что? — Scio qui sis, **** — отвечает и выходит из кухни, впуская сюда свет, звук и даже воздух. Недоумение сменяется осознанием. Оно приходит откуда-то из глубины. Оттуда, где темнота. Темнота, разбавленная розовым неоном. От палочки, которая светится в моих руках. Без батарейки. *Какой милый песик! (лат.) **Чёрт возьми! (лат.) ***Все отлично! (лат.) ****Я знаю, кто ты (лат.)