***
Бриджит смотрит вокруг, в панике ища хоть какой-то лучик света. Луна и звёзды скрылись в облаках и до весны их не увидеть даже если ждать всю ночь напролёт. Не смотря на октябрьский холод, растения вокруг полянки всё так же живы как и весной и это пугает. В мраке они напоминают клубки ядовитых змей, что подбираются к самым ногам. Брат стоит рядом и улыбается, держа в руках два пузырька с чем-то, что даже сквозь стекло и пробки воняет так, словно внутри что-то умерло. Ночной мороз в смеси с голосом и мрачным силуэтом мальчика наводят на девочку дрожь. Оскар открывает оба, давая запаху разойтись дальше, и отдаёт одну колбу сестре. — Пей. — Брат… Я… Не нравится мне это. Пойдём домой. — Не говори так громко. Если они услышат, я снова буду отвергнут. Я так больше не могу. Только не снова проводить месяц среди грязных смертных! Пей, я сказал! Старший срывается и силой выливает эту дрянь ей в рот, а после сам залпом опустошает свой. В горле так горит, что кажется плоть сейчас расплавится. Из глаз хлынули слёзы, подкосились ноги, тёмное окружение совсем стало чёрным, закружилась голова, кашель брата откуда-то сверху, что резко обрывается под непонятный треск. Ощущение падения и такая сырость, словно утопаешь в болоте. Вся кожа горит от непонятного жара, эпицентром которого является точка на плече. Холодные руки Грэй лежат на щеках и под её же голос стирают с лица слёзы. — Ощути мощь смерти, что породила тебя, дитя. Пусть она пропитает твою кровь, твою плоть и твой разум. Забудь своё смертное имя. Оно — лишь слабое прошлое. Дитя Смерти. Я дам тебе новое имя, когда процесс завершится, а теперь дай своей душе свободу…***
Ева открывает глаза так резко, что даже сама слегка пугается. Ткань, на которой она спит, совсем не спасает от холода пола и потому в спине иногда стреляет. Блондинка не сразу понимает, что её разбудило, пока за окном не повторяется волчий зов, казавшийся таким близким, словно хищник ходит по двору. Дед сидит у окна и смотрит на улицу, потягивая трубку, а после слегка поворачивает голову в комнату. Ева садится ровно и полной грудью вдыхает смесь запахов табака, плесени и сена. Мужчина жестом подзывает внучку, а потом указывает на улицу. Девочка поднимается и вглядывается в мрак. Долго искать не приходится. — Совсем близко подходят… Рано ещё… Ближе к зиме должны, а не в середине лета… — Шепчет Варин, смотря на темные тени с золотыми огоньками глаз, что скользят по тому берегу, пока не решаясь перейти мост. — Плохая примета. — Почему? — Так же тихо отвечает внучка. — Год голодный… К тому же… Хищник прямо во дворах это всегда плохо. Ладно козу утащит да даже корову или лошадь… Жалко животину, но что поделать… А если людей грызть начнут? Это оно хуже всего. Без козы и коровы перетерпишь, переголодаешь… Без лошади ноги в кровь сотрешь, но доплетешься, вымокнешь, но поле вспашешь… А потом и новых завести можно, а члена семьи ты не заменишь… И морально оно тяжело будет… Вопль постоянный, как на войне… Видимо ружье до зимы достанем… Ева оживилась. Зима ей многим нравилась: насекомых нет, работы меньше, спать на печке можно… Но самое главное — дедово ружьё спускалось с чердака. Ружью этому уже под пять десятков лет, но работает оно больше чем отлично. Его ещё дедов отец принёс с войны. Семейная реликвия большую часть года лежала в специальном ларце с несколькими мешочками пороха. Зимой же «громовая ветка» доставалась, чистилась и каждую ночь стерегла двор от волков и лис, что в эти холодные дни пытались достать еду у людей. Отец и дед дежурили ночь на ночь, а дети наблюдали за ними с печи до тех пор пока глаза не слипнутся. Перед глазами всплывает образ отца, в полумраке сидящего у окна с оружием в руках. Блондин долго, бывает часами смотрит на белые дали, прижимая к себе приклад, в комнате горько пахнет порохом, да так, что в носу щекотит. Самое зачаровывающее начинается, когда папа приоткрывает окно, просовывает в щель ствол, выжидает и внезапно нажимает на курок. Коротко сверкает кремень, громкий выстрел, по комнате разлетаются чёрные пылевые облачка, а снаружи скулит зверь, пока стрелок перезаряжается и тихо откашливается. — Научишь меня стрелять? — Зачем тебе? Не о том ты думаешь, кроха. Лучше жениха себе выбирай. Ева морщится и высовывает язык, стараясь даже во тьме ночи показать своё недовольство этой идеей. — Беее… Не хочу замуж… Сопли эти… Гадость. — Да кому ты будешь нужна если в мужской одежде да с повадками такими? — Девочкам. Я буду лучше мужем, чем женой… — Посмеивается блондинка и снова рассматривает силуэты волчьей стаи, что горбатясь, семенит обратно к рощам. — Вот ещё. Дурости не говори… Не по-божески это. — И это совсем нечестно. Берингара вы моложе меня учили. — Он мужчина. Это другое. — Ладно-ладно… Расскажи мне лучше про лес. — А что я расскажу? Я сам ничего почти и не знаю… Вход на тот берег запретили ещё когда папке моему лет семь от роду было… И лес там не так и давно, что заметно, верно? Вот это граница проявляться начала в моём детстве, а закончила ближе к моей свадьбе, уж густеть и того позже… Иногда семена сосен сюда заносит и вот тогда страшно. Уж очень они стремительно растут. День-два и вот дерево выше дома. Рубить их надо быстро, а то плохо будет. Это ведь нечисть границы свои двигает. Медведя помнишь? Ева кивает и вспоминает её непосредственное участие в сказке про Ведьму. — Так вот… Она моему папке ровесница, может старше. Понимаешь? Больше века живёт на том берегу и давно уж имени своего не помнит… А что человеком была помнит и то хорошо… Сочувствие к нам у неё есть… Может часть души детской осталась в теле… Она ведь потому тебя дурёху и вытащила. Не хочет, чтобы ты ей соседкой стала… Ведьма ей поперёк горла как и белобрысая её дочь… Обида видно гложет. Вот и получается. С той стороны Ведьма да седая колдунья, с нашей Медведь и церковь. Договор у этих сторон есть. Свод правил, как в игре. Тем двум за деревья нельзя и нашим нельзя. А если зайдёшь тут уж проблемы твоей души. Дашь себя соблазнить и уже не вернёшься, а не дашь придёшь домой, правда кошмары замучают… Вытащив тебя за руку Медведь нарушила правила. Поэтому-то та женщина всюду за тобой и ходит… Твоя душа у них теперь как кон в картах… — Но я же не вещь. — О, для них вещь. Причём не самая дорогая. Хотя… Может я и ошибаюсь. Камень-то твой может значит что… Я такие только у зятя и Медведя видел и… Оба молчат что это и зачем надо… Может в этом вся их магия хранится… Только Альберт не колдун, я это точно знаю. У него даже простые фокусы не получались и гадать он не умел… Девочка вздыхает, вспоминая отца, крестом кладёт руки на подоконник, а на них укладывает блондинистую голову и прикрывает глаза. — А почему папа… — Кто же его знает? Может, его прокляли и он проклятье приносить не хотел… А может его повесили… Этого не понять. Разве что спросить… Да не у кого. — А Ведьма? Она точно знает. — Ха! И как ты у неё спрашивать собралась? — Дед на секунду замолкает, а потом дергается и давится дымом, в лёгкой панике переводя на ребёнка взгляд. — Вот только не вздумай снова… — А почему нет? Прогнать она меня не прогонит. Это точно. — Обратно не пустит. Это точно. — Передразнил её мужчина. — Ты о мамке своей подумай, дура, раз уж самой на себя плевать. Её сердце так не выдержит. — Не дура я. Я быстро бегаю, не догонят меня… — Вот и иди быстро спать. Будешь так говорить, я тебя в доме запру. Ева фыркает и нехотя возвращается на свою циновку. Утро наступает раньше, чем хотелось бы глазам, настроившимся на сон. Солнце пытается забраться под веки, снаружи надрываются петухи. Все спят. В ночи девочка не заметила, что брат лежит словно распятый и занимает половину комнаты. Как она об него не споткнулась только? Мама спит на лавке во второй комнате, а дедушка у окна. Его руки сжимают то самое ружьё. Блондинка долго рассматривает рисунок на прикладе. Охотник с псами гонит неведомого зверя с человеческими глазами. Остальное ружьё украшено сплетением цветов. Даже трогать боязно. Дед проснётся и точно в доме запрёт. — Давай. Пока они спят. За мостом тебя уже никто не догонит. Глаза поднять просто невозможно. Человеческая тень заслоняет собой рассветные лучи. Слащавый голос оседает в горле, сжигая его своей приторностью. Эта женщина даже не пытается сделать свои слова хоть капельку правдоподобными. Ты точно будешь знать, когда она солжёт, но самое мерзкое в том, что ты поверишь, даже не задумываясь. Захочешь верить. — Пойдём. Там же так интересно… Ева… Я тебе столько покажу. — Мне самой решать когда и куда идти. — Конечно-конечно… Это право любого взрослого человека… Я лишь приглашаю тебя. Как взрослую. Девочка резко вскидывает голову и с удивлением обнаруживает, что за окном никого. Ну конечно! Она внутри. Ева чувствует, как рука ложится на её голову. Нет веса, нет тепла… Гостья даже не дышит. — Твои волосы… Просто… Уничтожены. Какая жалость. — Я ведь взрослая, не так ли? Я сама могу решать, как выглядеть моим волосам. — О, разумеется… А моя взрослая хочет яблоко? Всё же… Завтрака у тебя ещё не было… Ева даже затылком чувствует улыбку бледных губ и блеск ожидающих серебряных глаз. Вторая белая рука медленно опускает к самому носу алый плод, что сразу же разносит запах, сравнимый с медовым. Всё тело пробило насквозь так, словно бы убило. Голод дал о себе знать, делая движения мягкими и ватными. Детские губы размыкаются на секунду, но зелёные глаза тут же загораются разумом. Блондинка берёт яблоко в руку и с силой бросает в открытое окно. Гнилой звук мякоти раскалывающейся о землю усиляют звериное сожаление жажды. — Не твоя я. Убери от меня обитель червей. И не смей больше заходить в дом без приглашения. Кауц резко вскакивает, поднимая с пола кортик, а после вонзает его в ладонь. Ничего. Колдунья смотрит на лезвие, прошедшее меж костей насквозь. Берёт здоровой рукой за рукоять, поворачивает с таким мерзким хрустом, что Ева морщится, спокойно вытаскивает, словно держит игрушку, а после возвращая кортик в детские пальцы. — Крови… — Нет. Неплохо… Неплохо… Наблюдательная, сильная… Быстрая и упрямая… Хорошо… Для такого возраста… Ммм… — Женщина тихо смеётся, пока ужасная сквозная рана зарастает на глазах. — Дрожишь словно мышь… — Я не мышь… — Что-что? — Не мышь! Очередная насмешка и жест, просящий тишины. Она ещё и не моргает… Вот же жуть. — Будешь шуметь, этот старик опять разворчится… Слушай, малыш, либо идём, либо… — И-идём… — Замеча-а-ательно! Как её звали там? У… Уайт? Странное имя. Женщина опять улыбается и в мгновение оказывается у ограды. Девочка озирается и шустро спешит на улицу, прямо через окно.