Лес

— Ну, что, Мирча? — Филлип слабо улыбается и протягивает мужчине руку, сжимая в ней кирпич. — Последний?       Старший улыбается в ответ и они вдвоём ставят предмет на его законное место, даже получая какое-то внутреннее удовольствие от наблюдения за завершением идеальной конструкции. Ничего лишнего или поставленного косо. Таким образом защитная стена и вообще стройка наконец окончены. — Жаль только… Что Густав в этом не участвует… — Блана чуть грустнеет во взгляде и поворачивает голову к реке, словно выражая всё своё недовольно ситуацией противоположному берегу. Словно сама природа того места виновата в случившемся. — Он, наверняка, тоже был бы рад… И семья его… Что-то не приходила давно… — Да примет его душу Святая Мария. — Роббер перекрестился и закрыл глаза, поднимая лицо к солнцу. И пусть Вольфганг ему никогда не нравился, а поминать погибших плохим всё же нехорошо. Или там говорилось о лжи? Во всяком случае, поступить неправильно не хотелось. От того больше он ничего не добавил и никто не узнал, разве что, кроме Бога, его мыслей по этому поводу. Даже того, что он даже рад, что этих пугающих Вольфгангов нет рядом так давно. — Но что мы о грустном?.. — Мирча поворачивается к нему и сдавленно посмеивается, пытаясь сменить тон и щурясь от лучей светила, которого за ноябрьскими облаками и не видно, а оно всё равно слепит. — Давай, о хорошем. Когда будем праздновать? — Да вот хоть бы и… — Юноша рад смене темы, к тому же это значит и приближение свадьбы. — Хоть бы и в понедельник. Чтобы уж точно все успели подготовиться к празднику. Старший кивнул в знак согласия: — Все слышали? Понедельник! Его родственники громко и вразнобой ответили причём, каждый по-своему: громким «ура», аплодисментами, свистом. Каждая ветвь чем-то отличалась, но близко-родственность в них всё же виделась. Улыбнулась на это и Родика, специально выбравшая кухню для своих наблюдений, ведь только здесь в холодное время открывали окна, чтобы выпустить наружу пар и дым. — Значит, понедельник… А всё будет куда проще, чем казалось.       Симза сидящая рядом, только улыбнулась и поправила кудри, вертя в руках зеркало, подаренное женихом. Честно, только от своего происхождения оно и было ей так важно. Ведь потратился. Ведь для неё потратился. Ведь из города привёз… Ах, какой же Филипп душка. Настоящий принц!       Романтический герой, как по заклинанию, тут же явился на кухне и первым делом поцеловал руку девушки, чуть поглаживая её натруженные пальцы. Из присутствующих никто не заметил, как он так быстро и тихо прошмыгнул в дом — даже дверь не скрипнула.       Рыжая отвернулась от них и поспешила уйти чуть дальше. Не хватало ещё, чтобы её стошнило. Но не то чтобы это помогло — в приближении даты голубки ворковали всё громче и настойчивее, да так, что младшей сестре начало казаться, что она находится на почте, где этих птиц просто сотни.       Средняя сестра всё время была в деревне, приносила рыжей новости и даже не издевалась над заключением последней, наверное, представляя себя на её месте. Мило, хоть этой козочке и несвойственно. Но и та скоро затихла, ведь кроме свадьбы вестей и не было.       Оставался брат. Матей заметно подрос за время их прибывания в новом месте и теперь даже учится ходить, вернее пытается, цепко держась за мамину юбку или перила лестницы. В такие моменты лицо его, круглое и пухловатое, выражало высшей степени сосредоточение и задумчивость. Не все взрослые способны уйти в себя так глубоко, даже если их работа будет в сотни раз важнее возни этого младенца. Он, как маленький военачальник, тщательно обдумывал каждый шаг, не желая поражения всей душой, но при том… Если всё же падал, то не ревел в три ручья, а всё так же впадал в раздумья, пытаясь понять, где он ошибся. Следом поднимался, крайне редко прося помощи со стороны спокойным гудением, и пробовал снова.       Родика всегда с улыбкой наблюдала за этим и так же часто показывала младшему, что его успехи просто поразительны и заслуживают её восторга. И не лгала, ведь маленький воин действительно старался изо всех крохотных малышовских сил. А он улыбался. Он всё понимал, всегда понимал и в следующий раз старался сделать всё ещё лучше, чтобы радовать её, окружающих. Мирча видел в нём наследие своего дела, а вот младшая дочь… Словно видела в нём всё человечество. Оно маленькое и слабое, если сравнивать его с миром. Оно совсем об окружающем ничего не знает и многие вещи кажутся просто невозможными для него, но оно пробует снова и снова, и снова, никогда не прекращая, пока у него не получится. И ведь даже летать люди пытаются, хотя против сама природа, само строение тела. Это уже Родика знала по достоверной книге. И никого это не останавливает. Полетим, говорят. И всё тут. — Ладно, Матей… Скажи… «Мама» Брат снова впал в ступор и внимательно осмотрел помещение, а потом ткнул пальцем в сторону Крины. — Да-да. — Рыжая кивнула ему и показала в ту же сторону, даже не глядя. — Мама. Ты ей благодаря живёшь. Ты ей благодаря такой… Богатырь настоящий! Надо должное отдать. Самое первое слово быть должно. Давай, вместе со мной… Ма-а-а… Ма! Мама.       Мальчик заулыбался, когда сестра назвала его словом из папиных сказок и беззвучно зашевелил губами, повторяя за ней, а потом напряг горло и: — Ма… Ма…       Женщина обернулась на них с улыбкой и сын повторил чётче, протягивая вперёд ручки: — Ма-ма! — Вот. Какой молодец! Скоро заговоришь — не заткнуть будет. — Родика рассмеялась и младший присоеденился к ней, по-детски хлопая сам себе.       Крина же сложила руки у груди и прикрыла глаза. Хворь совершенно её отпустила. Старшая дочь выйдет замуж скоро, средняя вся в женишках, а младшие души друг в друге не чают и вон как радуются. Хозяйство справное, крепкое, безопасное. Всё хорошо и хорошо будет. И это всё сердце её материнское грело. Только ночью не спалось иногда. Хоть раз в неделю, а спать не доводилось и тогда она в ночной рубашке, сидела у окна, всё смотря на чёрную армию елей через реку. Вглядывалась, словно искала ответ где-то в темноте.       Как не пыталась она заглушить страх, а было в таких ночах что-то. Словно голос чей-то заботливо шептал на ухо: «Береги. Береги. Береги.» А вот кого? Беда идёт, но кого она приберёт? В такие моменты очаг всегда особенно разгорался и голос, словно шёл от огня. И с пламенем жарким даже сейчас, днём, она была осторожной. Беда горячая идёт, беда дымная, огненная… Пожару быть? Или ещё чему? Ответа ни сны тревожные, ни ночи бессоные, ни огонь… Ни что не давало разгадки. Но чувство грызло, болезненно сгрызало даже. Что до снов… Так то о лисах. Обезумевшие лисы, много, целая толпа, скачут и кричат и больно им и страшно им и хвосты их подпалены. Машут ими и сами как пожар. Просыпалась она всегда от того, что в грёзах давилась дымом. — Защитил вас кто-то… — Швея, словно знающая всё, что в стране творится, говорила, не отвлекаясь от работы. — И кто это может быть? — Крина придерживала ткань, за пару минут уже почти сроднившись с этой Кауц. — Брат твой? — Чего не знаю, того не скажу. — Жанна пожала плечами и быстро нанесла ещё пять аккуратнейших стежков. Она сама всем своим загадочным видом, голосом и повадками… Всем существом напоминала ведьму. Нет, не ведьму. Скорее добрую фею. — Что знаю, то поведаю. Все признаки на лицо -кто-то вам оберег в дом поставил и этот знак теперь беду предупреждает. Только магия, даже добрая, не способна с людьми говорить на прямую. Вот и общается с тобой, как может. — Но почему… Только мне снится всё? Муж уже начинает думать, что я снова больна и… У меня лихорадка какая… — Только ты можешь то исправить, потому что знаешь, над кем беда висит. Очаг только хранительнице своей секреты и тайны дома, да семьи открывает. Потому как только ей и доверяет. — Не знаю я… В том-то и проблема. — Блана вздохнула и отвела взгляд, даже чувствуя усталость от своего бессилия. — Ума не приложу… Уже извела меня эта загадка. Я к тебе от того и пришла… Что про тебя в деревне, как о знающей говорят, ведущей, что всё знаешь, что сложно -подскажешь. Что за помощью в делах, что колдовством кажутся… Лучше тебя помощницы нет.       Швея слушала долго, молчала и всё шустро наносила стежки, на последние слова начиная насмешливо улыбаться: — Я просто за миром слежу внимательнее остальных. Дольше слушаю, смотрю, да касаюсь большего. Больше размышляю. Хочешь- не хочешь, но начинаешь всякую мелочь, всякую связь, всё причины да замечать. По вопросу твоему другие нужны вопросы, а не ответы. Например… Кто у вас как лиса? У кого острый ум, любопытный характер и мягкое сердце? Да и вы… Лис разводите. Может, беда вам всем и грозит. С огнём верно ты поняла, но то не всегда пожар означает. — Родика… — Женщина так и опустила руки, а всё тело её пробило крупной дрожью. Словно кто-то ледяной водой окатил и даже непонятно, от чего она так уверена, в другого ответа просто нет. — Лисёнок наш… Родика… — Ну, вот. Знак сам понимает, что мать лучше детей своих знает. Говорю же… Хозяйка всегда дом держит. — Но… Но что же мне делать? — А ты поговори с ней. Всё твоё сердце и поймёт. С детьми говорить надо, о проблемах спрашивать. У нас то не в почёте… Мол, балуем, но каждый человек проблемой поделиться хочет и он откроется, когда его спросят с наибольшим шансом.       Вот и сейчас ей слова вспомнились. Уж больно рядом чадо. Мать опустила руки, оторвавшись от готовки и спустилась на пол, ближе к детям, после положив руку на рыжие волосы: — Лисёнок…       Родика замерла и подняла на неё взгляд, сразу почувствовав ком в горле. Было во всём выражении матери то, что заставляло встревожиться: — Ч… Чего тебе? — Расскажи мне… Что в октябре случилось… У моста.       Всё её тело вздрогнуло и девушка опустила глаза, пальцами крепко держась за руку матери. Язык сам развязался и его понесло, как коня, которого отпустили с привязи первый раз: — Не по мне стрельба… Я… Я за стрелком пряталась… Мне… Мне это в защиту было…       Крина кивнула, показывая внимание и притянула дочь к себе, пока той от чего-то стало так слезливо, словно она сознаётся в преступлении. — Они снова… Снова ведьмой назвали… И… Я просто хотела спрятаться… И спряталась… Защитили меня так… Мам… Почему они считают это… Плохим? Почему… Называют колдовством? Я… Я… Я никому не хочу зла, я просто… — Люди боятся того, чего не понимают. Всегда так было. И, надеюсь, однажды, это изменится… И всё необычное… Смуглая кожа на севере, разные глаза… Даже просто рыжие волосы… От того, что это не привыкли видеть… От того оно им и странным кажется, неправильным… Но то тоже глупость… И лучше будет, когда мир от такого отношения избавится… — Будет… — Дочь кивает и улыбается. — Будет лучше… Мама… А… Нам ведь не придётся снова переезжать? Из-за меня… Просто… Мы же только обжились… И тут… — Не придётся… Тебе же сколько людей за лечение благодарных… Никакие суеверия этого не испортят. — Есть кое-что… Алкоголь называется… — Да. Страшная штука. Она любую вещь хуже делает, но ничего… Ты же не одна. Мы рядом. И мы тебя защитим, когда то потребуется. Мы всегда рядом… Лисёнок.       Дочь кивает и улыбается. Где-то отлегло. От души, наверное, и отлегло. Есть она… Какие бы книжки не говорили, что нет, а она есть… Маленькая и совсем неощутимая, но когда болит или радуется… Вот тогда… Тогда так чувствуется, что и не поспорить. — Вот… Лучше давай, вместо грусти, займёмся готовкой… Голодных на праздник много будет. Надо им всем вкусностей сделать. С чего начнём? Рыжая улыбается и поднимает голову: — А давай… С пирога. Большого. Морковного. — А давай. — Женщина смеётся и помогает ей подняться, пока сын отвлекается и начинает прямо на полу играть отломившимеся от метлы прутиками. — Говорят… — Мужчина оглянулся на дом и приложил руку к губам, таким образом сильнее понижая тон. — Она и мёртвого поднимет… — Так на пользу же… Не со зла, девчонка-то. — Может и так… Только колдовство это всё, а хорошим оно не бывает и всё равно… Напасть на нас накличет. — И что же делать? — В Мангейм приехал особенно высокого сана священник… Может, пусть приедет, да освятит деревню-то? — Так говорят… Инквизитор же. Не выйдет ли боком? Мало ли кого колдуном или упырём наречёт? — Не должно. Человек умный — если назовёт, значит точно. Видение гаснет и Уайт убирает от хрустального шара руки, недовольно покачивая головой: — Нехорошо. — От чего? Побежит и славно… — Грэй же улыбается и рассматривает собственные ногти. — Инквизиции нам ещё не хватало! Сюда же полезут. И если не пустить… Так упрямые же. Ещё подпалят. — Младшая хмурится и перекрещивает руки на груди, словно сердясь на учительницу. — Не бойся… То легко решается. — Ведьма ещё несколько раз проводит пилочкой по ногтям и рассматривает результат. Уж против чего, а против огня средство у неё всегда есть — И всё равно… Нечестно так. — Неужели… — Старшая удивляется и поднимает на неё взгляд. — Тебя-то и честность волнует? — Не о том я… Просто… — Беловолосая отводит взгляд с тяжёлым, удивительно искренним и сочувствующим вздохом. — Не заслуживает она это. Да и из них никто не заслуживает. Да даже практически если размышлять… А если сожгут? Неужели ты из углей человека собрать можешь? — Не сожгут… Во всяком случае… Не её… Ты же шустрая, верно? Быстрее вспышки костра, не так ли? — И что мне… Вперёд кремней бежать? — Может быть и бежать. Чего бы нет? — Ты издеваешься? — Женщина хмурится и чуть возмущённо фыркает носом, совсем было отворачивая голову, но уж слишком любопытствуя, чтобы сделать это решительно и безвозвратно, а потому скоро уже смотрит обратно. — Серьёзно. Или не веришь? — Слабо верется. Твои планы всегда выглядят необычно, но вот это всё… Не слишком ли сложно для тебя? — Светлые руки расходятся, выказывая таким жестом растерянность и нескрываемое недопонимание.       Старшая улыбается и начинает посмеиваться, с прищуром наблюдая за изменившемся в спокойную сторону лицом: — Не слишком. Всё на своём месте, ты же знаешь. Просто так… Я ничего никогда не делаю…