Я сделаю тебя принцем

Даже ночью жара не спадала, и на траву не высыпала роса. Нагретое солнцем марево вечерами истончалось над заросшими лесом горами, и с черного неба смотрели на землю равнодушные звёзды да узенький месяц Луны. Несколько гряд скалистых холмов, разделенных пологими ущельями, отделяли отряд республиканцев от французской границы. До высадки союзников в Нормандии об отступлении в вишистскую Францию нечего было и думать, и остатки разбитой армии павшей Республики разбредались, разбивались на группы, чтобы перейти границу, но удавалось это одиночкам. Сейчас же, когда сама Франция стала ареной сражений отчаянно сопротивляющегося вермахта и распадающейся армии коллаборационистов, с одной стороны, и союзных армий с другой, у испанских партизан появился шанс. Разгром отряда Видаля стал их последним успехом: после того ночного боя их только гнали, стараясь оттеснить от границы к болотам. Даже ночью останавливаться удавалось лишь на несколько часов, потому что преследующие их группы франкистов могли обойти и отрезать путь отступления. Дважды им удавалось устроить фашистам засаду. Один раз они пробились, расчистив себе дорогу в рукопашном бою. К вечеру удалось оторваться, и отряд сгрудился в глубоком овраге, где густые деревья почти скрывали темнеющее ночное небо черным куполом. Здесь можно было, не выдав себя, разжечь огонь, и партизаны собрались у костров. — Ты как, держишься? — Пьетро опустился рядом с сестрой. Посмотрел, как она, уставшая, с запавшими темными глазами, перепеленывает ребенка, нагнулся к плохо разгоравшемуся костру, подул на пламя и потом смотрел, как ожившие язычки огня взбираются по куче хвороста. Как командир, он не имел права на слабость. А ему сейчас так хотелось просто уронить голову на землю и уснуть. Мерседес не ответила, старательно затягивая кокон притихшего малыша — тот словно чувствовал бедственное положение отряда и почти не плакал, только спал и порой жалобно похныкивал, когда хотел молока — точно новорожденный котенок. Темные волосы Мерседес особенно подчеркивали ее худобу и нездоровую бледность. Пьетро захотелось провести пальцами по голове сестры, уткнуться ей в макушку и проснуться дома от запаха свежего омлета и… — Хорхе, расставь посты! Я сам проверю чуть позже! — негромко сказал он и помотал головой, чтобы взбодриться. Мерседес действовала словно механическая кукла с заводом, которая стояла дома на комоде и нелепо танцевала, если повернуть ключ — сначала бодро, а потом все медленнее, словно танец сменялся конвульсивными подёргиваниями. У сестры были такие же рваные движения и безжизненный взгляд. — Без малыша бы тебе было проще, — сказал он, когда Мерседес, придерживая одной рукой ребенка, другой потянулась к фляжке с молоком, которое так удачно удалось добыть в одной деревне прежде, чем им снова сели на хвост. — А одной всегда проще. Это же прекрасно, когда не о ком заботиться, — она говорила совершенно без выражения, и в ее черных глазах плясали отблески огня. — Забота о других так все усложняет, правда? — Дай помогу. — он потянулся к ребенку, но сестра отстранила его: — Я сама. Молока нагрей лучше. Ко мне он привык, а с тобой расплачется, успокаивай потом… — Мы выйдем рано, дойдем до деревень у предгорий, и там сможем оставить ребенка. Ее рука дернулась, будто завод был на последнем издыхании. Мерседес мазнула по лицу брата взглядом и снова застыла, согнувшись над младенцем. — Там, в горах, будет еще тяжелее. А если придется прорываться через перевалы? — Пьетро досадливо повысил голос. Мерседес не отвечала, и это его раздражало. — Что ты молчишь? Ты не можешь возиться с ним постоянно, если будешь с нами. Может, нам придется идти сутками. Уже и этой передышки могло не быть. А если нас зажмут, ты об этом подумала? — В тех деревнях, о которых ты говоришь, все уже от войны устали, — наконец будто нехотя проговорила Мерседес. Он протянул ей миску с нагретым молоком, она кивнула и поставила ее рядом остывать. Мальчик на ее руках сонно зашевелился и захныкал. — Я не смогу там остаться. Меня выдадут франкистам, и ты это прекрасно знаешь. — Можно попробовать договориться… — Будут они договариваться с командиром республиканцев. Некуда мне от вас идти, Пьетро. И ему он меня тоже. Правда, малыш? — улыбнулась она. Все последние дни Мерседес жила как в тяжёлом кошмаре: ела что придется, урывками спала, дважды даже стреляла из немецкого пистолета в самом тяжелом бою, когда дошло до рукопашной и ей пришлось в упор уложить здоровенного фалангиста, внезапно выросшего перед ней с винтовкой о окровавленным штыком наперевес. Убив солдата, она ничего не почувствовала. Совсем ничего. Просто сделала свою работу. Она очень устала — чувствовать. И при этом с ней всегда был ребенок. Она так до сих пор и не придумала ему имя. Кармен не успела сказать, как бы назвала мальчика. Мерседес пыталась подумать об имени, но вскоре окружающая действительность выбила из головы все мысли, и ребенок так и оставался безымянным. — Ты прости меня, но я лучше посплю. Хоть полчаса у нас с малышом есть? — она посмотрела на брата. — Иди, распоряжайся там. Я просто без сил совсем. — Я думаю, часа три, сестренка, — Пьетро еще посидел, глядя, как она, расстелив куртку на траве, устраивается в тихой ложбинке. — Раньше просто никто не в силах будет идти, и мы оторвались, похоже. Но впереди у нас… — тут он замолчал, заметив, что сестра, прижав к груди ребенка, уже спит. — А помнишь, Мерседес, как мы играли маленькие? — тихо договорил он, глядя на нее, — и я еще дразнил тебя, начитавшись Дюма: «Где твой Дантес, где твой Дантес?» — он замолчал, встал и отошел, стараясь, чтобы не хрустнула под ногой ветка. Где-то очень далеко, за холмами, слышались отдаленные раскаты взрывов. Пьетро прислушался. Что это могло быть? Они давно растеряли связь со всеми отрядами Сопротивления. Может быть, пытается прорваться во Францию еще одна группа республиканцев? А может, союзники решили нанести удар и по Франко? Это было бы прекрасно! Но нет, этого не будет, Испания сумела остаться в стороне от Германии, и ей нечего бояться американцев, канадцев и англичан. Он пошел проверять посты, зная, что сейчас бойцы просто валятся с ног. Но им не дали этой передышки. Еще не заалел восход, и туман стелился по ложбинам, как залаяли собаки вдали. Вроде бы далеко еще, очень далеко, но лай стал приближаться, и командир поднял отряд. Через десять минут, вытянувшись в цепочку, они двинулись в сторону границы, а еще через полчаса издалека по ним начали стрелять, заметив на фоне светлеющего неба их фигуры, когда они переваливали холм. Пьетро оставил несколько человек позади и вскоре разгорелась перестрелка. Остальной отряд ускорил шаг, они успешно перешли цепочку холмов и начали подниматься пологим оврагом на горный склон. Отсюда нужно было все идти и идти вверх, до самого перевала, а потом уже спускаться на французскую сторону. Стрельба позади не прекращалась, а потом вдруг сразу вспыхнула справа и слева. Пьетро, бросив быстрый взгляд на идущую в середине цепочки с ребенком на руках Мерседес, кинулся вверх по склону оврага и тут же упал за камень: на гребне среди кустов замелькали голубые мундиры. Вокруг защелкали пули, позади хлопнула граната. Он раз за разом стрелял из винтовки, уже понимая, что это конец. Они в ловушке и из нее не спастись. Наверно, несколько групп преследователей обошли их и сейчас окружили в этом овраге. Дальше было понятно, что будет. Наверно, можно было считать оставшиеся им минуты. — No pasaran! — нестройный задыхающийся крик раздался откуда-то слева и сверху и вместе с ружейной канонадой затрещали пулеметные очереди. Пьетро приподнял голову. Он ждал, что их просто закидают гранатами, но гранаты все не летели и не летели, а вместо этого он увидел, что кусты наверху, за которыми укрывались франкисты, секут бьющие откуда-то пулеметные очереди и различил басовитый голос «Льюиса». А потом Пьетро услышал ругань, выстрелы пистолетов, и почему-то в испанскую речь мешалась русская. Он не мог ошибиться потому что воевал долгое время вместе с русскими танкистами, которые прибыли из Советского Союза. Мерседес укрылась за заросшими папоротником валунами и, прижимая к себе ребенка, шептала молитву. И еще она думала, что ребенка обязательно надо окрестить в церкви. Видаль не успел это сделать, а она, убежденная коммунистка, только игравшая для конспирации католичку в деревне, и не собиралась. Но сейчас среди грохота стрельбы она, закрыв глаза, вдруг словно увидела цветные витражи и стрельчатые купола церкви, в которую когда-то бегала девчонкой. Ребенок молчал, словно чувствуя ее страх и опасность внешнего мира. Он вообще кричал намного меньше, чем другие дети — то ли потому, что успел хлебнуть страданий, то ли потому, что передался характер Видаля. Капитан был мрачным, жестоким бессердечным типом, но трусом и нытиком его не мог назвать даже самый яростный его ненавистник. Единственно, малыш заходился криком, когда кто-то пытался забрать его у Мерседес, словно во всем мире признавал только ее одну. — Кажется, повезло, — рядом на одно колено упал Хорхе, отбрасывая со лба слившиеся волосы. — Кто-то косит этих очередями. Попали в щипцы. Так их, чертей. Держись, сестрёнка. Он потрепал ее по плечу и выскользнул из-за камней, перехватив нагревшуюся от стрельбы винтовку — явно чтобы не выдать убежище женщины. Если бы Мерседес была внимательнее, то заметила бы тщательно скрытые за длинными слипшимися прядями густых волос острые кончики ушей. А стрельба наверху стихала. Несколько раз вздрогнула земля от разрывов гранат. Мерседес, сжимая в руке пистолет, приподняла голову. Запахи утреннего леса мешались с кислым запахом пороха и сырой земли. Прямо возле лица она увидела такую диссонансную, такую лишнюю сейчас здесь, в охваченном кровавым безумством людей лесу, унизанную хрустальными капельками росы паутинку, натянутую между листьями папоротника. — У нас не так много времени. Кто тут командир? — сильный, чуть с хрипотцой голос раздался сверху, и по склону, руша моховые наросты измазанными в глине сапогами, сбежал худощавый мужчина в немецкой армейской куртке, перетянутой широким ремнем. Красивое скуластое лицо, тонкий нос и большие миндалевидные глаза; темно-русые волосы с густой сединой на висках — пожалуй, не испанец, но и не немец… хотя он мог бы быть каталонцем, почему нет, или баском? — О! Кто это у нас здесь? — он увидел ребенка на руках у Мерседес, и лицо его вдруг просияло хорошей, доброй улыбкой. Настолько хорошей и доброй, что Мерседес сама улыбнулась в ответ. Малыш смотрел так же серьезно, как некогда его мрачный и замкнутый отец. Будто он вообще не умел улыбаться. Впрочем, он мало видел в жизни хорошего. Мерседес чувствовала всем своим существом, как колотится его маленькое сердце — у детей сердце бьется намного чаще, чем у взрослых, но чувствовалось, что малыш был до смерти напуган. И все равно — ни звука, ни писка. Глядя на ребенка, мужчина, все ещё улыбаясь, вдруг добавил что-то на незнакомом ей языке, потом снова перешел на испанский, на котором говорил совершенно свободно, но все же со странным акцентом: — Это будет настоящий солдат. Хотя так хочется, чтобы они росли не солдатами, а учителями, врачами, инженерами, правда? — Командир я, — Пьетро уже подходил с другой стороны оврага, — здравствуй, товарищ. Без вас бы уже все было кончено. Они пожали друг другу руки. — Да вы просто волшебники! — жизнерадостно воскликнул вернувшийся Хорхе, сверкая улыбкой на узком лице с высокими точечными скулами.- Можно считать, мы спасены. Малыш, сегодня твой второй день рождения. — Пятый, если считать все те моменты, когда он мог умереть, — негромко произнесла Мерседес. — Его точно хранят подземные боги, — подмигнул Хорхе и отстегнул фляжку от пояса. — Выпей, сестрёнка. Глоток за спасение. — Не время, — оборвал Пьетро, строго глянув на не в меру развеселившегося соратника. — Нам нужно спешить. Последний рывок. Пришедший на помощь мужчина подал Мерседес руку, легко поднял ее на ноги и перехватил из усталых женских рук малыша. И удивительное дело - в этот раз ребенок не заплакал.