***
— Как там школа? Питер гоняет зеленые бобы по своей тарелке и не поднимает глаз. — Нормально. — Нормально? — переспрашивает Мэй. Она кладет вилку и складывает руки под подбородком, наблюдая за ним поверх очков в золотой оправе. — Миссис Хэйс сказала, что ты шумел, когда вернулся. Дерьмо. Паника поднимается в его груди. Перед его мысленным взором вспыхивает лицо Бека, и он не может справиться с этим чувством. Он зол на всю эту ситуацию. На Бека. На миссис Хэйс. На самого себя. — Просто скажи ей, чтобы она выключила свои слуховые аппараты, — отвечает Питер немного резче, чем намеревался. Он хочет, чтобы это была шутка, но, боже, ему совсем не хочется смеяться. Он просто хочет провалиться сквозь землю. — Питер, — упрекает его Мэй, но губы ее слегка кривятся. Ей хочется смеяться. Но он видит и беспокойство, там, где ее брови хмурятся. — Ты уверен, что с тобой все в порядке? Слезы щиплют его глаза. Он хочет сказать ей, но не может… не сейчас. — Да, это просто, ну... Ты понимаешь. Школа. — Кто-то издевается над тобой? — она говорит это так напряженно, как будто это грязное слово, и Питер еле сдерживается от очередного резкого ответа. — О, боже, нет. Ну да. Вроде того. Но не так, как она думает. Это не то, что тебя запихнули в шкафчик или толкнули по дороге в автобус. Нет, все гораздо хуже. Но было бы легко обвинить во всем этом кого-нибудь вроде Флэша Томпсона, который просто был мудаком. — Просто… — Мэй замолкает, но ее мысли написаны у нее на лице. Они никогда об этом не говорят. Они не собираются говорить об этом, особенно сейчас. Она всматривается в его лицо и спрашивает: — ты хочешь сменить школу? Питер на секунду задумывается. Отъезд из Мидтауна решил бы так много скрытых проблем. Идеология, которая больше не соответствует его собственной, а деньги могут быть направлены на частное образование. Бек. Он знает, что это ребячество, но ведь именно в эту школу ходил дядя Бен, и он хотел, чтобы Питер пошел туда же. Теперь, когда он ушел, Питер просто не сможет заставить себя сменить школу. — Нет, — вздыхает Питер, улыбается и врет. — Мне просто нужно написать несколько дурацких бумаг. И меня никто не тронет. — Хорошо, раз ты уверен в этом, — говорит Мэй. Он не может сказать, верит ли она ему, но она должна верить ему достаточно, потому что она возвращается к нарезке курицы. Затем, как будто это только что пришло ей в голову, бодро говорит: — о, в это воскресенье у меня выходной. Прошло так много времени с тех пор, как у них был целый выходной вместе, Питер не может не оживиться. Ему это нужно. — Мы должны устроить киномарафон! Нед сказал, что вернет мне экземпляр «возвращения джедаев». Мы сможем посмотреть… — Я думаю, мы могли бы вместе сходить в церковь, — вмешивается Мэй. Питер старается не выдать себя с головой. Сколько раз он пропускал воскресные службы из-за ее расписания? Больше, чем он может сосчитать. Мэй все равно видит его разочарование. — И после посмотрим все, что захочешь. — О, — Питер выдавливает слабую улыбку. — Да, круто. Конечно. — Кроме того, я еще не встречала этого нового священника, о котором все говорят. Как там его? Отец… — Бек, — он сжимает в руке нож, но тут же опускает его на стол, дабы не выдать дрожь. — Ходят слухи, что он красивый, — шепчет Мэй, поднимая брови и улыбаясь, как будто она сплетничает с девочками, — и молодой. Питеру кажется, что его сейчас стошнит. Он встает слишком быстро и берет свою тарелку. Он стоит спиной к Мэй и не может себе представить, как она на него смотрит. Но он не может сидеть здесь и болтать о Беке со своей тетей. Он не может просто выплескивать любезности на этого ублюдка, не вспомнив, как Бек прижимал его к стене. Каково было ощущать язык Бека. Как он умолял о большем и получил это. — Извини, — бормочет Питер. — Я не очень хорошо себя чувствую. Я, наверное, пойду спать. Мэй хмурится, но кивает и отпускает его. К счастью, слезы выступают только тогда, когда он закрывает за собой дверь.***
Он пытается притвориться больным, но это не работает. Он никогда не был хорошим лжецом, и даже его недавний опыт с хранением опасных секретов не компенсирует тот факт, что Мэй отлично понимает, когда он пытается прогулять. Итак, он заканчивает тем, что одевается в свою воскресную одежду, которая не видела ничего, кроме задней части шкафа в течение нескольких месяцев. Белая рубашка, темно-синие брюки и один из старых галстуков дяди Бена. На самом деле недалеко от его школьной формы. Он расчесывает волосы и на мгновение, кажется, чувствует себя почти нормально снова. За исключением этого чувства в его животе, зная, что ему придется сидеть и смотреть, слушать, как Бек говорит, когда он стоит по колено в лицемерии, и никто не знает об этом. Это то же самое чувство, которое он испытал на Кони-Айленде, когда достиг вершины американских горок, ожидая падения. Он все время ждет, когда его бросят. И вот теперь он сидит на неудобной скамье, зажатый между своей тетей и старой леди, облитой слишком большим количеством духов, в то время как Бек очаровывает каждую леди своей широкой улыбкой и белыми зубами. Никто, кроме Питера, не знает, насколько он умен на самом деле. Однако это не останавливает шепот и предположения. Питер закатывает глаза, прислушиваясь к приглушенному разговору двух дам, сидевших в первом ряду. Наклонившись друг к другу и хихикая из-за своих рук, комментируют безбожный уровень привлекательности Бека. Да, думает Питер, это не единственное, что в нем нечестивого. Он же не ревнует. Но это не так. Но он представляет себе альтернативную реальность, где он наклоняется и говорит им, что они лают не на то дерево. Они не в стиле Бека. Питер знает себе подобных. Питер едва слышит, что он говорит, но он знает, в тот момент, когда Бек видит его в зале, потому что он спотыкается на словах и быстро удостоверяется, что его взгляд направлен в другое место. Ну и мудак. Да, не смотри в глаза своей подростковой игрушке, если не хочешь, чтобы все в этом чертовом здании узнали, откуда у тебя эта красная отметина на щеке. Кажется, что это длится вечно, но как только служба заканчивается, Питер не может больше стоять. Ему нужно выбраться оттуда. Подальше от Бека, потому что, черт побери, все это не вызвало приятных воспоминаний. Он может только смотреть, как эти большие руки машут вокруг так долго, прежде чем он вспоминает то, каково ощущать их на себе. — Пит, — Мэй хватает его за руку. — Почему бы тебе не пойти в исповедальню? Питер бледнеет. — Зачем? — Я понимаю, что ты не хочешь рассказывать мне все, это нормально, — шепчет она, к счастью, потому что эти люди чертовски любопытны. — Но, может быть, ты скажешь отцу Беку, что тебя гложет? Это может заставить тебя чувствовать себя лучше. — О, — тупо говорит Питер. Он не может сказать ей, что это проблема. Этот отец Бек — вот что его гложет. Ест его целиком. Проглотил его целиком. Он не хочет этого делать, но и сказать ей об этом тоже не может. — Окей. Лучшая идея.***
Худшая идея. Питер видит за перегородкой силуэт Бека, и у него замирает сердце. Ему казалось, что он держит ситуацию в своих руках. Ну и шутка. Он никогда не держал ситуацию в своих руках. Бек всегда дергал за ниточки. Даже сейчас, когда он сидит, ничего не подозревая, на другой стороне кабинки. Он плюхается на сиденье. — Прости меня, отец, — говорит Питер, стараясь выжать из себя всю ненависть до последней капли. — Потому что я… — Питер. Питер хлопает ладонью по стенке кабинки, и шлепок отдается эхом. Ему плевать, кто это слышал. — Мистер Паркер, — снова пытается заговорить Бек, — я не думаю, что это уместно. Питер смеется и прислоняется к перегородке, просунув кончики пальцев через решетку. — Ты ведь шутишь, правда? — Это звучит так, будто я шучу? Нет, не совсем так. Питер вздыхает, прижимается лбом к перегородке и опускает руку. Он пришел сюда высказаться, с намерением сказать Беку правду. Но он видит, как Бек сжимает кулак и нервно дергает ногой. Он видит, как Бек отказывается смотреть на него, и Питер вынужден смотреть на этот идеальный профиль. Дьявол, как же прекрасен. — Ты хочешь услышать о моих грехах, отец? — тихо спрашивает Питер, покусывая нижнюю губу. — Я думаю, что этого достаточно, — говорит Бек, но он медленно приближается. — А ты уверен? — Питер достаточно ясно дает понять, что он собирается продолжать в любом случае. Есть что-то в этом барьере, что заставляет его чувствовать себя смелым. Бек не может дотянуться до него, и Бог тоже не может. Это признание, и черт возьми, он собирается признаться во всем. — Потому что, как видишь, есть один парень… — Мистер Паркер, — прерывает его голос Бека, глубокий и гортанный. Он прямо там, лицом к нему. Питер чувствует жар его дыхания, и от этого у него сводит живот. — Ему нравится прикасаться ко мне… — Остановись. Черта с два он остановится. Не похоже, чтобы ему оказывали такую же любезность. — Ему нравится прикасаться ко мне. Это вызывает у него рычание, но, если быть честным, это просто подстегивает Питера. Он подтягивается, пока не оказывается нос к носу с Беком, с вызовом глядя на него сверху вниз. И что он будет делать? Да ничего. Он не может справиться с гневом и желчью, которые сейчас поднимаются к горлу. Он ничего не может поделать с адреналином, бурлящим в его венах при виде Бека, которого так явно трясло. — Он любит целовать меня своими губами. — Это не… — огрызается Бек. Вот эта ярость просачивается наружу. — Это все из-за тебя. Итак, у вас есть что-нибудь, в чем вы хотите признаться, мистер Паркер? — Я уже почти закончил, — бормочет Питер, чувствуя, как ослабевает его хватка на поводьях ситуации. — Тебе это нравится? Питер резко отстраняется. — Что? — Тебе нравится, когда он так поступает? — спрашивает Бек, наблюдая за ним темными глазами. Питер замечает, как нервно мужчина облизывает губы. — Я… — Питер ищет ответ. Все не так просто. Конечно же, Бек знает это, иначе он не стал бы притворяться, что это касается кого-то, но не его. — Я прекратил все это. — Неужели? — Да, — говорит Питер немного оборонительно. — Я так и сделал. Между ними повисает застойная тишина, меланхоличная густота которой почти приятна. Питер ерзает на неудобной скамье, прислоняется к перегородке лбом. Он не может оторвать глаз от испуганного взгляда Бека, где тот тоже опускает голову, прижавшись так близко к Питеру. Может быть, именно так и выглядит раскаяние. — И что же я сделал? — Бек прикидывается дурачком. — Тебе же это нравилось? Питер почти уверен, что знает ответ. Вот почему они продолжали это делать, верно? Вот почему Бек потерял контроль. Даже Питер так быстро не отстанет. Но он помнит, как спросил у Бека, хочет ли тот его видеть, и ему отказали в подобающем ответе. Бек даже не смог этого сказать. Даже сейчас. — Скажи это, — шипит Питер. — Скажи мне, что тебе нравилось. — Нет… — Что «нет»? — Питер смеется почти истерически. — Ты мучаешь меня уже несколько недель, приятель. Ты продолжаешь меня доставать. Ты… — он делает паузу. Он не может этого сказать. — Ты кое-что у меня отнял. Вообще-то нет. Ты многое у меня отнял. — Я не могу вернуть это, — подавленно говорит Бек. Это не то, что Питер хочет услышать, но что он может сказать? «Извини» точно не удовлетворит его. «Извини» — будет еще хуже. Нет, Питер просто хочет мелкого удовлетворения, которое придет с осознанием того, что Бек хочет его. Что, по крайней мере, его девственность и здравомыслие не были украдены кем-то, кто даже не может признаться, чего или кого он хочет. Будет ли от этого менее больно? Скорее всего, нет. Но ему это нужно. Отчаянно нужно. — Тогда зачем ты это сделал? — спрашивает Питер, и голос его дрожит. Дерьмо. Он шмыгает носом, стараясь сдержать слезы. — Зачем тебе понадобилось втягивать меня в это? Почему ты заставляешь меня хотеть тебя так сильно? Почему ты тянул меня дальше? Наконец Бек говорит: — я не знаю. Это тревожно разочаровывает, и Питер отталкивает свой основной страх, чтобы освободить место для гнева. Он чувствует, что всегда переключается между этими двумя. — Ты знаешь, — говорит Питер сквозь стиснутые зубы. С такого близкого расстояния он видит едва заметный синяк на скуле Бека, расцветающий прямо под одинокой родинкой. Эти большие, влажные глаза. Что-то щелкает в голове, и Питер моргает. — Ты просто трус. Бек даже не может отрицать этого, и впервые Питер не чувствует ничего, кроме жалости.