***
Комната, заставленная склянками, связками трав и пугавшими непосвященных медицинскими инструментами всегда умиротворяла Аравис. Царивший здесь особенно отчетливо запах камфоры, что так не любила Ласаралин, ее саму успокаивал, неся прохладу, которой всегда не хватало в знойном Калормене. Растирая в жестяной ступке семена аниса, Аравис вдыхала сладко-пряный аромат, надеясь, что монотонность действия позволит успокоиться. Но в этот раз всё шло как-то не так. …Аравис пробралась к лже-принцу ещё раз. Не очень понимая, зачем вообще это делает. Уговаривала себя, что помогает отцу, но Ильгамут-тархан уж точно не одобрил бы времяпровождение дочери наедине с мальчиком, почти юношей. Да ещё и столь низкого рода. По той же причине она не могла поделиться ни с младшей сестрой, ни с обеими матерями. Отношения в семье царили дружные, но Аравис теперь казалось, что она отделена от всех. Будто бы невидимая черта пролегла между ее всегдашним спокойным миром и глупым рабом, над которым решили пошутить боги. Он не был глупым. Разумеется, он ничего не знал – ни о манерах, ни о том, что для нее было столь же естественно, как дышать. Она напоминала себе – когда вспоминала об этом – что для него естественным было другое: грязная лачуга, бесконечное море и запах рыбы, который сама Аравис вдыхала, лишь проходя мимо кухни, где готовили запеченного с каштанами осетра. Любимое блюдо тархана Ильгамута. Рабы в его доме были сыты и вполне довольны жизнью, и Аравис не представляла, что кто-то из них может променять защиту и благоволение господина на безрассудное бегство через всю империю, рискуя быть убитым. Или повешенным за конокрадство. Верно, его отец – Аршиш, кажется, – не мог обеспечить Шасте нормальную кормежку. Лицо у лже-принца, от природы круглое, было запавшим и исхудавшим. Поначалу он отмалчивался и будто совсем не хотел говорить – стеснялся или не считал себя вправе много разговаривать со знатной женщиной. Но Аравис привыкла иметь дело с капризной младшей сестрой, и настоять на своем с каким-то жалким рабом для нее не было проблемой. Он не был жалким. По коротким и неуклюжим, но верным репликам Аравис отмечала цепкий ум и логику, которую Шаста сам не осознавал. Она бы даже сказала, что ей... понравилось с ним говорить. Брям! Пестик вместо центра ступки ударил по краю, едва не перевернув ее. Еле успела подхватить. – Ты сегодня как будто рассеяна, Аравис, – заметил Рахим-тархан, отрываясь от алькитары*, с которым возился. Верно, собрался пополнить запас эфирных масел. – Боги не послали тебе доброго сна? – Дядя, прости, я задумалась, – ответила тархина. Наконец заметила, что анис давно уже превратился в порошок. – Может быть, у тебя найдется иное дело, где я смогу быть полезной? Рахим сел напротив племянницы, сложив узкие для мужчины ладони на коленях. – Скоро здесь особо нечего будет делать, – вздохнул он. – Трое моих учеников ушли вчера, и среди них Ирфан – самый способный. Казна урезала наши средства – ведь Калормен вступает в новую войну. Говорят, что она будет невыразимо удачной и практически без потерь... Но я в это мало верю, да простит меня его высочество. Раньше бы Аравис спросила, в чем дело. Но сейчас она была уже достаточно взрослой. К дяде она прибегала уже третью весну, и на ее памяти за последние две он расширил свое дело. У него появились ученики, которых Аравис практически не видела – дядя зорко следил за этим – но знала, что они были. Двое из них стали личными врачами при видных тарханах, один из лекарей, по слухам, раньше был вхож к самому тисроку. И, также по слухам, – изгнан из Ташбаана. – И твой отец собирается в Нарнию. Аравис только плечами пожала. Отношения между отцом и дядей всегда были сложными. Обе матери говорили, что тархан, ведущий род от Птицеликого, мог бы выбрать более подходящее занятие. Ильгамут не говорил ничего, но, когда она с горящими глазами впервые сообщила, что ей очень-очень понравилось у дяди Рахима, махнул рукой: «Была бы парнем, выпорол бы. А ты всё одно к мужу уйдешь. А пока – всё заделье». – Надеюсь, мне не придется его штопать, как в прошлый раз, – вновь вздохнул Рахим. – Я собирался более подробно изучать болезни спокойных времен, а не лечить раны, нанесенные оружием. Но Азарот рассудил иначе. – Я буду тебе помогать, – быстро сказала Аравис. Но дядя покачал головой: – Аравис, я не потащу молодую девушку в лазарет. Это зрелище не для твоих глаз. – Но, дядя Рахим, ведь ты можешь по-прежнему остаться здесь! Разве некому лечить раненых, кроме тебя? – Ты видела, как лечат жрецы? – поморщился тот. – Только пиявок ставить умеют!.. Готовы видеть злых духов в любом несчастном, кто сразу не умер от неумелых их рук. Да и скоро уж ты не будешь радовать мой взор, Аравис. Пора тебе войти в дом достойного невестой и женой. Верно, пора. Ласаралин вон уже почти жена, а ведь она младше. На пару лун, но всё же… Удел жриц Зардинах Аравис никогда всерьез на себя не примеряла. Ей хотелось ребенка – сына, конечно же. Хотелось, чтобы вырос он достойным человеком, ибо в чем еще долг женщины? Быть подле мужа, быть нежной и верной подругой… Что ж, это она сумеет. Может быть, муж все-таки будет не против, если она хоть иногда смешает пару трав или специй… Отец же не против, в конце концов! Почему-то вновь припомнились непривычные для Калормена серые глаза и неловко сидящий на угловатых плечах камзол чужого кроя. Аравис тряхнула головой. Хватит уже думать про всяких беглых рабов! Алькитара зашумела, и Рахим поспешил к ней. Запахло чайным деревом. Помогает обрабатывать и заживлять раны, вспомнила Аравис. Остро захотелось не покидать дядину комнату никогда. И с той же остротой охватило предчувствие, что привычный уклад жизни изменится очень скоро.***
Пыль ударила в нос, и Рабадаш чихнул. Пыль клубилась под копытами коней второй сотни, проходившей сквозь северные ворота Ташбаана. Хвала Таш и Азароту, остальные можно будет отправлять совсем скоро. Терпение – добродетель для воина, но он никогда ею не отличался. – Да украсят боги ваши дни процветанием, мой царевич. Женского голоса он не ждал здесь. Тем более доверенной служанки королевы Сьюзен – и что только нашла в этой… как ее – Нарджис, что ли… Кивнул дожидавшейся разрешения говорить женщине – и вздернул раздраженно бровь. – Чего на сей раз не хватает королеве Сьюзен? Какая прихоть ударила ей в голову, что не в силах удовлетворить мои рабы? Или ей просто скучно?.. Право, я мало похож на шута. По знаку царевича один из стражей принес кувшин с водой. Та нагрелась на солнце, но всё же омыла пыль с рук и лица. Отмахнулся от полотенца, стряхнул капли прямо на халат – в этот раз не синий, белый с красными – в честь Азарота – узорами. Он нашел Сьюзен сидящей на постели с поджатыми под себя ногами и мечтательным взглядом. – Чем недовольна роза моего сердца? Ваши приказы не исполняются беспрекословно? Мне велеть выпороть нерадивых слуг? – Ваши слуги достойны награды за безупречную службу, мой царевич. Отчего вы не допускаете, что я могу желать видеть вас… не из соображений недовольства? Напротив. Я… скучала по вам. Прерывистый вздох. Хвала Таш, королеву переодели. Смотреть, как вздымается грудь в вырезе нарнийских платьев – то еще испытание. – Какое… откровенное замечание. Да эту женщину можно обрядить в лохмотья последней нищей – и их уродство не сумеет скрыть ее красоты! – Сердце мое печалится в разлуке, услада моих очей. – Калорменское обращение в ее устах звучало столь легко, словно она называла его так уже много весен. – Я мечтаю о дне свадьбы, но еще более – о ночи. Той, что для двоих. Мечтаю… о тебе. Я ждала тебя двадцать шесть зим, и каждая минута промедления ранит и жжет меня. Он и сам… мечтал. Еще с самой Нарнии. Хотелось сделать всё правильно, но… Кто отвергнет склонившуюся розу?.. Халат змеей сполз на пол. Зеленые глаза задержались на панцире, облегавшем тело до бедер, но Рабадаш лишь качнул головой. – Он не мешает. Ведь кто скажет, – шагнул ближе, так, что ее горько-свежие духи коснулись обоняния, – что на уме у северной ведьмы? Почти ждал, что обидится. – На уме у северной ведьмы – царевич Калормена, лишивший ее свободы раньше, чем эти своды сомкнулись над ее головой. В моих руках нет ни кинжала, ни отравы. – Тебе они ни к чему, – какие же у нее роскошные волосы. А кожа… о, эта белая кожа, никогда не знавшая палящего солнца!.. По юности у него была северная наложница, но он счел ее слишком унылой и быстро потерял интерес, сплавив кому-то из жрецов. Но он помнил, с какой страстью целовалась нарнийская королева. Дальше лишь шуршало энтари – развязать пояс, сбросить. Все-таки женская одежда у них не в пример удобнее, ленты на прежнем корсете Сьюзен он бы уже вспорол к дьяволу. Скользнул под белизну рубаху – к белизне кожи, раньше, чем снял, чем вообще подумал, что полегче бы… Ведьма, как есть ведьма! Потянул, поворачивая к себе спиной – еще не раздетую до конца. Задергалась, вывернулась из рук. Показалось – он понял, почему. – Я знаю о северном обычае брать девственниц на спине, лицом к лицу. Воистину, он варварский, ибо умножает боль. Калорменцы сводят ее к минимуму. Потянулся нетерпеливо обнять – и в грудь уперлась ладонь в безмолвной просьбе-защите. Другая судорожно вцепилась в сползающую рубаху, будто в последний рубеж. Да что с ней такое? Он что, евнух – такое зрелище выносить спокойно? – Что еще? – бросил раздраженно. И скривился. Наблюдал уже эту картину. Наложницы попадались всякие: кто-то мечтал о ночи с ним, а кто-то в слезах забивался в угол, ожидая едва не пыток. Но наложниц приводили, а королева приехала к нему и позвала – по доброй воле… – Я… не могу, прости, – еле слышный шепот. Не королева – девчонка. Причем низкого рода. Ну да, у этих варваров же «по праву завоевания». Никакой тебе родословной в пять столетий… предупреждал ведь отец – да будет вечной жизнь его – дурная кровь даст о себе знать! Чертова Нарния! Воистину – страна эта поперек и богам, и достойным людям. Но ему-то что сейчас делать с этими капризами? Он привык к изначальному женскому страху перед близостью и всегда развеивал его – с разной степенью терпения. Но королева смотрела так затравленно, будто любое прикосновение грозило обжечь ее раскаленным железом. Руки вцепились в край злосчастной рубахи – вырвать только с мясом, раздирая тонкую ткань. И вот это зрелище способно кому-то доставить удовольствие? Похоже, она думает, что да. Захотелось разбить – кулаком, пинком – что-нибудь хрупкое и безумно дорогое. – Отчего ты так желаешь увидеть во мне чудовище, женщина? Зачем звала, если теперь шарахаешься? Или ты думаешь, что твоя красота – единственная на земле? Как никогда королева показалась ему олицетворением своей страны. Беззащитной, забывшей об осмотрительности – и оттого ставшей легкой добычей. Но если на Нарнию ему было плевать, то на сжавшуюся у стены женщину – нет. Чего она так боится? Боли? Или о приличиях вспомнила? Что-то поздно. Она ведь не дура – так играть с влюбленным мужчиной. Или… Догадка пронзила молнией. Или она знает? Но откуда? Умела бы колдовать – уже сбежала бы отсюда. Или попыталась бы убить его. Грудь под скомканной рубахой вздымалась, и он усилием заставил себя не смотреть. Вот уж кого надо было прозвать Великолепной… у нарнийцев просто нет вкуса. У него есть, и тем сложнее раз за разом не сорваться, беря ее здесь и сейчас – до искусанных губ, до сорванных криков, до… Хватит! – Не зови меня больше, – это его голос такой хриплый? – В следующий раз я войду к тебе только, чтобы вести под венец. Кажется, всхлипнула. Он не вслушивался, не оглядывался. Хлопнул дверями что было сил, помчался вниз, перескакивая через две ступеньки, будто мальчишка. Сбил кого-то из слуг – плевать, поднимутся. Клевавший носом евнух встрепенулся, завидев его, заверещал что-то. Не слушая, царевич рванул дверь на себя – женские голоса взвизгнули, яркие энтари бросились врассыпную. Да уж, в гареме его никто сейчас не ждал… – Инайя! Приведите мне Инайю! – Я здесь, мой господин. Легкий полупоклон. Лукавая улыбка карминных губ. И никаких капризов! Это всё, что ему сейчас нужно – теплое женское тело в руках, щедро подающееся навстречу. Еще, еще… И черные кудри, рассыпанные по спине. Если прикрыть глаза, кажется – кожа у женщины под ним не смуглая, а белая, нетронутая безжалостным калорменским солнцем… Когда он наконец откинулся взмокшей спиной прямо на ковер – до ложа они так и не добрались – Инайя приподнялась на локте и, звеня браслетами, спросила: – Это северная королева тебя так раскалила? А подарить прохладу нарнийка не в состоянии? – Она сама не знает, чего хочет! Она измучила меня! Вот что у нее в голове? – растерянные нотки в собственном голосе было непривычно слышать, но может он хоть иногда… побыть не только неуязвимым наследником Калормена. – То зовет к себе, то отталкивает… Верно, королева привыкла из мужчин видеть лишь братьев, но у меня уже есть сестра! Уголки губ Инайи тронула улыбка. – Может, королеве стоит познакомиться с гаремом? Здесь бы ей объяснили разницу… – А гарему наконец познакомиться с его избранницей – не прозвучало, но он же не идиот. Рабадаш устало прикрыл глаза. – Возможно. Но не сегодня. Вели, пусть подготовят купальню. И позови двоих, нет – троих наложниц. Только, во имя Златоокой, – не девственниц!..***
Бревно откатили к краю утоптанной площадки, где артисты репетировали номера. Корин сидел на бревне, свесив руки между колен. Влажное трико неприятно липло к телу на предрассветном холоде. На правой ладони волдырем вздулась мозоль – копать могилы в одиночку принцу еще не доводилось. Он долго отмывался в огибавшей Ташбаан реке, но казалось, что сладковатый трупный запах не выветрится теперь вообще никогда. Позади негромко стукнула дверь балаганчика. Корин не отреагировал, вялый и заторможенный – то ли от бессонной ночи, то ли от свалившегося осознания. Он видел, как полыхала «Серна», но только волоча труп безвестного арченландца, с лопающейся прямо в руках кожей, он понял, сколь серьезно их положение. Страны стояли на пороге войны. У Корина хватало ума и широты души понимать, что приютившие его артисты не воюют с Севером. Воевали тарханы, воевал тисрок – и наследный царевич. Но обернуться и поприветствовать вышедшего сил не было. – А мы уж решили, что ваше высочество вновь сбежало. – Диляра. Титул в ее устах звучал хуже оскорбления. Разговаривать с дамой спиной – безобразие и с точки зрения этикета, и обычного уважения, но Корин так и не повернулся. – У меня вообще-то имя есть. Диляра вздохнула. Потом сама прошла и села рядом, чинно сложив руки на коленях – ближе к принцу, чем к свободному концу бревна. В иной ситуации это безумно обрадовало бы. Но слишком свежа в памяти была неумело насыпанная могила с камнем, на котором он штрихами выцарапал летящего орла. Символ Арченланда. Больше написать было нечего. – Мог бы сразу сказать, что ты принц. Проще было бы. Всем. Проще уже никому не будет. Под ногами росли маленькие голубоватые цветы. Корин не знал их названия, но, наклонившись, принялся срывать один за другим. Когда набралось порядочно, положил букет Диляре на колени. – Цветы мне говорят – прощай, Головками кивая ниже, Что я вовеки не увижу Ее лицо, любимый край.* – А дальше? – тихо спросила Диляра. Цветы она взяла. Покрутила так и эдак, будто видела впервые. Хотя балаганчик квартирует здесь уже который день. Эх, сюда бы роз из нарнийского сада… Дома сада не было, и вообще он более походил на крепость, чем на дворец, но Корин привык этим гордиться. Что не мешало ему с восхищением смотреть на шпили Кэр-Паравэла и – до недавнего времени – на беломраморные стены ташбаанского дворца. Нет. Лучше маральник с родных гор. Фиолетовый, тот бы куда лучше подошел к ее цветному платью. И глазам. И вообще. – Не знаю. Он, верно, и сам не знает. Он часто цитирует то одну, то другую строчки – такие прекрасные, будто… нездешние. А когда прошу рассказать целиком – говорит, что больше не помнит… – Кто – он? Сказать или?.. Впрочем, что уж теперь. – Питер, Верховный Король Нарнии. Мой лучший друг. Диляра разгладила на коленях свое – похоже, единственное – платье. – У тебя в друзьях короли. Ты сам – будущий король. Зачем тебе глупая циркачка, которая даже читать не умеет? Посмеяться? – Ага. Ржу днями напролет, рот со смеху порвал, – буркнул Корин. И он рассказал ей – что в башне скорее всего сидит его брат-близнец, которого все считали погибшим. Но если тот жив, значит, королем будет он, а вовсе не Корин. И тогда львиная доля обязанностей спадет с его плеч, и можно будет… Замолчал. Он еще сам не до конца обдумал, что будет делать в таком случае. – И ты вот так запросто уступишь трон? – недоверчиво спросила Диляра. Понизила голос до шепота: – Царевич Климаш пять весен тому устроил заговор против наследного царевича, и тот казнил его. Хоть они и братья. Тамир говорит, что власть подобна злому духу – порабощает души и никогда не отпускает их… – Я, по-твоему, тоже зло? – резче, чем собирался, спросил Корин. Вздохнул: – Мой отец любит повторять: «Король не свободнее, чем часовой на посту». Я смотрю на него, на Четверых – и понимаю, что он прав. Король – это не только золотой трон и склоненные перед тобой головы, Диляра. Это в первую очередь ответственность – за других. За вверенную тебе страну. Просчет последствий каждого шага. А я, – он ухмыльнулся, – раздолбай. Я больше подраться, по горам побегать. Выступать вот с вами понравилось… Принцу это прощают, королю – уже нет. В общем, воевать с родным братом за то, что сам не очень люблю, я точно не собираюсь. Артистка покачала головой: – Нам не понять обычаев Севера. – Послушай, – внезапно спросил Корин, указывая на чадру, – ты не могла бы снять эту штуку? – Отец, конечно, говорил, что в Калормене чадра обязательна для всех женщин и девушек, и чтобы сын не вздумал, забавляясь, с кого-нибудь ее сорвать шутки ради. Он и не собирался. Но это ведь такая глупость! Пощечины он не ждал. Потому не успел увернуться. – Что еще для вас снять, ваше высочество? Я не сказала и не сделала ничего, чтобы считать меня… Вскочила, отвернулась. Корин тоже поднялся на ноги. – Диляра, да послушай же! Я не хочу тебя оскорбить. Но ты ведь видишь мое лицо, и ничего страшного не происходит. Что с того, если я буду видеть твое? Лицо – отражение сути человека, мужчины или женщины, неважно. В нем нет ничего ни дурного, ни стыдного, если сам человек хорош. А ты хорошая. Замерла, будто такая мысль никогда не приходила ей в голову. Переступила с ноги на ногу. – Если ты правда хочешь увидеть мое лицо, Кор… Корин Громовой Кулак… Он кивнул – хотелось перекрыть дурную ночь. Вот уж воистину – сюрприз!.. Век бы жил без таких. Но отец всегда говорит, что о худом лучше узнать сразу… Лицо ее было овальным, чему порой завидовал круглолицый принц. Маленький нос, нежная даже на вид кожа. Корин подумал, что на ощупь она будет нежнее шелка, и отвел взгляд, чувствуя, что краснеет. Ну вот, сам просил, а теперь как дурак стоит. И молчит. Учили ведь комплименты дамам делать!.. – Ты красивая, Диляра, – тихо сказал он, кляня себя за банальность. И впервые увидел ее улыбку: застенчивую, лишь едва обнажившую зубы. Лицо, беззащитное без привычной тряпки, тревожило сильнее, чем все открытые лица мира. И тогда Корин ее поцеловал. Ну как поцеловал – ткнулся губами куда-то в ее верхнюю губу. Пахнуло тмином, и чем-то сладким, и тревожным. Диляра попыталась также неумело ответить, и сердце Корина пустилось в пляс. Он поцеловал ее уже увереннее, но всё с тем же трепетом – и отстранился. Отвернулся. Кажется, с медведем драться было проще, чем взглянуть сейчас ей в глаза. А вдруг… тысячи глупых смешных страхов обрушились на принца, но он не знал, что они смешные. Король Лум когда-то объяснил, что не всё достанется ему просто потому, что он наследник Арченланда. – Корин, – почему-то шепотом позвала Диляра. Он повернулся – и ее глаза развеяли все страхи. Корин положил руки ей на плечи. Смутно припоминая обрывки разговоров при дворе, провел ладонями до локтей. Остановился. Диляра нервно крутила выпавшую у ворота нитку. Острые локти легли в широкие ладони принца. Он все-таки решился: отпустил локти и осторожно сомкнул руки на ее спине. Лопатки тоже были острыми. Диляра положила руки ему на плечи в ответ, и так они стояли, не смея притянуть друг друга в объятия. Пока Корин вновь не потянулся к ее губам. В этот раз получалось уже лучше. – Ко… рин, – пробормотала Диляра, не делая попыток отвернуться. – Нам нельзя… – Нельзя, – согласился тот ей в губы. Пахло тмином. Острые лопатки под ладонями не хотелось отпускать вообще никогда. Диляра все-таки отодвинулась первой. Принялась прилаживать чадру. – Зачем? – с грустью спросил Корин. – Я думал… То есть… Мы могли бы погулять. Ты не подумай… – он умолк, окончательно запутавшись. Та возилась с чадрой, потом взглянула на приунывшего принца. Оглянулась на балаганчик. – Скоро Тамир проснется, и остальные тоже. Надо вечером, когда все обратно уснут. Будешь меня ждать? Вместо ответа расцветший Корин подхватил ее руку и поднес к губам. – Я ваш самый преданный слуга, леди, – сказал он, вспомнив наконец уроки этикета.***
Сьюзен. Сьюзен. Сьюзен. Имя сестры долбило виски, будто клевал неугомонный птенец. Ну что, что он мог сделать? Кинуться на копья? Попасть в плен за компанию – чтобы Рабадаш мог шантажировать Сью и Питера, угрожая пытать их брата? А может, не упустил бы такую возможность и без всякой, так сказать, корысти… Не думать. Не представлять, что может случиться – уже могло – с беззащитной пленницей. Говорил же Сью, чтобы спрятала хоть кинжал под платьем. Как же. «Нарния не таит зла, Эд!» Люси ее покусала, что ли… Да что бы она сделала этим кинжалом – против черного дьявола, лучшего из воинов Калормена? Не факт, что успела бы даже собственное горло перерезать. И… Может, это и неправильно, но если выбирать из двух мерзостей – он предпочел бы видеть сестру обесчещенной, но живой, чем непорочной и мертвой. Но думать о том было невыносимо больно. Он старался отвлечься. Луджайн сильно помогала, расспрашивая про Нарнию и Аслана. Но на очередном привале разговор пошел куда-то не туда. – Король Эдмунд, отчего вы не женаты? Драгоценной воды на добрых пару глотков выплеснулось из фляжки в желтоватую пыль. Этот вопрос дружно не любили все Четверо. – Занятых тронов в Кэр-Паравеле достаточно, чтобы никто из нас не женился ради страны. А моя душа предпочитает свободу. – И тело тоже, но не перед леди хвастаться… другими леди. – Вам двадцать четыре весны, если не ошибаюсь, ваше величество. И вы не похожи на юнца, не знающего, с какой стороны подойти к женщине. На что она намекает? Он вроде бы ясно тогда выразился… Или просто любопытно сунуть нос в королевскую постель? – Быть может, потому, что я им не являюсь? – сочетать предельную вежливость с насмешкой он выучился давно. Замолчала. Эдмунд обрадовался было, что разговор слез со скользкой темы. Потому как невольно в голову полезли воспоминания о ласковых нарнийских вечерах, когда дела были закончены, и не требовалось даже короны. Да что там – никакой одежды не требовалось для общества белокурых наяд, поднимавшихся из воды навстречу своему королю, хихикая, сверкая влажными телами и мокрыми волосами… Ох, это зря. Вовсе ни к чему вспоминать о подобном. И о том, что с последнего вечера на берегу реки прошло… да две луны никак. Не до того было с этим дурацким сватовством. – На Севере нет гаремов. Для наших девушек, ставших наложницами, обеспечено будущее. Они защищены законом, их господин обязан о них заботиться. Ваши же любовницы располагают лишь вашей доброй волей. И… наши мужчины не таят своих женщин – ни от жен, ни от богов. – И сильно оказалась защищена и счастлива тархина Луджайн, будучи наложницей великого визиря? – слова тархины задели, но король сдержался. Всерьез соревноваться со старым уродом – равно телом и душой, как выяснилось, – ему, молодому и полному сил, чтущему кодекс чести рыцарю… Лев свидетель, это просто смешно. – Если я женюсь, то оставлю иных женщин. И брат мой Верховный Король – тоже. Луджайн играла с сорванной былинкой. Эдмунд машинально сорвал такую же, закусил кончик зубами. Тархине даже в столь простом действии мешала чадра. – До меня к вам подсылали еще двух девушек, ваше величество. Они должны были выманить вас подальше от свиты. Но вы не ответили им, хотя те девушки в отличие от меня красивы. Видно, красотки не умели швыряться ножами так, как щербатая. Ну да, вились возле него какие-то девицы. Возле арченландцев тоже вились. А уж сколько их слетелось на Питера, когда они приехали сюда в первый раз!.. С золотой короной в золотых волосах, высокий и громогласный, тот, верно, лучше отвечал местным представлениям о северных варварах. Даже у тисрока – чтоб ему провалиться – дрогнули брови, когда двадцатилетний на тот момент Верховный двинул в честь сваленных в пыль ристалища тарханов изысканный тост. Захочешь – не подкопаешься. Только вот вино в чаше брата убывало медленно. Равно как и в чаше самого Эдмунда. И не одна чаровница ушла от них раздосадованной, встретив рыцарскую учтивость там, где ждала пылкую страсть. Вино и женщины – такое же оружие Калормена, как сабли и копья. А может, и более опасное. Тархина будто подслушала его мысли: – Странно, что молодые короли так упорно отвергают калорменских красавиц. Говорят… Эдмунд расхохотался: – Так Калормен обвиняет нас в несдержанности – или всё же в холодности? Определились бы, что ли!.. Луджайн не разделяла его веселья. Да умеет ли она вообще хотя бы улыбаться? Или из-за изъяна стесняется?.. Заговорила тише, но так, что смеяться расхотелось мгновенно: – Говорят, что для короля Питера нет никого дороже самой младшей его сестры, а для короля Эдмунда – королевы Сьюзен. Говорят, любовь та менее всего похожа на братскую. Оттого Четверо не ищут супругов, и оттого проклята Нарния, чьи правители смешали родную кровь, презрев волю богов и законы людей. Я думала – это досужие сплетни, ваше величество. Но вы отвергаете наших женщин, и… вам очень дорога ваша сестра. И так не по душе ее жених… Он и Сьюзен что?.. В висках у Эдмунда зашумело. Он поднялся на ноги. – Верховный Король в состоянии сам за себя ответить. А я могу доказать прямо сейчас, что сплю не с сестрами. Тархина тоже поднялась – он уже давно заметил эту невольную схожесть жестов. Но вряд ли она ждала, что он сорвет с нее чадру – уйди, дурацкая тряпка! – и примется целовать. Жадно, больно, теснее прижимая к себе хрупкое тело. Напомнила тут про белокурых наяд… Вовсе она не страшная, как поначалу казалось. Гибкая талия под руками, губы – теплые. И щербинку меж зубов очень даже удобно обводить языком – и чего она так из-за нее переживает? В висках зашумело сильнее. Не белокурая, да, и смуглая… но какая к минотавру разница, по большому счету? А еще у нее, оказывается, есть грудь. Вот уж не подумал бы, особенно когда она так удачно в евнуха переодевалась. Не девственница после гарема, и прекрасно – не надо возиться, приучать к себе, можно сразу в горячее, женское, манящее… «Я должна ублажать ваше величество?» Оттолкнул ее – не рассчитав силы, так, что едва не упала. Отшатнулся сам, будто упругая кожа в единый миг обожгла ладони. – Довольно, – горло перехватило, – доказательств. Я не беру женщин силой. Даже если они упорно провоцируют – а как еще назвать подобные разговоры? Но это не повод… Да ничто не повод для превращения в скотину. Величество хреново. Совсем мозги на южном солнце расплавились, не той головой думать начал. Чуть девчонку не изнасиловал. А она ведь и не посчитала бы это насилием. Не сопротивлялась даже. Но и не отвечала, позволяя с собой делать… всё, что он успел. Некстати припомнилась физиономия Ахошты – и на душе стало совсем кисло. Негоже рыцарю и королю Нарнии соревноваться с темнолицым старикашкой, да? А рыцарь-то чем лучше? Переживал за сестру, а сам… Может, он и за Сьюзен так переживает оттого, что… Додумывать мысль и равняться уже с наследным царевичем Калормена не хотелось совершенно. Как и допустить хоть на миг возможность, что сравнение может оказаться не в его, Эдмунда Справедливого, рыцаря Ордена Стола, Серебряного короля Нарнии, пользу. Да к дьяволу сравнения. Как Луджайн теперь вообще в глаза смотреть, спрашивается? *Алькитара – паровой дистиллятор для производства эфирных масел, обычно медный. Изобретен арабами примерно в VI веке. *С.Есенин. Таймлайн позволяет, а знать и любить поэзию можно не только своей страны.