Лес

— Перрин! Перрин! — Тёмноволосый парнишка с улыбкой бежал к своему дому по мощённой улице, размахивая собственным шейным платком на бегу. — Перрин, отец приехал!       Кудрявый блондин вздрогнул, когда младший брат залетел в их комнату, а потом осторожно осмотрел страницу книги на предмет повреждения. Перрин Роббер не был таким же здоровым и крепким, каким был его братец, в нём больше проявлялась аристократическая болезненность, бледность, худоба. Его небесно-голубые глаза всегда были мутно-стеклянными, смотрящими поверх всего вокруг. Юноша отряхнул ткань синего камзола и слегка укорительно посмотрел в сторону младшего: — Филипп… Пожалуйста, не пугай меня так… И разве ты успел забыть, что отец должен был вернуться к сегодняшнему дню?.. Что тебя так взбудоражило? — Разве ты не тосковал по нему? — Разумеется тосковал, но я… Не вижу смысла в настолько бурной реакции. Словно он не из деловой поездки вернулся, а с войны…       Филипп немного потерял улыбку, рассматривая хмурого старшего с ног до головы, от черных туфель до почти белоснежных кудрей на голове. Особенно его глаза затормозили на уровне груди и глаз, ведь от обоих точек исходил холодный возмущённый свет. Старший был особенным. Нет, в его личности ничего интересного почти и не было, ничего необычного, а вот его тело. Перрину передалась семейная патология, что была ещё у деда и у одной из тётушек обоих мальчиков. Синий кристалл растущий между ключицами и всегда выдающий эмоции владельца интенсивностью и тоном своего свечения, причём глаза всегда светились вместе с ним совсем, как у кошки.       Блондин получил своё имя только благодаря такой особенности, в остальном не особо отвечая званию скалы, камня. — Зануда ты, Пер! — Не переходи на грубости. — Зануда-зануда-зануда! Бе-е-е-е!       Старший улыбается, убирая книгу в сторону, чуть приподнимает руки и медленно движется к брату. — Ах ты… Мелкий… — А? — Попался! — Старший сжимает его в талии одной рукой, кулаком второй грубо водя по макушке младшего, заставляя испытывать не самые приятные ощущения. — Эй, отпусти! — Сначала извинись! — Ни за что на свете! Каменный лоб!       Они возятся ещё по полу, толкают друг друга к стенам и смеются, довольные своим небольшим сражением и ни одному из них по-настоящему не обидно на все брошенные «недорослик» или «зануда», они как раз снова поднялись, когда в комнату вошла женщина с такими же светлыми, как у Перрина волосами: — Ох… Мальчики! Что вы устроили?       Оба они сразу встали смирно, виновато посматривая на мать и начали помогать друг другу привести себя в порядок без единого «прости». Мать учила их, что извинения помогают куда меньше дел и всегда лучше отдать предпочтение второму способу, чем первому. — Вот так… Молодцы, приберитесь в комнате, ваш отец вернулся и лучше показать ему, что вы были прилежными всё время его отсутствия, даже если это не совсем так.       Старший будет ещё долго вспоминать именно этот день. Веселый, семейный, все родные были с ним тогда, он был юн, а погода в Мангейме стояла почти райская. Вспоминает он это и сейчас, сидя в почтовой повозке и прижимая к себе небольшой чемодан, пока экипаж неистово трясёт на каменистой дороге. Напротив сухой старик из самого Берлина, везущий важные документы в другую страну и даже дальше, чем едет сам Роббер. Слева от старика сидит его лекарь, поминутно поглядывающий на посла, ожидая увидеть всякое проявление старческой слабости, но пристарелый слуга царства оставался бодр и поминутно рассказывал всё более и более необычные анекдоты, кажется, про всё на свете. От плохих подков у лошади до интриг короля Швеции.       Справа от Роббера же сидел молодой юноша, больше по внешнему виду напоминавший совсем мальчика и спал, даже в таких ужасных условиях, чему Перрин завидовал, так как его проблема не давала заснуть порой в ангельской тишине на мягкой кровати, а этот парень спал как младенец в несущейся по волунам коробке и при громко хохочущих соседях. — Извините, господин лекарь? — Наконец подаётся вперёд молодой человек с лёгкой улыбкой и чувством нарастающей головной боли. — Вы не знаете никакого хорошего снотворного? Мне уже скоро два десятка лет, но я не проспал спокойно ни единой ночи. Хотелось бы хоть раз понять, что такое этот человеческий сон. — Алкоголь! — Со смешками внезапно вмешался посол, посматривая на дорогу. — Мне, юноша, скоро седьмой десяток пойдёт, а ничто лучше спиртного меня не убаюкивало, даже колыбельные моей почтенной матушки, ха!       Перрин посмеялся себе под нос и только отвёл мутноватые глаза снова на лекаря, до этого сконцентрировавшись на седом шутнике: — Мне такое свойство известно и всё же, не хочется рисковать и возможно страдать от алкоголизма вместо обещанного сна, так что… Что скажете, гер лекарь? — Снотворное?.. Дайте подумать… — Мужчина поправил пенсне и начал рыться в собственных записях. — А какого рода у вас бессонница? Переживания? Боли? Неблагоприятная обстановка? Есть ли у вас боли в области сердца? И… Часто ли вам пускают кровь? — Неужели это так важно? — Конечно. Вот посоветую я вам от болей в голове, а вам недавно пускали кровь… О, друг мой, вы не проснетесь! — Надо же, а… — Он чуть задумался, а потом наскоро отпахнул воротник, показывая врачу свой камень с нескрываемым волнением, ведь раньше подобного он не делал и отец не особо стремился показывать сына докторам. — А что может… Помочь с этой штукой?       И лекарь и посол с удивлением подаются вперёд, а первый протирает очки, снова и снова присматриваясь к горящим граням, после чуть отстроняется и выдыхает: — Только хирургическое вмешательство. Удивительно, что вы вообще прожили так долго с подобной… Аномалией. Вам бы самое место на выставке необычных людей, сэр Роббер.       Посол смотрел чуть дольше, щурил серо-зелёные глаза, удивительно для себя стал серьезным и наконец выдал тоном весьма загадочным и задумчивым: — А мы предполагали, что такой вид вымер… — Вид? — Его попутчики переглянулись и с интересом посмотрели в сторону пожилого человека. — Populus artificialis lapidem. Неужели вам, доктор, это название ничего не говорит? Самый известный пример древней хирургии и даже… Модефикации тела. — Самоцветы… Я полагал, что это всё байки какого-нибудь пьяного декана, однако… Нет, должно быть логичное объяснение. — Моё не логично для вас? — Не до конца. Всё же тот феномен… Предполагал совершенствование человеческого тела, а сэр Роббер наоборот жалуется на здоровье… Не сходится… Может… Раньше такое явление было более частым и учёные того времени просто задокументировали… Вы же знаете, человечеству свойственно приверать. — Извините… — Перрин прерывает их, убирая руку от воротника и чуть прикрывая диковинную часть тела.- Я что-то совсем не понимаю, о чём вы говорите… Что ещё за Популус… Извините, хренопулус? — Понимаете, юноша… — Посол откидывается назад перед началом небольшой лекции. — Есть в истории человечества такая интересная ситуация… Давно, ещё в веке десятом… В Византии была открыта некая панацея… От всех болезней, от старости… Философский камень. Вы наверняка слышали о нём как о мифе, недостижимой мечте людей… Но я говорю вам… Он реален. Его можно получить из тела человека, но это настолько негуманно что цари всего мира наложили строжайший запрет на любые эксперименты в этом направлении… Собственно… Тогда же и там же с помощью этого чудо-реагента, способного осуществить абсолютно любую, даже невозможную, алхимическую реакцию был создан Нра-муш. О нём вы, скорее всего, не слышали. В летописях его называют чёрным или дьявольским кагором. В человеческом теле он проводит реконструкцию, открывает его для перемен, лучшего понимания мира, контакта с мирозданием… Вот такие «открытые» люди это и есть… Народным языком… Самоцветы. — Но я не пил ничего подобного. — Вы — нет, но это мог сделать ваш предок… Скорее всего много раз пра- бабушка… Всё же вещество лучше приживается в женском теле. В мужском… Оно конфликтует с какой-то из особенностей крови… Это могло дойти через поколения, сэр Роббер. Однако… Мировой совет полагал, что эти существа… Размножаться не могут… — Так странно… Самоцвет… Хах… Отец угадал с именем, ничего не скажешь… Кошмар какой-то… — На вашем месте… Я бы гордился. — Старик улыбается и снова смотрит на дорогу, цепляясь за сидение, когда начинаются очередные ухабы. — С чего бы? Отец отправил меня во Францию только из-за этой дрянной штуки… Сказал, что там мне не место… — Может, он хочет уберечь вас от чего-то? Чего-то, что вы сами не знаете на собственное счастье? — Чего я могу не знать? — Мангейм… Находится в лесистой местности, а леса… Места… Необычные. Притягивают они всегда всё необычное и это необычное может хотеть вашей смерти, но гордиться я бы стал не по этому.       Роббер вопросительно посмотрел в его сторону, наконец застёгивая пуговицы своей рубашки, а после смотрит на всё так же сопящего соседа, который и не догадывается о столь странном разговоре совсем рядом с собой. — А с чего бы тогда? — Ваш камень, да он выглядит несовершенным, его грани хаотичны и форма достаточно крива, но это алмаз… Чистейший, что я видел на своём веку синий алмаз. Такими камнями украшают не то что царские кроны, а церковные реликвии… Не будь этот самородок частью вашего тела, вы могли бы продать его и денег хватило бы на многие поколения ваших потомков. — Что толку? Он совершенно бесполезен и только причиняет моему телу боль… И недосып. — На всё воля Бога. — Старик снова усмехается. — Возмооооожно, придёт время и он сыграет свою роль, пусть даже и не в вашей жизни…       Дальше ехали они в тишине пару дней, скорее просто устав, чем потеряв интерес к беседе, к тому же каждый из участников разговора теперь был увлечён именно темой последней дискуссии, а потому всё в молчании размышляли. Старик-посол мог думать и о погоде и о своём ревматизме. Доктор же всецело увлёкся медицинской стороной данного явления, делал записи каждый раз, как Перрин проявлял необычные, по его мнению качества и повадки, а сам Роббер думал не столько о камне, сколько о его истории. От кого он пришёл к нему через более чем семь сотен лет? Какую такую загадочную роль он может сыграть и кому перейдёт?       Каким будет этот потомок и что конкретно будет в его судьбе? Столкнётся ли он с осуждением общества? Останется во Франции или окажется, например, на новом континенте, найденном Колумбом? Может, вообще на загадочной Южной Земле? Может, он… Или она… Вернётся в Германию и светит ли наследнику встреча с тем самым «необычным» из лесов Мангейма?       Через несколько недель пересадок и длинных дорог Перрин Роббер достиг Парижа и так семья его раскололась на две ветви.