***
– Кому несешь? – рассеянно спросил Ильгамут слугу, несшего прикрытый поднос. – Северному принцу, господин, – ответил слуга. Кивнув, тархан направился следом. Вся эта мутная история с северянами была ему не по душе. О пленной королеве, сбежавшем короле и обраставшем дикими подробностями пожаре на «Серне» толковал весь Ташбаан. О том, что кроме нарнийцев в плену оказался наследник еще одной страны, длинные языки как-то выпустили из виду. Ильгамут вспомнил мальчишку, поставившего на уши весь дворец тисрока – да будет вечной жизнь его! Не заметить Корина было невозможно. Вельможи только головами качали на выходки сорванца. Ильгамут же смотрел – и усмехался в бороду. Взбалмошный принц умел располагать к себе. И, судя по паре метких насмешливых обмолвок, дураком не был. – Как он там? Буйствует, ногами топает? – спросил он слугу. – Ничего подобного, господин, – покачал тот головой. – Его высочество ведет себя тише воды ниже травы. Благодарит за обеды, – в голосе послышалось удивление. Настал черед удивляться Ильгамуту. Корин, насколько он мог понять, никогда не стал бы вести себя тихо и чинно, тем более будучи запертым. Вряд ли царевич опустился бы до запугиваний мальчишки. Может, принц болен?.. …Пленник сидел, забившись в угол. Навстречу слуге он поднялся было с робкой улыбкой – выучил уже – но заметил ступившего в каморку тархана и отступил. Неуклюже поклонился. – Голоден? – спросил Ильгамут. – Ешь. Тисрок – да будет вечной жизнь его – не морит гостей голодом даже в плену. Мальчишка настороженно кивнул, но к подносу не притронулся, хоть и сглотнул. – Ты не болен? – теплая рука легла на лоб, и пленник дернулся, будто от удара. Странная реакция… Живой и неукротимый, несмотря на свой статус, Корин вызывал у тархана одобрительную ухмылку в бороду – и еле уловимую грусть. Он мечтал о собственном сыне, но боги решили, что у него будут девочки. Что ж, Меджнан благословила его дом, грех жаловаться… Но чужие ладные сыновья порой вызывали в нем тень печали. Мальчишка выглядел совсем не похожим на себя. Будто чувствовал себя неуютно в странной их одежде. Глядел затравленно. Так не смотрят принцы. Так не смотрят королевские особы, привыкшие повелевать с рождения, чье каждое слово ловят придворные и рабы… Да, на Севере, говорят, с этим проще: там нет рабства. Но единственный наследник в любом случае не испытывал недостатка в желающих услужить. На Ильгамута же сейчас смотрели глаза, привыкшие подчиняться, а не повелевать. Схватил за шиворот, дернул на себя. Пацан и не думал сопротивляться. И это окончательно убедило Ильгамута в том, что дело нечисто. Наследный принц точно бы не потерпел подобного отношения даже в плену. А уж с характером арченландца – подавно. – Кто ты? Где настоящий Корин? – спросил тархан. Негромко, но этого хватило, чтобы зубы у пленника застучали. – Я п-принц Корин, – выдавил он. – Не лги мне, во имя Таш!.. Ваш Корин обещает стать отважным воином, а ты труслив, как раб!.. Спрашиваю еще раз: кто ты и куда дел настоящего принца? Ты убил его? – Нет, нет! – замотал головой пленник. Видно, обиделся, потому что заговорил хоть немного увереннее: – Вы ведь сами назвали меня принцем, господин. И привели сюда. – Но ведь ты с ним на одно лицо! – воскликнул Ильгамут, выпуская мальчишку. – Я… не знаю, как так вышло. Я просто сын рыбака. Шаста. Мне… надо было пройти через Ташбаан, но светлейший тархан привел к северянам, и они приняли меня за своего, а теперь… Я ничего не понимаю, – пленник опустил голову. Затем поднял и спросил со странным спокойствием: – Теперь меня казнят? Ильгамут хмыкнул: – Казнить тебя всегда можно успеть. Надо сперва разобраться. Но отчего ты не признался нарнийцам или сразу мне в ошибке, Шаста? Тот отвернулся. – Я… боялся. – Тряпка, – скривился Ильгамут. – Будь ты моим сыном, я бы проклял день, когда ты родился. Из-за тебя настоящий Корин уже наверняка погиб! И Лум теперь выкатит нам претензии, и… Он посмотрел на скорчившегося Шасту, сплюнул и вышел.***
Тринадцать лет назад По-осеннему морозная ночь окутала Анвард. Острые зубцы башен замка выделялись на бархатном звездном небе, наводя на мысль о полной неприступности и служа залогом спокойствия. Как обманчиво бывает первое впечатление!.. Бывший канцлер Арченланда, лорд Бар, знал это не понаслышке. Он и сам долгое время пользовался королевской печатью по собственным, весьма специфическим надобностям, внешне оставаясь самым преданным слугой короны. Если бы Лум не имел прискорбной привычки вмешиваться во всё самому… Впрочем, вряд ли тогда он, Бар, решился бы укрепить сотрудничество с великой империей и пойти дальше раз в луну аккуратно передаваемых сведений. Нынешняя затея была рискованная, но баснословные полумесяцы и обещанное подданство и защита Калормена того стоили. А если дело выгорит, то зим через пятнадцать судьба его переменится совсем круто. Долго, ну так что же. К ногам тех, кто умеет ждать, падают самые спелые яблоки. – Все готовы? – обернулся Бар к темнолицым наемникам, сливавшимся с ночной темнотой. Слаженные кивки послужил ответом. – Тогда вперед!.. Нащупать в темноте нужный камень потребовало минутной задержки. И вот уже факелы освещают пыльный ход. Нечасто же вы им пользуетесь, ваше величество!.. Проблем не должно было возникнуть. Няньке, подкупленной бывшим канцлером, как раз сегодня выпала очередь дежурить у колыбели близнецов. Королева же, любившая приходить и петь сыновьям тягучие гортанные колыбельные, тоже была занята. Пламя в глазах владык Арченланда готово было затмить собой свечи, и Бар хмыкнул, оставляя тех в одиночестве. Может, как раз нового сына заделают. Взамен старшего. Стража у покоев принцев мирно посапывала: нянька не подвела. Оглянувшись, Бар вошел внутрь. Дети спали, совершенно одинаковые на лица. Если бы не алая лента, повязанная в изголовье старшего, вовек бы не разобрать, кто есть кто. Канцлер кивнул одному из калорменцев, и тот бережно подхватил на руки спящего Кора. Тот причмокнул губами, но не проснулся. – Что здесь происхо… Пока канцлер оборачивался, королеве умело сперва зажали, а после и заткнули подвернувшейся тряпкой рот. Бар поморщился: ну, твое величество, не мог свою бабу на подольше задержать?.. Но он недооценил противника. Поговаривали, королева Армель была из рода горных нимф, и, когда руки ее сомкнулись на горле бывшего канцлера, он поверил разом. Казалось, его взял в тиски самый камень, рухнувший с высот при обвале, и уже не выпустит никогда. Двое уже вышли из покоев, успев вынести Кора. Нянька, взвизгнув, поспешно бросилась к окну – второй этаж оставлял шанс не переломать ноги. Армель, не переставая душить Бара, пнула кровать, отчего Корин проснулся и закричал. В коридоре послышалось бряцание металла. Перед глазами плясали темные круги, легкие распирало. Слабеющей рукой Бар нашарил за пазухой стилет – мечом было не развернуться – и ткнул в королеву. Клинок вошел с трудом, будто и впрямь та была из размягченного камня. Очень размягченного, мелькнуло на краю сознания при взгляде на плавно оседающую на пол Армель. Вновь паутина на стенах хода. Вышибленная с пинка дверь. Но вот засверкали факелы позади, залаяли псы. Раздались крики, и громче всех гремел голос короля Лума: – Бар! Остановись!.. А то как же!.. Бар никогда так не гнал коня. Но палуба, качнувшаяся ему под ноги, того стоила. – Отплываем!.. Живо, живо! Где принц? Кор обнаружился на руках у всё того же державшего его наемника. Бар шагнул с намерением забрать ребенка, но державший его отступил. – Не будите, – молвил угрюмо. Странно, принц и в самом деле всё это время спал, будто и не было бешеной скачки. Бар хотел было возмутиться, но его отвлекли криками: – Нагоняют! Ходу, ходу!.. Три корабля полным ходом шли за ними, и не с пустыми руками. Стрела вонзилась в мачту перед носом бывшего канцлера. Темнолицые калорменцы в ночи казались черными, ровно бесы. Гребли они слаженно, но один из трех кораблей уверенно догонял их. Стрелы свистели одна за другой, не нанося особого урона в темноте. Но сейчас они пойдут абордажем и… – Шлюпки на воду! Бар едва ли не спихнул в первую державшего принца наемника. Во вторую собирался прыгнуть сам. Не успел. …Не полезь королева, успел бы сбежать. И Лум бы не взбесился… настолько. Бар не собирался никого убивать – только украсть наследника и воспитать в нужном духе, чтобы потом, когда тот войдет в возраст, можно было предъявить права. Или сыграть в подмену. – Где мой сын?! – искаженное лицо короля Лума оказалось напротив. Клинки сталкивались с такой силой, что искры грозили воспламенить палубу. Краем глаза Бар заметил, как алебарда кого-то из стражей вспорола живот калорменского тархана. Того, что подал идею о краже близнеца и последующих интригах. – На дне, – выдохнул. Хоть позлить, побольнее ударить напоследок!.. …Последним, что почувствовал Бар, стала дикая, обжигающая боль в груди и невозможность вдохнуть холодный осенний воздух.***
Первым делом король сорвал чадру. Скривился: – Как вы только носите эту гадость?! В ней же дышать невозможно!.. Луджайн только вздохнула. Безумно хотелось отобрать столь важный предмет гардероба. Но они всё еще были в одеждах друг друга, а от стен Ташбаана их отделяла пара часов пешего пути. На рынках невольников встречались разные диковинки, но вряд ли среди них числились женщины с двухдневной щетиной. – Что ж, можно считать, что мы в расчете. Отсюда я как-нибудь сам. Пешком через пустыню, что ли? Он сумасшедший? Или… или всё-таки колдун? Она и сама не знала, верит или нет чудовищным слухам о Севере. Будь всё правдой, разве царевич посватался бы к королеве Сьюзен?.. – Ты обещала рассказать свою историю, Луджайн. – Король сел, поправив скрытый под юбками и покрывалом меч. Привалился к дереву, что давало благословенную тень. Тархина села напротив, скрестив ноги, держа спину ровно безо всякой опоры. – Она не слишком примечательна, ваше величество. Когда мне было семь весен, я неудачно упала с лошади. Отделалась синяками – но выбила передний зуб. К несчастью, он уже был постоянный. Родители опечалились: изъян обещал остаться со мной на всю жизнь, что осложнило бы дальнейшую судьбу. Так и вышло. Через пару лун явился главный евнух из гарема наследного царевича и хотел было меня забрать, но едва я открыла рот, как он покачал головой и удалился. – Сколько тебе было? – перебил ее король, и она не поняла, отчего так вытянулось его лицо. Потом сообразила: – Девочек забирают в богатые гаремы в шесть-семь весен, но никто не входит к ним. Они живут отдельно от жен и наложниц, их обучают, пока они не войдут в возраст… Меня обучали дома. Отец и… брат. Это он шутки ради однажды показал мне, как метать ножи, потом дал попробовать. Я сходу попала в центр мишени. Конечно, это было случайной удачей, но так вдохновило меня, что я упросила его заниматься со мной. Отец поворчал, но не стал запрещать, видимо, решив, что выгодное замужество дочери всё равно не светит. Когда мне минуло тринадцать весен, одним летним днем я по обычаю своему метала ножи во дворе. Мимо ехал с оказией великий визирь Калормена. Он остановился, наблюдая за моими упражнениями, а потом, спешившись, пошел прямиком к моему отцу. Дела Калавара были в упадке, Кидраш-тархан давно искал способ поправить положение – и запросил за меня несметную сумму. Быть может, надеялся, что жадность визиря перевесит… Но на следующий же день тот вернулся с мешком полумесяцев, и… отныне я стала принадлежать Ахоште. Луджайн отвернулась. Хотелось укрыться не то что чадрой – последней холстиной. Вот обязательно так смотреть, ваше любопытное величество? Особенно теперь, когда опять нахлынули воспоминания о той кошмарной ночи… Да и последующие были немногим лучше, но там она хотя бы знала, к чему готовиться. Тогда же ее только наспех вымыли и переодели, даже не объяснив, чего ждать женщине от мужчины. Но разве можно подготовиться к боли? – Меня стали учить уже и в гареме, и особенно Ахошта следил за тем, чтобы я совершенствовала навыки метания. Время шло, я пыталась выжить там, куда попала. Я тархина по рождению, и у меня неплохо получалось управлять остальными девушками. Выше меня были только его жены. Ахошта стал давать мне поручения, и… несколько дней назад приказал убрать короля Севера. Как же это странно – вот так мило беседовать с тем, кого пыталась убить. Будто на пиру каком. – Значит, тебя продал собственный отец старикашке-визирю… – проговорил король, по-прежнему не сводя с нее внимательного взгляда. Луджайн пожала плечами: – Удел девушки – выйти замуж или войти в чей-то гарем наложницей. Если только она не пожелает стать жрицей владычицы Зардинах, конечно. Мой отец сумел удачно поправить дела Калавара и при том сбыть с рук испорченный товар. – У вас тут людей совсем за скот держат, я погляжу, – с отвращением сказал Эдмунд. – Только в приданом разбираться мастера!.. Тархина поспешила переменить тему: – Что вы намерены делать, ваше величество? – Пережду где-нибудь пару дней, подальше от Ташбаана. Полагаю, к тому времени царевич уже остынет и будет способен слышать нас. Не думал, что скажу это, но – извинюсь перед Рабадашем, – Эдмунд скривился, будто целый лимон проглотил. Вздохнул: – Надо было сразу нормально тебя допрашивать, а не строить замки на песке... Потом стребую компенсацию за хаос на «Серне» в обмен на интересные факты о его визире. И, если Сью не передумает, погуляю на ее свадьбе… хотя видит Лев, я ничего так не желаю, как увезти ее обратно!.. Он не знает. Никто не знает, кроме владык Калормена и ее господина. И ее самой. Но она же не может рассказать чужаку?.. Одно дело – уйти от господина, возвращение к которому не сулит ничего, кроме мучительной смерти. Другое – раскрыть планы своего правителя чужому. Это называется государственной изменой. Пусть позора ей не смыть вовек, пусть боги не отвечают на ее мольбы которую весну – она не хочет ненавидеть себя всю оставшуюся жизнь. Но и допустить, чтобы спасший ее сунул голову в пекло, она тоже не может. Что же делать? Решение пришло неожиданно – единственно возможное. – Король Эдмунд, вы можете принять меня в число подданных Нарнии? Тот поднял на нее удивленные глаза: – Этим обычно Верховный Король занимается. Я как-то… – Но вы ведь тоже король в своем праве! – горячо заговорила Луджайн. Встала на колени, отчего Эдмунд сразу поднялся. – Прошу вас, это очень важно!.. Наверное, он всё же что-то понял по ее лицу. Конечно, то обнажено, всё как на ладони… Ох, златоглазая Меджнан, и ведь не спросишь даже, за что всё это. Есть за что. А сейчас будет еще больше. – Повторяй за мной: я, тархина Луджайн, дочь Кидраш-тархана, подданная Калормена, прошу принять меня в число свободных граждан Нарнии, под руку Верховного Короля Питера. Прошу о том Эдмунда Справедливого, Серебряного короля Нарнии. Луджайн повторила, ожидаемо запнувшись на титулах. Раньше она бы удивилась, как могут одновременно править два короля, но нынче в Калормене была похожая ситуация. Тисрок – да будет вечной жизнь его – часть полномочий передал наследнику. В каком-то смысле в империи царило двоевластие. – Чем мне поклясться, ваше величество? – спросила она. – Боги Калормена для вас не свидетели, а к вашему не могу взывать я. Жизнью?.. Вот уж не думала оказаться в столь дурацкой ситуации: на коленях перед мужчиной в женской одежде, с перемазанным сажей лицом. Прося защиты у чужого короля – чтобы защитить его самого и неизвестную его страну. – Я не поверю ни единой клятве от бьющего в спину, – ответил Эдмунд. – Не трудись, Луджайн. Я принял тебя под свою защиту. Предашь – останется на твоей совести. Если она у тебя есть, конечно, в чем у меня большие сомнения. И встань уже. Хлёстко. Но справедливо. Что же, слово сказано. Назад пути нет. …Назад пути не стало, когда он отвел кинжал от ее шеи. А после – меч в руке сестры. – Теперь я могу сказать, что вашей стране грозит опасность, ваше величество. Прячясь в Старом Дворце, я слышала следующий разговор… Когда Луджайн закончила рассказ, король долго молчал. Так, что ей даже захотелось потрясти его за плечо: не тронулся ли ненароком от таких вестей?.. Зато потом Эдмунд выдал: – Ну что же. Хотя бы мне не придется извиняться перед Рабадашем. Напротив – теперь более чем поводов врезать по его холеной морде. Всегда мечтал это сделать, едва он положил глаз на сестру мою королеву.***
Сьюзен нервно ходила туда-сюда – от запертой двери до зарешеченного окна. Ей хотелось бы верить, что так лучше думается, но мысли разбегались, грозя быть погребенными под подступающей паникой. Остановившись, королева сжала кулаки до боли. Разжала. Вдохнула так глубоко, что задрожала цепочка с синим сапфиром на груди. Очень медленно выдохнула. Если она будет кидаться на стены от страха, этим только насмешит калорменцев и ничем не поможет – ни Аслан знает где пропадавшему брату, ни пленным нарнийцам. Ни себе. Два дорогих человека утверждали противоположное, и Сьюзен не знала, кому верить. Она и мысли не допускала, что Эдмунд опустился до клеветы, но та мерзавка могла ведь и соврать?.. Рабадаш яростно отрицал свою причастность. Будь это его рук дело – разве не озаботился бы он сколько-нибудь убедительной легендой? Разве не нашел бы, на кого повесить столь тяжкое преступление, разом отводя подозрения и избавляясь от врагов, коих у него хватало в избытке? Если его натура столь изменчива, если верить… всему, что она наслушалась о калорменцах, едва те прислали письмо о намерении посетить Нарнию. И еще больше – после того, как улыбнулась невысокому человеку с яркими глазами и учтивой речью не по обязанности хозяйки, а по велению ёкнувшего сердца. Кажется, это заметил весь Кэр-Паравэл. И зашептался, что королева со столь богатым выбором могла бы и… Сьюзен не подавала виду, но это изрядно злило. Почему-то интрижки братьев, которые те скрывали разве что от Люси, да и то не слишком старательно, никто не осуждал. Разумеется, Сьюзен влюбилась не впервые – и при необходимости могла бы запереть на замок сердце, выбери оно неподходящего человека. Однажды уже пришлось это сделать, когда она, двадцатилетняя, оказалась по уши очарована сыном гальмского герцога. Женатым. Но Рабадаш был свободен, а статус его говорил сам за себя, проявляясь во всем: в гордом повороте головы, в неосознанных жестах, в легкости, с какой он сорвал все победы на турнире, а после небрежно сгрудил оружие побежденных к ее ногам со жгучей улыбкой. И Сьюзен не видела решительно никаких препятствий к тому, чтобы отказывать царевичу в прогулках и долгих беседах под полной луной. Да, их страны недолюбливали друг друга. Но могут нарнийская королева и калорменский царевич поколебать эту вековую, Аслан знает на чем основанную неприязнь? Не к тому ли должно стремиться правителям – даже самый личный выбор подчинять общему благу?.. Приятно удивило, что он не считал их колдунами. Перебил собственную свиту, когда начали выражать осторожное восхищение колдовскими силами Четверых, победивших Джадис. Заявил, что Колдунью вполне можно было остановить без всякой магии, отвагой и хитростью, и он удивлен, отчего за столетие никто не попытался это сделать. Ведьмой он назвал ее только когда она попыталась сбежать… Сьюзен потерла синяки на шее, оставленные цепкими смуглыми пальцами. Прежде они касались ее совсем по-иному: нежно, почти невесомо, но разжигая столь сильный огонь, что приходилось выдумывать любые предлоги, требующие немедленного внимания королевы. Иначе ее выдержка грозила рухнуть в одночасье. Или он сдерживался раньше, будучи в гостях, а дома развернулся во всей красе?.. Сьюзен не была с ним сутками, разумеется, но слышала, как отзываются о ее женихе калорменцы. Восхищались и подражали, побаивались дикого нрава, шептались о недоверчивости, а уличные музыканты пели баллады о Рабадаше Пламенном, о храбрости и беспредельной любви к Калормену. И Калормен любил царевича в ответ, несмотря на тяжелый нрав. Пожалуй, не меньше, чем его отца. А может, она заблуждалась на его счет? И даже сейчас продолжает выгораживать? Музыкантам ведь можно и заплатить… У нее нет доказательств – только сердечная уверенность. Только черные бездонные глаза, сверкавшие ярче нарнийских звезд. И эта странная просьба-приказ о смене приданого. Зачем Калормену понадобился Юг Нарнии? Да еще так скоропалительно… Связано ли это с их бегством, и если да, то как? Тихий писк отвлек королеву от дум. Ну наконец-то!.. – От вашего брата две вести, ваше величество, – начал Шипикун, поклонившись и подкрутив усы. – Хорошая и плохая. – Эд жив!.. – воскликнула Сьюзен облегченно – и сама же зажала себе рот. – Это точно добрая новость, хвала Льву! Мышь покачал головой. – Хорошая весть в том, что покушение на вашего брата устраивал не ваш жених, а великий визирь Калормена, именуемый Ахоштой. Царевичу о том не было ведомо. Значит, не зря она отказывалась верить в подлость Рабадаша!.. Не он, не он! Сьюзен едва не пустилась в пляс, столь велик был свалившийся с плеч камень сомнений. Визирь же получит свое, проклятая обезьяна без чести!.. А младший брат хорош, нечего сказать. Понять его можно, но всё же, всё же… Это ведь не первое покушение за четырнадцать зим, в самом деле! Хоть и надо признать – самое подлое. Но разберись Эдмунд сразу как следует, а не вбей себе в голову, что всё зло Калормена олицетворяет ее жених – не пришлось бы убегать, и… половина команды не обрела бы последний приют… Но как же она рада, что Рабадаш не имеет отношения к этой мерзости!.. Она знала, знала… чувствовала – нет истинного зла в его сердце. – Ради таких вестей я согласна услышать что угодно, – воодушевленно произнесла Сьюзен. Шипикун не разделял ее энтузиазма. Вновь подкрутил и без того тугой как спираль ус. – Плохая новость перечеркнет хорошую, ваше величество, – печально сказал он. – Ваш жених собирается захватить Нарнию подобно вору в ночи.***
Двадцать два года назад «Четырнадцать весен царствовала императрица Самиас Процветающая, и правление ее по праву называли Жемчужным веком Калормена. Деяния ее воистину заняли почетное место в ряду предков, ибо не уступали деяниям великих тисроков – да пребудет с ними благословение богов. Вдовствующая императрица стояла за плечом своего сына, мудро направляя того. Благодаря ее советам империя достигла небывалого расцвета, схожего лишь с Пурпурным веком, когда сам Таш Неумолимый снисходил с небесных чертогов и бродил меж детьми своими…». Девочка, с усердием склонившаяся над книгой, мечтательно подняла глаза. На лоб ей спадала прядь, выпавшая из строгой прически – царевна Калормена должна выглядеть подобающе, несмотря на возраст. Рука ее, подпиравшая голову, медленно опустилась, скользнув по жесткому кожаному переплету. Да сейчас, сейчас она пойдет вышивать эти розы. И соловья над ними. Красивые, конечно… но ведь про Самиас куда интереснее читать! Почему ей дают только дурацкие сказки про царевен и тархин, которые – все как на подбор! – сидят в своих башнях и гаремах и света белого не видят? Когда у нее такая потрясающая бабка!.. Это было, пожалуй, давно – целых девять весен тому. Шамсиан еще и не родилась. Но тисрок Альрадин Победитель – да пребудет с ним благословение богов – образец храбрости, идеал правителя, по которому честью считают равняться все последующие – и вовсе жил двести шестьдесят весен назад!.. Острый ноготок, покрытый жемчужной краской, подчеркнул столь вдохновлявшие царевну слова: «не уступали деяниям великих тисроков». Значит, она, Шамсиан, вовсе не обязана быть как мать – самая красивая женщина и в гареме отца, и вообще на всем белом свете, но такая печальная. Такая… боязливая? «Сама златоглазая Меджнан благоволила императрице. Великая Мать признала мать земную, коей, без сомнения, Самиас Процветающая была для подданных. Никто не уходил от императрицы обделенным или обиженным, распри же она разрешала по-матерински великодушно, но превыше всего ценила справедливость. При ней были воздвигнуты… приняты… увеличены… упразднены…» От цифр и дат у Шамсиан зарябило в глазах. Историю можно было бы писать и более увлекательно. Ну почти как сказки. Может, тогда не пришлось бы вздрагивать от любого шума за дверью, торопливо пряча книгу и делая вид, что она обдумывает узор для соловья… Вот она вырастет – и заведет свои порядки в Калормене. – О дорогая Меджнан, – умильно сложив руки на груди, заговорила девочка, – ведь у меня получится быть такой же, как бабушка Самиас? Ты помогла ей, помоги и мне!.. В покоях царевны стояло изображение Зардинах, как и положено девочке. Но заметив, с каким восхищением та рассматривала статуи златоглазой Меджнан, Великой Матери, Фаридис распорядилась поставить в детской ее изображение. Она и сама горячо молилась спутнице Таша, ибо кто еще лучше поймет женщину? Сколько бы лет той ни было. Шамсиан не понимала, почему на жаркие ее уверения, что она будет прекрасной правительницей, как бабка Самиас, встречала только поджатые губы и осуждающие покачивания головой. Она ведь старшая! Первенец тисрока – да будет вечной жизнь его! Лучшего отца на свете. У него был только один недостаток: редко он бывал дома. «Расширяет границы Калормена во славу богов», – неизменно отвечали мать и няньки на вопросы Шамсиан, где же пропадает отец. Она отмечала дни, проходящие без него, зарубками на косяке, выцарапывая их дорогущим черепаховым гребнем. И неплохо выучилась на том считать… На косяке уж не осталось живого места, а солнце Калормена не торопилось домой. И маленькое подобие солнца – о том, что дочь просто вылитая копия тисрока, шептались по всему дворцу – скучало и мечтало о встрече. Уж отец-то точно приструнит этих завравшихся нянек, которые отчего-то в голос твердят, что ей не править, потому что есть Рабадаш. Как они не понимают, что она старше? Она первая, значит, она должна получить венец тисроков! Брат младше ее на целую весну!.. Но вот принесли гонцы весть о возвращении войска калорменского, и дворец превратился в улей, в который ткнули палкой. Забегали, засуетились все, ожидая победного – иных не было – возвращения тисрока. – Я первый должен встретить отца! – заявил Рабадаш, посверкивая черными глазищами. Ресницы у него были огромные, так, что сверстники даже пытались его дразнить девчонкой. После пары раз зареклись: сила у царевича была еще детская, а вот ярость и пыл сделали бы честь и взрослому воину. – Нет, я! – не уступала царевна. – Великому тисроку надобен отдых с дороги!.. – прикрикнула на обоих мать, отправляя каждого на свою половину. Куда там: разве можно было уговорить их вести себя смирно, когда долгожданное солнце наконец-то всходило над дворцом!.. –…Отец, скажите ему, что править буду я! – воскликнула царевна. Даже ладони зудели от нетерпения: вот сейчас, сейчас отец скажет свое слово и поставит на место этого выскочку! Она старше, старше, а значит – достойнее. Ведь так? Тисрок улыбнулся в черную густую – клином – бороду. Она запомнила эту улыбку еще с тех пор, когда он уезжал, и часто засыпала с надеждой увидеть ее наутро. – Ты мое незаходящее солнце, Шамсиан, – сказал отец, и посадил ее себе на колени, и поцеловал в макушку. Девочка зарделась от удовольствия. Принялась водить пальчиками по сложным вышитым узорам на груди тисрока. – Но Калорменом будет править Рабадаш. Царевне показалось – она ослышалась. Отец пошутил? Она помнит, как часто он бывал в хорошем настроении до отъезда. Это ведь просто шутка, да? – Но бабушка Самиас… – начала было Шамсиан и была решительно прервана: – Императрица Самиас находилась у трона, будучи матерью наследника, неспособного к самостоятельному правлению. Оттого в ее руках сосредоточилось… подобие власти. И Калормен до сих пожинает плоды женского правления, – с видимым отвращением произнес тисрок. И продолжал, смягчив голос, но не слова: – Ты всегда будешь для меня подобна солнцу, Шамсиан, услада моих очей, жасмин моего сердца. Но правителем делает закон. Я не назначаю наследников из прихоти, иначе они передрались бы за мое внимание, – тисрок усмехнулся. Широкие его ладони, унизанные кольцами, по-прежнему обнимали царевну, не давая соскользнуть. – Законы же Калормена гласят, что наследником становится старший законный сын тисрока, а дочь – лишь в отсутствие братьев. Бремя правителя тяжело, моя дорогая. Не завидуй брату – жизнь его будет полна лишений и смирений, ты же будешь наслаждаться роскошью и не знать горя. Рабадаш, быть может, и сам бы поменялся судьбой с тобой или младшими братьями, если бы мог. – Ни за что! – сверкнул черными очами царевич, сжав кулаки. – Я люблю Калормен и сделаю всё, чтобы стать его достойным! Какой же он… противный. Но отец… Как он мог? Тщательно выстраиваемая защита – от матери, от нянек и визгливых гаремных служанок – рухнула в одночасье. В глазах у царевны защипало. – Я тоже люблю Калормен! Не меньше тебя, недомерок!.. – крикнула она, соскакивая с колен отца. Убежать – прочь в дальний угол, чтобы противный младший брат опять не сказал, что она ревет как девчонка. Но она и есть девчонка… Проклятье! Владычица Зардинах, за что – девчонкой?!..