Лес

      Утро пришло, скрипя инием на пороге и свистя ветром в щелях ставней, которые уже готовили к запечатыванию на зиму.       Ева садится ровно, чувствуя слабую ломоту в спине. Вот уже вторую неделю ей приходится почти каждый день менять рубаху или другую часть одежды: она то рвется, то покрывается кровью, то растягивается в несколько раз. Сегодня покраснела область между лопатками, да и при переодевании мама заметила на одной из них полосу. Нет, не шрам.        Полоса словно была неудачным мазком бледно-жёлтой краски или масла, не уходящим дальше правой лопатки. Равномерная и чёткая, она словно была нанесена вручную.       Жанна была обеспокоена этим, а вот её дочь даже не стала задумываться, уже привыкнув, что любые странности как появляются в её теле, так же спокойно могут и уйти. Редко они оставались, как то же «озолочение» волос, что теперь с каждой неделей становились всё суше и твёрже, напоминая щитину или волокна половой щётки.       Никуда сегодня со двора уходить Ева не собиралась, да и ей было некуда. Блэк не приходила уже давно, а священник побаивался странного подростка.       Перенося сено из стога в сарай, блондинка невольно задумалась об учителе. Брюнетка просто перестала приходить после того разговора, даже не намекнув, что так будет. Стена продолжала вырастать каждые три дня. Никто не замечал, как новые колья вбивались в землю, даже младшая Кауц, а уж она теперь могла уловить многое.        Её это даже увлекало: вечером выбраться на крышу и рассматривать далёкое поле, пока солнце совсем не опустится, рассматривать копошение тамошних обитателей и ловить их шорохи слухом, а стоит сосредоточиться, вдохнуть поглубже и в нос сразу собираются запахи трав, мышей и птиц, даже жуков. Это так странно.       Подросток отлично понимает, что никто не чувствует теперь мир так же четко и остро, как она. Никто не может расслышать, что в соседнем доме упала ложка, что вода в бочке тихонько скрипит, сдавливаясь холодом, что древесина в печи трещит ещё добрые полчаса после полного погасания огня.       Никто не чует сухую пряность соломы из поля, близкого к Мангейму.       Никто даже и подумать не может сколько всего живет между досками. Да, целый мир из жучков, пылинок, паутинок и сухих травинок прямо тут, под их ногами, но люди и не думают опустить голову и присмотреться.       Невольно пришёл вопрос о том, а могут ли «ведьмы» такое? Подумав хорошенько, Ева не вспомнила чтобы Блэк или Уайт принюхивались или замирали, вслушиваясь в ничто. Может, она этого не заметила, а может её около животное поведение уникально даже для тех, кем являются… Её сородичи? Сородичи, да. Как волк и собака имеют родство, так и она с ними, но всё же… Что-то не так. Может, играют роль мамины черты.       Уайт… Снова о ней? Кауц фыркнула и помотала головой, пытаясь продолжать работу без мыслей об белоснежной колдунье.       Об оскорбительных речах, что, однако так спокойны и внятны, что девчонка до сих пор помнит каждое слово и стоит кому-то сказать хоть одно похожее, как тут же блондинка видит серые глаза, безучастно блестящие на солнце, словно сделанные из керамики и старательно отполированные.       Подросток бросает очередную копну и останавливается, облокотившись об косяк и приложив руку к необычно тёплой щеке. От чего-то в памяти всплывают холодные бледные руки, осторожно касающиеся её кожи, совсем лёгкие и будто бестелестные.       Ева приходит в себя и тянет собственное ухо за мочку: — Бред какой-то… Может, опять лихорадка?       Ноги, словно поддакивая, становятся слабее и при ходьбе неуклюже тащатся, болтаясь из стороны в сторону, сгребая песок и поднимая его в воздух. — Заболела… Точно-точно. Заболела.       Блондинка наконец-то добирается до дома и окунается головой в бочку с водой, надеясь снять жар. Он не уходит и даже усиливается, стоит вытащить лицо на поверхность.        В висках ритмично бьёт отзвук сердца, учащается дыхание, мир перед глазами то покачивается, то светлеет до болезненного цвета, а то тускнеет, погружаясь в полумрак.       Ноги дрожат и тянет в животе, словно перед рвотой.       Тут же мысли сплетаются в образ недовольного женского лица с беззвучно шевелящимися губами, произносящими упрёки. Ева болезненно стонет, опускаясь на колени и, зажмурившись, пытается выгнать Дитя Ветра из своей головы, но та въедается всё больше, пока человеческий ребёнок не сдается и не начинает дрожать, сдерживая себя от слёз. — Пошла ты, пошла ты, пошла к чёрту... — Причитает подросток, ругаясь на ту, что даже сейчас не здесь.       Истерика длится минут десять, пока камень не решает прервать её прорезыванием тканей вокруг себя. Его острые грани впились в плоть и кости, начиная с треском отталкивать их, с боем забирая себе место и заставляя от чего-то конкретно спину жутко щипать.       Кауц закашливается и встаёт на четвереньки, отхаркивая, как ей самой кажется, плоть своих грудных мышц.       Мир совсем темнеет, а колючий удар боли между лопатками, добивает её ослабшие ноги и руки, пригвоздив подростка к полу и начав давить кровь ещё и из носа.       Девчонка продолжает подёргиваться в своём приступе, в голове уже прокручивая свои похороны и бронясь на колдунью из леса всей руганью, что она вообще знает.       Приходит мысль и о том, что беловолосая тоже стала меньше интересоваться своей совсем недавно главной целью. Что случилось? Неужели, это от того, что Блэк вышла из «игры»? Азарт пропал и всё? Хоть умирай, хоть пропади?       Надменная идиотка. Сейчас идеальный момент. Приди и выстави свои условия, не принять которые будет невозможно. Разве не так работает дьявол? Разве, он не приходит, когда люди зовут на помощь хоть кого-то?       Что мешает ей прийти и забрать отчаившуюся душу?       Но она не приходит. Приходит Берингар и спешно помогает сестре не захлебнуться в собственной же крови, успевшей залить пол на метр вокруг.       Ева не успевает взглянуть на брата, как в очередной раз проваливается в черноту, но даже там колдунья её не покидает.       Подросток надолго остаётся наедине с мыслями о женщине. О её внешности, голосе, характере и своеобразном чувстве юмора. Кауц с удивлением обнаруживает, что эта улыбка запомнилась ею так же хорошо, как и любая фраза Дитя Ветра.       Но больше всех этих деталей увлекал запах. Сладко-цветочный, он выгодно выделялся среди сухих и горких ароматов поля или деревни.       Сердце бьётся всё быстрее, мысли тонут в чёрном болоте, гаснут слова, которые хочется сказать, меркнут воспоминания и наконец остаётся одно большое и бесконечное ничто.       Девчонка не знала, сколько провела времени, не чувствуя абсолютно ничего. Сердце её вернулось к привычному ритму, но вот ни звуков, ни запахов, ни образов из реальности не поступало. Словно это всё осознанный сон, который ты, однако, не можешь контролировать.       Еве не нравится такое положение дел и она пытается себя разбудить. Свет мира слабо пробивается в эту темноту, но быстро затухает, давая уловить только неразборчивую речь родных, у которой даже невозможно определить интонацию. Просто каша.       Внезапно связь начинает нормолизоваться, а по охваченному жаром лицо расходится холод. Человек было улыбается, радуясь своему освобождению, но тут же и хмурится, открывая для себя то, что охлаждают её чьи-то руки.       За минуту размышлений всё хорошее, что она вспомнила, разбивается об это неприятное чувство колющего страха. Что ей нужно? Точно она, ведь, да? У мамы руки не такие, а у мужчин даже не близко к этим. Да, чтоб она…       Ева открывает глаза и ожидания подтверждаются. В замеревшей тишине её вернула к сознанию именно Уайт. Словно Блэк не существует или той же… Грэй. Нет, именно ей нужно было прийти, чтобы сделать лёгкую часть от спасения и потом требовать долг. Вот так и будет, это точно.       Женщина облегчённо выдыхает и улыбается, отходя в глубь комнаты.       Девчонка садится, приоткрыв рот и уже готовясь спорить и обороняться от язвительных фраз, как вдруг звуки возвращаются и мир идёт дальше, а колдунья исчезает в морозном воздухе, словно человеку она сейчас привидилась. — Чт...  — Блондинка так и замирает, потерявшись в мыслях из-за неожиданного поворота событий. — А?.. Может… Правда показалось?…       Кауц вздыхает и снова пытается вернуться к обычной жизни, но не получается.       Казалось бы, всё хорошо, спокойно, шабаш оставил тебя и твою семью в покое, даже камень немного затих, но нет. Теперь эта непонятная одержимость. И ладно бы каким-то красивым мальчиком, что и семья одобрила бы… Ну или девочкой, что уже семья не одобрила бы, но та хотя бы была бы человеком. Живым, добрым, привлекательным человеком, а тут что? Сплошной ходячий мёртвый кошмар.       Холодная бледная кожа такая… Нежная и приятная… Мёртвые серые глаза, что прямо… Тонешь в их замысловатых узорах из серебра, рассматривая их хоть часами… Тощее тело… Утонченное и необычное, особенно лицо и…       Ева ударяет себя по щеке и рычит, хватаясь за голову, пока в животе нарастает тепло. Не правильно это всё, не должно быть такого к тому, по чьей вине она сейчас так мучается физически. — Опять, наверное, что-то подсыпала, тварь… Слабо я её ударила… Мф…       В таком состоянии её находит мама, успокаивает и, обняв, просит объяснить. Блондинка же молчит очень долго, не поддаваясь на уговоры, но под натиском чувств всё равно открывается: — Мам… — М? — А что это такое, когда думаешь только об одном человеке и ни на что переключиться не можешь, а? И в животе тянет, греется… Дышать тяжело и… Всё самое странное притягивает… Что это?       Жанна замолкает, складывая в голове все симптомы и всматриваясь в лицо своего ребёнка, а после мило улыбается: — Это называется любовью, моя дорогая… Тогда становится неважно, как человек выглядит или, что о нём думают окружающие. Для тебя он всегда самый красивый и лучший на свете…       Младшая Кауц морщится, чувствуя рвотный позыв и неприятный холод в спине: — Фу, нет… Мам, меня сейчас вырвет!        Мать на это только посмеивается и гладит золотые волосы, продолжая улыбаться, иногда поглядывая в окно. — В этом нет ничего противного, дорогая… Это нормальное и даже прекрасное чувство… — Но мне не нравится этот человек, как я могу его любить? — Тебе просто кажется, что он тебе не нравится… Ты не привыкла чувствовать подобное, вот и подсознательно отрицаешь все новые ощущения… — Но… Ладно… Может быть… — А теперь, солнышко… Кто этот юноша?       Тут Ева снова теряется, широко открыв глаза и тут же отведя взгляд в угол, боясь, что Жанна догадается каким-то своим материнским чувством.       О, нет. Она не должна знать. Никто и никогда не должен! Мало того, что это не юноша, так ещё и эта сумасшедшая. Отлично. Просто замечательно. Дела идут лучше некуда, что же сказать-то? Думай - думай... — Я… Я-я-я… Э… — Жар возвращается к щекам и подросток резко срывается, выбегая во двор. — Я забыла набрать хворост…       Старшая Кауц только посмеивается, согретая тем, что, кажется, её птенчик скоро исполнит женский долг замужества.