***
День спустя – Ваше величество, – окликнул Лума встревоженный дозорный, спрыгивая с коня на серые плиты внутреннего двора, – через Орлянку перебрался огромный караван калорменских купцов. Требуют пропустить их через перевал в Нарнию. Утверждают, что подписан какой-то новый договор. Но бумаг не предъявляют, говорят, что всё обговорено с нарнийцами. Ума не приложу, когда успели-то? Никаких гонцов мы не пропускали… Они требуют вас, ваше величество. Шумно требуют… Котелок с похлебкой, которой Лум собирался кормить своих охотничьих собак, перевернулся, гулко ударившись о плиты. Густое коричневое варево залило королевские штаны и сапоги. Спешно переодеваясь – не забыть корону, и мантию с горностаями тоже, это не Верховный, который от перечня собственных титулов до сих пор морщится, – король пытался унять нахлынувшую тревогу. Выходило из рук вон плохо. Ночь Лум не спал, до рассвета дымя кальяном и убеждая себя в верности принятого решения. Он не думал, что калорменцы захотят решить проблему столь радикально, надеясь, что Люси или уехавшие в Ташбаан нарнийцы всё же что-то перепутали. Он просил… не об этом. Калорменцы толпились с явным неудовольствием, что их заставили столько ждать. – Да будет путь вашего величества усеян жемчугами мудрости, а гости разносят славу о разумных порядках, царящих в стране, – сказал один из тарханов, в высоком тюрбане, увенчанном сапфиром. Видимо, старший. – Каждый час простоя в нашем ремесле несет убытки, ваше величество. Торговцы как на подбор были ладными, крепкими мужчинами – молодыми или зрелыми. Ни безусых юнцов, ни отмеченных благородным серебром в бороде и на висках видно не было. Ярко блестевшие на темных лицах глаза цепко осматривали – будто оценивали – и Лума со свитой, и окрестности Арченланда, и переправу на Орлянке. Всё это королю совершенно не нравилось. – Ваше величество, – тронул его за локоть один из лордов, – дайте ответ. Лум повернулся, и взгляд зацепился за фибулу с изображением львиной головы на плече лорда. Казалось – та выросла в размерах, и Лев смотрит на него с укором. Можно было отмахнуться от слов королевы Люси, и уж тем более от перстня ее брата. Можно было убедить себя – не в первый раз – что неодобрение Аслана ему тоже привиделось. В конце концов, Льва никто не видел уже больше десяти зим, и тот вполне мог появиться вновь спустя еще столетие-другое. Но отмахнуться от молчаливой толпы не получалось. Сколько их здесь? На глазок – двадцать, сорок... Около сотни. Скорее всего сотня и есть – боевая единица войска. А за первой сотней – в том не было сомнений – придет вторая, пятая… Огромному войску не перейти пустыню – это знали все по обе ее стороны. Но вот так, малыми силами… А Рабадаш умен. Тисроку не до походов, а больше некому отдать подобный приказ. Если только вспыльчивому царевичу, прозванному Пламенным, умело не подбросили эту идею. А если они пожелают еще и Арченланд?.. Мысль, не новая, но старательно подавляемая, при виде темнолицей толпы обожгла. Нет. Не должны. Арченланд вел дела с Калорменом сто пятнадцать зим, пока Нарния лежала под спудом нетающих снегов. Кого помнят лучше – арченландскую династию, которую представлял и его отец, король Эрл Железнобокий, и дед, и так восемь столетий кряду – или двоих до неприличия юных королей, не знавших даже имени собственного отца? У кого больше опыта и возможности быть полезным? Кто, наконец, отправил сына в залог добрососедских намерений? Единственного сына и наследника. На мысли о Корине фибула с львиной головой вспыхнула нестерпимо ярким светом. Лев смотрел уже не с укором – с гневом. Грива шевелилась, хотя ветра не было, да и не мог двигаться металл. Лум зажмурился. «Ты не гневался, когда она умирала у меня на руках. Когда мой сын… Ты лелеял Нарнию и неумелых детей, Арченланд же справлялся собственными силами. Все восемь веков. И справляется сейчас – как умеет». Довольно. Представления Калормена о… взаимовыгодном обмене весьма отличаются от северных. А потому, ввязавшись в игру, надо делать следующий ход. Даже если он очень не нравится Нарнии. И, кажется, уже не нравится ему самому. – Пропустить! – наконец взмахнул рукой король в сторону калорменцев. – Пропускать впредь всех, направляющихся из Калормена в Нарнию, не чинить препятствий и задержек. Лум сидел в седле не шевелясь, будто изваяние. Сотня двигалась, казалось, вечность. Слаженный топот ног и конских копыт, яркие халаты и тюрбаны, темные лица и сверкающие белки глаз, тяжелые даже на вид тюки на спинах лошадей. Прячущие вместе с безобидными товарами – кольчуги и оружие. А Нарния сейчас обескровлена. И в ней только одна королева. Младшая, балованная, любящая танцы и поля с дубравами более тронного зала Кэр-Паравела. Своей живостью и обаянием когда-то поколебавшая даже его вдовство. Что же он наделал…***
– Как подписал?! – вырвалось у Сьюзен. Неужели ворон от Эдмунда не долетел? В пустыне может случиться что угодно с одинокой птицей… – А вы ожидали, что ваш брат вам откажет? – мгновенно отреагировал Рабадаш, вскидывая на нее жгучий взгляд. – Я думал, он заботится о вашем счастии… «И не желает ссориться со мной и Калорменом в моем лице» – не прозвучало, но повисло в воздухе. Сьюзен прикусила губу изнутри. Боль немного отрезвила. – Все действия Верховного Короля продиктованы заботой – о стране либо о близких. Могу я наконец взглянуть на письмо, адресованное мне? Вы ведь уже прочитали всё, что хотели, мой царевич. Удержаться от шпильки не получилось. Но Рабадаш молча протянул письмо, задев ее ладонь. Огрубевшая от горячих ветров и неизменной сабли кожа обожгла прикосновением. Ну почему у них всё так сложно? Могла бы сейчас совершенно по-другому проводить время с любимым мужчиной... «Любезная моя сестра…» Сьюзен закусила губу второй раз, чтобы не выдохнуть с шумным облегчением. Знает. Тогда почему согласился – вот так сразу, даже не попытавшись потянуть время бюрократией? Что только Питер с Люси задумали – оба одинаково безрассудные, оставшиеся без противовеса в лице Эдмунда и ее самой… Неужели решили бросить вызов Калормену? Это же безумие! Во рту собрался привкус железа. Кажется, прикусила губу слишком сильно. Только бы не заявились сюда с войском!.. А вернее – с его остатками. С них же станется… Даже если присоединится Арченланд – этого всё равно недостаточно. Да и захочет ли король Лум ввязываться в войну, когда его сын здесь? Это у нее есть щит из чувств царевича. И тот – непрочный, в любой миг может рухнуть и рассыпаться тысячей осколков… Сьюзен вновь вспомнила мрачные пророчества миссис Бобрихи – и передернула плечами. – Вы читаете мои письма, не приходите по несколько дней, – произнесла отстраненно, сворачивая письмо. – Я уже решила, что вы забыли обо мне и о тех обещаниях, что связывают нас. Меж тем мою репутацию, верно, не спасет уже ничто. Вряд ли я могу после всего полагаться на ваши чувства, мой царевич, хотя вы так горячо убеждали меня в них. В вашей любви… и вашем доверии. – Сколь уместны речи о доверии в устах той, что пыталась сбежать от меня, считая подлым убийцей!.. О, сколько благородного гнева. Но военная акция под видом торговой многим ли отличается от удара в спину? – Что же до моей любви, – царевич сделал шаг вперед. Запахло шафрановой горечью. Безумно захотелось шагнуть навстречу – ощутить сомкнувшиеся на талии руки, обнять в ответ, прильнуть всем телом… – Чем вы недовольны? Приемом, подарками, обхождением? Вам не по душе плен, разумеется, но это временное явление. Однако ни вы, ни ваши люди не знают нужды и в плену. Разве это не свидетельство моих чувств к вам? Я по-прежнему готов жениться на вас, осыпать любыми благами… что вас смущает? Он не издевается. Он действительно так думает. Лучше бы издевался. – Вы хотите сказать, ваше высочество, – не будь вы влюблены, меня бы уже поделили меж собой ваши воины, а после убили? И всех пленных убили тоже? – Сьюзен слышала себя – и ей стало худо от собственной дерзости. Она ведь не сестра, отваги ей всегда не доставало. Но если он сейчас ответит «да», она больше не сможет любить этого человека. И лучше услышать один раз, чем терзаться в неведении вечность. А потом пусть делает что хочет. – Честь для вас – пустой звук, важнее собственная прихоть? Милость для тех, кто угоден, и страшнейшая участь для всех остальных. Верно, на этом и строится безраздельная власть тисрока вечноживущего – не на истине и законе, а на сиюминутном желании правителя. Пленный, женщина, ребенок ли перед вами – любой, кто слабее, обречен, если недостаточно располагает к себе. Этому учат ваши боги и слагают стихи поэты, в этом честь для воина Азарота? Сьюзен закрыла глаза, не желая видеть, как исказится красивое лицо напротив в крике и ярости. Как взлетит для удара рука в рубиновом перстне, прежде дарившая чарующую ласку. Как рассыплется и развеется по ветру замок, возведенный на зыбких песках Калормена. В памяти всплыла сказка о чудовище, под чьей шкурой скрывался прекрасный принц. Ей же, отвергнувшей стольких ухажеров в поисках кого-то особенного, досталось чудовище под личиной принца. Может, лучше сразу саблей, ваше высочество? Одним ударом до пояса, по обычаям калорменских всадников… Вместо крика ушей коснулся холодный голос: – Убийца, теперь насильник… Кто еще я в ваших глазах – разоритель могил, потрошитель младенцев? Зачем вы поехали со мной, королева Сьюзен? Зачем ответили на мои ухаживания, если считаете меня монстром? Сидели бы дальше в своем Кэр-Паравеле, перебирали мужчин, пока даже ваша красота не увянет, пустая и бесплодная, как пустынная колючка. Вспыхнув, Сьюзен открыла глаза. Можно подумать, это она свалилась как снег на голову!.. Царевич меж тем продолжал с той же неумолимостью: – Или вы верите слухам, какие от скуки плодит Север? О том, что мы черные дьяволы, которым выклевал сердце Таш, вложив на прежнее место камень. О том, что у него четыре руки вместо двух, и на каждой страшные когти. Когда вы согласились стать моей женой, моя королева, под вашей ладонью стучал булыжник – или все-таки мое сердце?.. Заложил руки за спину, прошелся по комнате, не глядя на нее. Будто и впрямь удерживался. От того, чтобы ударить – или смять в объятьях? – Калормен убивал пленных, верно, – медленно сказал Рабадаш, остановившись и глядя ей в глаза. – В неурожайные годы, когда лишние рты грозили смертью собственным людям – или обернулись бы мучительной смертью для них самих. И, случись это вновь – я отдам такой приказ. Но сейчас милостью богов в стране изобилие, и мой отец – да будет вечной жизнь его – может себе позволить кормить жалкие три десятка северян в темнице хоть до будущей весны. А про женщин я уже говорил вам. К моим услугам сто пятьдесят красавиц, готовых ублажать по первому слову. Мне нет нужды брать силой женщину, королева она или последняя рабыня. …Ахошта говорил о страшном голоде, нахлынувшем зим шестнадцать тому. Таш не посылал дождей, и посевы гибли, не успев взойти. Арченланд помогал заснеженной Нарнии и не мог покрыть еще и потребностей огромной империи. Тельмар до сих пор являл собой разрозненные племена, не наладившие толком даже собственное производство. Возить провизию морем с Одиноких Островов или Гальмы было слишком дорого и долго, многое портилось. Калорменцы умирали сотнями, выжившие теряли человеческий облик и решали проблемы самым привычным и доступным образом – берясь за оружие. Чтобы отвлечь народ и хоть чем-то обеспечить, тисрок и предпринял серию завоевательных походов на западе и юге, отмеченных особой жестокостью даже на калорменский взгляд… Голос царевича, негромкий и холодный по-прежнему – Аслан свидетель, лучше бы кричал!.. – вернул королеву к проблемам дня сегодняшнего: – Я наслушался о вас всякой чуши не меньше, королева Сьюзен. Что вы ведьма, ничем не лучше той, со столетними снегами. Что Четверо поголовно холосты – оттого, что им слишком хорошо друг с другом. В том числе на широком королевском ложе, которое они делят то ли вчетвером, то ли разбиваясь на пары. Я не вслушивался в подробности, просто велел плетей отсыпать. Потому что я привык делать выводы сам. И думал, что девушка, которой хватило широты души ответить на любовь калорменца, тоже способна на самостоятельные суждения. Если же вы всерьез считаете, что мои предки, воздвигнув в голой пустыне империю и правя ею без малого пять столетий, ежечасно удовлетворяли свои прихоти, – то вы обыкновенная нарнийская дура. Ох и прав же был Тумнус, ворча: «Ваши величества, ну хоть кому-то из вас надо озаботиться браком. Нарния – не единственная страна на континенте, а опровергать слухи всегда сложнее, чем распускать». Королевское ложе, надо же! С-с-скоты длинноязыкие… Уже на пороге Рабадаш обернулся – рубин на тюрбане поймал отраженный от окон напротив солнечный луч: – Вы верно заметили, что я практически не прихожу к вам – чтобы не искушать себя вашей беспомощностью. Именно так и поступают насильники, не правда ли, моя королева? – Насмешка хлестнула одновременно с хлопнувшей дверью. Как убедительно. Как… пламенно. Искусно говорить учат всех калорменцев, но учителя царевича явно уделяли этому повышенное внимание. Она бы рада поверить. Если бы не сотня тарханов, прямо в эту минуту взметающая сапогами песок пустыни. А может, и уже пересекшая ее. Но одно радовало – он ответил. Не отмахнулся, не списал всё на женскую докучливость или оскорбление тисроков. И, кажется, не имел привычки закрывать глаза на страшные страницы истории своей страны. Она всё еще могла любить его. И, что важнее, хоть и более чем странно в нынешней ситуации – уважать.***
Тридцать четыре года назад Дом он нашел не сразу. Тот прятался в конце улицы – справный, с ладной черепицей. Над трубой поднимался дым. Верно, там сейчас готовят – может, лепешки с кунжутом, а может, наваристый плов с настоящим мясом… Не надо думать о еде. Тем более о мясе, которое последний раз ел пять лун назад. Перед праздником Азарота воины спешили привести себя в порядок, цирюльни были забиты, и многие снисходили до заведений поплоше. Как раз такого, что держал Джавад, прими Таш его душу. Удалось разжиться звонкими полумесяцами. Большую часть он отложил, но пару все-таки истратил на лахмаджуны – горячие, с хрустящей корочкой, истекающие мясным соком… Постучал по плетню. На шум выбежал мальчишка годов семи. В руках у него была лепешка. Свежая, ароматная, посыпанная кунжутом. Желудок заурчал сильнее. – А ты еще кто такой? – агрессивно спросил мальчишка, опуская лепешку так, что она почти коснулась дворовой пыли. – Здесь живет Джинан? – Это моя мама, – также настороженно сообщил малец. Надкусил лепешку – и, отодрав пригорелый край, бросил. – Сейчас позову. Он уже подумывал поднять брошенный кусок лепешки, как раздался недовольный женский голос: – Что ты здесь делаешь, Ахошта? Я же просила не приходить!.. Что тебе нужно? Женщина в спешно накинутом покрывале прижимала к груди младенца. Сколько они не виделись – три весны, четыре?.. Давешний мальчишка выглядывал из-за материнской юбки. – Да благословит Таш твой дом благополучием, сестра, – поклонился Ахошта. – Как самочувствие твоего почтенного мужа, Джинан? Но поупражняться в красноречии ему не дали. – Вот что, – сестра поправила сбившуюся косу. – Некогда мне тут с тобой лясы точить, если ты опять пришел просить денег. У нас в отличие от тебя есть дети. Мой муж – уважаемый кузнец, а не какой-нибудь ростовщик. Он не может разбрасываться заработанным ради всяких… оборванцев. Ахошта готов был спорить на все оставшиеся полумесяцы, что Джинан хотела сказать «уродов». Это было самое частое, что он слышал. Младший ребенок в семье, родившийся многим раньше положенного срока. Все думали, что он не выживет. Выжил, только лицо его оказалось странно вытянуто и будто бы сплющено. Верхняя губа никак не могла сомкнуться с нижней, что придавало ему схожесть с душевнобольным. Субтильное сложение довершало безрадостную картину. – Твой муж и впрямь уважаемый человек, Джинан, – подобострастно сказал Ахошта. – Молва об искусном кузнеце идет на весь квартал. Разве слава щедрого домохозяина и доброго шурина повредит ему? Великий Таш… – Таш уже проклял наших родителей, послав им тебя, – вновь перебила сестра. – Уходи, Ахошта. Уходи, пока не явился муж и не погнал тебя палкой! Вот, возьми. Она выхватила надкусанную лепешку у сына и сунула через плетень Ахоште. Младенец проснулся и закричал, и Джинан заспешила к дому. Старший мальчишка остался. – Уходи, – сообщил он, вторя матери. – Ты урод, у тебя кривущий рот! – И кинул в Ахошту подобранным камнем. …– Дорогу, дорогу тархине!.. – зычный крик заставил привычно отступить. Тяжелый бархатный полог был откинут, являя миру томную молодую тархину. Две служанки слаженно обмахивали ее опахалами. Край покрывала сполз, и Ахошта, забыв о лепешке, жадно смотрел на обнажившуюся кожу шеи – та казалась еще смуглее рядом с золотым ожерельем – и на угадывавшуюся под дорогим покрывалом фигуру. Будет что вспомнить в стыдные минуты самоудовлетворения. Его толкнул какой-то зевака: – Что смотришь? С тобой, уродом, даже рабыня возлечь не захочет… Паланкин унесли дальше – туда, где зеленели сады и пели нежными голосами птицы. Где люди были веселы и нарядны, и ели мясо каждый день. Туда, где возвышалась жемчужина Ташбаана. …Ахошта еще подростком нередко убегал «посмотреть на дворец». Прятался, чтобы не погнала взашей стража, и всё смотрел, смотрел. На круглые купола, высокие шпили, тенистые вершины деревьев над шипастой оградой – и людей, что входили и выходили из огромных кованых ворот, непременно в сопровождении рабов. И мечтал когда-нибудь оказаться на месте тарханов, которым повезло родиться в правильной семье и с правильным лицом. Он сознавал всю тщетность мечтаний, но они поддерживали его. Только мечты да рассыпающийся от старости томик стихов, которые он уже давно знал наизусть. Подарок отставного писаря, к которому он почти год ходил учиться грамоте. Лепешка закончилась слишком быстро. Вот дурной Джавад, отчего ему приспичило умереть? Он бы рад взять цирюльню сам, но бережно собранных полумесяцев не хватит и на треть аренды… – Ахошта! – окликнули его. Наим, знакомый вор, стоял на коленях перед настоящим пиршеством: мясное рагу и три лепешки, одна на другой. – Сегодня повезло. Угощайся. У Наима не было рук. Пойманный на воровстве дважды, он лишился сперва правой руки, потом левой. Два культяпистых обрубка болтались без толку; рукава грязной рубахи были завязаны узлом – кто-то помог. Наим стоял перед миской, захватывая еду ртом, будто животное. Ахошта оглянулся. Пусто. Наклонился – и забрал миску и все три лепешки. – Постой, Ахошта, а как же я? Куда же ты? Стой!.. Наим догнал его, но выхватить добычу не мог. Ахошта с силой толкнул его. И, не дожидаясь, пока калека поднимется, припустил из переулка. Утерев губы от жирного мяса, пробормотал: – В этом мире не вырастет правды побег, Справедливость не правила миром вовек. Не считай, что изменишь течение жизни – За подрубленный сук не держись, человек!****
Двое стражников, расслабленно подпиравших стену по обе стороны от запертой двери, поторопились вытянуться, завидев закутанную в дорогое покрывало девичью фигуру. – Вы, верно, с дороги сбились, госпожа, – сказал один из стражей. – Жилые комнаты двумя этажами ниже. – Именем моего отца, тархана Ильгамута, отпереть дверь! Отец мой желает передать кое-что северному принцу, сам не может прийти по случаю занятости. – Как пожелает госпожа. Обстановка показалась Аравис крайне скудной, и она подивилась, как это принца, хоть и пленного, определили в подобную бедность. Сам он стоял у окна, и в первую минуту она увидела лишь непривычно белокурые волосы да укрытую зеленым камзолом чужого кроя спину. Обернулся – и вытаращился на нее так, будто никогда не видел девушек. Аравис смешалась: и от столь откровенного взгляда, и оттого, что принц, пожалуй, был более похож на юношу, чем на ребенка. Заготовленные фразы как-то разом вылетели у нее из головы. Принц наконец поклонился – весьма неуклюже для королевской особы – и сказал с сожалением: – Если госпожа желает общества принца Корина, то его здесь нет. Подумав, что это какой-то северный оборот речи, Аравис поторопилась заговорить сама: – Ваше высочество, мне стоило бы извиниться, что я нарушаю ваш покой… Но Калормен, верно, и без того нарушил ваши планы. Я хотела спросить – может, у вас есть какие-нибудь пожелания? Молчание. Аравис решила, что принц какой-то странный. Но заданный им вопрос выбил все мысли: – Госпожа, вы… невеста принца Корина? Да что он себе позволяет?! Сперва смотрит так беспардонно, теперь… Совершенный варвар, верно про их страны говорят! – Мой отец еще подбирает мне подходящего жениха, – процедила тархина. – Если на то будет милость владычицы Зардинах, он отдаст мою руку более учтивому человеку. Я вижу вас впервые в жизни, ваше высочество, чтобы слышать подобные вопросы! Принц покраснел, принялся нервно поправлять одежду, будто не зная, куда деть длинные свои руки – и внезапно опустился на подушку, скрестив ноги совершенно по-калорменски. Будто забыл, что тархина стоит перед ним. Точно хам и грубиян. Он ведь не тисрок – да будет вечной жизнь его – чтобы позволять себе сидеть при даме. – Простите, госпожа, я не хотел вас обидеть. Прошу, садитесь, так удобнее… – Сообразив, что занял единственную подушку, поторопился уступить ее Аравис, пересев прямо на голый пол. Та настороженно села, поправила сползающее покрывало. – Просто я подумал, раз госпожа пришла к принцу, их могло связывать… – Вновь смутившись, отвернулся, а потом сказал со странной усталостью в голосе: – Дело в том, что я не принц Корин. …Аравис присвистнула – и тут же зажала ладонями себе рот. Привыкнув подзывать так Топаза, любимого пса, она и в других ситуациях не могла избавиться от столь неподходящей тархине привычке. – Так вот о каком удачном деле говорил тархан Анрадин… – выдохнула она. В ответ на сведенные в недоумение светлые брови пояснила: – Он друг моего отца. Я же прихожусь старшей дочерью тархану Ильгамуту, меня зовут Аравис. Незадачливый беглец шарахнулся так, будто на ее месте оказалась по меньшей мере владычица Зардинах в звездном своем покрывале, с подкладки которого сочится могильная тьма. Мужчинам встреча с богиней девства, известно, не предвещает ничего хорошего. Даже столь юным. – Ты… вы – дочь тархана Ильгамута… Да если бы не он, я бы уже был за пустыней! И Корин никуда бы не делся, и… Уходите! Знать не хочу никого из вас! Знал бы – слова бы не перемолвил… Отвернулся, всем видом показывая, что больше не намерен разговаривать, и Аравис всплеснула руками: – Да послушай же, Шаста! Я ничего не знала ни о принце Корине, ни о планах отца. Можно подумать, он рассказывает мне о своих делах!.. Я пришла сама, потому что… – И почему же? – буркнул тот, не оборачиваясь. – Хотела помочь принцу, разлученному с близкими, – тихо закончила Аравис. – А встретила невоспитанного мальчишку, который то задает неприличные вопросы, то обвиняет меня почем зря. Впрочем, – ядовито добавила она, – что еще ждать от беглого раба, выросшего в рыбацкой хижине! Кажется, обиделся. Вскинул на нее до невозможного светлые серые глаза: – Ихтиор, повелитель морей, не гнушается теми, кто каждый день выходит в море – чтобы на вашем столе всегда была свежая рыба, светлейшая госпожа. Если вам так неприятен мой вид – убедите своего почтенного отца отпустить меня. Клянусь, если выйду отсюда, больше никогда не оскорблю ваш взор!.. – Сбежать хочешь? – подобралась тархина. – Даже не думай. Мой отец уже был у тебя. Если ты сбежишь, подозрение падет на него первым делом!.. Врать рыбацкий сынок не умел совершенно. И думать наперед, видимо, тоже. Аравис откровенно потешалась, глядя на побледневшее – хотя куда уж больше-то – лицо. – Я собиралась быть чем-нибудь полезной принцу Корину, – сказала она, вдоволь налюбовавшись его растерянностью. – Придется вместо этого возиться с беглым рабом, – Аравис наморщила нос, что за чадрой, впрочем, не было видно. Гордость боролась в ней с любопытством, и последнее всё же взяло верх – она рассмеялась: – Однако, шутка, достойная руки самого Шаата!.. Я дочь своего отца, и, если он считает, что сын рыбака должен сойти за принца, я помогу ему в этом.***
Полтора года назад Ташбаан ослеплял. Лум приезжал сюда уже не в первый – и не в последний, следовало полагать – раз, но чувствовал себя не самым комфортным образом. Дворец тисрока – да будет вечной жизнь его, не дай Лев забыть обращение, – поражал беломраморным великолепием, отчего каменный замок в Анварде казался унылым форпостом, какие пристало ставить на границах для их обороны, а никак не для проживания королевской фамилии. Хотя самого тисрока в этот раз Лум почти и не видел. Всё больше с ним говорил наследный царевич – как показалось, без особого интереса. На осторожно высказанную уверенность, что владыка Калормена не выходит к нему не потому, что Арченланд чем-то не угодил, Рабадаш вспылил. Заявил, что это не его ума дело, и если бы Арченланд и впрямь стал неугоден Калормену, то с его величеством тут вообще не вели бы разговоров. Правда, следом пустился в словесные кружева, из которых Лум с удивлением сделал вывод, что перед ним извиняются. Вот уж точно – Пламенный. Вспыхнет до неба, потом на грешную землю вернется… Вечером, когда схлынула основная жара, Лум вышел на балкон с чашей ледяного щербета. Отхлебнул в задумчивости. – Доброго вечера, ваше величество, – глубокий женский голос прозвучал так внезапно и так близко, что король едва не поперхнулся. Синее энтари. Неширокий золотой обод поверх покрывала. Броские, хищно красивые черты лица, лишь угадывавшиеся за облаком чадры – очень похожие на другие черты, обрамленные бородой. Лум узнал царевну Калормена, родную сестру наследного царевича, и поклонился ей. – Прошу прощения, ваше высочество, я не заметил вас. Увы, с годами рассеянность стала брать надо мной верх. Надо было уходить. Царевна не была, разумеется, смазливой наложницей, каких ему подсовывали в прошлые приезды. Поначалу расщедривались и на тархин… Лум предпочитал играть роль скорбного вдовца – расхлебывать проблемы с соседями, за честь дочери или сестры готовых прирезать любого, не хотелось, а тащить на трон калорменку он не собирался. Кажется, своей сдержанностью он приписал Северу в глазах Калормена излишнее целомудрие. Масла в огонь добавили нарнийские короли, тоже не жаждавшие связываться со смуглолицыми дивами – видимо, из тех же соображений. Им приходилось сложнее, потому как шестнадцать-двадцать зим – это не тридцать шесть, и щита вдовства у них не было. Царевна же была замужем как бы не за одним из лучших воинов Ташбаана. Тем более стоило проявлять осторожность. Но его остановили. – Ваше величество… правда ли, что на Севере женщины участвуют в делах и беседах наравне с мужчинами? – Верно. От удовольствия беседовать с вами меня останавливает лишь уважение к вашим обычаям. Менее всего я хотел бы скомпрометировать ваше высочество. – И навлечь проблемы на себя и Арченланд, разговаривая с замужней женщиной? – усмехнулась царевна с прямотой, которую Лум не ожидал встретить во дворце. – Даю вам слово, что мой муж… не будет возражать против беседы с королем Севера, полагаясь на его честь. Не хотите ли прогуляться по саду, ваше величество? В саду было душно, тяжело пахло лилиями. Муж царевны встретился им на одной из дорожек – и действительно был не против, что его жена разговаривает с чужаком. Лум протянул было руку для знакомства, но Азроха внезапно сразил приступ кашля. Оказалось, тот не переносит запах цветущих лилий. Руки тархан так и не пожал, торопясь уйти. Шамсиан осталась. – Обычаи вашей родины, король Лум, радуют мое сердце. Мужчины здесь отваживаются беседовать со мной в лучшем случае о поэзии, в худшем – о погоде и соловьях, – вздохнула царевна. – И, конечно же, о моей красоте, благословенной самой Меджнан. Это так утомляет!.. Ваше же общество для меня – глоток воды из чистейшего колодца. Мне известно, что вы гостите у нас еще неделю. Обещайте семь вечеров провести с печальной розой Калормена. Лум исполнил просьбу. Дочь тисроков была однозначно умна и прекрасно образованна. Он искренне наслаждался ее обществом, максимально соблюдая приличия, хоть его и удивляло, что муж царевны так беспечен. Особенно царевну заинтересовали упомянутые вскользь королевы Нарнии. Она расспрашивала о них – снова и снова, будто не могла поверить, что те правили наравне с братьями, а не занимались вышиванием в уголке. Луму показалось – Шамсиан была бы не прочь оказаться на их месте. Но трон для нее совершенно точно был закрыт – с таким-то количеством братьев и порядками империи… – Я слышала о королеве Сьюзен, но неужели она и впрямь столь красива? – с деланым равнодушием спросила царевна. – Я бы хотела ее увидеть… Но вот незадача – королева уж точно не поедет через пустыню. Лум задумался. Отчего бы не подыграть столь малой прихоти? Никогда не знаешь, какое знакомство и услуга могут обернуться пользой для государства. Царевич Рабадаш, если верить певцам и придворным сплетникам, дорожит единственной сестрой. Как знать – если он, Лум, понравится царевне, быть может, та нашепчет будущему тисроку что-нибудь полезное для Арченланда… – Я знаю одну мастерицу в Гальме, вышившую портрет Верховного Короля – с изумительной точностью. Думаю, для нее не составит труда вышить и портрет его сестры. …На исходе седьмого дня Шамсиан сказала: – Ваше величество, вы доставили мне ни с чем не сравнимое удовольствие. Я бы желала отблагодарить вас. Нет ли у вас небольшой политической проблемы, решение которой по каким-то причинам неосуществимо для вас самих? Нарния. Эдмунд. Мысль скакнула, опережая все остальные, едва не обратившись раньше времени в слово. Но королю не пристало торопиться, тем более при подобных вопросах. Корин нашел себе нового… друга. Принц давно вышел из возраста, когда таковым стремился назвать любого, улыбнувшегося ему. Рассказ про умершего брата потряс его, но отвратиться от Серебряного короля Нарнии не заставил. С упорством, достойным лучшего применения, Корин твердил, что Эдмунда нельзя равнять с канцлером Баром. Лум не шел на открытый конфликт – не хотел портить репутацию «доброго соседа». Но глухое раздражение Нарнией росло день ото дня. Отказ Люси, более чем удачный договор Верховного Короля – скорее всего опять его брата – с тельмаринскими вождями, разошедшаяся слава о Золотом веке, старые, но незабытые обиды и раны… – Такие проблемы есть у всех, ваше высочество, – уклончиво ответил он наконец. – Я могла бы вам помочь, король Лум. – Да, мы могли бы помочь, – эхом откликнулся сумрак за спиной царевны, и из темноты выступил Азрох. Шамсиан и бровью не повела – видно, ожидала мужа. Лум почувствовал себя в ловушке. Тархан скрестил руки на груди, небрежно привалившись к апельсиновому дереву, и весь его вид скорее говорил о неприязни, чем о желании помочь. – Если бы вы согласились на ответную услугу. – Чем же скромный Арченланд может помочь столь великой и процветающей империи, какой является Калормен? – попытался было схитрить Лум, но Азрох перебил его – без всякого почтения к королевской особе: – Я имею представление о возможностях Арченланда – достаточное, чтобы не тратить время на пустые любезности. Да или нет, ваше величество. Ответ не слишком сложен. – Но я даже не знаю, о чем речь, – нервно сказал король. Ощущение ловушки усилилось. Тархан взглянул на него – и Луму почудилось, что он уже когда-то встречал этот недобрый взгляд. Может, где на пирах пересекались, конечно, – там вечно толпа, всех не запомнишь… – Рук пачкать не придется: Север этого не любит. – Азрох скалился так откровенно, что Лум невольно отступил на шаг, недоумевая, чем мог обидеть этого тархана. Настолько северные варвары не по нутру?.. – Письмо. Молчание. Или сказанное в нужный момент нужное слово. Хоть это Арченланду по силам? Можно было отказаться. Он не мальчишка, чтобы вестись на столь примитивные уловки. Но что он теряет, пообещав призрачное сотрудничество? Влиятельные лица Ташбаана не ограничивались тисроком и старшим его сыном. Знать всех хитросплетений калорменской политики Лум не мог, но в наличии их не сомневался. Так отчего бы?.. Да, так отчего бы не сбить спесь с Нарнии в целом и с одного раздражающего короля в частности – чужими руками? Корин не хочет слушать отцовских слов. Пусть его убедят другие. *Хайям