***
— Я уже заждался, — выдыхая дым сигарет, оборачивается Чонгук на звук открывшейся двери. В проходе появился высокий парень — красивый, с идеальными чертами лица, миндалевидными глазами, аккуратными линиями подбородка и носа. Взгляд его говорит о том, что этот красавчик знает себе цену, он знает, что именно он — самая дорогая шлюха «Хвоста феи». — Прости, — щебечет он, переступая через порог, наполняя комнату сладким запахом персика. — Мне нужно было время, чтобы подготовиться. Парень усаживается на край кровати, подбирая полы длинного шелкового халата, расписанного на манер кимоно. Его длинная серьга в ухе тут же игриво покачивается, стоит тому склонить голову и легко улыбнуться. Выбеленная челка падает ему на глаза, скрывая ядовитую похоть. Ту самую, с которой он приходит к Чонгуку примерно три раза в месяц. — Что привело вас в Осаку в этот раз? — парень смахивает челку, впиваясь своими зелеными глазами прямиком в черноту чонгуковых. — Дела, — улыбается тот и, затушив сигарету, медленно подходит к кровати. — Я не хочу говорить о работе, ты же знаешь. Чонгук встает рядом с юношей: он просовывает свое колено между его, заставляя того раздвинуть ноги. — Вы даже не хотите рассказать, как поживали эти несколько недель? — парень наигранно дует губы, запрокидывая голову. — Я скучал… ах. Чонгук оттягивает голову парня за волосы, сильнее откидывая, открывая доступ к нежной белоснежной шее. Он впивается губами в мягкую кожу, тут же оставляя после себя алый след. — Чонгук-доно… — хрипит улыбаясь парень. — Заткнись, — спокойно просит Чонгук, резко хватаясь за бедро парня, раздвигая ноги сильнее и вставая между ними. — Я не могу молчать, когда вы рядом, Чонгук-доно… мфпх. Чон резко отстраняется. Смотрит в глаза безмолвно своим убийственным, нечитаемым взглядом. От которого мурашки по коже, страх, сковывающий все внутри, заставляющий застыть на месте, словно добычу перед зверем. Он скалится, щурится довольно, хватает за грудки и, оголив хрупкое тело парня, роняет того на широкую кровать. — Чонгук-доно… — парень ведет кончиками пальцев по белой груди, едва касаясь шелка, что скрывает бусинки сосков. Чонгук не из тех, кто размазывает сопли, стараясь угодить всем и каждому. Он добился успеха лишь благодаря тому, что умеет твердо настоять на своем, заявить о себе, показать зубы. Это относится как к бизнесу, так и к сексу, которым он, безусловно, очень любит заниматься. — Я сказал, заткнись, — он берет парня за тонкие лодыжки и прижимает коленями прямо к подбородку. — Если мне нужно будет… — Чонгук вытаскивает ремень из брюк и обматывает его на сгибе, фиксируя ногу в таком положении, что парнишка даже если очень захочет выпрямить, то вряд ли что-то выйдет. — Что-то у тебя спросить, — он хватает пояс от яркого халата и проделывает то же самое со второй ногой, а затем отступает назад. — Я обязательно тебе дам знать. Чон хищно скалится, лицезрея картину, которую создал только что своими руками: едва прикрытое бледное тело парня удерживается на кровати и не заваливается только благодаря тому, что тот держится руками за изголовье кровати. Его ноги в согнутом положении открывают отличный вид на подготовленную для Чонгука задницу. Он краснеет, возбуждаясь от трения члена о свои же бедра. — Ч-чонгук… доно… — с придыхание скулит он. Чонгук приподнимает свой темный взгляд из-под спадающей на глаза челки, отвлекаясь от расстегивания брюк. — Ты что-то не понял из моих слов? — голос звучит низко, тихо… — Тогда я должен тебе как-то подробно объяснить значение слова «заткнись»? Мальчишка быстро кивает головой, словно игрушечный болванчик — глаза горят той самой обезоруживающей похотью, от которой член Чонгука наливается кровью, больно давя на ширинку. Ах, нет, его не возбуждают слезливые взгляды проститутов. Его не заставляют скулить эти томные вздохи и ахи. Все, чего он желает — это подчинять. Ему нравится делать этих людей такими безропотно послушными, такими желающими его и не способными что-либо сделать. Порочными. Чонгук усаживается перед задницей парня, до красных пятен сжимая половинки. Мышцы внутри парня сокращаются, стоит Чону коснуться розовой кожи. — Да, Минхо… Времени ты зря не теряешь тут без меня, — Чонгук входит на всю длину большого пальца, заставляя парня прогнуться в спине. — Трахали тебя тут знатно. Палец входит без труда даже без смазки, хах. Чонгук плотоядно облизывается, а в глазах — звериная жажда. — Может, мне стоит тебя выебать без всяких там смазок сегодня, м? — он выпрямляется, обводя головкой члена вокруг пульсирующего очка. — Д-да… Ч-чонгук-доно… — Пф, ага, сейчас, — гулкий смех Чонгука ударяется о стены комнаты. Он встает с кровати и забирает упаковку презервативов из тумбочки. — Думал, я вот так вот просто войду в тебя, после всех твоих клиентов? Пф… Чон смотрит в лицо парня и видит там лишь неприкрытую обиду. Да, он наверняка делает больно ему такими словами, но когда Чонгуку было не все равно на чувства других людей? Возможно… Когда-то давно, хуй знает сколько лет назад. — Но одну просьбу твою я выполнить могу, — под весом якудза поскрипывает кровать, когда он вновь усаживается перед Минхо, подхватывая того под бедра. — Ебать тебя без смазки, думаю, будет весело. Чонгук входит в парня резко, на всю длину, игнорируя неприятное сдавливающее чувство вокруг члена. Минхо сопротивляется, пытается выпрямить ноги, но крепкий кожаный ремень и намертво связанный шелковый узел не позволяют шелохнуться. Он задает быстрый темп, раскачиваясь бедрами, приводя сердце и скручивающийся где-то внутри узел в исступление. — Ч-чон… ах, — всхлипывая, зовет парень. — Д-да… ах! Чонгук трахает мальчишку быстро, без прелюдий и нежностей. Он знает, что ему нравится жестко, что ему за свои двадцать лет пришлось привыкать сразу к нескольким вещам: кореец-гей, мазохист и любитель жесткого траха. Что поделать, думает про себя Чон, хищно облизываясь, собирая капельки пота над губой, такова жизнь. Он и сам не лучше, но когда его это… ах, к черту. Втрахивать мягкое и податливое тело в матрас оказывается слишком приятно — член Чонгука давно не был ни в ком, кроме его же руки, потому разрядка наступает быстро. Под шумное «еще» от Минхо, под яркие звуки секса, под стоны и сиплое чонгуково «да», Чонгук кончает в презерватив, до боли стиснув пальцы на бедрах парня. Чонгук не бывает нежен с теми, кого трахает, он не испытывает к ним привязанности, но, снимая ремни с мягких бледных ног, недовольно хмурится. — Это быстро заживет, — улыбается Минхо, морщась от боли, когда выпрямляет медленно ноги. — Не впервой. Чон ничего не отвечает, потому что — да. Это не первый раз, когда он приходит в «Хвост феи» просто для того, чтобы унять своего внутреннего зверя, сделать кому-то больно, чтобы заставить Минхо или кого еще из этого борделя плакать. Он ведет пальцем по появившейся красной, уже чуть синеющей, полоске и хмыкает, едва приподнимая уголок рта. — Почему ты это делаешь? — внезапно спросил Чон, чем вызвал у Минхо взгляд полный непонимания. — О чем вы? — О проституции. Даже со всеми своими заскоками и загонами ты бы мог спокойно устроиться при одном из Отцов и жить себе припеваючи. Знаешь сколько нас таких — любителей… — Чонгук усмехается, вставая с кровати. — А вы возьмете меня к себе в Дом, Чонгук-доно? — парень приподнимается на кровати, подбирая под себя испачканную в крови простыню и усаживаясь на пятки. Чон посмотрел на парня через плечо, а затем вновь отвернулся, накидывая на плечи рубашку. Пуговица за пуговицей, тягучее молчание и безмолвное ожидание ответа. Минхо знает, что скажет Чонгук, но верить же можно всегда? Ведь можно же? — Не говори ерунды, — спокойно отвечает Чонгук, заправляя рубашку в брюки и накидывая пиджак. — Чтобы жить рядом со мной нужно быть либо искусным бойцом, либо быть насквозь отбитым человеком… Ты, к счастью или сожалению, ни то, ни другое. Минхо на это лишь грустно улыбается, склоняя голову к левому плечу. Его длинная серьга вновь поигрывает в лучах тусклой лампы, а губы — они что-то шепчут, но так тихо, что не разобрать. Из-за слез, что текут из его глаз, Чонгуку не разобрать, о чем просит самая гордая и лучшая шлюха «Хвоста феи».***
От информации, что вылил на него Богом, гудит голова: правительство Сеула поддерживает клан Ямагути в его делах по захвату крупного и малого бизнеса в Японии, Кореи и в некоторых районах Китая. Тайвань находится пока под вопросом, но рычаги давления эти канцелярские крысы всенепременно найдут. Одно пока Паку не ясно — откуда такое рвение местных самодуров помогать японской мафии. Деньги? Власть в грядущей структуре? Место у кормушки клана? Что такого Чонгук пообещал этим толстосумам, что те так забегали и запрыгали? Почему процесс идет в обход Империи? Или Империя здесь тоже замешана… Тэхен нервно почесал затылок. На улице давно стемнело, позволяя вступить во владения глубокой ночи. Свет фонарей, неоновых вывесок и мелькающих туда-сюда фар машин разбавляли ощущение полного погружения во тьму. Этот район Осаки Тэхен знает как свои пять пальцев — слева от «ДжинДжин» находится бар, которым владеет руководство осакской мэрии. Этот доходяга умудрился в свое время уговорить их Отца не поднимать цену на аренду, а затем и вовсе открыл свой бизнес, что начало приносить копеечку в общую казну. Недалеко от моста, где каждый фестиваль перила украшают различными лентами и фонариками, стоит небольшая табачка, в подсобке которой старик Сато продаст вам немного травки. Эту часть бизнеса, к слову, Тэхен недолюбливает. Отец хоть и клянется всеми богами, что с наркотиками Дом Адзума не имеет, но лавочку эту почему-то не прикрывают. Мол, ну, это же травка… Что с нее будет людям? Тэхен задумчиво хмыкает, когда переходит на другую сторону улицы по этому самому мосту, мимо небольшого магазинчика с надписью «Табак». Район, в котором располагался бар «ДжинДжин» не отличался, пожалуй, ничем от тех других районов, в которых проживали японцы. Маленькие узкие улочки, местами вонючие; чуть покосившиеся дома на фоне новых ухоженных, старики и дети, молодые парочки, велосипеды, словно грибы после дождя, расставленные вдоль подъездов. По весне здесь расцветает вишня, устилая все пешеходные дорожки розовым полотном. Тэхен любит весну, потому что она приходит с оттепелью. С той самой, когда снега сменяются первой травой, а холодный ветер меняет свое направление. Так происходит всегда… Но впереди только серая осень, полная вопросов. За поворотом у небольшой пристройки донесся звук падающего бака. Тэхен резко отступил назад, занося руку за спину и нащупывая ручку револьвера. — Пожалуйста, хватит, — доносится откуда-то из темноты. Пряча за звуками ударов свои шаги, Тэхен нагнулся и медленно пробрался за сетку-рабицу. «Сука», — шипит про себя, чувствуя, как грязный металл царапает кожу щеки. Он промокнул пальцем тонкую алую линию, и, в очередной раз проклиная себя за безрассудство, двинулся вперед. — Умоляю, прости… Я… Я не зна… ахпр, — мужчина, судя по звукам, давится своей кровью. Когда мигающая неподалеку розово-синяя неоновая вывеска в очередной раз освещает небольшой темный переулок, Тэхен видит на земле мужика. Он весь в крови, цепляется своими сбитыми в кровь кулаками за руку, что держит его за воротник. В его глазах слезы и страх. Губы, нос, глаз — его лицо скорее похоже на кусок хорошенько отбитого мяса, нежели на что-то, что можно назвать «лицом». Тэхен поднял голову на того, кто лупил этого бедолагу — спина, широкие плечи, выбритая шея, переходящая в андеркат и черные волосы. Черный костюм. Весь в черном — лицо ночи этого грязного города. Красивое, опасное и безумно дикое лицо. — О, малыш Тэхен, — голос Чонгука звучит ласково. — А что ты делаешь в этом переулке? Новый удар в лицо бедолаги окончательно вырубает его. — Зачем ты его так? — спокойно переходит на «ты», устав от фамильярности, Тэхен. — Он хотел украсть у меня бумажник, — пожимает плечами Чон и, бросив тело у своих ног, беспристрастно переступил через него. — Я не люблю, когда у меня что-то пытаются украсть. — Ты мог бы просто доложить об этом Чанелю и он сам бы наказал его, — Тэхен кивает в сторону полутрупа, получеловека. — О, — губы Чонгука формируются в смешную форму буквы «о», отчего он становится похож на... обыкновенного удивленного мальчишку. С окровавленными руками, алыми капельками на щеках и пустыми стеклянными глазами. — Так этот дурачок из ваших? Хах, не думал, что есть в наших кругах те, кто не знает… — Чонгук внезапно двинулся в сторону Тэхена. — Что Чон Чонгук не любит, когда у него воруют. Тэхен сделал пару шагов назад, но уперевшись спиной в каменную стену, пугливо обернулся на тупик. Сердце гулко заметалось в груди — с Чонгуком шутки плохи, он помнит. Он видел и знает, чувствует. — Ну, вообще я не знал, как ты выглядишь до встречи в баре, — щетинится Тэхен, отбивая чонгукову улыбку своей, чуть неловкой и пугливой. — Ммм… — тянет Чон, упираясь рукой в стену над плечом Тэхена. Ким смотрит на запястье, где в часах играют блики розового неона. — Так ты, Ким Тэхен, многого еще не знаешь, не так ли? Ким поджимает губы и отводит взгляд, перебирая в голове десятки вариантов ответов на такой вопрос: чего он еще может не знать? Юнги-хен рассказал максимум имеющейся и известной информации о главе клана Ямагути. — Я… — Тэ вновь смотрит в глаза Чонгуку. Черные, глубокие, поглощающие своей пустотой. — Я знаю достаточно. — Да что ты? — Чон ухмыляется, приближаясь к уху Тэхена, обжигая своим дыханием смешанным с табачным привкусом и ароматом виски. — Что-то мне подсказывает, что нихерашеньки ты не знаешь, — мочку уха обжигает огнем, когда Чон касается ее своими зубами, — Ким Тэхен. Сердце с громким звуком падает куда-то вниз, заставляя Тэхена дышать чаще, кусать и без того израненные губы. Он сожрет его с потрохами, прямо сейчас. Задавит, растопчет и подчинит. — Воу… — Чонгук опускает взгляд куда-то вниз — между ними. — Отодвинься, — шипит Тэхен, упирая дуло револьвера прямо в подбородок Чонгуку. — А иначе? — играет с ним Чон. — Выстрелишь? Аккуратная черная бровь изгибается, а на губах играет веселая улыбка. Чон чуть отодвигается от Тэхена и склоняется в низком реверансе, расставляя руки. Его черная макушка медленно опускается на мушку пистолета. — Что ж… Тогда не медли, — его плечи чуть трясет — смеется, сука. Тихо насмехается над Тэхеном. «Щелчок» — Ким медленно спускает предохранитель. — Ким Тэхен, — голос Чонгука звучит мягко, обволакивает. — А ты любишь такие игры, а? — Не меньше тебя, — он убирает дулом пистолета черный локон, что падает на глаза Чонгуку. — Чон Чонгук. В ответ он слышит едва слышное, «ха», а затем за долю секунды оказывается прижатым к стене, с заведенной рукой за спину. Чонгук в одно мгновение выхватывает из его рук револьвер, бьет под дых, заставляя того согнуться пополам. — Не наводи оружие на человека, Ким Тэхен, — Чон присел на корточки, пачкая полы пальто о грязный асфальт, и заглядывает в глаза Тэхена. — Если не собираешься стрелять. «Сука», — злится про себя Тэхен. На себя… Рядом слышится звук металла об асфальт. Это револьвер, брошенный Чонгуком, объявляет о полной тэхеновой капитуляции. Чонгук уходит, оставляя после себя запах табака, дорого парфюма и крепкого виски. Эта ночь — черная, такая же — как его глаза, его волосы и костюм. «Сука», — жалобно произносит Тэхен, сползая по стене. — Сука…