***
«Сьюзен Великодушной, Золотой королеве Нарнии – от Верховного Короля Питера, Лорда Кэр-Паравэла, рыцаря Ордена Льва, Императора Одиноких Островов, с приветствием и уважением любезной его сестре. Мы получили письмо с просьбой твоего жениха и союзной нам страны рассмотреть возможность изменить условия твоего приданого. Принимая во внимание дружеский договор, связующий Нарнию и Калормен, а потому не ожидая никакого подвоха от будущего шурина, мы решили следующее: удовлетворить просьбу Калормена о приданом сестры нашей королевы и отдать во владение Калормену Южные земли Нарнии: от границы с Арченландом до Танцевальной поляны. На означенной территории Калормен имеет право вести торговые, земледельческие, строительные и иные виды деятельности, кроме военных. Калорменцы или иные граждане империи, поселяющиеся на Южных землях Нарнии, обязаны с уважением относиться к коренному населению Нарнии. Конфликты и иные непотребные действия – повод для выселения без права возвращения. Данным считать, что договор от числа… года…, означавший передачу Одиноких Островов во владение Калормена, считать недействительным и вернуть их под нарнийское владычество и в наш титул соответственно. P.S. Обнимаю и целую, любезная моя сестра, и желаю всяческого успеха в сердечных и иных делах». – Однако, – покачал головой Рабадаш, опуская письмо. – «Без права возвращения!» Ну хотя бы не с возвращением земель обратно Нарнии в случае моей смерти, как в прошлый раз. Лев изволит скалить зубы… – Северяне вообще наглы без меры, у них это в крови, – сказал Азрох. – Я понимаю так, что Верховный Король ответил согласием, мой царевич? Тот свернул письмо со сломанной печатью и сунул за пазуху. – Да. Он ничего не понял. Да и откуда ему было понять – я ведь читал письмо королевы. Она проявила похвальную скромность, речь ее была проста и безыскусна, без каких-либо намеков или превратного истолкования. – Можно отправлять первую сотню сегодня же. Воины уже устали ждать, ваше высочество… – Но в этот раз им придется ждать, – перебил Рабадаш. – И вести себя естественно и учтиво, пока не соберется достаточно людей. Слишком большой наплыв калорменцев разом вызовет подозрения. Я не желаю ставить под угрозу столь блестящую операцию. – Можно отправлять людей каждые три дня. Царевич вновь покачал головой: – Нужно дать время первой сотне подготовиться. Расположиться, найти себе пристанище, начать торговлю… Следующая сотня отправится через неделю, а уже остальные можно пускать через два-три дня. Заодно подтянутся воины из других сатрапий. Мне более всех не терпится захватить Нарнию, Азрох. Он помолчал. – Нарния – как прекрасная, но беспечная женщина, что танцует в лунном свете, не видя, как подползает змея. Нет мужчины, позаботившегося бы о ее безопасности… Я стану таким мужчиной. Я возьму ее – почти бескровно, никто и опомниться не успеет. Я позабочусь о ней – такая красота нуждается в неустанной опеке, чтобы не повторилась история с Белой ведьмой. Нарния станет жемчужиной в венце калорменских тисроков, живущих вечно. А главная ее жемчужина станет моей женой – после того, как я принесу ей ключи от ее же страны в свадебный дар и скажу, что, став властительницей Калормена, она сохранит и нарнийскую корону… Разве это не прекрасно? – Вне всякого сомнения. Еще бы удалось это втолковать моей жене, – вздохнул Азрох. – Она так переживает за ваше высочество… Я пытался ее успокоить, но царевна твердит об опасности, и колдунах Севера, и о том, что в гневе Верховный Король поистине страшен. Говорят, в битве у него отрастают огромные когти, что разрывают самые прочные кольчуги с одного удара, а голова обращается львиной пастью… – Я встречался с ним – и когтей не увидел, – возразил Рабадаш. – В Нарнии править может только человек – верно, потому, что прочие твари на это неспособны. Если бы я считал страшным каждого варвара выше себя ростом, я бы не имел права называться любимым сыном тисрока – да будет вечной жизнь его – и не имел бы прав на трон Калормена. Либо десять оставшихся моих братьев уже давно пошли бы по пути Климаша… Пламя души сильнее варварских заклятий, сабля в умелых руках опаснее меча с демонской мордой. Таш не знает промаха и поражения, не пристало печалиться о них его детям. И положил руку на эфес сабли в виде головы хищной птицы.***
Сладкие ароматные клубы из кальяна плыли по комнате. Король Лум и двое лордов расположились вокруг круглого стола, играя в дурака. – Десятка пик, ваше величество, – сказал один из лордов, кладя перед королем соответствующую карту. Второй лорд поспешил подбросить десятку червей и буби. Лум глянул в свои карты. Пики крылись вальтом, против червей имелась козырная семерка, а третья карта оставалась беззащитной. Пускать в ход джокера за-ради жалких десяток не хотелось. Король уже потянулся забрать карты, как дверь распахнулась без стука, и в комнату ворвалась взлохмаченная леди с вороном на плече, в которой игроки не сразу признали Серебряную королеву Нарнии. – Аудиенции! – вскричала Люси. Закашлялась от сладкого дыма. При виде дамы все поднялись, побросав карты. – Немедленно, ваше величество!.. Один из лордов прикрутил ручку кальяна, второй открыл окно, впуская свежий воздух. По знаку короля лорды покинули помещение. Лум одернул подвернутые рукава камзола, шагнул навстречу гостье. – Что стряслось, дорогая королева? Вместо ответа Люси бухнула прямо поверх игральных карт до того зажатую в кулаке вещь – перстень-печать с львиной головой и переплетенными буквами «ЭС». Лум осторожно взял его в руки. Выжидающе озвучил очевидное: – Это перстень вашего брата. Второго. – Моя сестра в плену, – выдохнула Люси. Грудь ее всё еще часто вздымалась от бега, и Лум задержал на ней взгляд чуть дольше положенного. – Ваш сын тоже. Мой брат, король Эдмунд, в смертельной опасности. Калормен… – она наконец взяла себя в руки и заговорила ровнее, – проклятый Калормен хочет захватить Нарнию. Подло, придя сюда под видом торговцев. Под шелками и пряностями они принесут сталь и железо! Рыцари так не поступают! Рыцари не бьют в спину, рыцари не жалят, подобно змеям!.. Король Лум, вы добрый друг Нарнии – помогите! Откажите им в пропуске через перевал! И… – она замялась. – Военная помощь была бы очень кстати. Нарния сейчас несколько в стесненных условиях… Лум молчал. Задумчиво вертел перстень так и эдак. – Это серьезное заявление, – сказал после паузы. – У вас есть доказательства? – Этого недостаточно? – указала Люси на печать Эдмунда. – Вы думаете, мой брат стал бы так шутить? Хьюго, – обратилась она к ворону, – расскажи его величеству. – Я никогда не видел Серебряного короля таким взволнованным, – заговорил Хьюго, слетев с плеча Люси на игральные карты и коротко поклонившись Луму. – Волею Льва ему стало известно о заговоре калорменских правителей против Нарнии. План их спонтанен, но неприязнь меж странами давняя, и они лишь обрадовались случаю. Не стоило кор-ролеве Сьюзен ехать в Калор-рмен!.. – каркнул он, не удержавшись. – Солидарен, – пробормотал под нос Лум. Вслух же сказал: – Ваше величество, вы понимаете, в какое щекотливое положение вы меня ставите? У Арченланда союзнический договор с Нарнией, верно. Но точно также у нас договор о сотрудничестве и мире с Калорменом, и пункт о беспрепятственной торговле в него входит. Я не могу рисковать расположением великой империи из-за одних лишь невнятных слов о заговоре и серебряной побрякушки. – И он брезгливо положил перстень обратно на стол, печатью вниз. Люси вспыхнула: – То есть вы отказываете в соседской помощи? Не боитесь, что Калормен доберется и до вас? Ему что Нарния, что Арченланд – всё едино северные варвары! Когда начнется война, вы не отсидитесь в своей башне, король Лум, будь она хоть трижды каменной! Калорменцы раскатают ее по камешку, помяните мое слово!.. А если они сделают заложником Корина? – Вы угрожаете, королева Люси? – вкрадчиво спросил король. – Или пророчествуете? Надеетесь, что мрак для Арченланда – и моего сына – в ваших прелестных устах заставит меня взяться за оружие? Я давно уже не мальчишка, чтобы реагировать подобным образом. Щеки Люси, и без того румяные, заалели еще сильнее. – Я прошу оценить тяжесть положения, в котором все мы оказались… – Голос ее упал до шепота, руки сомкнулись молитвенно: – Там же Корин, король Лум. Ради него! Ради Верховного Короля – вы ведь дружны с ним!.. Если бы он не уехал на Дикий Север… о, Аслан, если бы только он не уехал три луны назад!.. – Доказательства, – повторил Лум. Сдвинул упавшие рубашкой вниз карты. С верхней ухмылялся джокер, и он счел то добрым знаком. – Нарния долгие годы провела в изоляции, ваше величество. Меж тем жизнь не стояла на месте. Калормен не давал повода сомневаться в его порядочности, и я не хочу посеять сомнения в порядочности собственной. Я не получал никаких известей касательно Корина – ни от своих людей, ни от тисрока. Быть может, ваши царственные брат и сестра что-то перепутали. Традиции Калормена отличны от северных. Королева Сьюзен волнуется перед свадьбой, влюбленные могли поссориться, а его высочество Рабадаш изрядно вспыльчив. А король Эдмунд… мог что-нибудь не так понять. Его могли намеренно запутать, в конце концов. Мало ли недоброжелателей у трона, вам ли не знать?.. Нет нужды пороть горячку. Ваша бесспорная отвага делает вам честь, моя королева, но развязать войну всегда легко. Куда сложнее из нее потом выйти – и приумножить имеющееся. И не растерять то, что уже было. Краска отхлынула от лица королевы так же стремительно, как прилила. – Ну что же, – тихо сказала она, упрямо поджав губы и став как никогда похожей на старшего брата. – Нарния справится сама. Благодарю за поддержку, ваше величество. Взметнулась рука с коротко подстриженными ногтями, цапнула со стола перстень. Взметнулся подол дорожного платья – и Люси исчезла раньше, чем Лум успел предложить ей все-таки отдохнуть с дороги. Вздохнув, король широким жестом сгреб все карты со стола. Наверху вновь оказался джокер, в двуцветном трико и огромных туфлях с загнутыми носами. Машинально тасуя колоду, Лум подошел к окну. Люси, уже верхом, пришпорила свою кобылу, гикнула и понеслась – только пыль из-под копыт взвилась в стороны. Пришпорить – это говорящую-то лошадь!.. И как только не сбросила... Корин, сынок, ты же умный мальчик, ну что ты нашел в этой взбалмошной Четверке?!***
Четыре года назад – Уходите! Мелодичный голос царевны сорвался. Меджнан Златоокая, как же эти клуши надоели… Хоть казни всех. Да что от того изменится? – Уходите, я сказала! Вон, все вон!.. Служанки, переглянувшись, подобрали юбки и прыснули в разные стороны. Шамсиан без сил откинулась на скамейку. Цветущая слива тихо шумела над головой, скрадывая жару полдня. Но легче не становилось. Третьего дня царевна потеряла ребенка. Неужели дочь тисроков настолько бесполезна, что не в состоянии выносить младенца? Сына. Дочери, Нурсиде, было три, она бродила по дворцу, предоставленная более заботам нянек, чем матери. Сын, ей нужен сын!.. Только его признают в империи. Только он сумеет… воплотить всё то, что не сумела она. Он сумеет стать солнцем Калормена, осветить его… пусть много позже после Рабадаша. Духота усиливалась. Царевна подумала, что, пожалуй, зря ушла в сад в это время дня. Но покои, в которых Шамсиан лежала два дня в горячке, опротивели настолько, что она сбежала в сад, едва смогла сесть. Взгляды же служанок были просто невыносимы. Дочь тисроков не нуждается в сочувствии! Она подобна солнцу, она не может вызывать жалость!.. Никто не осмелился бы высказать подобное вслух, но царевне в каждом жесте и взгляде слышалось: ущербна, ущербна… не смогла… опять не смогла… А брат ее знай покрывал себя славой, одно за другим деяние его воспевала восторженная толпа. Скоро уж он мог бы перещеголять и тисрока – да будет вечной жизнь его. Но отец будто не замечал ничего, лишь подбрасывал наследнику всё новые и новые обязанности. А может, как раз замечал и намеревался отвлечь, загрузить, не оставить времени… О, как бы она хотела, чтобы это у нее не было времени в заботах о державе! Брат, когда-то спасший ее. И тем покрывший свое имя бессмертной славой – а что осталось ей? Участь трофея победителя – наравне с бессловесным мрамором, которым так гордится их вечноживущий отец? Шамсиан поднялась – жара давила совсем уж невыносимо. Пошатнулась. Низ живота скрутило острой болью. Царевна вскрикнула, прижала руки к животу – и не сразу поняла, отчего витые ножки скамейки оказались перед глазами. – Ваше высочество! Что с вами? Только этого противного голоса не хватало. И его не менее противного обладателя. Великий визирь, обезьяна без роду и племени, прижившаяся у трона. – Сюда! Болваны, сюда кто-нибудь! Рабы, лекари – немедленно!.. Шамсиан почувствовала, что ее поддерживают. Голова плыла, заваливаясь набок, по ногам текло горячее и мокрое. Кровотечение открылось вновь. Меджнан, ведь всё должно уже было кончиться… – Моя царевна, посмотрите же на меня! Я уродлив, но лучше смотреть на урода, чем в небытие!.. Не такой уж противный голос, однако. И руки – держат крепко, не дают обратно упасть. Не должно так касаться замужней женщины… но ей сейчас слишком плохо, а держащий ее не дает провалиться в кроваво-черную пелену, откуда откачивали двое суток лучшие лекари Калормена. Будь проклят ее муж – из-за его наслаждений она мучилась, рожая Нурсиду, и теперь страдает вновь. Будь проклят ее брат, любимец богов и людей, – ему никогда не оказаться на ее месте. А ей – на его… О, да будь проклят весь мужской род! Неужели она произнесла это вслух? Визирь же… боги! …Через неделю лекари сказали, что опасность минула. Исхудавшая царевна удостоверилась, что может ходить без посторонней помощи. И велела позвать великого визиря. – Рад, что с прекрасной царевной всё в порядке, – поклонился Ахошта. – Это главная награда мне, недостойному. – Ты услышал то, что не должна была слышать ни одна живая душа, – заговорила Шамсиан. – Почему ты не поведал о том моему брату? Ты бы заслужил его доверие. Ты ведь… не ладишь с ним. Ахошта помолчал. – Ваше высочество, я понимаю, отчего в той ситуации вы проклинали своего мужа, – сказал он наконец. – Но – брат… – Муж мой разумен и отважен, предан своему повелителю – и сумел завоевать даже мое расположение. Он хороший воин и еще лучший военачальник… но заботы империи его волнуют лишь в той части, в какой касаются армии. Он никогда не стал бы тисроком. – Да будет вечной жизнь его, – подхватил Ахошта. – Да будет… – повторила Шамсиан. – А я – могла бы. Я – должна быть!.. – вырвалось у нее, снося многолетние запоры, приличия и самый здравый смысл. – Быть не подобной солнцу – солнцем! Будь проклято это слабое никчемное тело, – руки царевны свесились бессильно вдоль бедер, которые придворные поэты неизменно уподобляли слоновой кости. – Мне никогда не сравниться с братом. И тем более – не обойти его. Визирь молчал. Потом заговорил – тихо и учтиво, будто осыпал ее льстивыми комплиментами на пиру: – Вам не стать солнцем, моя царевна. Калормен не примет женщину на троне. Но он может принять женщину рядом с троном. Вспомните вашу достопочтенную бабушку, Самиас Процветающую… – Я думала об ее примере днями и ночами, пока глаза не покраснели от бесплодных слез, – горько сказала царевна. – Но Рабадаш неукротим и своеволен, он не потерпит ничьих советов. – Царевич Рабадаш – не потерпит, – кивнул Ахошта. – Но милостью богов у вашего высочества не один брат. Сердце облило холодной волной. В ушах зашумело. Что он предлагает, эта безродная обезьяна? Убить Рабадаша?.. …А не так ли и утверждали право на трон в их роду? Разве не ходила поговорка о том, что старшие сыновья опасны для отцов? Разве и их блистательный отец, живущий вечно, не поступил также с собственным братом после смерти великой бабки? – Царевич Мурад, к примеру, отличается похвальной рассудительностью и склонностью внимать советам мудрых людей, – продолжал Ахошта как ни в чем ни бывало. Шамсиан знала, что он не любит Рабадаша. Но любила ли она его? Он любил ее, как единственную сестру, он отмолил ее когда-то у богов – и тем стяжал себе славу… А что получила она? Упоминание в песне, тень в чужом подвиге – и только? Он вообще спросил, хотела ли она, чтобы ее возвращали? Быть может, лучше ей было уже предстать пред золотыми очами Меджнан и спросить, за что она так не любит свою дочь, поклонявшуюся ей с самого детства. Мурад был третьим после Рабадаша. Он и впрямь не проявлял интереса к государственным делам, а после вскрывшегося заговора Климаша и последующей казни и вовсе, казалось, был рад обходить дворец десятой дорогой. Пожалуй, он мог бы… быть неплохой заменой слабоумному сыну Самиас, имя которого не помнила даже Шамсиан, читавшая про деяния бабки не единожды… – Но Рабадаш… – неуверенно произнесла она. Обернулась, будто кто мог подслушать. Но не было никого. – Если он узнает... Сколь обходителен он в добром расположении, столь же безумен и опасен в гневе. Я не хочу повторить судьбу Климаша! – воскликнула царевна, вновь вспомнив дикий крик над площадью и красную обваренную плоть, бывшую когда-то ее единокровным братом. – Я тоже, – кивнул визирь. – Но надо действовать наверняка, ваше высочество. И не своими руками, как несчастный царевич Климаш. Будем ждать удобного случая.***
Ручная обезьянка, привлеченная сладостями – пахлава, лимонная нуга и целая гора ароматных персиков – вспрыгнула Аравис на колени и умильно скроила мордочку. Тархина рассмеялась и, отломив кусочек пахлавы, протянула на ладони зверьку. Обезьяна схватила лакомство, подержала в лапе – и понеслась с ним на колонну. – Рико! – прикрикнула Ласаралин, когда с высоты послышалось чавкание, а на ковер полетели крошки. – Прекрати же, поросенок!.. Эй, кто-нибудь, – крикнула она уже в приоткрытую дверь, – уберите за этой свиньей в образе обезьянки. Не корми его больше, Аравис, этот нахал ест едва ли не лучше меня, только при гостях корчит голодные рожицы. Бесшумно в дверях возникла служанка с тряпкой в руках, собрала мусор. Ласаралин рассеянно кивнула в сторону серебряного подноса с пахлавой: – Можешь взять кусочек, и потом закрой за собой дверь. – Спасибо, госпожа, вы очень добры. Когда служанка ушла, Ласаралин прижала руки к груди и закружилась по комнате, с изяществом обходя толстые витые колонны. – Ах, ну как же медленно время идет!.. – воскликнула она. – Ты подумай, Аравис, если бы не капризы этой глупой северянки, моя свадьба была бы в один день со свадьбой его наследного высочества! Разве можно мечтать о большем? – Дай подумать… – Аравис делано возвела глаза к мраморному потолку, хлопнув густыми ресницами, – сыграть свадьбу с его наследным высочеством? – Ах вот ты куда метишь!.. – Ласаралин, рассмеявшись, подхватила с пола ближайшую подушку и кинула в подругу. Аравис не осталась в долгу, и следующие минут десять молодые тархины упоенно бились подушками. Умаявшись, обе рухнули рядом, раскинув руки, прямо на мягкий ковер. Рико на вершине колонны замер с поднятой задней лапой, глядя на них укоризненно, а потом метнулся вбок и скрылся. – Царевич Рабадаш – идеал мужчины, но как о всяком идеале, о нем можно только мечтать, – вздохнула Ласаралин. – Стать императрицей – нет, это слишком, я о таком даже не думала. Но Ашарта имеет большой вес в Ташбаане, а уж как он богат!.. – Уже Ашарта, – вновь поддела Аравис подругу. – Не господин Ашарта даже? Еще луна до свадьбы, Ласси. Та сделала страшные глаза и, приблизившись к уху подруги, прошептала: – Мы уже целовались. Один раз. Только никому!.. – И… как? Ласаралин томно вздохнула. – Борода щекотная, – честно призналась она. – И нос мешает. Но если повернуть голову вот так… – Спохватилась: – Ох, что же я делаю, тебе ведь нельзя об этом слышать!.. – Я никому не скажу, – покачала головой Аравис. – И мне всё равно не с кем целоваться, Ласси. – Да, Аравис, а когда я услышу про твоего жениха? Ты ведь больше не ходишь к господину Рахиму, верно? Он почтенный человек, спору нет, но столь знатный тархан мог бы заняться чем-то более достойным своего рода. Я до сих пор помню запах этой ужасной камфоры… Ты ведь понимаешь, что, выйдя замуж, я не смогу приглашать к себе незамужнюю девушку. И в храм Зардинах мы больше не сможем ходить вместе. – Отец сказал, что к осени озаботится поиском жениха для меня. Я полностью доверяю ему в этом сложном деле. Ласаралин села, подцепила с низкого столика тончайшего фарфора вазочку с мороженым. – Но неужели тебе совсем никто-никто не нравится? Аравис пожала плечами. «Мне нравится, когда дядя Рахим рассказывает о травах и настойках, о том, как извлечь из раны наконечник копья, из чего делают противоядия», – могла бы она сказать. Но знала, что Ласаралин презрительно фыркнет и скажет, что это совершенно глупое занятие для тархины. Поэтому Аравис старалась эту тему не поднимать. В остальном же Ласаралин была прекрасной подругой, хоть и воплощенной противоположностью: обаятельной, слегка рассеянной, обожавшей наряды и танцы, вращавшейся в кругу столь же молодых тархин с легкостью рыбы в воде. Сама же Аравис, оказываясь в свете, больше отмалчивалась, если только с ней не заговаривали. Вот и сейчас Ласаралин не могла обойти тему, которая докатилась даже до Аравис: сорванная помолвка наследного царевича. – Нет, ну что ей надо, этой варварке, не понимаю, – сказала хозяйка, жестом приглашая гостью тоже отведать мороженого. – Наследный царевич величайшей империи, отважен, красив, учтив и сказочно богат! И решить сбежать, подумать только!.. И теперь по ее глупой прихоти все нарнийцы сидят под замком, и принц Арченланда тоже. Только короля до сих пор не поймали. Нарнийцы задумали поджечь дворец тисрока – да живет он вечно – представляешь? Я велела запирать двери с самыми ранними сумерками. Кто знает, что еще взбредет поджечь варвару! Но Аравис из всей тирады заинтересовало совсем не то же, что и хозйяку. – А принца-то за что? – возмутилась она. Поставила на стол вазочку с совсем уже размягченным мороженным. – Он же совсем еще ребенок! Царевич что же, и его посадил в тюрьму? Это так на него непохоже!.. – Ну принц не то чтобы совсем мал, – пожала плечами Ласаралин и тоже поставила обратно вазочку – пустую. – Говорят, ему должно скоро исполниться четырнадцать. И держат его не со всеми в подземелье, а наверху, в башне. В южной – королеву, а в северной – принца Корина. Как думаешь, Великая Мать не обидится, если я подведу глаза не золотым, а зеленым? Понимаешь, мой Ашарта подарил мне совершенно потрясающие серьги с изумрудами, и… – Я хочу посмотреть, как он там, – заявила Аравис, сама удивляясь невесть откуда взявшейся решительности. – Кто, Ашарта? Да с ним всё в поря… – Принц Корин. Ласаралин умолкла, с удивлением глядя на подругу. – Но… зачем же? Я уверена, о принце есть кому позаботиться. И потом – это неприлично. Он ведь уже не ребенок. Что о тебе подумают? – Вот именно что о нем некому позаботиться, – возразила Аравис. – Он один здесь, без короля Лума. А матери у него и вовсе нет, если я правильно помню уроки внешней политики… Короли Севера же сейчас думают о том, как поправить собственное положение, а вовсе не о принце Арченланда. Он наш гость, Ласаралин. И, что бы там ни было с Нарнией – принц Корин явно не имеет к этому отношения. – Аравис… – протянула хозяйка. Хитро улыбнулась полными губами. – А ты не промах. Наследный принц, однако!.. А я-то всё считала тебя тихоней над этими твоими дядиными травками… – Он младше меня на две весны, – отмахнулась та. – Я всего лишь выполняю долг хозяйки по отношению к гостю Калормена. Имени моего отца достаточно, чтобы отворить эту дверь. К тому же я смогу узнать, как всё было на самом деле, и пересказать тебе, – улыбнулась гостья, и глаза подруги загорелись в предвкушении. – Только никому!.. Ласаралин истово закивала.***
Мышцы ныли от долгой езды, земля казалась жесткой и неуютной. Для привыкшей к мягким постелям и горячим купальням тархины это было сущим испытанием. Левую щеку опять защекотало. Эдмунд отрезал ей часть волос, вспарывая чадру, и до отвращения короткая прядь постоянно выбивалась – и из косы, и из-под покрывала. Тархина раздраженно заправила ее за ухо. Луджайн смотрела на черные далекие холмы, на истончившийся месяц, что поднялся над горизонтом; ежилась от холода. Где-то крикнула ночная птица. Сон не шел. Зато вновь пришли ее демоны. …Первый видел ее – и это было последним зрелищем в его жизни. Удивленные распахнутые глаза – то ли оттого, что кто-то осмелился угрожать ему в его же покоях, то ли оттого, что это была женщина. Один за другим два ножа – для верности – в незащищенном горле вырвали прощальный хрип. Глаза так и остались удивленными, когда она торопливо вытаскивала оружие и вытирала о подол нижней юбки. Второй, перешедший Ахоште дорогу, долго им не давался. Визирь велел ей одеться пособлазнительней и разговорами увлечь его ночью в сад. Тархан ждать ночи не захотел, возжелав воспользоваться гостеприимным предложением немедленно. Нахмурился, нащупав под одеждой перевязь – и Луджайн этого хватило, чтобы выскользнуть из ослабевшей на мгновение хватки и метнуть первый нож. Со столь близкого расстояния промазать было невозможно. С третьим всё вышло до безобразия просто – и от этой простоты Луджайн тошнило сильнее прочих. Она тогда пришла еще не убивать – только посмотреть, как устроены покои тархана. Переоделась служанкой, несла поднос со сливами. Какая удача – тархан сидел у окна, опершись на низкий столик, покусывая перо и мечтательно возведя очи. На тихий ее стук он рассеянно кивнул, на сливы даже не взглянул, по-прежнему глядя рассеянным взором вдаль. Слуг не было, в коридоре рядом, где только что прошла Луджайн, тоже было пусто. Ей всё равно убивать – рисковать, подбирать удобный момент… так отчего – не сейчас? Ножи были при ней – она не расставалась с перевязью. Сок из спелых слив брызнул, когда тело тяжело рухнуло на хрупкий столик – с ножом в спине. Тогда ее тошнило даже больше, чем после первого убитого. Там хотя бы ее жертва видела свою смерть. А вот так, ни о чем не подозревающего, в спину… казалось, падать дальше некуда. Но следующим приказом стало не просто устранение политического конкурента. Убийство гостя. Тогда она впервые выкрикнула «нет!» на слова Ахошты. Тот удивленно взглянул на нее и напомнил то, что она и так слишком хорошо знала: на ней три убийства благородных господ. «Я отдам тебя семьям тех, кого ты убила», – сказал визирь, и спорить стало не о чем. Луджайн ревела, запершись у себя, и вертела в руках злосчастную перевязь. Потом успокоилась. Взяла один нож, поднесла к собственной шее. Сердце билось где-то в горле, клокоча, готовое выпрыгнуть. Ну же. Один удар. Один – и всё будет кончено. Кончик холодной стали, прижатый к коже, потеплел, а сил нанести удар всё не было. Ну же!.. Рука бессильно свесилась. Что ждет ее по ту сторону? Что она скажет Ташу – она, убивавшая в спину? Ахошта говорил, что возносил за нее жертвы, как то пристало господину, отдавшему бесчестный приказ. Луджайн и сама истратила на жрецов едва не половину собственных драгоценностей, но не чувствовала желанного покоя. Боги молчали, равнодушные и презрительные, будто она была для них не любимой дочерью – чем-то грязным и мерзким, недостойным и праха у их ног, не то что взгляда. И отправляться на их суд в таком состоянии явно не стоило. Но что же ей делать? Искать способ заполучить прощение богов – прежде повесив на грудь еще один камень, тяжелее прочих?.. Бежать ей некуда: отец не примет ее обратно, а великий визирь Калормена дотянется до нее и дома. Идти к тисроку – да будет вечной жизнь его – бессмысленно, он благоволит визирю. Идти же к наследному царевичу… Рабадаш наверняка будет рад поводу избавиться от Ахошты, но ее саму по закону ждет казнь. За убийство тарханов. Наверное, поэтому она и промахнулась. Потому что почти желала этого. Она, быть может, успела бы швырнуть еще один нож в развернувшегося Эдмунда – в лицо, в грудь и тем остановить его, а после закончить начатое, хотя бы и просто перерезав ему горло, как барану. Помешали эмоции. Облегчение – четвертый камень оказался хоть на долю легче, – и ужас, и страх неминуемой смерти в лице белого короля, метнувшегося навстречу. Страх не боли – того, что не успела отмолить собственную душу, и Таш брезгливо отвернется, когда она предстанет пред его пронзительным взором. Порывисто вздохнув, тархина села, обхватив колени руками. Спящий неподалеку Эдмунд зашевелился, потянулся к мечу. – Кто здесь? – Никого, ваше величество, – устало ответила Луджайн. – Спите дальше. И не отвлекайте от ночных демонов… И благодарите своего львиного беса – или бога – что у вас их нет. – А ты? Вот же настырное величество! Что ему надо от… Луджайн запнулась в мыслях, не зная, как теперь определять собственный статус. Кто она королю Севера? Рабства у них нет, наложницей он не захотел ее делать. Ну не знатная же дама Нарнии? Вспомнив, как заматывала львиную голову на королевском мече лоскутом от собственного подола, тархина едва не фыркнула. Может она на этом основании считаться оруженосцем его величества?.. – Не могу уснуть, – ответила наконец. Эдмунд молчал, и она надеялась, что он ляжет обратно. Не ложился. Смотрел на нее, и, хоть ущербный месяц светил тускло, Луджайн запоздало вспомнила, что на ней ни чадры, ни покрывала. Отбросила растрепавшиеся косы – только концы блеснули золотом – за спину, но так и не потянулась укрыться. – Кошмары? – негромко спросил король, и от почудившегося сочувствия что-то надломилось в ее душе. Луджайн заговорила – быстро, горячо, торопливо, словно ожидая, что оборвут на полуслове. Впервые о своих демонах она рассказывала не храмовой статуе. Эдмунд слушал, не перебивая. Не пытался возразить – или осудить. Лишь когда она замолчала надолго, обессилев, сказал задумчиво: – Боюсь, ты не обретешь покоя, сколько бы жертв не возносила. Ваши боги… требуют так много внешнего. Какие обряды провел, сколько молитв вознес. Ты делаешь всё и даже сверх положенного – но не успокаиваешься. Потому что тебе нужно не соблюдение обрядов, Луджайн. Тебе надо, чтобы тебя простили, выбросили твое прошлое, будто его и не было. Будто его отсекли огромным каменным ножом. И вернули тебя – обновленную. Дали возможность жить по-новому, более никогда не напоминая и не упрекая прошлым. Он говорил так, словно понимал, о чем. Словно его тоже когда-то терзали демоны. Луджайн подумала, что очень мало знает о своем спутнике. – Кто же в силах отсечь прошлое? – вырвалось у нее. – Даже боги не властны его изменить… – Ваши боги – не могут. Мой – способен. Слова упали, весомые и звонкие в ночи, будто зерно легло в распаханную борозду. Кому же молится человек, пощадивший собственную убийцу?.. – Расскажите мне о нем, – попросила тархина. – Расскажите мне о вашем боге, король Эдмунд.