Иные грёзы

      Приземление всё так же не дало о себе знать, а отсутствие кого-либо поблизости со всей присущей ненавистью разрывало сердце изнутри, заставляя с нескрываемым ужасом озираться по сторонам, безрезультатно всматриваться в пустоту, и скулить, изнывать, вопить изо всех сил от окутывающей тебя паники и тревоги, когда ты осознаёшь прибытие совсем скорого конца. Тьма была настолько беспросветна, что складывалось ощущение, словно она осязаема, что её можно потрогать и она обрушивает на тебя всю свою ношу, как бы ты не брыкался и не пытался позвать кого-нибудь, кто протянет руку помощи и вытащит из этих не видимых глазу завалов. Первым сумел отойти ото сна маленький призрак, первое время без каких-либо целей смотря в пустоту и не соображая, почему так пусто вокруг, несмотря на раскрытые во всю очи. И только когда на ум приходит осознание всего того плохого, что случилось от одного его неверного шага, от сломленной страхом воли его возлюбленного, то он поднимается на локти, в миг об этом пожалев и начав во весь голос изнывать от никуда не пропавшей боли. И как бы несчастный сосуд не стискивал зубы и не терпел, полные горечи слёзы уже капали на кое-как осязаемый пол. Сквозь мучения, которые даже самому злейшему врагу не посоветуешь, малыш поднимается на трясущиеся в агонии страха и усталости ноги, попутно пытаясь нащупать что-нибудь, что может хоть как-нибудь облегчить дорогу. Фонарь, который мог бы этому поспособствовать, оказался перед уходом в желанные грёзы у странника, во всяком случае, раненный не был этим слишком уж подавлен, наоборот, вдруг именно это поможет жуку отыскать его или на худой конец выбраться отсюда в одиночку. Кричать в сей момент малыш не решился, если бы Квиррел мог, то он бы давно уже услышал болезненные возгласы, а в начале даже вопли, пока паника сдавливала голосовые связки всё сильнее. Верный гвоздь, старая карта, дневник любимого и тот свёрток ткани с камушками внутри, которые были переданы не столько для спасения, сколько для успокоения на берегу Голубого озера. Слегка ослабив узелок на свёртке, измученный болью сосуд резким движением опирается на своё оружие, продолжая терпеть жгучее покалывание чуть ниже грудки. По ощущениям и по характерному звуку так называемый пол напоминал обычный каменный, который встречался везде и повсюду. Маленький призрак начал неуверенно двигаться вперёд, опрокидывая данные странником камушки наземь, что было почти бесполезно, но их звон слегка успокаивал, ведь мечущееся из стороны в сторону сердце беспокоил не только мрак, от которого хочется напрочь расцарапать глаза, но и давящая тишина, которая была куда тише гробовой.       Ото сна вскоре сумел отойти и сам Квиррел, первым делом ощущая влажность и боль в области своего затылка, который не успел толком зажить, а уже подвергся немалым повреждениям от ударной волны. Шипя сквозь зубы и бурча все приходящие на ум ругательства, он поднимается, ощупывая свой затылок и верхнюю часть спины, пока на ум приходит осознание, что всё ещё куда более хуже, чем он предполагал, когда уже летел вниз, в буквальном смысле слова в никуда. Из-за дополнительного воздействия на рану открылось кровотечение. Панцирь в районе спины оказался не очень то эластичным и дал сильную трещину на затылке, которая вышла уже за пределы наложенного малышом бинта. Действовать нужно как можно быстрее, пока он совсем не ослаб в силу сильной потери крови и не закончил своё существование здесь и сейчас, в небытие, где о нём никто не вспомнит, где его душа более не сможет обрести покой. Он уже успел проклясть это место, эти треклятые грёзы, шанс в которых сгинуть в иные столь огромен, что задаёшься вопросом "Разве души не заслужили покоиться без страха, что те могут попасть в беспросветный ад?". Странник резко поднимается, не обращая внимание на странное ощущение, которое по идее следовало бы назвать головокружением, однако, визуально заметить это было трудновато из-за тьмы тут и там. Ноги совсем не подчиняются, цепляются друг за друга, словно от боязни беспросвета, а ты слепо стремишься невесть куда и не понятно, настанет ли конец, придётся ли свернуть или ты навеки обречён брести строго настрого вперёд? Но если задуматься, то можно найти связи и со своим настоящим бытием. Ведь что в кромешной тьме, что в действительности, ты всегда обречён брести вперёд, а если остановишься, то за тебя это сделает время, состаривая твою персону с каждым днём, не обращая внимания на появляющиеся у тебя болезни и последующий упадок сил. А что произойдёт, если ты будешь совершенно бездумно брести вперёд? Ничего хорошего! От того хватаешься за кисть или перо, в попытке написать хоть что-нибудь, что станет хоть маломальски известно и что сможет принести хорошее впечатление от прочитанного или увиденного, что заставит пересмотреть своё отношение к чему бы то ни было в лучшую сторону. Ты делаешь это в попытке изменить в хорошем направлении хоть что-то, хоть кого-то за свою жизнь, даже если не успел прожить и половины, просто потому что не хочешь отпускать время в бега просто так. И в любой момент ты можешь не вернуться домой или не пробудиться ото сна, а произведение или полотно останется недописанным, хотя, уже мало кто будет испытывать интерес к жалким, уже никому ненужным наброскам, когда смысл, заложенный творцом, мог понять и изложить лишь он. А жук в это время всё стремится, всё осматривается по сторонам, а ничего и никого не сыскать, как бы сильно не болело сердце, впадающее в ужас и безысходность. Двое влюблённых словно песчинки, которым посчастливилось иметь очень большое значение и влияние на мир яви, но заслуги которых не сумеют облегчить их пребывание в небытие. Брошенные песчинки, о которых могут вовсе забыть, когда произведения о них перестанут завлекать к себе иные лица, которые будут помнить о них и продолжать без устали излагать их истории. Воспоминания потеряют какой-либо смысл, строки останутся без внимания и затеряются точно так же как и наши герои, а атмосфера перестанет напоминать о себе, более не грея своим приятным на слух или вид своеобразием. Тьма в округе словно кричит о том, что жизни каких-либо созданий не столь уж и важны, собирая в себе миллионы жизней, которые обречены совершенно ни на что.       Свёрток с яркими при свете камушками становился всё легче, а усталость и боль всё более тяжёлым грузом наваливались на плечи сосуда, и вот, когда мешочек совсем опустел, тот падает почти что замертво, стараясь не вдыхать полной грудью, дабы страдания не были ещё более мучительны. Неприятный гул, давящий на итак рвущийся в клочья рассудок, царствовал в этом жутком месте в компании страха, мрака, безысходности. Округа, если это дозволено так наименовать, столь сильно напоминает своего рода ад, где ты рискуешь столкнуться лицом к лицу со своим самым главным противником, который ведёт твоё преследование с самого начала и так до самого конца. Речь идёт о собственных думах и домыслах, которые способны сотворить с тобой что им угодно, могут вынудить тебя впасть в отчаяние и опустить руки, лишая смысла всё, что тебя окружает, а могут наоборот, придать сил или же слепо обнадёжить твою персону, от чего всё начинается заново, превращая само существование в безумие. Это конец его пути, он это уже сумел осознать и бездействие кажется в сей момент самым разумным решением, которое может посетить думы. Маленький призрак, поддаваясь своей беспомощности, снимает со своего пояса самую дорогую для него в данный момент вещь, а именно-дневник странника. Если уж ему не стоит подавать надежды на счастливый финал и воссоединение с возлюбленным, то последнее чего он может и хочет пожелать-окунуться в воспоминания, в такие светлые и окутанные невинной любовью воспоминания. Подобие обложки, к удивлению малыша, не в такой уж и значительной степени пострадало, но при том по ощущениям её существование без должного ухода прекратилось бы уже совсем-совсем давно. Он узнаёт присущее Квиррелу трепетное отношение к личным вещам, от того, если сконцентрироваться, отпрыск Бездны мог представить или даже ощутить, что в его крошечных лапках лежит ладонь жука, в которую так и хочется уткнуться, издавая тихие смешки, пока на него не обратят внимание. Сосуд раскрывает дневник, погружаясь в строки и постепенно успокаиваясь, ведь была заметна манера речи самой дорогой ему персоны, он словно слышал его, улавливал его голос, как будто он сидел неподалёку и неторопливо, совершенно спокойным и таким душевным тоном читал вслух.       Странник же не мог позволить себе пасть наземь и поддаться воспоминаниям, вместо этого он продолжал почти бесцельный путь, выставив перед собой фонарь с несчастными светомухами, которые от тряски бились о крепкое стекло, теряли равновесие, падали на дно фонаря, но затем снова поднимались, движимые необъяснимым желанием пытаться покинуть пределы их темницы. Хотя, они на вряд ли понимали в какой, как бы это противоестественно не звучало, беспросветной ситуации находятся. Может они даже и не знали, что живы. "Несмотря на свой невеликий рост, этот малыш способен изменить бытие тысяч жизней, я в этом уверен" Эти строки, которые выведены старательно аккуратным почерком, словно в одно время тесно переплетаются с думами странника, который, наполнившись отчаянием, борется за свою и маленького призрака душонки. Помимо этого холод пробрался к конечностям жука, сковывая движения, пока по спине струится чертовски тёплая и необходимая для поддерживания жизнедеятельности жидкость. "Меня никак не покидает ощущение, что я его уже видел и совсем не на иллюстрациях книг" Из-за кровопотери пришлось сбавить шагу, делая короткие передышки, дабы не упасть от бессилия и головокружения. Он был готов сделать что угодно, хоть упасть на колени и взмолиться самой лучезарности, молить о помощи, о подсказке, лишь бы не сгинуть тут навеки. Неизвестности присуща дикая жадность до твоего разума, она заглатывает его целиком, уступая место лишь панике и тревоге, именно это сейчас ощущает и Квиррел, и рыцарь. "Жизни стольких неповинных существ канули в беспросветную лету. Иль их души до сих пор в заточении той братской могилы, без надежд на упокоение?" Строчки записей так и ускользают от взора малыша, пока тот ещё находит силы поднимать очи и осматриваться по сторонам, с мыслями, что сейчас странник появится на горизонте, что он его заметит и поспешит укрыть от мрака, который толстой пеленой ложится прямо перед ликом. "Без разума для дум." Так и приходят на ум слова бледного монарха, которые рыцарь невольно сумел услыхать, перед глазами всплывает его образ, пугающий, безобразный и беспощадный, который сосуд был обречён созерцать каждый божий день. "Без воли, чтоб её сломить." Твердил король всему живому, что питало некие сомнения, насчёт гуманности всех ужасов, которые были заперты в стенах Белого Дворца. Но ни о каких сожалениях, ни о какой гуманности не могло быть и речи, когда на кону стояла судьба целого королевства. Страницы дневника, которые ещё могли худо-бедно успокоить маленького Призрака, в глазах размылись вовсе и разобрать их содержимое не представлялось возможным. "Без голоса, чтобы горестно кричать." Но он имелся, когда крупицы чувств закрались в потёмки его подсознания. Ему не было дозволено изнывать от боли, когда на мягком хитине красовались мучительно неприятно затягивающиеся раны от "проверок на прочность", когда вне поле зрения кого-либо он осознавал, что ждёт его в конце и без утешения лил слёзы. А в сей момент он прижал дневник любимого к себе, опустив тяжёлые веки. То прикосновение было последним, которое он сможет ощутить, тот взгляд, голос, объятие, поцелуй, ничего уже не будет, как не станет и его самого. А слова бледного демиурга лишь в сей момент обретают смысл. Ведь всего это нет у тех, кто испускает дух в треклятом одиночестве.       Квиррел продолжает быстрым шагом брести в неизвестность, проклиная всё, даже начало всей этой истории, которое дало о себе знать во время падения в никуда, прочь от мира грёз блаженных. Как вдруг, пол, если это можно было так назвать, стал более явным и начинал напоминать уже въевшийся на подсознательном уровне свод пещеры, который можно было узнать от малейшего касания, даже самого-самого мимолётного. В целях окончательно убедиться в этом, он спустился на одно колено, чтобы точно быть уверенным в сим, проводя кончиками пальцев по холодным камням. "Это точно своды Глубинного Гнезда!". Но хорошего в этом было не так уж и много, как могло показаться на первый взгляд, ведь жук до сих пор один одинёшенек и самой дорогой в его жизни душонки с ним не сыскать. А потому странник направился далее, хоть он не сумел найти даже призрачного намёка на пребывание здесь любимого, находка в виде, по всей видимости, начала Глубинного Гнезда, сильно обнадёжила раненого, благодаря чему он с большей бодростью продолжил свои поиски. А ведь казалось бы, ранее он всегда томно вздыхал, закатывая глаза при малейшем намёке на то, что ему придётся брести сквозь эту локацию. Однако, он сдерживал себя, лишь только потому что рядом с ним был Призрак, который с выпирающим осуждением за подобное сверлил его взглядом. Хотя, из-за его огромных и следовательно непропорциональных глаз это скорее умиляло, что с не меньшим успехом было способно остудить пыл странника. Тем не менее, его старательные поиски смогли оправдать себя, когда ученик Мономоны чуть не грохнулся наземь, подскользнувшись на чём-то твёрдом и в то же время гладком. В начале он, естественно, раздражённо прорычал, и без этого ситуация до сих пор пытается ускользнуть промеж его пальцев, как бы крепко он не пытался её удержать. В конце-концов он начал выискивать причину своего частичного провала и округлил глаза, чуть ли не выронив фонарь из рук и почти падая на колени. Камушек со дна Голубого Озера, он мог оказаться здесь лишь по одной причине и жук это знал, чуть ли не начиная прыгать от прилива облегчения. Нельзя терять драгоценное время и странник в темпе вальса начал ходить вокруг да около того камня, вскоре найдя второй, за ним и третий. Благо они начинали блистать при малейшем просвете, который исходил от свечения фонаря, потому как малышу, так и его возлюбленному несказанно повезло. Наконец-таки удача решила соизволить поощерить их своим присутствием. А ведь он шёл в совершенно другую сторону и просто-напросто прошёл бы мимо, затерявшись в этих потёмках насовсем. В этот раз эффект бабочки оказался куда приятнее, нежели как было в прошлые разы во время его упоминания. Как вдруг из темноты показались лоскуты до боли знакомого тряпья и ученик Мономоны резко затормозил, что-то невнятно вскрикнув от удивления, радости, беспокойства, и пока этот безумный коктейль из всевозможных эмоций бурлил в нём, он сломя голову подбежал к несчастному, падая прямо перед ним на колени, без сожалений сдирая на них хитин. Странник прижимает сосуда к себе, который ещё находился в сознании, но держался из последних сил, при том давая о себе знать еле уловимыми прикосновениями, которые выражали дичайшую тоску и ласку. -Квиррел...- Это всё, на что хватило сил маленькому воину, ловя перед еле приметной мордочкой размытые очертания лика жука, после чего его миниатюрные ручонки вовсе ослабли и опустились на узнаваемый от одного касания панцирь, после чего совсем соскользнули, повиснув и говоря о том, что силёнок у рыцаря не осталось от слова совсем. Но страннику отчасти всё-равно, ведь он сумел его отыскать, а это на данный момент самое главное. И хоть струйки крови неспешно катились по его спине, он не имел права на отдых, ему следовало разыскать выход отсюда. Но силы предательски его покидали и подняться с колен он уже не был в состоянии. Умереть более одного раза, то ещё чудо, однако, каждый раз это пугает, ведь как ни крути никогда не будет известно что же ждёт тебя после того, как ты погрузишься в дрёмы. "Простите, простите нас за нашу легкомысленность, за слепое доверие монарху, только прошу вас, умоляю, сохраните лишь его творение, более я вас ни о чём не попрошу!" мысленно взмолился странник виновнице проказы, из последних сил поднимая взор ввысь и прижимая к себе малыша, который более не находился в сознании. И как гром среди ясного неба разгорелся яркий свет желанных грёз, где-то там, далеко, за пределами их досягаемости, но при том он разгонял мрак, приближаясь, обнадёживая. Ученик Мономоны был услышан, чувствуя на лике мягкие лоскуты тёплого света, который словно нашёптывал, что всё будет хорошо, что нечего бояться и что наши герои в безопасности. Однако, вспоминая всех тех, кто отрёкся от Короля и поддался сладким обещаниям янтарной напасти, то в любом случае придётся который раз обдумать всё и вся. Тем не менее, Квиррел не был в силах ни на раздумья, ни на то, чтобы предпринять что-либо, а в то же время веки опускались, все конечности, затем и вовсе всю оболочку окутал свет, словно самое тёплое на свете одеяло, от чего дрёмы наступали лишь с большей силой.