Признайся мне первым

Со Славкой мы встретились уже в конце дня, перед последним уроком. Я уже и забыл, что он хотел принести мне книжку — и даже удивился, когда он зашёл в наш класс. Но тут же обрадовано махнул ему рукой: — Привет! И Славка в ответ тоже улыбнулся, но улыбка его казалась мне вымученной. Вообще, как-то неважно он выглядел, глаза были словно припухшие — как бывает вначале простуды с насморком. — Ты как? — спросил его я, всерьез обеспокоившись. — Не заболел? — Нормально, — невнятно бормотнул Славка. — Вот, книжку принес, как обещал... — Спасибо! — Я беру книжку и впиваюсь глазами в обложку с космическими кораблями. — Ух! — вырывается у меня. Славка снова улыбается, теперь уже не так вымученно. — Если хочешь, совсем бери, я уже прочитал. — Не! Я верну. Вдруг потом перечитать захочешь? — ответил я, а сам уже открыл первую страницу и уперся в выдержку из «Галактической энциклопедии». У меня дыхание перехватило: здесь чувствовался такой размах, что даже «Звездные войны» перед этим бледнели. — Это ты перечитать захочешь, — Славка присел на край моей парты. — Ты же любишь одно и то же по сто раз читать-смотреть. Мне одного раза достаточно... Слушай, ты сейчас домой пойдешь после урока? — Не, — ответил я, всё ещё не отрываясь от книги, — Я в актовый пойду. Надо проверить там аппаратуру, подумать, как зал оформить. Дискач уже через неделю, времени в обрез... Времени на самом деле было в обрез, но остаться в школе я решил не поэтому. Алька сегодня учился до трех. Глупо было мне в час тащиться домой, чтоб потом искать способы свалить оттуда из-под маминого присмотра. Лучше посидеть в школе, а потом сразу — к нему. Блин, и почему только такая несправедливость — в те дни, когда мы оба более или менее свободны, у родителей выходной? Оброненная Алькой идея про «свою квартиру» уже жгла меня изнутри. Раньше я даже не думал, что можно жить не с родителями, а как-то по-другому. Не выкраивать минуты, пока предков нет дома, и не ютиться на лестничных площадках — что всегда казалось мне в порядке вещей. Даже прошлой осенью, когда мы решили уже по настоящему «вдвоем сбежать из дома», у меня и в мыслях не было, что мы можем жить вместе на самом деле. И весь наш побег, имевший такие катастрофические последствия, был полным бредом. Все, на что хватило наших планов: насушить сухарей, стащить тушенку, пробраться на овощную базу, куда пригнали поезд с яблоками на разгрузку, и забраться в опустевший вагон товарняка. А дальше — мы планировали каким-то чудом добраться до Сибири и податься к охотникам-эвенкам жить вольной жизнью. Впрочем, это были лишь мои совершенно тупые фантазии, я не думаю, что Алька хоть сколько-то верил в этот бред. Его просто настолько всё достало, что ему было всё равно, куда бежать — лишь бы подальше от дома и со мной. И мысли о том, как технически совершить побег, его беспокоили больше, чем мысли о том, как мы будем жить в будущем. Для нас тогда это было игрой. То, что сбежать нам удалось не дальше соседнего перегона, нас особо не расстроило — мы настолько околели в товарном вагоне, что даже обрадовались, что «приключение не удалось». Всё было бы нормально, если бы я не отморозил себе легкие. А Алька не начал бы винить в этом себя. За то, что это он предложил сбежать (хотя на самом деле идея была общая), что он решил использовать товарняк, что он — старше и вся ответственность была на нём. И — самое главное — за то, что в самом начале, когда мы только еще забрались в вагон и не особо чувствовали холод, горя от возбуждения и предвкушения, мы начали целоваться, как безумные, и я сбросил куртку, чтоб не мешала, а он повалил меня на пол вагона, лаская, заставляя кончить... Почему-то ни ему, ни мне тогда не пришла в голову светлая мысль, что лежать вспотевшим и разгоряченным на холодных досках, под которыми обледенелое железо в конце ноября, — не самая лучшая идея. Но «светлая мысль» не пришла. Потом товарняк тронулся, из щелей начало дуть — но мы, увлеченные друг другом, не сразу поняли, что стало гораздо холоднее. Потом поняли. И куртки натянули, и друг к другу прижимались, чтоб хоть как-то согреться. Чуть в сосульки не превратились, пока поезд не остановился снова — а остановился он почти через четыре часа. Нас от холода трясло так, что зуб на зуб не попадал. Оба простыли. Только Алька отделался ОРЗ, а я — заработал пневмонию. И Алька считал, что этого его вина. Но я знал — моя. Я не смог сказать это ему вчера: «Ты не виноват, ни в чем не виноват! Это все я сам. И плевать, что ты старше, я был не меньше тебя идиотом: сам головой не думал, сам за все поплатился». Я не сказал. Он бы все равно меня не услышал — я-то лучше других знал: если человек что-то в голову вбивает, это оттуда никакими силами не выбить. Так же, как из моей головы стало уже не возможно выбить мысль про «свою квартиру». Вот он — побег, о котором мы всегда мечтали. По-настоящему. И для этого не надо пробираться на автобус на автовокзале или лезть в товарняк. Для этого нужны только деньги. И еще — три с половиной года до окончания школы. А если бы квартира была сейчас? Да даже не квартира, любая комната в общаге-малосемейке, типа Алькиной. Лишь бы наша... Я бы — ушёл? Из своего теплого и уютного дома, с телевизором, магнитофоном, огромной собственной комнатой, приготовленными мамой обедами из добытых по блату продуктов? Да, ушёл бы. Придумал бы, что соврать, как вывернуться, если что — на любой бы скандал пошёл — и ушёл бы к нему. Потому что дома не было ничего, что бы меня держало. Вещи и удобства? Нет. Мне всегда было на это плевать. Да, может потому, что у меня всегда «всё было», гораздо больше, чем у многих других в нашем городке. Первые джинсы, первые кроссовки, первая дутая куртка, собственный мафон... Мне не приходилось нуждаться... Может, поэтому я не видел в вещах той ценности, которые видел, например, Алька. Но разве важна причина? Я точно знаю — если бы мне пришлось выбирать между комфортом и уютом без Альки — и нищетой рядом с ним, я выбрал бы второе. Мама? Нет. Я знал, что она меня любит. Но... я никогда не чувствовал с ней близости. Я ни разу не помнил, чтобы я рассказывал ей что-то — не помнил даже, чтобы я хотел ей что-то рассказать. Не помнил, чтобы мне хотелось ее обнять — или чтобы она меня хоть раз обняла. Она обо мне заботилась, она мной «занималась», она мной, наверное, гордилась, считая «гениальным ребенком» — другого она в принципе родить и не могла. Но она была совершенно чужой. Может быть, это тоже какой-то мой «психический дефект» и еще одно подтверждение моего «морального уродства», но я даже не мог сказать, что я её любил. Хотя — это ненормально. Каждый ребенок должен любить мать, так ведь? Но для меня она просто была. Что-то привычное, с чем рядом приходится жить и под что приходится подстраиваться. Но я бы вряд ли стал скучать по ней, если бы мне пришлось уехать. А вот по папе я бы скучал. Но… На самом деле и ему, и мне особо и не нужно было видеться или разговаривать. Мы и раньше-то не много говорили. Когда я был маленьким, я постоянно торчал у него в кабинете: играл или читал. Он занимался своими делами, я – своими. И мы молчали. Но мне было уютно, и все было понятно. Когда папа выпивал, то становился более разговорчивым. И рассказать мог невообразимо много — успевай вопросы задавать. Про квантовую физику, про космические чёрные дыры, про падение римской империи, про кодекс самураев, про путешествие на плоту Кон-Тики, про смерть Сократа, про возникновение рок-н-рола — и про многое-многое другое. Я понимал: и все эти разговоры, и все это молчание уже стало частью меня. И папа живет внутри меня. Поэтому не важно, близко он или далеко – я всегда смогу поговорить с ним внутри моей головы. Так что — если я и уйду из дома, вряд ли между нами что-то изменится. И еще я был почти уверен — если папа узнает о том, что я встречаюсь с Алькой, он вряд ли будет меня ругать или осуждать. — Дань, Даня... — голос Славки вывел меня из состояния глубокой задумчивости. Я словно проснулся, вздрогнул, посмотрел на него. — Да? — Я спрашиваю — помощь с залом не нужна? — Нужна, конечно! А то знаешь, как на дискоче трястись — все готовы. А как работать — так полтора землекопа выкопались. Так ты придешь? — Ага! Буду еще одной четвертой землекопа! — улыбнулся Славка. — Да ладно! Ты на двух с половиной землекопов потянешь! — сказал я уверенно. *** И был прав. Славка действительно потянул даже не на двух — на трех «землекопов». И с проводами от пульта и колонок разобрался, и помог проверить и заменить нерабочие лампочки в гирляндах. С лампочками пришлось возиться долго — если в цепи перегорела одна, то не работала вся цепь. И выяснить, какая из восьмидесяти нерабочая, было не так-то просто. Но Славка быстро сбегал в кабинет физики, принес вольтметр, и мы взялись за дело. Кроме нас в актовый пришла Катя Брагина и Андрюха Бойко из моего класса, Вадик Фохт и Шамиль Хайруллин из восьмого «Б» и моей редколлегии, Танька Журавлёва и Лена Баклаева из Славкиного класса, ну, и Ритка. Девчонки под руководством «художественной» Таньки делали огромные объемные звезды-снежинки. А парни занимались украшением зала, развешивая по стенам сделанные снежники и проверенные мной и Славкой гирлянды. Это было не так-то просто: вешать всё можно было только со стремянки — здоровой и неудобной. И таскать её туда-сюда было еще той работенкой. А её ещё и держать надо было, чтоб она не шаталась. Мы работали и веселились. Хотя до нового года было ещё учиться и учиться, и впереди были самые сложные контрольные, настроение у всех было предпраздничное. Каждый находил повод поржать — и посмешить остальных. И я опять выделывался больше всех. А почему бы и нет? Ведь теперь всё было хорошо! В зале было жарко, и я снял свитер, остался в одной футболке. Футболка у меня крутецкая — заграничная, привезенная из Москвы. Яркого красного цвета, с надписью «Superstar» на груди, с большой горловиной, но не глубокой, а наоборот широкой, проходящей по ключицам, без рукавчиков — как у наших обычных футболок — опять же, с большими грубо обработанными вырезами, словно рукава были оторваны. Я сам себе в ней очень нравился. В школу такое носить было нельзя, но под свитер я ее надевал. — Данька, Славка! — крикнул Шамиль. — Помогите рояль двинуть! — Вы что, с ума сошли! — тут же воскликнула Журавлёва. — Зачем его двигать! Поломаете еще! — А чего он посреди сцены столько места занимает? — отозвался Шамиль. — Поставим в уголок. Пусть там стоит и не отсвечивает. — А если с ним что-то случится?! — Ничего не случится, — сказала Катя, подошла к роялю и нежно провела рукой по полировке. — Это же рояль. А не кисейная барышня. Катя знала, о чем говорила. Она недавно стала лауреаткой областного конкурса среди юных пианистов. И играла она действительно классно. Я не слышал ее выступлений на конкурсах и в музыкалке — да и вряд ли бы их понял, в классической музыке я не разбирался совсем. Но Катя уже несколько лет была главной ударной силой нашего класса на всяких мероприятиях типа «Смотров художественной самодеятельности» и «Смотров строя и песни». А я всегда на таких мероприятиях был главным режиссером класса. И то, как здорово она умела подобрать музыку к моим идеям, меня завораживало. В прошлом году, например, мы с классом ставили новую версию «Колобка». Основной особенностью сказки было то, что все персонажи были пародией на наших учителей, а Колобок — учеником, который перекатывался из класса в класс. Получилось очень смешно. Во многом благодаря Кате, которая очень точно сумела подобрать музыкальные темы к каждому персонажу. Во время репетиций мы часто дурачились у этого самого рояля — Катя наигрывала мелодии из разных популярных фильмов, которые подбирала сама, на слух. А я, если знал песню, то всегда пел. В результате в наше выступление на «Смотре» мы добавили ещё и песню из фильма «Мэри Поппинс, до свиданья» — «Ветер перемен». Мне она нравилась, и у нас с Катей здорово получилось с ней выступить, получив дополнительные очки в пользу нашего класса. И сейчас, когда мы с парнями отогнали рояль ближе к стенке, Катя встала возле него, откинула крышку, и словно проверяя, все ли с инструментом в порядке, прошлась пальцами по клавишам. И начала наигрывать «Happy New Year» — самую популярную песню второй половины декабря. Конечно, я знал ее — и пластинка АББЫ у нас была, и по телеку сейчас её чуть ли не везде вставляли — типа создавали новогоднее настроение. Поэтому, как только Катя начала играть, я запел. В конце концов, музыка звучала, я был на сцене, меня слушали целых «полтора землекопа» — а что мне еще надо для полного счастья? Почти стадион «Лужники», правда? — No more champagne аnd the fireworks are through! — выводил я, представляя, что стою перед многотысячным залом — и заводясь от этой фантазии. Я взял микрофон со стойкой — и пофиг, что он был еще никуда не подключен. Мне просто нравилось представлять, что это все по-настоящему... Я, огромный зал, направленные на меня прожектора, визжащие фанатки, снимающие меня камеры. Я – в центре вселенной! Суперзвезда, набравшая критическую массу, и готовая рвануть. Это мой мир – и я им правлю! Охренное чувство! Когда я закончил, раздались аплодисменты — оказалось, вся наша группа собралась возле сцены и смотрела на меня. Ого, реально – настоящий концерт! Я, чувствуя, как бешено колотится сердце, уселся на край сцены, свесив ноги вниз. — Круто! — сказал Вадик. — Ну ты прямо артист! Остальные закивали, в том числе и Славка. Хотя он выглядел слишком заторможено. И дышал как-то странно, словно нос заложен, да и лицо пылало, как при температуре. Я почувствовал укол совести. Мне же еще тогда, на перемене, показалось, что Славка болен. Но нет, я притащил его сюда помогать. И теперь он, похоже, совсем расклеился... — О, ты даже не знаешь, какой он артист, — хмыкнула Танька Журавлёва. Я усмехнулся. Да, действительно, в школе я и вполовину так не выделывался, как во дворе. Потому что во дворе мне было ради кого выделываться. И я старался, как мог, зная, что Алька на меня смотрит. Разыгрывая целые сцены просмотренных фильмов. Или выдавал куски прочитанных книг, изображая всех персонажей, как я их себе представлял... — В самом деле, артист! — Ленка Баклаева подошла ко мне. — Правильно на футболочке написано — суперзвезда! Даже жалко, что у тебя уже девчонка есть, а то бы я тебя закадрила! Вообще для Ленки такое заявление было в порядке вещей — она считалась первой красоткой восьмых классов, и кадрить парней, а потом их кидать, было для нее делом обычным. Но кое-что в её логике мне показалось странным. — А у меня есть девчонка? Откуда такие сведения? — поинтересовался я с любопытством. — Отсюда, Данечка, отсюда, — рассмеялась она, проведя пальцем по моей шее. Мне не надо было долго думать, чтобы понять, о чем она. Чёрт бы подрал Альку! Вот сколько раз говорил ему быть аккуратнее, но нет! Хотя... На самом деле мне это нравилось... Нравилось, что он оставляет на моей коже свои метки. Словно ставил на мне клеймо: «Мой, только мой». Нравилось, что это могут заметить: это было опасно — и в то же время волнительно. Меня заводила мысль о том, что я в засосах — и что это могут видеть все. И сейчас я не собирался ни смущаться, ни что-то объяснять. Засос — и засос. Пусть думают, что хотят! А они думают — это по лицам видно. Парни смотрят с завистью, девчонки — с любопытством. Славка закусил губу и помрачнел — ну да, он всегда от такого смущается, бедняга. А Ритка вдруг подошла ко мне и, чуть ли не отодвинув в сторону Баклаеву, села рядом, обняв меня за плечи. И пропела сладким голоском: — Ой, Даня, нас с тобой, кажется, запалили... У меня чуть челюсть до низа не отвисла. Но, глядя, как отвисают челюсти у всех остальных, я быстро собрался и выдал беззаботно, привлекая ее к себе за талию: — Так ты сама виновата, милая... Кто меня так разукрасил? — Ну, ты был такой страстный — где уж мне было удержаться? Я посмотрел на ребят — и едва не расхохотался в голос. Все ошалело уставились на нас с Риткой — и не могли понять, это мы так шутим или все серьезно? Я представил сколько пересудов пойдет по школе — и мне стало еще веселее. — А как мне было не быть страстным, если рядом со мной была ты, дорогая? — сказал я, чуть понизив голос, чтоб он звучал как у героев-любовников из кино, прикладывая максимум усилий, чтоб не заржать. — Фу! — Ленка делано надула губки. — Я тут надеялась с милым мальчиком позаигрывать, а мне тут сцену из фильма «восемнадцать плюс» чуть не показали! — Да-да, — закивала Журавлёва. — Хватит в семейную идиллию играть! Тут еще дел дофига! — Ага, — легко согласился я, отпустил Ритку и спрыгнул со сцены. — Вперед, за работу. А в семейную идиллию вечером, поиграем, да, любимая? — Конечно, милый, — отозвалась Ритка и быстро чмокнула меня в щечку. — Жених и невеста, — буркнул Андрюха, не придумав ничего более умного. — Ага, — опять согласился я. — Жених и невеста. Мы уже четырнадцать лет как помолвлены. — Чего? — Ну, у нас как в королевских семьях — вопрос о браке решают сразу после рождения. Так что мы предназначены друг другу судьбой и родителями. И поженимся сразу по окончании школы, — ответил я беззаботно. — Но не считайте это приглашением на свадьбу! — сказала Ритка особым «стервозным тоном». — У нас еще почти четыре года на обдумывание списка гостей! — Больно надо, — сказала Ленка, пристально нас разглядывая из-под длинных опущенных ресниц. — Так, — решил я закрыть тему окончательно, — до нашей свадьбы нам ещё надо успеть новогодний дискач провести. Поэтому — продолжаем работать, девочки и мальчики! Гирлянды все готовы, можете вешать. А я сбегаю, прибор отнесу. Сходишь со мной, милая? — Да, любимый, — тут же отозвалась Ритка, и чуть ли не раньше меня выскочила из актового зала. *** — Ну и что за цирк ты устроила? — спросил я, едва мы оказались за дверью. — Я устроила?! — Ритка, воззрилась на меня. — Это ты, дорогой, цирк устроил! На всю школу засосами сверкать — это надо же до такого додуматься! Решил всем показать, что вы с Кузнецовым помирились наконец? От ее слов я замер. И вылупился на нее так, что глаза, наверное, были на бублики похожи. — Чё? — это все, что я мог сказать внятного. Ритка вздохнула и покачала головой. — Знаешь, что в тебе больше всего бесит, Данил? Что ты всех считаешь непроходимыми идиотам. Противно. Ты серьезно думаешь, что надо много ума, чтоб понять, что вы с ним друг по другу крышей едете — чем дальше, тем больше? Я медленно выдохнул. — И давно ты... в курсе? — В курсе чего? — В курсе всего... — Всего — это чего? Того, что ты по нему сохнешь, а он по тебе с ума сходит? Да вообще лет пять-шесть уже в курсе... А может и больше... — Да ладно! У нас только в прошлом году все началось... — Ага, значит, теперь буду знать точную дату начала, — Ритка поджала губы. — Но что это меняет? Ты всегда только на него и смотрел. И когда свои пошленькие истории — которые про «сиськи-письки» — придумывал, у тебя все главные герои-любовники были один в один Кузнецов Александр собственной персоной. А то, как ты перед ним выделывался — и так, и этак — тоже сложно было не заметить. И он... Ни на шаг тебя не отпускал. Любое твое желание был готов исполнить. Ты захотел пивка попробовать — он у отца пошел бутылку тырить, за что ремня отгреб. Ты захотел на мопеде покататься — он всеми правдами и неправдами тебе его пригнал — боюсь даже думать, откуда взял. Ты захотел трубку для самопала — он полез через забор завода. За что тоже едва не отгреб по полной. И всегда так. Так что... Тут с самого начала было понятно, к чему все катится. А когда вы с прошлого лета постоянно уединяться начали — ну так и вообще все стало яснее ясного... Я стоял и чувствовал себя так, словно меня пыльным мешком по голове огрели. Я-то думал, что мы – просто гении скрытности! Великие мастера шифроваться! Что никто и никогда, ни одна живая душа, ни под каким видом, ни о чем не догадается! Впрочем, стоп! Это же Ритка! Моя личная Ритка! Я ее с детства воспитывал. Кому, как не ей понимать, что я из себя представляю… Поэтому… Ну, может это и не так страшно, что она в курсе? Я медленно выдохнул и посмотрел ей в глаза. — А тебя это не шокирует? Ну, что два парня... Ритка хмыкнула: — Я тебя, дорогой, с самого детства знаю. И прекрасно все твои закидоны помню. И игры, и россказни. И все, что ты в садике творил. Тебе же вообще плевать было: мальчик, девочка, собачка, пришелец с Альфа-Центавры. У тебя все мысли только об одном были — о том, что между ног. Так что... Я могу только радоваться, что это хотя бы не собачка. — Да ну тебя! Собачки меня никогда не интересовали! — Ага-ага. А то ты забыл, как ты всю группу водил смотреть «собачью свадьбу». И ещё всех просвещал на этом примере, о том, как это у людей бывает. Я вот очень хорошо помню. И твои истории про оборотней — которые только делали что спаривались. И в человеческом обличии, и в нечеловеческом, а иногда один так, другой — этак. Ты всегда был таким, Даня — повернутым на всю голову. На одной конкретной теме. И сейчас не изменился нисколько. Чему тут удивляться? — А зачем ты тогда ко мне в невесты прилюдно стала набиваться? — Потому что спасать тебя, дурака, надо. У тебя же самого инстинкт самосохранения отсутствует напрочь! Вот как думаешь, если я о вас догадалась — никто другой не догадается, если ты будешь продолжать так же засосами во всех местах отсвечивать? Да еще вы с ним на пару будете такую же дичь творить, что в предыдущий месяц? Я уже не говорю о той дичи, которая летом была! А как думаешь, что будет, если о вас узнают другие? И как быстро эти новости до твоей матери дойдут? И что она сделает, если узнает? Я вот могу точно сказать – она это так не оставит. Мне даже представить страшно, что она может сделать. А ты… Ты вообще хоть когда-нибудь головой думаешь? Я закусил губу. Ритка была права на двести процентов. Я и сам это все понимал, но теперь, когда она сказала, я почувствовал настоящей страх. Моя мать действительно ни перед чем не остановится, чтобы нас разлучить, если узнает правду... Но… Может, всё на самом деле не так плохо? Да, Ритка в курсе. Но она догадалась только потому, что испорчена «моим дурным влиянием» и понимает, какие тараканы у меня в голове табунами ходят. Да и Альку она тоже знала неплохо. Поэтому то, что для неё очевидно — любой другой вовсе не поймет. Тем более моя мамаша, которая всегда предпочитает видеть только то, что хочет видеть. Так что отчаиваться было рано. — И что ты теперь собираешься делать? — спросил её я. — Ну, замуж я точно за тебя не пойду, милый. На фига мне муж, который озабочен только собственным членом и тем, куда его еще можно присунуть, чтоб поинтереснее было? Я вспыхнул. Вот почему так?! Почему и Алька, и она считают, что я – какой-то маньяк? Что мне без разницы с кем и как? Да, я озабоченный. Да, мне это все интересно. Да, я бы много чего хотел попробовать. Но у меня же есть чувства! И мне не без разницы, с кем! Да, мне нравится, когда у меня член «присунут», но, блин, для меня гораздо важнее просто услышать от одного-единственного человека простое «Я тебя люблю». И никогда я не хотел никого другого, кроме него! «А может, это потому, что тебе больше никто и не предлагал? — сказал внутренний голос. — Просто он действительно «единственный» — кто под рукой, с кем ты можешь в свои фантазии играть. А если бы кто-то другой к тебе подкатил — чтобы ты делал?» Заткнись! — ответил я ему. — Не предлагал, да... Но мне и Алька не предлагал. Я сам захотел — сам получил. И что, если мне действительно «разнообразия» хотелось бы, я бы не нашел способа еще кого-нибудь получить? Вот, Алька сам говорит, что на меня, оказывается, многие слюни пускают. Да и девчонки в классе, если на то пошло, постоянно с каким-то разговорчиками подваливают. Вполне можно знаками внимания считать. И если бы мне приспичило «сделать поинтереснее» — я бы точно нашел способ кого-нибудь охмурить! Но я никогда не пытался! Я даже не замечал никого, никогда не задумывался — а как ко мне другие относятся, а нравлюсь ли вообще кому-то? Даже мысли такие в голову не приходили! — Ты считаешь, что я — шлюха, да? Что я в принципе быть верным не способен? — спросил я Ритку прямо. Она не отвела взгляда: — В том-то и дело, Данечка, что ты на все способен. И на верность, и на неверность… Я даже боюсь представить, на что именно. Никогда не знаешь, куда тебя может повести. Ты не плохой, Даня... Просто — без тормозов. Поэтому я за тебя и беспокоюсь. — Настолько беспокоишься, что решила меня прикрыть? И как думаешь, все поверили? — Не важно. Повод для слухов о нашем с тобой романе мы дали, а дальше — пусть идет, как идет. Пусть гадают, шутка или мы правда встречаемся. Пока смотрят в эту сторону — больше шансов, что правду не заметят. Но ты тоже не наглей, а? И если это животное удержаться не может — ты хоть свитер на людях не снимай! — Слушай, Рит... Я не догоняю... Если ты давно все знала... Если ты понимаешь, что это я такой отмороженный — то почему ты его-то ненавидишь? Если знаешь, из-за чего он так с ума сходил... — Именно поэтому я его и ненавижу, — взгляд Ритки стал грустным и серьезным. — Дать по морде тому, кто для тебя ничего не значит, — это одно.... Но регулярно избивать человека, без которого жить не можешь... Это ... Это просто... Знаешь, у меня даже слов нет, чтобы это назвать! Что ты его простил — меня не удивляет. Я уже сказала — у тебя инстинкта самосохранения нет в принципе, чего с тебя взять. Но я его не прощу! — Рит, не надо... Ему от этого всего самому тошно... Он реально с ума сходит... — Я знаю. Я лучше тебя знаю, как он с ума сходит. Но именно это меня и выбешивает: когда человек на одни и те же грабли — и по сто раз. Сходит с ума, волосы на себе рвет, об стенки головой бьется, клянется что «больше никогда и ни за что» — а потом делает снова. — Я... я сам его провоцировал... — Я знаю, — повторила Ритка. — Ты провоцировал — а он вёлся. И с удовольствием вёлся. Такие у вас «брачные игры». Но знаешь, куда они могут привести? Тебя — в могилу. Его — либо тут же за тобой, либо в психушку. И я точно в этом участвовать не хочу! — Он обещал, что больше никогда мне больно не сделает... И я обещал, что больше никогда не буду его провоцировать... — Интересно, сколько продлиться ваше «никогда»? Дай боже, чтобы хотя бы до конца года. Кстати, ты ему скажи сразу про то, что сегодня у нас с тобой было. А то, если до него дойдут слухи, что я и ты «встречаемся», он еще от ревности тебя прирежет. Я кивнул. Это тоже было сказано верно. Я вспомнил, как Алька, перечисляя всех, с кем, по его мнению, я мог ему изменять, дошел до Ритки. И как он в бешенстве толкнул меня на забор только за то, что я дал ей половинку жвачки. Да, к ней он тоже ревнует. Хотя это Ритка. Которая мне как сестра. Но вот только ему это хрен объяснишь... В это время раздался звонок на перемену для учеников второй смены. Ого, вот и три часа! Пора тут заканчивать и идти к Альке. Я и так уже задержался — хотел прийти к концу уроков, чтобы сразу с ним встретиться. А теперь опоздаю — от моей до его школы не меньше десяти минут пилить, даже бегом. Плюс ещё одеваться. Плюс ещё с залом закончить... Хотя последнее можно сделать быстро, а что не успели сейчас — доделать после уроков на неделе. — Рит, слушай, можешь сбегать до кабинета физики? Отдай Евгению Владимировичу эту штукень. А мне нужно всем ценные указания раздать, а то без меня они чёрт знает что натворят... — Что, не терпится уже свалить к своему чокнутому милому? — сказала Ритка едко, потом взяла у меня прибор. — Давай, вали уже. А то он от нетерпения опять полгорода разнесет... И она, махнув мне на прощание своими косами, стала подниматься по лесенке на третий этаж. А я вернулся в актовый зал. И — да, я был прав, когда говорил, что без меня они чёрт знает что натворят. Точнее — ничего натворить не смогут. Во всяком случае, последняя часть лампочек еще не была повешена — дело в том, что крепление, на которое нужно было вешать гирлянду, то ли было повреждено, то ли было другого типа, чем предыдущие. Вот в самом деле: хочешь сделать что-то хорошо — делай это сам. — Ща, я посмотрю что там, — сказал я, и быстро взлетел вверх на стремянку. Как я и думал, дело было в карабине на креплении — он не сломался, просто немного прогнулся. Я сдавил его пальцами, расщелкивая застежку. — Так, гоните сюда гирлянду! — скомандовал я, и резко наклонился, чтобы подхватить лампочки... И в это время земля под моими ногами заходила ходуном, я постарался схватиться вмонтированный в стену штырь крепления, но только мазнул по нему рукой, раздирая ладонь — а дальше было чувство, что лечу. Парю без тела, свободно и бесконечно. А потом — в голове разорвалась сверхновая. И наступила темнота.